Смутные времена (№2) - Молот и наковальня

— Сейчас от меня меньше толку, чем от любого рядового воина, — повесил голову Багдасар. — Все, на что я гожусь, так это съесть порцию пищи, которая могла бы достаться человеку, способному защитить собственную жизнь. А заодно и мою.

— Но возможно ли изменить такое положение в будущем? — спросил Маниакис. — Плохо, когда колдуны так ограничены в применении своей волшебной силы.

— Но в наши дни маги и так уже способны на большее, нежели в дни давно минувшие, — ответил Багдасар. — Во времена Ставракия Великого, когда искусство врачевания только зарождалось, никто не мог сказать, чем окончится попытка исцеления: выздоровлением раненого или смертью мага.

— Тоже верно, — согласился Маниакис. — Ныне мы пользуемся многими изобретениями, неизвестными прежде. Совсем недавно я размышлял о таких вещах. Например, во времена Ставракия, — тебе приходилось читать летописи, и ты должен знать об этом, — видессийцам были неизвестны стремена. Не хотелось бы мне скакать на боевом коне без стремян…

Он задумчиво почесал подбородок, подумав, что занимается довольно странным делом: сразу после проигранной битвы обсуждает с колдуном изменения в жизненном укладе, произошедшие незнамо когда. Да что там! Даже подобные размышления были странны. Ведь сам-то он так и не подметил никаких изменений за всю свою жизнь. Если, конечно, не считать изменений в его собственном положении. Маниакис также не мог припомнить, чтобы отец рассказывал ему о каких-либо изобретениях или нововведениях, произошедших на его веку. Если мир и менялся, то слишком медленно, чтобы это мог заметить отдельный человек.

И все-таки изменения происходили. Как река постепенно меняет свое русло, так же постепенно, если заглянуть в глубь времен, менялись устремления людей, углублялись их познания о себе и об окружающем мире. Наверняка по мере накопления этих медленных, но неуклонных, а в результате значительных изменений человечество становилось совсем не таким, каким оно было во времена, когда Фос создал Васпура, первого из людей.

Маниакис фыркнул. Если он хочет прослыть верным видессийским религиозным канонам, ему не следует верить в легенды о Васпуре и прочие догмы, которые святейший патриарх Агатий, без сомнения, во всеуслышание объявит ересью. Нет, покачав головой, поправил он себя. Просто не надо открыто демонстрировать свою веру в Васпура и многое другое, что может быть объявлено ересью.

— Да, величайший? — вопросительно проговорил Багдасар, гадая, что могло означать это фырканье и покачивание головой.

— Так, пустяки, — ответил Маниакис. — Легкое завихрение мозгов, вот и все. Забавно. К каким только уловкам не прибегнешь, когда не хочется думать о той заварухе, в которую мы влипли.

— О да, — сказал Багдасар. — Заваруха, в которую мы влипли. Разумеется. Но что же нам теперь делать? И можно ли вообще что-нибудь сделать?

— Пока ничего. — Маниакис чувствовал, как произносимые слова горчат во рту. — Придет утро, и макуранцы нагрянут сюда по нашу душу. У них гораздо больше людей, чем у нас. Кроме того, им есть отчего задирать нос, ведь они уже один раз победили нас.

— Они разбили нас далеко не впервые, — вырвалось у Багдасара.

— К сожалению, ты прав, — ответил Маниакис. — И пока они об этом помнят, пока об этом не забудут мои воины, будет получаться так, словно на стороне врага сражаются дополнительные силы… Хотя завтра им дополнительные силы не понадобятся. Они атакуют нас и разобьют, после чего придется снова отступать. Очень скоро нас отбросят в Гарсавру, на самый край плато. — Маниакис зло ощерился:

— Видит Господь, очень скоро мы снова окажемся в Видессе, а все западные провинции будут потеряны для империи.

— Что ты, величайший! — воскликнул Багдасар. — Дела просто не могут обернуться так плохо!

