Смертельный эксперимент

— Черт возьми, дело же не только в том, чего хочу я. В конце-то концов, чего хочешь ты?

— Я не знаю.

Нарыв созрел и должен был прорваться, все его вздохи не приносили желаемого облегчения.

— Может, мне просто выйти поужинать с Саркаром и больше сюда не возвращаться?

Она молча стояла на другом конце комнаты, спиной к лестнице. Ее нижняя губа слегка дрожала. Наконец чуть слышно раздалось:

— Если это сделает тебя счастливым.

Все рушится, подумал Питер. Все рушится прямо сейчас.

Питер машинально включил и выключил экран.

— Все кончено, да? — с отчаянием произнес он. Тринадцать лет…

Он должен прямо сейчас встать с дивана, встать и уйти. Тринадцать лет…

— Боже мой, — тоскливо произнес Питер, так и не дождавшись ответа. Он закрыл глаза.

— Питер…

Он все сидел с закрытыми глазами.

— Питер, — послышался напряженный голос Кэти, — я спала с Хансом Ларсеном.

Он ошалело уставился на нее. У него, что называется, отвисла челюсть, сердце бешено колотилось. Она отвела взгляд.

Кэти нерешительно прошла в центр гостиной. Несколько минут оба молчали. Питер чувствовал резь в желудке. Наконец хриплым, срывающимся голосом, словно механизм, у которого кончился завод, он с трудом выдавил:

— Я хочу знать подробности.

Кэти говорила тихо. Она старалась не смотреть на мужа.

— Разве это так уж важно?

— Да, это важно. Конечно, это важно. Как долго продолжалась эта… — он замолчал на секунду, — …эта связь? — Боже, он никогда не думал, что придется употреблять это слово в подобном контексте.

Ее нижняя губа снова задрожала Она сделала шаг к нему, словно хотела сесть рядом, но остановилась в нерешительности, увидев выражение его лица. Вместо этого она медленно пошла к креслу и устало опустилась в него, казалось, эти несколько шагов по комнате были самой длинной дорогой в ее жизни. Кэти осторожно положила руки на колени и стала их внимательно рассматривать.

— Это не было связью, — тихо сказала она.

— А как же, черт возьми, это называется? — Питер произносил жесткие слова, но тон совершенно им не соответствовал. Он был безжизненным, опустошенным.

— Это было… это не были какие-то взаимоотношения. — Кэти слегка заикалась. — Это просто случилось.

— Как?

— В пятницу вечером, после работы. Ты в тот раз не пришел. Ханс попросил меня подбросить его до метро. Мы вместе с ним дошли до стоянки машин нашей компании и сели в мою машину. На стоянке в тот момент никого не было, и было очень темно.

Питер устало покачал головой.

— В твоей машине? — переспросил он затем он долго молчал и наконец тихо сказал: — Ты… — и следующее слово он произнес Нарочито медленно, с брезгливой гримасой, словно это было единственное верное определение, — потаскуха.

Ее лицо опухло, глаза покраснели, но она не плакала. Кэти слегка покачала головой, словно пытаясь оспорить это слово, слово, которым до сих пор никто никогда ее не называл, но в конце концов она только пожала плечами, возможно, смирившись.

— Что там произошло? — спросил Питер. — Что именно вы делали?

— Мы занимались сексом. Вот и все.

— Какого рода сексом?

— Нормальным сексом. Он просто скинул брюки и задрал мне юбку. Он — он нигде меня не трогал.

— Но ты была пьяная?

Она вспыхнула.

— Я… я слишком много выпила.

Питер кивнул.

— Ты никогда прежде не пила. Пока не начала там работать.

— Я знаю. Я больше не буду.

— Что еще случилось?

— Ничего.

— Он поцеловал тебя?

— Перед этим — да. Но потом нет.

Саркастически:

— Он сказал, что любит тебя?

— Ханс говорит это всем.

— А тебе он это говорил?

— Да, но… но это были только слова.

