Наташка смотрела на него из-за стеклянной стены, что-то неслышно говорила и махала рукой.
– Пока, Серега! Завтра увидимся в институте! – крикнул Саша, обернувшись. – Я все помню, завтра принесу "Корни дуба". А ты не забудь про те пушки!.. (Серега позавчера рассказал Саше про классную книжку Алистера Маклина – "Пушки острова Наварон". У него она была, обещал дать почитать.) С группой Саша простился пять минут назад. Иваныч сказал – мол, даст Саше такую характеристику, что Сашу назначат послом в США. Еще позвал Сашу на охоту.
Сказал, что они с начальником охраны завода Валерой Карловым – отличным мужиком, бывшим флотским, штангистом и тоже, кстати, любителем преферанса – каждый год ездят на Муромщину, на лося, и Сашу возьмут с собой непременно.
Наташка подбежала к Саше, обняла, прилипла, поцеловала в ухо. Сенька с Гаривасом деликатно ждали поодаль. Саша бережно отстранил Наташку, шагнул к друзьям, обнял Сеньку, пожал руку Гаривасу.
– Сень, ты на машине? – спросил Саша.
– Это не машина, – ухмыляясь ответил Сенька. – Это история отечественного автомобилестроения! Мы с папой вчера на спор замазали – заведу или не заведу.
Завел, елки зеленые! Вдохнул жизнь в агрегат, так сказать! Заставил воспрять бездушный механизм, елки зеленые!
– Завтра пятница, старик, – сказал Гаривас и взял у Саши чехол с лыжами. – Собираемся у Сени. Никон приедет, Бравик, Мишка с Полетаевым подтянутся. Все расскажешь. Как покатался расскажешь, как заграницу посмотрел. "Зенит" загнал?
– Загнал в лучшем виде, – Саша кивнул и обнял Наташку за плечи. – Все сделал, как ты велел, Вова.
Они пошли к выходу. Сенька забрал у Саши сумку и пропустил вперед Наташку.
– Все хорошо было? – негромко спросил Сенька.
Саша мечтательно улыбнулся. Он вышел из здания аэропорта под серое, низкое московское мартовское небо, с удовольствием вдохнул холодный влажный воздух, пахнущий автобусным выхлопом, грязноватым, просевшим снегом и Родиной, мать ее так… За Сашиной спиной шли люди, тащили сумки и чемоданы, катили багажные тележки. И люди из Сашиной группы были где-то там, среди толчеи "Шереметьево-2".
Самые разные тут были люди. Советские и несоветские. Разные. На лицо ужасные, добрые внутри.
– Все было отлично, – ответил Саша. – Группа была – пиздец… Хорошие люди.
Завтра на Метростроевской собираемся? Я с Наташкой приду, ты не против? Такой салат приготовлю – умрешь… "Шопски салат" называется, мне официант рецепт дал… Ну, где ты поставил свою историю отечественного автомобилестроения?
Новые Черемушки, апрель 200…
"ВСЕ ЖДАЛИ ГАРИВАСА"
"Поминутно жалуются, что у нас нет людей практических, что политических людей, например, много, генералов тоже много; разных управляющих, сколько бы ни понадобилось, сейчас можно найти каких угодно – а практических людей нет…" Ф.М.Достоевский "Идиот" Галка, стоя в проеме балконной двери, махнула рукой, подзывая Вацека, – он встал с дивана и пробрался между гостями.
– Устал, Вацек? – спросила Галка. – Что-то у тебя глазоньки не смотрят.
– Не выспался, – ответил Вацек.
– У тебя все авралы?
– Авралы, – сказал Вацек. – Всегда авралы. Специфика работы. Знаешь, как у нас: пока не сверстано, я курю. А когда сверстано – подайте макет.
– Уложить тебя? – спросила Галка.
– Вот еще! Что я – ползунок?.. Где ты меня тут уложишь? Давай выпьем.
Галка протянула ему стакан с красным вином.
– А ты? – спросил Вацек, приняв у нее стакан.
– Вот, – она показала свой.
Они стояли на балконе, над крышами Новых Черемушек воздух синел и сгущался.
