Индия. История, культура, философия

Добычей Махмуда во время этой охоты были индусы и их храмы, чьи иконы оскорбляли его чувства, а их золото и драгоценности возбуждали его жадность. За грабительскими набегами газневидов последовали нападения их преемников гхоров, пришедших к власти в Афганистане, чьи кровавые священные войны (джихады) против индуистской Индии оставили после себя не менее горькое наследие общинной ненависти в сердцах и умах индийского народа. Жестокие нападения мусульман на «неверную» Индию в начале этой эпохи укрепили индусов в их видении мусульман как «чужеземцев», которые не менее грязны, чем «неприкасаемые», и гораздо более хищные. Настоящая пропасть недоверия, страха и ненависти, которая вскоре будет отделять население Индии от ее воинственных мусульманских правителей, впоследствии будет подрывать все попытки объединить субконтинент, чья политическая раздробленность с 1947 года частично отражает историческую несовместимость раннего периода мусульманско-индуистских взаимоотношений.

После 1206 года мусульманские султаны персидско-афганско-турецкого происхождения сделали равнины Дели своим домом на последующие три с четвертью века. Не менее тридцати пяти мусульманских султанов просидели в Дели на тронах пяти следующих одна за другой династий, управлявших царством, которое, как точно кто-то подметил, называли «деспотизм вперемежку с убийствами». Однако после того как мусульманские правители уже навечно осели на индийской земле, они начали поощрять доктрину нахождения общего языка со своими индуистскими подданными, которых уже больше не ставили перед крайним выбором – ислам или смерть. Подобно христианам и евреям, индусам позволили придерживаться своей веры, заплатив за это специальный поголовный налог для так называемых «людей книги», для тех, чьи частично разрешенные святые писания подняли их над статусом «неверных». Брахманы, конечно, не были рады тому, что им приходилось платить за привилегию оставаться подданными второго сорта в своей собственной стране! Все же это было лучше, чем смотреть в лицо жестокому выбору – обращение в ислам или смерть.

Со временем процесс культурного притирания и синтез – лингвистический, артистический, генетический смог стереть многие острые углы фундаментальной разницы между мусульманами и индусами. Большинство мусульман, которые к концу XIX века составляли приблизительно четверть населения Индии, были потомками перешедших в ислам индусов или детьми индуистских матерей. После многих веков проживания в Индии «братство» правоверных мусульман приобрело некоторые черты кастовой системы индуизма, особенно в отношении института брака. Шейхи, афганцы и мусульмане персидского или турецкого происхождения, предпочитали невест из своих собственных общин. В некоторых кругах мусульманские кулинарные обычаи также претерпели изменения. Ни одни чужеземцы не смогли противостоять влиянию Индии на их жизнь. Ненависть мусульман по отношению к индуистским иконам поутихла со временем, а также ввиду физической невозможности уничтожить каждую индуистскую статую на каждом храме в стране. Мусульмане вскоре уже пресытились жестами символического разрушения богов и богинь, большинство образов которых сегодня, в том случае если они датированы временами еще до прихода мусульман, имеют отбитый нос, руку или еще какую-либо сломанную конечность, отрубленную от каменного тела мечом разъяренного мусульманина много веков назад.

Последняя волна исламских завоевателей пришла в Индию из Средней Азии. Во главе этого вторжения стоял прямой потомок Чингисхана и Тамерлана по имени Бабур, «Тигр», основатель империи Великих Моголов. С 1526 по 1530 годы Бабур разгромил каждый султанат, который оказался на его пути, а также индуистскую армию раджпутов[11], которая посмела бросить вызов и попыталась остановить победоносный марш его войск. Рожденный для войны и власти, Бабур превратил Дели и Агру в две столицы империи, которую он подарил своим наследникам, Великим Моголам, правившим ею на протяжении последующих двух веков. Империя Моголов стала сильнейшей династией за всю историю Индии, номинально удерживая за собой трон вплоть до 1858 года, хотя на протяжении большей части последнего века своего правления Моголы уже выступали в роли марионеток британцев, маратхов[12] и афганцев.

