Аркадий Ренко (№3) - Красная площадь

Единственной человеческой слабостью Руди было, пожалуй, чревоугодие. Аркадий открыл холодильник. Ветчина, рыба и голландский сыр лежали на месте, все еще охлажденные, и перед ними было трудно устоять даже мужчине, только что полакомившемуся виноградом у Махмуда. Продукты, видимо, были из «Стокманна» — хельсинкского универмага, который за твердую валюту поставлял иностранной общине в Москве полный «шведский стол», а также конторскую мебель и японские автомашины: упаси Боже жить так, как живут русские. Восковая корочка сыра светилась, словно шляпка гриба.

Полина вошла в спальню, одной рукой уже в плаще.

— Вы изучаете улики или поглощаете их?

— Говоря по правде, восхищаюсь. Вот сыр из молока животных, которые пасутся за тысячу миль отсюда, и он не такая редкость, как российский сыр. На воске хорошо сохраняются отпечатки, не так ли?

— Влажность — не самая лучшая среда.

— По-вашему, слишком влажно?

— Я этого не сказала, я не сказала также, что не смогу; не хотела вас слишком обнадеживать.

— Неужели я похож на человека, который на многое надеется?

— Не знаю, но сегодня вы какой-то другой, — куда девалась ее обычная категоричность! — Вы…

Аркадий приложил палец к губам. До него донесся едва слышный шум, как от работающего холодильника, если бы сейчас он не стоял с ним рядом.

— В туалете, — сказала Полина. — Кто-то облегчается каждый час.

Аркадий пошел в туалет и потрогал трубы. Обычно трубы издают звенящий звук. А этот звук был слабее, скорее механический, нежели звук текущей жидкости, и раздавался он в квартире Розена, а не за стеной. Звук прекратился.

— Каждый час? — переспросил Аркадий.

— Минута в минуту. Я смотрела, но ничего не нашла.

Аркадий прошел в кабинет Руди. На столе все оставалось нетронутым, телефон и факс молчали. Он постучал пальцем по факсу, и тут мигнул огонек кнопки готовности к работе. Постучал сильнее — кнопка замигала, как маяк. Звуковой сигнал стоял на минимуме. Он пододвинул тумбочку и обнаружил между тумбочкой и стеной свернутую ленту светочувствительной бумаги.

— Первое правило расследования: подбирай вещественные доказательства, — сказал он.

— Я здесь еще не опыляла.

Бумага была еще теплая. Сверху обозначена дата и время передачи — минуту назад. Напечатанный по-русски текст гласил: «Где Красная площадь?».

Всякий, у кого есть карта, ответил бы на этот вопрос. Он прочел предыдущее послание. Время его передачи — шестьдесят одна минута назад. И снова: «Где Красная площадь?».

И карта не нужна. Спроси любого, в любом уголке мира — на Ниле, в Андах или, скажем, в парке Горького.

Было всего пять посланий с интервалом в один час, с одним и тем же настойчивым требованием: «Где Красная площадь?». В первом из них также говорилось: «Если вам известно, где Красная площадь, я могу предложить контакты с международной организацией за десять процентов от суммы вознаграждения нашедшему».

Вознаграждение нашедшему Красную площадь выглядело как легкий заработок. Машина автоматически напечатала сверху длинный номер телефона, с которого передавалось послание. Аркадий позвонил на междугородную. Там еще сообщили, что кодовый номер страны принадлежит Германии, а код города — Мюнхену.

— У вас нет такой штуки? — спросил он Полину.

— Я знаю парня, у которого есть.

Уже кое-что. Аркадий написал на бланке Руди: «Желательны подробности». Полина вставила лист, сняла трубку и набрала номер. После короткого звонка замигала кнопка «передавайте», и, когда она нажала ее, листок начал вращаться.

Полина сказала:

— Если пытаются связаться с Руди, значит, не знают, что его нет в живых.

— Именно так.

— Поэтому вы либо получите бесполезную информацию, либо окажетесь в неловком положении. Мне некогда.

