Грехи юности (Том 2)

      Была пятница, когда Сьюзен решила поехать в дом престарелых на Лонг-Айленде. Домчалась туда за рекордно короткое время. И как только увидела бабушку, поняла - она поступила правильно.
      - Теперь Марк уехал от меня, - закончила Сьюзен свой рассказ, - а все из-за этой встречи, на которую я даже не решила, ехать или нет.
      Бабушка молчала, не сводя пристального взгляда с лица Сьюзен. Та опустила глаза, делая вид, что изучает рисунок тоненького, вытертого ковра, которым был застлан пол в солярии. Этот дом престарелых считался приличным, и бабуля никогда не жаловалась, уверяла, что ей здесь нравится, но Сьюзен никак не могла отделаться от ощущения, будто комната насквозь пропитана зловонным запахом мочи.
      - Да, много ты мне тут нарассказывала, - наконец подала голос бабушка.
      - Да, бабуля, знаю. Извини, что скрывала от тебя все эти годы, но мои родители...
      Старуха лишь махнула иссохшей рукой со вздутыми синими венами.
      - Мы все стараемся защитить молодых. Ничего в этом страшного нет.
      Сьюзен покачала головой.
      - Нет, есть, бабуля. Я должна была тебе все рассказать раньше. Ведь ты самая замечательная бабушка на свете, любая девчонка о такой может только мечтать!
      - Как ты думаешь, что скажут родители, если ты все-таки соберешься поехать на встречу?
      - Я много думала об этом, бабуля. Прошло уже достаточно много лет. Не хочу сказать, что они будут счастливы, узнав о моем решении, но со временем, думаю, примирятся и примут моего сына. Живу я от них за тридевять земель, поэтому им не придется сталкиваться с ним каждый день.
      - Значит, ты ждешь моей помощи в принятии решения? Ну что ж, девочка моя, это не простое дело. Ты только что рассказала мне, что у тебя есть еще один сын, это значит, у меня есть еще один правнук.
      Сьюзен тяжело вздохнула. Признаться, об этом она не подумала, не представляла, что бабуля тоже может ощутить чувство потери.
      - Я всегда знала, что ты абсолютно не похожа на своих родителей: что хорошо для них, плохо для тебя. Ты совсем другая, девочка моя. В былые времена таких, как ты, называли вольнодумцами. - И, подмигнув ей мудрым глазом, добавила:
      - Ты всегда была похожа на свою бабулю.
      Сьюзен оторопела. Вот уж чего она никак не ожидала, никогда не думала, что она такая же сильная, цельная натура, как и ее бабушка.
      - Да, да, это правда, - продолжала старая женщина. - Когда я была еще девчонкой, я познакомилась с твоим дедушкой. Работала у него в магазине строчильницей, но уже знала, чего хочу. Я не желала работать всю жизнь как каторжная, выбиваясь из сил, и, отказывая себе во всем, влачить жалкое существование. - Сложив руки на коленях, бабушка смело взглянула Сьюзен в глаза. - Когда я выходила замуж за твоего дедушку, я не любила его. Мне нужны были только его деньги.
      Сьюзен не могла вымолвить ни слова. Бабушка сделала свое признание деловым тоном, будто говорила о чем-то само собой разумеющемся.
      - Ты не любила его?
      - Сначала нет, да и потом на протяжении долгих лет тоже. Но Айра Левин оказался хорошим человеком и отличным хозяином, что для меня было в тот период самое главное. Со временем я стала его очень уважать. Может" это и была любовь, кто знает. Так что видишь, девочка моя, я тоже была вольнодумцем. Не печалься о том, что раньше не рассказала мне о своем сыне. Иногда только время способно избавить нас от чувства вины.
      Сьюзен кивнула.
      - Что же мне делать?
      Бабушка уставилась в пространство невидящим взглядом. На секунду Сьюзен даже показалось, что та забыла, о чем идет речь. В глазах, только что смотревших трезво и ясно, появилось какое-то мечтательное, отсутствующее выражение. Она думает о прошлом, поняла Сьюзен, вспоминает своего мужа. И она почувствовала угрызение совести оттого, что никогда не интересовалась, что за человек был ее дедушка.