— Ты ему это говорила?

— Конечно, нет.

— А ты… ты кончила?

Шепотом:

— Нет. — И тут слеза все же медленно поползла у нее по щеке. — Он… он спросил меня, кончила ли я. Как будто можно кончить, когда это так делают, раз-два и готово. Он спросил меня. Я сказала, что нет. А он засмеялся… засмеялся и застегнул брюки.

— Когда это случилось?

— Ты помнишь ту пятницу, когда я пришла домой поздно и приняла душ?

— Нет. Погоди-ка — да. Ты никогда не принимала душ по вечерам. Но это было несколько месяцев тому назад…

— В феврале, — подсказала Кэти.

Питер кивнул. Ему стало легче. Тот факт, что все это случилось так давно, почему-то сгладил остроту ситуации.

— Шесть месяцев тому назад, — уточнил он.

— Да, — подтвердила она, но затем три слова, как три пули, вонзились ему в сердце. — В первый раз.

Все идиотские вопросы вмиг заворочались в мозгу. Ты хочешь сказать, что были и другие разы? Да, Питер, именно это она и имеет в виду.

— Сколько раз?

— Еще дважды.

— Всего, значит, три раза.

— Да.

Снова саркастически:

— Но «связь» неподходящее слово для этого?

Кэти промолчала.

— О Боже, — тихо выдохнул Питер.

— Это не было связью.

Питер кивнул. Он знал, что собой представляет Ханс. Разумеется, это не было связью. Разумеется, любовь тут совершенно ни при чем.

— Просто секс, — с горечью повторил Питер.

Кэти благоразумно промолчала.

— Боже. — Питер словно растерял все слова. У него в руках все еще был экран для чтения журналов. «Хорошо бы шарахнуть им об стену», — тоскливо подумал он. Но через минуту просто уронил его на диван рядом с собой. Экран бесшумно закачался на подушке. — Когда был последний раз?

— Три месяца тому назад. — Она говорила очень тихо. — Я пыталась набраться смелости рассказать тебе. Я… боялась, что у меня не получится. Я уже пробовала два раза, но просто не смогла это сделать.

Питер не ответил. Не существовало адекватной реакции, никакого способа с этим справиться. Ничего. Бездна.

— Я… я подумывала о самоубийстве, — еле слышно пробормотала Кэти после очень долгой паузы. — Но не травиться и не вскрыть вены — ничего такого, что выглядело бы как самоубийство. — Она заглянула ему в глаза. — Автомобильная катастрофа. Я хотела врезаться в стену. Тогда ты бы продолжал меня любить. Ты никогда бы не узнал, что я сделала, и… вспоминал обо мне с любовью. Я пыталась. Я была уже совершенно готова, но, когда дошло до дела, я отвернула машину, не смогла, струсила. — Слезы покатились у нее по щекам.

Молчание. Питер попытался разобраться во всем этом хаосе. Было совершенно бессмысленно спрашивать, не собирается ли она остаться с Хансом. Ханс не хотел никаких взаимоотношений ни с Кэт, ни с любой другой женщиной. Ханс. Этот проклятый Ханс.

— Как ты могла связаться с Хансом? Из всех мужчин именно с ним? — спросил Питер. — Ты же знаешь, что он за тип.

— Я знаю. — Она смотрела в потолок. — Да, я знаю.

— Ты должна признать, что я старался быть хорошим мужем, — продолжал Питер, — всегда и во всем помогал тебе. Мы легко находили общий язык, могли разговаривать с тобой о чем угодно, и я обычно до конца выслушивал тебя.

В ее голосе впервые прозвучала обида:

— А заметил ли ты, что вот уже несколько месяцев я долго не могу уснуть и плачу по ночам?

У их кровати стояли два вентилятора, которыми они пользовались, чтобы заглушить шум машин и случайные храпы друг друга.

