Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Кольцо (Звонок) (№4) - Рождение

ModernLib.Net / Ужасы и мистика / Судзуки Кодзи / Рождение - Чтение (стр. 4)
Автор: Судзуки Кодзи
Жанр: Ужасы и мистика
Серия: Кольцо (Звонок)

 

 


Садако надо было идти на свое место на сцену, сейчас был не тот случай, чтобы попусту болтать.

— Ну наконец, твой выход. Удачи.

В горле пересохло, и слова прозвучали глухо, Тояма, подтолкнув Садако в спину, поторопил ее на сцену. Садако, будто ей не хотелось уходить, изогнувшись и замерев, сказала:

— Ну, до встречи. Потом.

По тому, с какой нежностью и выражением были произнесены эти слова, он решил, что она растет как актриса. Садако, которая была его младше на пять лет, для Тоямы являлась символом привлекательности. И больше, чем красота и обаяние взрослой женщины, в ней привлекала оставшаяся девическая невинность. Это выглядело обворожительно.

Тояма, позабыв обо всем, некоторое время провожал взглядом Садако, спускающуюся по винтовой лестнице.

Раз генеральная репетиция проходит так же, как сам спектакль, то и пленка будет идти от самого начала до конца. Если где-то, как сказала Садако, вставлен посторонний звук, появляется шанс это проверить.

Тояма надел на голову наушники и собрался сосредоточиться на звуке, который он будет включать. Однако его не переставал беспокоить ящик с божницей, стоящий сбоку. Похоже, режиссер еще не давал сигнала. В комнате было темно, только подсветка на краю стола слегка освещала звукооператорскую студию.

Он немного скосил глаза, ящик был оставлен наполовину открытым.

...Женский голос при родовых муках. Фу, какой бред!

Тояма, не снимая наушников, немного сдвинул крышку ящика. Предположение, что бояться нечего, заставило его использовать ногу.

Отчетливо прозвучал щелчок захлопывающейся двери. Однако из наушников, словно перекрывая этот звук, донесся едва слышный голос. Слабый голос младенца. Было не понять, плачет он или смеется... или будто только что родился...

Тояма мгновенно перевел взгляд на ленту. Конечно, она еще не крутилась.

Раздался сигнал режиссера, началась генеральная репетиция. По плану надо было немедленно включить тему вступления, но дрожащая рука, соскальзывая, никак не могла нажать кнопку «play», и он не успел сделать это вовремя. Потом наверняка режиссер наорет на него, но сейчас было все равно.

...Кнопка «play», включить.

Зазвучала мощная тема начала спектакля, она заглушила плач младенца.

В ноздри Тояме, который, обливаясь холодным потом, продолжал размышлять, откуда исходит плач, вплыл слабый аромат, похожий на запах лимона.

5

Когда закончился первый акт, на сцене остались только актеры, к игре которых имелись замечания, всем остальным дали двадцатиминутный перерыв. Тояма боялся, что ему будут выговаривать за опоздание со вступлением, но никаких указаний в отношении этого момента не последовало, и он решил на некоторое время покинуть звукооператорскую.

Он спустился в фойе, прошел через буфет и вприпрыжку помчался в общую гримерную актеров. Времени мало. Сможет он поймать и расспросить Окубо или нет?..

Влетев в гримерную и убедившись, что Окубо здесь нет, он спросил у репетировавшего реплики перед зеркалом актера:

— Извините, вы знаете, где Окубо?

Тот, прервав свой монолог, гордо, как и подобает, задрал свой подбородок:

— Раз он суфлер господина Арима, разве не с правой стороны сцены?

— Большое спасибо.

Собираясь покинуть гримерную, Тояма чуть не столкнулся с Окубо. Окубо еле увернулся от Тоямы.

— Упс, пардон, — сказал он важным тоном, изображая из себя английского джентльмена.

У Окубо и манеры, и речь — все театрально. Они были с Тоямой одногодками, поэтому много времени в студии проводили вместе, и он был неплохой компанией. Однако Тояма иногда раздражала театральность Окубо.

