Месть

Ночной воздух дрожал от низкого рева корабельных двигателей, воя аппаратов на воздушной подушке и жужжания вертолетов. В этой какофонии звук его собственного дизеля никто не услышит. Харден приближался к полуострову. До него оставалось еще две мили. Но затем впереди стали возникать огни, как будто преследователи догадались о его попытке добраться до берега.

Харден повернул налево, снова вернувшись на судоходную линию. Затем он выключил двигатель и стал дрейфовать, не желая ложиться на новый курс. У него не было никакого укрытия в этих водных просторах, кроме темноты, никакого места, где можно спрятаться от иранского флота, патрулировавшего восточный берег до самого Пакистана.

Когда рассветет, его могли бы спрятать утренняя дымка и пыльные облака, но появятся ли они? Барометр весь день упорно поднимался. В этих местах в конце сентября часто возникают области высокого давления, а если над заливом пройдет антициклон, он унесет облачный покров прочь.

Вблизи от яхты рассекал воду тральщик, и Харден хорошо видел его силуэт на фоне черного неба. Тральщик пересек курс «Лебедя», не заметив яхту, и поспешил заполнить пробел в цепочке огней, стерегущих полуостровов. На полпути до берега он исчез за черным силуэтом танкера.

Харден остановился на судоходной линии, не зная, куда плыть. На востоке он будет во временной безопасности, на западе его ждет несомненная угроза. Затем в нескольких сотнях футов от него появился танкер, загораживая яхту от преследователей. Харден пытался разглядеть темный силуэт корабля. Танкер двигался очень медленно. Харден завел двигатель и направился к судну. У него появилась идея.

Этот танкер был гораздо меньше супертанкеров, царивших в здешних водах, — не больше тридцати тысяч тонн водоизмещением — и очень старой постройки. Его изящные дымовые трубы и надстройка в середине корпуса выделялись пропорциональными темными очертаниями на ночном небе. Но Хардена привлекла в первую очередь небольшая скорость танкера. Двигатель корабля работал с усталым, глухим скрежетом и развивал не больше шести узлов.

Харден оказался с подветренной стороны от корабля и осторожно двигался вперед, пока «Лебедь» не оказался в носовой волне темного судна. Затем он уменьшил тягу. «Лебедь» сравнялся в скорости с танкером, двигаясь точно против ветра, который срывал пенные гребни с волн, и холодные брызги орошали лицо Хардена.

До рассвета он был в безопасности под прикрытием корабля. Но с первыми лучами, прежде чем рулевой заметит мачту яхты, нужно преодолеть несколько миль до берега и найти укромное местечко, пока снова не станет темно. Харден вздохнул с облегчением. Старый танкер удалялся от Персидского залива, постепенно затихая. Видимо, поиски прекратились.

Он был спасен. Руки Хардена дрожали: запоздалая реакция на страх — в первый раз с тех пор, как вошел в Оманский залив. Харден почувствовал озноб. Затем в его мозгу промелькнула новая мысль. Если «Левиафан» вернулся в Кейптаун, то зачем Майлс натравил на него иранцев?

Глава 24

— Мы погрузим миллион тонн булхаминской нефти в Джазират-Халул!

Усиленный динамиком голос капитана Огилви разносился по коридорам, каютам, машинному отделению, кают-компании, мостику и над пустынными палубами.

Команда вздохнула с облегчением. Новая якорная стоянка к востоку от острова Халул обладала обширным пространством для маневрирования, и «Левиафан» легко подойдет к загрузочному бую. Однако за безопасность приходилось платить. Якорная стоянка представляла собой скопление трубопроводов и шлангов на покрытой пленкой нефти поверхности пустынного моря; и сам остров Халул находился в пятидесяти милях от Катара. Там не было ни ресторанов, ни даже места, где команды кораблей могли обменяться кинофильмами.

— Разгрузимся мы либо в Бантри-Бей, либо в Гавре, — продолжил Огилви. — У меня все.

