Так и не пошла больше Найда домой. Дело шло к зиме. Дед Егор стал готовиться к охоте. Припасов не хватало. Дробь он сам делал — рубил старые ржавые гвозди. С порохом было труднее. Тот порох, что шел на войну, не годился для охотничьих ружей. Он разрывал стволы, калечил охотников. Поэтому каждую крупинку довоенного дымного пороха дед Егор берег. Из-за этого и случилось несчастье.
Уже по снегу подняла собака у скотомогильника здоровенную лису. Выгнала на деда Егора. Тот выстрелил почти в упор. Но то ли дрогнула старческая рука, то ли самодельная дробь не достала до сердца, только ушла лиса, сильно кровеня белый снег. Собака догнала ее далеко от деревни, у Черной пади. Остановила. Лиса легла, жадно хватая снег. Найда громко лаяла, подзывая деда Егора. Тот подошел не скоро. Лиса успела отдохнуть, восстановила силы. Запыхавшийся дед Егор было поднял ружье, но передумал и стал науськивать собаку:
— Взять ее! Взять! Взять!
Собака кружила вокруг лисы в растерянности. Гончие не должны давить подранков, поэтому она не умела этого делать и не понимала, чего от нее требуют. Но, жалея заряд, дед Егор все-таки вынудил ее броситься на лису. Найда прыгнула неуклюже — лиса, изловчившись, ухватила зубами за переднюю лапу собаки. Найда завизжала, вырвала лапу у лисы из пасти, закружилась на одном месте от боли, лиса же воспользовавшись замешательством охотника, бросилась наутек и скрылась в кустах.
Дед Егор, страшно ругая себя, осмотрел рану. Как смог, перевязал ее. И, взвалив на плечи, хотел нести Найду домой, но сил не хватило. Собака сама кое-как доплелась до пасеки. К утру лапа распухла. Теперь дед не пожалел пороха, растер его в ступке, добавил барсучьего сала, состряпал мазь. Но Найда срывала повязки и все лизала и лизала лапу. Конечно, ни о какой охоте речи быть не могло.
Только к весне лапа у Найды зажила, но она стала бояться лис. Если раньше она пропускала заячьи следы, стараясь найти лисий, то теперь наоборот. Когда ей попадался лисий след, она поджимала хвост и поворачивала назад. Охотиться с ней стало невозможно. Очевидно, как гончая она навсегда была потеряна.
7. СЧАСТЬЕ
Человек шел с войны. Темной осенней ночью шел от железнодорожной станции, куда его привез санитарный поезд. Три года он не был дома. Три года видел семью, деревню только во сне. Пропавший без вести, контуженный, искалеченный торопился теперь домой. По родной улице он уже почти бежал, когда вдруг кто-то сильный, лохматый, кинулся на него в темноте, сбив с ног. «Волк!» — ужаснулся он, инстинктивно закрывая рукой горло. Но «волк» радостно визжал и лизал шершавым языком его лицо и руку. И человек сел прямо на дорогу, схватил лохматую морду, прижал ее к себе и зашептал:
— Найда! Собачка моя родная. Узнала меня? Узнала!
Найда перебегала улицу, когда в нос ей ударил запах, от которого она остановилась. Запах особый, ни на какой другой не похожий — запах ее хозяина. Никогда в жизни она не бегала так быстро. Она боялась, что след пропадет как тогда, три года назад. Она ничего не видела перед собой, кроме хромающей впереди фигуры в шинели с вещмешком за плечами. Вот он — хозяин!
На крыльцо она взбежала с таким радостным лаем, что в соседних домах зажглись огни, да и в доме послышался встревоженный голос хозяйки:
— Найда, что такое? Что случилось?
Долго длилось наспех собранное застолье. Найда ни на миг не покидала своего хозяина. Под столом она лежала у его ног, не спуская с них глаз, боясь, что они исчезнут. А когда, наконец, гости разошлись, и бабка хотела ее выгнать, Найда так посмотрела на нее, что бабка смутилась.