Иронично улыбаясь, Тояма схватил Окубо за рукав:

— У меня есть к тебе разговор, — и потащил его в сторону.

— Что случилось? — Окубо, совершенно не удивившись, странно улыбался.

— Ну-ка, присядь.

Тояма и Окубо подтянули стулья к зеркалу и сели рядом.

И так небольшого роста Окубо, сидя, выглядел совсем мелким. Он высоко держал голову, его фигура была безупречна, в любое время он следил за осанкой и не позволял телу расслабиться. Этим, похоже, он старался компенсировать свой низкий рост. Театральная труппа, в которой он занимался раньше, была более знаменита, чем труппа «Полет». Она славилась своими традициями, а он гордился ею. Поработав в труппе, куда поступить считалось самым трудным делом, он, однако, не мог там закрепиться и опустился до студии «Полет». Окубо успокаивал себя, убеждая в том, что причиной этому был его низкий рост.

Гордость и комплексы... Тояма понимал, что именно эти качества сплелись и сформировали комические движения и речь Окубо.

Перерыв был только двадцать минут, и Тояма без предисловий начал разговор:

— Зачем ты наговорил Садако странных вещей?

— О чем ты? Я не помню, чтобы говорил странные вещи.

Нисколько не струсил, открытый ответ.

— Я тебя особенно не упрекаю, просто сам немного беспокоюсь и хочу спросить тебя.

— Я тебя внимательно слушаю.

— Послушай, делать звуковые эффекты и музыку — моя работа. Поэтому мне есть о чем переживать. Поэтому я хочу, чтобы ты ответил честно. То, что ты сказал Садако, правда? Правда, что ты слышал голос женщины на пленке? Причем женщины, которая сейчас собирается родить?

Услышав это, Окубо хлопнул в ладоши и засмеялся:

— Говоришь, родовые потуги женщины, о чем ты? Я говорил о действиях, которые становятся причиной этого, а в это время голос у женщин радостный... я сказал только это. Садако не так поняла.

— Это была шутка?

— Шутка, нет.

Окубо снова засмеялся. Сам говорит фразу и сам над ней смеется. Что его так забавляет?

— Перестань балагурить. Я слышал.

— Что?

— Плач младенца.

Окубо выдержал паузу и приблизил к Тояме удивленное лицо.

— Где?

— В звукооператорской, из наушников.

Окубо отпрянул:

— Ого!

Он выглядел немного озадаченным.

— Поэтому существует последовательность. Это странным образом совпадает с тем, что ты слышал голос беременной во время родов.

Тояма вспомнил про пуповину и божницу.

— Это называется «делать из мухи слона», — продекламировал Окубо, как чтец-рассказчик.

— Довольно, перестань молоть чушь. Объясни мне четко. Что ты сказал Садако?

— Садако у нас — восходящая звезда. Благодаря своей красоте пользуется расположением режиссера и в будущем станет великой актрисой. Однако, что ни говори, это ее первый спектакль, со стороны видно, что она очень напряжена, и мне стало ее жаль. По-дружески. Думал, немного ее отвлеку, ну, если дам ей послушать один-другой страшный рассказ.

Выходя из терпения, Тояма рявкнул:

— Значит, на самом деле ты не слышал записанный на пленке женский голос.

Окубо надул губы и покачал головой:

— О, ноу.

— Еще одно. Откуда ты знаешь, что в звукооператорской есть еще одна божница?

— Божница в звукооператорской?

Изобразив ужас, вскрикнул Окубо и два раза хлопнул в ладоши, как в храме. Вдобавок, закрыв глаза и свесив голову, начал монотонно распевать под нос что-то вроде сутры.

Обычно такого не было, но сегодня игра Окубо особенно раздражала. Почти на выдохе Тояма бросил:

— Да, божница. Вот такая маленькая. — Тояма раздвинул руки и показал величину.

— Я, ничтожный, не достоин посещения звукооператорской.