— Я ведь и не мог этого знать, — сказал он в свое оправдание. Правда, временами, засыпая, он чувствовал, что она вздрагивает рядом. Полусонный, он подумывал в таких случаях, что она занимается мастурбацией; однако эту мысль он держал при себе.

— Мне нужно подумать. — Мысли путались. — Я еще не знаю, что надо делать.

Кэти кивнула.

Питер запрокинул голову и судорожно вздохнул:

— Боже, нужно переосмыслить целых шесть месяцев жизни. Отпуск в Новом Орлеане. Это было уже после того, как ты и Ханс… А тот уик-энд, который Саркар разрешил нам провести в его загородном доме. Это тоже было уже после. Все теперь приходится вспоминать совсем по-другому. Все изменилось. Каждое воспоминание после того момента, каждое счастливое мгновение — все фальшиво, запятнано.

— Я так жалею об этом, — прошептала Кэти.

— Жалеешь? — Теперь Питер говорил ледяным тоном. — Я бы мог поверить, если бы это произошло только один раз. Но трижды? Три раза, черт возьми!

Ее губы дрожали.

— И все же мне действительно страшно жаль.

Питер снова вздохнул.

— Я собираюсь позвонить Саркару и пригласить его сегодня поужинать.

Кэти молчала.

— Я не хочу, чтобы ты пошла со мной. Я хочу поговорить с ним наедине. Мне нужно во всем разобраться.

Она кивнула.

ГЛАВА 5

Питер и Саркар Мухаммед были знакомы с детства. Они жили на одной улице, и хотя Саркар ходил в частную школу, быстро подружились. На первый взгляд трудно было понять, что их связывало. Саркар серьезно увлекался спортом. Питер же входил в группу учеников, выпускавших школьный альманах и газету. Саркар был правоверным мусульманином — Питер равнодушно относился к любым религиозным учениям. Но когда семья Capкара переехала в район, где жил Питер, они очень быстро сошлись друг с другом. Обладая сходным чувством юмора, они оба любили читать Агату Кристи и были большими знатоками сериала «Звездный марш». К тому же Питер совсем не употреблял спиртного, и Саркар был счастлив иметь такого приятеля. Хотя Саркар и захаживал в рестораны, где подавали горячительные напитки, он всегда избегал выпивающих компаний.

Саркар поступил в Университет Ватерлоо на факультет информатики. Питер занимался в Торонтском университете биомедицинской инженерией. В течение всех студенческих лет они не теряли друг друга из виду, обмениваясь электронной почтой по сети Интернет. После непродолжительной стажировки в Ванкувере Саркар вернулся в Торонто и возглавил собственную инновационную фирму, проектирующую экспертные системы. Хотя Саркар был женат и имел троих детей, они с Питером часто ужинали вдвоем, только он и Питер.

Эти ужины неизменно проходили в заведении Сонни Готлиба, шикарном ресторане в самом центре еврейского квартала Торонто. Питер терпеть не мог пакистанской кухни, несмотря на героические усилия Саркара расширить его гастрономические вкусы, а Саркар не мог нарушить заповедей ислама, вот друзьям и приходилось идти на компромисс — большая часть кошерных блюд удовлетворяла их обоих. Они сидели в своей постоянной кабинке, в окружении посетителей, оживленно болтающих на идиш, иврите и русском.

Сделав заказ, Саркар спросил Питера, что у него новенького.

— Да так, ничего особенного, — сдержанно ответил тот. — А что у тебя?

Саркар начал обстоятельно рассказывать о заключенном его компанией контракте на разработку экспертных систем для Новой демократической партии провинции Онтарио. Этой партии удалось прорваться к власти лишь однажды, в начале девяностых годов, но она жаждала реванша. Пока память о канадских социалистических правительствах окончательно не изгладилась в сознании нынешнего поколения, руководство хотело собрать все факты о членах своей партии, входивших тогда в состав правительства.

Питер слушал его вполуха. Обычно он живо интересовался работами Саркара, но сегодня его мысли были страшно далеки от всего этого. Наконец подошел официант с кувшином диетической колы и корзинкой разнообразных пончиков.