      - Значит, твой Марк против твоей поездки, - заметила бабуля, снова взглянув на Сьюзен ясным взглядом. - Без сомнения, мальчик боится, боится, что другого сына ты будешь любить больше, чем его.
      - Но это же просто смешно! - воскликнула Сьюзен. - Я ведь его ни разу не видела.
      - И все же, - продолжала Лей, - он боится, он еще совсем маленький.
      - Что же мне делать?
      - Я приехала в Америку с мамой и отцом, когда мне было двенадцать лет, оставив родных и друзей. Шли годы...
      И вдруг вторая мировая война. Они все погибли.
      Сьюзен поправила на переносице очки. Что бабуля пытается ей втолковать? Какое отношение имеет гибель евреев к ребенку Дэвида?
      - Мы так никогда и не узнали, как все произошло, - продолжала бабушка. - Посчитали, что так будет лучше.
      Знать было бы слишком больно. Мы не забыли их, нет, только память о них убрали в самый укромный уголок наших сердец. Иногда мы достаем ее, стираем, так сказать, с нее пыль, вспоминаем об ушедших от нас с улыбкой и грустью. А потом опять убираем воспоминания о них туда, где им надлежит быть, в самый дальний уголок нашего сердца.
      И они не причиняют нам горечи.
      В глазах бабушки опять появилось отсутствующее выражение, и Сьюзен секунду помедлила, прежде чем решилась прервать ее раздумья.
      - Ты считаешь, что мне будет больно встретиться с моим сыном? - тихо спросила она.
      Бабушка поморгала и по-старушечьи закашлялась.
      - Для тебя, может быть, и нет, а для твоего сына Марка, несомненно, да. Мы должны думать о настоящем, девочка моя, а не о прошлом. Его мы не в силах изменить, мы только можем надеяться, что дальнейшую жизнь проживем так, как повелит нам Господь.
      Сьюзен встала и, потянувшись к бабушке, чмокнула ее в дряблую щеку.
      - Спасибо тебе, бабуля, - прошептала она. - Спасибо тебе, что всегда поддерживала меня в трудную минуту.
      - Ты должна сама принять решение, девочка моя. И знай, как бы ты ни поступила, я всегда буду на твоей стороне. Но решать должна ты, и никто другой.
      ***
      Когда Сьюзен вернулась в Вермонт, уже стемнело.
      Подъезжая к дому, она увидела, что из окна гостиной льется свет. "Марк! - ахнула она, и сердце ее радостно забилось. - Марк! Слава тебе Господи, ты вернулся домой. Я так ждала тебя, сынок. Прошу тебя. Господи, пусть это будет он". Она выехала на подъездную аллею и внезапно почувствовала всю нелепость своих предположений. Никакой это не Марк. Не может быть, чтобы он вернулся домой. "Размечталась, идиотка! - укорила она себя. - Наверное, сама забыла погасить свет перед отъездом в Нью-Йорк".
      Выключив двигатель, она выбралась из машины и захлопнула за собой дверцу. Умиротворенное настроение, охватившее ее после посещения бабули, сразу улетучилось.
      Она опять стала сама собой - неуклюжей, плохо одетой, во всем сомневающейся Сьюзен. "Ну-ка очнись! Спустись с небес на землю!" приказала она себе, сунув ключ в замок. Он щелкнул, дверь распахнулась. Посреди гостиной стоял Марк.
      - Я тебя ждал, - сказал он.
      Сьюзен замерла на пороге. По его щекам текли слезы, отчего юношеские прыщики казались еще ярче.
      - Я хотел спросить, можно мне вернуться домой?
      Сьюзен подбежала к сыну, крепко прижала его к себе и тоже заплакала. Она никак не могла поверить, что он здесь, живой и невредимый, стоит рядом с ней. Господи, какое это счастье! Обхватила его одной рукой за плечи, другой гладила по голове, а слезы все лились и лились.
      - Ну конечно, - всхлипывая, прошептала она. - Конечно.
      Прошла минута, потом другая.
      - Мам, - подал голос Марк.