Чертовски стыдно — не знать точно, Бантри-Бей или французский порт. Его люди имеют право знать, куда они направляются; когда конечный пункт длительного плавания точно известен, матросы работают с большим усердием.

Огилви вышел в крыло мостика, озабоченно наблюдая, как на горизонте вырастает низкое побережье Рас-эль-Хадда. Сырой ветер пропах корабельным дымом, поручни были влажными.

Муссон в нынешнем году запоздал. Огилви думал, что для Индии это национальное бедствие. Жизнь скольких людей в мире зависит от капризов погоды!

В Персидском заливе их ожидает жара. Он может еще час постоять на мостике, но потом на пять дней — два на вход в залив, день на погрузку, два на обратный путь — станет пленником воздушных кондиционеров, укрывшись в помещении с дверями и окнам, задраенными тщательнее, чем на подводной лодке.

— Сэр!

Второму офицеру не следовало бы беспокоить капитана, пока тот наслаждался бризом.

— Да, второй, — раздраженно ответил Огилви.

— Радиофон, сэр. Вас вызывает компания.

— Какого черта им нужно?

— Я не...

Огилви продолжал глядеть не берега Рас-эль-Хадда. Пусть подождут. Они уже прислали приказ о погрузке; что им понадобилось теперь? Он последний раз вдохнул соленый морской воздух и вошел в рубку. Радист подсоединил к линии один из телефонов, стоявший рядом с его новым креслом. Огилви каждый день проводил в кресле много восхитительных часов, к ужасу офицеров, которые в течение всей своей вахты чувствовали на себе пристальный взгляд Старика.

На связи был Джеймс Брюс из Лондона. Они с Огилви обменялись холодными любезностями, еще не забыв своего последнего столкновения. Затем Брюс сказал:

— Он снова принялся за свое.

— Кто снова принялся за свое?

— Доктор.

— Харден?

— Да.

— Он в Западной Африке? — спросил Огилви, раздраженно предчувствуя, что Брюс снова попытается навязать ему вертолет, когда танкер обогнет мыс Доброй Надежды.

— Нет, — ответил Брюс. — Иранский флот гнался за ним у Койна.

— У Койна?! Черт возьми, как он там оказался?

— Точно так же, как оказался в Кейптауне, — сказал Брюс. — Приплыл.

Огилви пронзил приступ паники.

— Он был в Кейптауне?!

— Да, примерно в то же время, когда вы туда прибыли.

— Откуда вы все это знаете?

— Я не хочу рассказывать об этом в эфире, — ответил Брюс. — Но у нас имеются свои источники.

— Почему он не напал на «Левиафан» в Кейптауне?

— Неизвестно. Может быть, у него не было возможности.

— И вы хотите мне сказать, что он вошел в Столовую бухту после того шторма?

— Очевидно, да.

Огилви испытал очередной приступ паники, но быстро справился с ней. Море штука капризная. Хардену, без сомнения, очень повезло, но в том, что он выжил, никакого колдовства нет.

— Где он сейчас? Сидит в засаде?

— Нет, сейчас нет. Он удирает.

Огилви саркастически засмеялся.

— Один человек на яхте ускользнул от иранского флота?

— Это было ночью. Но иранцы считают, что гонят его в вашу сторону.

Огилви немедленно включил телефон мостика.

— Второй!

— Да, сэр? — быстро ответил офицер. Он находился в правом крыле.

— Поставьте людей на носу и на марсе.

— Есть, сэр.

— Пусть ищут парусную яхту.

— Есть, сэр... Вы полагаете, он нападет на нас?

— Нет, если ваши наблюдатели будут глядеть в оба, — рявкнул Огилви.

— Да, сэр.

В его голове, как киноленты, крутились карты последнего этапа плавания. Судоходные линии пролегают в узких проливах. Устроить засаду у Койна было со стороны Хардена весьма разумно.

— Вы слушаете? — спросил его Брюс.

— Да. Что вы собираетесь предпринимать?

— Иранцы и саудовцы предоставят вам морское и воздушное прикрытие, пока не поймают его. Они могут появиться в любой момент.

