Андрей Кожухов

      - А ты? - обратился он к Жоржу более мирным голосом.
      - Семен Шигаев. Тоже домой иду.
      - Братья? - поинтересовался полицейский.
      - Да, братаны, - объяснил Жорж, сообразив, как мало сходства у него с Андреем.
      Тем временем у ворот скопился народ, ждавший своей очереди.
      - Ступайте! - сказал полицейский, беспомощно махнув рукой.
      Андрей перебросил свой мешок через плечо и двинулся, радуясь, что инцидент кончился. Но тут другой полицейский - худой, со злым, покрытым оспой лицом, до сих пор не принимавший участия в происходившем, - наклонился к своему сангвинику-товарищу, старшему чином, и стал ему что-то нашептывать, указывая на злополучные сапоги Андрея.
      - Стой! - крикнул он Андрею. - Тебя в участок свести нужно.
      Жорж тоже остановился. Он не сомневался, что теперь все погибло.
      - Зачем в участок? - отвечал Андрей. - Я не пьян, и паспорт мой как следует быть.
      - Уж там рассудят! Наше дело останавливать вашего брата.
      - По какой же причине?..
      - Это уже нам знать!
      Дело принимало нехороший оборот. Справиться с такими двумя балбесами было бы легко, но бежать и скрыться среди бела дня представляло большие затруднения.
      Быстро обозревая местность и обдумывая, как поступить в случае крайности, Андрей между тем громко протестовал против такого обращения с человеком при паспорте и хвастал своими хорошими местами и хозяевами, которые дадут ему самые лучшие рекомендации.
      - Семен, - обратился он к Жоржу в пылу справедливого негодования, ступай-ка да попроси управляющего господина Архипова, чтобы пришел сейчас сюда. Близехонько, - объяснял он полицейским, называя одну из соседних улиц.
      Ему хотелось услать Жоржа. Один он чувствовал бы себя гораздо лучше, и во всяком случае его положение было бы не хуже.
      Полицейские, казалось, ничего не имели против этого, так как в их инструкциях подобный казус не предвиделся. Но Жорж не двигался с места. Он понял маневр Андрея, естественный и совершенно основательный с "деловой" точки зрения, но он не мог уйти, оставив Андрея одного в беде.
      - Нет, лучше не ходить, - сказал он. - Ефим Гаврилыч с норовом. Он рассердится, коли его из-за пустяков тревожить.
      Андрею невозможно было настаивать.
      - Ведите нас в участок, коли так, да скорее. Потому нам некогда.
      Прежде чем предпринять что-нибудь, необходимо было оставить это место, потому что у ворот скопилось уже довольно много прохожих и зевак.
      - Дожидайся дозора, - коротко ответил полицейский. - Нам из-за вас службу бросать не приходится.
      - Ладно!
      Они отошли и, усевшись неподалеку на земле, закурили трубки.
      Разочарованные в своих ожиданиях любопытные разошлись. Даже полицейские перестали обращать на них внимание. Но дозор мог прийти с минуты на минуту, и нельзя было терять драгоценного времени.
      Жорж шепнул своему другу, выпуская клуб дыма:
      - Сунь негодяю десятирублевку.
      Андрей кивнул головой. Он и сам стал подумывать о подкупе. Выбрав минуту, когда никого не было около, он сказал:
      - Сколько возьмете, чтобы отпустить нас с богом?
      - А сколько дашь? - был стремительный ответ.
      - Вот сколько, - отвечал Андрей, показывая кучку медяков.
      Предложить большую взятку при таких обстоятельствах значило бы возбудить подозрение и погубить все.
      - Мало! Нас двое. Давай рубль.
      - Вишь ты! Да у меня таких шальных денег в заводе нет. Берите гривенник. Я бы и этого не дал, да недосуг мне ждать.
      Однако у него не хватило хладнокровия торговаться дольше. Он увеличил взятку, и оба очутились на свободе.