Галка созвала гостей к пяти, непривычно рано, потому что на этот раз она устраивала не обычную вечеринку, а настоящий прием – с долгим осмотром ее новой квартиры, с ахами и охами, со сменой блюд и танцами.
Из квартиры шел многоголосый гомон, Конрой в этом гомоне был слышнее остальных.
– Скоро он начнет петь, – сказал Вацек и сделал глоток.
– Прекрасно.
– А петь он любит вместе со мной.
– Ничего, – благодушно сказала Галка. – Не убудет тебя.
– Ну, ты довольна? – спросил Вацек.
– Боже мой, – с чувством сказала Галка. – Ты представить себе не можешь, что это за счастье! Мой дом! Господи, мой дом!
– Поди в долгах, как в шелках?
– Плевать, – беспечно сказала Галка. – Мой дом. А ты чего пригорюнился, Вацек?
– Нет, все в порядке. Знаешь, меня такое зло берет, когда я вижу, какие простые вещи делают нас счастливыми. А еще от того, когда они делают нас счастливыми.
Всего лишь своя собственная квартира. Всего лишь стены, пол, потолок, немного мебели… И добрый, умный, красивый человек счастлив, как ребенок. Свой дом – чудесно. Но так радоваться хочется от другого.
– От того, как пассат поет в снастях? – засмеялась Галка.
Вацек пожал плечами.
– Да. – Галка взяла у Вацека сигарету. – Я тоже когда-то поеживалась, глядя на тех, кто упоенно достраивал дачи. Тоже думала, что уж это-то фуфло в моей жизни много места занимать не будет. А потом выяснилось, что писать кандидатскую в коммуналке очень неудобно. И сохранить человеческое достоинство, проводя в общественном транспорте по три часа в день, – тоже непросто. Затруднительно.
– Реалии, в бога душу мать! – вздохнул Вацек.
– Мне сорок два, и никаких пассатов. И плевать. Мой дом.
– За твой дом, – сказал Вацек.
Они отсалютовали друг другу стаканами и выпили сладкого массандровского портвейна.
Вацек подумал, что кабы не бунтарная Галкина натура, то не пришлось бы ей жить в коммуналке. Галка, родив своих близнецов, в дым рассорилась с родителями, ушла из генеральской квартиры на Куусинена к отцу близнецов, после все-таки вышла за него замуж. Закончилось все это комнатой на Соколе – там близнецы и росли.
– У пацанов – по комнате, – сказала Галка.
Вацек восхищенно поднял брови – "ну надо же!" – однако спохватился:
– Постой. Тут же всего две комнаты. А ты?
– Ты неисправим, Вацек, – Галка покачала головой. – У меня собственная кухня.
Четырнадцать квадратных метров. Сто пятьдесят квадратных футов.
– А кто это с Ванькой?
– Не знаю… Барышня… Лида. Нет, Лиза. Тебе-то что за дело?
– А Тёмка почему один?
– Марта уехала в Прагу, к своим. Я слышала, ты будешь теперь работать у Тёмы?
– Да, – сказал Вацек. – Тёма теперь будет завсектором. А я – его замом.
– Странная у вас контора, – сказала Галка.
– Да брось, – Вацек скривился. – Ничего странного.
Он обернулся и посмотрел через оконное стекло на Тёму Белова. Тёма обнимал за плечи Сашу Берга и что-то говорил Конрою. Конрой уже взял гитару и крутил колки.
– А где Гаривас? – спросил Вацек.
– Не знаю, – ответила Галка.
– Но ты его звала?
– Я два раза звала его автоответчик.
– Может, его в Москве нет?
– Может, его нет в Москве. Может, его несколько дней нет дома. Кошка по имени Гаривас, которая гуляет сама по себе. Может быть, он очень занят. Может быть, болен. Может быть, он – последнее говно.
– Так, – сказал Вацек, – чего мы стоим? Я стулья принесу.
Гариваса он видел в редакции позавчера. Гаривас без придирок завизировал обложку и ни словом не обмолвился о приглашении к Галке.
Вацек осторожно поставил стакан на пол и шагнул в комнату.
