Гладиатор

Он лежал и курил, вспоминая прошлую ночь, их неистовое узнавание друг друга, и наслаждался утробным теплом разделенной постели, утренней тишиной, ленивым течением времени: завтрак можно заказать в любой момент, вся заваруха с чертовыми поединками начнется только к вечеру, во всяком случае, не раньше трех-четырех часов, как сказала ему вчера Нина.

Утренний ветерок выдувал легчайший тюль балконной занавески, и медленно, робко, но с непреодолимым упорством по полу крался к кровати опрокинутый солнечный квадрат окна.

Со спинки кресла небрежно свисало Нинино сиреневое платье, изгибом контура словно бы сохраняя текучую прелесть ее тела, сейчас так непосредственно ощущаемого им. А на столике рядом с кроватью, на столике, который можно было бы тронуть носком ноги, если вытянуть ее из простыни, небрежной горкой громоздился добытый за последние дни арсенал: автомат Калашникова, пистолет в наплечной кобуре, отличный нож в ножнах и этот американский, красиво литый по руке пистолет-пулемет "АГРАМ-2000" левого производства, что, впрочем, не имело никакого значения. Где-то внизу, невидимые для него, стояли туфельки, может, что-нибудь еще, вроде пояска, а в кресле, под брошенным платьем, или где-нибудь еще – колье, снятое вчера с ее шейки; все это такое трудносовместимое собрание предметов в этой комнате имело, конечно, свое значение, сейчас непонятное ему, но наполнявшее радостью. Он был исполнен блаженного чувства: это был ясный разряд неги, едва ли не силой оставляющий его в постели. Лучше этого ощущения ничего не могло быть на свете.

С тумбочки, как ужаленный, грянул телефон, криком своим не только пробудив Нину, но заставив и его руку метнуться. Он даже сломал кончик сигареты о трубку. Вкрадчивый голос округло объяснил, что звонит по поручению Нины Отариевны, распорядившейся вчера по поводу завтрака… Тут сонная Нина отняла у него трубку:

– Алло! Да, да… В силе. Минут через тридцать.

Именно так.

Трубка была возвращена, положена на аппарат, а сама распорядительница с блаженным вздохом вновь поникла растрепавшейся за ночь прелестной головкой на затекшую руку Николая. Но тут же сорвалась, выскользнула из постели, потянулась, облитая желтым солнцем, и вдруг сдернула простыню с нервно дернувшегося Николая…

Потом был душ. Ожидая своей очереди, Николай залез в холодильник, где нашел, что искал, – бутылку пива. А за то время, пока он был в ванной, Нина успела сходить к себе и переодеться в менее бальное платье, но тем не менее столь же невидимое для Николая: ослепляла, оглушала и оглупляла сама она, а не ее туалеты.

Они завтракали, стараясь не думать о времени, неумолимо отсчитывающем осязаемые минуты. Сказано больше ради красного словца, так как Николай, думая о предстоящей схватке, не испытывал особых эмоций – чушь! очередная драка, мало ли!.. А вот Нина, возможно, трепетала, во всяком случае, ей казалось, что она испытывает волнение, страх… Быстро проходящий, впрочем, при взгляде на Николая.

Он же выпил еще пару бутылок пива, съел понравившуюся ему свиную отбивную с жареной картошкой, пару огромных помидоров, апельсин, кусок ананаса, чтобы вспомнить забытый с детства вкус, и закурил.

Затем пошли на пляж, более или менее заполненный брезгливой публикой, взяли два лежака, которые Николай отнес как можно дальше от прочих любителей морских ванн. Разделись и оба в купальных трусах (у нее – одно название) легли на лежаки. Дань условностям, соблюденная наполовину, – Нинина высокая крепенькая грудь победно метила в самые сердца проходящих на дистанции поражения мужиков.

Солнце навалилось. Солнце мигом обласкало насквозь, и скоро Николай почувствовал, что становится раскаленно-прозрачным, наливается пламенем, выжигающим последнюю влагу из тела.