      В первой же деревушке они наняли телегу и к обеду добрались до станции. Давид был уже там и известил их, что все в порядке и что шпионов не видать. На этот раз Андрей настоял, чтобы приятная компания разбилась. Они купили себе каждый отдельно билеты и заняли места в разных вагонах, уговорившись на промежуточных станциях не признавать друг друга, а встретиться, только достигнув места назначения.
      Глава VII
      У СЕБЯ ДОМА
      Таня сидела у себя в комнате в самом угнетенном настроении после трех дней мучительной нравственной пытки, когда Давид явился с известием, что Андрей приехал в Петербург здрав и невредим и часа через два будет дома. Он сделал это по поручению Андрея, который не мог прямо явиться к Тане из-за процедуры переодевания.
      К удивлению Давида, Таня не обнаружила никакой радости. Она бросила на него удивленный, испытующий взгляд, как будто он привез самые неприятные вести, которым она ни за что не хочет верить.
      - Кто вам сказал? - спросила она недоверчиво.
      - Да никто. Мы с ним вместе приехали из Дубравника. Уверяю вас, то был ваш Андрей - настоящий, живой, а не его призрак, - возразил Давид улыбаясь.
      Тут только Таня как будто очнулась от оцепенения и дала волю радости и ликованиям.
      Она была уверена, что Андрей погиб. Положительных фактов у нее не было, но она уже приготовилась к своему несчастью и старалась не поддаваться обманчивым надеждам, чтобы известие об его аресте не подкосило ее окончательно.
      Таня, конечно, не ждала от него писем из Дубравника. Но она взяла с него слово, что он аккуратно каждый день будет посылать ей какую-нибудь газету, причем адрес на обложке будет написан его рукой, и она будет знать по крайней мере, что он не арестован.
      Андрей добросовестно исполнял свое обещание. Ежедневно в одиннадцать часов Таня получала номер "Листка" - самой реакционной и, значит, самой благонамеренной газеты, выходившей в Дубравнике. Этот "Листок" доставлял ей одной больше радости, чем всем подписчикам, вместе взятым. Получение газеты сделалось для нее главным событием дня. Она волновалась к приходу почтальона и впадала в отчаяние, если драгоценная газета запаздывала и приходила не утром, а после обеда.
      Но за последние три дня она не получала ее вовсе. Катастрофа в доме Заики, погубившая все планы и надежды, казнь друзей и все, что следовало затем, до такой степени потрясли Андрея, что он прекратил свою немую переписку. К тому же он каждый день, почти ежечасно, собирался ехать в Петербург и вследствие этого не придавал большого значения такому ничтожному, как ему тогда казалось, упущению. Людям, находящимся в огне, трудно себе представить то мучительное беспрерывное беспокойство, которое испытывают далекие друзья, пребывающие в сравнительной безопасности. Кроме того, Андрей знал, что Жорж писал Тане и, значит, известил ее, что они оба живы.
      Жорж действительно писал. Но его письмо далеко не успокоило ее. Оно было написано второпях, и Жорж не имел времени прибегнуть к шифру или химическим чернилам. Ему нужно было распространиться о многом: и о том, что задерживало Андрея, и об общем положении дел, и о надеждах на скорое возвращение. Он излагал это в очень туманных выражениях, с такими оговорками и околичностями, с таким обилием намеков и аллегорий*, что в результате получилось послание, ясное как божий день самому Жоржу, но совершенно непонятное для Тани. Она не могла в нем разобраться и не знала, какую фразу нужно понимать в прямом, какую в переносном смысле. Долго она ломала голову над загадочным письмом, но в конце концов все-таки не поняла из него: задержан ли Андрей делами, которые он думает скоро покончить, или же он попался, но друзья его сильно надеются, что все сойдет благополучно. Насколько надежды друзей основательны, об этом ей предстояло догадываться самой.
      ______________
      * Аллегория - иносказание.
