Аркадий Ренко (№3) - Красная площадь

— Сегодня с утра я должен проводить в аэропорт Белорусский женский хор, встретить и разместить делегацию заслуженных артистов с Украины, присутствовать на ленче представителей Мосфильма и Баварской киностудии, а потом провести прием в честь Минского ансамбля народного танца.

— Приношу извинения за любые осложнения по моей вине, — он протянул руку. — Пожалуйста, зовите меня просто Аркадием.

— Геннадий, — вынужденно пожал руку Федоров. — Если бы вы поняли, какой вы для нас чирей на заднице.

— Хотите, чтобы я отмечался? Я могу позванивать.

— Нет, спасибо. Ведите себя, как все. Походите по магазинам. Купите сувениры. Возвращайтесь к пяти.

— К пяти.

Федоров не спеша направился к двери.

— Выпейте пивка в Хофбраухаус. Пару кружек.

Аркадий выпил кофе, стоя за столиком в вокзальном буфете. Федоров был прав: за пределами России он не знал, как вести расследование. С ним не было Яака и Полины. Без официальных полномочий он не мог привлечь местную полицию. С каждой минутой он все больше чувствовал себя чужаком. На прилавке лежали горы яблок, апельсинов, бананов, тонко нарезанной колбасы, свиных ножек — все можно было купить, а рука украдкой тянулась к пакетику с сахаром. Он остановился. «Советский урод», — подумал он.

В конце бара стоял человек, почти ничем не отличавшийся от него: та же бледность, тот же неопрятный пиджак, разве что он пытался стянуть апельсин. Воришка заговорщически подмигнул ему. Аркадий оглянулся. По обе стороны центрального зала стояло по двое солдат в серой форме с автоматами. «Отряды по борьбе с терроризмом, — дошло до него. — У Мюнхена свои заботы».

Он смешался с проходившей мимо группой турок и направился к метро. На ступенях Аркадий повернул назад и слился с толпой, спешащей к выходу. Выйдя на поверхность, он постоял на краю тротуара вместе с добропорядочными мюнхенцами, ожидая, когда переключится светофор, затем внезапно сорвался с места на красный свет и в разрыве между машинами добежал до островка посреди улицы, потом снова побежал навстречу выстроившимся на другой стороне пешеходам, с ужасом наблюдавшим за ним.

Аркадий сделал крюк, пройдя сквозь пассаж, и вышел на пешеходную аллею, где был вчера. Он долго шел, безуспешно пытаясь найти телефонную будку со справочником, пока в одном из переулков не увидел наконец одну из них. Возле будки стояла крошечная женщина в пальто до пят и подчеркнуто смотрела на часы, словно Аркадий опаздывал. Зазвонил телефон, и она, проскользнув мимо него, завладела будкой.

Табличка на двери гласила, что это один из немногих телефонов общего пользования, который отвечает на вызовы. Разговор женщины был бурным, но коротким. Закончив говорить, она решительно повесила трубку. Распахнув дверь, объявила: «Ist frei» [4], — и зашагала прочь.

Аркадий все надежды возлагал на телефон. В Москве телефоны-автоматы были либо выпотрошены, либо просто не работали. На звонки обычно не обращали внимания. В Мюнхене в телефонных будках было, как в ванных комнатах, даже чище. Если звонил телефон, немцы отвечали.

Аркадий отыскал номер телефона банка «Бауэрн-Франкония» и попросил соединить его с господином Шиллером. Он предполагал, что придется пререкаться с каким-нибудь клерком, но на другом конце ответили молчанием, означавшим, что вызов последовал на другой уровень.

Другая телефонистка спросила: «Mit wem spreche ich, bitte?»

Аркадий ответил:

— Das sowjetische Konsulat.

Снова ожидание. Одну сторону улицы занимал универмаг, витрины которого предлагали шерстяные изделия, вырезанные из рога пуговицы, грубошерстные шляпы, всевозможные баварские сувениры. По другую сторону в дверях гаража мелькали люди. По пандусам, бампер в бампер, поднимались и съезжали «БМВ» и «Мерседесы».