Также как и в династии Маурьев и Гуптов, третий по счету император Моголов стал величайшим монархом в своей династии. Акбар «Великий» правил на протяжении почти полувека (1556-1605), и этот период стал высшей точкой в развитии «национального» просвещенного правления Моголов, однако еще не его территориального суверенитета. Акбар стал первым мусульманским монархом, инициировавшим всеобщую политику религиозной толерантности по отношению к индусам и добившимся расположения раджпутов посредством совместных браков, что привело к созданию мощных «национальных» альянсов. Он сидел на своем троне, сделанном из инкрустированного мрамора, как полубожественный монарх всех жителей Индии. Некоторые ортодоксальные муллы считали Акбара предателем Ислама, поднимая воинственный клич джихада против него. Императорский отряд слонов с легкостью подавлял эти восстания. Некоторые из главных советников Акбара были индусами, глава его налогового управления был рожден брахманом, его верховный военачальник был раджпутским принцем. Акбар лично выбирал своих ключевых помощников, щедро одаряя их землями, доходов от которых, обычно составляющих приблизительно треть всего выращенного на них урожая, с легкостью хватало на то, чтобы содержать отряды кавалерии от 500 до 50 000 всадников, готовых в любой момент выступить по первому же зову императора. Эта система доказала свою эффективность в деле обеспечения безопасности границ страны, одновременно расширив их за пределы Гиндукуша, включив большую часть сегодняшнего Афганистана в состав Дели-Агра-Фатехпур-Сикри империи. Фатехпур был новой столицей самого Акбара, созданной в ознаменование рождения его сына и наследника. Однако недостаток воды привел к тому, что город покинули немногим более чем через десятилетие. Призрачные, сделанные из песчаника, руины этого города, сохранившиеся до наших дней на Джайпурской дороге, к западу от Агры, могут служить напоминанием об эклектической гениальности Акбара и его мечте объединить индусов и мусульман в одном государстве.

Персидская поэзия и искусства добавили утонченности и яркости красок в придворную жизнь империи Моголов и ее городскую культуру в момент наивысшего расцвета – золотой эпохи империи, которая началась в XVII веке. Персидский стал официальным языком империи Моголов, заменив более грубый тюркский, барласский язык, который был родным языком Бабура. Персидский язык оставался официальным до 1835 года, когда его заменили английским. Подобно своим персидским соседям, индийские монархи обожали красоту, роскошь, чувственность, пышные зрелища и атрибуты власти. Великие Моголы потворствовали этим местным нравам, привлекая лучших персидских художников и мастеров для своих роскошных дворцов, где они сооружали мечети из жемчуга и инкрустированные драгоценными камнями троны в виде павлина посреди мраморных залов с фонтанами, на стенах которых были выгравированы персидские стихи наподобие таких: «Если на Земле и есть рай, то он здесь, он здесь, он здесь!». Шах-Джахан, «Император Мира», был самым экстравагантным из всех Могольских транжир. Его глубокие угрызения совести или чувство вины после смерти его любимой жены Мумтаз вылилось в построение Тадж-Махала, который стал поразительным по красоте доказательством великолепия могольского искусства в самом его апогее. Неудивительно, что много веков спустя уже другая полная экстравагантности империя – Голливуд – будет называть своих первых магнатов «могулами».

Тадж-Махал

emp1

Однако фатальной слабостью последних Могольских монархов стало не их расточительное транжирство, а возврат к политике узколобой исламской ортодоксальности. Миллионы голодающих индусов по крайней мере могли получить какое-то удовольствие, созерцая чужую роскошную жизнь Красного Форта в Агре или Тадж-Махала, но какую радость или удовлетворение могли испытывать индусские массы от возврата всеми ненавидимого поголовного налога на немусульман, который ввел император Аурангзеб (приблизительно в 1658-1707)? Или какое удовольствие они могли извлечь из его запрета на алкогольные напитки? Или на ремонт индуистских храмов? Падишах (император) завоевал больше недвижимости, чем кто-либо из его предшественников, однако Аурангзеб смог достичь этого только после того, как пробрался на свой трон через море крови своих братьев, вызвав также бурю индусского гнева в Декане, Раджастхане и на дравидийском юге. Он также объединил сикхов Пенджаба, так как ни один Могол не смог этого сделать ни до него, ни после него. Это произошло после того, как он схватил, замучил пытками и в конце концов отрубил голову девятому сикхскому гуру за то, что он отказался перейти в ислам, чем вызвал неимоверную ненависть сикхов, объединившихся против него.