– Вацлав! – требовательно рявкнул из-за стола Конрой. – Милый Вацлав! Где вы?
– Где надо, – буркнул Вацек и стал протискиваться вдоль стола за спинами гостей.
– Вы не с нами, Вацлав, – грустно сказал Конрой. – А кто не с нами – тот против нас.
Вацек увидел, что его друг Конрой благополучно вплыл в свою песенно-афористичную фазу. Предстояла еще агрессивно-полемическая фаза, и до нее оставалось буквально три-четыре рюмки.
– Миха, дай стул, – попросил Вацек.
Майкл встал и пересел на диван.
– Слышь, – сказал он, – а Гаривас где? Он будет?
– Не знаю, – сказал Вацек. – Будет, наверное.
Он взял стул, поднял над головой и стал пробираться к балкону – Поет твой дружок? – спросила Галка.
– Начинает, – сказал Вацек.
За столом запели Конрой с Тёмой: "Один интеллигент влюбился в тетю Зину. Сломал он ей диван и швейную машину. И кое-что еще, чего ломать не надо, и кое-что еще, о чем сказать нельзя…" – О чем тебя Майкл спросил? – Галка склонила голову к плечу и прищурилась.
– Когда?
– Да только что! Когда ты из-под него стул вынул.
– Он спросил, где Гаривас.
– Там нет ни одного человека, – Галка большим пальцем показала на комнату, где вокруг стола сидели гости, – там нет ни одного человека, кто не интересовался бы, где сейчас это говно Вова Гаривас. Вот есть такие люди, чье отсутствие не менее ощутимо присутствия. Это их способ напомнить о себе. Без него, понимаешь ли, народ не полный. Говно такое…
– Будет тебе, – недовольно сказал Вацек.
Двадцать лет назад Галка была красавица и выдумщица. Она спала с Вацеком, тогда еще – своим однокурсником. Через несколько лет она почти вышла замуж за Майкла.
А один из самых феерических ее романов состоялся с Гаривасом. Но это случилось много позже. А когда Галка была звезда, ее хотели все, кроме Гариваса. Он ее не клеил. Она позже сама его склеила. Звезда Галка была невероятно привередлива.
Гаривас, видать, построил ее на подоконнике. Она это помнила, и ее это до сих пор злило.
– Чего ты заводишься? – спросил Вацек. – Чего он тебе именно сегодня понадобился? Столько лет ты прекрасно жила без Гариваса.
Полгода назад Галка отлично перевела антологию Фроста и получила, помимо высокого гонорара, ежегодную премию Итона. Она купила эту квартиру, каждому гостю она надписала однотомник Фроста. За версту было видно, как ей хотелось, чтобы Гаривас увидел, какая она молодец. Так что именно сегодня Гаривас Галке и понадобился.
"Трамваи подорожали… – пели Конрой с Тёмой. – Вот и едем в телеге… Сам себе – вагоновожатый, а сено – не деньги…" Галка без всяких тостов в три больших глотка выпила свой стакан. Вацек опасливо на нее покосился. Он любил Галку, но побаивался пьяных дамских откровений.
– Знаешь, кто он? – спросила Галка.
– Владимир Гаривас – мой главный редактор, – твердо сказал Вацек.
– Он педагог, – сказала Галка. – Макаренко. Сухомлинский. Песталоцци. Однажды я его трахнула…
Вацек промолчал.
– А потом я… закапризничала. Он уехал открывать корпункт в Будапеште. Мне стало обидно – ну как это так он отвлекся от моей африканской страсти? И я завела кавалера. Да так, чтобы он узнал. И что ты думаешь? Он мне чеканно выговорил и велел больше не звонить. Я-то, дура, подумала, что это все истерики, обижалочки… А он все со мной закончил. Ты представляешь? Вот так просто. Взял и отставил. И уже много лет доброжелателен и вежлив.
"Конечно, ты дура, – подумал Вацек. – Играться с Вовкой в эти игры… Смешно".
– К вам можно? – спросил Майкл.
– Заходи, – сказала Галка.
Она посторонилась, пропустила Мишку и ушла в комнату.
– Миха, ты Гариваса давно видел? – спросил Вацек.
