Война крыш

Полицейский детектив вернулся в квартиру убитого. Тут еще кипела работа.

— Все гоняешь, Юджин…

Роберт Дов — следователь, корифей отдела полиции округа, высокий, с крупными маслеными глазами, улыбкой, припечатанной к пунцовым губам, сделал вид, что не видел вошедшего. Его шансы на выдвижение заметно понизились с появлением в отделе бывшего детектива Центрального отдела. Кейт тоже сделал вид, будто ничего не замечает. Положил шлем на подоконник, прошел в спальню убитого. Их взаимоотношения с Довом были секретом Полишинеля. Эксперты помалкивали. У Юджина Кейта возникло чувство, что в его отсутствие они набрели на что-то важное. Он похлопал себя по карманам.

— Забыл сигареты…

Эксперт, к которому он обратился, кивнул на дверь в комнату непонятного назначения, что — то вроде подсобного помещения, забитого коробками, сумками…

— Держи.

Они уединились.

— У Вас сенсация! Все знают. Только я, твой лучший друг, не в курсе!

— Никто еще ничего не знает.

— А Роберт Дов?

— Роберт Дов тоже.

Они закурили.

— А как со мной?

— Ты узнаешь. Но, Юджин, если у тебя что — то будет… Я хочу написать об этом деле.

— Я сразу тебе позвоню!

Эксперт пописывал детективы. И неплохие. Их печатали в ивритских газетах.

— Я проверяю сейчас его молодого друга… Представляешь, какой поворот темы!

— Хорошо. — Эксперт погасил сигарету. — Тогда шире открывай уши. И держись, чтобы не упасть! Готов?

— Да!

— Мы сняли штаны с убитого.

— Представь, я это предполагал.

— Затем трусы…

— Надеюсь, он не двухснастный…

— Нет. Просто мужчина этот не обрезан!

— Амран Коэн?!

— Мы чуть не попадали…

Над убитым не был произведен известный древнейший ритуал иудаизма — церемония, включающая удаление крайней плоти, осуществляемая над еврейскими младенцами мужского пола в возрасте восьми дней. Та же операция, но уже с мальчиками, производилась у мусульман. Отказ родителей-евреев от процедуры ставил их ребенка вне религии, делал невозможным его будущий брак, поскольку гражданского брака в Израиле не существовало. Даже захоронение такого человека становилось в будущем проблематичным. Десятки парней, погибших в войнах и от арабского террора, будучи не обрезанными, подолгу оставались незахороненными… Судьбу их решали на уровне Совета Министров, поскольку вопрос об открытии альтернативных кладбищ все не был решен. Необрезанный ребенок в детском саду, в школе, в бассейне становился объектом насмешек сверстников…

Кейт в последний раз затянулся. Надо было уходить. Остаться одному, чтобы все обдумать.

— Может, были у Амрана противопоказания медицинского характера?

— Нет. Он в порядке…

Маленький, обмазанный вазелином, с овальной яйцеобразной головкой Амран, носивший фамилию Коэн и происходивший, следовательно, из рода первосвященника Аарона, обслуживавшего древний храм, профессиональный нищий, которого никто на протяжении многих лет не представлял себе без черной бархатной кипы, оказался… не иудеем!

«И не мусульманином!..»

— Правда, на обоих коленях — эксперты еще не решили для себя, что это может означать, — на самых чашечках, у него вытатуированы «Щиты Давида». Шестиконечные звезды…

— Странно… Сколько ему лет?

— Ты спрашиваешь это у меня?

— По медицинским показателям… По удостоверению личности он пенсионер. Но теперь я сомневаюсь

Эксперт — писатель пожал плечами:

— Установление возраста трупа, ты знаешь, дело сложное.

— Согласен.

— Тем более я трассолог. Мое дело — следы… Облик быстро меняется. Остаются такие свидетельства, как морщины на ушных раковинах, верхних губах. Пигментные пятна, сношенность зубов…

— Не томи!