Так можно было расплавиться окончательно. Николай приподнялся, сел. По ложбинке между пластами грудных мышц ручейком стекал пот, петляя среди золотистых колечек волос. Нина сонно-вопросительно смотрела с соседнего лежака. На ее спине происходила обратная, нежели у Николая, метаморфоза: струйка влаги стекала вдоль позвоночника и, достигнув талии, не могла одолеть подъем, отчего скатывалась набок, увлажняя доски лежака… Ослепительно белые чайки прогуливались у берега, а рядом, приоткрыв от жары клювики, прыгали цветом маскирующиеся под песок воробьи.

– Пойдем? – предложил он. – Я скоро не выдержу.

Нина согласно кивнула, поднялась, и они вместе пошли к воде, необычно спокойной сегодня. Вода теплая. Соленая муть в глазах, искры солнца на ресницах.

Они плавали долго, полчаса, час, целый день, сутки.

Наконец вышли в новый, посвежевший день.

– Хочешь на мотоцикле покататься? – спросила Нина.

– Конечно. "Отчего же и не покататься", – подумал он.

Нина покопалась в сумочке, бывшей на этот раз при ней, и извлекла из мелких недр мобильный телефон. Деловито набрав номер, небрежным движением головы отвела волосы от уха, приложила трубку, представилась и стала распоряжаться. Результатом ее – чирик, чирик – распоряжений был усиливающийся гул мотора, и вот уже одно из разукрашенных, блестящих до ослепления глаз чудовищ было доставлено.

– Садись. Я сзади умещусь.

– Нет уж, давай спереди, так мне удобнее, – не согласился Николай.

Он не ошибся насчет удобства; они сели, мотор взревел, Николай поддал газу, Нину вдавило в его широкую грудь – полетели!..

И все же, даже в самый разгар отчаянных виражей – с наклоном полета, плотным веером брызг, радужно превращающихся в драконье крыло, помогающее выпрямиться, – он чувствовал, что блаженно-бездумный день был всего лишь попыткой скрыть от себя мерзейшую мысль: впервые обстоятельства и внешние силы заставляли его рисковать жизнью за деньги. Не ради долга, не ответственности ради – он был банальнейшим образом куплен. И если результат первого разговора с Качаури казался ему смешным, потому что никакие там протоколы по большому счету не могли бы его заставить делать то, чего он не хочет, то сейчас!.. Наживкой, конечно, выступила эта восточная прелестница. И сначала только ради нее самой, потом уже соглашаясь с ее желанием, теперь он вынужден просто исполнять чужую волю.

И все же это его особенно не тревожило. Как это… когда-нибудь все бывает первый раз – пошлейшая печать обыденности, добродушная ухмылка сатаны, поймавшего в сети новую невинную жертву…

Облако забрало солнце, наполовину обесцветив жемчужное сияние качауринского дворца. Николай направил ходкий полет мотоцикла к коричневой точке ожидавшего их наемника. Заглушив мотор, почти выполз агрегатом на песок, помог сойти Нине.

Ослепительно загорелся край облака, и солнце выскользнуло. Оно источало такую жгучую, блаженную силу, что Николай вновь упал на лежак. Нина опять разговаривала по телефону, и очень скоро причинно-следственная связь материализовала двух голых парней в пестрых шортах до коленок, большой холодильный ящик и длинную палку свернутого пляжного зонта, немедленно раскрытого, дабы не сажать раньше времени батареи принесенного агрегата.

Нина открыла крышку и обернулась к Николаю.

– Пиво или воду?

– Пиво, котенок.

Она улыбнулась и протянула запотевшую бутылку. Парень в пестрых трусах тут же подскочил и легким движением руки с зажатой открывалкой сорвал пробку.

Пиво холодное, но не ледяное, проваливалось внутрь с мучительным наслаждением. Как здорово! Теперь сигарета.., рекламный набор туристического сервиса… – но своя правда не виновата, если с ней совпадает правда, взятая бедняком напрокат.