— Чертовски здорово, — мрачно ответил Огилви. — Два военно-воздушных флота будут гоняться за свихнувшимся яхтсменом. Мне очень повезет, если никто из них не врежется в мой корабль.

— Нас могут слышать, — предостерег его Брюс. — Седрик, пожалуйста, придержите язык.

— Что-нибудь еще?

— Нет. Седрик, вы только не волнуйтесь. Вы будете в такой же безопасности, как дома. Я свяжусь с вами, как только Хардена поймают.

— Если его поймают.

— Конечно, поймают... Седрик, еще один момент. Иранцы могут попросить, чтобы вы замедлили ход, пока они не покончат с этим делом.

— Черта с два, — отрезал Огилви.

— Будьте же разумны, — стал уговаривать Брюс.

— Харден не сможет напасть на меня, если он спасается бегством.

— Седрик, постарайтесь не спровоцировать его.

— Завтра сюда придет антициклон. Его поймают, как только небо прояснится. Нет никакой нужды останавливаться. — И Огилви положил трубку на рычаг.

Через несколько мгновений к его креслу приблизился радист.

— Извините, сэр. Нужно ли связаться с Дохой?

— Да. Второй офицер сообщит вам примерное время прибытия.

Огилви снова вышел в крыло мостика и встал там, глядя на Рас-эль-Хадд. Над головой появилась эскадрилья вертолетов. Она облетела танкер с адским ревом и грохотом, видимо, желая этим успокоить Огилви. На вертолетах виднелись опознавательные знаки Саудовской Аравии. Огилви смотрел вперед, неподвижный, как камень, не обращая внимания на ухмыляющегося дурака, махавшего вертолетам рукой, как будто он только что выиграл битву за Англию.

Харден, конечно, выбрал неважное место для охоты. И саудовцы и иранцы жадно взирают на Персидский залив и на подходы к нему; им несложно перекрыть весь этот район. Иранцы лишний раз воспользуются возможностью продемонстрировать, что стратегически важный пролив находится у них под контролем, и с базы в Чахбахаре непрерывно будут подниматься самолеты. Мрачная улыбка искривила губы Огилви. Если они бросят весь флот на поиски Хардена, то у них не будет возможности докучать капитанам танкеров проверками на загрязнение.

Его губы крепко сжались. Ужасно, когда за тобой охотятся. Харден не имеет понятия, что его ожидает. Однажды очень давно, еще до войны, когда Огилви служил на канонерке в Персидском заливе, он и еще один безрассудный молодой офицер отправились в штатском в Аль-Джубайль; дело было во время Ид-аль-Фитра, в конце рамадана, месяца поста. Арабы поймали своего соплеменника, пившего виски, что запрещено мусульманским законом, и Огилви против своей воли оказался свидетелем жестокой публичной порки. Стоя около позорного столба среди кровожадной толпы, он слышал и видел все — крики жертвы, вопли зрителей, жестокий запах садистского возбуждения, кровь, — но больше всего ему запомнился ужасный звук, похожий на треск раздираемой ткани, е которым бич рвал человеческую плоть.

С тех пор Огилви ненавидел арабов. Иранцы громогласно заявляют, что они — не арабы, но если половина того, что пишется о них в газетах, — правда, то они ничуть не лучше, со своей тайной полицией и камерами пыток. Неважно, в чьи лапы попадется Харден — его участи не позавидуешь. Несчастный дурак.

Глава 25

Харден поднял секстант к небу и измерил угол, под которым раскаленное белое солнце поднялось над бледным горизонтом. Заметив время, одна минута сорок секунд после полудня, он согнулся под штормовым парусом, натянутым, как тент, над кокпитом, и глазами, горящими от усталости, стал вглядываться в мелкие таблицы в «Морском альманахе». Он не мог работать за штурманским столом, потому что температура в каюте составляла сто двадцать пять градусов.