      От самого Андрея между тем - ничего. Весь день она в лихорадке прождала газету, которая объяснила бы ей смысл письма Жоржа. Но "Листок" не пришел ни в тот день, ни на другое утро, ни на следующий день. Газеты тем временем были полны сенсационных известий из Дубравника. Андрей сделался любимым героем репортеров. Сообщали, что он арестован то в одном, то в другом доме, то на улице, то на вокзале. Краткое описание примет часто совпадало с наружностью Андрея. Подробно и с большим драматическим эффектом описывалась сцена ареста. Одна газета сообщала из достоверных источников, что арестованный наконец сознался, кто он; другая - что его личность удостоверена подавляющими уликами; третья - что он уже отправлен под строгим конвоем в Петербург.
      Количество таких арестов доказывало только, с каким неистовством охотились за Андреем. Не могли же его арестовать в нескольких местах одновременно. С другой стороны, возможно ли, чтобы он, будучи на свободе, не дал бы ей как-нибудь знать о себе? Каждая новая телеграмма в газетах казалась ей более знаменательной, чем предыдущая, и уже несомненно верной, несмотря на то что все предыдущие телеграммы оказывались уткой. Чтение газет превратилось для нее в настоящую пытку. И все-таки она читала с жадностью все, что могла достать. Газеты ворохами валялись по комнате, превратившейся в какую-то контору редакции.
      Три дня, проведенные в такой тревоге, отразились на ней, как серьезная болезнь. Она побледнела и похудела, глаза горели лихорадочным блеском. По ночам ее беспокойный сон прерывался страшными кошмарами.
      - Он просто чудом выбрался из этого ада! - воскликнула она, когда Давид рассказал ей о последнем приключении Андрея.
      - Правда, они охотились за ним по пятам! - ответил Давид. - Теперь на вас лежит священная обязанность удержать его от участия в подобных делах по крайней мере месяцев на шесть. Он слишком много рисковал. А главное, не отпускайте его из Петербурга ни под каким предлогом.
      - Постараюсь, - сказала Таня с улыбкой. - Но боюсь, что и здесь ему далеко не безопасно.
      - Во всяком случае, безопаснее, чем в другом месте, - отвечал Давид.
      - Кстати, - встревожилась она, - где вы их оставили? Не на вокзале, надеюсь?
      Давид объяснил ей, что распрощался с Жоржем и Андреем, перед тем как они взобрались на конку, которая почти довезет их до конспиративной квартиры.
      - До конспиративной квартиры? - протянула Таня разочарованным голосом. - Он там надолго застрянет, я в этом уверена.
      - Нет, нет, Жорж останется вместо него и сообщит все сведения товарищам. Андрей обещал, что не пробудет ни минуты дольше, чем необходимо.
      - Он обещал? - переспросила Таня и лицо ее просветлело.
      За такое обещание она моментально простила ему все перенесенные муки.
      - Как мило было с вашей стороны прийти ко мне с такой вестью! - сказала она Давиду.
      В ее сердце фраза эта звучала несколько иначе: "Как мило было с его стороны поручить Давиду известить меня!"
      Уходя, Давид попросил ее передать Андрею какое-то поручение. Она кивнула головой в знак согласия, но, как только Давид исчез, забыла решительно обо всем - и об нем и об его поручении - и, спрятавшись за занавеску, впилась в окно, из которого можно было видеть улицу во всю ее длину.
      Мысль, что Таня, вероятно, беспокоится о нем, впервые сверкнула в голове Андрея, когда он подъезжал к Петербургу. Но он не подозревал, что она пережила за эти дни. Когда он просил Давида предупредить ее, он просто имел в виду задержать ее дома на случай, если бы она собиралась куда-нибудь.
      Но как только он нанял извозчика, лихорадка ожидания охватила его и росла по мере того, как он приближался к хорошо знакомой ему улице. Они быстро проехали центральные части города, и колеса катились уже по мягкому ровному дереву длинного моста. Как великолепно сверкала река в этот прекрасный весенний день! Черный пароход, быстрый и стройный, несся по реке и нырнул под мост, согнув предварительно вдвое свою высокую черную трубу, которая затем мгновенно выпрямилась по другую сторону моста, как бы по собственному желанию. Большая деревянная баржа двигалась в том же направлении, и молодой красивый парень в красной рубахе с расстегнутым воротом толкал ее длинным шестом, между тем как его товарищ на руле лениво напевал что-то.