— Ладно, оставайся уж… Праздник у нас сегодня! Праздник! Утром повалили гости близкие и далекие. Пришел, задыхаясь, с пасеки дед Егор. Он вытер рукой губы, троекратно поцеловался с хозяином и отвернулся, невнятно пробормотав:
— Ветер на улице, аж слезу вышибает. По всему видать — снег ночью выпадет, — и, увидав у ног хозяина Найду, позвал: — Ко мне! Ко мне, Найда! — но та только чуть шевельнула хвостом и осталась лежать.
— Ишь, ты! — удивился дед Егор. — Теперь меня можно и не признавать? Теперь можно меня и побоку? А с кем ты охотилась, когда хозяина не было, кто тебя кормил, поил? — Собака стукнула несколько раз хвостом об пол, но не поднялась.
— Во, видал! — весело продолжил дед Егор. — Что значит хозяин дома! Дождалась светлого дня. — И, обращаясь к хозяину, сказал вдруг потухшим голосом: — Прости, если сможешь. Испортил я тебе собаку. Не идет она теперь по красному зверю. Отохотился ты на лис, — и рассказал дед Егор, как пожалел заряд. — Хоть стреляй меня теперь заместо лисы, жаль, шкура не сгодится.
Хозяин молчал, ласково перебирая шерсть на шее собаки, и та блаженно щурила глаза.
А вечером повалил снег. Он шел крупными хлопьями, покрывая землю пушистым белым ковром.
Хозяйка подошла к хозяину и спросила ласково:
— На охоту пойдешь?
— С чем? Ружье где взять?
Хозяйка молча полезла в сундук, из-под тряпья вытащила ружье:
— Все, что могла на еду сменяла, а ружье, припасы да вот Найду сохранила…
Утром вышли за деревню, к оврагу.
— Вперед, ищи! — прошептал хозяин.
Собака сразу же пошла челноком и вскоре скрылась в овраге. Светало. Хозяин, не снимая с плеча ружья, замер, глядя на искрящийся розовым снег, вслушиваясь в утреннюю тишину. На миг ему почудилось, что вот сейчас сомнут эту тишину разрывы снарядов и взметнется снег черными фонтанами изорванной земли.
— Га-х! — раскатилось над полем, над оврагом.
Хозяин снял ружье, стал за куст, взвел курок. Лай то приближался, то удалялся.
«Так она же лису гонит!» — ахнул хозяин.
И точно! Лиса выскочила из оврага — огненная в лучах восходящего солнца. Она шла прямо на человека, еще не чувствуя опасности. Шла не спеша, грациозно изогнув хвост, даже не оглядываясь на лай.
Хозяин положил палец на спусковой крючок. И вдруг опустил ружье, а потом и сам опустился прямо в снег. Лиса прошла метрах в двадцати, но хозяин ее не видел, он сидел, обхватив голову руками, и по щеке его катилась слеза. Он вытер ее ладонью и почувствовал, что рука его пахнет не порохом — снегом. Простым снегом. Мирным снегом…
А собака шла уже по зрячему зверю и гнала лису с такой страстью, что даже самая хитрая из самых хитрых лис не ушла бы от нее. Потому что не было собаки счастливей на свете. Не было!
НА УТИНОМ ПЕРЕЛЕТЕ
Мы стояли на перешейке между озерами Шипуновским и Шуракшей на утином перелете. Вечер был теплый, и утка не летала. Вторая половина октября, а ни снега, ни холодов не ожидалось. И утка отдыхала перед дальним перелетом, пользуясь погожими солнечными днями. А мы жаждали непогоды — пусть дождь, пусть снег, пусть сильный ветер… Только тогда бесчисленные стаи северной утки тронутся дальше и зададут работу нашим ружьям.
Стемнело. Сегодня ждать больше нечего. Мы разрядили ружья и пошли к палатке. Говорить не хотелось. Неудача никогда не располагает к разговору. Мой друг и постоянный спутник по охоте и рыбалке Василий Тихонович Тучков, или просто Тихоныч, принялся разводить костер. Огонь бойко охватил заранее припасенные сухие ветки, заплясал под котелком с водой, вылизывая его черные от сажи бока и бросая красноватые блики на морщинистое лицо нашего третьего компаньона — егеря Бабаева.