Хотя «Лебедь» плыл на юго-запад со скоростью шесть узлов, движение в душном потоке пыльного воздуха не приносило облегчения. Пыль проникала повсюду, оседая на палубе и покрывая кожу Хардена, его десны и засоряя усталые глаза. Он налил себе теплой воды, прополоскал рот и проглотил. Затем закончил вычисления, убедившись в своих предположениях. За тринадцать часов, прошедшие после того, как яхта покинула танкер и изменила курс, двигаясь с максимальной скоростью, он на восемьдесят миль углубился в Персидский залив.

* * *

Эйфория, которую Харден ощущал после своего спасения и прорыва через Ормузский пролив, испарилась под лучами ослепительного утреннего солнца. Голова гудела от жары и нескончаемого скрежета двигателя. Спина болела после долгих часов, проведенных в одной позе, боль пронзала плечи, и вместе с изнурением, отягощавшим тело, пришли сомнения.

У него снова кончалось топливо, почти не было еды. «Лоран» сломался, пав жертвой непереносимой сырости. И кроме того, ему абсолютно необходимо поспать. «Лебедь» сильно протекает. Но даже если удастся отдохнуть и починить яхту, у него нет надежды на спасение. Залив, протянувшийся на шестьсот миль, со всех сторон окружен сушей. Узкий Ормузский пролив, служивший единственным входом, был и единственным выходом.

Дело было даже не в принятом им вызове. Когда он впервые понял, что обязан потопить «Левиафан», он смирился с мыслью о том, что может перестать существовать как Питер Харден, но когда перед носом его яхты лежали все океаны мира, он не сомневался, что сумеет где-нибудь скрыться. Даже когда он узнал про вертолет и направился в Южную Атлантику, он не питал иллюзий. Он знал, что долгое, опасное плавание потребует огромной выносливости. Его судьба зависела только от него. Выносливости ему было не занимать. Даже засада у Малого Койна оставляла возможность бегства.

Но теперь спасения не будет, впереди — только смерть. И самым обидным было то, что он не хотел умирать, и каждая частица его существа протестовала против смерти, требовала развернуть яхту и проскользнуть назад через пролив, когда спустится ночь.

Он долго сидел у штурвала, глядя на компас и придумывая доводы в пользу достойного отступления: он бредит от усталости; у него нет карт, ведь он не предполагал, что последует за «Левиафаном» в Персидский залив; и Майлс, единственный союзник, выдал его иранцам. Если сейчас он повернет яхту, то еще до рассвета окажется в Оманском заливе.

Но, с другой стороны, «Указания к мореплаванию», относившиеся к Оманскому заливу, включали и сведения о Персидском заливе, и хотя они только приложение к картам, в них все равно были перечислены судоходные пути, опасные места и положение всех портов и островов, включая Халул. Майлс больше не сможет ничем навредить ему, и никто, включая иранцев, не знает, что он уже далеко проник в Персидский залив.

Он вспомнил Кэролайн. В трудные минуты она только смеялась сквозь зубы. Харден набрал из залива ведро теплой воды и вылил себе на голову. Затем выпил пресной воды, проглотил пригоршню витаминов и пищевых добавок и десять минут качал помпу.

Включив радио на полную громкость, Харден настроил его на частоту, обозначенную в Адмиралтейской лоции как частоту прибрежной радиостанции в Дохе, принадлежавшей компании «Шелл». «Указания к мореплаванию» требовали от кораблей, направляющихся в Халул, чтобы они сообщали примерное время прибытия и количество требуемого груза.

Пыль вместе с влажной дымкой и низкими облаками образовала густой полог, который нависал над «Лебедем». Когда ветер разгонял дымку, видимость увеличивалась до одной мили, но потолок из облаков был так же низко. Сквозь него пробивалось только белое солнце, и хотя иногда Харден слышал жужжание вертолетов, видно их не было. По радио слышалась речь на ломаном английском с кораблей со всего мира, огибающих Рас-эль-Хадд.