— Ты опять прав, — мрачно согласился Маниакис. — Скорее всего, они обернутся гораздо хуже.

* * *

Вестники из арьергарда прискакали в лагерь перед самым рассветом, когда утренняя заря уже окрасила край неба в золотые и розовые тона.

— Макуранцы двинулись вперед! — Вестники вопили так, словно сообщали о начале конца света.

Впрочем, Видессийская империя уже дошла до такого состояния, что вестники с тем же успехом могли действительно объявить о начале конца света.

Сначала Маниакис думал, что сможет удержать оборону, а при удаче даже предпринять контратаку. Но, увидев, как его воины отреагировали на известие о приближении врага, он сразу выбросил эти глупые мысли из головы. Отовсюду слышались тревожные возгласы, люди повскакивали с земли и, казалось, были готовы наброситься на стражников, охранявших длинные ряды стреноженных лошадей. Похоже, ни у кого не было ни малейшего желания вступать в бой.

— Что будем делать, величайший? — спросил Цикаст. Генерал по-прежнему не произносил вслух слов:

"Я же говорил тебе, что так и будет”, но впечатление было такое, будто он трижды прокричал их во все горло.

— Отступать, — коротко и мрачно ответил Маниакис.

Видессийское военное искусство не отрицало возможности отступления. Что верно, то верно. Но если непрерывно отступать, очень скоро враг загонит тебя туда, откуда отступление уже окажется невозможным. Положение отряда Маниакиса в западных провинциях стремительно приближалось именно к такой ситуации.

Цикаст только вздохнул, словно покоряясь неизбежному.

— Ах, величайший, — утешающе проговорил он, — не печалься. Ведь если бы мы не напали первыми, все равно они вскоре добрались бы до нас…

— И в любом случае мы попали бы в переплет, из которого так просто не выберешься, — закончил за генерала Маниакис. — Парсманий! Ко мне! — прокричал он, перекрывая поднявшийся в лагере шум.

Через пару минут его брат торопливо вошел в шатер.

— Да, величайший? — При посторонних он всегда соблюдал формальности, положенные по этикету при обращении к Автократору.

— Сегодня ты переходишь в должность командира арьергарда, — сказал Маниакис. — Я не жду от тебя чуда. Просто постарайся сдерживать врага и не дать ему разбить наши основные силы.

— Сделаю все, что в моих силах, — ответил Парсманий и поспешно вышел.

— Распоряжайся мною, величайший, — напомнил о себе Цикаст.

Некоторое время Маниакис колебался. Готовность генерала повиноваться он расценивал скорее как простую вежливость. Но поскольку выбора не было, он сказал:

— Останься со мной. Будем сражаться плечом к плечу. По-моему, вчера у нас неплохо получалось.

— Слушаюсь и повинуюсь, — ответил Цикаст. Не успели смолкнуть его слова, как до ушей Маниакиса донеслись быстро приближающиеся торжествующие звуки боевых труб Макурана.

— Отходим! — приказал Автократор. Видессийские горнисты сыграли печальный сигнал отступления для всех, кто еще мог его услышать.

Все же отступление не превратилось в беспорядочное бегство. Воины Маниакиса пока держались вместе, а не искали спасения в бешеной скачке куда глаза глядят. Он надеялся, что начинают сказываться уроки воинской дисциплины, которые он преподал своим бойцам, пока отряд двигался к Амориону. Но умение мыслить реалистически подсказывало ему: воины предпочитают держаться плотной группой, полагая, что так у них больше шансов уцелеть.

Отступление с боями продолжалось с рассвета почти до конца дня. Ближе к вечеру Маниакис решил устроить засаду в ореховой роще неподалеку от Аранда. Только лично возглавив операцию, ему удалось заставить своих воинов притаиться в ожидании макуранцев. Но даже после этого, чтобы успокоить самого нервного из конников, Маниакису пришлось зарычать:

— Только попробуй дернуться при виде врага, и я прикончу тебя!