Целый час они напрасно ждали ответа. В конце концов Аркадий спустился в гараж, где Минин черенком лопаты простукивал пол. Лампочка была заменена на более яркую, шины перенесены к стене и сложены по размерам, на ремни и канистры были навешены бирки с номерами. Минин не вынес жары: снял пальто и пиджак. Шляпа оставалась на голове, закрывая тенью пол-лица. «Вот уж не от мира сего», — подумал Аркадий. Увидев начальство, Минин угрюмо вытянулся в струнку.

По мнению Аркадия, вся проблема заключалась в том, что этот тип был каким-то затюканным. Не то чтобы Бог обидел его чем-то, а просто он вел себя, как ребенок, который чувствует, что его презирают. Аркадий мог бы, конечно, исключить Минина из группы: следователь не обязан принимать любого, кого к нему направляют. Но он не хотел, чтобы мнение Минина о самом себе подтвердилось.

— Следователь Ренко, когда чеченцы так распоясались, я считаю, что от меня больше пользы на улице, чем в этом гараже.

— Мы еще не знаем, в чеченцах ли дело, а здесь мне нужен надежный человек. Бывает, некоторые уносят под полой шины.

Минин, видимо, не реагировал на шутки. Он сказал:

— Мне подняться и присмотреть за Полиной?

— Нет, — Аркадий попробовал проявить простой человеческий интерес. — У вас появилось что-то новое, Минин? Ну-ка, расскажите.

— Не знаю, о чем вы.

— А вот, — на потемневшей от пота рубашке Минина алел эмалевый флажок. Аркадий его бы и не заметил, если бы Минин не снял пиджак. — Членский значок?

— Одной патриотической организации, — ответил Минин.

— Довольно элегантный.

— Мы выступаем в защиту России, за отмену так называемых законов, которые лишают народ его богатств и передают их ничтожной кучке хищников и менял, выступаем за очищение общества; мы противники хаоса и анархии. А вам что, не нравится? — это был скорее вызов, чем вопрос.

— Нет, что вы! Вам он очень идет.

Аркадий направился к Боре Губенко. На город опустилась тишина летнего вечера. Опустели улицы, таксисты сгрудились у гостиниц, отказываясь везти кого-либо, кроме туристов. Один магазин осадили покупатели, все же остальные были настолько пусты, что выглядели совершенно заброшенными. Москву, казалось, растащили по частям — ни продуктов, ни предметов первой необходимости, ни бензина. Аркадий и себя ощущал этакой «раскулаченной» автомашиной — то ли не хватало ребра, то ли легкого, то ли части сердца. Как ни странно, но утешало то, что кто-то в Германии спрашивал по-английски советского спекулянта о Красной площади. Это служило подтверждением того, что Красная площадь еще жива.

Боря Губенко взял мяч из корзинки, поставил его на свою первую метку и попросил Аркадия отойти в сторону, затем собрался, замахнулся клюшкой так, что она оказалась за спиной, и, разогнувшись, ударил по мячу.

— Хотите попробовать? — спросил он.

— Нет, спасибо. Я просто посмотрю, — ответил Аркадий.

С десяток японцев ставили мячи на квадратах из синтетической травы и, замахиваясь клюшками, посылали их через всю длину заводского цеха. Беспорядочный стук летевших белыми точками мячей походил на огонь из стрелкового оружия, что вполне соответствовало месту: завод выпускал когда-то патроны. Во времена «белого террора», Отечественной войны и Варшавского пакта рабочие изготавливали миллионы патронов. Чтобы на месте цеха построить площадку для гольфа, пришлось пустить на слом сборочные линии и выкрасить полы в пастельные тона. Пару неподъемных металлических прессов замаскировали декоративными деревьями — штрих, оцененный японцами, которые и в помещении были в шапочках для гольфа. Кроме Бори, единственными русскими на площадке были бравшие урок мать с дочкой в одинаковых коротких юбочках.

Шары стучали о заднюю стену, обитую зеленым брезентом.