Первый сикхский гуру, Нанак (1469-1538), основал сикхизм – миролюбивую смесь полученного в наследство своего собственного индуизма и ислама, который он познал от своего лучшего друга-мусульманина. Однако после того как Аурангзеб начал жестокие преследования сикхов, они начали вливаться в «Армию Чистых» (Кхальса), изменив свои имена с пассивных учеников (сикхи) на боевые львы (сингхи). Таким образом, в горниле ненависти к Моголам закалился воинственный сикхизм. Мечи этой самой могущественной из всех пенджабских воинствующих общин вначале были заточены против мусульман. Но после того как в середине 1984 года Индира Ганди отдала приказ индийской армии «освободить» Золотой Храм в Амритсаре, противостояние между индусами и сикхами стало одной из самых больших внутренних проблем современной Индии.

Сопротивление маратхов правлению Моголов, возглавляемое Шиваджи (1627-1680), отцом-основателем конфедерации маратхов, распространилось в течение полувека со дня смерти Шиваджи от Пуны, где оно началось, до окраин Дели, Калькутты и Мадраса. Как основатель индийского партизанского движения Шиваджи был осыпан бранью могольских генералов, называвших его «горной крысой», но его умелое упорство в бою могло сравниться только с его индуистской верой в свою родину. Шиваджи сделал Сварадж (самоуправление или свобода) своей мантрой, начав первое крупное восстание индусов против мусульманских монархов и их армий. Его последователи были настолько вдохновлены его пламенной «национально-религиозной» страстью, что Пуна будет оставаться главной колыбелью индийского национализма вплоть до конца девятнадцатого века. Брахманские пешвы (премьер-министры) Пуны управляли конфедерацией маратхов под номинальным контролем наследников Шиваджи. Необыкновенно проницательные пешвы были уникальной одновременно светской и религиозной династией, управлявшей Деканом на протяжении почти целого столетия, пока британцы не разгромили последнего их правителя в битве, происшедшей в 1818 году.

После смерти Аурангзеба в 1707 году начался медленный закат власти Моголов. Придворные распри и борьба внутри самого режима совпали с растущей автономией провинций и возникновением нескольких региональных конечностей, которые оказались более крепкими, нежели расположенная в Дели-Агре голова. Низам стал первым могущественным министром, покинувшим в начале восемнадцатого века Дели и отобравшим себе свое собственное царство в Хайдарабаде. Набобы[13] Оудха и Бенгалии, в прошлом простые помощники великого Могола, к середине века стали практически царями в своих владениях, расположенных в долине Ганги. Одновременно с этим мощной угрозой с запада стал Афганистан, правящие эмиры которого предприняли целый ряд грабительских рейдов в долину Инда, отобрав у Дели Пенджаб и северо-западные территории, и прихватив с собой трон-павлин.

В то время как правление Великих Моголов стремительно теряло свой статус, новые могущественные силы появились на побережье Индии, тихо занимаясь торговлей, вначале абсолютно не привлекая к себе никакого внимания. Они прибыли морем с Запада и в начале XVIII века большую часть времени были настолько заняты тем, что воевали друг с другом, что, казалось, их не интересовало или они были не в состоянии бросить вызов каким-либо индийским правителям, местным или региональным, не говоря уже о непоколебимой, казалось, мощи империи Великих Моголов, чьи две столицы были расположены довольно далеко от крошечных британских и французских фабричных городишек, усеявших южную часть хобота дремлющего слона, коим являлась Индия.