Солидный голос на другом конце линии на чистейшем русском языке произнес:

— Шиллер слушает. К вашим услугам.

— Благодарю. Вы бывали в советском консульстве? — спросил Аркадий.

— К сожалению, нет… — судя по тону, сожаление было неподдельным.

— Насколько вам известно, мы здесь недавно.

— Да, — послышался сдержанный ответ.

— У вас в консульстве возникло недоразумение, — сказал Аркадий.

В ответе слышались одновременно недоуменные и веселые нотки.

— Что именно?

— Возможно, это или простое недоразумение, или что-то пропустили в переводе.

— Вот как?!

— Нас посетил представитель некой фирмы, которая хочет создать в Советском Союзе совместное предприятие. Разумеется, это хорошее дело; для того здесь и консульство. Особенно перспективно то, что, как утверждает фирма, она может осуществлять финансирование в твердой валюте.

— В немецких марках?

— Речь идет о довольно значительной сумме в немецких марках. Я надеялся, что вы могли бы так или иначе подтвердить, что такие средства имеются.

Глубокий вздох на другом конце провода свидетельствовал о том, как трудно объяснять несведущим финансовые тонкости.

— У фирмы может быть достаточный собственный бюджет, у нее могут быть частные фонды, она может взять заем у банка или другого учреждения — существует много вариантов, но «Бауэрн-Франкония» может лишь дать информацию, является ли она нашим партнером. Советую вам получше изучить их статус.

— Именно к этому я и клоню. Они внушили нам, а может, мы неправильно их поняли, что их фирма связана с «Бауэрн-Франконией» и что все финансирование будет исходить от вас.

— Как называется компания? — степенно спросил Шиллер.

— «ТрансКом сервисиз». Она занимается услугами в области отдыха и развлечений, а также поставляет персонал…

— У нашего банка нет дочерних компаний, связанных с Советским Союзом.

Аркадий ответил:

— Но банк мог взять на себя обязательство в отношении такого финансирования?

— К сожалению, «Бауэрн-Франкония» не считает экономическое положение в Советском Союзе достаточно устойчивым для этого.

— Странно. В консульстве он не раз упоминал о «Бауэрн-Франконии», — заметил Аркадий.

— Именно к этому мы в «Бауэрн-Франконии» относимся со всей серьезностью. С кем я, простите, говорю?

— Я Геннадий Федоров. Мы хотели бы знать, по возможности сегодня, стоит ли банк за «ТрансКомом» или нет.

— Смогу ли я найти вас в консульстве?

Аркадий помолчал достаточно долго, чтобы, так сказать, проверить свое расписание.

— Большую часть дня меня не будет на месте. Мне нужно встретить в аэропорту Белорусский хор, потом украинских артистов, быть на ленче с Баварской киностудией, затем танцоры.

— Вижу, вы действительно заняты.

— Могли бы вы позвонить в пять? — спросил Аркадий. — Я высвобожу это время, чтобы поговорить с вами. Самое лучшее позвонить мне по 555-6020, — прочел он номер на телефонной будке.

— Как звали представителя «ТрансКома»?

— Борис Бенц.

Молчание.

— Я разберусь.

— Консульство признательно за проявленный вами интерес.

— Господин Федоров, меня интересует лишь добрая репутация «Бауэрн-Франконии». Я позвоню ровно в пять.

Аркадий повесил трубку. Он подумал, что банкир может перепроверить разговор, немедленно позвонив по телефону консульства, имеющемуся в телефонной книге, и спросив Геннадия Федорова, который благополучно разгуливает в данный момент по аэропорту. Он надеялся, что банкир не будет излишне любопытным, чтобы спросить в консульстве кого-нибудь еще.