У моих ног примостился молодой курцхаар Топ. Набегавшись за день, он быстро задремал, изредка взвизгивая во сне. Наверно, ему снились выстрелы, утки… Я нечаянно дотронулся до него рукой, он сразу же проснулся, завилял своим куцым хвостом, посмотрел на меня блестящими глазами. Но вдруг весь напрягся, полуобернувшись в сторону озера.
— Вперед! — приказал я, и Топ рванулся в темноту.
— Колонка учуял, наверное, — спокойно сказал егерь. — Много их здесь…
Топ скоро вернулся к костру, со смущенным вздохом снова улегся у моих ног.
— Что? — усмехнулся я. — Не догнал?
— Еще бы, топает, как слон, все в округе разбегается, — любовно поглядывая на нашего незаменимого помощника, сказал Тихоныч.
— Хорошая собака, — похвалил и егерь. — Крупная, мощная, через любой камыш спокойно идет… — и, помолчав, вдруг добавил: — Только кончают они всегда плохо.
— Кто? — не понял я.
— Хорошие собаки. Не умирают они своей смертью.
— Брось ты, Михаил Григорьевич, — запротестовал Тихоныч, насмешливо улыбаясь. — К чему на ночь глядя да такие страсти…
А меня заинтересовало категорическое заявление егеря. И я, чтобы подтолкнуть его на рассказ, нарочито зевая, произнес:
— Эхе-хе! Не пугай нас, дорогой Михаил Григорьевич. Все эти бабушкины сказки нам давно известны.
— Что? Бабушкины сказки?! — загорячился егерь, мелко подергивая головой. Когда он нервничал, фронтовая контузия напоминала о себе. — Вот я вам сейчас расскажу про один случай… Вот, говорят, из-за знаменитых алмазов убийства да войны бывают. Не только из-за них. Из-за хороших собак тоже. Сколько несчастий и переживаний…
— Ты не философствуй, — сказал строго Тихоныч, засыпая заварку в котелок. — Начал, так рассказывай про свой случай.
— Ладно, слушайте, а то ишь… — егерь хотел по привычке поспорить с Тихонычем, но, заметив мой укоризненный взгляд, перешел к рассказу:
— Когда с фронта я вернулся, пришлось поработать лесным объездчиком — врачи советовали. И приехал к нам в село новый учитель, тоже фронтовик. Небольшого росточка, худосочный, в чем только душа держится, да еще и в очках. Одним словом — интеллигент. Прибыл прямиком из Германии. Из действующих частей. Тоже искалеченный, но радостный, возбужденный. Да все мы такими были. Все, кто с войны живым вырвался. — Егерь взял кружку из рук Тихоныча, подул в нее и, не отпив ни глотка, продолжил: — И привез он из Германии не перины и ковры, не зеркала и пианино, что частенько бывало, нечего греха таить… А привез он собаку, вот на вашу мастью смахивает сильно. Не помню, уж какая-такая легавая, но то, что из Германии, это точно.
Поначалу его у нас на смех подняли. Ведь в Сибири сроду охоту на всяких там бекасов, да и на уток баловством считали. — Егерь держал кружку обеими руками, словно грея ладони, и я, полагая, что он озяб, предложил выпить водки, но он лишь досадливо мотнул головой.
— А если для баловства еще и собаку везти за тысячи километров, тогда кто ты? Сумасшедший. Ну, может, не совсем, но чокнутый — точно. Хоть по всему видать, неплохой он человек был, но думали о нем примерно так. Правда, после первого же года мнение изменилось. Собака-то оказалась универсальной. Что там по утке, по косачу, по глухарю шла… Лося мертво держала. Одна! Ло-ося-я!
За войну собаки хорошие повывелись. Помешались с дворнягами так, что не поймешь, каких кровей.
Вот охотники и потянулись к учителю. Некоторые, понятно, заводили разговор о продаже собаки. Да зря! Не было той цены, за которую мог ее продать хозяин. Не было. И быть не могло, потому как собака для настоящего охотника — это что жена… Недаром им имена человеческие дают… Да охотник, ежели он…
— Вот привычка дурная… — возмущенно всплеснул руками Тихоныч. — Ты про что начал рассказывать?