      - Что? - спросила она, проведя рукой по его волосам.
      - Папа сказал, что заберет меня у тебя.
      - Это ему не удастся.
      - Я ему то же самое сказал. А еще, - добавил он, - непременно расскажу судье, что ни при каких обстоятельствах не стану жить с отцом.
      Сьюзен улыбнулась - приятно было слышать, что Лоренса так унизили.
      - Мам...
      - Что, Марк?
      - Может, ты отпустишь меня, а то шею сломаешь мне.
      Сьюзен, смеясь, отстранилась от него, вытерла слезы сначала себе, потом ему.
      - Ну, как поживаешь, Марк?
      Он слегка улыбнулся.
      - Теперь хорошо.
      - Ты приехал как раз к ужину, - сказала Сьюзен, кинув на пол пухлую записную книжку. - Только вот не знаю, чем тебя покормить, в последнее время я практически ничего не готовлю.
      - Да ладно, мам, не переживай, - рассмеялся он. - Может, закажем по телефону пиццу? Умираю есть хочу.
      - Ну конечно, малыш, конечно! Иди позвони. А потом мы поговорим.
      Он прошел в гостиную, снимая на ходу куртку, а Сьюзен повернулась к раковине и с силой вцепилась в ее края.
      Внезапно она почувствовала новый поток слез. Господи, он дома! Наконец-то он дома! Ей вспомнились слова бабули:
      "Он боится", и Сьюзен, выпрямившись, проговорила:
      - Тебе больше нечего бояться, сынок. Теперь, когда ты вернулся домой, у нас все будет хорошо.
      Он вошел на кухню. Сьюзен поспешно вытерла слезы и бросила куртку на стул. Марк, ухватившись за спинку стула, повернул его к себе и сел, обхватив ножки своими длинными ногами.
      - Через двадцать минут.
      - Что через двадцать минут? - не поняла Сьюзен.
      - Через двадцать минут доставят пиццу.
      Сьюзен повернулась и взглянула на сына.
      - Никак не могу поверить, что ты здесь.
      Марк, мотнув головой, уставился в пол.
      - Знаешь, школа, в которую меня запихнули, такая паршивая...
      - Ты ведь не этого хотел, верно?
      - Я хотел быть с отцом, по крайней мере я так думал.
      Сьюзен молчала.
      - Я никогда не говорил тебе, мам, но его жена просто сволочь.
      - Твой отец любит ее.
      Произнеся эти слова, она поразилась сама на себя: с чего это ей вздумалось защищать Лоренса?
      Марк поднял голову.
      - Никак не могу понять за что, но она меня ненавидит. Это она настояла на том, чтобы отправить меня в эту дурацкую школу.
      - Но ведь он согласился, - заметила Сьюзен, грызя ногти.
      - Ага, - подтвердил Марк и снова опустил голову.
      Сьюзен присела перед ним на корточки.
      - Марк, мальчик мой, я понимаю, как тебе тяжело.
      Когда родители расходятся, всегда страдают дети. Твой отец любит тебя, но у него теперь другая жизнь, и тем не менее тебе в ней всегда найдется место, пусть и не то, которое тебе нравится.
      Из глаз его выкатились две слезинки и упали на линолеум.
      - Прости меня за все, что я тебе наговорил, мам. Мне так стыдно за побег. Больше этого не будет, обещаю.
      Сьюзен ласково обняла сына.
      - Иногда единственным способом чему-нибудь научиться становится принятие нужного решения. Но по прошествии времени мы вдруг понимаем, что решение было не правильным, хотим повернуть время вспять, да уже поздно.
      Говоря это, Сьюзен думала не столько о Марке, сколько о Дэвиде. В миллионный раз за двадцать пять лет она задавала себе вопрос, почему она его бросила. Может, бабуля все-таки права, только время способно примирить нас с нашим прошлым. Но кто знает, сколько этого времени понадобится?
      - Еще не слишком поздно, мам?
      Сьюзен еще крепче обняла его.
      - Конечно, нет. Ты вернешься в школу, и все будет хорошо, вот увидишь. - Она поцеловала его в макушку. - И друзья твои будут рады, что ты вернулся. Они наверняка скучали по тебе.