Харден спустился вниз, чтобы проверить трюмы. Жара была ужасной. Спустя несколько секунд пребывания в каюте его виски начали пульсировать, как будто вокруг головы туго натянута веревка с узлами. Он заметил, что барометр быстро поднимается. Если последует сухой северный шамаль, то он может разогнать пылевые облака еще до наступления ночи. Но тут Харден был бессилен. Он находился в нескольких милях к югу от судоходного пути, и он мог только оставаться здесь и не маячить на виду у кораблей. Приблизившись к Халулу, придется найти какое-нибудь укрытие, где можно ожидать прихода «Левиафана».

Жара наваливалась на яхту. Харден начал засыпать, несмотря на стук мотора и прерывистые пронзительные хрипы, доносившиеся из радио. Внезапно его разбудил новый звук. Еле слышный голос пытался связаться с катарской береговой станцией.

— Гольф-Оскар-Янки... Гольф-Оскар-Янки... Говорит Сьерра-Квебек-Фокстрот-Браво... Сьерра-Квебек-Фокстрот-Браво... Гольф-Оскар-Янки... Гольф-Оскар-Янки... Сьерра-Квебек-Фокстрот-Браво вызывает Гольф-Оскар-Янки. Ответьте, вы слышите меня?

Харден скатился вниз по трапу. «Сьерра-Квебек-Фокстрот-Браво» — СКФБ — были позывными «Левиафана».

— Гольф-Оскар-Янки, Гольф-Оскар-Янки. Сьерра-Квебек-Фокстрот-Браво вызывает Гольф-Оскар-Янки. Ответьте, вы слышите меня?

Харден переключил звук на наушники и стал настраивать приемник. Постепенно до него дошло, что под ногами хлюпает.

Вода блестела в щелях между половицами, из-за вибрации мотора выплескивалась наверх и растекалась по полу.

* * *

Когда «Левиафан» обогнул мыс Рас-эль-Хадд, море изменилось так резко, что Огилви удивился почти так же, как и впервые сорок лет назад. Вода разгладилась и стала вязкой, как желатин. Температура поднялась на двадцать градусов, ветер стих. Вдоль берега непрерывной стеной шли крутые утесы, а впереди блестел подернутый дымкой Оманский залив.

Огилви направил бинокль на белую точку на носу «Левиафана». Это был впередсмотрящий, матрос-англичанин в шляпе, защищающей голову от горячего солнца. Подняв трубку телефона, капитан связался с боцманом. Через несколько минут на палубе появился матрос на велосипеде. Он сменил впередсмотрящего, и тот вернулся в рубку.

Новым наблюдателем был пакистанец — Огилви считал, что восточные люди легче переносят жару, чем европейцы. У ног матроса стоял термос с ледяным чаем; его выдавали по приказу Огилви, чтобы не испечься на жаре и не терять бдительности. Еще один матрос взбирался на мачту. Он тоже тащил с собой термос. Их обоих сменят через час.

Видимость составляла несколько миль, и через каждые несколько минут над горизонтом появлялся вертолет, как игрушка на рождественской елке. В поле зрения то и дело возникали паруса, но только латинские, такие же вечные и такие же обычные в Оманском заливе, как скалистые утесы вдоль берега. Может ли Харден выскочить из-за одного из этих утесов? Едва ли. «Левиафан» плыл в семи милях от берега, и вертолеты не выпускали танкер из виду.

Огилви вернулся в свою каюту, где кондиционеры создавали приятную прохладу, и велел подавать ленч. Он ел медленно, делая между блюдами передышки, во время которых откидывался на спинку своего уютного кресла, размышляя о Хардене. Этот человек стал ренегатом, предателем своей благородной профессии, отверженным по своей воле. Он не одинок. В мире много радикалов, преступников и фанатиков. Все аутсайдеры несут в себе нечто общее — извращенное желание вырваться из круга человеческого тепла.

Огилви улыбнулся. Стюард решил, что капитану очень понравилась замороженная дыня, но на самом деле Огилви терзал себя приступом странного внутреннего прозрения. В редкие минуты самоанализа он включал моряков — и капитанов и матросов — в клан добровольных изгнанников.