Вот так, то попивая пиво, закусываемое солеными орешками и сигаретой, особенно остро идущей под празднично-оздоровительную обстановку, то плавая среди заметно поднявшихся волн, то вновь во всю мочь мотора летая по волнам, они не замечали ход времени, пока Нинин телефон не запищал испуганно и по ее напряженным глазам Николай не понял: пора.

В лифте расстались. Он повернулся к ней. Она окинула его быстрым взглядом – взгляд зажегся уже знакомым ему огнем, она порывисто подняла свои прекрасные руки, взяла его за голову, посмотрела на него долгим взором и, приблизив свое лицо с открытыми, улыбающимися губами, быстро поцеловала его рот и оба глаза и оттолкнула. Николай вышел на своем этаже. Нина осталась, пообещав зайти, когда придет час.

Двери лифта отсекли прощальное помахивание пальчиков (все как-то тянуло облечь обыденность в одежды символизма). Николай дошел до своей двери, открыл и оказался дома.

В номере наведен порядок, особенно заметный в спальне: кровать застелена, оружейная пирамида тщательно разобрана, причем орудия убийства, кажется, протертые от пыли, аккуратно разложены на столе строго по ранжиру: "Калашников", "АГРАМ", "Макаров" в кобуре, нож…

Еще раз в душ, потом в холодильник за банкой полюбившегося здесь джина с тоником. После позвонил все же в столовую и попросил принести чего-нибудь мясного и без гарнира, дабы, когда на то будет необходимость, пища не тяжелила организм.

Вскоре принесли телятину в винном соусе. Он с удовольствием съел ее, после чего задремал прямо в кресле. Во сне же печальный Гоблин, зажавший рот и нос слабо дергающемуся Качаури, внимательно смотрел умирающему в глаза и объяснял сидящему напротив Николаю, что грань между жизнью и смертью, последний, так сказать, шаг в мир иной, есть таинство великое, сосредоточение мирового замысла и постичь его – вот наша задача.

Глава 29

НАЗАД В ПРОШЛОЕ

Николай проснулся, сразу закурил, выпил еще пива и, ухмыляясь, думал: какой странный сон!

Часы на стене показывали половину шестого, Николай удивился. Как долго он спал! Часа два, не меньше. Впрочем, в этом не было ничего удивительного.

Странно то, что ему дали спать: ни Нина, ни сам Барон, ни кто бы то ни было из тех, кому надлежало следить за распорядком дня, не потревожили его.

По-настоящему задуматься над этим ему не дал Качаури. Он постучал в дверь, дождался, когда Николай откроет, и с холодной усмешкой в усах шумно вошел.

– Ну, герой, Брюс Ли вы наш, хорошо выспались? – громко спросил он, по-хозяйски оглядываясь и все замечая: небрежно брошенную одежду, опустошенную посуду из-под пива и джина, тарелки с остатками пищи, неуловимый холостяцкий дух, немедленно поселившийся в полуказенном номере. – Мы специально не тревожили, хотели дать выспаться.

– Откуда вы знаете, что я спал? – спросил Николай, что-то заподозрив, но Качаури уже громко смеялся.

– Дорогой! Посмотрите в зеркало и не будете задавать такие вопросы.

Положим, это не ответ. Сейчас, конечно, видно, что Николай спал, но откуда он мог об этом знать, не заходя?

– Ознакомьтесь с программой на сегодня, – сказал Качаури, вытащил из кармана сложенный буклет и протянул Николаю.

Это было что-то вроде театральной программки.

Глянцевая бумага, хорошая полиграфия, сочные краски. Название: "Программа суперпоединков". Он открыл первую страницу. Здесь были изображения пяти разнопородных собак, начиная с немецкой овчарки и кончая овчаркой кавказской. Среди них затесались один доберман и две лайки. Все собаки имели номера.

На другой странице разворота были изображены пять волков: три самца и две самки. Тоже под номерами, нанесенными прямо на шерсть. И хоть он уже догадался, все же спросил:

– Зачем номера?

