Аркадий Ренко - Роза

Леверетт мучительно размышлял, силясь найти положительный ответ.

— Не знаю, — признался он в конце концов. — И хотя мне кажется, что ваш подход отмечен воображением, все же, по-моему, мы не приблизились к тому, чтобы найти Джона или выяснить, что с ним случилось. После вашей ссоры с Шарлоттой я был уверен, что епископ вас уволит. Вместо этого он ясно дал понять, что ей следует с вами сотрудничать. По сути, он велел мне передать вам, что, если Шарлотта и будет поначалу сопротивляться, это не должно остужать ваше рвение.

— Быть может, мне повезет застигнуть его дочь в таком месте, где у нее не будет никакого оружия. Даже роз.

— Шарлотта может оставлять впечатление трудного человека потому, что у нее много обязанностей и ко всем она относится серьезно.

— Ну да, как к делу Мэйпоула. Скажите, что ее связывало с викарием?

— Их объединяло стремление изменить жизнь в Уигане к лучшему посредством распространения образования, трезвости, гигиены.

— Ну конечно, лучший способ завоевать сердце девушки, да? Меня интересует, ходили ли они когда-нибудь, взявшись за руки, целовались ли, танцевали?

— Нет, в их взаимоотношениях не было ничего низменного или физического.

Иногда у Блэара возникало ощущение, что они с Левереттом говорят на разных языках.

— Они были счастливы друг с другом? Я имею в виду не то счастье высшего блаженства, что приходит от совершения добрых дел, а низменную удовлетворенность от тепла находящегося рядом тела.

— Им это и в голову не могло бы прийти. Они были просто союзниками, соратниками в борьбе за общие социальные идеалы.

Блэар попытался зайти с другой стороны:

— Скажите, вам не доводилось видеть какие-либо размолвки между ними? Шарлотта ведь женщина со, скажем так, вспыльчивым характером.

Леверетт заколебался:

— Возможно, Шарлотта бывала несдержанна с Джоном, но только потому, что стремилась помочь очень многим.

— Возможно, еще и потому, что она дочь епископа, а он всего лишь викарий?

— Нет, она всегда испытывала отвращение к классовым различиям. Потому-то она и не живет в имении. И отказывается держать служанку.

— Конечно, она просто командует всеми вокруг. А какие отношения были у Джона Мэйпоула с Хэнни? Что думал епископ по поводу брака своей дочери с человеком неаристократического происхождения?

— Обычно у епископов не бывает общих дел с простым викарием. К тому же Джон — реформатор, а епископ это не очень одобрял. Для Шарлотты такой брак действительно стал бы ужасающим шагом вниз по социальной лестнице. Но поскольку она все равно не может унаследовать ни титул, ни имение, то вопрос о том, за кого она выйдет замуж, не так уж и важен.

— Скажите, а как получилось, что Хэнни оказался одновременно и епископом, и лордом?

— Их было три брата. Хэнни, как средний из братьев, пошел по церковной линии, а младший брат, отец Роуленда, — по военной. Когда старший брат умер бездетным — я хочу сказать, не оставив сыновей, — титул унаследовал епископ.

— А кто наследует после него?

— Следующим по очереди должен был быть брат Шарлотты, но он погиб два года назад в результате несчастного случая во время прогулки верхом. Отец Роуленда умер в Индии лет десять тому назад. Так что следующим лордом Хэнни вполне может стать Роуленд.

— Шарлотта сюда никак не вписывается?

— Поскольку она представительница женского пола, то никак. Разве епископ ничего вам об этом не говорил?

— С чего бы ему обсуждать со мной подобную тему?

— После гибели сына он совсем потерял голову. Тогда-то он и отправился с вами в Африку. Может быть, поэтому он так к вам благоволит.

— Благоволит?! — Блэар даже расхохотался.

— Шарлотта тоже стала другой. Она скакала рядом с братом, когда он упал с лошади. После того несчастного случая она и начала меняться, становиться серьезнее — именно это и привлекло к ней Джона, но уже позднее, конечно, когда он появился в Уигане.