– Давно. Недели две… А что? Вацек, а чего Галка ушла? Я вам разговор поломал?
– Нет, что ты…
– Вацек, дай сигарету. – Галка опять выглянула на балкон.
– Держи. Ты куда?
– Надо кролика вынуть, – озабоченно сказала Галка.
– Какого кролика?
– В духовке у меня кролик, – Галка вытянула из пачки сигарету. – На кошку похож.
Она что-то шепнула Романовой, и они вместе пошли из комнаты.
"Не тает ночь и не проходит… А на Оке, а над Окой…" – пели Конрой с Тёмой.
– У тебя что – тоже зуб на Гариваса? – спросил Вацек.
– Что значит "тоже"? – не понял Майкл. – У кого еще на него зуб?
– У Галки.
– А еще у кого?
– Ну вот… у Галки еще…
– Ясно, – ухмыльнулся Майкл. – Гаривас – то, Гаривас – се. Если человек сам по себе, то люди просто кушать спокойно не могут. Ты вот что. Ты Галку в голову не бери. Я всю их историю хорошо представляю. Там все ясно как день. У них свой скелет в шкафу. Галка обожает тонкие психологизмы. Трепло она вообще, наша Галка… Это при том, что ей наплевать, что человек, к примеру, с дежурства. А утром пожрать не даст. Спит.
– Ты-то откуда знаешь?
– Это я-то откуда знаю?
– Ах, ну да…
– А Гаривас… Вовка пулю на себя возьмет, если увидит встречное движение.
Галька, поди, ему тогда любовь наобещала, а потом стала нервы трепать. А у Гариваса разговор короткий. Надел кепку и – пока. Что для Галки свобода маневра, то для Гариваса простая нечестность. Вот так. А ты ведь у него сейчас, да?
– Я вообще-то в Институте. Ну, и у него тоже.
– И как тебе у него?
– Даже не знаю, – сказал Вацек. – Я не в штате. Так – обложки, титулы…
Тут Вацек подумал, что теперь может легко уйти из Института. Есть куда уходить.
И все благодаря Гаривасу. Два года назад Вовка пригласил Вацека во "Время и мир", теперь почти всю графику в журнале рисовал Вацек. И это Гаривас помог Вацеку создать профессиональную репутацию. Гаривас настойчиво вытягивал Вацека на все мероприятия в Домжуре. И Гаривас очень поощрял заказы "Монитора",
"Большого Города", он просто радовался, когда главного графика "Времени и мира" начинали сманивать на сторону.
Майкл вернулся в комнату, а Вацек стоял и думал, скольким он обязан Гаривасу, всегдашней его хорошей снисходительности.
"И вот ведь черт – рукоплескал всегда моему рисованию. Переоценивал. Я левой ногой накалякаю, а он – трудяга, мускулистый романтик, умный – всю эту дребедень обсасывает, подвергает анализу, тенденции-фигенции усматривает. И жить хочется после этого. Да и рисую лучше. Потому что хочется еще и соответствовать его исключительно завышенному мнению о моей абсолютно заурядной персоне".
– Ты чего тут один?
Вацек вздрогнул. Рядом с ним стоял Конрой. Пение в комнате утихло – Конроя больше не было в комнате.
Конрой сел на стул и закурил.
– Ты бы притормозил, певун, – нелюбезно посоветовал Вацек. – Нажрешься.
– Отлезь, гнида, – ответил Конрой. – Кстати, мамочка, что тут у тебя за совещание? То Галина, то Миха…
– Да все Гаривас. Про Гариваса говорим.
– А чего про него говорить? Про него потом в учебниках пропишут. И бюст… на родине героя. Хороший человек. Самодостаточный. Он мне звонил на той неделе, сказал, что тебе заплатят за какой-то альбом.
– Сам ты – альбом. За альманах.
– Вот-вот. За альманах. Тебе когда заплатят за альманах, ты денежки отложи. И поедем с Бергом в Червинье. В феврале. А?
– Дожить надо до февраля. Пойдем, столы сдвинем, потанцуем. Девки хотят потанцевать, я же вижу.
– Да попозже.