— Мне кажется, он не достиг пенсионного возраста. Может оказаться, что он моложе, и значительно…

«Амран-то Коэн — с неосмысленным выражением лица, подчеркнутой аморфностью поведения, выглядевший беспомощным стариком!..»

— Не путаешь?

— Увы!

Проверка в компьютере Министерства Внутренних Дел Израиля установила, что удостоверение личности — так называемый «теудат зеут» — значилось выданным Амрану Коэну, скончавшемуся в городе Герцлия двадцать с лишним лет назад и захороненному в тот же день на тамошнем кладбище по полному обряду…

Примерно в то же время Амран Коэн купил квартиру на Бар Йохан…

На этом цепочка обрывалась.

Виной была его фамилия. По степени распространенности ее трудно было сравнивать даже с такими, как Ли, Смит, Смирнов, потому что «коэн» было общим названием всех лиц духовного сословия, обслуживающего древний храм, обозначением многочисленного потомства священнослужителей… Двухтомный телефонный справочник Иерусалима на четверть состоял из номеров телефонов Коэнов… В израильских тюрьмах они составляли едва ли не половину обитателей…

Следственная группа с ходу провела ряд первичных действий. Всех интересовало подлинное финансовое положение нищего. Большинство сходилось на том, что причиной убийства Амрана Коэна является ограбление. Попрошайки испокон веков считались людьми богатыми. Ходило множество сказок о рваных одеялах, в которые они кутались, замерзая, в долгие холодные зимние ночи и в которых после их смерти находили толстые пачки долларов… Опровержение этой версии не заставило себя ждать. Амран Коэн держал деньги на текущем счете в банке «Дисконт». Точнее, в отделении банка, расположенном недалеко от площади Кикар Цион, где он собирался милостыню. В одежде убитого находилась банковская карточка. Компьютерная проверка с помощью банковской карточки заняла минуты. Следователи тут же получили подробную распечатку движения денег на счете. Иерусалимский нищий жил на получаемое от государства небольшое пособие по старости с надбавкой на бедность. Пособие поступало к нему на счет 28 числа каждого месяца, и он его полностью выбирал в несколько приемов через наружный банкомат, порой даже залезая в долг. За день до гибели он снял со счета последние четыреста шекелей, которые и были обнаружены в его одежде…

В 16.00 в автомате на Кикар Цион прозвучал звонок. Полицейский Самир стоял рядом, наблюдал за тем, чтобы никто случайно не снял трубку. Хотя такое практически никогда не происходило. Последовавшие пять гудков прозвучали безответно. Телефонная компания «Бэзэк», предупрежденная полицией, зафиксировала вызов. Он последовал из телефона-автомата, который находился недалеко от Кикар Цион — на улице Меа — Шеарим, напротив отделения банка «Дисконт». Еще в течение пяти минут линия усилиями той же компании «Бэзэк» была занята. За это время детектив Кейт домчался до места. Теперь он стоял у своей полицейской «ямахи» на углу Меа-Шеарим и Малкей-Исраэл. Время от времени светофор перекрывал движение полностью. Тогда толпы людей пересекали перекресток во всех направлениях одновременно. Бесконечно черные костюмы, длинные юбки, черные круглые шляпы, ветхозаветные дамские шляпки, черные бархатные кипы… Религиозный район был особо перенаселенным в Иерусалиме. Казалось, никого не осталось в домах, все вышли на улицу. У автомата никого не было. Кейт, высокий, широкоплечий, поправил мотоциклетный шлем под мышкой. Оставалось смотреть по сторонам. Две девочки — полицейские, не глядя по сторонам, прошли мимо, занятые своей болтовней. Шагах в пяти сзади шла точно такая же вторая пара. Все четверо вели себя беззаботно, как уволившиеся на берег матросы… Хасид, читавший на ходу молитвенник, с неодобрением глянул в их сторону, что — то сказал…

Каждый раз Кейт думал, попадая сюда: «Эти спешащие в синагоги парни в черном, в белоснежных сорочках… Это могла быть и твоя судьба, Голан, родись ты не в семье полицейского, а тут десятым сыном кого — то из здешних хасидов, в огромной семье, на задворках этих набитых детьми домов…»

Люди все шли и шли.