— Ты от кого-то услышал о существовании божницы?

— Если это божница с левой стороны сцены, я каждый день ей молюсь. — Сказав так, Окубо еще раз ударил два раза в ладоши.

— Понял. Значит, о божнице ты не говорил Садако.

— Рта не раскрыл, я понятия не имею, что она есть в звукооператорской.

...Тогда почему же Садако знала, что там есть божница. Она сказала, что слышала это от Окубо. А Окубо говорит — не знаю. Кто врет? Слова Окубо не кажутся ложью.

Тояма некоторое время поразмышлял.

...Окубо сказал, что на пленке к звуковым эффектам примешивается женский голос, и испугал Садако. Ну, если взять страшную историю о привидениях, каких хватает в любом маленьком театре, это совсем не то, чего стоит серьезно бояться. Окубо слышал радостный женский голос... и объяснил Садако, что это вздохи во время секса. Однако Садако почему-то поведала мне, что это потуги во время родов. Наверно, просто неправильно поняла? Но уж слишком много совпадений с пуповиной, лежащей перед божницей.

Тояма вспомнил еле слышный плач младенца в наушниках. Этот голос остался звенеть в ушах, хочешь стереть его — и не можешь. Надо вернуться в звукооператорскую до начала второго акта, но страшно. Не хотелось входить туда одному. Если бы было возможно, он бы все время находился под ярким светом в гримерной.

— Кстати, где сейчас Садако? — спросил Тояма.

— Эй, ты о чем? Ты спектакль хорошо смотрел? Разве великий учитель не делает ей сейчас замечания, на сцене брань в самом разгаре. — Окубо внезапно перешел на небрежный тон.

Вот, уже начал все забывать. Разве он не видел из окошка студии, что после окончания первого акта актеров выстроили на сцене, чтобы высказать им замечания. Он удостоверился, что среди них была и Садако. Сейчас, должно быть, режиссер Сигэмори указывает, где она плохо сыграла, и Садако репетирует.

С точки зрения Тоямы, Сигэмори относился к Садако странно. Тояма был поражен, заметив, как он смотрит на нее во время репетиции, будто сейчас заплачет, а в его взгляде сочетаются любовь и ненависть. Такого, как Сигэмори, невозможно представить сгорающим от любви. За Сигэмори, человеком, обладающим абсолютным влиянием в труппе, водились грешки. Для Тоямы, который любит Садако, это было особенно опасно, во что бы то ни стало он хотел этого избежать.

Как раз в это время из громкоговорителя раздался голос Сигэмори:

— Внимание, скоро переходим ко второму акту. Все готовы?

От гримерной до звукооператорской приличное расстояние, и Тояма поспешно бросился бежать. Окубо, уже вслед ему, крикнул:

— Эй, Тояма, громкоговоритель в звукооператорской не оставляй включенным! А то в гримерной слышно, о чем ты болтаешь.

Тояма оглянулся, Окубо ему подмигивал.

Возвращаясь по узкому проходу в студию, он думал о словах Окубо.

...Разговор в звукооператорской слышен в гримерной? Громкоговоритель, если это не необходимо, должен быть выключен, думаю, я следил за этим.

Однако замечание Окубо обеспокоило. Не сболтнул ли он что-то лишнее, что дошло до ушей кого-нибудь, кто находился в гримерной?

6

Когда проходишь из гримерной в фойе, ощущение от пола под ногами резко меняется. В коридоре перед гримерной на цемент постелен линолеум, и от этого возникало ощущение твердого и холодного. Но если выйти в фойе, оно меняется на теплое из-за пушистого ковра.

Пройдя через фойе, которое, должно быть, завтра по случаю премьеры будет заполнено множеством зрителей, Тояма уже собрался было подняться по винтовой лестнице в студию, когда непонятно откуда раздались приглушенные голоса. Мужчина и женщина... оба почти шептались, таясь от окружающих. Тояма остановился посреди лестницы и оглянулся.

