Кряка

      - Вот дурак! - сказала Люба Карнаух. Кто-то из девочек крикнул:
      - Эй, "мозоль", замолчи сейчас же! Овсиенко выглянул из-за двери, осклабился до ушей, показал язык:
      - Утятницы какие объявились! Хе!
      Девочки зашумели разом, бросились в коридор:
      - Эх, вы, и не стыдно! А ты, звеньевой, чего смотришь?
      - А что? - огрызнулся Петя Телегин. - И посмеяться нельзя?
      Краем глаза он видел: стоит Дина в классе, возле окна, склонила голову, водит задумчиво пальцем по подоконнику. Обиделась. Нехорошо получилось. Очень. А ведь Овсиенко из его звена. Мог бы и приструнить.
      Прозвенел звонок. Ребята молча собрались в классе. Начался урок. Учитель зоологии Павел Андреевич, высокий, полный, с круглой лысой головой, поблёскивая толстыми стёклами очков, насторожённо шагал в проходе между партами. Он любил тишину и порядок. Сегодня порядка не было. Стоявший у доски лучший ученик мямлил, отвечал невпопад. Какой-то едва уловимый шумок пробегал по классу, и снова тишина. Что случилось?
      За спиной движение и громкий мальчишеский шёпот:
      - Динка, пекинскую утку за лето можно вырастить на два пуда! Займись.
      Учитель резко повернулся, и в то же мгновение кто-то дерзко пропищал на весь класс:
      - Пи-и! Пи-и! Пи-и!..
      Все сорок учеников вздрогнули, разом склонились к партам. Павел Андреевич вскинул голову, гневным взором окинул класс.
      - Что такое? - строго спросил он. - Это кто безобразничает?
      И снова по классу:
      - Пи-и! Пи-и!..
      Звук исходил от парты, где сидела Дина. Странно. Хорошая ученица...
      Учитель шагнул, всмотрелся. У Дины из-за пазухи, сквозь расстёгнутую пуговичную петлю, смешно выглядывал жёлтенький утиный носик.
      Круглое лицо учителя расплылось в улыбке. Класс дрогнул от хохота. Павел Андреевич подошёл к раскрасневшейся от смущения Дине, тронул пальцем клювик:
      - Он голодный. Иди отнеси его в живой уголок. Иди, иди, мне нужно вести урок.
      На перемене девочки гурьбой побежали в живой уголок. Утёнок был помещён в коробку из-под обуви. Топая лапками по шуршащему дну, он деловито обследовал свой маленький дом. Останавливаясь в углах, потешно наклонял голову, нацеливался и клевал металлическую скрепку. Потом, поёжившись от холода, бежал отогреваться в другой угол, где Дина сделала для него уютное гнёздышко из ваты.
      Конечно, только что вылупившийся утёнок не был невидалью для девочек. В каждом дворе каждое лето хлопотливая клушка водила за собой непослушную стайку утят. Но то были обычные утята с матерью, которая грела их, растопырив крылья, и искала пищу. А этот, этот был особенный. Без матери и даже без братьев - подкидыш, или упадыш, как назвала его Люба Карнаух.
      - Давайте его воспитывать, - сказала Женя, Захарова. - Все вместе. . Дина фыркнула:
      - Представляю, столько мам! Нет уж, лучше я сама.
      - "Сама, сама"! - передразнила Лида. - Что он, твой, что ли? Раз принесла в школу, значит, общий.
      Дина обиделась. Разгорелся спор. На шум голосов заглянули девочки из девятого класса.
      - Чего это тут пятый класс раскричался? - спросила одна из них. Утёнка не поделите? Тю! Нашли о чём спорить. Съездите вон в Воздвиженку, купите ему братиков и воспитывайте. Сколько у вас девочек?.. Семнадцать? Вот и купите семнадцать утят.
      Аня Титаренко, высокая, полная девочка из девятого класса, явно издевалась. Дине стало смешно, когда она представила себе, как семнадцать учениц будут ухаживать за семнадцатью утятами.
      Нет, так не пойдёт. Нужно что-то придумать другое. Первым долгом надо утереть мальчишкам нос. Доказать, что они, девочки, умеют не только вышивать и вырезать картинки.