      Он поднял голову и слегка отстранился от нее.
      - Ты все еще думаешь поехать?
      Сьюзен сначала не поняла, о чем он говорит.
      - На эту встречу. Поедешь?
      Она встала и отошла к раковине.
      - Нет, милый. Не поеду.
      - А почему?
      - Это было бы нечестно по отношению к тебе. Что было, то прошло. Сейчас я должна думать о тебе.
      Схватив тряпку, Сьюзен принялась вытирать и без того чистый стол.
      - Я думаю, ты должна поехать, - проговорил Марк.
      Сьюзен показалось, что она ослышалась. Обернувшись, взглянула на сына.
      - Мне кажется, ты должна поехать, - повторил он. - Я вел себя как последний эгоист. Ведь у меня есть брат.
      По-моему, это не так уж плохо.
      - Марк, я не верю своим ушам!
      - Подумаешь... Имею я право изменить свое мнение? - заметил Марк, пожав плечами.
      - А может, кто-то подтолкнул тебя к этому?
      - Может быть.
      - И кто же?
      - Отец.
      - Отец посоветовал мне поехать на встречу?! Верится с трудом.
      Марк отрицательно покачал головой.
      - Да нет же! Он сказал, что ты нравственный урод, которому на меня десять раз наплевать.
      "Нравственный урод?! О Господи, Лоренс, скотина ты, как ты посмел меня так назвать!" Но она сдержала готовое было вырваться негодование и стала слушать Марка.
      - И знаешь, я ему не поверил, - улыбнулся сын. - Не поверил, что тебе на меня наплевать.
      Сьюзен вздохнула.
      - Поэтому ты решил, что я должна поехать на встречу?
      - Ага! За последние недели я много об этом думал и пришел к выводу, что ты должна поехать, если этого хочешь. О чем мне, собственно, беспокоиться? Хотя он родился первым, но этот дом все-таки мой. - Последние слова он произнес уверенно, но выглядел при этом смущенным. - Ведь правда?
      Сьюзен, расхохотавшись, снова обняла его.
      - Конечно!
      В этот момент раздался звонок в дверь.
      - А теперь докажи, что это действительно твой дом, открой-ка дверь разносчику пиццы.
      - А у тебя деньги есть?
      Сьюзен снова расхохоталась.
      - Возьми из сумки двадцатку.
      Она смотрела, как он достал из сумки двадцать долларов и, небрежно наступив ногой на валявшуюся на полу записную книжку, помчался к входной двери. Ей вспомнились слова бабули: "Мы только можем надеяться, что дальнейшую жизнь проживем так, как повелит нам Господь". "А моя дальнейшая жизнь, мое будущее - это Марк, - подумала Сьюзен, - который наконец вернулся домой. А если мой другой сын тоже станет частью этого будущего? Сын Дэвида... Что ж, об этом я узнаю через десять дней".
      Сьюзен прислонилась спиной к столу и закрыла глаза.
      "Если он приедет, если он только приедет, - продолжала размышлять она, - может быть, тогда я начну искать Дэвида, а если не появится, послушаюсь совета Джесс: оставлю прошлое в покое и, наконец успокоившись, продолжу прежнюю жизнь".
      Глава семнадцатая
      Пятница, 8 октября
      ПИ ДЖЕЙ
      Наконец-то мать освоила кофеварку, образец высочайших достижений современной бытовой техники, которую Пи Джей купила совсем недавно. Сегодня Пи Джей с Бобом баловались кофейком, сидя в залитой солнцем столовой ее шикарной квартиры, выходящей окнами на Централ-парк. По выходным Боб ночевал у нее. Обычно он располагался на софе в гостиной подальше от бдительного ока Флоры Дэвис, которая оккупировала комнату для гостей. Заходил он каждый вечер после работы, принося для Пи Джей бесчисленные файлы, давая тем самым понять, что она нужна, что на работе о ней не забыли и ждут ее возвращения. В понедельник, среду и пятницу он бывал утром. В эти дни ей делали химиотерапию. Свои визиты он мотивировал тем, что своим присутствием способствует ее выздоровлению. Любовью они не занимались со дня операции, и Пи Джей ни разу не показывала ему свой шрам, никак не могла решиться и скорее всего так никогда и не осмелится.