Дверь, ведущая в зрительный зал, была приоткрыта, и в этом зазоре были видны две тени, заходящие одна на другую. Высокий мужчина и изящная женщина стояли, повернувшись друг к другу лицами. Глаза Тоямы застыли на этих двух фигурах. Создалась специфическая ситуация, когда смотришь, хотя смотреть нельзя. Пригнувшись, чтобы его не было видно собеседникам, Тояма затаил дыхание.

Мужчина был наполовину скрыт стеной, но иногда мелькало его лицо. Женщина стояла спиной. Сразу стало понятно, что мужчина — режиссер Сигэмори. Кто женщина, хоть и не было видно ее лица, по одежде и фигуре тоже узнаваема.

— Садако...

Из уст Тоямы невольно сорвалось имя любимой женщины.

Сигэмори время от времени наклонялся к ней и шептал что-то на ухо, его руки лежали у нее на плечах и чуть покачивали тело. Непохоже, что он обращается с Садако Ямамурой как со всеми остальными актрисами. Делая замечание по поводу актерской игры, так близко не стоят.

У Тоямы внутри все закипело, он старался понять смысл происходящего. Для этого требовалось достаточно мужества. Поступок Сигэмори, который, пользуясь своим положением руководителя труппы, кладет руки на плечи молодой девушке, для Тоямы был непростительным. Действия Сигэмори можно понять. Такое изначально распространено во всех театральных кругах. Несмотря на отсутствие опыта, Тояма уже давно это знает.

Большей проблемой было то, как отреагирует Садако. Со своей позиции она, наверно, не может решительно его отвергнуть, он хотел, чтобы у нее хватило умения мягко отказать, не раня чувства партнера. Это сложно, но сейчас он горячо умолял, чтобы она обезопасила себя. Если она этого не сделает, Тояма перестанет верить признаниям в любви, которыми они прежде обменивались.

У них еще не было плотских отношений, однако он ни разу не усомнился в словах «я люблю тебя», которые сказала Садако.

Первым их произнес Тояма. Это неожиданно случилось в прошлом году во время репетиции осеннего представления.

* * *

В прошлый раз спектакль ставили в стиле мюзикла, в нем было несколько музыкальных сцен, принять участие в которых пригласили двух профессиональных танцовщиц. Танцовщицы, у которых был чересчур насыщенный график работы, часто не могли принимать участие в репетиции, и Садако Ямамуру назначили дублером, но дублер так дублером и остался, в спектакле она не участвовала.

Увидев ее, занятой в этих сценах, Тояма был сильно изумлен. С тех пор как они сдали экзамен на поступление в труппу в качестве учеников, Садако, которая особенно бросалась в глаза, привлекала внимание Тоямы, она ему нравилась. Однако он даже не подозревал, что она способна так танцевать, и эротические движения ее тела, которые он видел впервые, еще больше пробудили его страсть.

Садако, похоже, не была довольна своим танцем. Слушая объяснения балетмейстера по поводу исполнения степа, она много раз наклоняла голову набок, стараясь понять. Тояме казалось, что она танцует довольно хорошо, но она, видимо, так не считала.

Во время перерыва в репетиции, когда Тояма пошел в туалет и оказался вместе с Садако у умывальников, он похвалил ее танцы:

— Не ожидал, что ты так замечательно танцуешь.

Однако Садако, заподозрив в словах Тоямы только насмешку, бросила в его сторону очень злобный взгляд:

— Лучше не говори так. Еще потренируюсь, и станет замечательно.

Не иначе как другие актрисы делали колкие замечания по поводу ее способности к танцам. И хотя он на самом деле хотел ее похвалить, Садако не приняла это на веру, сказав, что она не профессиональная танцовщица, и обиделась.

Она вышла из туалетной комнаты, и Тояма суетливо бросился ее догонять.

— Я не в таком смысле.

Стряхнув руки Тоямы, которые он положил ей на плечи, Садако сказала:

— Я понимаю, что плохо танцую.