— Признаюсь, — сказал Боря, — я несколько переоценил свои возможности, — он встал, рисуясь, перед Аркадием. — А как по-вашему? Нужен ли первый русский чемпион среди любителей?

— Несомненно.

Крупную Борину фигуру обтягивал шикарный голубой свитер; непокорные волосы золотыми волнами ниспадали по обеим сторонам его внимательного худощавого лица с чистыми голубыми глазами.

— Давайте посмотрим с другой стороны, — Боря взял еще мяч. — Я десять лет играл в футбольной команде Центрального спортивного клуба армии. Вы знаете, как жил: куча денег, квартира, машина. Но все это пока играешь. А получишь травму, начнешь ошибаться — и ты на улице. С самого верха сразу попадаешь на дно. Правда, все тебя еще угощают, но не больше. Такова плата за десять лет труда и разбитые коленки. Та же история со старыми боксерами, борцами, хоккеистами. Неудивительно, что они идут в мафию. Или, хуже того, начинают играть не по правилам. Как хотите, а мне еще повезло.

Более чем повезло. Похоже, из Бори получился преуспевающий делец нового типа. В теперешней Москве никто не пользовался такой необыкновенной известностью и не обладал таким состоянием, как Боря Губенко.

За игровой площадкой рядом с баром, украшенным рекламными объявлениями, пепельницами и светильниками цветов «Мальборо», гудели игральные автоматы. Боря поставил свой мяч. Теперь бывший спортсмен выглядел здоровее, чем в лучшие годы своей спортивной карьеры. К тому же он стал холеным, как ухоженный лев. Боря послал мяч и замер, наблюдая, как тот исчезает вдали.

— Расскажите про свой клуб, — попросил Аркадий.

— Только для членов, за твердую валюту. Чем ограниченнее состав, тем больше иностранцев. Открою секрет, — сказал Боря.

— Еще один секрет?

— Место. Шведы всадили миллионы в площадку с восемнадцатью пунктами далеко за городом. Там будут помещения для совещаний, центр связи, полная безопасность — так что бизнесменам и туристам можно и не приезжать в Москву. Но, по-моему, это глупо. Если бы я решил вложить деньги, то я бы непременно посмотрел, во что я их вкладываю. Во всяком случае, шведы где-то у черта на куличках. А мы находимся в центре, прямо на берегу реки, почти напротив Кремля. И всего-то потребовалось немного краски, синтетическое покрытие, клюшки и мячи. О нас пишут в путеводителях и заграничных журналах. И все это придумал Руди, — он оглядел Аркадия с головы до ног. — Каким спортом занимались?

— В школе играл в футбол.

— В качестве кого?

— Чаще всего был вратарем, — Аркадию не к чему было хвастаться перед Борей спортивными заслугами.

— Вроде меня. Самое лучшее место. Следишь за игрой, видишь атаку, учишься предвидеть. Вся игра сводится к паре ударов по мячу. Но если вступаешь в игру, то забудь обо всем, так? Будешь думать о себе — обязательно получишь травму. Понятие «играть» означало для меня «посмотреть мир». Я не понимал, что такое еда, пока не побывал в Италии. Я и сейчас иногда сужу международные встречи, просто ради того, чтобы хорошо поесть.

«Что касается Бори, то „посмотреть мир“ — это сказано слишком слабо», — подумал Аркадий. Губенко вырос в Долгопрудном, в «хрущевке». В русском языке имя Хрущев созвучно слову «трущобы». Боря, выросший на щах и не мечтавший о большем, вдруг — на тебе! — рассуждает об итальянских ресторанах.

Аркадий спросил:

— Что, по-вашему, случилось с Руди?

— Я думаю, что гибель Руди — национальное бедствие. Он был единственным настоящим экономистом на всю страну.

— Кто его убил?

Не задумываясь, Боря ответил:

— Чеченцы. Махмуд — это бандит, не имеющий представления о западном образе жизни и о деловых операциях. Дело в том, что он никому не дает развернуться. Чем больше страха, тем лучше — неважно, что это губит рынок. Чем больше неуверенности вокруг, тем сильнее чеченцы.