      На уроках Дина была рассеянна, а на переменах задумчива.
      Павел Андреевич, встретив её возле учительской, поманил пальцем, сказал загадочно:
      - Тут мальчишки что-то про двухпудовую утку шептали. Может, и правда займётесь?
      - кивнув головой, добавил: - А ну-ка, пойдём в живой уголок.
      Дина вошла и остановилась посреди небольшой комнаты, тесно заставленной цветочными горшками и клетками. У окна на подставке стоял аквариум. Две золотые рыбки, распустив шлейфы, важно прогуливались среди водорослей. В соседней клетке хрустел морковкой кролик. Рядом на стуле попискивал из коробки упадыш. Тут же лежала фанерка с мелкорубленым, видимо приготовленным для утёнка, крутым яйцом.
      "И когда он успел нарубить? - подумала Дина про учителя и тут же вспыхнула, вспомнив, как они спорили из-за одного утёнка. - Не одного надо воспитывать, а сразу сто, а то и двести!"
      - Ну так что? - спросил учитель. - Ничего не придумала?
      Дина тряхнула головой:
      - Придумала! Знаете, что я придумала? Мы, девочки пятого "А" класса, будем выращивать утят. Отберём самых крупных, чтобы на выставку...
      Павел Андреевич иронически улыбнулся.
      - Погоди, погоди, - перебил он её. - Это как же - только девочки и только из пятого "А"? И чтобы на выставку?
      - Да, да! - подтвердила Дина. - Только из нашего. Ну... вы понимаете?
      - Нет, - сказал Павел Андреевич, - не пони маю. И понимать не хочу. Только ты не обижайся, я тебе по-дружески, - заметил он, увидев, как насупились Динины брови.
      - Ты, конечно, хорошо придумала - заняться выращиванием утят, но только делать это надо всем сообща, всей школой. Дина упрямо поджала губы:
      - А я хочу, чтобы только девочки одни были. Из нашего класса.
      - "Хочу, хочу"! - передразнил учитель. - А пионерскую заповедь забыла?
      - Какую? - растерянно переспросила Дина.
      - Один за всех и все за одного! Поняла? Надо всем браться за это дело. Тогда вы.
      сможете вырастить... тысяч пять.
      Дина широко раскрыла глаза:
      - Тысяч пять?!
      - Да. Для затравки.
      - Как это - для затравки? Учитель улыбнулся:
      - Ну, для начинания, что ли. Для запала. Это старинное выражение артиллеристов.
      Вот вы возьмёте утят в апреле и сдадите их в мае, а за этот месяц научитесь за ними ухаживать.
      - Тысяч пять... - задумчиво сказала Дина.
      - Да, тысяч пять, - повторил учитель. - Ну, давай будем кормить нашего Упадыша.
      ДВЕ ВЕРЫ
      Подойдя к крыльцу, Александр Спиридонович снял фуражку, вытер платком вспотевший лоб и, прищурившись, посмотрел с интересом, будто видел впервые, на барахтающуюся в золе рыжую хохлатую курицу. Из полуоткрытой двери инкубатора, навевая сон, доносилось тихое жужжание вентиляторов. Дрались воробьи на крыше, где-то ворковал голубь, и на площади, возле просыхающей лужи, дремотно покрикивали гуси.
      Наступала весна, а с ней подступали заботы. Через два дня нужно будет посылать людей в Воздвиженку получить двадцать тысяч утят, а ещё через два - начнёт выпускать продукцию свой первый инкубатор. Людей не хватает, помещений нет.
      Задумался Александр Спиридонович, громко хлопнул по колену фуражкой. Курица, испуганно кудахтнув, сорвалась с места, побежала, махая крыльями.
      Заглянув в инкубатор и поздоровавшись с молоденькой, робевшей перед ним заведующей, председатель направился в свой новый, переоборудованный из бывшей кладовой кабинет. Там уже его ожидали зоотехник по птице Замковой и старший утятник дед Моисеич.
      Кабинет был тесный и необжитой. Да и не любил Александр Спиридонович сидеть в нём. Колхоз большой, некогда. Рабочий день проходил на полях да в машине.
      Усевшись за маленький письменный стол, так не подходивший к его могучей фигуре, председатель надел очки и, морщась от дыма дедовой цигарки, принялся перебирать толстыми, неуклюжими пальцами круглые костяшки счётов.