— Нет, я видел, довольно хорошо! Поверь мне. Я не иронизирую, я говорю от души. Я просто хотел придать тебе уверенности.

— Врешь!

— Не вру. Послушай меня, я не тот человек, который говорит обиняками. Если действительно плохо, я прямо так и говорю.

Замолчав, они посмотрели друг на друга. Тояма старался вложить как можно больше искренности в свой взгляд.

Отчасти это ему удалось, и хотя, судя по выражению лица, Са-дако не вполне ему поверила, но все же натянуто улыбнулась и сказала:

— Понятно, спасибо, — и слегка кивнула.

Это было самое первое событие, когда казалось, что он смог понять Садако.

С тех пор Тояма помогал ей и поддерживал советами. Наблюдая за репетициями, обращал на нее внимание, а потом с объективной точки зрения высказывал впечатления, чем способствовал росту ее актерского мастерства.

Принимая от Тоямы, который всегда нравился женщинам, обожание, о котором можно было прочесть по глазам, сердце Садако тоже постепенно открывалось ему. Раздражая всех только своим присутствием, терпя бесчисленную клевету и злословие других актеров, находясь в компании высокомерных людей, распускающих всевозможные сплетни, Садако не могла не радоваться доброжелательности Тоямы.

Однажды в сентябре они случайно попали вместе на уборку репетиционного зала, которой должны были заниматься ученики. В зале для репетиций во второй половине дня никого, кроме них, не было, до начала репетиции была уйма времени, больше часа.

Быстренько сделав уборку туалета и зала, Тояма сел перед старым пианино, стоявшим в углу. Пианино было наполовину сломано. Тояма, умудряясь не нажимать на эти клавиши, пытался показать Садако придуманную им мелодию.

Садако, стоя сбоку от Тоямы, сначала молча слушала, но потом, втиснувшись на его стул, положила и свои пальцы на клавиши. Они не только сыграли в четыре руки, но даже кое-как смогли согласовать звуки.

Садако говорила, что не училась правильно играть на пианино. Однако есть одна мелодия, которую она может сыграть без нот. Грустная мелодия, она помнит ее на слух, хотя забыла название. Тояма поднялся и, в свою очередь, зайдя за спину Садако, слушал ее исполнение.

Она, неуверенно удерживая левой рукой аккомпанемент, правой наигрывала мелодию. Получалось плохо, однако ее игра была наполнена странной силой. Не иначе как Садако, обладая актерским талантом, хорошо чувствовала и музыку.

Его порыв невозможно было остановить. Белая шея, закрытая длинными волосами. Садако быстро откидывала правой рукой свисающую на глаза челку и снова возвращала пальцы на клавиши. Изящные движения рук. От всей ее фигуры исходило невыразимое обаяние, в котором смешивались очарование девушки и зрелая красота женщины.

Тояма краем уха слышал, что в труппе есть несколько старших актрис, которые считали Садако неприятной женщиной. Для женских глаз чужой шарм являлся особенно неприятным. Тояма был не в состоянии сдерживаться и отдал себя на волю возрастающих чувств к Садако.

Тело само по себе придвинулось, и руки потянулись к ней.

— Садако...

Тояма, произнося ее имя, хотел заключить ее сзади в объятиях, прильнуть лицом к ее лицу, обращенному к пианино. Однако Садако повела себя так, будто у нее на спине имелись глаза. Она быстро отклонилась от его рук, поднялась со стула, развернулась и обняла Тояму. Он не был готов к такому проявлению чувств. Конечно, он боялся, что она не примет его любовь. Конечно, ему в голову приходили мысли об отказе и последующем унижении. Но о таком он и мечтать не мог.

За свою двадцатитрехлетнюю жизнь Тояма общался с несколькими женщинами. Однако он никогда не испытывал такого наслаждения, которое он получил в объятиях Садако. Они касались лбами, прижимались друг к другу губами. Если бы за ними кто-нибудь наблюдал, он бы посчитал их объятия не непристойными, а чистым проявлением юных чувств.