На верхнем ярусе японцы одновременно ударили по мячам и возбужденно завопили: «Банзай!».

Боря улыбнулся и указал на них клюшкой.

— Летят из Токио на Гавайи поиграть с недельку в гольф. Ночью придется их выставить отсюда.

— Если чеченцы убили Руди, — сказал Аркадий, — то им было не миновать Кима. При всей его репутации — мускулы, боевое искусство и все такое прочее — вряд ли он служил хорошей защитой. Когда ваш лучший друг Руди искал телохранителя, не советовался ли он с вами?

— Руди возил с собой кучу денег и беспокоился о своей безопасности.

— А Ким?

— Заводы и фабрики в Люберцах закрываются. Трудность взаимодействия со свободным рынком, как говорил Руди, заключается в том, что мы производим дерьмо. Когда я предложил Руди Кима, то считал, что оказываю обоим услугу.

— Если найдете Кима раньше нас, что станете делать?

Боря поднял клюшку и сказал, понизив голос:

— Позвоню вам. Непременно. Руди был мне лучшим другом, и я думаю, что Ким помог чеченцам. Но не надейтесь, что я ради примитивной мести поставлю под угрозу все то, чего я достиг. Это отсталый взгляд на вещи. Мы должны стараться не отстать от остального мира, иначе нас оставят в хвосте. Будем сидеть в пустых домах и помирать с голоду… У вас есть карточка? — неожиданно спросил он.

— Партбилет?

— Мы собираем визитные карточки и раз в месяц тянем жребий, кто угощает хорошим виски, скажем, «Чивас Регал», — Боря едва сдержал улыбку.

Аркадий чувствовал себя дураком. Не просто дураком, а отставшим от жизни, неосведомленным идиотом.

Боря положил клюшку и гордо повел Аркадия к буфету. На стульях, обитых в цвета «Мальборо» — красный и черный, — сидела еще одна компания японцев в бейсбольных шапочках и американцы в туфлях для гольфа. Аркадий догадывался, что Боре хотелось в точности воссоздать атмосферу зала ожидания в аэропорте, привычное окружение путешествующего по свету бизнесмена. Чтобы они, прибыв из Франкфурта, Сингапура или, например, Саудовской Аравии, чувствовали себя уютно. Телевизор в баре был настроен на канал Си-эн-эн. Забитый снедью буфет предлагал копченую осетрину, форель, красную, черную и баклажанную икру, немецкий шоколад и грузинские сладости в окружении бутылок шампанского, пепси, перцовки, лимонной водки и пятизвездочного армянского коньяка. От дразнящего запаха снеди у Аркадия закружилась голова.

— Мы также проводим вечера караоке, соревнования по паттингу и вечеринки для служащих компаний, — сказал Боря. — Никаких проституток. Все благопристойно до крайности.

Как и сам Боря? Этот человек не только прошел путь от футбола до мафии, но и сделал второй, еще более высокий скачок — он поднялся до предпринимателя. То, как заграничный свитер облегал его плечи, как он уверенно смотрел, как непринужденно жестикулировал ухоженными руками, — все говорило: перед вами бизнесмен.

Боря сдержанно, по-хозяйски сделал знак рукой, и официантка в форменном платье тут же вышла из-за стойки и поставила перед Аркадием тарелку с серебристой селедочкой. Казалось, рыбки оживут под его взглядом.

Боря спросил:

— Не забыли еще неотравленную рыбу?

— Помню с трудом, спасибо, — Аркадий выудил из пачки последнюю сигарету. — Откуда получаете?

— Как и все: покупаю одно, меняю на другое.

— На черном рынке?

Боря кивнул:

— Напрямую. Руди говорил, что нет ни одного колхоза или рыболовецкой артели, которые не были бы готовы торговать, если предложить им что-нибудь получше, чем рубли.

— Руди говорил, что можно предложить?

Боря в упор посмотрел в глаза Аркадию:

— Руди начал как болельщик. Под конец он стал для меня старшим братом. Давая советы, он просто хотел помочь мне. Я думаю, это не преступление.