      - Смотрите-ка, что получается, - сказал председатель и взял со стола исписанный цифрами лист бумаги. - Если мы будем так дальше поворачиваться, съедят нас утята.
      - Кто виноват, - проворчал зоотехник. - Инкубатор свалился как снег на голову.
      Обещали в чет-. вёртом квартале, а дали в первом.
      Председатель откинулся в кресле, посмотрел укоризненно поверх очков на говорившего:
      - Странные слова твои, Данило Фёдорович. Никак не пойму я тебя. Ты вроде и не рад? Хлопот больше? Впрочем... да.
      Председатель вгляделся в лицо Замкового и грустно вздохнул. Кажется, давно ли они вместе ходили в лиманы на рыбалку, разоряли воробьиные гнёзда, а теперь - вон как годы исполосовали их лица морщинами, покрыли головы сединой.
      "Устал Замковой, это ясно, - подумал он. - На пенсию пора уходить".
      Председатель положил на стол большие руки, стиснул замком пальцы.
      - Так вот, - продолжал он, - без ребячьей помощи нам никак не обойтись.
      - Вот, вот! - подскочил дед. - А я что говорил? Ты, Данило Фёдорович, не серчай на меня, если я поперёк скажу, но это чистая правда. Прошлый раз, когда мы насчёт закупки яиц соображали, ты что про ребят говорил? "Поколют, побьют, яичницу принесут". А они более ста тысяч закупили. И мне думается, Александр Спиридонович, что не мешало бы на лето школьные бригады организовать. Ну помочь им, конечно, курсы открыть. Да ведь они...
      Замковой чмокнул губами. Его вытянутое морщинистое лицо с выпуклыми глазами и большим мясистым носом выражало скуку.
      - Плетёшь ты, прости господи, Моисеич, чепуху какую-то. Да что я с ними делать буду? - Зоотехник поморщился, будто горькое проглотил. - Утята, сами знаете, - штука нежная, а вы...
      И он махнул рукой.
      Председатель тяжело повернулся в кресле, посмотрел пристально и с каким-то сожалением на Замкового:
      "До чего ж постарел человек душой, - подумал он. - Вон Моисеич старше его на пять лет, а душой моложе".
      - Моисеич правильно говорит, - сказал он тихо. - В этом наше спасение. Вот именно - школьные бригады! Человек семь из младших, человека два-три из старших классов, и над ними за бригадира - учителя. Вспомни-ка своё детство, Данило Фёдорович. Небось тянулся за топором хворост порубить. Молоток хватал, гвозди, мастерил что-нибудь. Так ведь? Сердился, наверное, когда тебе не доверяли, а теперь сам...
      - Рано им доверять-то, Александр Спиридонович, - глухо проговорил Замковой. - Ведь это не молоток и не гвозди, а живые существа...
      - Вот, вот, живые! - отозвался председатель. - А ребята не живые? Смешно. Вот собрались мы тут, в годах уже, а в молодость верить не хотим. Так, что ли?
      - У нас две веры, Александр Спиридонович, - проворчал Моисеич. - Ставь, председатель, на голосование!
      - Погубят, - стоял на своём Замковой. - Всех погубят! Не возьму я эту мелюзгу.
      - Ну знаешь... - начал председатель и не договорил.
      Из коридора, осторожно, словно боясь побеспокоить, постучали в дверь.
      - Да! - сказал председатель. - Войдите! Дверь открылась чуть-чуть, и кто-то шёпотом проговорил:
      - Ну, входи, чего ты? Давай!..
      - Нет, ты входи!..
      Послышалась возня. Кто-то хихикнул:
      - А вы подеритесь!
      Председатель посмотрел торжествующе на Замкового, поднялся и, подойдя к двери, распахнул её во всю ширь. Он ликовал. Крупное лицо его расплылось в широкой, улыбке, глаза блестели.
      - Входите, ребята, входите! В самое что ни на есть время пришли.
      ШЕСТЬ ТЫСЯЧ ДЛЯ "ЗАТРАВКИ"
      Несколько дней Овсиенко ходил сам не свой. Общешкольное пионерско-комсомольское собрание постановило: "Вырастить в этом году сто двадцать тысяч уток, для чего в летние каникулы создать школьные бригады из успевающих учеников".