– Как зачем? В них вся соль! Мы же серьезное предприятие, потому и пользуемся кое-каким успехом. Номер нужен, чтобы знать, на что ставить.

– Тотализатор?

– Точно. Люди приезжают с большими деньгами.

Вы и представить себе не можете, какие здесь собрались деньги!

– Вы имеете в виду людей? – ухмыльнулся Николай.

– Не все ли равно? – под усами вновь появилась усмешка. – Будто вы смотрите на меня иначе, чем на источник ста тысяч долларов, которые сегодня можете заработать.

– А если иначе?

– А если не поверю? Впрочем, разговор в принципе тупиковый. Ладно, поясняю дальше. Вы можете поставить любую сумму как на отдельное животное, так и на всю группу в целом. Я имею в виду собак или волков, без разницы.

– Да, гадюшник, – заметил Николай. – Впрочем, зрелище, конечно, хоть и похабное, но, наверное, заводное.

– Еще бы! Это же у всех у нас в крови. Я имею в виду бывших советских, а ныне эсэнговых граждан.

Нас уже приучили к крови, самое время теперь извлекать из этой крови прибыль.., и удовольствие.

– Назад в древность, – равнодушно произнес Николай.

– Назад к культуре античности. Конечно, нам не хватает размаха, но со временем это придет. Вон, НАТО устраивает мелкие войны, а когда это войдет в систему, можно будет подключать и тотализатор.

– Ну, ну, – сказал Николай и перевернул страницу.

Дикий кабан и медведь. Секач матерый, если судить по описанию: клыки по двадцать два сантиметра, вес двести семьдесят килограммов. Медведь примерно такого же веса и роста (от пяток до затылка) около двухсот двадцати сантиметров.

– Я бы на медведя поставил, – заметил Николай.

– А кто вам мешает? – оживился Качаури. – Деньги за поединок вам в любом случае выплатим, так что можете дерзать. У нас ведь расчет ведется в конце игр.

– Подумаю, – буркнул Николай и снова перевернул страницу.

– Можете опоздать. Медведь с кабаном скоро начнут. Будете ставить?

– Нет, – отказался Николай и стал листать дальше.

Там были еще медведь и тигр, а на последнем развороте – фотография двух однояйцевых близнецов.

Один с залысиной, другой с густой светлой шевелюрой.

– Это мы специально усилили сходство, – улыбнулся Качаури, уже успевший развалиться в кресле, но продолжавший зорко наблюдать за Николаем.

– Хорошо хоть плавки оставили, – буркнул Николай.

– Да уж. Сначала была мысль изобразить вас в чем мать родила, но потом решили, что не стоит. Незачем отвлекать публику, – он захохотал.

Николай поморщился и вдруг обратил внимание на дога рядом с лысым близнецом.

– А собака зачем?

– Чтобы уравнять шансы. Я же видел вас в деле, зачем же мне халтурный бой. Вы его сразу можете кончить, а мне будут нарекания от публики. У меня же публика не простая. Если им что не понравится, они не просто могут закрыть, но и посадить пожизненно за жестокое обращение с животными. Понимать надо, – с насмешливой злобой говорил Качаури.

– А мне, значит, отдуваться за успех вашего бизнеса? – заметил Николай, отлично зная, что все равно выйдет на арену.

Как это всегда бывает, когда сознание вдруг переключается на новую, более грозную, опасность, прежние страхи начинают казаться если не смешными, то незначительными. Теперь, когда он уже мысленно представил перед собой человека и этого пса, он точно так же мысленно примеривался к этому грозному тандему, как недавно к одному Коляну. И с тем же самым смутным беспокойством.

Вообще, волнение все сильнее и сильнее охватывало Николая по мере того, как близилось время боя.

– Нам скоро надо идти. Там уже, наверное, медведь с кабаном разбираются. Если только псовые не затянули битву. Вы знаете, – оживился он, – по моему наблюдению, только псовые и люди способны биться до смерти и сколько угодно. Как в раж войдут, так держись, не остановишь. А нет, вру. Еще медведи.