      Колеса громко затрещали и с шумом покатились по неровной каменной мостовой. Теперь уже недалеко. Вот и полукруглый Кронверкский проспект. Каждый дом, каждая лавка, каждое дерево, казалось, приветствовали его как старого знакомого в этом тихом, мирном уголке, где он провел самые счастливые месяцы своей жизни. Радужные воспоминания этих дней ворвались ему в душу и прогнали мрачные образы и тяжелые впечатления того ада, из которого он только что выбрался. Он хотел верить, и ему верилось в ту минуту, что его возвращение на старое место, к Тане, означает также возврат к их старому счастью, к их скромной общей работе, доставлявшей им так много радостей.
      Когда он увидел в окне неподвижную фигуру Тани, ее улыбку и сияющие глаза, когда он взбежал по лестнице и схватил ее в свои объятия, все его планы и соображения, царь и конспирация - все исчезло в высшем счастье взаимной любви.
      - Дорогой мой! - шептала она. - Я думала, что больше не увижу тебя!
      - И напрасно ты так думала, - отвечал он с улыбкой. - Ведь я сказал, что вернусь жив и невредим, и вот я опять с тобою!
      Да, вот он, ее герой, любимый, бесстрашный, вырвавшийся из тысячи опасностей, которым подвергался ради их общего великого дела. Она с трудом верила, что он снова с нею; надолго ли - об этом она не хотела спрашивать.
      Он сидел в кресле, и она у него на коленях.
      - Расскажи, как тебе жилось без меня? - спрашивал Андрей. - Дитя мое, ты так похудела и так бледна. Здорова ли ты?
      - Я была не совсем здорова, но это пустяки. Об этом теперь не стоит говорить.
      Она слегка коснулась своих тревог и со смехом рассказала про хитроумное письмо Жоржа, допускавшее такое широкое толкование.
      Но из ее слов Андрей догадался, что одно время она считала его погибшим, и сразу понял все остальное.
      - Прости меня, родная. Только теперь я вижу, как я виноват перед тобою! - воскликнул он.
      - Ничего! - прервала она его. - Это может случиться со всяким. Мало ли что, - приходится иногда уезжать из города, скрываться где попало, и, наконец, у тебя и времени не было подумать о таких мелочах. Было глупо с моей стороны тревожиться из-за пустяков. В следующий раз я буду терпеливее... - Но при одной мысли о вновь предстоящих бессонных ночах, ужасных кошмарах и бесконечном ожидании ее стоицизм рушился. - Нет, не хочу! - вскрикнула она, ухватившись за него. - Мы больше не будем расставаться. Зачем? Я всегда могу быть тебе полезной. Ведь ты не считаешь меня трусихой?
      Положив руки к нему на плечи, она отодвинулась, улыбаясь, чтобы он мог посмотреть ей прямо в лицо.
      - Нет, я не считаю тебя трусихой, - отвечал Андрей, целуя ее.
      - Не опасности страшат меня, - продолжала она. - Разве я думала о них, когда ты тут был со мною? Но неизвестность... Я никогда не сумею передать, что я выстрадала с тех пор, как ты уехал. Я только и жила ожиданием твоих газет. Глаза высмотрела. Но и получивши их, я не находила утешения, потому что говорила себе: кто знает, его могли арестовать через час после того, как он отправил мне газету... А дни и ночи, когда не было вестей! Чего я только не пережила! Чего только мне не представлялось! Ах, нехорошо, что я об этом говорю. Я знаю, ведь ты недолго усидишь на месте. Но только дай мне слово, что, какое бы ни предстояло дело, даже если оно будет серьезнее последнего, я приму в нем участие и стану делить с тобою опасности. Согласен?