Выходя из кабины, ему показалось, что здесь что-то не так: то ли чья-то нога исчезла в дверях, то ли покупатель внезапно застыл у витрины. Он подумал было незаметно проскользнуть обратно в универмаг, но тут увидел свое отражение в витрине. Неужели это он? Вот этот бледный призрак в севшем в швах пиджаке? В Москве бы он затерялся в общей массе. Здесь же, среди пышущих здоровьем мюнхенских любителей сосисок, он выглядел ни на кого не похожим пугалом. У него было не больше шансов затеряться среди покупателей и туристов на Мариенплатц, чем у скелета спрятаться под шляпкой.

Аркадий вернулся к гаражу и пошел вверх по пандусу, над которым висел желто-черный знак с надписью: «Ausgang!» [5]. Мчащийся с ревом вниз «БМВ» завизжал тормозами и подпрыгнул на амортизаторах. Аркадий прижался к стене. Водитель вертел мясистой головой и кричал: «Kein Eingang! Kein Eingang!» [6]

На первом этаже автомобили лавировали среди рядов припарковавшихся машин и между бетонными колоннами в поисках свободного отсека. Аркадий рассчитывал выйти на противоположную улицу, но все знаки указывали в сторону центрального лифта со стальными дверями и на стоявших в очереди респектабельно выглядевших немцев. Он нашел запасной ход на следующий этаж, но там все повторялось: те же машины с нетерпеливым рокотом моторов и неторопливым стуком дизелей, кружащиеся мимо такой же, как и этажом ниже, чинной толпы у лифта.

На следующий этаж взобралось меньше машин. Аркадий разглядел несколько свободных стоянок и красную дверь в конце помещения. Он был на полпути к двери, когда на пандусе снизу появился «Мерседес» и по инерции проехал между свободными стоянками. Машина была старого образца, белый низ весь в мелких, как старая слоновая кость, трещинах, дырявый глушитель неприятно дребезжал. Она остановилась в темном углу. Аркадий продолжал идти, похлопывая по карману рукой, будто нащупывая ключи. Пройдя мимо последней машины, он побежал трусцой. «Надо было лучше учить немецкий», — подумал он. Вывеска на красной двери гласила: «Kein Zutritt!». «Вход воспрещен!» — перевел он с опозданием. На косяке двери был замок с цифровым набором. Он немного повозился с ним и бросил это занятие. Оглянулся в сторону «Мерседеса».

«Мерседес» исчез. Но не уехал, потому что стены отражали его судорожные подергивания. Этот звук был единственным на этаже, и казалось, что он искусственно усиливался. Аркадий слышал стук цилиндров, звон плохо закрепленной выхлопной трубы. Машина, видимо, двигалась по другую сторону лифта или въезжала на одну из боковых стоянок. Отсеки не освещались, так что было где спрятаться.

На обратном пути к запасному выходу пришлось пересечь открытое пространство, где не было ни колонн, ни машин, за которыми можно было бы скрыться. Имелся другой выход — вниз по пандусу, ведущему наверх. Там с обеих сторон было обозначено: «Kein Eingang!». Аркадий проскользнул между машинами, добрался до пандуса и тут же понял, что допустил ошибку. Белый «Мерседес» ждал его на пандусе.

Аркадий помчался к лестнице, пытаясь попасть туда раньше машины. Неизвестно, что было громче — хрип в его легких или шум настигавшего его мотора, хотя водитель, по всей видимости, просто старался припугнуть его, не более. Аркадий нырнул в первый занятый машиной отсек. «Мерседес» остановился, наглухо перегородив его. Вышел водитель.

Теперь, когда оба были на ногах, положение изменилось. На стене висел огнетушитель. Аркадий снял его с крюка и бросил под ноги сопернику. Тот весьма неуклюже подпрыгнул. Аркадий тут же нанес ему удар. Пока незнакомец пытался встать на ноги, Аркадий сорвал с огнетушителя резиновый шланг и, затянув петлю на шее водителя, выволок его из отсека на свет.

Даже с петлей под подбородком и за ушами в водителе можно было безошибочно признать Стаса. Аркадий отпустил шланг, и Стас, измочаленный, прислонился к колесу.

— Доброе утро, — Стас ощупал руками шею. — Оправдываешь свою репутацию.