Вскоре появились макуранцы — несколько железных парней в сопровождении большого отряда легкой кавалерии. Они скакали, не соблюдая боевого строя, отпуская шуточки, посмеиваясь и явно не ожидая никаких неприятностей. С чего, собственно, им тревожиться, с горечью подумал Маниакис. Ведь до сих пор мы не давали им повода опасаться нас…

— Видессия! — вскричал он, выхватил меч и, пришпорив коня, вылетел из засады.

Последовал миг ужасной тишины. Он уже было подумал, что собранные им в засаде воины решили предоставить своему Автократору в одиночестве мчаться навстречу роковой судьбе. Но вот тишину разорвали громкие выкрики его конников:

— Видессия! Маниакис!

Смешавшийся с боевым кличем видессийцев грохот копыт за спиной показался Маниакису самой сладчайшей из всех мелодий.

Ужас, охвативший макуранцев при виде неудержимо мчавшегося на них плотным строем отряда вражеских конников, выглядел почти комично. Схватка закончилась, едва успев начаться. Видессийцы врезались в толпу врагов, стреляя из луков, от души орудуя мечами и копьями. Лишь нескольким макуранцам удалось вырваться из кровавой каши; испускаемые ими крики ужаса звучали в ушах Маниакиса музыкой. Но большая часть самоуверенных захватчиков погибла почти сразу, а некоторые пали, не сумев уйти от погони.

— Победа! Великая победа! — в экстазе вопил тот самый конник, которого Маниакис обещал, в случае чего, прикончить лично. Если раньше парню явно недоставало отваги, то теперь она выплескивалась из него через край, и Автократор решил предать забвению былое. Увидев скакавшего рядом Маниакиса, воин спросил:

— Но что принесет нам сия победа, величайший?

Лучше бы он задал любой другой вопрос. Маниакис промолчал, но подумал, что разгром передового отряда макуранцев в лучшем случае обеспечит его армии спокойный ночлег, а по утру возобновление планомерного, без излишней спешки отступления.

Цикаст высказался в том смысле, что даже это будет большой удачей. Может, генерал прав; в конце концов, защищая Аморион, он показал себя подлинным мастером оборонительных сражений. Но Маниакис остался при своем мнении: только защищаясь, нельзя выиграть войну. Чтобы победить, надо обязательно переходить в наступление, едва представится такая возможность.

Беда в том, что в обозримом будущем такой возможности не предвидится, подумал Маниакис. Вдобавок…

— Переходить в наступление… Где? — пробормотал он себе под нос.

Как ни старался Автократор Видессии, ответа на свой вопрос ему так и не удалось найти.

Глава 9

С берега небольшой бухты, вдававшейся в дворцовый квартал, Автократор сумрачно взирал на запад, через Бычий Брод, наблюдая за жирными столбами дыма, поднимавшимися к небу над тем местом, где находился городок Акрос. Теперь только узкая полоска воды да неустанно патрулировавшие ее дромоны имперского флота мешали армии Царя Царей пойти на приступ Видесса.

— Сколько войн мы ни вели с макуранцами, им никогда еще не удавалось выйти к Бычьему Броду, — угрюмо проговорил Маниакис. Отец вздохнул и потрепал сына по плечу:

— Пока Абивард не форсирует пролив, у тебя остается шанс войти в историю — в качестве великого героя, сумевшего вышвырнуть из империи врага, который был уже близок к победе.

— Близок? — саркастически переспросил Маниакис. — Царь Царей уже одержал свою проклятую полную победу. И какое должно свершиться чудо, чтобы я смог отбросить его войска за пределы империи? Они отрезали Видесс от западных провинций, и казна лишилась основной части налоговых поступлений. Чем прикажешь платить солдатам? Послушай, отец! Ведь захватчики, против своего обыкновения, даже не разорили Акрос. Судя по докладам моряков, проклятые макуранцы собираются обосноваться там на всю зиму.