— Естественно.

Блэар ощутил даже некоторое сочувствие к Шарлотте; впрочем, длилось оно ровно до тех пор, пока Леверетт не добавил:

— А вы чем-то похожи на ее брата. Не понимаю, почему она вас так терпеть не может.

— Судьба. А кто из них кого подцепил — Мэйпоул Шарлотту, или же Шарлотта Мэйпоула? Только не надо мне рассказывать о том, как благородно они ухаживали друг за другом, просто ответьте, с чьей стороны была инициатива.

— Учитывая разницу в их общественном положении, для Джона было бы невозможно проявить такую инициативу. Но Шарлотту он боготворил.

— Как вам кажется, в таком месте, как Уиган, мог Мэйпоул встретить кого-то, в кого бы он по-настоящему влюбился? Какую-нибудь ядреную неумытую девку из числа местных работниц?

— Странный вопрос.

— Сколько составляет недельная плата за аренду у компании Хэнни дома, скажем, на Кендл-корт?

— Три фунта.

— А недельная зарплата шахтерки?

— Десять пенсов в день. До всех удержаний. После них остается чуть меньше пяти шиллингов в неделю[32].

— И еще говорят, что Англия против рабства! При таком раскладе у двух шахтерок денег на квартиру просто нет, не говоря уже о том, что надо еще покупать еду и одежду. Вы уверены, что Мэйпоул никогда не помогал какой-нибудь девушке, оказавшейся в подобном положении?

— У него не было никого, кроме Шарлотты. Попробуйте другие версии, Блэар.

— Другие версии? Допрашивать имеет право только полиция, но обратиться туда значило бы предать дело гласности, а этого семейство Хэнни категорически не хочет. Так что мне не остается ничего другого, кроме как пытаться проследить те слабые и почти бездоказательные версии, какие у меня есть.

— И что же это за версии?

— Например, зависть. Преподобный Чабб настолько не любит своего чересчур удачливого викария, что бьет его подсвечником по голове и прячет тело в склеп.

— Не верю.

— Я тоже в это не верю. Другой мотив — деньги. Член парламента мистер Эрншоу слушает страстную речь Мэйпоула в защиту шахтерок, но ум его занимает на самом деле лишь то, что викарий помолвлен с состоятельной девушкой. Эрншоу тайком приезжает в Уиган, перерезает горло Мэйпоулу, возвращается в Лондон и уже потом открыто, в облике благородного борца за трезвость, появляется в Уигане, чтобы обхаживать безутешную мисс Хэнни.

— Исключено.

— Возможно, что исключено. Тогда остаетесь вы, честный и порядочный Оливер Леверетт[33], который всегда любил Шарлотту Хэнни и, несомненно, должен был быть шокирован, когда она из упрямства предпочла делить постель и банковский счет не с вами, а с вашим лучшим другом. Вы вроде бы приставлены мне помогать, однако не сделали ничего, лишь описали святого, который никогда не существовал. Такого Мэйпоула, каким его обрисовали вы, я никогда не найду. Но Джон Мэйпоул не был святым. Он не подчинялся Чаббу. Он был не прочь приударить за шахтерками. Шарлотту Хэнни, скорее всего, он считал просто ведьмой, которой можно попользоваться и бросить. Вы подозревали, что назревает что-то неладное. За неделю до его исчезновения вы спросили его об этом, и, когда он ответил, что все хорошо, вы отлично поняли, что это ложь. Вот вы и есть моя последняя версия, Леверетт.

Леверетт вспыхнул так, будто получил пощечину.

— Джон и вправду ответил мне, что не стоит беспокоиться. Откуда вы узнали, что я его спрашивал?

— Что заставило вас спросить?

— Он был чем-то очень взволнован.

— Что именно он вам ответил?

— Что переживает духовный кризис. Что шахтеры куда более чисты перед Богом, нежели священнослужители. Что его поминутно бросает то в восторг, то в отчаяние. Но при этом уверил меня в том, что с ним все в порядке.