Но медведя надо здорово разозлить. Впрочем, все по-своему хороши, – махнул он рукой. – Ну что, пошли?

– Минутку, – сказал Николай.

Он подошел к холодильнику, взял банку с джином.

Взгляд Качаури сразу стал озабоченным.

– А вам это не повредит? Я лично не заинтересован…

– Знаю, знаю. Не хотите, чтобы меня быстро прикончили.

– Нет, я не заинтересован в вашей кончине вообще. У меня насчет вас обширные планы.

Николай открыл банку и, цедя содержимое, внимательно разглядывал огромную грузную фигуру Барона.

– Хотите стравить меня завтра с вашим Гоблином?

Качаури мигнул, внимательно посмотрел на Николая, потом куда-то за окно.

– Уже знаете? Я даже догадываюсь, кто рассказал.

– Не догадываетесь.

– Об этом поговорим еще, – решительно отрубил Качаури. – Ну все, времени нет.

Николай допил джин, взял сигарету, закурил.

– Я готов.

Глава 30

НИКОЛАЙ ВНОВЬ ПОБЕДИЛ

Качаури вел его тем же путем, что и Нина, когда первый раз показывала ресторанный зал. Только в холле, где начиналась эскалаторная лента, а сверху нависал огромный и вездесущий Качаури, они ступили на голубой транспортер, сразу дернувшийся под их ногами.

– А просто лестницу нельзя было сделать? – ехидно спросил Николай.

Качаури хмыкнул и покачал головой, словно сожалея об умственном уровне собеседника.

– Эта лестница тоже косвенно приносит деньги, так что все не так просто, как вам, офицерам доблестной милиции, кажется.

Лента несла вниз.., коридор, занавес из множества свисающих с потолка лент.., и их вынесло в широкий проход между трибунами. Яркий свет, истеричные вопли с трибун и полный лютой злобы, ярости и уже пробуждающегося страха звериный рев…

Огромное помещение чем-то напоминало цирк или небольшой стадион. Сами трибуны расположены высоко, стены окружали арену, а выше начинались ряды кресел, поднимаясь амфитеатром до самого потолка, теряясь в полумраке. Каждый ряд был отделен небольшим барьером. Николай видел море голов, блестящие глаза, жадно устремленные на арену, раза в два больше цирковой, где сейчас происходило захватывающее всех зрелище.

Николай с Качаури прошли к арене. С обеих сторон поднимались стены трибун, и они оказались словно в глубине ущелья, наглухо перекрытого от арены железной решеткой. Метрах в десяти от них боролись за жизнь два залитых кровью зверя: медведь и кабан.

Медведь сидел на заду и каким-то человеческим приемом зажимал под мышкой шею и голову вепря. Кабан со страшной силой наседал на врага, так что медведь крутился на заду. Медведь свободной лапой мерно, со страшной силой драл бок противника. Пласты кожи и сала свисали чуть ли не до опилок, которыми была посыпана арена. Опилки обильно поливались хлещущей из ран кровью, а визг, рев и чудовищные вопли зверей заполняли, казалось, весь зал. Когда медведь в очередной раз развернулся спиной, Николай увидел то, что не бросалось в глаза: кривой страшный клык вепря давно уже вонзился под ребра врага, распахивая плоть: сахарно-белые обломки костей, кровь, заливающая бурую шерсть, мучительный рев, сотрясавший, казалось, воздух и стены…

Вдруг медведь резко дернулся, приподнялся, опираясь на холку кабана, и, собрав все силы, обрушил особо мощный удар лапы на спину врага… Страшный явственный хруст!.. Кабан завалился на бок, последним усилием захватывая клыком разломы ребер медведя… Со сломанной спиной, он еще пытался подняться на передние лапы, забился судорожно, не в силах поднять зада, и упал. Медведь с ревом рухнул на него, вонзил клыки в шею и вгрызся, продолжая когтями драть бок.