Питеру очень хотелось поделиться своей бедой. Он попытался начать этот разговор, но так и не смог набраться храбрости. Что подумает о нем Саркар, когда узнает? Что он подумает о Кэти? Сначала ему показалось, что он не решается открыться Саркару из-за его религиозных убеждений: семья Саркара занимала видное положение в мусульманской общине Торонто, и Питер знал, что в этой среде до сих пор практикуют браки по договоренности между родителями жениха и невесты. Но дело было не в этом. Он просто не мог заставить себя вслух рассказать никому — абсолютно никому — о том, что случилось.

Хотя есть ему совсем не хотелось, Питер взял из корзинки обсыпанный маком пончик и намазал его джемом.

— Как поживает Кэтрин? — поинтересовался Саркар, выбрав пончик из ржаной муки.

Питер помедлил, благо набитый рот позволял выиграть несколько секунд, чтобы обдумать ответ. Наконец он сказал:

— Замечательно, просто замечательно.

Саркар удовлетворенно кивнул.

Чуть позже Саркар спросил:

— Как ты смотришь на то, чтобы в этом году поехать на север на второй уик-энд сентября?

Вот уже шесть лет подряд они с Саркаром уезжали осенью на уик-энд на озера Кавартхас.

— Я… мы еще раз обсудим это с тобой попозже, — ответил Питер.

Саркар взял еще пончик.

— Ладно, — согласился он.

Питер любил эти выходные, проведенные на свежем воздухе. Он не был таким уж завзятым туристом, но ему нравилось смотреть на звездное небо. Правда, он не собирался каждый год отправляться в подобные путешествия, но для Саркара любые совместные действия, совершенные однажды, немедленно превращались в нерушимую традицию.

А неплохо было бы уехать куда-нибудь подальше, подумал Питер. Даже очень неплохо.

Но…

Он не мог уехать.

Только не в этом году. Может, и вообще никогда.

Он не мог оставить Кэти одну.

Не мог, потому что у него не было уверенности, что она действительно будет одна.

Проклятие. Черт бы побрал все это.

— Мы еще раз обсудим это с тобой попозже, — повторил Питер.

Саркар улыбнулся:

— Ты мне уже это говорил.

Питер понял, что если он не переключит свои мысли на что-то другое, ужин будет безнадежно испорчен.

— Как работает этот новый сканер мозга, который изготовила для тебя моя компания?

— Прекрасно. Он, похоже, здорово упростит наши исследования нейронных сетей. Чудесный прибор.

— Рад это слышать, — сказал Питер. — Я сейчас работаю над его усовершенствованием, хочу добиться более высокого разрешения.

— Его нынешнего разрешения более чем достаточно для той работы, которой я сейчас занят, — заметил Саркар. — Зачем тебе понадобилось еще большее?

— Ты помнишь те времена, когда я работал над практикумом в Торонтском университете? Я, кажется, рассказывал тебе о доноре органов, который проснулся на операционном столе?

— О да. — Саркар поежился. — Знаешь ли, моя религия с недоверием относится к трансплантации. Мы, мусульмане, считаем, что тело должно быть целиком возвращено земле. Подобные истории еще больше меня в этом убеждают.

— Ну а меня до сих пор преследуют кошмары. Но, кажется, я в конце концов сумею обуздать этого демона.

— Да?

— Сканер, который мы разработали для твоих исследований, всего лишь прототип. На самом деле мне хотелось создать… ну, назовем это, к примеру, суперэнцефалографом, — прибор, который мог бы зарегистрировать сколь угодно малую электрическую активность мозга.

— А-а, — протянул Саркар, удивленно подняв брови, — чтобы точно установить, что человек действительно мертв?

— Совершенно верно.