— Смотря какие советы, — Аркадий хотел посмотреть, какова будет реакция.

Борины глаза были чистыми, как у младенца. Ни тени смущения.

— Руди постоянно говорил, что законы не надо нарушать, их нужно просто переписывать заново. Он смотрел вперед.

— Знаете Аполлонию Губенко? — спросил Аркадий.

— Моя жена. Знаю ее хорошо.

— Где она была в ту ночь, когда погиб Руди?

— Какое это имеет значение?

— На толкучке, примерно в тридцати метрах от того места, где погиб Руди, стоял «Мерседес», зарегистрированный на ее имя.

Боря несколько помедлил с ответом, затем бросил взгляд на телевизор: по пустыне катился американский танк.

— Она была со мной. Мы были здесь.

— В два часа ночи?

— Я часто закрываю после полуночи. Помню, что мы поехали домой на моей машине, потому что ее машина была в гараже на ремонте.

— У вас две машины?

— На двоих с Полли у нас два «Мерседеса», два «БМВ», две «Волги» и «Лада». На Западе вкладывают деньги в ценные бумаги. А у нас — в автомобили. Беда в том, что, как только в гараже появляется приличная машина, ее непременно кто-нибудь да позаимствует. В общем, я постараюсь узнать.

— Вы уверены, что жена была с вами? В машине видели женщину.

— Я с уважением отношусь к женщинам. Полли — самостоятельный человек, она не обязана отчитываться передо мной за каждую секунду своего времени, но в ту ночь она была со мной.

— Кто-нибудь видел вас здесь?

— Нет. Секрет бизнеса состоит в том, чтобы держаться поближе к кассе и запираться на замок.

— Оказывается, у бизнеса много секретов, — заметил Аркадий.

Боря наклонился вперед и развел руками. Хотя преуспевающий бизнесмен был мужчиной внушительных размеров, Аркадий поразился, насколько широко он развел руки. Аркадий помнил, как Боря, играя за ЦСКА, вызывал рев трибун, когда брал пенальти.

— Ренко, — тихо произнес Борис.

— Да?

— Я не собираюсь убивать Кима. Это ваша забота. Если хотите сделать полезное людям, убейте и Махмуда.

Аркадий посмотрел на часы. Восемь часов вечера. Он уже пропустил первую передачу. В голову полезли всякие мысли.

— Нужно ехать.

Боря проводил Аркадия до двери. По пути сделал еще один, незаметный, знак. Официантка догнала их, держа в руке две пачки сигарет, которые Боря сунул Аркадию в карман пиджака.

Между столами пробирались мать с дочкой. Одинаково тонкие черты лица, серые глаза. Женщина, слегка шепелявя, заговорила. Аркадий испытал облегчение, отметив этот маленький изъян.

— Боря, тебя ждет преподаватель.

— Тренер, Полли, тренер.

«…Вчера армянские националисты снова напали на подразделение советских внутренних войск. Убито десять военнослужащих и столько же ранено. Объектом нападения армян был склад, который они разграбили, захватив стрелковое оружие, мины. Были похищены танк, бронетранспортер, минометы и противотанковые орудия.

Верховный Совет Молдавии вчера объявил о своем суверенитете — через три дня после Верховного Совета Грузии».

Аркадий разложил на столе черный хлеб, сыр, чай и сигареты и сел напротив приемника, словно напротив собеседника. Ему следовало бы вернуться в квартиру Руди. Но нет, он, безвольный человек, тут как тут, к началу ее передачи. О каких бы ужасах она ни говорила, для него это не имело значения.

«Третий день подряд не прекращаются в Киргизии стычки между киргизами и узбеками. После того как узбеки овладели туристскими гостиницами и обстреляли из автоматов местных сотрудников КГБ, улицы Оша патрулируют бронетранспортеры. Число погибших во время беспорядков достигает двухсот человек. Выдвигается требование спустить воду из Узгенского канала для извлечения трупов».