— И вам это показалось убедительным?

— Я понимал, что Джон — живой человек. Как и я сам. Пусть я любил Шарлотту, но я никогда не домогался ее. И никто не радовался за Джона сильнее, чем я, когда объявили об их помолвке.

— Давайте вернемся назад к восторгу и отчаянию. Восторг — это какая-нибудь работница? А отчаяние — Шарлотта Хэнни?

— Для него существовала только Шарлотта.

— В обоих качествах? Вот это женщина!

— Блэар, неужели вы и в самом деле меня подозреваете?

— Нет, но, по-моему, пора бы уже вам начать мне помогать. Можете вы это сделать?

Леверетт покраснел до корней волос:

— Каким образом?

— Достаньте мне материалы расследования причин взрыва на шахте Хэнни.

— Существует официальный отчет. Мы с вами говорили об этом. Здесь, в городе, в конторе фирмы он есть, но этот экземпляр нельзя выносить оттуда, об этом я вам тоже говорил.

— Принесите мне его в гостиницу.

— Зачем?

— У меня будет ощущение, что я хоть что-то делаю. В Англии и англичанах я ничего не понимаю. А в шахтах разбираюсь.

— Что-нибудь еще?

— Мне понадобится ваша коляска.

— И это все?

Блэар вспомнил притчу о царе Соломоне:

— Какие-нибудь чернокожие женщины через Уиган не проезжали? Африканки? [34]

— Нет, а что?

— Так, просто кое о чем подумал.

Блэар катил по направлению к шахте Хэнни, а навстречу ему по обочинам дороги устало брели по домам шахтеры и шахтерки. Коляска Леверетта в самом прямом смысле слова возносила Блэара на высший социальный уровень. Отсюда он уже не различил бы ни Фло, ни Билла Джейксона. Никто из возвращавшихся с работы не поднимал глаз. В сумерках этих людей вполне можно было принять за стадо овец.

Блэару очень не хватало здесь яркого экваториального солнца, резких переходов от дня к ночи, однако он не мог не признать, что и в красках английского пейзажа тоже есть свое странное очарование. Грозовые облака поднимались такой высокой стеной, что на ее фоне груженный углем состав казался не более чем легкой складкой на местности. Среди живых изгородей и между печных труб носились воробьи, шнырявшие вверх и вниз, внезапно вылетавшие на свет, но так же мгновенно скрывавшиеся в темноте. Повсюду ощущалось какое-то особое спокойствие, не нарушаемое даже поездами и паровозами; пейзаж был словно погружен в легкую дымку, уничтожить которую не могла никакая завеса сажи.

И во всем остальном тоже царили сплошные противоречия. Епископ Хэнни, которому был совершенно безразличен Мэйпоул, почему-то хотел его найти. Шарлотта Хэнни, невеста Мэйпоула, наотрез отказывалась помогать в этих розысках. Чем больше Блэар злил ее, тем вроде бы довольнее становился епископ. Леверетт был прав, сказав, что Блэар ничего не понимает. С каждым днем он действительно понимал все меньше и меньше.

Неподалеку от шахты Хэнни темнела рощица высоких, безлистых, серовато-коричневого цвета ив и дубов, раскачивающихся на ветру над плотным пологом из ежевики. Лишь на кустах терновника виднелись белые почки; во всем же остальном в этом последнем кусочке уиганских лесов было не больше жизни, чем в опахале из перьев. Дорога огибала рощицу стороной, признаков присутствия Розы Мулине не было видно. Блэар привязал лошадь, отыскал петлявшую в кустах тропинку и направился вглубь, саквояжем раздвигая перед собой колючки там, где они особенно плотно преграждали ему путь.