      - Денек сегодня обещает быть чудесным, - проговорил Боб, отхлебнув из дымящейся кружки крепкого кофе.
      - Бабье лето, - рассеянно отозвалась Пи Джей.
      По утрам, когда у нее бывали сеансы химиотерапии, она всегда была рассеянной.
      В столовую ворвался аромат бананово-орехового хлеба.
      - Флора! - крикнул Боб. - Что это вы там такое печете? Пахнет потрясающе.
      - Потерпите немного, - донесся из кухни голос матери Пи Джей. - Уже почти готово.
      Боб рассмеялся и повернулся к Пи Джей.
      - Если она и дальше будет продолжать в том же духе, мы с тобой растолстеем.
      - Я-то вряд ли... От рака не поправляются. Ты разве не знаешь этого?
      Потянувшись через стол, Боб коснулся ее руки.
      - Извини, Пи Джей, мне просто хотелось поднять тебе настроение.
      Пи Джей с трудом выдавила из себя улыбку.
      - Да ладно, мне и самой нравится время от времени наедаться от пуза. Хотя, по правде говоря, мамина стряпня после химиотерапии кажется особенно отвратительной.
      Боб, убрав руку, скорчил брезгливую гримасу. Пи Джей расхохоталась.
      - Вот видишь, я и развеселилась.
      - Я просто счастлив, - подхватил он. - Думаю, ты тоже будешь счастлива, когда я расскажу твоей матери, какого ты мнения о ее кулинарных способностях.
      Пи Джей обреченно застонала.
      - А вы, похоже, неплохо уживаетесь друг с другом, верно? - заметил Боб.
      Пи Джей глянула в окно. Квартира ее располагалась на двадцать третьем этаже, и из нее виднелись верхушки деревьев, извилистые, тонкие, как ниточки, аллеи парка, по которым кто шагом, а кто бегом передвигались крошечные, как муравьи, люди.
      - Да так, терпим друг друга, по-моему.
      - А я-то надеялся, что совместная жизнь как-то поможет вам помириться.
      Пи Джей пожала плечами.
      - Наверное, полного примирения между нами никогда не будет.
      - Ты ей не сказала?
      - О чем? - спросила Пи Джей, не оборачиваясь, чтобы не видеть выражения лица Боба, хотя прекрасно поняла, о чем идет речь.
      - О встрече.
      - Нет.
      - Это означает, что ты решила не ехать?
      - Это означает лишь одно: я ей не сказала.
      - Но собираешься?
      - Что? Собираюсь сказать или собираюсь поехать?
      - И то и другое.
      Коснувшись пальцем стекла, Пи Джей посмотрела на свои великолепно обработанные ногти, покрытые свежим лаком. Как просто содержать их в порядке, когда нечего делать; слоняйся по квартире да жди, когда тебе станет плохо после процедур, призванных улучшить твое самочувствие.
      - Прошу тебя, Боб, не дави на меня, - попросила она.
      - О Господи, Пи Джей! - взорвался он. - Ведь с завтрашнего дня останется только одна неделя! Когда, черт подери, ты решишь?
      - Неделя до чего? - послышался голос.
      Пи Джей и Боб повернули головы к двери. На пороге стояла Флора Дэвис с тарелкой свежеиспеченного бананово-орехового хлеба.
      - Неделя до чего? - переспросила она.
      Боб, взглянув на Ни Джей, сделал глоток из своей кружки. Объясняться предстояло ей.
      - Ни до чего, мама, - отрезала она. - Тебя это не касается.
      - Пока я живу в твоем доме, меня все касается, - заметила мать и, поставив тарелку на стол, вытерла руки о передник. - Если ты собираешься куда-то поехать, то я должна знать, чтобы успеть собрать твои вещи.
      - Мама, прошу тебя... - начала она, но мать не дала ей договорить.