      "Из успевающих"? А у него в табеле две двойки! Извёлся бы совсем мальчишка, да, спасибо, товарищи выручили, пожалели его, что он хоть и неуравновешенный, но всё-таки хорошо отличился по закупке яиц.
      - Ладно, не горюй, - сказали ему ребята. - Мы тебя подтянем. Будешь утководом.
      Только смотри, чтобы всё было, как надо!
      - Ну что вы! Честное пионерское!.. - клялся Овсиенко. - Ну вот нисколечко не подведу!
      Из колхоза в школу привезли фанеру, доски, гвозди. Мальчики надели фартуки, сунули за уши карандаши и превратились в мастеровых.
      В школьных мастерских только и слышно было:
      "Вжик-вжик!.." Летела стружка из-под рубанков, сыпались душистые опилки.
      "Тук-тук!" - вколачивались гвозди. Росла горка ящиков для перевозки утят, укладывались в ряд кормушки и поилки. Дед Моисеич придирчиво осматривал готовую продукцию, надевал очки на нос, колупал обкуренными пальцами щели.
      - Это что? - спрашивал он. - Поилка или решето?
      Тут же разыскивался виновный, налагалось взыскание: на первый раз замечание, на второй - лишение фартука, на третий - перевод на подсобные работы: подметать пол, выносить стружки и опилки.
      За хорошую работу присуждался вымпел - голубой флажок, за отличную красный.
      Обладателями голубых вымпелов были Юра Комаров и Петя Телегин, красного - Коля Гайдук. Как-то у него всё ладно получалось. Да и не мудрено - отец его был столяром-краснодеревщиком.
      Разжалованный за плохую работу, Серёжа Овсиенко выносил стружки, подметал пол, подавал гвозди и всё тянулся к пиле или рубанку.
      - Дай стругануть разок, - приставал он к Телегину. - Ну, честное пионерское, я хорошо сделаю!
      - Иди, не мешайся! - отмахивался Петя. - Провалял дурака, ну и таскай вот теперь опилки.
      Овсиенко надувал губы, садился в углу на мешок со стружками и ворчал оттуда:
      - Вот летом па утятах заработаю, куплю велосипед, никому не дам, хоть тресните!
      Ребята смеялись:
      - А мы сами купим!
      Тогда Серёжа подумал: "Заработать бы на мотовелосипед! Небось попросили бы". И мысль эта у него засела прочно. Мотовелосипед! Здорово, а?
      Девочки тоже не сидели сложа руки. Они мыли и скребли пол, законопачивали окна в спортивном зале, где с согласия директора было решено выращивать утят для "затравки".
      Через три дня прибудет первая партия - шесть тысяч утят. Надо всё приготовить для них: перегородить зал на секции, устлать соломой пол, запастись дровами, посудой для варки кормов.
      Утят привезли через семь дней. Встречать их собрались обе смены. Каждому хотелось подойти поближе, посмотреть, потрогать рукой, но Павел Андреевич"
      поставил дежурных с красной повязкой. Дежурные тотчас же начали распоряжаться, сдерживать напирающую толпу, кричать и толкаться, отчего тут и там вспыхивали ссоры:
      - Куда лезешь? Осади назад!
      - Ну, ну, не толкайся!
      - А чего?
      - А ты чего?
      - Вот смотри у меня! - Показывался кулак.
      - А чего - смотри? - Противники, сближаясь нос к носу, становились в позицию. Но следовал строгий окрик учителя:
      - Это что ещё? А ну прекратить!
      Когда всех утят выгрузили, расселили по секциям, пришёл шофёр, посмотрел и сказал удовлетворённо:
      - Хорошо оборудовали, молодцы! А что мало - не горюйте, через месяц девать некуда будет.
      Дина сбегала в живой уголок, принесла утёнка и пустила его в общую компанию: "Ты будешь шесть тысяч первый. Гуляй, расти!" И тут же вспомнила про свою будущую Кряку, которая сидела себе спокойно в яйце и ждала своей очереди. А очередь её подходила. Дина решила собранные от своих уток яйца отнести в инкубатор.