Свежий хлеб, свежий сыр. В открытое окно дул легкий ветерок, слегка колыхалась занавеска.

«Советский военный представитель признал сегодня, что афганские мятежники проникли на территорию СССР. После вывода советских войск из Афганистана граница стала доступной для торговцев наркотиками и для религиозных экстремистов, призывающих среднеазиатские республики начать священную войну против Москвы».

Солнце висело над северной частью города — над куполами церквей и заводскими трубами. Ее голос звучал чуточку хрипловато, а сибирский говор лишился естественности и стал менее заметным. Аркадий вспомнил ее жесты, порой чересчур резкие, вспомнил янтарный цвет ее глаз. Слушая радиоприемник, он обнаружил, что слишком наклонился к нему, и осознал всю нелепость своей позы: будто с живым человеком беседует.

«Шахтеры Донецка потребовали вчера отставки правительства и запрещения партии и объявили о начале новой забастовки. Работа остановилась также на всех двадцати шести шахтах Карагандинского угольного бассейна и на двадцати девяти ростовских шахтах. Массовые митинги в поддержку бастующих шахтеров состоялись в Свердловске, Челябинске и Владивостоке».

Важных известий не было. Да он и не старался в них вникать. Главное, что через тысячи километров до него доносился ее голос, ее дыхание.

«Вчера вечером Демократический фронт провел в Москве у парка Горького митинг с требованием делегализации коммунистической партии. В то же время на митинг в защиту партии собрались члены правой организации „Красное знамя“. Обе группы потребовали официального разрешения пройти по Красной площади».

«Она словно Шехерезад», — подумал Аркадий. Вечер за вечером она может рассказывать об угнетении, мятежах, забастовках и стихийных бедствиях, а он будет слушать, словно это сказки о невиданных странах, волшебных пряностях, сверкающих ятаганах и драконах с жемчужными глазами и золотой чешуей.

7

В полночь Аркадий стоял напротив Библиотеки имени Ленина, любуясь статуями русских писателей и ученых по краю крыши. Он вспомнил разговоры о том, что здание вот-вот развалится. Теперь же ему казалось, что статуи, того и гляди, спрыгнут вниз. Когда возникла тень и заперла двери, Аркадий перешел улицу и представился.

— Следователь? Не удивлен, — на Фельдмане была меховая шапка, в руках портфель. Всем своим обликом, вплоть до белой козлиной бородки, он походил на Троцкого. Он энергично засеменил к реке. Аркадий, стараясь идти с ним в ногу, пошел рядом. — У меня свой ключ. Я ничего не утащил. Собираетесь обыскивать?

Аркадий пропустил его слова мимо ушей.

— Откуда вы знаете Руди?

— Ну и нашли время для работы! Слава Богу, что у меня бессонница. У вас тоже?

— Нет.

— А вроде похоже. Сходите к врачу. Конечно, если не возражаете.

— Так откуда? — снова предпринял попытку Аркадий.

— Розена? Я его не знал. Встречались однажды, неделю тому назад. Он хотел поговорить об искусстве.

— Почему об искусстве?

— Я профессор истории искусств. Я же сказал вам по телефону, что я профессор. Ну и следователь вы, скажу я вам!

— Чем интересовался Руди?

— Он хотел все знать о советском искусстве. Советское авангардистское искусство — самый творческий, самый революционный период, но советский человек — невежда. Я не мог за полчаса дать Розену образование.

— Спрашивал ли он о каких-нибудь конкретных картинах?

— Нет. Но я понял, что вы имеете в виду, и это довольно забавно. Партия годами насаждала социалистический реализм, и люди вешали на стены полотна с изображениями тракторов, а шедевры авангарда прятали в туалете или под кроватью. Теперь они достают их оттуда. Ни с того ни с сего в Москве стало полно знатоков искусства. Вам нравится социалистический реализм?

— Это то, о чем я меньше всего знаю.

— В данный момент вас интересует искусство?

— Нет.