— На их месте я бы тоже собирался, — невозмутимо заметил старший Маниакис. — Но их намерение проторчать в Акросе всю зиму вовсе не означает, что они уже держат под контролем все западные провинции.

— Верно, — согласился Маниакис. — Мы по-прежнему сильны в стране холмов на юго-востоке, а неподалеку от границы с Васпураканом нам удается удерживать довольно много городов-крепостей. Но пока армия Абиварда стоит у Бычьего Брода, мы ничем не можем помочь нашим войскам, которые пока удерживают эти города, а тем более обеспечить хоть какие-то денежные поступления из той части западных провинций.

— Был бы счастлив сказать тебе, что ты ошибаешься, — ответил ему отец, — но, к сожалению, ты прав. Правда, есть и хорошая сторона в том, как сильно люди Абиварда преуспели, поджигая хлеба вокруг Акроса. Теперь им будет трудно обеспечить себя продовольствием на зиму. Особенно если нашей кавалерии удастся время от времени перехватывать обоз-другой.

Маниакис только хрюкнул в ответ. Когда человек разглядывает самые плачевные результаты постигшей его катастрофы, прикидывая, не могут ли они хоть на что-нибудь сгодиться, значит, он дошел до ручки. Хотя, если смотреть правде в глаза, Видессийская империя действительно никогда доселе не пребывала в столь стесненных обстоятельствах.

С севера задул постепенно усиливавшийся резкий, холодный ветер. Вскоре начнутся осенние дожди, а следом за ними придут зимние вьюги. Да, теперь вряд ли возможно сделать что-либо существенное для решения проблем, с которыми столкнулась империя, подумал Маниакис. Вот когда придет весна… Тогда, если он окажется достаточно мудр — и достаточно удачлив, — может, ему и удастся хоть как-то улучшить положение.

— Кажется, Нифона чувствует себя неплохо, — переменил тему разговора старший Маниакис. — А у твоей дочери прорезался столь зычный голос, что, будь она мужчиной, из нее получился бы превосходный глашатай.

— Да, в этом отношении пока все в порядке, — ответил Маниакис. — Да будет благословен Господь наш, благой и премудрый, за ниспосланные им мне милости. Но стоит взглянуть на это, — он махнул рукой в сторону лагеря макуранцев на той стороне пролива, — и мои личные дела бледнеют перед проблемами империи, словно горсть жалких медяков перед горой золотых монет.

— Преуменьшать влияние личной жизни Автократора на судьбы империи — большая ошибка, — осуждающе покачал головой отец. — Когда у властителя серьезные неприятности в собственном доме, ему не избежать принятия самых идиотских решений на поле брани.

— Ха! — воскликнул Маниакис, в порыве чувств ударив себя кулаком по лбу. — Да я куда более жалок, нежели восемь несчастных идиотов вместе! Знаешь ли ты, какой вопрос задал мне Генесий перед тем, как я отрубил ему голову? Он спросил, уверен ли я, что смогу управлять империей лучше, чем он! Теперь, оглядываясь на происшедшее в течение первого года, проведенного мною на троне, я вынужден дать отрицательный ответ!

— Не принимай это слишком близко к сердцу, — посоветовал старший Маниакис. — Ведь ты пока всего лишь пытался вычистить доставшуюся тебе по наследству запущенную конюшню. А ничего, кроме гор дерьма, Генесий после себя не оставил.

— Один Фос видит, как ты прав, — вздохнул Маниакис. — Поговорив с тобой, я почувствовал себя лучше. Немного лучше, я хотел сказать. Но пускай это дерьмо не моих, так сказать, рук дело, нюхать-то его приходится именно мне! Мы должны вымести его как можно дальше от стен столицы. — Маниакис снова указал на столбы дыма, поднимавшиеся над Акросом.

— Они просто не смогут перезимовать там, — сказал старший Маниакис. — Не смогут. Скоро они поймут, что форсировать пролив и осадить Видесс им не удастся, после чего им останется только откатиться назад.

Но макуранцы не вняли его советам.