Снова появился официант, принеся на сей раз их главные блюда. Питер получил стопку ломтиков монреальского копченого мяса с ржаным хлебом, к которому прилагался крутящийся подносик с разными сортами горчицы, а также блюдо с латкес — сыротертыми картофельными оладьями. Все это Саркар называл «набор Питера для сердечного приступа». Сам он взял рыбные тефтели.

— Ты угадал, — продолжал Питер. — Вот уже много лет я бьюсь над решением этой задачи, но только сейчас произошел ощутимый сдвиг. Мне никак не удавалось разрешить проблемы с соотношением «сигнал-шум», но, просматривая в сети информацию о новых достижениях, я наткнулся на некоторые алгоритмы, разработанные для радиоастрономии, и они позволили наконец с этим справиться. Сейчас у меня есть работающий прототип суперэнцефалографа.

Саркар положил вилку.

— И ты можешь увидеть этот последний нейронный вздох, так сказать?

— Вот именно. Ты же знаешь, как работает обычный энцефалограф: каждый из миллиардов нейронов мозга постоянно получает возбуждающие сигналы от обоих синапсов, тормозящие сигналы или сочетание тех и других, верно? В результате мембранный потенциал каждого нейрона все время изменяется. Энцефалограф измеряет этот потенциал.

Саркар кивнул.

— Но у обычного энцефалографа диаметр воспринимающих электродов намного больше размеров отдельных нейронов. Поэтому вместо того, чтобы измерять мембранный потенциал отдельных нейронов, они измеряют усредненный потенциал всех нейронов, находящихся вблизи электродов.

— Верно, — сказал Саркар.

— Вот это и создает трудности. Даже если сотня нейронов, не говоря уже об одном, отреагирует на синаптические возбуждающие импульсы, то потенциал окажется на несколько порядков ниже, чем может зарегистрировать энцефалограф, то есть он показывает прямую линию, в то время как активность мозга — а значит, и жизнь — все еще может продолжаться.

— Крутая задачка, — незамедлительно отреагировал Саркар. «Крутая» было его излюбленное словечко. У него оно имело огромное многообразие оттенков и могло означать все что угодно: от корректно поставленной до тонкой, интересной или сложной. — Так ты, говоришь, нашел решение?

— Да, — начал объяснять Питер. — Вместо небольшого числа электродов, применяемых в обычном энцефалографе, в моем суперэнцефалографе используется свыше миллиарда нанотехнологических датчиков. Каждый датчик такой же крошечный, как отдельный нейрон. Эти датчики покрывают череп сплошным слоем, как резиновая шапочка для купания. В отличие от обычного энцефалографа, воспринимающего суммарный сигнал всех нейронов данного участка коры, эти датчики обладают остронаправленной диаграммой чувствительности, подобно гиперболической антенне, и воспринимать мембранный потенциал от нейронов, непосредственно под ними. — Питер предостерегающе поднял руку. — Разумеется, прямая линия, проведенная через мозг в некоторой точке, пересечет тысячи нейронов, но, сравнивая сигналы от всех датчиков, я могу выделить электрическую активность всех вместе и каждого из этих в отдельности по всему мозгу.

Саркар съел еще одну рыбную тефтелю.

— Теперь я понимаю, почему у тебя возникли трудности с соотношением «сигнал-шум».

— Вот именно. Но теперь все нормально. С помощью этого нового оборудования я смогу зарегистрировать сколь угодно низкую электрическую активность мозга, даже если импульсы будет посылать лишь один нейрон.

На Саркара это, похоже, произвело впечатление.

— Ты уже испытывал его?

Питер вздохнул:

— На животных — да. На нескольких крупных собаках. Я пока не смог сделать сканирующее оборудование настолько миниатюрным, чтобы оно было применимо к крысам или кроликам.

— Так этот суперэнцефалограф действительно показывает точный, резкий момент истинной смерти — окончательное затухание электрической активности мозга?

Питер снова вздохнул:

— Я не знаю. У меня уже есть гигабайты записей мозговых волн лабрадоров-ретриверов, но я никак не могу добиться разрешения усыпить хотя бы одного из них. — Он намазал на ломтик мяса еще горчицы. — Единственный способ по-настоящему проверить этот прибор — это испытать его на умирающем человеке.