Аркадий присел рядом на корточки.

— Извини. Напугал меня.

— Это я-то напугал тебя? Ничего себе! — он осторожно попробовал сглотнуть. — Точно так же говорят, когда спускают на тебя полицейских псов, — он подавил рвоту и ощупал грудь.

Сперва Аркадий опасался, как бы Стаса не хватил сердечный приступ, но успокоился, когда тот полез в карман за сигаретами.

— Огня нет?

Аркадий протянул спичку.

— Хрен с тобой, — сказал Стас. — Закуривай. Бей меня, кури мои сигареты.

— Спасибо, — Аркадий взял сигарету. — Почему ты меня преследовал?

— Я за тобой следил, — прокашлявшись, ответил Стас. — Ты мне сказал, где остановился. Я не поверил, что они пришлют аж из Москвы своего лучшего следователя и сунут в такую дыру. Я видел, как ушел этот проныра Федоров, и последовал за тобой на вокзал. Я недолго продержался бы в толпе, но ты остановился у телефона. Когда я вернулся с машиной, ты был еще там.

— Но зачем тебе все это?

— Любопытно.

— Любопытно? — Аркадий заметил, как вышедшая из лифта женщина застыла в изумлении с сумками в руках при виде двух мужчин, сидящих на полу рядом с машиной. — Что любопытно?

Стас, опершись на локоть, принял более удобную позу.

— Много чего. Считается, что ты следователь, а мне кажешься человеком, у которого неприятности. Знаешь, когда это дерьмо Родионов, твой босс, был в Мюнхене, консульство носилось с ним как с писаной торбой. Он даже побывал на радиостанции и дал нам интервью. Потом приезжаешь ты, и консульство старается тебя упрятать.

— О чем говорил Родионов? — невольно спросил Аркадий.

— О демократизации партии… модернизации милиции… неприкосновенной независимости следователя. Обычная мура в избитых выражениях. А ты не хотел бы дать интервью?

— Нет.

— Можно бы рассказать, например, как идут дела в Генеральной прокуратуре.

Снова подошел лифт, и женщина с сумками быстро нырнула в него, всем своим видом показывая, что намерена обратиться к представителям власти.

— Нет, — повторил Аркадий и подал Стасу руку, помогая подняться. — Извини за недоразумение.

Стас стоял на ногах, словно ему было нипочем, что его так отмутузили.

— Еще рано. Драться можно и во второй половине дня. А сейчас поедем со мной на станцию.

— На станцию «Свобода»?

— Разве не интересно посмотреть крупнейший в мире центр антисоветской агитации?

— Этот центр — Москва. И я только что оттуда.

Стас улыбнулся.

— Просто посмотреть. Я не собираюсь брать никакого интервью.

— Тогда зачем мне туда ехать?

— Мне показалось, что ты хотел видеть Ирину.

18

Попав в «Мерседес» Стаса, Аркадий не мог себе представить, что немецкий автомобиль может так выглядеть. Пассажирское сиденье было покрыто вытертым ковриком. На заднем сиденье валялась куча газет. При каждом повороте под ногами перекатывались теннисные мячи, а на каждом ухабе из пепельницы, как из вулкана, вздымались облака пепла.

На приборном щитке красовалась фотография черной собаки в магнитной рамке.

— Лайка, — сказал Стас. — Назвал по имени собаки, которую Хрущев послал в космос. Я тогда еще пацаном был, и мне пришла в голову мысль: «Выходит, наша главная задача в космосе — уморить голодом собаку?» Уже тогда я знал, что мне придется убраться из Союза.

— Ты перебежал?

— Перебежал. В Хельсинки. И наложил полные штаны от страха. Москва заявила, что я агент иностранной разведки. В Английском саду полно таких шпионов, как я.

— В Английском саду?

— Да. Ты уже был там.