Имя Рон было распространено едва ли не меньше, чем фамилия Коэн. Проверять каждого Рона, проживающего на Меа-Шеарим, — это сизифов труд…

«Рон звонил Амрану Коэну в 16 часов, потому что у него у него заканчивались занятия на Меа-Шеарим…»

Вариант был беспроигрышный:

«До этого времени, как и положено ортодоксу, Рон учится в ешиве!»

Поблизости находились десятки религиозных школ — ешив. Одну из них Рон мог посещать…

Девочки-полицейские на перекрестке болтали не переставая. Теперь они собрались тут все четверо. Можно было попросить их о помощи. Но это было бесполезно. Они занимались очевидными происшествиями и арабами. Но главным образом их интересовали мужики. Не прекращая наблюдать за автоматом, Кейт подошел к соседнему магазину с юдаикой. Сквозь витрину с серебряными подсвечниками, изображениями Стены, шестиугольными «Шиитами Давида», тиснеными корешками святых книг был виден пустой зальчик. Покупателей не было. Кейт заглянул в открытую дверь. Продавец в бархатной кипе над выбритым лбом поймал его взгляд. Кейт вошел.

— Шалом! Как здоровье?

— Бэ сэдер. ( В порядке. ) Как ты?

— У меня тоже.

Разговор начат…

— Чем могу помочь?

— Ты Рона знаешь? Он тут рядом в ешиве…

— Женат?

— Двое детей.

— Спроси напротив. Там есть Рон. Не знаю, он ли, который тебе нужен…

— Бай.

У телефона — автомата было все еще пусто. Ешива оказалась рядом. Кейт увидел в окне первого этажа десятка два молодцов в белых сорочках, в кипах, со свисающими с пояса кистями ритуальных плащей…

— Шалом! Мне нужен Рон… — Кейт переступил порог. На него оглянулись. Заговорили на идиш, что в ходу между хасидами — наследниками польско-украинского еврейства. Кейт его не знал.

— Рон! — наконец крикнул кто-то.

Худенький мальчик поднял голову над Талмудом.

— Я вот…

— Мне нужен другой…

— Я тут один.

— Может, в соседней ешиве есть? Не знаешь? Он женат, двое детей…

— Может, ты придешь вечером? — Мальчик снова нагнул голову над книгой. — Мне сейчас некогда…

«Окончательно чокнулись…»

Сотовый прозвучал неожиданно. На связи был Самир — араб — полицейский с Кикар Цион.

— Юджин? Сейчас снова позвонили дважды…

— Да…

— Я снял трубку. На том конце опустили.

Кейт представил себе жирного, со складками на бритой шее, полицейского служаку Самира, устраивающего телефонную засаду подозреваемому в убийстве Амрана Коэна.

— Ты позвонил в телефонную компанию, Самир?

— В «Бэзэк»? Конечно. Они все засекли. Он звонил из автомата на Штрауса, у банка, а потом на углу у дома репатриантов.

— Он движется к тебе. Я еду на Кикар Цион!

Площадь Кикар Цион плыла в мареве. Был самый зной. Выжаренные за сто с лишним лет пребывания в пекле дома, стертый подошвами до гладкости камень с нанесенными на него когда-то насечками — причина многих серьезных травм…

Самир уже ждал на краю тротуара. Усатый, под Саддама Хусейна, чем он втайне гордился, Самир надвинул фуражку на лоб. Позади бугрился загорелый бритый затылок.

— Шалом, Юджин…

— Алейкум-ассалом…

— Как же мы будем его ловить, Юджин? Вон сколько людей…

Толпа, несмотря на жару, не уменьшалась.

Рон, если он двигался в сторону площади, шел сверху по Яффо по той же стороне, где располагалась Кикар Цион. Или должен был перейти улицу на светофоре перед самой площадью. Это был кратчайший маршрут.