ГЛАВА 6

Питер постучал, затем тихо вошел в одноместную палату в отделении для хронически больных. Хрупкая старушка лет девяноста сидела в постели, опираясь на приподнятое под углом сорок пять градусов изголовье кровати. Рядом с ней на шестах висели два мешочка-капельницы с внутривенными прозрачными растворами. Справа от кровати на поворотной консоли был укреплен маленький телевизор.

— Здравствуйте, миссис Феннелл, — вполголоса произнес Питер.

— Здравствуйте, молодой человек, — тонким и хриплым голосом ответила старушка. — Вы доктор?

— Нет, по крайней мере не доктор медицины. Я инженер.

— А где же ваш паровоз?

— Ну, я инженер не в этой области. Я…

— Я пошутила, сынок.

— Простите. Доктор Чон сказал, что у вас хорошее настроение.

Она приветливо взглянула, словно приглашая его разделить с ней эту больничную палату, мешочки-капельницы и все остальное.

— Я стараюсь.

Питер огляделся. Никаких цветов, никаких открыток с пожеланиями скорейшего выздоровления. Похоже, миссис Феннелл была на этом свете одна-одинешенька. Его удивило, как она ухитрилась сохранить такое добродушие.

— Я, хм, хотел попросить вас об одном одолжении, — смущенно сказал он. — Мне нужна ваша помощь для проведения одного эксперимента.

Ее голос был похож на шелест сухих листьев.

— Что это за эксперимент?

— Он совершенно безболезненный. Вы просто будете носить специальный головной убор, в который встроен набор крохотных электродов.

Листья снова зашелестели — это могло означать смешок. Кивком головы миссис Феннелл показала на трубки, вставленные в вены на руках.

— Еще парочка подсоединений, наверно, не повредит. Сколько времени я должна его носить?

— Пока, хм, пока…

— Пока я не умру, да?

Питер почувствовал, что краснеет.

— Да, мадам.

— А для чего нужны эти электроды?

— Моя компания выпускает оборудование для биомедицинских обследований. Мы разработали прототип нового сверхчувствительного энцефалографа. Вы знаете, что такое ЭЭГ?

— Регистратор мозговых волн. — Лицо миссис Феннелл ничего не выражало; Чон сообщил ему, что она перенесла несколько микроинсультов. Но ее глаза улыбались. — Нельзя провести в больницах столько времени, сколько довелось мне, и ничего нового не узнать.

Питер хмыкнул.

— Этот специальный регистратор мозговых волн куда более чувствителен, чем обычные, которые есть в этой больнице. Мне бы хотелось записать, ну…

— Вы хотите записать мою смерть, да?

— Простите, мне не хотелось быть бесчувственным.

— Вы и не были. А почему вы хотите записать мою смерть?

— Ну видите ли, в настоящее время нет способа, позволяющего абсолютно точно установить, в какой момент мозг окончательно перестает работать. Этот новый прибор должен со стопроцентной гарантией определить момент смерти.

— Разве это кого-нибудь интересует? У меня нет родственников.

— Видите ли, часто тела держат подключенными к системе жизнеобеспечения просто потому, что мы не знаем, умер человек на самом деле или жив. Я пытаюсь предложить не просто юридическую констатацию смерти, а подлинную — позволяющую однозначно ответить на вопрос: перед нами живой человек или он уже мертв?

— И чем это может помочь людям? — поинтересовалась она. По ее тону было ясно, что именно это для нее самое важное.

— Облегчит трансплантацию органов.

Она покачала головой:

— Никому мои органы не нужны.

Питер улыбнулся:

— Наверно, вы правы. Но однажды мой прибор сможет гарантировать, что мы по ошибке не берем органы у живых людей. Он также будет полезен в отделениях скорой помощи и на месте происшествия при несчастных случаях. Ведь сейчас попытки спасти пациента очень часто прекращают раньше времени.