      Заключительные слова она произнесла свойственным ей очаровательным тоном, в котором слышалась и нежность, и в то же время как бы вызов Андрея отказать ей в ее просьбе!
      Андрей ничего не сказал в ответ, в смущении глядя на ее прелестное доверчивое лицо. Она своим вопросом сама рассеяла волшебные чары счастья, отуманившие его голову. Он вспомнил последнее утро, проведенное в Дубравнике на квартире Ватажко, и великий обет, взятый им на себя в тот день... Он обреченный человек! Обыкновенные человеческие радости, и счастье, и любовь не для него. В деле, на которое он пойдет, не может быть товарища, и впереди ничего не предвидится, кроме могилы.
      Открыться ей теперь же - вот все, что он может сделать в ответ на ее просьбу. Но он молчал. Закаленный в суровой школе конспираторов, он, однако, колебался теперь и весь затрепетал, когда настал момент вонзить нож в сердце горячо любимой жертвы.
      - Андрей, голубчик, в чем дело? Отчего ты так странно смотришь? Ты не согласен? Ты боишься, что я постоянным страхом за тебя буду тебе мешать? Но ты ошибаешься. Ведь я не полюбила бы тебя, если бы ты не был тем... тем, что ты есть! Когда мне рассказывали об опасностях, которым ты так бесстрашно подвергался, то я, хоть и трепетала за тебя, но вместе с тем была счастлива и гордилась тобой! "Так похоже на моего Андрея!" - думала я. Нет, я не буду тебя удерживать.
      - Я в этом не сомневаюсь, родная моя! - сказал Андрей, целуя ей руки.
      - Но отчего же ты так смутился? Может быть, ты меня уже не так любишь и тебе не всегда хочется быть со мной?
      - Не так люблю?! Что ты говоришь! - вскричал Андрей.
      Она улыбнулась, потом весело рассмеялась.
      - Можешь, пожалуй, оставить при себе свои специальные возражения. Только знай наперед: когда будешь собираться в новую экспедицию, ты от меня не отделаешься. Покамест не будем об этом разговаривать. Расскажи лучше обо всем, до мельчайших подробностей, что было в Дубравнике. Не скрывай ничего, я хочу знать все, что тебе пришлось испытать.
      Ей показалось, что напоминание о Дубравнике вызвало внезапную грусть в Андрее. Она знала, что коснулась тяжелых событий, но ей хотелось ему доказать, что у нее крепкие нервы.
      Андрей же обрадовался, что роковое личное объяснение таким образом откладывалось. Да и к чему торопиться? Почему не дать себе отсрочки, не оттянуть, если не на несколько дней, то хоть до завтра? Никто не упрекнет его за эту последнюю минуту мирного счастья.
      Он рассказал ей про Дубравник, не доставив ей, однако, случая показать крепость своих нервов. Имея в запасе страшный для нее удар, он теперь употреблял все усилия, чтобы не причинить ей страданий изображением того, что уже свершилось.
      Он едва коснулся казни, заметив, что об этом она, конечно, прочла в газетах, и распространился главным образом о собственных приключениях, казавшихся особенно забавными теперь, когда опасность миновала.
      Таня обратилась вся в слух. Но ухо ее не было обмануто развязностью его рассказа. Когда Андрей кончил, радуясь, что ему удалось ее развлечь, она прижалась к нему и пристально стала всматриваться в его глаза.
      - Андрей, ты что-то скрываешь от меня, - произнесла она с расстановкой, - что-то очень важное и очень тяжелое для тебя. Скажи, в чем дело! Я хочу взять на себя часть твоих страданий. Поверь, тебе лучше станет, когда ты выскажешься.
      Но в этом Андрей вовсе не был уверен, хотя притворяться перед Таней ему было уже не под силу.
      Помолчав немного, он наконец собрался с духом.
      - Таня! - заговорил он. - Ты угадала. Я решился идти на царя.
      Сперва она его не поняла.
      - Разве ты и прежде этого не делал? - спросила она.