— Я люблю тебя с тех пор, как встретил.

Когда объяснился Тояма, Садако ответила:

— Я люблю тебя.

Это признание сорвалось с ее губ.

Тогда непонятно, что, собственно, означала эта сцена? Тояма в бешенстве скрежетал зубами. Он хотел выскочить и оторвать Сигэмори от Садако. Его преследовала безумная фантазия: они целуются каждый раз, когда их лица скрываются за стеной. Сигэмори, которому в этом году должно было исполниться сорок семь, имел большой успех как постановщик и как драматург и пользовался влиянием в театральных кругах. И своими действиями он мог навредить не только себе, но и Садако. Грудь Тоямы разрывалась от досады, но он старался сдержать себя.

Свыкнувшись с тем, что он видит их вдвоем, и немного успокоившись, Тояма заметил, что выражение лица Сигэмори не такое, как всегда. Взгляд сгорающего от любви, который он бросал на Садако в зале для репетиций, изменился на взгляд, выражающий только одержимость. Он совершенно был не похож на себя. Его лицо покраснело, глаза налились кровью, он тяжело дышал. Иногда Сигэмори делал жест, будто сдавливал свою грудь.

Пока он смотрел на них, у Тоямы начала появляться надежда. Со стороны казалось, что Сигэмори действует один, а Садако парирует его нападки. Может, все-таки ее слова не были ложью.

Однако сразу после этого Садако сделала то, во что невозможно было поверить.

Садако, спрятанная в тени стены, потянулась к Сигэмори и прижалась губами к его губам.

Сигэмори, несколько удивленный, отстранился от поцелуя Садако и воззрился на нее широко открытыми глазами. Наверно, Садако делала не то, на что рассчитывал Сигэмори.

При этом Тояма почувствовал, что изумление, написанное на лице Сигэмори, проступает и на его лице. Тояма тоже вытаращил глаза и пристально уставился в спину Садако.

Действия Садако на этом не закончились. Она внезапно протянула правую руку к бедрам Сигэмори, который с изумлением наблюдал за ней, положила ее туда, где находилась мошонка, и взяла в руку его яички. Затем, будто играя мягким мячиком, она два-три раза помассировала их.

Сигэмори отпрянул и мученически скривил лицо, по которому пробежала тень замешательства. Казалось, он вот-вот заплачет... Сигэмори начал падать. Может, терял сознание? Пошатываясь, он прислонился к стене, его грудь сильно вздымалась. Одной рукой он давил себе на грудь, другой поглаживал шею, ловил ртом воздух — ему было настолько тяжело дышать, что это можно было легко прочесть по выражению глаз.

...Что с ним?

Тояма, позабыв о ненависти, почувствовал сострадание к Сигэмори. Сейчас они оба были в одинаковой растерянности. Оба не понимали смысла поступков Садако. Почему она внезапно сама его поцеловала да еще и схватила его яички? Совершенно непонятно. Для нее, наверно, в этом был какой-то смысл.

Не обращая внимания на приступ Сигэмори, Садако отделилась от стены и внезапно обернулась к Тояме. Казалось, будто она с самого начала знала, что он там. Их отделяло около двадцати метров. Она смотрела на него не так, будто только что заметила, а мгновенно сосредоточила на нем взгляд. Совершенно так же, как тогда, когда Тояма собирался обнять ее, играющую на пианино, сзади. Великолепное движение, которое невозможно было объяснить только хорошей интуицией.

Садако встретилась взглядом с Тоямой и с торжествующим видом подмигнула ему.

...Я все понимаю.

Сообщали ее глаза. Однако что она понимает?

Садако, так и не дав разгадки на множество вопросов, решительно и целеустремленно исчезла в коридоре, ведущем в гримерную.

Глаза же Сигэмори ничего не видели. Обратив вверх пустой взгляд, он не обращал внимания даже на Тояму, который находился прямо перед ним.

Мгновение спустя, придя в себя, Сигэмори, пошатываясь, толкнул дверь и протиснулся в фойе. Его худощавая фигура, казалось, была придавлена тяжелым грузом.