      Усевшись на стул между Ни Джей и Бобом, она продолжала:
      - По-моему, это просто замечательная идея. Тебе давно пора развеяться. Так куда ты собираешься?
      Пи Джей с негодованием глянула на Боба. "Господи, ну кто его просил орать на всю квартиру! - сердито подумала она. - Почему он хотел, чтобы мать что-то заподозрила? Сам он явно не хотел, чтобы я поехала на встречу.
      Может быть, он специально подстроил? Сообразил, что если мать узнает, то непременно закатит скандал, а вдвоем они сумеют меня отговорить".
      - Никуда, мама, - ответила она. - Я никуда не собираюсь.
      Боб взял с тарелки кусок теплого хлеба и отщипнул маленький кусочек. Флора внимательно взглянула на Пи Джей. Та, в свою очередь, не сводила глаз со своей кружки.
      - Ну, извини, я только хотела помочь, - обиженно проговорила она.
      - Мама, не сердись, - попросила Пи Джей.
      - Я не сержусь.
      - Нет, сердишься! Ты вечно изображаешь из себя обиженную! Может, папа и мирился с этим, но я не собираюсь.
      Поджав губы, Флора взяла с тарелки кусочек хлеба, намазанного маслом, откусила и принялась жевать, глядя прямо перед собой. Потом положила хлеб на стол, взяла лежавшую на коленях салфетку и вытерла губы.
      Пи Джей не выдержала и, оттолкнув от себя кружку, в сердцах закричала:
      - Черт подери, мама! Ну хорошо! Если хочешь знать, Боб спрашивал, поеду ли я в следующую субботу на встречу. На встречу со своим сыном! - Она прихлопнула ладонью по столу. - Ты слышишь, мама! С моим сыном!
      Помнишь его?
      Флора, отодвинув стул, встала. Положив салфетку на стол, она взяла свою кружку с кофе и, не проронив ни слова, ушла на кухню.
      Пи Джей, наклонив голову, провела рукой по своим редеющим волосам.
      - Ну что, добился своего? - бросила она Бобу.
      - Я не заставлял тебя ничего ей говорить, - отозвался тот. - Но может, это и к лучшему, нужно же вам когда-то поговорить друг с другом начистоту, а то замкнулись каждая в себе...
      Пи Джей вскочила, не дослушав.
      - Я еду в больницу.
      - Подожди секундочку.
      Боб поспешно сунул в рот оставшийся кусочек ароматного хлеба и запил его кофе.
      - Нет, - бросила Пи Джей. - Сегодня я еду одна.
      - Пи Джей...
      Но она уже выбежала за дверь.
      ***
      Она сидела на холодном стуле в процедурной и смотрела, как из капельницы медленно-медленно капает лекарство и, стекая по трубке, попадает через иглу в руку.
      - Скоро закончим, - сказала медсестра, одарив ее деревянной улыбкой.
      - На сегодня, - уточнила Пи Джей.
      Еще одна неделя неприятных процедур закончилась, и она была этому рада. Однако домой идти не было никакого желания; там ее ждала мать, по-прежнему упрямая и несгибаемая. Они, естественно, не станут разговаривать ни о встрече, ни о сыне. Уж в чем, в чем, а в этом Пи Джей могла быть абсолютно уверена. Мать, как и двадцать лет назад, была убеждена, что о прошедшем лучше всего забыть, как она сама забыла о своем ребенке, которого отдала куда-то на воспитание.
      Неужели мать ни разу не вспомнила о нем? А она сама?
      Думала когда-нибудь о своем сыне? Разве что в последние несколько недель... Будто раньше ей кто-то запрещал о нем думать, а теперь запрет сняли. Думай, если желаешь.
      Но самого главного Пи Джей еще не решила - ехать на встречу или нет, знала лишь одно - нужно наконец решить, и чем скорее, тем лучше, времени осталось мало.
      - Ну вот и все, - проговорила медсестра и, сняв со штатива капельницу, медленно вытащила иголку из руки Пи Джей.
      Боль была терпимой, Пи Джей стала к ней привыкать.
      - В следующий раз дадите мне другую руку, - сказала медсестра.