– Попозже ты нажрешься.
– Отлезь, гнида. А где Гаривас?
– Не, это массовый психоз. Мы же собрались праздновать Галкину квартиру. И все разговоры, заметь, о Гаривасе.
– А что тут странного? – рассудительно произнес Конрой. – Он это… заметный человек.
На балкон, потеснив Конроя, вышел Ванька.
– Конрой! Перестрой гитару, – требовательно сказал Ванька. – Будь другом, перестрой гитару.
Ванька в компании любил попеть, но у него что-то странное было со слухом – совершенно отсутствовало сопряжение. Слышал он все верно, но с трудом воспроизводил. К тому же Конрой оставлял после себя гитару на семиструнном строе.
– Чего вы тут засели? "А чо это вы тут делаете, а?" Курите, отцы? Хорошую сигарету хотите? – Ванька протянул им пачку.
Он неделю назад вернулся из Сент-Луиса и привез огромное количество "солдатского", как до сих пор принято говорить, стиляжного "Кэмела" – крепчайшего, простого, вкусного, без фильтра*.
– Сколько раз, Иван, тебя Минздрав предупреждал? – грозно спросил Конрой.
– Вань, – сказал Вацек и подмигнул Конрою, – кого тут не хватает?
– В каком смысле? – Ванька оглянулся на гостей. – Гариваса не хватает. А ты что имел в виду?
– Ответ положительный, – вздохнул Конрой.
Он встал со стула и увел Ваньку перестраивать гитару.
Вацек посмотрел им вслед и стал вспоминать, как Гаривас летал в Пекин.
Это случилось два года назад.
У Ваньки погибала жена. От лимфогранулематоза. Ванька исхудал, посерел, метался во все стороны, как курица по проезжей части. То он пробивался на прием к генералам науки, то отыскивал целителей.
Генералы солидно сопели, превозмогали свою чрезвычайную занятость. Целители много говорили. К одному целителю Ванька, на беду целителя, пришел с Гаривасом.
Целитель жил в Сокольниках, плотный, седенький, бодрый.
Когда Ванька с Гаривасом вошли, в прихожей сидели отец безнадежного семилетнего мальчишки с лимфолейкозом и осунувшийся цирковой атлет с остеосаркомой. Чудодей с порога объявил, что денег брать не станет, потом сделал несколько осторожных оговорок. Некоторое время Гаривас слушал. После того как целитель прописал мальчишке браслеты из меди и пластины из олова, Гаривас шумно вздохнул, взял целителя за воротник, несколько раз сильно тряхнул и неинтеллигентно спросил:
– Что же ты, сука, ебешь мозги несчастным людям?
На следующий день Валера Новиков отвел Ваньку к доктору Киму. Валера сказал, что Виктор Ким – доктор наук, его выжили из "Блохинвальда", он слишком громко говорил о том, что официальная онкология преступно задавила неофициальную.
Валера заговорил с Кимом на их птичьем языке, Ванька увидел, что Валера слушает Кима внимательно и почтительно.
– Он очень грамотный. Правильный, – сказал Валера, когда Ким вышел из кабинета.
– Он ей поможет. Если я что-то понимаю в людях.
Ким приносил Ванькиной жене какие-то отвары – ее перестало тошнить, она начала есть (потом, когда было совсем плохо, Ким приносил комки опия – это помогало лучше аптечных наркотиков). Ким подолгу говорил с ней и просил Ваньку в это время к ним не входить, – и она перестала плакать часами, чаще вставала, она как-то сосредоточилась. К тому времени Ванька списался с двумя американскими и тремя европейскими клиниками. Из четырех клиник ответили, что время упущено, а из пятой прислали подробные рекомендации, как правильно подготовить свою жену к смерти. Типа, чтобы она все верно понимала и не обижалась.
– Все неправильно, – грустно сказал Ким через три недели. – С самого начала все нужно было делать не так. Но ведь вы этого знать не могли.