* * *

Камеас вошел в кабинет, где Маниакис продолжал заранее проигранное сражение с регистрами провинциальных налогов. Разве можно перехитрить тот простой факт, что золото перестало поступать в казну? И можно ли еще раз ограбить храмы, или, выражаясь более благопристойно, позаимствовать часть храмовых сокровищ? И осталось ли в храмах и монастырях достаточно золота и серебра, чтобы ограбление имело хоть малейший смысл?

Автократор оторвал взгляд от конторских книг в надежде, что новости, принесенные постельничим, хоть немного отвлекут его от неразрешимых проблем. Камеас действительно не ударил в грязь лицом.

— Величайший, — сказал он, — из дворцовой гавани прибыл вестник. Он доложил, что генерал Абивард, ныне пребывающий в Акросе, просил одного из наших капитанов передать тебе, что хотел бы вступить с тобой в переговоры.

Маниакис недоуменно приподнял брови.

— Вот как?

— Да, величайший, — ответил постельничий и сокрушенно добавил:

— Он принес торжественную клятву, что ты будешь в полной безопасности, а после переговоров живым и здоровым вернешься в Видесс через Бычий Брод.

— В самом деле? — невесело рассмеялся Маниакис. — Этзилий заверял меня в том же, а как обернулось дело? Может, я не слишком умен, но пока еще в состоянии учиться на собственных ошибках. Как бы ни были благородны обещания, раздаваемые Абивардом, я даже не подумаю добровольно сунуть голову в пасть макуранскому льву!

— Значит, ты отказываешься встретиться с генералом? — расстроенно спросил постельничий. — Ведь любая возможность хоть как-то уладить дело миром…

— Я не верю в такую возможность, — прервал его Маниакис. У Камеаса сделалось такое лицо, будто Автократор только что пнул ногой его любимого щенка. Маниакис успокаивающе поднял руку:

— Не надо дуться на меня, достопочтеннейший Камеас. Если Абивард желает переговоров, он их получит. Просто я не строю иллюзий. Ведь мы сейчас не в том положении, чтобы рассчитывать на уступки со стороны макуранцев, не так ли?

— Боюсь, что так, — вздохнул Камеас.

— Тогда скажи вестнику, чтобы передал генералу следующее: я согласен встретиться с Абивардом завтра, в четыре часа дня. — Видессийцы, как и макуранцы, делили день и ночь на двенадцать часов, отсчитывая их от восхода или от заката соответственно. — Пусть он обозначит знаменем то место на берегу, где будет меня ждать. Я останусь на борту корабля. Извести его также, что неподалеку расположатся мои военные галеры. На всякий случай. Дабы ему в голову случайно не закралась мысль о предательстве.

— Слушаюсь и повинуюсь, — ответил Камеас и вышел, чтобы передать вестнику слова Автократора.

Маниакис снова уставился в толстенный кадастр, который пытался изучать до прихода постельничего. Но цифры прыгали перед глазами; мозг отказывался их воспринимать. Он решительно захлопнул налоговый регистр и начал размышлять о предстоящей встрече с Абивардом. Вряд ли результатом этих переговоров может явится что-нибудь стоящее, подумал Маниакис.

Но сорняк надежды пускает в сердце такие прочные корни, что вырвать его оттуда почти невозможно…

* * *

— Вон там, величайший, — указал рукой капитан корабля, на котором находился Маниакис. — Знамя с красным львом воткнуто прямо в прибрежный песок.

— Да, вижу, — ответил Маниакис. — И если на то будет воля Фоса, мне никогда больше не придется увидеть это знамя на видессийском берегу.

Он оглянулся. Там, на восточном берегу Бычьего Брода, он все еще оставался Автократором. Ему повиновались, не задавая лишних вопросов, словно он был воплощением закона. Но на том берегу, к которому Маниакис сейчас приближался, законом служили не его слова, а слова Шарбараза.