      На следующее утро едва начало светать, а в школе уже захлопали двери, и во дворе тонким столбом поднялся дымок от костра. Дежурное звено первой смены приступило к своим обязанностям. Нужно было до начала занятий сварить вкрутую яйца, очистить, мелко нарубить и накормить утят. Но всё не ладилось, ничего не получалось.
      Незамокшие поилки текли, как решето. Костёр во дворе еле тлел. Привезённая из колхоза виноградная лоза для топки шипела, выпускала воду, корчилась, как змея, но гореть не хотела. Дым стоял коромыслом, а огня не было. И деда Моисеича, как назло, тоже не было. А ведь он учил ребят, как разжигать костёр из сырого валежника. Вертелись на занятиях по зоотехнике, играли в "морской бой", не слушали. А Петя Телегин на замечание Дины даже сказал:
      - Подумаешь - костёр развести! Взял бумажку, поджёг, и вся недолга!
      - Погодите, вот погодите, сорванцы! - урезонивал дед. - Он ещё вам покажет, этот костёр, где раки зимуют.
      Вот они - "раки"!
      Петя Телегин злился, чиркал спичками. Вырывая листы из старой тетради, кричал на неповоротливого Гайдука:
      - Опять ты мне одну тетрадку принёс?! Да что мне с тобой делать? Из-за тебя вот не загорается!
      - Чего это - из-за меня? - огрызался Гайдук. - Сам же на уроках приставал в "морской бой" играть.
      - Ну ладно, поговори у меня! - ворчал Телегин, ожесточённо комкая бумагу.
      Главный "кок" - Дина, стоя на коленях, словно древний человек перед идолом, кланялась закопчённому ведру, таращила глаза, изо всех сил дула в костёр. Нет, не загоралась лоза, хоть плачь!
      Наблюдавший за всем этим делом из окна учительской Павел Андреевич не выдержал, вышел во двор и стал искать что-то возле мусорного ящика. Наконец, найдя, что ему нужно было, нагнулся, поднял старую, стоптанную туфлю на резиновой подошве и подошёл к незадачливым поварам.
      - Ну что, не горит? - приседая на корточки, спросил он.
      - Не горит, - ответил Телегин. - Ну хоть тресни! Павел Андреевич улыбнулся чуть-чуть, поправил очки:
      - Ну, а... дед Моисеич разве вам не показывал, как надо разжигать костёр?
      Петя смущённо опустил голову и принялся выковыривать щепкой ракушку из земли:
      - Да показывал, а мы...
      - ...плохо слушали?
      Телегин молча кивнул головой.
      - Ну и то ладно, что сознаётесь, - сказал Павел Андреевич и протянул Пете туфлю.
      - А это средство вам не знакомо?
      Петя вскочил, хлопнул себя ладонью по лбу:
      - Ах, голова моя садовая! Да как же это я забыл? Настругать резинки, подложить под дрова - любое сырьё загорится!
      Учитель кивнул головой, поднялся и зашагал к спортивному залу.
      КАК СЕРЁЖА МАТЕМАТИКОМ СТАЛ
      Установившаяся было тёплая погода через два дня снова испортилась. Стало холодно. Утята, намокнув у поилок, сбивались в кучу, жалобно пищали. Их писк и гомон смешивался с шумом ребячьих голосов и беспрестанным хлопаньем двери.
      Серёжа Овсиенко и Коля Гайдук, раскрасневшись от усердия, носили вёдрами воду из-под крана. В углу зала, рядом со. шведской стенкой, устроились у длинного стола человек двенадцать ребят. Дробно стуча ножами, они мелко рубили круто сваренные яйца.
      За окнами, царапая в стёкла мелкой крупой, уныло посвистывал ветер. Было зябко не только утятам, но и ребятам.
      - Нет, так дальше не пойдёт, - сказала Лида, размешивая палкой корм в бочонке. - Надо печку истопить. - И к Жене: - Долей немного.
      Женя подняла ведро с водой, стала лить потихоньку.
      - А где дрова взять? - возразила она. - В школе давно кончились, а в колхозе пока допросишься...
      - А я знаю где, - таинственно округлив глаза, сказал Овсиенко.
      Лида замерла с палкой в руках:
      - Где?