      Она подумала, что слова Андрея относятся к вопросу о борьбе с деспотизмом на политической почве - вопросу, так волновавшему тогда революционные кружки.
      Он разъяснил ее недоразумение в нескольких словах ясно и точно, не оставляя места ни сомнениям, ни надеждам.
      Теперь удар попал ей прямо в сердце. Таня переменилась в лице. Рот ее конвульсивно сжался, как будто у нее захватило дыхание от внезапного падения с высоты.
      - О боже! - вырвался из ее груди мучительный стон. Она схватилась за сердце, но тотчас же беспомощно опустила руки на колени.
      Сухими, горячими глазами перебегала она от одного предмета к другому, останавливаясь на них с удивлением и бесцельным выражением. "Так вот она, награда за все муки ожидания!" - казалось, говорил ее одичалый взгляд и весь ее съежившийся облик.
      Андрей подошел и взял ее за руку. Но Таня была безучастна и даже не посмотрела на него.
      - Таня, - наклонившись над нею, заговорил он, - можешь выслушать меня? Мне хочется убедить тебя... объяснить, как и почему я пришел к такому решению.
      Его голос пробудил ее. Она быстро повернулась к нему и нервно вцепилась пальцами в его руку.
      - Да, да! Говори. Я спокойна, я слушаю. Я хочу знать твои доводы, торопливо отчеканивала она.
      Надежда мелькнула в ее голове. Если можно обсуждать, то дело, значит, еще не окончательно решено.
      Андрей рассказал ей, как и почему пришел он к своему решению. На этот раз он не щадил ее в своем описании возмутительных подробностей казни и не менее возмутительных подробностей суда. Ему хотелось возбудить в ней то же чувство негодования, какое он сам испытал при виде этих ужасов.
      Но он потерпел полное фиаско*. Таня оставалась холодной, равнодушной. То, что минуту тому назад пронзило бы ей сердце, теперь отскакивало от нее, как стрела от кольчуги.
      ______________
      * Фиаско - неудача, провал.
      "Но все это ведь кончилось, и непоправимо. Какую же оно имеет связь с твоим решением?" - казалось, вопрошали ее глаза и неподвижное лицо.
      Она заняла позицию не слушателя, а бойца, отстаивающего то, что ему дороже всего на свете. А он боролся за верность своему идеалу - за то, что ему было дороже жизни, дороже счастья.
      - К тому же я убедился, - продолжал Андрей, как бы отвечая на немые возражения Тани, - что эти ужасы представляют лишь слабый отблеск того, что происходит у нас не с десятками, а с тысячами и миллионами людей, и что конца не будет этим страданиям, покуда мы не подорвем, не опозорим, не уничтожим силу, которая создает их.
      Он говорил много и сильно в том же духе, согретый огнем глубокого убеждения. Он надеялся убедить ее и разжечь в ее сердце пламя, пожиравшее его. Ему удалось только слегка подействовать на ее ум.
      - Хорошо. Но почему же именно ты должен взять на себя это дело? спросила она все тем же тоном упрямого недоумения.
      - А почему же не я, дорогая Таня? Я сам пришел к такому решению - я же должен его выполнить. Если завтра кто-нибудь другой явится с тем же предложением, я охотно уступлю ему место. Я не принадлежу к честолюбцам, предпочитающим славную смерть скромной гибели, выпадающей на долю большинству из нас. Но не каждый день делаются такие предложения, и не всякому можно доверить их выполнение. Меня, конечно, выберут скорее, чем другого.
      "Выберут! Выберут! Выберут! - как молотом ударяло по голове Тани. Стоит ему заговорить, и все будет кончено!"
      Картина радостей, изведанных ею в этих самых стенах до поездки Андрея в ужасный Дубравник, пронеслась в ее памяти, точно райское видение. Она не могла добровольно отказаться от счастья, когда оно снова было так близко. Вся ее молодая природа возмущалась против такой жертвы. Она должна отговорить его от этого решения и таким образом спасти и его и себя.