— Он идет один. Даже если за ним команда…

Кейт объяснял Самиру, заодно себе:

— Он не простой прохожий. Представь его состояние. Возможно, он постоит тут. Во всяком случае, не должен просто так пройти…

Самир потер складки на шее сзади.

— Если Рон — убийца Амрана Коэна, зачем ему звонить своей жертве на Кикар Цион? Убедиться в том, что тот не воскрес?!

— Дело тонкое. Может, чтобы продемонстрировать свою неосведомленность. А значит, непричастность… Если он не явится сюда или исчезнет, он себя выдаст!

— Это я понимаю.

— Он догадывается, что мы его ждем. Сам спешит сдаться.

— Да.

— Я останусь тут, у тротуара, ты пройди в глубь Бен Йегуда. Если что — сразу подойдешь!

Ортодоксов, одетых в черное, среди прохожих оказалось меньше, чем можно было предположить. Кейт отвергал одного за другим. «Трое вместе. Этот — в годах… Бритый лоб и косы вдоль щек. Свидетели этого не отметили… Этот спешит, не смотрит по сторонам…»

Молодой парень шагал, уткнувшись в дорожный маленький молитвенник. Погруженных в молитву в толпе хватало. Не глядевших под ноги, никого не замечающих вокруг. Кейт положил глаз на этого. Смерил взглядом. Действительно, без примет. Вот только это, пожалуй. Волосы в мелких завитушках, словно каждый завили в отдельности. И кожа белая. Не загорает, только краснеет… Такие своими корнями уходили в Польшу, в Белоруссию. Знали идиш. А глаза удлиненные, как у выходца Юго — Восточной Азии…

Хасид был в положенных ему кафтане, шляпе, костюме — во всем черном. Отглаженная сорочка без галстука была ослепительно белой. Перед самой площадью хасид захлопнул молитвенник, поцеловал, опустил в карман. И вышел прямо на полицейского детектива. Детектив не думал уступать дорогу.

— Шалом! Рон?

— Да… Шалом…

— Юджин Кейт… — Он представился. — Миштара… ( Полиция ). Твое удостоверение личности, пожалуйста!

Хасид полез в карман.

«А он крепкий, хотя выглядит тощим. Явно служил. Может, даже в боевых частях! Не исключено, и сейчас качается!»

— Пожалуйста…

Специальное распоряжение Министерства Внутренних Дел обязывало каждого гражданина носить документы, поскольку из — за непрекращающегося террора проверки были необходимы.

«Рон Коэн!»

— Ты родственник Амрана Коэна?

— Что с ним?

— Не знаешь?

— Я только что приехал из Бней-Брака…

— А когда ты видел его в последний раз?

— В прошлый четверг…

— Пройдешь со мной. В Центральный Отдел Полиции…

— Я могу сначала повидаться с ним?

— Потом.

— В чем дело?

Кейт уже теснил хасида в направлении перехода. На углу, у улицы Харав Кук, напротив Кикар Цион, с полудня ждала машина. Полицейский Самир стоял на площадке перед банком «Апоалим», все видел. В любую минуту был готов вмешаться…

Рон только спросил:

— Это надолго? Я успею к вечерней молитве?

В отделе полиции Иерусалимского округа на так называемом Русском подворье для допроса Рона Коэна к детективу Юджину Кейту прислали еще двух коллег, оказавшихся в этот момент свободными…

Их цель была — подготовить задержанного для следователя Роберта Дова.

Следаки— белая кость, как и во всем мире, — не утруждали себя грязной работой.

Здоровяки, под стать Кейту, они должны были нагнать страху на допрашиваемого. Время от времени то один, то другой пересаживался с дивана на стул и оказывался за спиной Рона Коэна… Это был неприятный момент.

Иногда тот, кто сидел рядом на стуле, пододвигал его вплотную, казалось, он может схватить Рона Коэна белыми здоровыми зубами, словно у крепкого откормленного жеребца.

Допрос, однако, направлял Кейт.