— А я про что?! — вскинулся егерь и замолчал, обиженно поджав губы.
Я сердито глянул на Тихоныча и предложил егерю чай погорячее.
— Нет, спасибо, — сказал тот и не преминул пожаловаться. — Чего он? Я же от всей души…
— Не обращай внимания, — попытался успокоить его я. — Чего ты от него хочешь? Главный инженер. Технарь по образованию. И душа у него уже железная. И чувства человеческие он только по чертежам разбирает.
Тихоныч не понял шутки и засопел. А егерь, удовлетворенный моим заступничеством, продолжил:
— Это сейчас у каждого машина… А тогда на все село, на весь колхоз одна была — «студебеккер». Шофер — мужик рослый, как говорят, косая сажень в плечах… Вечно под хмельком, балованный всеми… А как же — незаменимый человек в селе… Он тоже приставал, к учителю насчет собаки, чтобы купить… Да бесполезно все…
И вот раз поехали мы с учителем на этом «студебеккере» в лес выбирать делянку для рубки дров. Заготовляли сами. Делянки громадные… На выбор рубили, не все подряд, как нынче…
— Ты опять про дрова… — не выдержал снова Тихо-ныч.
— Про собаку я, — спохватился егерь. — Взяли мы ее с собой. А день жаркий… Набегалась она, пока мы осматривали да обмеряли делянку, и легла под машину. А задний борт открыт был. Сухостой мы хотели грузить. Вдруг шофер от нас боком-боком и бегом к машине. Мы стоим, не поймем, в чем дело. А он, подлец, машину завел да каак дернет! Борт задний от рывка поднялся. Собака вскочила. А он и опустился ей прямо на голову. Даже завизжать не смогла, бедняжка. Упала, вскочила и ходу.
Учитель побелел весь, подскочил к шоферу, кулачки сжал и шепотом спрашивает:
— Ты что наделал? А тот:
— Не хотел продать, так теперь не мне, но и не тебе. — И грудь выпятил, она как раз на уровне плеч учителя пришлась.
И учитель не ударил. Не смог он. Воспитание не позволило. Ударил я. Головой в живот ударил. Как, бывало, на фронте, в разведке…
Этот гад согнулся, задыхается, а я его же мордой да об свое колено… На, сволочь! На! Шофер вырвался от меня да в бега. Нервный я тогда был, после контузии еще не отошел, — добавил егерь оправдываясь.
Я удивленно посмотрел на него, на его устало опущенные плечи и спросил:
— А если бы не после контузии, то не ударил бы?… Егерь вскинул голову и улыбнулся открыто:
— Ударил бы! Да я бы за это и сейчас… — И, словно устыдившись своего порыва, продолжил: — Завели мы машину и домой. Приезжаем, точно, собака уже здесь. Язык как высунула еще до удара, так он и висит, из морды кости торчат во все стороны. Ни есть, ни пить… Позвали ветеринара, тот только руками развел…
Пока надежда была, учитель бегал, суетился. А тут сел на крыльцо, руками лицо зажал и говорит невнятно так, тихо:
— Миша, не надо, чтобы она мучилась. Не надо…
— Тогда я помоложе был, сердцем покрепче. Взял собаку на поводок. За ружьем зашел и повел к оврагу. Верите, все она понимала. Абсолютно все! Взгляд ее до сих пор помню. Не убегала, не рвалась. Просто стояла и смотрела… — Егерь вздохнул глубоко, дернул головой и добавил: — Вот такой, понимаешь, случай.
Тихоныч молча потянулся к фляжке. Топ сучил лапами во сне и тоненько взвизгивал. Из-за горизонта поднималась полная луна, предвещая и назавтра опять хорошую погоду…
МЕЧТА ДЕТСТВА
1
С детства я мечтал иметь настоящую охотничью собаку. Обязательно породистую и обязательно с родословной. Чтобы ходить с ней на охоту, на выставки, чтобы она получала медали, дипломы, чтобы я гордился ею, и чтобы все завидовали мне.