Он сам проводил Ваньку в китайскую лечебницу на Мосфильмовской. Там присюсюкивающий моложавый доктор сказал Ваньке вежливо и прямо, без восточных околичностей:
– При этой болезни очень трудно помочь. Трудно, даже если лечить сразу, даже если лечить китаянку, которая всю жизнь жила и питалась, как китаянка. У нас в Китае существует сеть лечебниц, – он быстро произнес китайское слово, – там занимаются такими болезнями. Я напишу туда.
– Но вы же китайский врач. Вы же учились… – Ванька глядел собачьими глазами.
– Я учился в Германии, – сказал врач. – Но этому я тоже учился. Я буду ее лечить. Мне нужны лекарства. Запишите. – И он стал надиктовывать труднопроизносимые транскрипции.
Тут опять появился Гаривас. Он накануне звонил Валере, потом Киму.
– Дай мне тот списочек, – сказал Гаривас. – Все равно мне туда лететь.
Позже выяснилось, что это было не "все равно". Гаривас планировал серию статей о литературном наследии русской колонии. Но лететь предстояло не в Пекин, а в Харбин. И не самому Гаривасу, а кому-то из его сотрудников. Но, так или иначе, Гаривас улетел в Пекин и привез много мешочков и коробочек с порошками и пилюлями. Ванькина жена вскоре умерла, но Вацек, Берг, Ванька и все остальные запомнили, как Гаривас без разговоров летал в Пекин.
– Ух ты! – бодро сказал Ванька за спиной у Вацека. – Ух ты, как я наелся!
Он пошатнулся, нетвердо прошел мимо Вацека и оперся о перила. На просторном балконе была заштабелевана всякая хурда-мурда – велосипед "Урал", торшер без абажура, рассохшаяся тумбочка, кафельная плитка, стопки старых журналов, завернутые в полиэтилен.
Ванька шумно вытащил шезлонг, неверными движениями разложил, постоял, прицеливаясь, и со скрипом улегся.
– Вот, – одобрительно сказал он. – Здесь и ляжем. Здесь, значит, станем отдыхать. А ты, Вацек, не пускай ко мне никого… пожалуйста.
И через несколько секунд он спал, отвесив нижнюю губу.
Вацек стащил с Ванькиных ног мокасины, снял с себя свитер, свернул, подложил Ваньке под голову, накрыл Ваньку каким-то покрывалом и ушел с балкона.
В комнате уже было очень накурено – так, что не спасала открытая балконная дверь.
Майкл вяло спорил с Гариком Браверманом – "сентенция… каденция…" "Зануды…" – мимолетно подумал Вацек.
Он постарался быстро пройти мимо Мишки. Окажись он нерасторопен – Майкл усадил бы его рядом сильной рукой и принудил бы к тяжелому разговору о судьбах российской словесности. Вацек был сыт этими разговорами по месту работы. Или, того хуже, Мишка мог затеять рассуждение о драме профессионала, пребывающего в гуще национальных реалий.
Мишка, когда поддавал, на ерунду не разменивался.
Выходя из комнаты, Вацек услышал, как Майкл сказал Гарику:
– Это кто декадент? Это я декадент? Вот сейчас ебну тебе в рыло – посмотрим, кто из нас декадент!
Гости тем временем собрались на кухне. Так обычно и случалось – начинали в гостиных, на верандах, на балконах, за столом, а собирались на кухнях. Закон жанра.
"Мы кухонное поколение, – рисовалась Галка. – Мы иначе не можем". – "Ну и нормально, – отвечали Галке. – Поколение как поколение".
А на кухне Витя Князькин сидел на подоконнике и рубил на Галкиной гитаре:
"Панджшер… Кандагар…" Его вежливо слушали, курили, негромко разговаривали.
Вацек любил и уважал Витьку, мужественного человека. Но никогда никого не одергивал. Потому что Витькин личный кошмар не должен был становиться кошмаром каждого. А Витя не знал угомону. На всех посиделках устраивал десантную патетику, объявлял третий тост…
– Вить, ты вообще соображаешь, где ты? – однажды спросил Вацек. – Вить, та война кончилась.
– Вацек, ты меня не ругай, – потерянно ответил Витя. – Я же без головы, меня нельзя ругать.
