Приговоренный умирает в пять

      - Что?! - вскричал генеральный прокурор. - Невероятно, неслыханно! Повреждение на линии из-за шторма в Средиземном море... - с нескрываемой досадой объяснил он Жоэлле и мэтру Маршану. - Бастия не отвечает.
      - Пошлите телеграмму, - посоветовал мэтр Маршан.
      Но генеральный прокурор, не дожидаясь подсказки, уже набирал другой номер.
      - Министру юстиции отель "Иль-де-Ботэ" Бастия, - минуту спустя диктовал он в трубку. - Маршан адвокат зашиты по делу Лазаря-Лежанвье передал мне показания находящегося при смерти мэтра Лежанвье точка Лежанвье якобы сфальсифицировал улики против подсудимого чем добился его несправедливого осуждения точка Возможна судебная ошибка точка Защита настаивает на отсрочке казни точка У меня возражений нет точка Казнь Лазаря назначена на пять утра сегодня...
      ГЛАВА V
      - Ты спишь? - спросил Билли.
      - Нет, а ты?
      - И я не сплю.
      - Который час?
      - Примерно половина второго... Хлопнем по стаканчику?
      - М-м-м... Думаешь, это поможет уснуть? Билли включил свет. Глаза его заблестели.
      - Если требуется уснуть, то я знаю средство получше... Вмиг стащив с Дото одеяло, он уже потянулся к ней, но она сердито оттолкнула его:
      - Только не сегодня, милый!.. Я не смогу...
      - Почему?
      - Как будто ты не знаешь...
      - Что ты имеешь в виду?.. Постой-ка, ты случайно не о Лазаре? В таком случае напомню тебе, что субчик вполне заслужил то, что его ждет. Сначала Габи Конти, потом Диана... По справедливости ему должны были отрубить голову дважды...
      - Билли! Как ты можешь!.. Ведь мы знали этого человека, общались с ним, относились к нему с симпатией...
      - Пардон! Ты - может быть,но не я!.. Стоит мне подумать, что Диана... Эй, чего это ты на меня уставилась?
      Дото отвела взгляд.
      - Нет-нет, ничего, дорогой! Ничего! - ("Хоть бы он никогда не догадался, что я знаю! - подумала она. - Что я с самого начала знала!") -Нальешь мне чего-нибудь? Только покрепче!
      "Худшее осталось позади", - продолжала думать она. Стиснуть зубы, играть в неведение, не разговаривать во сне - и вскоре она вновь обретет "своего" Билли, заставит его напрочь забыть Диану, эту шлюху...
      Когда Билли накидывал на плечи халат, внизу зазвонил телефон.
      - Не бери трубку! - импульсивно воскликнула Дото, ощупью разыскивая свой пеньюар. - Пускай себе звонит! В такое время людей не беспокоят!
      - А если это что-то важное? - возразил Билли. - Возьми "Чинзано" тамошние парни вообще никогда не спят! Лежи, только накройся, я принесу тебе зелья.
      Однако пять минут спустя он поднялся с пустыми руками.
      - Кто это был? - сонно спросила Дото.
      - Медсестра из клиники Сент-Барб, - кратко ответил Билли, ища туфли. (Туфли он надевал всегда прежде любой другой части костюма.) - Вечером туда привезли с сердечным приступом Лежанвье. Он зовет меня к своему изголовью.
      - Но зачем? Для чего? - простонала Дото. - Ведь ты не врач, чем ты ему поможешь?
      - Вылазь-ка из-под одеяла! - вместо ответа скомандовал Билли. - И взболтай мне стаканчик коктейля! Да поживее!
      Жан Паскаль-Порта проснулся не фазу. Стрелки на люминесцентном циферблате его дорожного будильника показывали четверть третьего. Телефон звонил без устали.
      - Да, - буркнул он. - Что случилось?
      - Телеграмма по телефону для министра юстиции. Свободной рукой Паскаль-Порта щелкнул зажигалкой и закурил "Кэмел".
      - Давайте, я слушаю... - Но после первых же слов поправился: Пожалуйста, начните сначала.., Я записываю...
      "Ну и повезло же мне!" - подумал он, повесив трубку.
      Министр юстиции, его опекун и патрон, принял приглашение провести вечер - и ночь - у генерального прокурора в Кардо. В этой глуши не было даже телефона...
      Предстояло будить шофера-корсиканца, выгонять корсиканскую машину в ночь на корсиканскую дорогу с корсиканскими поворотами.