Когда они въехали на бульвар, где находился музей Дома искусств, Аркадий стал узнавать, где он находится. Слева отсюда была Кенигинштрассе, на которой жил Бенц. Стас повернул направо и поехал вдоль парка. Аркадий впервые заметил табличку: «Englischer Garten» [7]. Стас свернул на улицу с красными глинистыми кортами теннисного клуба с одной стороны и высокой белой стеной — с другой. Темный ряд росших вдоль стены буков скрывал с улицы все, что было по ту сторону. У края тротуара во всю длину металлического барьера стояли велосипеды.

Стас сказал:

— Утром я первым делом спрашиваю Лайку: «Что бы такое из ряда вон выходящего выкинуть сегодня?» Думаю, что сегодняшний день будет в этом смысле одним из самых интересных.

Стоянка была расположена наискосок от кортов. Стас забрал портфель, запер машину и повел Аркадия через улицу к стальным воротам, увешанным камерами мониторов и зеркалами обозрения. За воротами взору Аркадия предстал комплекс белых оштукатуренных зданий. На их стенах тоже были камеры мониторов.

Как у всякого, кто вырос в Советском Союзе, у Аркадия сложилось два противоположных представления о Радио «Свобода». Всю жизнь он читал в газетах, что станция является своего рода фасадом Центрального разведывательного управления, а ее персонал — вызывающим отвращение сборищем марионеток и предателей, покинувших Россию. В то же время каждому было известно, что Радио «Свобода» — самый надежный источник сведений об исчезнувших русских поэтах и ядерных авариях. Но хотя Аркадия самого обвиняли в государственной измене, он чувствовал неловкость по отношению к Стасу и тому месту, куда они направлялись.

Он ожидал увидеть чуть ли не американских морских пехотинцев, но охрана в вестибюле для посетителей станции состояла из немцев. Стас предъявил удостоверение и передал свой портфель охраннику, который сунул его в свинцовую камеру рентгеновского аппарата. Другой охранник провел Аркадия к конторке, защищенной толстым свинцовым стеклом. Конторка была покрупнее, стулья пороскошнее, в остальном же она очень напоминала американские и советские приемные — международный проект, рассчитанный на прием как странствующих пацифистов, так и швыряющих бомбы террористов.

— Паспорт? — спросил охранник.

— У меня нет, — ответил Аркадий.

— В гостинице, еще не вернули, — пришел на выручку Стас. — Хваленая немецкая точность, о которой мы так много слышим. Это важный гость. Его уже ждут в студии.

Поколебавшись, охранник выдал пропуск в обмен на советские водительские права. Стас отодрал изнанку пропуска и пришлепнул его на грудь Аркадию. Стеклянная дверь жужжа раздвинулась, и они прошли в коридор со стенами, выкрашенными в желтовато-белые тона.

Аркадий остановился.

— Зачем ты все это затеял?

— Вчера я сказал тебе, что не люблю, когда молния попадает не в того. Так вот, тебя явно обожгло.

— У тебя не будет из-за меня неприятностей?

Стас пожал плечами.

— Ты еще один русский. На станции полно русских.

— А что, если я встречу американца? — спросил Аркадий.

— Не обращай на него внимания. Как и мы все.

Коридор был застлан толстым американским ковром. Прихрамывая, Стас быстро вел его мимо витрин, иллюстрирующих передачи Радио «Свобода» на Советский Союз: берлинский воздушный мост, Карибский кризис, Солженицын, вторжение в Афганистан, корейский авиалайнер, Чернобыль, события в Прибалтике. Все надписи к фотографиям были на английском. Аркадию казалось, что он плавно скользит по истории.

Если в коридорах было по-американски опрятно, в кабинете Стаса царила анархия русской ремонтной мастерской: здесь стояли письменный стол и стул на роликах, накрытая тканью мебель непонятного назначения, деревянный шкаф для картотеки, огромный пресс для склеивания магнитной пленки и кресло. Это, так сказать, был нижний слой. На столе теснились пишущая машинка, папки с бумагами, телефон, стаканы и пепельницы. Тут же были два вентилятора, две стереоколонки, компьютер. На шкафу торчал транзисторный радиоприемник и запасная клавиатура к компьютеру. Магнитофон был завален катушками пленки, смотанными и распущенными. Повсюду — на столе, подоконнике, шкафу, кресле — громоздились готовые рухнуть кипы газет и журналов. На спиральном удлинителе болтался настенный телефонный аппарат. Аркадий сразу определил, что на столе ничто, кроме пишущей машинки и телефона, не работало.