Миссис Феннелл немного подумала, затем сказала:

— Ведь вам на самом деле вовсе не требовалось мое согласие, правда? Вы просто могли взять и подключить меня к вашему прибору. Просто сказать, что это нужно для обычного обследования. Врачи сплошь и рядом не объясняют, что они делают.

Питер кивнул:

— Пожалуй, вы правы. Но я подумал, что было бы вежливее спросить.

Глаза миссис Феннелл снова улыбнулись.

— Вы очень любезный молодой человек, доктор?..

— Хобсон. Но, пожалуйста, зовите меня Питером.

— Питер. — У ее глаз появились морщинки. — Я нахожусь тут несколько месяцев, и за все это время никто из врачей не предложил называть его по имени. Они меня куда только не кололи, но до сих пор считают, что сохранять эмоциональную дистанцию — это часть их работы. — Она помолчала. — Вы мне нравитесь, Питер.

Питер улыбнулся:

— Вы мне тоже нравитесь, миссис Феннелл.

На этот раз ей удалось по-настоящему засмеяться.

— Зовите меня Пегги. — Она умолкла, и сеть морщин на ее лице проступила еще отчетливее. — Вы знаете, с тех пор, как я поступила в эту больницу, впервые слышу собственное имя. Значит, Питер, вам действительно интересно, что происходит в момент смерти?

— Да, Пегги, мне это интересно.

— Тогда почему бы вам не присесть? Устраивайтесь поудобнее и послушайте, что я вам расскажу. — Она понизила голос: — Знаете, а я ведь уже однажды умирала.

— Прошу прощения? — Она казалась такой здравомыслящей…

— Не смотрите на меня так, Питер. Я не сумасшедшая. Садитесь. Да садитесь же. Я расскажу все по порядку.

Питер слегка мотнул головой, как бы ничего не обещая, но тем не менее пододвинул поближе к кровати обтянутый винилом стул.

— Это случилось сорок лет назад, — начала миссис Феннелл, повернув к Питеру свое лицо, напоминающее печеное яблоко. — Незадолго перед этим у меня обнаружили диабет. Я зависела от уколов инсулина, хотя еще не вполне осознавала всей серьезности своего заболевания. Мой муж Кэвин ушел за покупками. Я сделала себе утренний укол инсулина, но еще не успела позавтракать. Зазвонил телефон. Это была моя знакомая, которая болтала бесконечно долго, или мне так только показалось. Со мной же в это время начало твориться что-то неладное: бросило в пот, разболелась голова, но я продолжала болтовню — не хотелось ничего объяснять приятельнице. Тем временем мне становилось все хуже: усилилось сердцебиение, начали дрожать руки и расплываться очертания знакомых предметов. Я уже хотела извиниться и прервать разговор. Надо было срочно что-нибудь съесть, но внезапно я потеряла сознание. У меня была реакция на инсулин. Гипогликемия.

Хотя ее лицо, окаменевшее после инсультов, оставалось бесстрастным, голос становился все оживленнее.

— Вдруг, — продолжала она, — я обнаружила, что нахожусь вне своего тела. Я смогла увидеть себя как бы сверху, распростертой на полу в кухне, а затем стала подниматься все выше и выше, пока все вокруг как бы сжалось в туннель, в длинный, извилистый туннель. И в конце этого туннеля сиял прекрасный, чистый, яркий свет. Он был очень ярок, но смотреть на него было ничуть не больно. Меня охватило ощущение покоя, мира. Это было абсолютно непередаваемое чувство безусловного приятия, чувство любви. Я поняла, что двигаюсь вперед к этому свету.

Питер опустил голову. Он не знал, что и сказать. Миссис Феннелл продолжала:

— Откуда-то, как будто из этого света, появилась чья-то фигура. Я сначала не узнала ее, но потом поняла, что это я сама. Только на самом деле не совсем я, а кто-то очень на меня похожий. У меня была сестренка-близнец по имени Мэри, но она умерла через несколько дней после нашего рождения. Я поняла, что это и была Мэри, которая пришла встретить меня. Она приблизилась, взяла меня за руку, и мы вместе поплыли по туннелю вперед, к этому свету.