      Овсиенко подошёл к защищённому сеткой окну, кивком головы показал на соседний, принадлежащий пекарне двор:
      - Вон они, дровишки-то. Первый сорт! Лида сердито ткнула палкой в месиво.
      - Тьфу, дуралей! - возмутилась она. - Вот взять бы да мешалкой тебе по шее за такие слова! "Дровишки"!
      - А что? А что? - пятясь на всякий случай к двери, оправдывался Овсиенко. - Дроза-то чьи - государственные? А утята чьи? Тоже государственные.
      - Женя, подержи-ка его, - сказала Лида, вынимая палку.
      Овсиенко отскочил в сторону.
      - Не буду! Не буду! - закричал Серёжа. Дурачась, упал на колени, молитвенно сложил руки. - Ну, Лидочка, ну, честное слово, я лучше своих принесу!
      Ребята засмеялись.
      - Свои? - задумчиво переспросила Лида. - А ведь это здорово! Если все, которые здесь, принесут по полену...
      - Правда! Правда! - закричали ребята. - Принесём!..
      - Ну тогда давайте быстрее! Кто ближе живёт?.. Серёжа, прощаю, вставай, кормить утят будем.
      К началу занятий в печке затрещали дрова. Пришли четыре девочки из старших классов - подменить.
      - Ого, печку затопили! - обрадовалась Аня Ти-таренко, потирая покрасневшие руки.
      - Вот хорошо! Мы тут и уроки будем готовить.
      Уходя, Серёжа Овсиенко насупил брови, сказал басом:
      - Вы тут не очень-то прохлаждайтесь. За утятами смотрите. Видите, как они к печке грудятся? Подавят друг друга. Разгребать надо.
      Аня фыркнула, встала по стойке "смирно", смешно вывернув ладонь, взяла под козырёк:
      - Есть, товарищ командир, следить за утятами! Какие будут ещё приказания?
      Овсиенко надулся, сердито повёл глазами.
      - Никаких, - сказал он. - Вольно! Вам бы только дурачиться.
      Девочки рассмеялись вдогонку:
      - Ладно уж, иди, товарищ начальник. Серьёзный какой!
      Забота Овсиенко об утятах не была лишена оснований. Он хотел добиться наибольшего процента сохранения утят. Мысль заработать этим летом на мотовелосипед клином засела в голове. Чем больше он вырастит утят, тем больше за них получит.
      "Значит, так, - усевшись вечером за своим столом, принялся рассуждать Овсиенко.
      - Если я выра-= щу... Сколько же я выращу? - задумался он. - Тьфу ты пропасть! И надо же им было написать условие оплаты в процентах! Ну ладно, я выращу две тысячи утят и получу за них..."
      Овсиенко схватил карандаш и помножил две тысячи утят на шесть копеек. От полученного результата у него потемнело в глазах: "Двенадцать тысяч!"
      Откинувшись на стуле, он долго смотрел зачарованным взглядом на эти волшебные цифры. Может, он ошибся? Неправильно помножил? Нет, всё равно двенадцать тысяч. Но почему же так много?
      Долго смотрел, пока не догадался: да ведь это же копейки! Чтобы получить рубли, нужно... нужно...
      Левая рука его сама по себе полезла к затылку, а правая - неуверенно зачеркнула один нулик. Ну вот, теперь, кажется, правильно будет - тысяча двести.
      Овсиенко с недоверием поглядел на полученный результат: "Что-то очень много, - подумал он. - Если бы у нас кто из утятников получил столько, вся станица сразу бы узнала. Нет, много! Убавлю-ка я ещё нулик.
      Серёжа и так и этак рассматривал полученное число. Долго думал и наконец скрепя сердце согласился. "Собственно, не так-то уж мало, успокаивал он себя. - А премиальные? Да тут можно заработать на мотоцикл!"
      Овсиенко, счастливо улыбаясь, откинулся на спинку стула. Ему уж виделся наяву приземистый мотоцикл с никелированным рулём и фарой. Он мчится по станице, с шиком подъезжает к школе...
      Но какое-то сомнение не давало покоя. Сколько же всё-таки будет семьдесят пять процентов? А девяносто шесть процентов? А потом: у него в табеле по математике двойка. Если он её не исправит, не видать ему утят как своих ушей. И мотовелосипеда не видать. Даже велосипеда паршивого!..