Он сидел напротив Рона, за столом, рядом с телефонами и компьютером. Полицейские досконально исследовали биографию задержанного…

Тут Кейту открылась неизвестная прежде подробность.

Задержанный Рон Коэн оказался мамзером.

Понятие это пришло в израильское семейное право, основанное на Торе, из тьмы тысячелетий.

Оно означало ребенка, родившегося либо в результате кровосмесительной связи или супружеской неверности жены, либо во втором или последующих браках, если предыдущий не был расторгнут по религиозному обряду, но Галахе…

Мамзер, по семейному праву, являлся изгоем.

Религиозные законы запрещали родниться с мамзерами и их потомками. И разрешали детям блудниц вступать в брак только между собой.

Библия свидетельствовала:

«Да не войдет мамзер в общество Господне, и поколение его десятое не войдет в общество Господне…»

Народная мудрость не обошла их молчанием, правда, с иным оттенком: «Голова, как у мамзера». Это означало: «Головастые! Им надеяться не на кого! Приходится вертеться самим!»

— Моя мать, Дани, жила в Кейсарии… Ее муж был много старше ее. Привез в Тель-Авив…

Со слов задержанного, госпожа Дани родила сына в браке, после долгих лет изнурительного лечения от бесплодия. Однако не от мужа.

Рон объяснил без тени смущения:

— Господь не дал им детей. Мать ездила по врачам — в Германию, во Францию. В Тель-Авиве познакомилась с моим настоящим отцом. Имя его я узнал два года назад. Из записки, я нашел ее у матери.

— Она жива?

— К сожалению…

Госпожа Дани из Тверии скончалась несколько лет назад в преклонном возрасте в Тель-Авиве.

— Ты узнал это при жизни матери?

— После ее смерти.

— Где она умерла?

— В Герцлии. Там и похоронена. В записке был адрес отца.

— Бумага сохранилась?

— Зачем?!

Проверка того, что наговорил мамзер, требовала бездну времени. Кроме того, половины тех, на кого он ссылался, не было в живых…

— Ты приезжал из Герцлии?

— Сейчас мы живем в Бней-Браке… Я стал бывать у отца по четвергам каждую неделю — стирал, готовил…

— Постой, как его зовут? Амран Коэн?!

— Я к тому и говорю!

Все происходило как в добрых романах Диккенса.

Мамзер покорил черствое сердце необщительного одинокого старика нищего, никогда не знавшего семьи и радости общения с близкими.

— Он такой маленький, добрый. Я думаю, мать была с ним из жалости и недолго… После этого я в первый раз приехал в Иерусалим к отцу. Он принял меня, расспросил о моей жизни. К этому времени я уже был женат, у меня было двое крошек. Две девочки. Он пригласил меня приезжать… А воспитал меня старик Алтер, Он, к сожалению…

— Умер…

— Да. Мир его памяти!

— Амран помогал тебе материально?

— Он бедняк! Иерусалимский нищий. Вы не знали?

— Хочешь сказать, что из вас двоих ты богаче?!

Детективы громко засмеялись.

— Безусловно! Я подрабатываю. Мою посуду в ресторане. Убираю. Плюс пособие… — На их глазах разыгрывался спектакль. — Кроме того, жене помогают родители. Ее отец — резник в синагоге…

— Откуда он?

— Курд.

Курдская община, переехавшая в Израиль из Персии в семидесятые, была большой и сплоченной. Курды жили в основном в центре страны.

«Если все это проверять, тут до конца века работы!»

— Амран давал тебе денег? — Кейт не пользовался навязываемым Роном словечком «отец».

— Десять — пятнадцать шекелей — детям на конфеты.

— Деньги у него были?

— Он их жертвовал.На солдат, на больных детей, на синагогу…

Ни с какой стороны Кейт никак не мог к нему подступиться. Мамзер был абсолютно спокоен. В отличие от большинства религиозных ортодоксов — «черных кип», не туживших в израильской армии, Рон Коэн выглядел физическиразвитым.

— Ты служил в боевых частях? — спросил детектив.