Там, возле знамени Макурана, стоял высокий человек в роскошном полосатом кафтане из тонкой шерстяной ткани. На поясе этого человека висел меч, верхушку конического шлема венчал султан из перьев. Сперва Маниакис решил, что перед ним не Абивард: его сбило с толку обилие седины в бороде. Но когда судно подплыло ближе, Автократор безошибочно узнал вельможу, издавна делившего с Шарбаразом все превратности судьбы, и махнул ему рукой. Тот сделал ответный жест.

— Подгоните корабль ближе к берегу, — сказал Маниакис капитану. — Правда, тогда возникнет угроза обстрела из луков, но я не желаю попусту надрывать глотку.

— Слушаюсь, величайший, — ответил капитан после секундной заминки и тут же отдал приказ гребцам:

— Будьте постоянно наготове в случае чего увести корабль от берега с самой большой скоростью, на какую способны!

Поскольку Маниакис счел подобную предосторожность весьма разумной, он просто молча кивнул в знак согласия.

— Приветствую тебя, Маниакис! — крикнул Абивард на макуранском языке, не сопроводив свое обращение никаким титулом, поскольку властитель Макурана не признавал Маниакиса законным Автократором Видессии.

— А я приветствую тебя, Абивард! — ответил Маниакис на видессийском. Когда они сражались бок о бок против макуранского узурпатора Смердиса, генерал немного овладел языком империи. Теперь же, проведя так много времени на захваченных территориях, Абивард наверняка заметно улучшил свой видессийский.

Маниакис ожидал, что генерал либо прямо перейдет к предмету переговоров, либо, наоборот, пустится в характерные для макуранцев цветистые разглагольствования о гнилости насквозь погрязшей в пороках Видессии. Вместо этого последовал неожиданный вопрос:

— Имеются ли у твоей стражи серебряные щиты?

— Похоже, парень решил немного повалять дурака, — пробормотал себе под нос капитан корабля.

— Похоже, — в тон ему проворчал Маниакис.

Однако, судя по тому, как резко прозвучал вопрос, судя по напряженному взгляду макуранца, тот был абсолютно серьезен.

— Нет, Абивард, — громко ответил Маниакис. — Серебряные щиты не являются частью церемониального облачения ни для моей стражи, ни для меня самого. Но почему ты спрашиваешь?

Отрицательный ответ явно поверг Абиварда в растерянность, которую можно было заметить даже через разделявшее их водное пространство. Но вот макуранский генерал взял себя в руки и продолжил:

— Маниакис! Согласен ли ты, что Царю Царей и Автократору не пристало ссориться, но следует, подобно родным братьям, спокойно управлять своими государствами, заботясь о собственных подданных?

— Абивард! — ответил Маниакис. — Согласен ли ты, что подобные речи куда лучше вести, не находясь в состоянии войны? И было бы куда лучше, если бы ты обращался ко мне, именуя меня величайшим, вместо того чтобы титуловать так обманщика и лицемера, пригретого Царем Царей; как видишь, я признаю за ним право на его титул, ибо если бы Видессия не признавала за ним такого права, то не видать бы ему трона во веки веков! Вместо того чтобы называть Автократором самозванца, посланного свергнуть меня с моего законного трона. Но Сабрац возжелал стать для Видессии старшим братом, дабы свободно диктовать империи свою волю. Если уж ты завел разговор о братской дружбе, не лучше ли продолжить его на законной границе между нашими государствами, а не здесь, у Бычьего Брода?

— Если тебе удастся достигнуть взаимопонимания с Царем Царей, — да продлятся его дни и прирастет царство! — то оба наши государства, движимые едиными помыслами, несомненно сумеют прийти к подлинной дружбе и согласию! — ответил Абивард.

Вот и пришел черед цветистых макуранских разглагольствований, подумал Маниакис и сказал:

— Говоря о необходимости подлинных дружбы и согласия, ты попросту предлагаешь мне стать верным рабом Сабраца, Абивард!