Николай быстро взглянул на трибуны. Все глаза с одинаковым выражением страха и неистового, жестокого наслаждения неотрывно смотрели вниз. Некоторые, не выдерживая, отворачивались. Но и эти – негодующее меньшинство, – не в силах бороться с собой, нет-нет, да поглядывали вниз: из-за ладоней, из-за плеча, из-за подмышки…

На арене все было кончено. Медведь, разорвав артерии, еще некоторое время грыз кабана, потом, опираясь передними лапами о труп, приподнялся, заревел раз-другой и, пошатываясь, пошел прочь. Везде были отвесные стены трибун. Медведь просто шел в сторону, уже без цели. Пошатнулся, упал. Ниже левой лопатки из спины торчали кости. Вдруг содрогнулся, из пасти широкой волной хлынула кровь. Откуда-то выскочило несколько дюжих ребят в синей униформе служащих цирка, один подскочил к медведю, приставил какой-то предмет к голове. Громко щелкнуло, словно металл ударился о металл. Медвежья голова поникла, парни перевалили тело на носилки, унесли.

Вслед им грянула музыка: Киркоров запел очередной турецкий шлягер, туже затягивая нервы. Унесли и кабана. Служащие выбежали еще раз с очередными, полными желтых опилок носилками и стали щедро присыпать бурые и красные пятна пролитой крови.

Николай чувствовал: то, что ему не удавалось весь день, – настроиться на схватку, сделали эти несколько заключительных минут звериного боя.

И странно, ощущение, что наблюдал что-то нехорошее, не правильное, ощущение беспричинного омерзения, непреодолимо существующее в нем (и в других, во всех), каким-то удивительным образом уживалось с хмельным подъемом чувств, освежением всех нервов, восхитительным освобождением, в полной мере испытываемым на войне, когда, бывало, внутри концентрировалась высшая власть над отданным тебе судьбой человеком: над его жизнью, волей, телом – делай что хочешь, вот он!..

Николай встряхнулся и посмотрел на Качаури. Тот в этот миг тоже взглянул на него, хотел что-то сказать, сдержался, сильно сжав челюсти.

– Вот это я понимаю, – наконец произнес Качаури. – Вот за этим они и приезжают.

Взяв себя в руки, посмотрел на часы.

– Вам, кстати, переодеваться пора. Сейчас еще один выход, а потом вы.

Он вынул из кармана телефон, быстро набрал номер и, отвернувшись, что-то коротко приказал. Через некоторое время недалеко от них в отвесной стене открылась неприметная дверь. Оттуда вышел служащий в синей униформе, как и те, что работали на арене.

– Проводите к Аслану.

Служащий кивнул и приглашающе открыл дверь.

– Прошу вас.

Николай шагнул в дверь и следом за провожатым двинулся по серому бетонному коридору. Свернули, попали в другой коридор, еще более длинный, отмеченный одинаковыми дверями, расположенными по одну сторону через каждые пять-шесть метров.

Служащий открыл одну дверь.

– Заходите. Я пойду сообщу Аслану, а вы подождите здесь.

Николай зашел и остановился в удивлении. Не ожидал. Он оказался в одной из клеток, сродни тем, где сидели виденные им вчера гладиаторы. Более того, это была одна из тех же клеток. А из соседней клетки на него с усмешкой смотрел Колян.

– Ну что, брат, готов к смерти?

Николай, не отвечая, огляделся. Рядом был диван.

Он подошел к нему и сел, откинувшись на спинку и вытянув ноги.

– Первый раз буду мочить мента на глазах эмвэдэшного и прокурорского начальства. Да еще и сто кусков зеленых получу! Это же надо до чего дожил! Да, свобода – вещь великая! Как ты, мент поганый, согласен?

– Не зли меня, убью, – равнодушно бросил Николай.

Вошел маленький, средних лет мужчина кавказской национальности. Чтобы не было сомнений, тут же представился:

– Аслан.

И добавил:

– Я должен подготовить вас к поединку.

– А его кто будет готовить? – кивнул Николай в сторону соседней клетки.

– Им сейчас тоже займутся.