Рощица служила пристанищем для кротов, лис и горностаев; вокруг шахт оставалось мало нетронутого леса, и Блэар почти физически ощущал необычайно высокую концентрацию живых существ и их незаметной глазу суеты вокруг. Очень быстро он дошел до маленькой полянки, в центре которой стояла серебристая береза, — места, показавшегося ему центром рощицы, — и увидел зяблика, сидящего на ветке и изливающего непрерывный поток чудесных музыкальных фраз. Блэар застыл, пораженный, как если бы, бродя по развалинам города, вдруг наткнулся на старинную миниатюрную часовенку, где за нити колокольчиков дергал зяблик.

— Это канарейка, — раздался голос Розы.

Она выступила из глубокой тени под ивой; закутанная в шаль, с толстым слоем угольной пыли на лице и при сумеречном свете сама казалась тенью.

— Откуда она тут? — поинтересовался Блэар.

— Улетают из забоев, иногда их отпускают; это самый ближний к шахте лес, вот они сюда и летят. И живут здесь вместе с другими птицами.

— Даже трудно поверить.

— Чего же тут особенного?

Волосы ее свисали медно-коричневыми, чуть вьющимися прядями, грубошерстная куртка казалась бархатной от покрывавшей ее угольной пыли, ансамбль дополняла обвязанная вокруг шеи атласная лента. Блэар увидел перевязанную руку и вспомнил слова Фло о том, что Роза поранилась.

— Повредили?

— Я на сортировке угля работаю, а не чай подаю. Бывает, и острые камни попадаются. Что вы хотели мне сказать?

Береза вдруг осветилась яркой вспышкой. Вспугнутая птичка вспорхнула и улетела, сопровождаемая раскатами грома. В тот миг, пока все вокруг заливал свет молнии, Блэара внезапно осенило, что он ни разу еще не видел Розу Мулине при хорошем освещении. Всегда лицо ее или наполовину скрывала угольная пыль, или делал едва видимым тусклый огонек лампы или свечи. Молния высветила такой же, как у Шарлотты Хэнни, высокий лоб, но с более ясными глазами под ним, и такой же правильный нос, только рот выглядел полнее и мягче и казался ярко-красным по сравнению с черными от сажи щеками. Роза производила впечатление более высокой, чем Шарлотта, но главное, в ней было больше жизненной силы — как в дикой кошке по сравнению с домашним котом.

— Хотел попросить вас кое-что вернуть от моего имени, — ответил Блэар. Он вытащил из саквояжа клоги. — Мне их оставил в гостинице Билл Джейксон. Я видел, как он их выиграл у ирландца, которого забил почти до смерти. Я знаю, что Джейксон — ваш парень. По-моему, он полагает, что у меня есть на вас виды, так что эти клоги, видимо, предупреждение, что, если я не оставлю вас в покое, он и со мной сделает то же самое, что с тем ирландцем. Передайте Джейксону, что его предупреждение понято и что клоги нам не понадобятся.

— А они красивые. С трилистниками. — Роза внимательно оглядела простроченный рисунок и обитые медью мыски.

— Ну, ирландцу они не принесли счастья. — Блэар протянул клоги Розе, но та не взяла их.

— Что, боитесь Билла?

— Конечно, боюсь. Он жестокий и не так глуп, как кажется.

— О-о, ему бы понравилась такая характеристика.

— Не стоит ему передавать. — Может, вам клоги не нравятся? Для вас это слишком низко? Вы предпочли бы драться на шпагах или пистолетах?

— Я бы предпочел вообще не драться. И вы мне понадобились только для того, чтобы спросить вас о Джоне Мэйпоуле.

— Вы же приходили еще раз, — проговорила Роза.

— А второй раз я приходил к вам потому, что обнаружил в доме Мэйпоула вашу фотографию.

— И пообещали, что больше не будете меня беспокоить.

— Поверьте, я вовсе не стремлюсь вас беспокоить.

Первые дождинки упали сквозь кроны деревьев. Роза не обратила на них никакого внимания, настроение ее менялось, как у актрисы на сцене:

— Если бы я была мисс Хэнни, вы бы вели себя иначе. Будь я леди, вы бы не притащили меня сюда, чтобы бросить мне клоги в лицо. И не донимали меня расспросами, словно домовладелец бедного неплательщика.