— Да.

Это была редкость.

Рон Коэн воспользовался паузой:

— Вы не задержите меня? Мне сидеть ешиву…

Согласно Торе в течение всей недели после похорон родные умершего должны оставаться в доме, сидя на низких стульях, скорбя о покойном и принимая выражения соболезнования знакомых и соседей…

Почувствовав замешательство полицейских, Рон Коэн разошелся.

Возвращаясь с площади Кикар Цион, где он попрошайничал, домой, Амран Коэн будто бы превращался в идеального отца, доброго дедушку…

— Я привозил к нему детишек. Он благословил их…

— Он молился? Был набожным?

— Безусловно!

— Ходил в синагогу?

— По праздникам? Всегда! Хотя это было тяжело: ноги! По-моему, у него было постоянное место…

— В какой он бывал обычно?

— Я привозил его в Главную синагогу. На Кинг — Джордж!

Рон беззастенчиво врал.

— Он читал молитвенник?

На лицо мамзера впервые словно набежала неясная тень облачка, хотя солнце давно зашло. В кабинете на втором этаже Центрального отдела зажгли свет.

— Конечно…

— Ты говорил, что мыл его в ванной…

— Да, приходилось.

— И ты не заметил, что он не обрезан? Г о й?!

Рон Коэн укоризненно взглянул на полицейского: в уголках губ едва уловимо мелькнула насмешливая улыбка.

— Смотреть на детородный орган своего отца?!

Иудаизм строжайше это запрещал.

Кейт не выдержал, грохнул ладонью по столу:

— Святоша…

— За что вы нас не любите? — Рон Коэн был неплохим актером. Лицо его покраснело, он словно приготовился заплакать. — За то, что мы молимся за вас?! Просим Бога отпустить вам грехи?!

В аллее позади Бар Йохай в ночное небо взметнулись первые брызги искр и яркое пламя. Десятки костров зажглись почти одновременно.

Веселый праздник Лаг ба-Омер начался!

Взрослые и дети, в том числе даже самые маленькие, тащили в руках, везли на колясках обрезки досок, выброшенные на свалки ящики, коробки, разбитую мебель.

Костры жгли на пружинистых зеленых израильских газонах, на которые дерн привозили скатанным в рулоны, на пластмассовой основе, и потом расстилали машиной…

Всюду, на пригорках, на асфальте, даже в опасной близости от деревьев, горели костры…

Многие семьи зажгли свои небольшие костры.

Израильтяне сразу же поспешили заняться «общенациональным спортом», а попросту — жратвой, появились шампуры, соки, специи…

Святой город трех религий к ночи наполнился запахом гари, жареного мяса, трелями пожарных машин, хороводами, пением детей и лаем собак.

Рассыпавшиеся по склону огни мерцали вокруг, сколько хватало глаз, до арабской деревни Бейт-Сафафа и вверх в сторону Малки и дальше, к Кирьят-Йовель.

В парке у железнодорожного полотна в Катамонах исюду горели костры.

Иностранные рабочие — в большинстве румыны — на каменных бордюрах попивали свое любимое пиво «Голд-стар» — просоленные, прокаленные солнцем, в белых от строительной пыли майках и шортах, в крепко сбитых рабочих ботинках.

Две молодежные компании выходцев из СНГ — человек по десять — пятнадцать — сидели по обе стороны олив. Совсем чужие друг другу: только «Здравствуй!» и «Пока!».

Улица Бар Йохай против улицы Сан-Мартин…»

Ребята с Сан-Мартин были постарше, серьезнее. Группировались вокруг молодежного паба с многозначительным зловещим названием «Сицилийская мафия».

Паб принадлежал двоим.

Макс — из молодых авторитетов, он иногда ненадолго приезжал в аллею. Сидел с пацанами. Вел себя как старший.

Про второго — по слухам, полковника Советской Армии, афганца — говорили с опаской. Он был темной личностью…

Вечерами в аллее ребята курили, валяли дурака, выгуливали собак, привезенных, как и они сами, за тридевять земель хлебать ближневосточного киселя…

Одинокое дерево со взъерошенной ветром кроной, отделяло боковой придел, закрытый оливами от глаз гуляющих по Главной аллее.