Он наклонился, рассматривая снимки на стене.

— Большая псина, — это был тот же темный лохматый зверь, которого он видел в рамке в машине. На этих снимках Лайка попала в кадр, лежа в автомобиле, бросаясь на снежную бабу, растянувшись на коленях Стаса. — Что за порода?

— Помесь ротвейлера с восточноевропейской овчаркой. В Германии таких много. Располагайся, — он убрал газеты с кресла. Заметив, что Аркадий оглядывает комнату, добавил: — Видишь ли, они снабжают нас этим электронным дерьмом с никудышными программами. Я его разобрал, но держу у себя на радость начальству.

— А где работает Ирина?

Стас закрыл дверь.

— Дальше по коридору. Русский отдел Радио «Свобода» — самый большой. Имеются также украинский, белорусский, прибалтийский, армянский и тюркский отделы. На разные республики мы вещаем на разных языках. Кроме того, есть РСЕ.

— РСЕ? Что это такое?

Стас сложился пополам на стуле у письменного стола.

— Радио «Свободная Европа», которая обслуживает поляков, чехов, венгров, румын. На станциях «Свобода» и «Свободная Европа» в Мюнхене работают сотни людей. Голосом «Свободы» для русской аудитории служит Ирина.

Его прервали. Кто-то постучал в дверь. Со стопкой бюллетеней в комнату протиснулась женщина с жесткими седыми волосами, седыми бровями и черным бархатным бантом. Бесформенная жирная фигура. Она не спеша разглядывала мятый костюм Аркадия глазами престарелой кокетки.

— Сигаретки не найдется? — голос был ниже, чем у Аркадия.

Стас достал для нее из ящика свежую пачку.

— Для Людмилы всегда найдется.

Стас зажег спичку, Людмила наклонилась, прикрыв глаза. Открыв их, она снова поглядела на Аркадия.

— Гость из Москвы? — полюбопытствовала она.

Стас ответил:

— Нет, архиеписком Кентерберийский.

— Зам хотел бы знать, кто бывает на станции.

— В таком случае он сочтет за честь, — заметил Стас.

Людмила в последний раз окинула взглядом Аркадия и вышла, оставляя за собой шлейф подозрительности.

Стас вознаградил себя и Аркадия сигаретами.

— Это была наша система безопасности. И ты видел телекамеры и пуленепробиваемые стекла, но их не сравнить с Людмилой. Зам — это наш заместитель директора по вопросам безопасности, — он взглянул на часы. — Два шага в секунду, тридцать сантиметров за шаг — ровно через две минуты она будет у него в кабинете.

— Значит, у вас имеются проблемы с безопасностью? — спросил Аркадий.

— Несколько лет назад КГБ взорвал чешский отдел. Некоторые наши сотрудники умерли от отравления или поражения электротоком. Точнее было бы сказать, что у нас есть проблемы, связанные со страхом.

— Но она же не знает, кто я такой?

— Она, несомненно, видела твой документ, который ты оставил на вахте. Людмила знает, кто ты такой. Она все знает и ничего не понимает.

— Я причинил тебе неприятность и мешаю работать, — сказал Аркадий.

Стас похлопал ладонью по бюллетеням.

— Ты имеешь в виду вот это? Это дневная норма сводок информационных агентств, газет и специальных радиоперехватов. Кроме того, я свяжусь с нашими корреспондентами в Москве и Ленинграде. Из этого потока информации мне нужно выжать минуту правды.

— Сводка новостей продолжается десять минут.

— Остальное я сочиняю, — добавил он, не раздумывая. — Шучу. Скажем, раздуваю. Скажем, не хочу, чтобы Ирине приходилось говорить русским людям, что их страна — это разлагающийся труп, Лазарь до своего воскрешения и что пускай он себе лежит и даже не пробует подняться.