— Роза, это место для нашей встречи предложила ваша подруга Фло. Я не бросаю клоги в лицо, я пытаюсь вам их отдать. А что касается мисс Хэнни, то вы куда большая леди, чем она.

— Скажите просто, что вы трус. И не надо мне льстить.

— Возьмете вы наконец эти проклятые ботинки? — потерял терпение Блэар.

— Вот видите? С леди вы бы так разговаривали?

Вечно у него с Розой ничего не получается. Дождь расходился все сильнее, мокрые волосы налипли Розе на лоб, черная грязь стекала у нее по бровям, но почему-то именно Блэар чувствовал себя с ног до головы в грязи.

— Ну пожалуйста, — попросил он.

— Не знаю. — Она спрятала руки за спину. — Такой знаменитый путешественник, как вы, мог бы ответить Биллу и сам. Если после этого в Уигане для вас окажется небезопасно, в вашем распоряжении весь мир, можете спрятаться где угодно.

— Чего вы хотите, Роза?

— Две вещи. Во-первых, чтобы вы довезли меня до города. Можете высадить где-нибудь на окраине. Затем, вы должны обещать мне никогда не приходить в мой дом и не беспокоить меня на работе. Еще один Мэйпоул мне не нужен.

Сравнение с Мэйпоулом неожиданно больно укололо его.

— Роза, возьмите клоги, и я никогда больше вас не потревожу.

— Возьму, но только с этими условиями.

Пока они выходили к коляске, гроза разбушевалась вовсю, деревья гнулись от ветра и шумели безлистыми кронами. Идя впереди, Блэар спрашивал себя, почему он вроде бы выводит Розу из леса, когда она, несомненно, знает дорогу лучше него; и тем не менее она явно ожидала, что ее выведут, — словно была принцессой из какого-нибудь маленького королевства.

Глава десятая

— Когда меня первый раз спустили под землю, мне было только шесть. Нас поднимали и опускали в корзинах. Я поворачивала рамы с холстом, направляла воздух, куда надо. Иначе людям внизу нечем было бы дышать, они бы все задохнулись.

Потом, когда мне стукнуло восемь, я стала уже большой и могла оттаскивать уголь. Мы его выволакивали из забоев. На шею надевали цепь, она шла между ног к салазкам. И я в такой цепи поползала, и мать, и все мои сестры. Девчонка я была крепкая, могла тянуть по сорок, по пятьдесят фунтов угля. Тогда в шахте никаких пони не было. Такая теснотища, одни мы только едва протискивались.

Жарко ли было? В самом забое, там, где рубали уголь, все работали голыми. Как Адам и Ева. Ползали по воде и грязи. С девчонками происходило всякое. Потому-то и сделали ту большую реформу, когда парламент приказал убрать нас всех из-под земли. Мораль их наша волновала, а не то, в каких условиях мы работали. Так вот я и стала шахтеркой.

Ничего, я не против и такой работы. Могу уголь сортировать. Могу вагонетки опрокидывать. Только зимой очень холодно. Все время приплясываешь на месте, чтобы согреться. А то случается и хуже. Моя старшая дочка, когда пришла на сортировку, попала между вагонами, и ее раздавило. Ей тогда десять лет было. Владелец и начальники приходили, пять шиллингов нам за нее предлагали. Такая такса, если кого из детей раздавит. Пять шиллингов за старшую, по три за каждую следующую.

— И что же вы сделали? — поинтересовался Блэар.

— А чего тут можно сделать? Только в ножки поклониться: да, сэр, спасибо, сэр, премного благодарны, сэр.

Чайник зашумел, Мэри Джейксон переставила его на холодную конфорку и поставила сверху чайничек с заваркой так, что нижняя его часть оказалась погруженной в кипяток. Центром любого шахтерского дома служила большая чугунная кухонная плита. Ее решетка всегда блестела; из духовки обычно исходил запах свежеиспеченного хлеба. Дом Мэри Джейксон по внутренней планировке ничем не отличался от дома Розы Мулине, только тут на ступеньках начинавшейся из кухни лестницы набилось с десяток детей, набежавших поглазеть на гостя.