Фельдман поглядел на Аркадия недоверчиво, но с интересом. Они находились неподалеку от библиотеки, у юго-восточного угла Кремлевской стены, где ступеньки спускались между деревьями к реке. В лучах подсветки ветви деревьев казались кружевами из золота, черненными сверху.

— Я сказал Розену, что люди забывают о том, что вначале революцию, по существу, двигал идеализм. Если бы не голод и не гражданская война, Москва была бы самым захватывающим воображение местом в мире. Когда Маяковский говорил: «Улицы — наши кисти, площади — наши палитры», то это так и было. Каждая стена служила полотном. Разрисовывали поезда, корабли, самолеты, воздушные шары. Художники творили на обоях, тарелках, конфетных обертках, и они искренне верили, что создают новый мир. Женщины выходили на демонстрации с требованиями свободной любви. Все считали, что нет ничего невозможного. Розен спрашивал, сколько могла бы стоить одна из тех конфетных оберток.

— Такой же вопрос пришел и мне в голову, — признался Аркадий.

Фельдман возмущенно затопал вниз по ступеням.

Аркадий продолжал:

— Поскольку авангардистское искусство не одобряли, вы избрали, что называется, самоубийственную специализацию. Не из-за этого ли вы привыкли работать по ночам?

— Не совсем глупое замечание, — Фельдман резко остановился. — Почему цвет революции красный?

— По традиции?

— Не по традиции, а потому, что так сложилось исторически. Обезьяночеловек начал с людоедства, раскрашивания себя кровью. Теперь этим занимаются только Советы. Поглядите, что мы сделали с гением революции. Что из себя представляет Мавзолей Ленина?

— Это квадрат из красного мрамора.

— Это конструктивистская композиция, в основе которой лежит замысел Малевича. Это — красный квадрат на красном квадрате. Это было больше, чем просто сделать из Ленина копченую селедку. В те дни искусство было повсюду. Сталин задумал вращающийся небоскреб выше «Эмпайр Стейт Билдинг». Попова создавала сверхмодные одежды для крестьянок. Московские художники собирались выкрасить деревья в Кремле в красный цвет. Ленин против этого возражал, но люди считали, что все можно. Это было время надежд, время фантазий.

— Вы читаете лекции об этом?

— Никто не хочет слушать. Как и Розен, они хотят только продавать. Я потратил целый день, устанавливая для дураков подлинность произведений искусства.

— У Розена было что продать?

— И не спрашивайте. Мы должны были встретиться два дня назад. Он не пришел.

— Тогда почему вы считаете, что у него было что продать?

— Сегодня все продают все, что у них есть. И Розен говорил, что у него кое-что нашлось. Он не говорил, что именно.

На набережной Фельдман посмотрел вокруг с таким энтузиазмом, что Аркадий почти что представил себе выкрашенные в кремлевских садах деревья, марширующих по улице Горького амазонок, дирижабли, буксирующие под луной пропагандистские плакаты.

— Мы живем на руинах нового мира, которого никогда не было. Если бы мы знали, где копать, кто знает, что бы мы нашли, — сказал Фельдман и устало побрел по мосту в одиночестве.

Аркадий медленно шел вдоль стены по набережной к себе домой. Ему не хотелось спать, но это не было похоже на бессонницу. Просто его взволновал разговор.

У берега реки не было амазонок. Зато сидели рыбаки с удочками. Несколько лет ссылки он провел на тихоокеанском рыболовном траулере и всегда испытывал чувство тихой радости, когда с наступлением темноты ржавая уродливая посудина превращалась в яркое замысловатое созвездие сигнальных огней на мачтах, гиках, планширах, мостике, сходнях и палубе. Ему пришло в голову, что ту же красоту можно устроить и для московских любителей ночной рыбной ловли, прикрепив батарейки с лампочками им на шляпы, ремни, на кончики удилищ.

Может быть, он сошел с ума? К чему он старается выяснить, кто убил Руди? Когда все общество рушится, подобно прогнившему зданию, какая разница, кто убил какого-то спекулянта? Во всяком случае, это нереальный мир. Настоящий мир там, где живет Ирина. Здесь он был лишь еще одной тенью в пещере, в которой невозможно было уснуть.