— Здесь ты не шутишь, — заметил Аркадий.

— Да, не шучу, — Стас откинулся, выдохнув большой клуб дыма. Аркадий увидел, что его благодетель не намного толще жестяной печной трубы, какую выводят в окошко. — Во всяком случае, у меня целый день уходит на то, чтобы стричь новости, и кто знает, какие достойные внимания катаклизмы свершатся между этой минутой и выходом в эфир.

— Как по-твоему, Советский Союз — благодатная почва?

— Не мне судить. Я не сею, только собираю урожай, — Стас мгновение помолчал. — По правде говоря, я вполне могу поверить, что самый кровожадный, самый циничный советский следователь мог бы влюбиться в Ирину и ради нее поставить на карту семью, карьеру и даже пойти на убийство. Потом, как я слыхал, ты получил партийное взыскание, а в качестве наказания тебя послали на короткое время во Владивосток, где дали легкую работенку на рыбопромысловом флоте — перебирать бумажки в конторе. Затем вернули в Москву помогать самым реакционным силам душить предпринимателей. Я слышал, что ты практически не подчинялся прокуратуре, потому что у тебя были хорошие связи в партии. Когда же мы вчера познакомились в пивной, то, вопреки моим ожиданиям, я не нашел там упитанного аппаратчика, а заметил нечто другое, — он пододвинул стул вперед. — Дай-ка руку.

Аркадий протянул руку. Стас расправил его ладонь и поглядел на пересекавшие кисть шрамы.

— Это не от бумаги, — сказал он.

— Проволока на тралах: старые снасти, изношенные тросы.

— Если только Советский Союз не изменился больше, чем мне известно, то такую работу вряд ли можно считать наградой любимцу партии.

— Я уже давно не пользуюсь доверием партии.

Стас разглядывал шрамы, словно читая судьбу по линиям жизни. Аркадию вдруг пришло на ум, что этот малый выработал в себе обостренное чувство восприятия в те годы, когда недугом был прикован к постели.

— Ты приехал следить за Ириной? — спросил Стас.

— Мои дела в Мюнхене не имеют к ней никакого отношения.

— Не можешь ли сказать, что это за дела?

— Нет.

Зазвонил телефон. Хотя казалось, что из-за неумолкавшего звонка уже, что называется, пыль поднимается, Стас спокойно смотрел на аппарат. Затем он взглянул на часы.

— Это замдиректора. Людмила только что сообщила ему, что на станцию проник пользующийся дурной славой следователь из Москвы, — он испытующе поглядел на Аркадия. — Мне как раз подумалось, что ты хочешь есть.

Столовая была этажом ниже. Стас подвел Аркадия к столику, где официантка-немка в черном с белой отделкой платье, плотно облегающем бюст и расклешенному книзу, принимала у них заказ на шницель и пиво. Молодые румяные американцы вышли в сад. Посетители, оставшиеся в помещении, были в большинстве своем эмигранты возрастом постарше, в основном мужчины, предпочитающие сидеть в табачном дыму.

— Директор не станет искать тебя здесь? — спросил Аркадий.

— В нашей собственной столовой? Ни за что. Я обычно ем в «Китайской башне». Туда Людмила и побежит в первую очередь, — Стас закурил, кашлянул и, затянувшись, огляделся. — При виде того, что стало с советской империей, на меня находит тоска. Вон румыны за собственным столом, там чешский стол, вон там поляки, тут украинцы, — он кивнул в сторону среднеазиатов в рубашках с короткими рукавами: — А там турки. Они ненавидят русских. Дело в том, что теперь они открыто говорят об этом.

— Выходит дела пошли иначе?

— По трем причинам. Во-первых, начал разваливаться Советский Союз. Как только населяющие его народы стали брать друг друга за глотку, то же самое началось и здесь. Во-вторых, в столовой перестали подавать водку. Теперь можно заказывать только вино или пиво, а это — слабое горючее. В-третьих, вместо ЦРУ нами теперь управляет Конгресс.