За столом собрались соседи Мэри Джейксон, мужчины с характерными для шахтеров черными шеями и красными глазами. Блэар не знал ни одного из них, если не считать низкорослого конюха, обругавшего его утром на шахте Хэнни. За спинами мужей стояли жены: так уж было заведено, что пришедшие с работы мужчины обладали преимущественным правом занять имеющиеся в доме стулья. И хотя женщины прикрыли сильно поношенные платья лучшими, какие у них были, шалями, по тому, как они — с прищуром — смотрели и держали на груди сложенные мускулистые руки, Блэар понял, что шахтерские жены настроены крайне недоверчиво и подозрительно. Все они, как и Мэри Джейксон, знали в жизни только шахту и такой же стандартный небольшой домик с терраской; все ежегодно рожали, поднимая детей на скудную зарплату, еще более усыхавшую летом, когда цены на уголь падали, или пересыхавшую совсем в периоды забастовок. Как хозяйка Мэри Джейксон являла собой нечто вроде кормящей самки в стае волков: занятное сочетание свирепости и гостеприимства. Вернув коляску Леверетту, Блэар пришел сюда пешком, стараясь привлекать к себе как можно меньше внимания, но, едва он объявился, Мэри Джейксон тут же распахнула заднюю дверь и созвала в дом народ со всей улицы. Блэару она заявила, что, если приходит интересный гость, принято приглашать всех: так уж здесь заведено.

— Чаю хотите? — предложила Мэри.

— Выпил бы с удовольствием, спасибо, — ответил Блэар.

— А ты правда из Америки? — спросила одна из девочек, сидевшая на средней части лестницы.

— Правда.

— Ты краснокожий индеец, да? — поинтересовался мальчишка, расположившийся на нижней ступеньке.

— Нет.

Ничуть не разочарованные ответом, ребятишки не отрывали от Блэара глаз, как будто ожидая, что он в любой момент может превратиться в индейца.

— Когда к вам в последний раз заходил преподобный Джон Мэйпоул, о чем вы с ним говорили? — обратился Блэар к миссис Джейксон.

— О тех благодеяниях, какие ниспосылает Господь честному труженику. Об умении терпеть, страдать, быть благодарным за благие вести, что приносят нам ангелы. Женщинам, так тем Господь вдвойне воздает.

Шахтеры недовольно поерзали на стульях, но согласные кивки их жен дали понять, что Мэри Джейксон говорит и от их имени тоже.

— А еще о чем-нибудь говорили? — поинтересовался Блэар.

— Преподобный Мэйпоул хотел, чтобы мы встали на колени и помолились во здравие принца Уэльского, у которого тогда был насморк. Но у королевы слишком много родственников, и все они одни сплошные немцы, пусть скажут спасибо, что мы их до сих пор не перевешали, вот это и будет им во здравие.

Волна смешков и хихиканья прокатилась снизу вверх по ступеням лестницы.

— А еще Мэйпоул, как добрый христианин, любил спорт, — произнес один из шахтеров.

— Какой именно? — спросил Блэар.

— Крокет, — ответил один из сидевших на лестнице мальчуганов.

— Регби, — поправил его мальчик постарше и влепил первому затрещину.

— Не забывайте, — напомнила Мэри Джейксон, — на следующий день на шахте Хэнни лежали во дворе семьдесят шесть трупов. Обугленные, как сгоревшие спички. Никто и не смотрел, был там священник или нет. Вот если бы он оживил мертвых, на него бы обратили внимание. Понимаете, что я хочу сказать?