      - Жду не дождусь следующего раза, - улыбнулась Пи Джей. - Ну, до понедельника.
      Быстро накинув кофту и заправив ее в джинсы, она схватила спортивную курточку, вышла из комнаты.
      В коридоре Пи Джей бессильно прислонилась к стене, "Еще одна неделя прошла", - подумала она. И, поправив на голове берет, медленно пошла по коридору восьмого этажа. Дойдя до лифта, нажала на кнопку вызова и принялась читать надписи на указателе расположения отделений.
      Внезапно ей бросилось в глаза: "Родильное отделение. 6 этаж".
      Пи Джей не могла оторвать глаз от этой надписи. Подошел лифт, двери распахнулись, она вошла в кабинку и нажала на кнопку первого этажа. Но едва закрылись двери и лифт начал спускаться вниз, как Пи Джей передумала и поспешно нажала на другую кнопку, лифт повез ее наверх, на шестой этаж.
      ***
      Пи Джей не представляла, что увидит здесь. Она медленно шла по длинному коридору, сердце билось ровно, настолько, что даже чувствовалось легкое головокружение.
      За спиной послышался какой-то грохот и приглушенный детский плач. Пи Джей остановилась и обернулась.
      К ней приближалась медсестра, толкая перед собой каталку в виде столика на колесиках, накрытого стеклянным колпаком.
      - Простите, но мы очень спешим, - проговорила она. - Едем в детскую.
      Под стеклянным колпаком лежал крошечный младенец, завернутый в маленькое голубое одеяльце. Глазки его были закрыты, красное личико сморщено, темные шелковистые волосики взъерошены. Пи Джей затаила дыхание.
      - Новорожденный? - спросила она.
      - Да, - ответила медсестра. - Родился двадцать минут назад.
      Крошечное личико опять сморщилось, ребенок заплакал.
      - А где... - Пи Джей замялась. - Где его мать?
      - В родовой, ее приводят в порядок.
      Пи Джей взглянула на беззащитное создание, туго спеленутое одеяльцем, и ей показалось, что личико его исказилось от страха. Ей стало невыносимо жаль его, и, коснувшись рукой стеклянного колпака, Пи Джей прошептала:
      - Это не правильно, вы не должны забирать его от нее, во всяком случае, не так скоро.
      Медсестра нахмурилась.
      - Простите, но его пора купать.
      Пи Джей отступила, пропуская медсестру, и прислонилась к стене. "Так не должно быть, - снова подумала она. - Они не имеют права забирать его у матери".
      Она проследила взглядом за медсестрой. Та покатила ребенка дальше и вскоре исчезла в глубине коридора. Пи Джей пошла за ними и через некоторое время добралась до стеклянной стенки, за которой стояли семь колыбелек. В каждой из них лежал завернутый в голубое одеяльце младенец.
      Пи Джей пристально вгляделась в крошечные личики.
      Четверо детей плакали, трое спали.
      На колыбельках висели таблички с указанием фамилии ребенка и веса.
      "Макмиллан. 3 кг 600 г".
      "Фироччи. 3 кг 100 г".
      "Зомбик. 4 кг 100 г".
      И ни слова о том, кто родители детей, в какой семье они будут расти, счастливы ли будут.
      "Где же их матери? - с беспокойством подумала Пи Джей. - Какими они кажутся испуганными, эти малыши, и какими одинокими".
      Она снова взглянула на таблички. Ни одного ребенка с таким весом, как у ее сына. Интересно, похож ли кто-нибудь из этих младенцев на него? Она не знала.
      Семеро детей, семеро мальчиков.
      И все не ее...
      Пи Джей прижала руку к тому месту, где была грудь, и боль, которую она хранила в себе долгие годы, начала медленно нарастать. И вот она охватила ее всю, потому что у нее никогда не будет детей. Единственный сын, которого она родила двадцать пять лет назад, ушел от нее навсегда; он больше ей не принадлежит, как, впрочем, никогда не принадлежал. Дети остаются только с теми, у кого нормальные семьи, хорошие мужья, а не с такими, как она, женщинами, которых никто никогда по-настоящему не любил.