Мечта была настойчивой, упорной. Но… сначала не разрешала мама, позднее не было времени — служба в армии, учеба в институте… Но вот, наконец, все житейские препятствия позади, и для осуществления моей заветной мечты осталось одно: найти то, что так долго волновало и даже снилось ночами — настоящую охотничью собаку. И тут я неожиданно столкнулся с большими трудностями, потому что в наше время чистопородная охотничья собака, к сожалению, редкость. За щенками от таких собак очереди невероятные — на три-четыре года вперед, да и то по знакомству. А я не мог ждать так долго, мне нужна была собака сейчас, немедленно.
Помог случай. Как-то вечером позвонил приятель:
— Слушай, есть спаниель чистокровный. Сосед по гаражу, врач, уезжает за границу работать. Продает собаку…
Я засыпал приятеля вопросами, но он сам толком ничего не знал, лишь согласился утром сопровождать меня.
Ночь я не спал. Ворочался с боку на бок. Вставал. Курил. Листал охотничью литературу и мечтал. Я видел этого спаниеля ясно. Видел как наяву. Видел его поиск — нервный, горячий… Его неповторимую стойку на дичь. Видел, как, громко хлопая крыльями, взлетает тетерев-косач. Как он скрывается за деревьями…
А спаниель?
А спаниель снует челноком в высокой траве, и только по шевелящимся верхушкам я угадываю, куда он движется.
И еще… Утиная охота. Весеннее солнце играет на вешней воде. Плавает, прихорашиваясь, моя подсадная утка… Спаниель лежит в скрадке рядом со мной, я чувствую тепло его тела. Вдруг он напрягается, над нами свистнули крылья селезня, а подсадная, очнувшись, закричала громко, страстно: «Кря-кря-кря-кря! Крякря-кря!»
Селезень садится, разбрызгивая сияющие капли, он весь переливается в лучах солнца…
Ружье вскинуто к плечу… Спаниель вытягивается в струнку…
В эту ночь мне так и не удалось заснуть.
2
На пятый этаж к квартире номер двадцать девять я поднялся мигом. Волнуясь, нажал кнопку звонка. За дверью послышался бархатистый собачий бас. Незлобивое, но полное достоинства: «Грр-рав!»
Да, спаниель был чистокровным. Весь его вид подтверждал это. Черный, с волнистой шерстью и длинными, чуть не до пола ушами, с крепкой грудью и широкой спиной. Ему недавно исполнилось три года, он был в расцвете сил.
Для охотничьей собаки три года — самый прекрасный возраст. Обычно к этому времени она уже познает все тайны своего ремесла. Характер становится спокойным, уравновешенным. Она не бросится за порхающей бабочкой, не сделает стойку на лягушку, хорошо слушается команды…
Спаниель мне очень понравился. К тому же его звали Бим, и он лег у моих ног, хотя мы с приятелем сидели рядом. Все складывалось так удачно, да и радость так переполняла меня, что подробностей переговоров о продаже я не запомнил. Но прощанье хозяев с собакой было трогательное. Как я понял, детей у них не было, и они очень привязались к Биму. На глазах хозяйки, да и хозяина, блестели слезы.
Мы спустились с пятого этажа. Вышли во двор. Я вел на поводке Бима. Приятель, хозяин и хозяйка тащили следом собачий скарб, который оказался весьма громоздким — намордник, праздничный ошейник, декоративный поводок, коврик-подстилка, расческа, щетка, два махровых полотенца, две миски, родословная, паспорт, свидетельства и награды за экстерьер, пузырьки с лекарствами… И, наконец, объемистый сверток с куриными потрохами, ножка-ми, головками, который хозяйка дала на первый случай, предупредив, что мое драгоценное приобретение ничего больше не кушает. Она так и сказала:
— Вы уж, пожалуйста, следите за его рационом. Он ничего, кроме куриного бульона да потрохов, не кушает. На прогулку выводите ежедневно, желательно, чтобы среди зелени. Он любит общаться с природой. Почаще вывозите его за город…
— Я живу в пригороде, у речки, — несмело заикнулся я, но хозяйка пропустила это замечание мимо ушей.