— Да. — Блэар понял и то, что никакой информации он здесь не получит. «Наверное, все дело во взрыве», — подумал он. Каждая семья потеряла тогда отца, сына, мужа или брата, в лучшем случае кого-то из близких друзей. Наверное, потому-то и сейчас они все сидели в задней части дома, на кухне: ведь в гостиных, в передней части после взрыва стояли гробы с погибшими. И наверняка его расспросы только раздражают миссис Джейксон и ее соседей. В общем, Блэар был уже готов уйти, хотя собравшиеся на кухне не сводили с него угрюмо-настороженных глаз, словно ждали чего-то.

— Расскажите нам об Африке, — попросила Мэри Джейксон.

— Об Африке?

— Ага. — Взгляд ее устремился к лестнице. — Эти ребята ничего не знают о других странах, вообще о мире. И никогда не узнают, так и останутся на всю жизнь невеждами. Они не хотят учиться ни читать, ни писать, говорят, им это не надо, раз все равно придется под землей работать.

— Что, лекцию им прочесть, что ли? — уточнил Блэар.

— Если вы не против.

Блэар понимал, что свежие люди были в Уигане редким развлечением. В подобном месте появление на улице самой обыкновенной шарманки и то собирало огромную толпу. Но Блэару почему-то подумалось еще и о том, что другие исследователи, возвращаясь из экспедиций по Африке, выступали с докладами в знаменитом Картографическом зале Королевского географического общества. Конечно, это были первопроходцы из числа людей благородного происхождения. Джентльмены, действительно знаменитые исследователи. На такие доклады рассылались специальные приглашения, приходить на них надо было в официальном костюме, а в завершение церемонии подавалось шампанское, провозглашались тосты, и виновнику торжества вручалась серебряная медаль Общества. Конечно, ему такую медаль не дадут никогда, на этот счет иллюзий у Блэара не возникало ни разу; но все равно отношение к нему Общества было вопиюще несправедливым. Общество располагало его отчетами, составленными им картами, даже парой его монографий; и тем не менее свой первый доклад он должен делать здесь, в Уигане, на кухне, пропитанной запахами скудной еды и сохнущей одежды, под время от времени раздававшийся стук детских клогов по ступеням лестницы.

Блэар поднялся:

— Мне надо идти. Спасибо за чай.

— А вы и вправду тот самый Блэар, из Африки? — спросил один из шахтеров.

— Возможно, и не тот. Всего хорошего.

— Так я и знала. Самозванец, — проговорила жена шахтера.

Проходя через темную гостиную к выходу, Блэар наткнулся на стол. Резко остановившись, в овальном зеркале рядом с вешалкой он увидел отражение изможденного человека, который, пригнувшись, словно жулик, торопился покинуть дом, откуда не уносил ничего, кроме собственной подорванной репутации. Сам он мало что сделал, чтобы заработать у этих людей добрую славу: это они одарили его своим вниманием и отношением просто потому, что ничего другого дать ему не могли. И вообще, могли, не могли — какое это имело значение? Важно, что он сам ничем не заработал их доброго к себе отношения.

— Знаете, о чем я сейчас подумал, — проговорил Блэар, возвращаясь в кухню. Лица взрослых еще сохраняли оскорбленное выражение, вызванное его уходом. Половина ребят уже успели сбежать с лестницы, но при первых же звуках его голоса мгновенно взлетели назад. Блэар занял свое прежнее место, как будто и не выходил. — Если когда-нибудь вы все-таки соберетесь в Африку или другую часть света, вам обязательно надо будет научиться разборчиво писать. И читать, понимая, что именно вы читаете. Отличное подтверждение тому — история, произошедшая с сэром Чарльзом Маккарти, последним губернатором Сьерра-Леоне. Он заключил союз с племенем фанти и с отрядом в тысячу человек выступил против живущих на Золотом Береге ашанти. Разведчики предупреждали бравого губернатора, что у ашанти гораздо больше солдат, но Маккарти с презрением отверг возможность вернуться, так что два войска сошлись в битве при Ассамако.

Слушатели, даже низкорослый конюх, снова расселись или встали по своим прежним местам. Мэри Джейксон налила еще чаю.