И тут передо мной стали проноситься картины из моей жизни, как в кино. Я и мои родители, я и мой муж, я на работе, я за игрой. И мы с Мэри обсуждали каждую из этих сцен, где я поступила правильно, а где неправильно. Причем у меня не было такого чувства, что меня судят, просто очень важно было понять, какие последствия могли иметь мои поступки. Я увидела себя играющей в школьном дворе, жульничающей на экзаменах и работающей в больнице, и ох как много всяких других вещей — живо, с невероятной ясностью. А тем временем мы понемногу приближались к этому дивному свету.

Затем внезапно все кончилось. Я почувствовала, что какая-то сила тащит меня назад и вниз. Я не хотела расставаться с Мэри — однажды я уже потеряла ее, в конце концов, у меня никогда не было возможности узнать ее по-настоящему, — но наши руки разжались, и я поплыла назад, прочь от этого света, а затем снова оказалась в своем теле и ощутила присутствие других людей. Открыв глаза, я увидела мужчину в униформе. Это был парамедик. У него в руке был шприц. Он сделал мне укол гликогена. «С вами все будет в порядке, — то и дело повторял он. — Все будет хорошо».

Та женщина, с которой я разговаривала по телефону, — по странному совпадению ее тоже звали Мэри — поняла, что я упала в обморок, и вызвала скорую помощь. Парамедикам пришлось взломать входную дверь. Если бы они опоздали на несколько минут, меня бы уже давно не было в живых.

Так что, Питер, я-то знаю, что такое смерть. И не боюсь ее. Пережитое тогда изменило мое отношение к жизни. Я научилась видеть все в ином свете, относиться ко всему спокойно. И хотя я знаю, что жить мне осталось всего несколько дней, я не боюсь. Я верю, что мой Кэвин будет ждать меня в этом свете. И Мэри тоже.

Питер внимательно выслушал ее рассказ. Он, разумеется, и раньше слышал подобные истории и даже как-то со скуки прочел кусок знаменитой книги Моуди «Жизнь после жизни», застряв однажды в домике своего родственника и не найдя там иного чтения. Кроме этой книги там была еще только одна — о влиянии знаков Зодиака на любовную жизнь. Питер и тогда не знал, как относиться к подобным россказням, а сейчас был еще менее уверен в их подлинности.

— Вы говорили об этом с кем-нибудь из здешних врачей? — спросил Питер.

Пегги Феннелл фыркнула:

— Эти парни появляются здесь, как будто они бегуны-марафонцы, а моя история болезни — эстафетная палочка. К чему, Бога ради, мне делиться е ними моими самыми интимными переживаниями?

Питер понимающе кивнул.

— Как бы то ни было, — добавила миссис Феннелл, — вот на что похожа смерть, Питер.

— Я… ну я бы…

— Однако вы не отказались от мысли провести ваш эксперимент, я правильно поняла?

— Признаюсь, да.

Миссис Феннелл попыталась кивнуть.

— Очень хорошо, — сказала она наконец. — Я доверяю вам, Питер. Вы кажетесь мне порядочным человеком, и я благодарна вам за то, что выслушали меня. Давайте сюда ваше оборудование.

Неделя после того, как Кэти сделала свое признание, была чертовски тяжелой. Они редко общались, а когда все же разговаривали, то лишь об эксперименте Питера с суперэнцефалографом и тому подобных вещах. Ничего личного, ничего непосредственно связанного с их взаимоотношениями. Лишь безобидные темы, чтобы немного заполнить долгое угрюмое молчание.

В этот субботний вечер Питер снова сидел в гостиной на диване и читал. Но на этот раз не электронную, а старую добрую книгу в бумажной обложке.