Витька был героический человек. Он закончил особенный факультет Курганского общевойскового училища, в восемьдесят третьем стал рекордсменом мира по марафону, девятьсот раз делал "подъем переворотом". В восемьдесят восьмом он командовал спасательно-поисковой группой "Скоба", летал на "Ми-восьмых" и выручал тех, кто попадал в оборот. Весной того же года он "поймал в жопу стингер", вертолет падал с трехсот метров, пилот смог что-то сделать, поэтому четверо остались живы, Витька – в их числе. Еще через три дня Витя по горячке полетел воевать. То, что показалось заурядной контузией, было на деле страшным внутричерепным абсцессом, и окончательно Витя приземлился в Красногорском госпитале. Тяжелым инвалидом с эпилептиформными припадками Витю без сантиментов списали из несокрушимой и легендарной.
Добрейший Витя временами становился опасно гневлив. Однажды во время какого-то геополитического спора с Тёмой он начал хватать ртом воздух и потерял сознание.
– Кретины, – зло сказал подскочивший Гарик Браверман, – это посттравматическая энцефалопатия. Не надо с ним спорить.
Витя долго лечился, потом работал в ветеранском фонде, собирал деньги для детей.
Он заходил в кабинеты и говорил:
– Дайте двести долларов, и мы сможем отправить детей погибшего майора имярек в летний лагерь.
Несколько раз он приходил к Гаривасу.
– Список… Список детей… – требовательно говорил Гаривас.
Он открывал визитницу и набирал номера телефонов, делал скидки рекламодателям, в Витькин фонд мешками привозили зимнюю одежду.
"Время и мир" отправил в Болгарию восемнадцать детей, и Витя сказал:
– Ты, Гаривас, какой-то неправильный еврей.
– Антисемиты – это которые против семитов, – сварливо ответил Гаривас. – Филантропировать надо прицельно.
– Вацек! – крикнул Витя. – Вацек, а Гаривас где?
– Господи, воля твоя… – прошипела Галка.
– Все тебе будет, и Гаривас будет, – пообещал Вацек. – Мне выпить дадут?
Тут все разом зашумели, задвигали стульями, Романова бережно подала Вацеку полную рюмку водки.
– За Галку, ребята, – громко сказал Вацек.
– За Галку… За Галку… – Гости чокались, обнимали Галку.
Витя на подоконнике вновь запел, но, слава богу, не армейское, а любимый романс Вацека "Белой акации гроздья душистые". Вацек сообразил, что Витя поет для него, постоял, послушал, показал Вите большой палец и увидел Борю Полетаева.
– Привет, Вацлав, – сказал Боря.
– Здравствуй, Борис, – сказал Вацек. – Я и не заметил, как ты пришел.
– Ты курил на балконе.
Витя закончил пение, и Вацек мог покинуть кухню.
– Давай, Боря, вернемся на балкон, – сказал Вацек. – Там, знаешь, прохладно.
Бери свою рюмку и пошли.
Они оба работали в Институте Прессы, только Борис заведовал сектором "Берн", а Вацек был ведущим графиком у Тёмы Белова в секторе "Берлин". Правда, внештатным.
Но ведущим.
Они с Борей гуськом прошли через комнату – Мишка с Гариком продолжали спорить, но вполне миролюбиво, – и вышли на балкон. Боря покосился на спящего Ваньку и уважительно сказал:
– Вот это темпы…
– Где твоя жена? – вежливо спросил Вацек и протянул Боре сигареты.
– В отъезде, – коротко ответил Боря. – Спасибо. А где ваш Гаривас?
– И где тут Ленин? – сказал Вацек. – А Ленин в Польше.
Они с Борей редко встречались в приватной обстановке. Все чаще на планерках или в буфете. Иногда встречались у Тёмы. Боря был загадочный человек. Своим сектором он рулил ни шатко ни валко. Но пользовался непонятным благоволением Управления.
Ежегодные конкурсы проходил легко, вновь и вновь утверждался на заведование.
– Этот Полетаев ваш… – как-то сказал Вацеку Витя Князькин. – Он, может быть, и не Полетаев вовсе… Я таких знаю. Я их кожей чувствую. Он смерть видел.