      Пи Джей вздохнула и почувствовала, как по щекам покатились слезы: она поняла, что не стояла вот так перед комнатой, в которой лежат новорожденные, с тех пор как они со Сьюзен когда-то давным-давно рассматривали ребенка Джесс. Она ни разу не переступала порога послеродовой палаты, даже если в ней лежала ее самая близкая подруга, выдумывая какие угодно причины для отказа. Только теперь Пи Джей поняла, чем это было вызвано, она боялась, что вид новорожденных причинит ей острую боль, и тщательно избегала этого.
      Но какое она имеет право сейчас, по прошествии стольких лет претендовать на своего сына? Чего хочет этим добиться? Ведь не ее заслуга в том, что он уже взрослый, самостоятельный мужчина. Она не приложила ни малейших усилий, чтобы вырастить его. Кроме того, если она встретится с сыном, то наверняка потеряет Боба, мать порвет с ней все отношения, но самое страшное, она рискует потерять единственное, в чем знает толк, - свою работу.
      Ей уже сорок пять, она серьезно больна. Поздновато думать о другой карьере в новом агентстве.
      - Правда, он красивый? - раздался рядом с ней чей-то голос.
      Пи Джей обернулась. За спиной стояла молодая женщина в хрустящем белом халате - темные кудряшки гладко причесаны, лицо сияет.
      - Правда, хорошенький? - повторила она, указывая пальцем на табличку с надписью "Зомбик". - Это мой сын.
      Пи Джей, повернувшись спиной к стеклу, за которым стояли колыбельки с младенцами, кивнула:
      - Да. Очень.
      "И он твой, - хотелось ей добавить. - Твой, а не мой.
      А своего я никогда не видела и скорее всего никогда не увижу..."
      ***
      На следующее утро Пи Джей сидела на софе, поджав под себя длинные, стройные ноги в леггинсах, и, пытаясь сосредоточиться, просматривала бумаги, которые Боб принес с работы. Она понимала: единственное, что у нее осталось, - это работа. Она должна выбросить из головы чепуху о детях, новорожденных и взрослых, и вернуться к тому, что она умеет делать по-настоящему хорошо в любом состоянии - в здоровом ли, больном ли.
      Вчера вечером Боб не пришел, предупредил, что у него назначена деловая встреча. После утренней ссоры Пи Джей считала себя не вправе его винить.
      Она перевернула страницу, пытаясь сосредоточиться на статье, посвященной новым косметическим средствам, однако это оказалось нелегко. Пи Джей почти не верила, что когда-нибудь станет полноправным партнером агентства, войдя в совет директоров. Ее разбирал смех, когда она вспоминала хитро составленное послание, которое получила вместе с огромным букетом белых роз; "С нетерпением ждем утверждения вас в составе совета директоров после вашего выздоровления. Желаем, чтобы это произошло как можно скорее".
      Они ясно выразили свое намерение. Какой смысл связываться с человеком, который может не дожить до конца года.
      Единственным, кто поддерживал ее в эти трудные дни, был Боб, который неустанно твердил ей, что она необходима агентству и что ей нужно поскорее вернуться к своим обязанностям. Сегодня она чувствовала себя на редкость хорошо, не отлично, правда, но хорошо. После химиотерапии с ней такого еще не бывало.
      Из соседней комнаты донесся гул пылесоса. Закатив глаза, Пи Джей тяжело вздохнула, в который раз задавая себе вопрос, когда мать наконец уедет. В квартире, совсем недавно современной и уютной, теперь, казалось, царил дух пятидесятых годов. В первую же неделю проживания мать уволила экономку Пи Джей, после чего в комнатах стоял постоянный запах лимонной полироли для мебели и нашатырного спирта. Пи Джей казалось, что мать без конца что-то чистит, за исключением тех моментов, когда печет к обеду запеканку или бубнит себе под нос: "Не понимаю, почему ты не хочешь переехать в квартиру поменьше?", или "Как, скажи мне на милость, ты моешь хрусталь, не имея нормальной тряпки?", или "Не думаешь ли ты, что отдавать свое белье в прачечную несколько экстравагантно?"