— Стоит тебе признать Шарбараза своим сувереном, как он немедля заключит с тобой договор, навеки дарующий тебе трон Видессии, — пропустив мимо ушей предыдущие слова Маниакиса, продолжал генерал. — Он велел передать тебе, что клянется в этом нашим Господом и Четырьмя Пророками. После заключения подобного договора между нашими государствами навсегда восторжествует подлинная дружба и все вопросы станут решаться, ко всеобщему благу, путем мирных переговоров. Тогда будет считаться святотатством поднять руку друг на друга, а нанесение ущерба чужим подданным будет навечно признано беззаконием!

— Означают ли твои слова, что ты покинешь Акрос сегодня же вечером, или сложности предстоящего пути заставят тебя задержаться до завтра? — елейным голосом спросил Маниакис.

Абивард снова пропустил его слова мимо ушей. Речь генерала была заготовлена заранее, и он твердо намеревался довести ее до конца.

— Итак, что же тебе предлагается? — провозгласил он. — Стоит тебе признать главенство Шарбараза, Царя Царей, — да продлятся его дни и прирастет его царство! — и ты сделаешься счастливейшим из людей, вызывающим восхищение, смешанное со всеобщей завистью. Но если ты упустишь сию последнюю возможность заключить великий мир, если ты не в состоянии понять, какие огромные преимущества он в себе таит, тогда тебя ждет непримиримая вражда! Ты станешь причиной всеобщей, беспощадной, противной разуму, ужасной войны. Подобный выбор потребует невероятного напряжения сил, отнимет множество невинных жизней. Ты потратишь все сокровища своей империи лишь для того, чтобы окончательно ее разрушить. В итоге конец войны может обернуться концом твоего государства. Ты можешь судить об этом сам, взирая на то, что произошло после вторжения моих войск на ваши земли, на страдания, которым подвергся твой народ. Согласись на мир, Маниакис! И тогда твое государство наконец перестанет влачить столь жалкое, презренное существование!

— По правде говоря, я не поверил ни единому сказанному тобой слову, Абивард, — ответил Маниакис. — Когда бы ты действительно желал мира, когда бы этого мира желал Сабрац, вы давно бы его получили. Вы даже сейчас можете его получить в любой момент; для этого вам надо всего лишь отвести войска назад в Макуран. Покиньте земли Видессии — и мы тут же заключим мир!

Абивард медленно покачал головой. Маниакис был бы изумлен, поступи его противник иначе.

— И все-таки мир между нами возможен, — сказал генерал. — Пошли посольство ко двору Шарбараза, Царя Царей. Думаю, мне удастся убедить его хотя бы частично внять твоим словам и немедленно заключить честный, никого не унижающий мир, отныне и навеки!

Сами по себе слова генерала были куда большей уступкой, чем мог рассчитывать Маниакис. Но…

— Насколько я могу судить, ныне нет такого человека, к речам которого прислушается Царь Царей, — ответил он. — Сабрац вершит все, что ему приходит в голову. И если он пожелает оскорбить или даже учинить насилие над моими послами, никому не удастся удержать его от подобного беззакония.

— Его главная, любимая жена — моя сестра, — сказал Абивард, впервые обращаясь напрямую к Маниакису после своего первого, странного вопроса о серебряных щитах. — Он прислушается к моему совету, я почти уверен.

Маниакис испытующе посмотрел на генерала:

— А как часто он вообще прислушивается к чьим-либо советам? Если я не ошибаюсь, очень редко. Точнее, почти никогда.

— Тому, кто именует себя Автократором, должно быть известно, что лишь сам Царь Царей может быть судьей собственных поступков, — ответил Абивард.

— Верно, — сказал Маниакис. — Но человек, слушающий лишь себя, рано или поздно обязательно совершит непоправимую глупость. А рядом не окажется никого, кто мог бы ему на это указать. Разве можно принять правильное решение, не учитывая всех возможных последствий?

— Прими во внимание, где мы сейчас ведем переговоры, Маниакис, — ответил Абивард, — и ответь честно сам себе, кто оказался мудрее — Царь Царей или Автократор. Вот если б мы беседовали под стенами Машиза, возможно, я согласился бы с твоими словами.