      Поразмыслив немного, Серёжа полез под кровать и выдвинул ящик со старыми тетрадями. Копаясь, долго искал что-то. Ага, нашёл! Вот они, задачки на проценты! Их много, но... решались они другими. Он попросту "сдувал" их с чужих тетрадей. И вдруг - о, радость! - ему попалась под руку шпаргалка с записями, как найти проценты. Хлопнув себя по голове и обозвав её "кочаном капусты", Серёжа с жаром принялся за вычисления.
      В первый день получалось туго, а во второй он неожиданно для себя решил задачку.
      Сам! Без посторонней помощи. Решил вторую, и эта получилась легко.
      Ободрённый успехами, Серёжа полез в портфель, достал тетрадь по арифметике и...
      сделал домашнее задание.
      Потом к нему стали ходить Юра с Петей. Они подолгу сидели вместе и решали задачки.
      Пришёл день, когда Юра сказал:
      - Теперь ты математик. Только, .знаешь, давай об этом никому не скажем. Вот будет открытие!..
      Никогда так быстро не летело время в школе, как в последний перед каникулами месяц. Уход за утятами, уроки, экзамены, подбор бригад утятников, шум, споры, обиды, слезы. Желающих выращивать утят было хоть отбавляй, бригад же нужно было только восемь.
      - Ну вы поймите, ребята! - прижимая руки к груди, объяснял председатель. - Рад бы создать больше бригад, да помещений нет.
      Тогда началась борьба за право участия в бригадах утятников. Был объявлен конкурс на лучшую успеваемость и активное участие в общественно полезных делах.
      Троечники безжалостно исключались. Вне конкурса пошли только те, кто отличился в закупке яиц. Но таких было немного: Павлик Крамарь, сестры Захаровы, Юра Комаров да Петя Телегин. Серёжа Овсиенко в счёт не шёл. В списке против его фамилии был нарисован красным карандашом большой вопрос. Серёжа хоть и закупил много яиц, но в табеле у него были две двойки, одна из них - по арифметике.
      К удивлению всех, Серёжа носа не вешал. В школе каждую свободную минуту он возился около утят. которые росли как на дрожжах. Утром, принимая дежурство от старшеклассников, придирчиво осматривал утиную посуду: кормушки, поилки, кадку для размешивания кормов.
      - Опять грязную посуду сдаёте! - кричал он. - Не приму!
      И не принимал, пока не вымоют. Как-то получилось само собой, что "командовать парадом" стал... он. Серёжин лозунг "Сохраним девяносто шесть процентов утят!"
      был написан на склеенном в длинную полосу листе бумаги и вывешен в спортивном зале. Это он добился, чтобы каждый день утята получали свежую траву. Но иногда, в дождливую погоду, ребята отказывались идти за травой, тогда он молча брал нож, надевал на голову мешок и шёл один.
      Ребята злились, брали мешки, ножи и, плетясь сзади, ворчали:
      - И чего ты стараешься? Всё равно тебе ни копейки не достанется.
      - А вы на моё не заглядывайтесь! - огрызался Серёжа. - Я своё получу, когда нужно будет, вот вы смотрите - своё не прозевайте.
      Ребята только плечами пожимали на такую загадочную самоуверенность. Смешно. О каком "своём" он говорит?
      В бригаду утятников он не попадёт, это уже и так ясно, как дважды два. Завтра контрольная работа по арифметике, а у него двойка.
      Но все эти расчёты были опрокинуты самым неожиданным образом.
      На следующий день на урок арифметики директор школы привёл молодого сутуловатого парня в очках, практиканта педагогического института.
      Расчесав пальцами густую шевелюру, практикант сказал:
      - Я хочу познакомиться с вашими знаниями. Раскрыв журнал, он, не глядя, ткнул пальцем в середину списка:
      - Овсиенко, к доске!
      По классу покатился смешок. Кто-то шепнул достаточно громко:
      - Вот угадал! Нашёл у кого знания спрашивать. Практикант сверкнул очками:
      - Тихо, ребята! Разговорчики!.. Овсиенко вышел, одёрнул рубашку, дрожащими пальцами взял мел.