      Она употребила над собою чрезвычайное усилие, чтобы привести в порядок свои мысли, прежде чем сделать новую попытку: в голове у нее все перепуталось. Но она надеялась на его доброту, на то, что он не воспользуется ее замешательством и постарается взглянуть на дело с ее точки зрения. Она была уверена, что в сущности правда на ее стороне.
      Она взяла его за руку и с мольбой посмотрела ему в глаза.
      - Андрей, обдумай хорошенько, - сказала она. - Не довольно ли убийств и кровопролития? Чего, кроме еще больших ужасов, мы добьемся? Виселицы и опять виселицы! И конца им не будет! Я много думала об этом за последнее время, и сердце мое исстрадалось при виде беспощадного избиения всего, что есть лучшего и благородного у нас. Не лучше ли вернуться к другим средствам - к пропаганде в народе, а на высшую политику махнуть рукой? Я плохо выражаюсь, но ты понимаешь, что я хочу сказать...
      - Да, я понимаю, - сказал Андрей и затем вдруг спросил: - Не можешь ли ты мне сказать, когда именно ты обо всем этом думала? Не в прошлую ли среду?
      - Не припомню. Зачем ты это спрашиваешь?
      - Простое любопытство, - отвечал Андрей. - В тот самый день при виде возвращавшейся с казни равнодушной толпы я задавал себе те же вопросы, и много горьких мыслей передумал я. Наша миссия очень тяжелая, но мы должны выполнить ее до конца. Что бы выиграла Россия, если бы мы не отплачивали ударом за удар, а продолжали обучение и пропаганду в деревушках и закоулках, как советует Лена? Правда, нас бы не вешали. Но что тут хорошего? Нас бы арестовывали и ссылали в Сибирь или оставляли бы гнить в тюрьмах по-прежнему. Мы не оказались бы в лучшем положении, чем теперь, и ни одного лишнего дня, ни одного лишнего часа нам не дали бы посвятить народному делу. Нет, нам не дадут свободы в награду за примерное поведение. Мы должны бороться за нее всяким оружием. Если при этом нам придется страдать - тем лучше! Наши страдания будут новым оружием в наших руках. Пусть нас вешают, пусть нас расстреливают, пусть нас убивают в одиночных камерах! Чем больше нас будут мучить, тем больше будет расти число наших последователей. Я хотел бы, чтобы меня рвали на части, жгли на медленном огне на лобном месте! закончил он полушепотом, впиваясь в нее сверкающими глазами.
      Таня с ужасом почувствовала, что почва уходит из-под ее ног. Она не знала, что сказать, что делать. А уступить было слишком ужасно.
      - Подожди минутку... Андрей, дорогой! - вскричала она, схватив его за руку, как будто он собирался тотчас же ее покинуть. - Одну минуту. Мне нужно тебе сказать что-то... что-то очень важное. Только я забыла, что именно. Все это так мучительно, что у меня голова пошла кругом... Дай мне подумать...
      Она стояла возле него с опущенными глазами и с поникшей головой.
      - Я буду ждать, сколько хочешь, родная, - сказал Андрей, целуя ее похолодевший лоб. - Оставим этот разговор на сегодня.
      Она отрицательно покачала головой. Нет, она найдет, она сейчас же вспомнит, что ей хотелось ему сказать.
      - Крестьянство, верующее в царя... нет, не то!.. Та часть общества, которая остается теперь нейтральной... Не то, опять не то!
      Вдруг она задрожала всем телом, и самые губы ее побледнели. Она нашла свой великий аргумент, который был ей оплотом, и увидела, как он был слаб и в то же время как ужасен!
      - Что будет со мною, когда они убьют тебя! - вырвалось у нее, и, закрыв глаза рукою, она откинула голову назад.