И действительно, в клетку Коляна вошел также средних лет мужчина, на вид неопределенной национальности.

– Раздевайтесь, – сказал Аслан.

Что-то было сказано и Коляну, но он отмахнулся, продолжая наблюдать за Николаем.

Николай неторопливо разделся, оставшись в плавках. Бросив взгляд на Коляна, увидел задумчивость в его глазах. Колян заметил его взгляд, очнулся и громко захохотал.

– Ты, мент худосочный, я буду из тебя остаток воды выжимать!

И, смеясь, тоже стал снимать одежду.

– На диван, пожалуйста. Ложитесь на живот.

Николай повиновался, и Аслан стал ему массировать мышцы неожиданно сильными пальцами. Каждую мышцу прорабатывал глубоко и не спеша. Потом заставил повернуться на спину и повторил все с передними мышцами.

Что же, очень хорошо. Хотя, конечно, можно было бы обойтись и без этого.

Оставив его лежать, Аслан вышел в дверь и вскоре вернулся с халатом, спортивными трусами и перчатками. Все красного цвета. Николай встал и надел трусы поверх плавок. Обуви не принесли. Придется, оказывается, выступать босиком. Ничего, по опилкам ступать приятно.

А вот перчатки оказались любопытными. С тыльной стороны – на ладони и на пальцах – были укреплены небольшие короткие шипы. Типа заклепок, но с острой вершинкой. Серьезно ранить невозможно, а вот покорябать очень даже сподручно.

– А можно без этого безобразия? – спросил Николай Аслана.

– Нет, – категорично покачал тот головой. – Зрелищности не будет хватать. Вы ведь будете без оружия, а этими перчатками можно уйму крови надоить. Без угрозы для жизни. И очень зрелищно, – добавил он.

– Зрелищно за чужой счет, – сказал Николай.

И вдруг опешил:

– Как это без оружия? Он же с собакой на меня выйдет!

– Таковы распоряжения.

– Ничего себе! – негодовал Николай. – Сами идите с этими перчатками на дога. Да еще и этот ублюдок будет норовить зрелищность показать!

Он горячился так потому, что до сих пор, несмотря на все приготовления, подначки и даже психологическое давление со стороны и Качаури, и этого Аслана (в торжественной подготовке к схватке тоже была попытка его задавить), не мог все воспринимать вполне серьезно. Отпуск оставался отпуском, а цирк, в который он попал, хоть и экзотическим, но цирком.

Однако же все это начинало действовать. Аслан молча смотрел на него. Николай протянул ему руки в перчатках. Хоть и не боксерские, а с отдельными пальцами, перчатки эти шнуровались. Аслан быстро и тщательно зашнуровал их. Тоже самое проделывали с Коляном.

Колян заметил, что на него смотрят, и, подняв свободную руку, закричал:

– Ну что, мент, посмотрим, какого цвета у тебя кровь!

Колян, завернувшись в синий халат, под которым были синие трусы, в синих перчатках вышел первым.

Время неумолимо шло. Николай начинал чувствовать напряжение, как перед настоящим боем. В таком состоянии он обыкновенно делался медлителен и спокоен в движениях. Аслан приглашающе махнул рукой, пошел впереди. Николай надел красный халат и вышел следом.

Прежде, чем шагнуть за порог, Николай посмотрел сквозь ряды железных прутьев на оставшихся сегодня незадействованными парней-гладиаторов. Все смотрели на него с одинаковым странным выражением на лицах. Каждый, наверное, видел себя в этой роли.

"Аве Цезарь! Моритури те салютант!" – "Да здравствует Цезарь! Идущие на смерть приветствуют тебя!" – дошедшее сквозь тысячелетия приветствие смертников…

Кто-то поднял руку и махнул ему.

Ну все.

Трибуны приветственно шумели. На арене в противоположной стороне, метрах в тридцати, стоял Колян, уже без халата, и трепал за загривок огромного мраморного дога. Издали казалось, дог ростом никак не меньше теленка.