Гия сидел со своими. Слушал. Помалкивал.

Разговор с убийства Амрана Коэна перешел на попрошаек вообще.

— Я видел там у нас одного нищего. Рвал сотенные…

Высокий, с темным плоским лицом, с маленькими

глазками. Арье был с собакой, выбракованным альбиносом-бульдогом Блинки. Он попридержал Блинки на поводке, вспомнил доисторическую родину.

— Лень было считать… Ему говорят: «Ты чего, мужик? Крыша поехала?»

— А он? — спросил рыжий Дан.

— А чего он? Дерьмо не ценишь, даже если его очень много!

— Козел… — В голосе прозвучало уважение.

Арье и рыжий Дан — харьковчанин были сожителями Борьки Балабана по квартире.

Оба ничего толком не знали о случившемся, большую часть событий проспали. Хорошо еще сегодня не ушли в ночь — по случаю праздника Лаг ба-Омер. Им было все интересно.

— Ко мне подошел нищий, — говорил Арье. — В Рехавии, недалеко от банка. Просит. Серьезно так… Я дал десять агорот. Он посмотрел, сначала хотел швырнуть на тротуар! Потом стал мне объяснять свои проблемы. Сколько ему и чего надо в день съедать за сутки…

— Козел, падло!

Рыжий Дан реагировал на все одинаково. Ленка, сидевшая впереди них, рядом с Балабаном, беспрестанно оборачивалась. Мало ли что выкинут эти за спиной.

«Оба отмороженные. Попали в чужую страну, ничего не знают, оттого ничего не боятся. Матерятся, хамят. Эти точно угодят в тюрьму!..»

Третий с ними — жирный Боаз — был не такой оборзевший. Работал охранником муниципалитета. Попросту — сторожем. Проверял сумки на входе в офис…

— Амран Коэн предлагал мне у него убирать.

Боаз явился в аллею прямо со службы — в джинсах, в белой форменке с синими погончиками и клапанами на карманах, такого же цвета галстуке. Ремень врезался глубоко под толстый, навыкате живот.

— Я бы согласился! Да ему надо как раз в те дни, когда я работаю…

— С твоим-то жирком?!

Девица Боаза, жидкая телка Мали — у себя в Брянске Мила — полулежала у него на плече. У нее, как и у Боаза, были вечно проблемы. То ее оскорбляли, то пытались трахнуть.

— А чего?!

— Брось ты! Уборщик из тебя… Между прочим, Ципи, марокканка, видела тут двоих… Похожих на «русских».

Арье попридержал пса.

— И чего?

— Вроде подошли со стороны аллеи, постояли. Все смотрели на окна Амрана Коэна… Ну, а нам-то что?!

Жирный Боаз погладил Мали сзади. Его волновали ее пышные формы.

— Пусти… Ведь так? Я права, Гия?

Все знали, что Мали неравнодушна к нему. Помани ее Гия пальцем — тут же бы послала Боаза далеко…

Вопрос повис в воздухе.

Гия сидел на каменном бордюре сбоку. Сросшиеся на переносье черные брови нахмурены, воротник кожаной куртки поднят…

Темноликий Арье поднялся.

Начал гонять альбиноса Блинки за апортом.

Он таскал с собой еще приемник. Не переставал слушать музыкальные композиции. На седьмом канале всегда была современная клевая музыка.

— Главное, чтоб к нам не привязались!

Он снова швырнул апорт. Блинки с шумом рванул за ним в кусты.

— Осторожнее с собакой! — крикнул Борька Балабан. — Напугаешь!

— С них хватит, с козлов!

— Платить будешь!..