— Не застудите его. Он быстро остывает. И после каждой прогулки мойте ему лапы в ванной теплой водой. Он, правда, этого не любит, но в порядке профилактики заболеваний… Да, от насморка ему лекарство отдельно, в целлофановом мешочке. Пилюльки горькие, так вы их в шоколадную конфетку, вовнутрь… И не кричите на Бимчика, а то он очень обидчивый.
Она говорила и говорила, но мы уже погрузили все вещи в машину и стали прощаться. Хозяйка целовала Бима и давала последние указания:
— Бимчик любит, чтобы ему чесали за ушами, тогда он быстрее засыпает…
Я, наверное, вытаращил глаза от удивления, потому как она вдруг спросила, понизив голос до шепота и подозрительно в меня вглядываясь:
— У вас была когда-нибудь настоящая собака?
— Нет, — признался я по-честному, чувствуя себя под ее взглядом чуть ли не преступником.
— Как?! — вскричала хозяйка и тигрицей бросилась к мужу. — Ты говорил, что он порядочный человек?! А что получается? Он погубит Бимчика!
Я не очень вежливо схватил Бимчика за шиворот, втолкнул в машину и рванул с места.
Первый день прошел в радостных хлопотах. На дворе весна — май месяц, теплынь… И я, следуя книжным наставлениям специалистовохотников, стал сооружать Биму вольер. И пока вкапывал столбики, обтягивал их металлической сеткой, Бим сидел на привязи неподалеку и жалобно скулил. Я уводил его в дом, он рвался во двор, царапал дверь, визжал. Я цеплял к ошейнику поводок, он радостно прыгал мне на грудь, вилял своим куцым хвостом, смотрел благодарными глазами и просился гулять. Но я боялся отпускать его, боялся, что он убежит к старому хозяину.
Наконец вольер готов. Я завел в него Бима. Он обошел вокруг, все обнюхал и, кажется, остался доволен. Потом мы поехали за город, чтобы привезти соломы для собачьей будки. В машине Бим чувствовал себя превосходно. Он сидел на переднем сиденье и внимательно смотрел на дорогу. Его большая голова с длинными ушами выглядела эффектно, и прохожие обращали на нас внимание. Я ликовал…
Дороги были уже сухие, поэтому мы подъехали к копне прошлогодней соломы вплотную. Я вышел из машины, позвал Бима. Он спрыгнул с сиденья, степенно обошел вокруг машины, деловито обнюхал заднее колесо, поднял лапу и поставил свою метку. Стыдно признаться, но я ходил следом и любовался своим новым другом.
От копны пахло солнцем и пылью. Я лег рядом с Бимом на солому. Он положил свою морду мне на грудь и закрыл глаза. Я был счастлив. Мечта моего детства сбылась.
3
Вечером позвонил старый хозяин Бима и долго извинялся за беспокойство, прежде чем спросить о самочувствии собаки, о том, как она поужинала на новом месте, помыл ли я ей лапы после прогулки. Я начал раздражаться и довольно резко ответил, что живу в частном доме, где нет ванной, а ехать куда-то, чтобы почистить собаке зубы и помыть лапы, у меня просто нет времени. Бывший хозяин обиженно умолк, и я уже хотел положить трубку, как услыхал голос хозяйки:
— Я совсем забыла вам сказать, что перед сном нужно Бимчика расчесывать. Обязательно. Иначе шерсть у него за ночь сваляется… И потом, массажируйте ему животик, так легче оправиться…
Этого еще не хватало! Я весь кипел, но в то же время понимал, что с такой женщиной шутить опасно, поэтому стал поспешно поддакивать, мучительно соображая, как избавиться в дальнейшем от таких поучений. Наконец меня осенило:
— Я завтра уезжаю в командировку, в деревню, на две недели… Бывшая хозяйка тут же с радостью предложила:
— Привезите Бимчика к нам. Пусть он это время побудет дома…
— Нет-нет! — выворачивался я. — Я беру его с собой. Сейчас тепло. Спать он будет, конечно, в комнате. Кур в деревне много… Лекарства на всякий случай я захвачу. Так что не беспокойтесь. — Кое-как уговорил.