– Поменьше собачку не нашли? – поинтересовался Николай у Аслана, но у того уже горели легко возбудимые южные глазки, и он не ответил.

В решетке открылась дверь. Николай сбросил халат, шагнул за железный порог и остановился. Его тотчас заметили. Трибуны зашумели с новой силой.

Люди вскакивали с мест, с вытаращенными от возбуждения глазами вытягивали шеи. И Николай пожалел, что на месте Коляна с псом перед ним не стоит десяток-другой этих толстопузых государственных мужей. Вот ужо повеселились бы!

Вдруг общий шум голосов прорезала новая нота… еще выше, еще! Он опустил глаза: крики озвучивали летящие прыжки пса. Дог уже одолел половину расстояния и мчался к Николаю. Вслед ему радостно улюлюкал Колян:

– Разорви его! Покажи кровь легавого!

"Эмвэдэшникам на трибунах вряд ли понравятся его крики", – отстраненно подумал Николай.

Он сделал несколько шагов вперед, не желая быть застигнутым у прутьев. Еще один шаг.., дог взлетел как птица; в это же самое время Николай, к ужасу своему, почувствовал, что, если не поспеет за движением зверя, тот разорвет его своими страшными клыками!.. Огромная красная пасть надвигалась неотвратимо, прямо к его горлу. Вдруг положение изменилось, и он понял, что пес промахнулся. Но не успел опомниться, как у самого его лица мелькнули белые задние ноги дога, и тот с щенячьим визгом врезался в прутья, ограждающие проход между трибунами. Николай изо всех сил ударил ногой в брюхо собаки, что-то там екнуло, зверь быстро извернулся и вновь метнулся к его шее! Николай левой рукой схватил пса снизу за горло, но чувствовал, что эти восемьдесят-девяносто килограммов живого, рвущегося веса ему долго не удержать. Между тем с другой стороны арены на него медленно надвигался второй противник.

В тот момент, когда левая рука соскользнула и зверь, оскалившись белыми сахарными клыками, вновь прыгнул к нему, Николай изо всей силы воткнул раскрытую ладонь в горячую глотку… Мешали шипы.

Раздирая внутри плоть, Николай схватил пальцами что-то жилистое, сжал в кулаке и со страшной силой рванул кулак обратно.

Вместе с воем хлынула кровь, а злоба, освобожденная ярость, свирепая радость – все, только что живущее в доге, вместе с жизнью уходило и странным образом переходило к Николаю.

Он схватил зверя за задние лапы, неловко, но с силой размахнулся и, используя и тяжесть дога, и инерцию, так ударил своим снарядом по прутьям, что решетка загудела.

И еще раз попытался раскрутиться, словно метатель молота, и швырнул эти, уже не страшные девяносто килограммов навстречу надвигающемуся Коляну.

Тот успел перепрыгнуть скользящее по опилкам тело пса. Пнул на ходу в досаде, что дог так быстро сдал, и тоже ринулся к Николаю.

Трудно передать, что творилось на трибунах. Пузатые мужчины и длинноногие подруги наконец-то сошли-таки с ума. Все вскочили со своих мест, кричали, визжали… Николай чувствовал устремленные на него со всех сторон взгляды, весь этот шторм эмоций, но сам ничего не видел, кроме горящих ненавистью глаз Коляна, сжатых в синие кулаки рук, скользящих в защитном танце ступней врага. Колян вдруг быстро развернулся и нанес сильный удар пяткой в челюсть Николая.

– Браво! – чей-то одинокий голос перекрыл шум.

В то же мгновение перед глазами Николая, перед ним самим, возникло лицо врага, шрам на щеке, лоб с залысиной… Без малейшей перемены, без малейшего намека на движение этот огромный лоб приблизился; не сам удар головой, он почувствовал давящий свет, ослепительный свет, рассыпавшийся на отдельные звезды, созвездия.., спиральные галактики медленно раскручивались в небе.., он падал на колени, и, опьяненный близкой победой Колян, не упуская момента, вновь ударил ногой снизу в челюсть.