— Выходит, вы больше не являетесь фасадом ЦРУ?

— Это были старые добрые времена. По крайней мере, ЦРУ знало свое дело.

Сначала принесли пиво. Аркадий пил благоговея, маленькими глотками: до того оно отличалось от кислого, мутного советского. Стас не то что пил — вливал его в себя.

Он поставил пустой бокал.

— Эх, жизнь эмигрантская! Только среди русских существуют четыре группы: в Нью-Йорке, Лондоне, Париже и Мюнхене. В Лондоне и Париже больше интеллектуалов. В Нью-Йорке столько беженцев, что можно жизнь прожить, не говоря по-английски. Но мюнхенская группа поистине в плену у времени: именно здесь обитает большинство монархистов. Потом есть «третья волна».

— Что это такое?

Стас продолжал:

— «Третья волна» — это самая последняя волна беженцев. Старые эмигранты не желают иметь с ними ничего общего.

Аркадий догадался:

— Хочешь сказать, что «третья волна» — это евреи?

— Угадал.

— Прямо как дома.

Не совсем как дома. Хотя столовую наполняла славянская речь, пища была явно немецкой, и Аркадий видел, как сытная еда тотчас превращалась в кровь, плоть и силу. Подкрепившись, он огляделся более внимательно. Поляки, заметил он, в костюмах без галстуков, сидят с видом аристократов, временно оказавшихся на мели. Румыны выбрали круглый стол — удобнее замышлять заговоры. Американцы держатся поодиночке и, как прилежные туристы, пишут открытки.

— У вас действительно был в гостях прокурор Родионов?

— Как образец «нового мышления», политической умеренности и как свидетельство улучшения атмосферы для иностранных капиталовложений, — сказал Стас.

— И Родионов был здесь лично у тебя?

— Лично я не дотронулся бы до него даже в резиновых перчатках.

— Тогда кто-же его принимал?

— Директор станции очень верит в «новое мышление». Кроме того, он верит в Генри Киссинджера, пепси-колу и пиццерию. Эти каламбуры недоступны твоему пониманию. Потому что ты не работал на станции «Свобода».

Официантка принесла Стасу еще пива. Голубоглазая, в короткой юбочке, она выглядела большой, уставшей от работы девочкой. «Интересно, — подумал Аркадий, — что она думает о своих клиентах, всех этих жизнерадостных американцах и вечно брюзжащих славянах?»

К столику подсел диктор-грузин, крупный кудрявый мужчина с профилем актера. Звали его Рикки. Он рассеянно кивнул, когда ему представили Аркадия, и тут же принялся изливать душу:

— Мать приезжает. Она мне никак не может простить измены. Она говорит, Горбачев хороший человек: он не станет травить газом демонстрантов в Тбилиси. Она везет маленькое письмо с раскаянием, чтобы я подписал его, и мне можно было вернуться домой. Совсем рехнулась. Тогда мне прямым ходом в тюрьму. Пока будет здесь, собирается проверить легкие. Мозги ей надо проверить. Знаете, кто еще едет? Моя дочь. Ей восемнадцать лет. Я ее никогда не видел. Она приезжает сегодня. Мать и дочь. Я люблю дочь, то есть… думаю, что люблю, потому что никогда ее не видел. Вчера мы говорили по телефону, — Рикки прикуривал одну сигарету от другой. — Конечно, у меня есть ее фотографии, но я просил ее описать себя, чтобы мне легче было узнать ее в аэропорту. Дети подрастают и все время меняются. Наверное, я встречу в аэропорту девушку, ну совсем как Мадонна. Когда я стал говорить, какой я, она спросила: «Скажи, как выглядит твоя машина».

— Вот когда водочки не мешало бы, — заметил Стас.

Рикки обреченно замолчал.

Аркадий спросил:

— Скажи, когда ты вещаешь на Грузию, часто ли вспоминаешь мать и дочь?