      "Не знаю, смогу ли я спасти жизнь тому парню, - думал он, по-военному быстро одеваясь, - зато своей придется рисковать, это уж точно!"
      Билли Гамбургу так и не удалось увидеть Лежанвье - тот лежал под кислородным тентом. Но волю больного передала дежурившая в коридоре бдительная медсестра.
      Мэтр Лежанвье пожелал, чтобы господин Гамбург до пяти часов утра подъехал на бульвар Араго и немедленно сообщил ему - по телефону или иным способом, - отложена ли казнь некоего Лазаря...
      - Между нами говоря, мне кажется, ложь во спасение пошла бы ему на пользу, - понизив голос, закончила медсестра. - Похоже, он очень привязан к этому Лазарю.
      Как ни давил шофер на педаль акселератора всякий раз, когда считал, что может сделать это без риска оставить своих детей сиротами, все равно было уже больше половины четвертого, когда автомобиль под проливным дождем добрался до Кардо.
      Дом генерального прокурора высился темной громадой, не отыскать было даже входную дверь. Пришлось сигналить добрых десять минут, прежде чем где-то под крышей открылось окно.
      - Что такое? Кто там?
      Паскалю-Порта пришлось пуститься в долгие объяснения. Его зовут Жан Паскаль-Порта, он секретарь - и к тому же воспитанник - министра юстиции и привез ему срочное сообщение, от которого зависит жизнь человека...
      - Хорошо, ждите! Тино спустится...
      Злой как черт. "Старикан был злой как черт!" - рассказывал потом Жан Паскаль-Порта своей молодой жене, Маитэ Паскаль-Порта. И все же следует отдать министру должное: он выслушал посланца не перебивая, внимательно прочел - и перечел - продиктованную по телефону телеграмму.
      - Очередная судебная ошибка?
      - Выходит, так, мсье...
      - Ну а вы этому верите?
      - Даже не знаю.
      - Который час?
      - Скоро четыре, мсье.
      Министр юстиции в третий раз, морщась, перечитал послание, нацарапанное на клочке бумаги,и Паскаль-Порта подумал, что, будь телеграмма на официальном бланке,она произвела бы на него более сильное впечатление.
      - Так, ладно. Который час?
      - По-моему, я уже говорил, мсье. Скоро четыре.
      - А казнь назначена на...
      - На пять часов, мсье.
      - Если бы перед вами стоял выбор. Порта, что бы вы предпочли: приговорить невиновного или отпустить на волю преступника?
      - Отпустить на волю десять преступников, мсье.
      - Кто привез вас сюда?
      - Некто Сандрини, сыродел.
      - Он еще здесь?
      - Да, мсье. Должно быть, пьет бранду [Бранда - корсиканская виноградная водка].
      - Сколько ему понадобилось времени, чтобы добраться сюда?
      - Минут пятьдесят.
      - Вниз он, должно быть, съедет быстрее?
      - Видимо, да.
      - Из Бастии я позвоню, - вслух размышлял министр, - или же дам радиограмму... однако, боюсь, будет уже слишком поздно.
      Сандрини, узнав, что речь идет о спасении жизни осужденного, кстати вспомнил, что его зятю Пьетро тоже пришлось расплачиваться за другого, и гнал вовсю.
      Дорогу он знает как свои пять пальцев. Господа могут ему довериться. Он домчит их за полчаса. Слово Сандрини.
      Не вписавшись в последний поворот, автомобиль мягко опрокинулся в кювет.
      Со дня вынесения приговора Лазаря каждую вторую ночь терзал один и тот же кошмар...
      Его вырывали из забытья удары молота. В камеру вползал грязно-серый рассвет.
      Перед ним строго и торжественно стояли мужчины в черном. Один из них, восково-бледный, был в куртке; второй - в одеянии священника; у третьего, с румяным лицом, был твердый целлулоидный воротничок; четвертый походил на мэтра Маршана, его адвоката, но словно съежился до неузнаваемости - этакий Маршан-пигмей...
      Один из вошедших, худющий - кожа да кости, - официально-безразличным тоном провозглашал: "Ваше прошение о помиловании отклонено..."
      Священник говорил: "Мужайтесь,сын мой..."
      Человек с румянцем, отвернувшись, извлекал из продолговатого черного ящика лязгающие инструменты: ножницы, машинку для стрижки волос. Потом он молвил: "Час настал..,", и последний удар молота, доносившийся из-за двери, ставил завершающую точку.