На дворе стемнело, и я вышел взглянуть, что делает Бим. Он лежал в своей будке на соломе и спал. Спал так крепко, что даже не услыхал, как я подошел.
Перед утром меня разбудил собачий вой. Я выбежал на крыльцо. Бим сидел в вольере и жалобно выл, задрав морду к небу. Он кинулся ко мне, завизжал, прижался к ногам. И я почувствовал, как он сильно дрожит. Ночь была не холодная, но дрожь сотрясала все тело собаки. Я взял Бима на руки и отнес в дом. Он улегся в моей постели, пригрелся и затих. А я уже не смог заснуть. Я по-нимал, что Биму, изнеженному прежней жизнью, очень тяжело придется на охоте. Сами посудите, как он полезет в осеннюю холодную воду? А если и полезет, что с ним потом будет?
И я мысленно составил план тренировки и закалки Бима.
Не откладывая задуманное, утром я взял его на поводок и отправился к реке. От воды тянуло сыростью. В такой ранний час здесь были только рыболовы. Я подобрал на дороге палку, натер ее прихваченной из дома куриной головой и дал понюхать Биму. Он тщательно исследовал ее и даже лизнул. Я отстегнул поводок, бросил палку неподалеку и скомандовал:
— Бим, искать. Вперед!
Бим тяжелой трусцой подбежал к палке, обнюхал ее, взял в зубы и двинулся дальше.
— Бим, неси мне. Подай! Бим, ко мне! — кричал я, но напрасно. Пес выбрал место под кустом, улегся и принялся усердно грызть палку. Я направился к нему, призывно насвистывая. Но Бим не подпустил меня близко. Он встал и, недовольно ворча, побежал вдоль берега.
— Бим! Бимчик, ко мне! Ко мне, мой хороший… — подлизывался я. — На! На головку куриную. На! — безрезультатно.
Зубы у Бима оказались крепкими. В этом я убедился, когда подобрал измочаленную палку.
«Ладно. Эти команды Бим не знает. Не обучен. Но дело поправимое, — успокаивал я себя, подбирая вторую палку. — Теперь посмотрим, как ты пойдешь в воду?» — И бросил палку в речку.
— Вперед, Бим! Искать!
Бим резво рванулся вперед. Но у воды остановился, посмотрел на меня, как мне показалось, с насмешкой — сам, мол, лезь, если тебе нужно, и пошел по берегу прочь.
Я догнал его, прицепил поводок и повел домой.
Да, теперь у меня появилась забота. Каждую свободную минуту, забросив другие дела, я натаскивал Бима. И через месяц он уже довольно охотно отыскивал и подавал поноску (кусок кожи или палку), но только не из воды. Воду он презирал. Хуже того, он ее боялся.
Кроме этого, Бим был страшно недисциплинирован.
В комнате он мог бесцеремонно запрыгнуть на кровать и преспокойно улечься на светлом покрывале. На рыбалке — пройтись по расстеленной вместо стола палатке, опрокидывая тарелки, наступая на продукты… Однажды мы собрались пообедать и только выложили на палатку всю свою снедь, как из кустов появился Бим, весь перемазанный вонючей тиной, и преспокойно направился к нам. Мы, зная его привычки, срочно стали сворачивать палатку, кричать, но он твердо выдерживал направление и был уже близок. И тогда кто-то из нас подсказал выход:
— Надо Бима искупать.
Реакция пса была мгновенной. Он сгорбился, поджал хвост и помчался от нас прочь. Мы не поверили в это открытие — вдруг случайность. Увы, все оказалось печальной правдой. Услыхав свое имя и слово «купать», Бим бросал даже еду и улепетывал во все лопатки. И я вспомнил прежнюю хозяйку Бима, ее наставления: «После каждой прогулки мойте ему лапы в ванной… Он хотя этого и не любит, но в порядке профилактики заболеваний». Вот к чему привели насильственные водные процедуры в течение трех лет.