— Я сказал “рано или поздно”, — напомнил Маниакис. — Из того, что некое событие пока не произошло, вовсе не следует, что оно не может произойти никогда. Случалось ли тебе играть в кости? — Дождавшись от Абиварда утвердительного кивка, он продолжил:

— Тогда ты должен понимать: даже если никто из игроков очень долго не выкидывал два двойных маленьких солнца, это совсем не означает, что они не будут выкинуты следующим же броском.

— У нас две двойки означают немедленный выигрыш; мы называем такой бросок “Четыре Пророка”, — сказал Абивард. — Следующий по старшинству бросок — тройка и единица; он обычно зовется “Госпожа Шивини и трое господ”. — Генерал раздраженно пнул ногой белый песок. — Но я здесь не для того, чтобы обсуждать игру в кости. Значит, ты отказываешься уступить, хотя ситуация требует от тебя именно этого?

— Я просто не могу уступить! — ответил Маниакис. — Некогда Ставракий взял Машиз. Впоследствии Макуран сумел восстать из пепла. Теперь ваш черед праздновать победу. С той только разницей, что нашу столицу вам никогда не взять. Пройдет время, и наша империя тоже поднимется из руин!

— Видесс буквально вопиет о том, чтобы мы взяли его приступом и разграбили. Смотри, Маниакис, это еще может произойти! И гораздо скорее, чем ты думаешь!

— Ты волен в своих речах, — заметил Маниакис. — Но попробуй только хоть по щиколотку ступить в воды Бычьего Брода. Разом останешься без ног. Мои дромоны быстры, как молния!

Абивард сердито нахмурился. Маниакис знал, что ему удалось задеть генерала за живое, но Автократора это ничуть не беспокоило. Макуранцы были превосходными наездниками, великолепными оружейниками, поэтому в сухопутных сражениях и при осаде городов они ни в чем не уступали видессийцам. Но искусством мореплавания они почти не владели. Поэтому они могли сколь угодно долго любоваться Видессом через Бычий Брод, не имея никаких шансов форсировать эту узенькую полоску воды, надежно охраняемую имперским военным флотом.

— Мне больше нечего сказать тебе, Маниакис, — угрюмо промолвил Абивард. — В следующий раз нам суждено встретиться лишь на поле боя. Война продолжается.

— Значит, быть посему! — Автократор повернулся к капитану своего корабля:

— Переговоры окончены. Они не принесли ничего нового. Доставь меня на пристань дворцового квартала.

— Слушаюсь и повинуюсь, величайший, — ответил тот и отдал приказ гребцам.

Легкое суденышко стрелой понеслось прочь от Акроса. Маниакис оглянулся через плечо. Абивард стоял на белом песке возле знамени, провожая взглядом удалявшийся корабль. Затем макуранский генерал сделал пару шагов вперед, подойдя к самому берегу.

Но ступить в воды Бычьего Брода он так и не решился. Или не захотел.

* * *

Альвиний-Багдасар задумчиво подергал свою густую черную бороду:

— Верно ли я понял тебя, величайший? Ты хочешь, чтобы я попытался выяснить, отчего Абивард вчера так хотел узнать, носишь ли ты либо кто-нибудь из твоего эскорта серебряный щит?

— Совершенно верно, — ответил Маниакис. — Для него это было чрезвычайно важно. Получив отрицательный ответ, генерал не смог скрыть разочарования. Если понять, в чем тут дело, не исключено, что я получу средство, которое поможет мне изгнать макуранцев туда, где им надлежит быть. Так ты сможешь узнать?

— Если ответ лежит в плоскости колдовства, то другое колдовство может приоткрыть завесу тайны. Но если, скажем, вопрос генерала просто связан с каким-то случаем, происшедшим с ним во время военной кампании, тогда наши шансы узнать что-либо ничтожны, — сказал Багдасар.