      В эту ночь Лазарю, который долго маялся от бессонницы, наконец приснился сон: будто он лежит на залитой солнцем поляне, подложив руки под голову, и смотрит в бескрайнюю синеву неба, и ласковое журчанье ручейка убаюкивает его...
      Его вырвала из забытья легшая на плечо тяжелая рука. В камеру вполз рассвет аспидно-серного цвета. Перед ним строго и торжественно стояли мужчины в черном. Один из них, с румяным лицом, был в куртке; другой - в одежде священника; третий был восково-бледен; четвертый отдаленно походил на мэтра Маршана, но он был рыжий и под метр восемьдесят ростом.
      Один из вошедших, с удлиненным румяным лицом, официально-безразличным тоном провозгласил:
      - Ваше ходатайство о помиловании отклонено... Священник сказал:
      - Будьте мужественны, сын мой...
      Бледный худой человек, отвернувшись, извлек из продолговатого красного ящика лязгающие инструменты: машинку для стрижки волос, ножницы. Потом он промолвил:
      - Час настал... - И голос его, хоть и тихий, перекрыл свежий говорок ручейка.
      Лазарь был ошеломлен. Конечно,он знал, что этот час рано или поздно придет. Более того, он ожидал его прихода раньше и давно приготовился к этому... И все равно отреагировал, как напуганный ребенок, как больной, которого привезли на каталке к операционному столу. Подтянув одеяло к подбородку, он вжался в холодный угол стены. Сердце беспорядочно толкалось в ребра, от внезапно нахлынувшей слабости отнялись члены. К горлу подкатила тошнота. Еще немного - и он замарал бы свои холщовые штаны... Первая отчетливая мысль была о Лежанвье.
      - Сволочь! - процедил он сквозь стиснутые зубы. - Сукин сын!
      Перед его глазами возник адвокат, каким он видел его в последний раз: обрюзгший, желтый, но слушающий его с вниманием. Тогда Лазарь был готов поклясться, что сумел разжалобить Лежанвье и тот, пока не стало поздно, откажется от своих прежних показаний, признается, как все было на самом деле...
      Ну все, баста! Зажравшийся сукин сын приперся умостить свой толстый зад по ту сторону решетки только ради того, чтобы внушить ему напрасные надежды, позлорадствовать над его агонией... Несмотря на заступничество Жоэллы, несмотря на собственную нечистую совесть...
      - Сюда, сынок, да поживее! - (Человек-скелет оказался добродушным жизнелюбом.) - Садись сюда и не шевелись! -продолжал он отеческим тоном. Мы и так опаздываем...
      Видно, такова была его - что и говорить, весьма своеобразная - манера подбадривать приговоренных...
      Лазарь тяжело опустился на указанный ему стул. Когда ножницы начали отгрызать ворот его рубашки, он вздрогнул.
      Великий Лежанвье с его пресловутой честностью! Великий Лежанвье с его врожденным чувством справедливости! Худший из садистов, ослепленный навязчивой идеей, старый ревнивец, жаждущий мщения...
      - Не шевелись, сынок! Уж скоро конец... Лазарь не сомневался в этом.
      - Предположим, вы отстрижете мне кусок уха или преждевременно перережете горло! Что вам за это будет, папаша? Благодарность или выговор?
      - Выговор, сынок, выговор!.. Наклони-ка голову сюда... Вот так, мил человек, спасибо...
      Лазарь послушно наклонял голову: старик пришелся ему по душе. При других обстоятельствах он мог бы с ним подружиться.
      Потом он задал вопрос, которому сам же первый и удивился:
      - Скажите, а... мэтра Лежанвье случайно нет поблизости? -Слово "мэтр" далось ему с трудом. - Мне надо... э-э.., переговорить с ним.
      Последняя и единственная надежда. "Умилостивить госпожу Немезиду у подножия эшафота", - мысленно закончил он, усмехаясь про себя.
      Ему безликим официальным тоном ответил тучный официальный господин:
      - Поверьте, я искренне сожалею, Лазарь. Но мэтра Лежанвье вчера вечером свалил сердечный приступ. Он уже ничем вам не поможет.
      Так вот в чем дело!
      - Вы хотите сказать, он отдал концы?
      - Нет, но...
      - Его пытаются откачать?
      - В общем да.
      - Что за несправедливость! - первый раз в жизни справедливо возмутился Лазарь. (Первый и последний!)
      Утих лязг ножниц и стрекот машинки, и теперь было слышно лишь набожное бормотание священника, вверяющего Господу черную душу приговоренного.