Вестернизация и модернизация

Западных европейцев еще в конце XV века влекли в Индию пикантные ароматы пряностей и перспектива невероятных барышей, которые можно было извлечь из торговли этими самыми пряностями, в случае если можно было бы получить прямой доступ к ним в «Инди», расположенной за мысом Доброй Надежды. Пряности были необходимы для того, чтобы сделать европейское мясо более приемлемым по вкусу в те времена, когда еще не существовало холодильников, а также для того, чтобы добавлять их в вино и эль. Арабские и венецианские купцы разбогатели на невероятно прибыльной торговле пряностями, а после того как турки завоевали Константинополь в 1453 году, они также присоединились к этому невероятно прибыльному промыслу. Португальский принц Генрих Мореплаватель на протяжении почти полувека вкладывал огромные средства в школу картографии и навигации, которую он построил в Лиссабоне, перед тем как такая преданность португальцев делу мореплавания принесла свои плоды. Адмирал Васко да Гама провел крошечный флот, состоящий из трех вооруженных пушками каравелл, через Индийский океан и в 1498 году бросил якорь в порту Каликут, расположенном на Малабарском побережье Индии. Те пряности, которые он привез в Лиссабон годом позже, принесли ему в тридцать раз больше, чем он заплатил за весь свой флот и все расходы, понесенные им во время экспедиции в Индию. Для очень набожных португальских католиков Лиссабонского королевского двора тот факт, что Васко да Гама смог опередить арабских и турецких мусульман, был настолько же важным стимулом расширить прямую торговлю с Индией, как и огромные барыши для иберийских купцов. Начался новый век в отношениях между востоком и западом, которые в конце концов изменят ход жизни повсюду в Индии.

На протяжении большей части XVI века, с помощью папских указов и корабельной артиллерии, Португалия обладала прибыльнейшей монополией в торговле пряностями, проходившей через Индийский океан. Арабы, которые до этого контролировали торговлю индийскими пряностями, доставляя их сперва в Ормуз и Аден, никогда не устанавливали на своих судах (доу) орудий, что позволило португальцам быстро вытеснить их из этого прибыльного бизнеса. В 1580 году король Испании Филипп поглотил Португалию с ее огромными прибылями посредством женитьбы, что принесло Иберии единство и мировое господство. Однако спустя восемь лет пираты английской королевы Елизаветы, с помощью внезапно налетевшей морской бури, пустили «непобедимую армаду» Испании на дно Северного моря. Таким образом торговля через Индийский океан абсолютно неожиданно, казалось, почти волшебным образом, открылась для британских и голландских купцов, которые вначале объединили свои силы в протестантском «крестовом походе» против католической монополии, царившей в восточных морях и в торговле пряностями. Когда XVII век только забрезжил на горизонте, 31 декабря 1600 года, Елизавета I даровала королевскую хартию компании, состоявшей из двадцати пяти лондонских «искателей приключений», во главе которой стоял Томас Смит. В этой хартии королева давала купцам монополию на британскую торговлю с Индией сроком на пятнадцать лет. Это было первое из многих воплощение британской Ост-Индской компании, скромных купцов, которые через два века сменят империю Моголов на свой собственный радж.

Британцы многому научились у своих португальских предшественников в Индии. Они научились укреплять промышленные склады, которые они возвели во всех стратегических портах, расположенных вдоль индийского побережья, а также стали нанимать и обучать военному делу сипаев (вначале слово означало «полиция») для охраны своих фортов. Вскоре они превратили эту полицейскую охрану в настоящую армию Ост-Индской компании. Они научились быть полезными Великим Моголам, которым в действительности от Запада ничего не было нужно, кроме морской охраны во время ежегодного паломничества их корабля в Мекку, заменив в каче-стве эскорта португальскую флотилию, которую капитан Бэст разгромил в открытом море неподалеку от берегов Сурата в 1612 году. Их хитрая смесь политеса и подчеркнутого интереса к выгодной торговле, а не к религии, обеспечила им преимущество над их португальскими конкурентами при дворе в Агре, где иезуитские миссионеры из Португалии постоянно устраивали заговоры с целью обращения молодых принцев и даже самих Великих Моголов в христианство. Британские купцы только хотели получить разрешение заняться «тихой торговлей», и, усвоив ошибки, совершенные португальцами, вначале вообще запретили присутствие миссионеров на судах Ост-Индской компании и в ее фортах.