      - Бедное дитя мое, моя голубка! - воскликнул Андрей, сжимая ее в своих объятиях. - Я знаю, как тяжел твой крест, я знаю, что остающимся в живых хуже приходится, чем тем, которые идут на гибель. Но, поверь, и мне не легко. Жизнь мне дорога, особенно с того дня, как ты меня полюбила. Горько бросать ее, расставаться с тобою и идти на казнь, между тем как я мог бы быть так счастлив! Я дорого бы дал, чтобы чаша сия миновала нас. Но она не минует. Удар должен быть нанесен. Отказаться от нападения из-за любви к тебе? Да я чувствовал бы себя трусом, лжецом, изменником нашему делу, нашей родине. Лучше утопиться в первой попавшейся грязной луже, чем жить с таким укором совести. Как мог бы я это вынести и что сталось бы с нашей любовью? Прости, дорогая, за боль, которую я причиняю тебе. Но подумай только, что значат все наши страдания, если нам удастся хоть на один день ускорить конец всем ужасам, окружающим нас?
      Андрей говорил упавшим голосом, переходившим часто в шепот. Он утомился в неестественной борьбе и не мог продолжать ее долее. Теперь он просил мира, пощады, и простые слова его смягчили сердце Тани и произвели в ней перемену, когда он меньше всего ожидал ее.
      В любовь женщины, когда она действительно любит, как бы романтично и экзальтировано ни было это чувство, всегда входит элемент жалости и материнской заботливости. Именно эту струну в Тане задел Андрей своим утомленным, обрывавшимся голосом. Он не убедил ее: вернее, Таня хорошенько не знала, убедил он ее или нет, потому что она забыла все его доводы. Но она сдалась. Она так глубоко его жалела, что не в силах была отягчать его участь своим сопротивлением.
      Лицо ее смягчилось. Глаза снова засияли любовью и нежностью, пока она дрожащей рукой ласкала его голову, лежавшую на ее коленях. Она успокаивала его кроткими, умиротворяющими речами, а мысленно награждала самыми нежными, ласкающими именами.
      Будущее представлялось ей мрачною бездною. Угадать, что последует за покушением, было ей так же трудно, как узнать, что ждет ее за гробом. Но зато она ясно видела, что ей следует делать теперь. Она была ему женой, сестрой, товарищем, и она должна по мере сил своих поддерживать его в его тяжелом испытании. Она решилась облегчить его участь, взяв на свои молодые плечи часть его бремени.
      Теперь она была гораздо спокойнее, и в ее грустных больших глазах не видно было слез. Но внутренне сердце ее обливалось кровью - не за себя уже. Скорбь о нем заслонила ее собственные муки.
      Глава VIII
      ДВА ПОКОЛЕНИЯ
      Андрей внес свое предложение. Оно было принято.
      Обширная и сложная машина заговора была пущена в ход и уже значительно подвинулась в своей таинственной работе.
      Однажды вечером, недели две спустя после его возвращения в Петербург, Андрей переходил Тучков мост, направляясь к Дворцовой площади. Он все еще проживал на старой квартире, но кое-какие симптомы указывали, что она уже не совсем безопасна и что, следовательно, пора переезжать. По этой же причине Андрей теперь сделал большой крюк, хотя мог бы значительно сократить себе дорогу, спустившись к Гагаринскому перевозу.
      Он шел к Репину и принимал все меры предосторожности, чтобы не привести за собою шпионов, которые могли вертеться около его дома. Репин просил его прийти по важному делу Андрея не удивило такое приглашение, и он сообразил, что оно, вероятно, касается "дела" вообще или его лично. Ему не раз приходилось вести с Репиным деловые разговоры.
      Репин приготовился к посещению Андрея и ждал его в своем кабинете, предварительно распорядившись никого не принимать. Лицо его было озабоченно и встревоженно, когда, усевшись за стол, освещенный двумя свечами в кованых медных подсвечниках, он рассеянно стал перебирать бумаги. Он хотел сделать Андрею одно предложение, которое горячо принимал к сердцу, и у него были веские основания, чтобы не откладывать дела в долгий ящик.
      Когда революционеры затевают какое-нибудь серьезное дело, то обыкновенно даже не принимающие участия в конспирациях догадываются, что готовится что-то.