      Лазарь согласился выпить последний стаканчик рома и даже посмаковал его, хотя и не любил рома. Зато с негодованием отказался от протянутой ему пачки "житан":
      - Ах, нет, только не эту пакость. Засуньте их сами знаете куда!..
      Вот так, с воспоминанием о небесной синеве перед глазами, с нёбом, возбужденным терпким ромом, в рубахе без ворота, с выстриженным затылком, с руками, накрепко связанными пеньковой веревкой, пылающий снаружи и заледеневший внутри, поддерживаемый одним и подталкиваемый другим, Лазарь выбрался на утренний холодок, услышал, как часы бьют четверть шестого (выходит, ему еще пожаловали пятнадцатиминутную отсрочку!), споткнулся, выругался, произнес: "Аминь!" - и с запозданием - с большим запозданием, уже у подножия черного эшафота, чей худосочный силуэт мелькнул на фоне тусклой позолоты распятия, - убедился, что правосудие и впрямь слепо.
      - Клянусь вам, я невиновен! Клянусь вам перед Богом, это не я... Клянусь вам... Клянусь...
      Лестница все не кончалась, и каждая последующая ступенька казалась вдвое выше предыдущей.
      - Клянусь вам, я не убивал ее! Это Лазарь... Лазарь! Помост.
      Бледный рассвет.
      Люди внизу. Репортеры. Любопытные. И среди толпы, наверное, Жоэлла, Билли, Дото...
      А может быть, и Лазарь?
      Приговоренный почувствовал, как его хватают за руки и за ноги, толкают на качалку.
      - Это не я! Это не я! - Его безумный вопль перекрыл даже фабричный гудок. - Это не я! Это Лазарь, Лаз...
      Щелчок, свист.
      Нож гильотины упал на Лежанвье, вырывая его из липких объятий кошмара.
      Жоэлла и мэтр Маршан первыми вошли в комнату с белыми стенами. За ними следовали Билли и священник. Было уже почти шесть утра, но раньше прийти они не могли.
      - Все... Все кончено, В.Л.! - сказала Жоэлла, досадуя на себя за недостаток деликатности. - Зато я привела отца Ландри, который присутствовал при последних минутах жизни Лазаря... У него есть для тебя важное сообщение... Говорите, отец мой. Говорите быстрее...
      Отец Ландри заговорил глухим голосом, с трудом преодолевая смущение:
      - Лазарь, да упокой Господь его душу, перед тем как заплатить жизнью за свои прегрешения, простил вам, сын мой. - ("Сын мой! Сынок! Интересно, по какому праву священники и палачи разговаривают одним и тем же отеческим тоном?" - хмыкнул про се6я мэтр Маршан.) - Боюсь, я не смогу дословно передать вам сказанное им, но постараюсь... В действительности Лазарь, перед тем как отдать богу душу, сказал вот что:
      - От лекарей я знал, что моя жена - вторая, чахоточная, - не дотянет до Нового года. Так что вскорея мог бы жениться на Жоэлле - это был вопрос месяцев, а то и недель. По несчастью, Диана после моего глупого - на подушке - признания тоже это знала... В тот вечер она была словно бешеная, требовала, чтобы я отказался от малышки, чтобы мы уехали вместе... Она вцепилась в меня, грозила своей пушкой, того и гляди, пальнула бы... Мэтр, снимаю перед вами шляпу! После истории с моим оправданием я думал, что взял вас за горло, но настоящая хватка - у вас!.. Я не раз повторял вам, что вы мне нравитесь, и вот вам подтверждение: я раскалываюсь, вместо того чтобы унести свой секрет с собой в могилу... Так что бросьте расстраиваться, папаша, и снова надевайте адвокатскую мантию... Вы не могли этого предвидеть, но благодаря вашему лжесвидетельству правосудие свершилось над дважды убийцей!
      "Правосудие действительно свершилось, но каким извилистым путем, размышлял мэтр Маршан. - Да, что бы там ни говорили, а неповоротливость замечательное свойство судебной машины..."
      Жоэлла, подойдя к кислородному тенту, схватила Лежан-вье за руку.
      - В. Л.! - вскричала она, словно эта ледяная рука обожгла ее. - Папа!
      Лежанвье не ответил.
      Он умер в пять утра.
      То есть на четверть часа раньше Лазаря.
      Совершенно напрасно терзаясь угрызениями совести.
      В одиночестве.
      Без отпущения грехов.
      Ментона, 1958-1959 гг.