Потеряв их из виду, Тояма побрел в звукооператорскую.

Пленка подготовлена. Когда бы занавес ни открылся, проблем не будет.

Вскоре в громкоговорителе раздался дрожащий, выдающий волнение голос Сигэмори:

— Внимание, сейчас начнется второй акт.

Не только Тояма, который собственными глазами наблюдал разыгравшуюся сцену, все должны были обратить внимание на этот голос.

7

Второй акт генеральной репетиции уже начался, а Тояма никак не мог сосредоточиться на своей работе. Хотя он постарался проверить, записан или нет посторонний звук на пленке, увиденная сцена не выходила из головы. Невозможно было справиться с мощным потоком чувств — ревность, гнев, изумление, беспокойство, — бурлящим в его душе.

Прошло примерно полгода, как Тояма и Садако открыли друг другу свои чувства. Когда никого поблизости не было, они обнимались, целовались, обменивались нежными словами, но дальше этого, сколько бы Тояма ни просил, отношения не развивались. Однако Тояму это устраивало. Он объяснял самому себе, что помехой к развитию более близких отношений являлся ее юный возраст — ей только восемнадцать, — наоборот, он даже радовался ее неопытности. Тояма ни разу не усомнился в том, что Садако девственница.

Он был недоволен только тем, что Садако слишком сильно заботилась о том, чтобы их связь осталась незамеченной. Тояме это казалось чрезмерным.

Когда они находились вдвоем, Садако ясно давала понять, насколько серьезно она его любит. Но стоило оказаться рядом кому-нибудь из труппы, она начинала общаться с ним подчеркнуто холодно, и Тояма терзался беспокойством.

У Тоямы была сокровенная мечта — как бы близко ни находились приятели, чтобы она сидела с ним рядом и не сводила с него глаз. Ему надоело, что Садако игнорировала его при всех. Ее пренебрежение только усиливало желание обнимать ее и целовать.

С другой стороны, он понимал ее беспокойство: она не хочет, чтобы о них пошли пересуды.

...Я не хочу выставлять наши отношения напоказ. Это только наш секрет. И я хочу, чтобы ты его полностью сохранил. Хорошо? Никому не говори о нас. Обещаешь? Если нет, я потеряю тебя.

Несмотря на эти объяснения, Тояма никак не мог понять, почему необходимо держать это в тайне. Но после того, как увидел своими глазами ее поступок с Сигэмори, Тояму охватило некое подозрение.

Каждый в театральной студии собирался добиться успеха как актер. Садако особенно горела этим желанием. Но Тояму смущал ее агрессивный, холодный, презрительный взгляд на мир.

...Мир не так жесток к тебе, как ты думаешь.

Сколько раз он старался ее убедить в этом. Однако Садако не обращала внимания на слова Тоямы. Напротив, упрекая его в мягкотелости, предостерегала, словно была старше его: расслабишься — и тебе конец.

Заинтересовавшись этим, Тояма старался как-нибудь выведать, что же произошло у Садако в прошлом, но она каждый раз уклонялась от ответа.

Единственной целью в жизни Садако было стать знаменитой актрисой, чтобы торжествовать над обществом и царствовать над миром. Только таким образом она могла привлечь интерес общества к своей персоне.

Отсюда Тояма сделал вывод. Для того чтобы стать великой актрисой, прежде всего надо не упустить свой шанс. Что сейчас может предпринять Садако? Втереться в доверие к Сигэмори, обладающему в труппе абсолютной властью, и получить роль. Именно так выбор и пал на нее, она получила главную роль в этом спектакле. Для ученицы, примерно год назад поступившей в труппу, это потрясающе быстро.

...Каким способом?

Дальше Тояма не хотел думать. Силуэты мужчин и женщин у стены... Эта картина всплывала и исчезала, всплывала и исчезала, мучая Тояму.