      - Пиши... - сказал практикант и начал диктовать условие задачи.
      По классу снова пробежал смешок. Задача была сложная, на проценты, а на них-то как раз и хватал Овсиенко двойки. Обычно он, записав условие, клал мел и, глупо улыбаясь, говорил, что у него болит голова и он не может решать задачку.
      Учительница, укоризненно посмотрев на него, отправляла на место, а в журнале против его фамилии выводила жирную двойку.
      Вот и сейчас, обернувшись к практиканту, Овсиенко широко улыбнулся. Класс замер.
      Тот же голос громким шёпотом произнёс:
      - Сейчас начнёт на голову жаловаться. Но Серёжа жаловаться на голову не стал.
      Пожав плечами, он сказал обиженным тоном:
      - Да такие задачки в третьем классе решают. У всех ребят раскрылись рты от изумления, а практикант, улыбнувшись, ответил:
      - Ну вот и хорошо! Значит, мы её тоже решим. - И к классу: - Решайте все!
      Серёжа бойко застучал мелом по доске. В этот день он получил первую, честно заработанную пятёрку.
      ПЕРВАЯ ПОБЕДА
      Сестры Захаровы, несмотря на воскресный день, поднялись рано. -У обеих много дел. Сегодня школа сдаёт колхозу утят. Лида - дежурная. Женя сядет заниматься.
      Она- не выучила стихотворение, плохо знает историю, а завтра будут спрашивать.
      Но Жене никак не хочется сидеть за книжками. Погода на дворе такая хорошая!
      Совсем весна. И ещё, очень интересно в последний раз взглянуть на утят. Они уже большие. Дед Моисеич говорил, что утята - первый сорт и что в правлении колхоза никак не ожидали, что какие-то мальчишки и девчонки сумеют так хорошо вырастить утят.
      Раньше Замковой только фыркал: "Жди от них добра, как же!" А потом стал говорить, что всё это случайно и что, конечно, если всей школой ухаживать, то ещё можно вырастить каких-то шесть тысяч штук, и то под неослабным наблюдением старших. А составлять самостоятельные бригады из ребят никак нельзя.
      Председатель же и дед Моисеич говорили: "Ребята хорошие, справятся".
      Вот сегодня утром все пионеры будут утят сдавать. Школьный духовой оркестр играть будет, а Женя - дома, за книжками. Как бы не так!
      Женя ещё вчера решила: когда учительница по русскому будет вызывать, то пусть опять выйдет Лида. Но Лида сказала:
      - Хватит обманывать учителей и папу с мамой! И вот, едва проснувшись, Женя начинает упрашивать сестру:
      - Лидочка, ну, Лида! Ладно, и я пойду, а?
      - Отштань! - зажав зубами ленту, сердито прошепелявила Лида. - Надоела. Школько можно за тебя к дошке выходить?!
      Стоя перед висевшим в простенке небольшим зеркалом в почерневшей дубовой рамке, Лида торопливо заплетала тонкую рыжеватую косичку.
      - Ну, Ли-ида! - снова затянула Женя. - Я успею ещё выучить, а? Вот увидишь!
      Хочешь, я за тебя естествознание отвечу?
      Лида вынула ленту изо рта, ловко вплела и завязала бантик.
      - Не нуждаюсь! - буркнула она, принимаясь за вторую косичку. - Я все уроки выучила. И вообще ты за меня не беспокойся. Вот! Больше о себе думай.
      Женя поковыряла пальцем дырочку в одеяле.
      - Ну и не надо, - сказала она. - А вот когда ты будешь вертеться на уроках и мешать, и драться на переменах с мальчишками, и учитель попросит у тебя дневник, ты пойдёшь со своим. Вот!
      На лице Лиды появилась кислая гримаса; пальцы, заплетавшие косичку, замерли.
      Как-то всегда получалось, что замечания за плохое поведение на уроках доставались ей. И, если бы Лида подавала только свой дневник, он был бы весь испещрён красными чернилами. Но её выручала Женя. Зато, когда вызывали к доске Женю, выходила Лида.
      Так и завелось. Меняясь дневниками, они по-братски делились замечаниями и хорошими отметками. Но Лиде это надоело. Кроме того, её мучила совесть.