Про Борю в Институте шептались. Вацек был знаком с Полетаевым восемь лет.
Полетаев, как и Вацек, воевал в батальоне "Берта", но они были в разных взводах, и у Полетаева была какая-то особенная работа. Вацек однажды попробовал расспросить Тёму, но тот решительно не поддержал разговора. "Не важно, – недовольно сказал Тёма. – Чего теперь вспоминать".
В Институте – случайно ли или не случайно – работали несколько ветеранов "Берты". Вспоминать прошлое они не любили. Ненавидели то "время крушения надежд". Вацек знал, что Боря был вхож к штабистам и имел какое-то отношение к Тёминой службе внутренней безопасности муниципальных батальонов*.
– Вот, что, Вацлав, – сказал Боря, – тебе, наверное, завтра принесут мой запрос.
Если можно – ты поспеши. Пожалуйста…
Вацек покивал. Приятельский перекур с любым из заведующих почти всегда заканчивался просьбой поспешить. Просьбами, требованиями и заклинаниями поспешить сопровождались и официальные запросы.
– Я поспешу, – согласился Вацек. – А что там?
– Сущая ерунда. Несложно. Готические шапки из "Фолькишер беобахтер". Немного работы. Я все знаю – Тёма наседает на тебя с голландцами. Но Тёму не поджимает, а меня очень поджимает.
– Хорошо, я все сделаю, – пообещал Вацек.
– Спасибо. Это будет открытая публикация. Тут оказалось, что у меня мало открытых публикаций. Меня очень выручил Гаривас. Весьма.
– Как он тебя выручил?
Впрочем, Вацек знал, как может выручить Гаривас.
– О! Иметь дело с Владимиром Петровичем Гаривасом – одно удовольствие! – Боря оживился. – Он сам взял три статьи и две присоветовал в "Монитор".
– И, наверное, так присоветовал, что там взяли без звука, да?
– Ну да, – Боря довольно кивнул. – Он не формалист, правда? Хороший человек, – убежденно сказал Боря.
– Тут его все обождались.
– Еще бы, – сказал Полетаев, – я слышал, что ты у него работаешь.
– Да, – сказал Вацек. – А я слышал, что он звал тебя.
– Это было давно, – спокойно сказал Полетаев. – Год назад. Потом я сам просился к нему, но он мне отказал.
– Почему?
– Сказал, что у меня пламени в душе нет. Он умеет очень элегантно отказывать. Он даже не просто отказал мне, а популярно объяснил, почему мне не стоит уходить к нему. Когда я попытался настоять, он сказал, что разговор окончен.
"Вот тебе и Гаривас, – подумал Вацек. – Разговор окончен. Это при том, что Борис ему – человек не посторонний".
– А теперь как ты с ним?
– Нормально. Он ведь мне уважительно отказал. Он сам по себе и желает, чтобы остальные были самими по себе.
Через полгода после того как Вацек вернулся из Канады, его друг Саша Берг женился. На свадьбе Берг рассказал Вацеку, что Машка, его жена, долго не могла определиться, как покончить с их холостым положением. Месяца за два до этого Машка с трудом выбралась из застарелого романа. Выбралась со скандалом и побоями. Берг был деликатен и неназойлив, а прежний – скандалил, угрожал и вообще всячески мотал сопли на кулак. Машка жила с Бергом, но замуж за него не шла. Вечерами долго говорила по телефону в ванной и выходила оттуда с красными глазами.
Берг созвал друзей, чтобы отпраздновать в "Ту степе" их с Машкой день рождения.
Дни рождения у них мистически совпадали – двадцать четвертое мая. Они уже собрались выходить, как позвонил Конрой и дурашливо сказал, что за ним заезжать не надо, он уже в "Ту степе", и, кстати, тут Машкин бывший, хотите – сам ему наваляю, хотите – вам оставлю. Черт его тянул за язык, мудака…
Машка подобралась, поскучнела и сказала: "Саш, давай куда-нибудь в другое место".
Берг взбесился, ничего не мог с собой поделать.
– Конрой там, Ванька с Гариком приедут туда! Тёма тоже! Какое нам дело до него?
Возьми себя в руки!