Британцы научились у своих голландских «друзей» тому, что европейцы в поисках прибыли могут быть намного более вероломными, чем индийцы, и отступили в Сурат и Малабар, которые стали их основными базами после того, как голландцы устроили резню британских купцов в Амбоне в 1623 году. Голландцы также выстроили хитроумную схему торговли в Индийском океане, которая увеличивала их прибыли: используя хлопковую ткань, купленную ими за золото на Коромандельском берегу, для обмена ее на гораздо более ценные пряности, что было намного выгоднее, чем покупать пряности напрямую за золото на Островах Пряностей. Но вскоре «мудрые» голландцы решили вместо хлопковой ткани просто покупать индийцев, которые ее ткали, и стали отправлять тысячи южноиндийских рабов на Острова Пряностей, где они работали на плантациях, принадлежащих голландской Ост-Индской компании. Таким образом, еще до окончания века управляющие британской Ост-Индской компании научились у «мудрых» голландцев преумножать свои прибыли, эксплуатируя дешевую индийскую рабочую силу не меньше, чем богатые индийские природные ресурсы. Однако самый большой урок британским купцам, которые вечно находились в положении просителей, преподал хитроумный француз, показавший им, как с заднего двора индийского замка, пройдя через тяжелые ворота, попасть в полные несметных сокровищ палаты имперского дворца.

Жозеф Франсуа Дюпле, управляющий французской Ост-Индской компании в Пондишерри в начале XVIII века, был первым европейцем, который осознал, что развал империи Великих Моголов откроет перед Западной Европой невероятные возможности. Именно Дюпле изобрел «Игру в Набобов» и нечаянно научил в нее играть своего британского современника в Южной Индии, Роберта Клайва. А вот уже Роберт Клайв с помощью этой игры смог, без каких-либо проблем, открыть ключом дверь каждого имперского дворца в Индии. Дюпле понимал необратимые процессы внутреннего развала, который происходил в Индии после смерти Аурангзеба, и смог в полной мере воспользоваться этим, применив современные европейские мушкеты и современную европейскую технику ведения боя для разгрома огромной, но плохо дисциплинированной армии набоба города Аркот, неподалеку от Мадраса в 1746 году. Французы захватили форт британской Ост-Индской компании на побережье, к северу от Пондишерри, узнав, что Франция и Англия начали войну за австрийское наследство. Клайв, будучи тогда мелким клерком, был взят в плен в этом форте, но вскоре отпущен французами на свободу. Дюпле был занят поиском рыбы покрупней, чем мелкий британский клерк. Он выискивал и скупал обиженных претендентов на различные южноиндийские престолы в провинциях распадающейся империи Великих Моголов, в которых в 40-х годах XVIII столетия образовался вакуум власти. После чего эти набобы, практически принадлежавшие Дюпле, всходили на престол с помощью французских советников, которые после этого оставались рядом с ними, также как и внушительный отряд хорошо обученных индийских сипаев под командованием французских офицеров, всегда готовых помочь советникам проследить за «хорошим поведением» марионеточного набоба. Если какой набоб когда-либо и пытался заявить о своей независимости, то он мгновенно исчезал, и тут же находился другой принц из того же семейства, готовый более покорно сидеть на троне. Если бы Дюпле дали возможность закончить его игру, то он, скорей всего, стал бы реальным властителем каждого индийского трона, но на ранних этапах этот процесс оказался довольно затратным, и Версаль вскоре потерял веру в своего гениального, но заносчивого слугу, который никогда не побеспокоился о том, чтобы написать в Версаль и объяснить, почему же его бизнес вылился в такое дорогостоящее предприятие. Поэтому человек, который мог бы стать царем Индии, был отозван на родину, оставив сметливому Бобу Клайву возможность сыграть и выиграть в Бенгалии его собственную игру в набобов.