Ленка сидела рядом с Борькой Балабаном — тихая, в длинной куртке, под которой вроде и не было другой одежды. Она думала о том, что сказал Арье, и о том, что знала уже с утра. Ей уже бросилось в глаза: Борька и Гия не говорят друг с другом…

Керри-блютерьер лежал в задумчивости у ее ног. Ленка не спускала его с поводка. Запахи мяса, доносившиеся с аллеи, волновали собачье воображение.

Вика поддержала начавший было угасать разговор:

— Я тоже видела этих людей под окнами…

На этот раз Гия поинтересовался. Вроде лениво:

— И чего делали?

— Просто стояли у окна и смотрели в квартиру нищего.

— А шторы?!

— Жалюзи старые. Полно щелей. А Ципи ничего не стала говорить полиции!..

Дан поддержал:

— Оно ей надо? У нее самой сын сидит за наркоту!

Несколько человек свернули под оливы с аллеи.

Арье подхватил бульдога за ошейник. Керри-блю-терьер, напротив, поднялся. Боящиеся собак израильтяне, даже взрослые, запросто могли поднять крик.

Подошедшие оказались полицейскими, во всем своем израильском мусорском прикиде. С фонариками, наручниками. Вместе с ними подошли еще и в штатском. У того, что был старше и крупнее, сквозь нагрудный карман под курткой светился фосфором короткий полицейский жезл — на случай разбирательства на трассе.

Полицейские поздоровались. Они поняли, кто перед ними, внимательно оглядели компанию…

Борька Балабан узнал штатского в куртке с жезлом — он приезжал утром на мотоцикле на место происшествия. Детектив его тоже узнал.

— Русим. Ельцин… — Он улыбнулся.

Компания подтвердила.

— Точно. Ты прав, мусор.

— Мафия русит… — протянула Мали.

На этот раз засмеялись полицейские, покачали головами.

— Ло! Нет-нет…

Русская община составляла чуть ли не пятую часть израильского общества. Существовала «русская партия» — «Исраэль бэ-Алиа», входившая в коалиционное правительство.

Израильской прессе пеняли на то, что газеты указывали общинную принадлежность уголовников, хотя все равно все знали, что процент преступников — выходцев из СНГ выше, чем марокканцев, а тем более местных уроженцев — сабров.

Руководство полиции инструктировало подчиненных не допускать выражений, которые могли быть истолкованы как оскорбительные для «русских».

Простились даже приветливо.

— Бай!..

— Бай, мусора!

Несмотря на праздник, собрались уходить рано.

Компания с Сан-Мартин тоже поднялась. Макс собирался уезжать.

Когда выходили на Главную аллею, произошло непредвиденное.

Парень с Сан-Мартин, шедший с Максом, случайно толкнул Мали, жидкую телку Боаза. Мали, как ее в Брянске учили, не мешкая ни секунды, изо всех сил двинула его коленом в пах.

— Осторожно, козел!..

Девчонка того — с Сан-Мартин — с ходу бросилась:

— Ты чего на моего парня наехала?!

Вцепились друг другу в космы. Та, с Сан-Мартин, подсекла ногой с вывертом — каблуком по кости! Мали, хоть и жидкая, не отпустила ее лохмы. Так и свалились обе…

Израильтяне бросили свои костры и жратву, выскочили из-под деревьев, взрослые и дети, смотреть, как женщины русит дерутся…

Кто-то уже по сотовому вызывал полицию — миштару…

Будто у них бабы не бьются!

Пацаны обступили, хотели разнять.

Харьковчанина Дана толкнул плечом приземистый, с тяжелой золотой цепочкой на шее парень. Рыжий Дан — отмороженный — долго не думал, тоже толкнул.

Драка мгновенно прекратилась. Тут уже было другое: Дан поднял руку на крутого. Макса.

Владелец паба для молодежи «Сицилийская мафия», с мясистой шеей, короткими руками — бывший чемпион по борьбе среди юниоров Северокавказской зоны — предложил:

— Ну-ка, отойдем…

Дан и сам догадался, что получилось неладно.

Машинально сделал пару шагов в сторону, под деревья и тут же улетел в кусты. Второй удар получил носком ботинка в лицо и еще — под ребра…