— Фанти — воины крепкие и стойкие, обученные на британский манер. Однако ашанти — это народ, создавший королевство, которое сумело не только завоевать половину других африканских племен, но и противостоять голландцам, датчанам и португальцам. На карте оказалась судьба всей Западной Африки. И хотя Маккарти был храбрым генералом, но ашанти имели численное превосходство и наседали на его отряд со всех сторон. Сражение шло с переменным успехом; сначала обменялись ружейными залпами, потом схватились врукопашную, на мечах и копьях. А потом с отрядом Маккарти произошло самое страшное, что только может быть на войне: у него кончились боеприпасы.

Блэар умолк, сделал несколько глотков из чашки. Множество глаз с лестницы неотрывно следили за каждым его движением.

— По счастью, в отряде Маккарти был отличный гонец. Генерал написал записку своему начальнику тыла, чтобы тот обеспечил доставку боеприпасов, и гонец отправился с ней в путь, сумев прорваться через специально взломанные на короткое время боевые порядки ашанти. Маккарти и его союзники-фанти упорно держались, экономя каждый выстрел. Можете представить себе облегчение, которое они испытали, увидев, что гонец вернулся, ведя по берегу реки двух навьюченных деревянными ящиками мулов. А теперь представьте себе их разочарование и отчаяние, когда они раскрыли ящики и обнаружили в них не боеприпасы, а макароны. Начальник тыла плохо прочел записку Маккарти. Согнувшись в три погибели под вражескими пулями, Маккарти пишет вторую записку. Снова гонец пробирается через вражеские порядки под прикрытием порохового дыма. Снова Маккарти и верные ему войска, ряды которых, однако, редеют, держатся изо всех сил, на этот раз вообще без боеприпасов, обороняясь только холодным оружием. И снова гонцу удается пробиться туда и назад, и он возвращается в сопровождении двух нагруженных ящиками мулов. Солдаты генерала взламывают вновь прибывшие ящики.

Блэар опять умолк, отпил из чашки и медленно опустил ее на место.

— И снова в ящиках оказываются лишь макароны. Тыловик просто не в состоянии был разобрать, чего именно требовал от него Маккарти. Закончилась эта история очень скверно. Ашанти одержали полную победу. Всех фанти перебили, почти поголовно. Сам Маккарти отбивался, прижавшись спиной к дереву, сколько хватило сил, а потом предпочел застрелиться, но не сдаться в плен. Наверное, он поступил правильно. Ашанти отрезали его голову и сварили мозги, а все остальное зажарили. Череп его они прихватили с собой, в свою столицу, чтобы поклоняться ему, как и черепам многих других побежденных ими врагов, заслуживших тем не менее их восхищение и уважение. Вот что может случиться с доблестным воином — а Маккарти был именно таким, — если он не умеет писать как следует.

В кухне повисла тишина. Лица сидевших вокруг стола людей раскраснелись и подобрели.

— Да-а, вот это история, — проговорил один из шахтеров и откинулся на спинку стула.

— Выдумки все это, — откликнулась одна из женщин.

— Действительно так все и было? — переспросил ее муж.

— В Африке случается и не такое. Эта история — одна из самых правдивых, какие я знаю, — ответил Блэар.

— Черт, вот это да! — выдохнул какой-то мальчишка.

— Не ругайся! — одернула его мать.

— А там, на этом Золотом Береге, золотые рудники есть? — Шахтер даже подался вперед.

— Да; и есть залежи гранита, гнейса и кварца, указывающие, что далеко не все месторождения там уже открыты. Знание геологии в тех местах — отличная подмога любому, кто им владеет.

— Что касается угля, тут мы все — геологи.

— Это верно, — согласился Блэар.

— А вы на горилл охотились? — полюбопытствовал самый маленький мальчик.

— Нет, даже никогда их не видел.

— А слонов?

— Видел, но не убивал.

— Настоящие путешественники убивают, — категорическим тоном заявил мальчик.