Победа Клайва в «Манговой Роще», деревушке под названием Плесси в 1757 году была достигнута, скорей благодаря предательству, совершенному по отношению к бенгальской армии, нового молодого набоба его завистливым старым дядей, Мир Джафаром, чем благодаря некоему превосходству британского оружия. Агенты Клайва вошли в контакт с мусульманином Мир Джафаром и заплатили ему огромную сумму золотом, захваченным у индуистских банкиров Калькутты, в обмен на обещание амбициозного Мир Джафара сдержать и не пустить в бой против британцев свою мощную кавалерию во время битвы у Плесси. После того как битва закончилась победой британцев, Клайв посадил Мир Джафара на трон Муршидабада, спустил обезглавленный труп бывшего набоба вниз по реке и сам вернулся в Калькутту с царским выкупом. Последующее за этим десятилетие стало десятилетием бесстыдного грабежа Бенгалии, совершенного британцами. Английские коршуны «добычи и грабежа», как их позднее назвал британский политик Эдмунд Берк, слетались на каждом британском клипере, входящем в переполненную гавань Калькутты. Они вымогали столько, сколько могли выжать из робких, полных ужаса «местных туземцев», чья мягкость сделала из них беспомощных жертв этого нового поколения иностранных стервятников. Когда в конце 60-х годов XVIII столетия в дополнение ко всем этим грабежам муссоны оказались недостаточными, сумеречные поля Бенгалии окрасились в белый цвет костями умерших от голода крестьян. Вымерла треть крестьян Бенгалии.

Британский парламент обратил внимание на коррупцию Ост-Индской компании в Бенгалии только после того, как почтенная компания объявила о своем банкротстве и вследствие этого о неспособности заплатить правительству обещанный годовой налог за торговлю с Индией в размере 400 000 фунтов стерлингов, который и так казался парламенту слишком маленьким, ввиду вызывающего богатства, которое демонстрировали возвращавшиеся из Индии набобы вроде Клайва, проживавшего в то время в Лондоне. Из-за всего этого началась целая серия парламентских слушаний, каждое из которых вводило дополнительные меры по контролю над деятельностью служащих компании в Бенгалии, Бомбее и Мадрасе, запрещая им делать все, что им заблагорассудится, а также потребовавшие проведения периодических ревизий бухгалтерии компании и деятельности ее управляющих комитетами и министерствами британского правительства. Также теперь в обеих палатах британского парламента раз в год проводились дебаты о положении дел в Индии, которые получили собственное название – день Индии. Позже, сначала правительство лорда Норта, а затем правительство, во главе которого стоял Уильям Питт, приняли ряд законов, целью которых было контролировать, регулировать и англизировать управление Ост-Индской компанией своих отдаленных, развратных и неуправляемых аванпостов на «Востоке».

Уоррен Гастингс, первый генерал-губернатор Ост-Индской компании в Бенгалии (1773-1784), управлял Индией скорее как набоб, чем англичанин, вешая всех, кто ему не нравился, вымогая деньги у богатых царских вдов и вечно врущих раджей, продавая британские войска местным союзникам в качестве наемников. Он был намного более предан своей торговой компании, нежели короне Британской империи, которая делала все возможное, чтобы образумить его, отправив ему несколько своих советников. Однако Гастингс не обращал на них никакого внимания и в конце концов вызвал на дуэль самого назойливого из них, Филиппа Фрэнсиса, прогнав его таким образом обратно в Великобританию, где Фрэнсис призвал объявить импичмент Гастингсу. Хотя Гастингс спас и смог интегрировать Британскую Индию в империю, в то время как Корнуоллис[14] потерял американские владения империи, именно лорд Корнуоллис заменил Гастингса на его посту, став самым верным британской короне генерал-губернатором и главнокомандующим Индии, а Уоррен Гастингс был осужден за измену. Перед тем как покинуть Калькутту в 1793 году, Корнуоллис подписал свод законов, в который входило сорок восемь правил, ставших основой управления британской индийской империи, которая вскоре заменила старых Моголов поколением новых чиновников.

Много новых идей, технологий и общественных организаций – все, что совокупно мы называем современным прогрессом, пришло в Индию в результате правления Запада. Частная собственность на землю во всей Бенгалии стала одним из первых и наиболее важных законов, принятых Корнуоллисом. Заминдары, которые до этого назначались Могольскими императорами для того, чтобы собирать императорскую (или набобскую) долю урожая, и которые сохраняли свою должность посредника между монархом и его крестьянами только до тех пор, пока этого желал его правитель, теперь стали землевладельцами (заминдарами). Им выдавались официальные акты на право владения землей, в обмен на что они обещали выплачивать Раджу Ост-Индской компании каждый год фиксированную сумму денег, которая никогда не должна была изменяться. Совокупность всех этих платежей, собранных у заминдаров, слегка превышала фонды, необходимые для того, чтобы управлять всем регионом. Таким образом, индийская земля сама оплачивала содержание своего правительства.