А в остальном? В остальном Бим оставался красивой собакой, ласковой, незлобивой…
4
Приближалось открытие осеннего охотничьего сезона. Приходилось торопиться с обучением Бима, но оно подвигалось туго. Тогда я обратился за советами к кинологам*, к опытным охотникам, и неожиданно для меня они вдруг в один голос заявили, что собака, прожив три года без натаски и ни разу не побывав под ружьем, для охоты не годится. Я не мог поверить в это. Я считал, что врожденные инстинкты, тем более такие сильные, как у чистопородных собак, в конце концов проснутся, и Бим должен пойти по дичи. Просто обязан!
В августе я повел Бима на выставку охотничьих собак. Не знаю, как он, а я волновался здорово. И волновался напрасно. Маститые эксперты внимательно осмотрели Бима и вынесли единодушную оценку — «отлично». Весь его экстерьер — длина ушей, прикус зубов, рост… — соответствовали стандарту. Да, Бим был красив! К тому же наши постоянные тренировки закалили его. Он стал жилистым, сильным, без излишнего жира, даже его медлительность исчезла.
Бим очень привязался ко мне. Узнавал издали, а когда я уезжал в командировку, сильно скучал.
Первая суббота сентября — праздник для охотников: открытие охоты на водоплавающую дичь. Мы с Бимом приехали на угодья в пятницу. День был отменный. Пригревало солнце, и не верилось, что наступила осень, что скоро зажелтеет камыш, северный ветер принесет холод и снег.
* Кинолог — специалист по собакам.
Утром мы поднялись рано. Было еще темно, но звезды на востоке потускнели. Волнение торопило меня. Бим бежал впереди и постоянно оглядывался. Я знал, что в воду он не полезет, поэтому стал на берегу между двух кустов черемухи, рассчитывая, что утки, возвращаясь с полей после кормежки, обязательно налетят на меня.
Начало светать. Низко со свистом проносились утки, но видно их было еще плохо, поэтому я не стрелял. Бим сидел около меня и мелкомелко дрожал, наверное, от волнения. Я гладил его, успокаивал, стараясь успокоиться и сам.
Наконец деревья и камыш на берегу озера стали видны. Пора! Я зарядил ружье и замер. Как ни ждал я этого момента, но первую стаю уток прозевал. Они зашли неожиданно со стороны леса, стремительно снизились над камышом, сделали круг.
Я еле удержался от выстрела, боясь, что убитая утка упадет в воду. А мне нужно было проверить Бима на сухом. Постепенно приучить его. Я надеялся, что выстрелы, запах пороха разгорячат собаку, и она забудет свой страх перед водой.
Загремели выстрелы на озере. Утки закричали, закружились над водой. Вот пара кряковых взвилась над камышом и потянула в сторону леса. Я выстрелил и… промазал. Из ствола пахнуло сладковатым запахом бездымного пороха, и Бим заскулил, заперебирал лапами. Я перезарядил ружье.
Выстрелы гремели повсюду, а надо мной, как назло, ни одной утки. Наконец одинокий селезень вынырнул из-за леса и пошел на меня в лоб. Я выстрелил навскид, и он комом упал в траву неподалеку.
— Вперед! Искать! — охрипшим голосом приказал я.
Бим видел, куда упал селезень, поэтому быстро нашел его. Обнюхал и побежал дальше.
— Назад! Ко мне!
Бим неохотно подчинился. Я поднял селезня, дал ему понюхать и отбросил в сторону.
— Принеси! Подай!
Бим посмотрел на меня своими блестящими глазами, но с места не тронулся. Селезень его явно не интересовал. «Может, ему нужен подранок? Чтобы он почувствовал сопротивление птицы?» — подумал я и ударил по стае черняти, проходившей стороной. Одна утка закувыркалась в воздухе, упала и заковыляла к камышам, волоча подбитое крыло.
— Вперед! Искать!
Бим догнал утку, перепрыгнул через нее, но сразу же вернулся к ней. Утка притаилась между кочек. Бим вытянул морду, обнюхал ее и вдруг взвизгнул, поджал хвост и бросился наутек, жалобно скуля. Очевидно, утка клюнула его в самое чувствительное место — в нос.
Все! После этого случая Бим стал бояться всех птиц на свете.