Прямо перед ним, подобно толпе мусульман в тюрбанах, высился силуэт собора Василия Блаженного, подсвеченный сзади множеством прожекторов. В его тени разместилось около сотни солдат из кремлевских казарм в полном боевом снаряжении, включая портативные рации и автоматы.

Красная площадь горбилась горой маслянисто поблескивающей брусчатки. По левую сторону непоколебимо стоял ярко освещенный Кремль. Кирпичная стена, не короче, пожалуй, Великой Китайской, украшенная поверху похожими на ласточкины хвосты изящными бойницами, казалась почти белой. Башни над воротами, похожие на церкви, были увенчаны рубиновыми звездами. В колеблющихся лучах прожекторов Кремль казался чем-то нереальным, точнее, чем-то средним между сном и действительностью. Из ворот Спасской башни летучей мышью вылетел черный лимузин и понесся по камням площади. Вдали, на другом ее конце, сверкала огромная — в четыре этажа — реклама «Пепси», закрывающая фасад Исторического музея. Справа от него стояла погруженная в темноту классическая каменная громада ГУМа — самого большого и самого пустого универмага в мире. С его крыши и с Кремлевской стены телекамеры непрерывно просматривали Красную площадь, однако света прожекторов не хватало для того, чтобы пробить полосу тени посередине нее, там, где стоял Аркадий. Он казался не более чем бликом на сером экране. Сами размеры и вызывавшая благоговейный страх пустота площади не столько возвышали душу, сколько угнетали ее и заставляли человека думать о своей ничтожности.

Но для кого-то площадь стала местом вечного успокоения. Когда Ленин умирал, он просил не воздвигать ему памятников. Однако Сталин поступил по-своему, построив Мавзолей. Это строение, как бы в отместку Ленину, представляет собой некое нагромождение склепов, некую приземистую красно-черную пирамиду, приютившуюся под мрачной сенью Кремлевской стены.

С одной его стороны протянулись пустующие ряды скамей из белого мрамора, где во время праздничных парадов размещаются именитые лица. Над дверью гробницы красными буквами начертано имя: Ленин. В дверях, пошатываясь от усталости, стоят по двое молоденьких сержантов из почетного караула в белых перчатках и с бледными восковыми лицами.

Когда Аркадий отходил от Мавзолея, движение на Красной площади было закрыто, но из черной улицы появился вдруг черный ЗИЛ, проехал на высокой скорости вдоль ГУМа и исчез в темноте за собором Василия Блаженного. Неприятный визг шин пронзил ночную тишину.

Вскоре ЗИЛ появился вновь. Из-за выключенных фар Аркадий слишком поздно осознал, что машина мчится прямо на него. Он побежал в сторону музея, ЗИЛ — за ним, почти касаясь бампером его ног. Он стремительно бросился влево, в сторону Мавзолея; черная громадина с ревом пронеслась мимо и резко остановилась. Аркадий увернулся от заднего бампера и побежал к ближайшей улице. ЗИЛ качнулся, осел на задние колеса и, наращивая скорость, тяжело двинулся в его сторону.

Там, где их пути должны были бы пересечься, Аркадий бросился на землю. Он быстро перекатился в сторону, поднялся на ноги и, шатаясь, побежал обратно к собору Василия Блаженного. Внезапно поскользнувшись на камнях, он упал. Вспыхнули фары. Аркадий поднял руку, защищая глаза от яркого света.

ЗИЛ остановился прямо перед ним. В слепящем свете фар появились четыре фигуры в военной форме — темно-зеленой, генеральской, с латунными звездами, окантованными погонами и разноцветьем медалей под золотыми шнурами. Когда к Аркадию вернулось зрение, он увидел, что люди в мундирах были какими-то странно усохшими. Они стояли, поддерживая друг друга. Когда из машины вышел водитель, то едва не упал. Он был в свитере и пиджаке, но на голове красовалась сержантская фуражка. Он был пьян, по щекам катились слезы.