Сам Корнуоллис, будучи крепким землевладельцем, твердо верил в то, что только дав бенгальским заминдарам постоянную долю в системе, можно заставить их поддерживать свою собственность плодородной и в хорошем состоянии, а также оставаться верным британскому раджу. Он оказался прав в последнем, по крайней мере, в 1857-1858 годах, когда верность заминдаров спасла Калькутту во время Индийской Войны (Восстание Сипаев). Но это уже были не те заминдары, которые были вначале, так как у большинства из них землю забрали за долги. Они использовали землю в качестве залога для получения займов, которые они часто не могли вернуть, когда слабые муссоны приводили к плохим урожаям. К своему полному изумления горю они осознали тот факт, что британское правосудие защищало частную собственность больше, чем традиции или обветшалую честь одряхлевшей аристократии. Находящиеся далеко ростовщики, в основном индусы, проживающие в Калькутте – семьи Тагоров, Ройев и Сенсев – заняли место старых заминдаров, став новыми землевладельцами Бенгалии и одновременно банкирами и лидерами индуистского ренессанса и социальной революции, произошедшей в начале XIX века. После того как все эти изменения были запущены, уже ничто не могло их остановить.

Все растущее использование английского языка в Бенгалии, Бомбее и Мадрасе – на самом деле повсюду, куда могли добраться служащие и торговцы Ост-Индской компании – оказалось не менее революционным фактором изменений. Один из самых лучших и способных молодых служащих компании Маунтстюарт Эльфинстоун абсолютно точно предсказал в начале XIX века, что, вводя английское образование в Индии, он и его коллеги в Радже Ост-Индской компании действительно «строили дорогу», по которой они смогут «вернуться домой». Открыв двери для западного образования, науки и литературы, поэзии революции и свободы, а также проповедей верности и уважения к властям, английский язык передал ключи молодым индийским умам, которые вскоре стали эхом голосов таких известных британских личностей, как Милтон, Берк, Милль, Морли и Гладстон. Ящик Пандоры уже нельзя было закрыть. Как сказал в 1833 году в своей речи, обращенной к парламенту, Томас Бабингтон Маколей, первый служащий Ост-Индской компании, ставший членом парламента, а также главный поборник введения образования на английском языке для индийцев:

Может так случиться, что общественное сознание индийского общества настолько расширится при нашей системе, что в какой-то момент оно перерастет эту систему; то есть мудрое правление может принести нашим подданным уровень образования, при котором они будут способны иметь лучшее правление; то есть, получив европейские знания, они смогут в будущем потребовать и европейские институты общества. Наступит ли когда-нибудь такой день, я не знаю… Но если он наступит, то это будет день, которым история Англии сможет гордиться больше всего.

Однако очень немногие англичане были такими просвещенными и либеральными, как Маколей, и большинство служащих Раджа старались завинтить крышку над индийскими устремлениями и надеждами как можно жестче, настолько, насколько это еще позволяло британское превосходство.

Сильные ветры евангелизма подули из Лондона в порты Ост-Индской компании – Калькутту, Бомбей и Мадрас после 1813 года, после отмены запрета на приезд и поселение миссионеров в Индии. Церковь Англии назначила своего первого епископа Калькутты, и он отплыл на восток в сопровождении трех архидиаконов, а также первой волны миссионеров методистской, баптистской и шотландской церквей, которые горели желанием помочь привести «невежественных язычников» к Иисусу Христу. Очень немногим индусам и мусульманам нравилось то, что им говорили миссионеры, призывавшие их «раскаяться» на коленях, чтобы спастись от «горения в аду». Однако многие индийцы стали посещать миссионерские школы и получали медицинскую помощь в миссионерских госпиталях. На самом деле и по сегодняшний день некоторые из лучших частных школ Индии управляются миссионерами из Америки, Австралии и Великобритании, также как и некоторые из лучших госпиталей страны. Общее число индийцев, перешедших в христианство, всегда оставалось намного меньше 1 % от населения страны.