Если принять это во внимание, становится понятной и причина, по которой необходимо скрывать отношения с Тоямой. Если узнают о любви Садако и Тоямы и в труппе поползут слухи, они, естественно, дойдут до ушей Сигэмори. Сигэмори не обрадуется его существованию, и, несомненно, шансы втереться к нему в доверие станут малы.

...Ей только исполнилось восемнадцать, и о ней еще не скажешь, девушка она или взрослая женщина, а она уже играет со мной?

Тояма обхватил руками голову в наушниках и на минуту отвел взгляд от сцены.

— Эй, Тояма, звонок! Забыл?

Из громкоговорителя раздался голос режиссера.

Вздрогнув, Тояма поднял голову. Кажется, он упустил тайминг. Тояма поспешно нажал на кнопку «play», раздался телефонный звонок. Уже немолодой актер, заполняя импровизацией затянувшуюся паузу, подождал один-два звонка и взял трубку. Теперь следовало остановить запись.

В целом все обошлось, однако режиссер злобно рявкнул:

— Дурак! Ты смотришь на сцену?!

— Извините, — немедленно выпалил Тояма.

— Будь внимательней!

— Слушаюсь.

Тояма вспотел и глубоко дышал. Непростительно. Ушел в себя, отвлекся от работы и всех подставил... Во всем виновата любовь к Садако.

...Вот дерьмо! Не зевай.

Он не выносил состояния, когда был неспособен контролировать свои чувства. До этого он считал себя волевым человеком, не дающим выход эмоциям. И все это из-за одной женщины.

Тояма покачал головой, стараясь отогнать непристойные фантазии, но все оказалось бесполезным. Пошла сцена, где появлялась Садако Ямамура.

Девушка в черном, которая показалась слева из глубины сцены молча встала позади мужчины средних лет, сердито разговаривавшего по телефону. Мужчина, почувствовав, что за спиной кто-то есть, прекратил говорить и обернулся. Свет на мгновение погас. Когда он снова включился, девушки в черном уже не было. Свет и декорации давали потрясающий эффект.

Мужчина, выпустив из рук телефонную трубку, только сейчас испугался призрака мертвой девушки.

Это была сцена, дающая ключ к разгадке спектакля.

Ее фигура показалась лишь на одно мгновение, и Тояма невольно позвал девушку в черном:

— Садако...

Он будто умолял вернуться человека, который показался на мгновение и скрылся. Тояма внезапно охватило дурное предчувствие, что в будущем Садако исчезнет так же, как со сцены.

...Эй-эй, не думай о плохом.

Тояма пристально уставился на сцену. Сейчас еще раз должна была появиться девушка в черном.

Теперь она вышла прямо из глубины сцены. Встав в центре, девушка в черном открыла рот, пытаясь что-то сказать. Однако свет снова погас. Сцена совершенно изменилась. Замысел состоял в том, что зрителям так и остается непонятным, что же хотела сказать в заключение девушка в черном.

Тояме захотелось изменить мизансцену, чтобы Садако, открыв рот, не остановилась на полпути, чтобы, не делая тайны ни перед кем, открыто заявила об их отношениях.

...Тояма, я люблю вас.

Как было бы замечательно, если бы эти слова услышали зрители. Если бы это перестало быть секретом, если бы об этом знали все, не было бы необходимости обниматься исподтишка. Если бы так случилось, какое бы он почувствовал облегчение.

Он хотел говорить о любви к Садако, никого не стесняясь. Он доставил бы эту информацию прямо в уши Сигэмори. Дал бы понять, что тот, кого любит Садако, — Тояма, а не Сигэмори. Если бы это случилось, Сигэмори не позволил бы себе дотрагиваться до нее.

Тояму охватило смятение. Нет, активные действия в безлюдном фойе совершила Садако, а не Сигэмори.

Оставив отзвук, девушка в черном исчезла со сцены. Она мало появлялась на сцене, но ее исчезновения, оставляющие атмосферу, что она здесь точно находилась, были действительно эффектными. Без лишних слов и, конечно, без слов прощания.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9