Покончив одновременно и с ленчем и со своими мыслями, капитан лег в кровать, чтобы в последний раз отдохнуть перед тем, как начнется сложная работа по прохождению через переполненный Персидский залив и погрузке нефти. У него не будет ни одной минуты покоя, прежде чем он не поведет «Левиафан» мимо этих берегов в противоположном направлении, домой. Огилви поднял трубку телефона, стоящего у кровати, и вызвал мостик, желая услышать доклад о ходе поисков и состоянии воздушного прикрытия. Ничего нового ему не сообщили; арабские вертолеты по-прежнему обшаривают море по курсу «Левиафана». Неужели они где-то ошиблись?

Он лежал без сна в затемненной каюте, непрерывно размышляя, снова и снова мысленно рассматривая карты. Ему казалось, что он догадывается об образе мыслей Хардена. Он вспомнил, как этот человек сидел в баре, слушал, наблюдал, потом набросился на него. Харден любил нападать из засады. А то, что он пережил шторм, который вывел «Левиафан» из строя, и не оставлял своих замыслов, доказывало, что он человек чрезвычайно решительный, пусть даже и сумасшедший.

Огилви снова поднял трубку.

— Радиорубка, говорит второй офицер...

— Соедините меня с капитаном Брюсом.

За десять минут, которые понадобились для установления связи с Брюсом, он оделся. Брюс начал разговор с заверений: иранцы обещают поймать Хардена в ближайшее время. Но Огилви оборвал его:

— Судя по всему, Харден повернул назад.

* * *

Харден глядел на воду, разливающуюся по полу. Сколько времени он спал? Почему он не заметил, как сильно яхта погрузилась в воду? Радист «Левиафана» по-прежнему вызывал Доху.

— Гольф-Оскар-Янки, Гольф-Оскар-Янки... Говорит Сьерра...

Харден сорвал наушники и включил громкоговоритель.

— ...Фокстрот-Браво вызывает Гольф-Оскар-Янки. Ответьте, вы слышите меня?

Харден выбежал на палубу и стал работать большой ручной помпой, установленной в кокпите. Из отверстий в корме выливалась вода. Радио умолкло. Харден с механической регулярностью работал насосом. Тело покрылось потом, соленая жидкость стекала по лбу, попадая в глаза. Сердце колотилось все быстрее и быстрее. Когда заболела ладонь, он переменил руки.

Затем радио снова громко заговорило.

— Гольф-Оскар-Янки, Гольф-Оскар-Янки, — повторял голос, заглушая тихий писк морзянки.

Согнувшись под навесом, укрывающим от солнца, Харден продолжал качать, снова переменив руки. Где-то под ватерлинией в корпусе образовалась дыра. Вероятно, расшатался вал винта, но найти течь и заделать ее было невозможно, пока не откачана вода.

Его тело и разум были поглощены работой. Вверх — вниз, вверх — вниз. Подними рычаг — опусти рычаг. Подними — опусти, вверх — вниз — на убийственной жаре. Шум в ушах заглушал стук мотора. Харден начал задыхаться. Вверх — вниз, вверх — вниз, вверх — вниз.

— Сьерра-Квебек-Фокстрот-Браво. Пожалуйста, подождите секунду, — раздался по радио голос, говоривший по-английски с сильным акцентом.

— Как слышите меня? — спросил радист «Левиафана».

Ему никто не ответил.

Харден перегнулся через борт. Вода, выливавшаяся из трюма, по-прежнему была чистой. Харден вернулся к помпе.

— Сьерра-Квебек-Фокстрот-Браво, — снова раздался голос с акцентом. — Говорит Гольф-Оскар-Янки, прибрежная радиостанция в Дохе. Добрый день. Это «Левиафан»?

— Лима-Европа-Виктор-Индия-Аль...

— Ну да, «Левиафан», — прервал радист в Дохе. — Мы ждали вас. Как у вас дела?

— Все в порядке, спасибо. Это говорит Ахмед Шид?

— Да, «Левиафан».

— С вами разговаривает Гордон Макинтош. Рад снова слышать ваш голос.

— И я рад слышать вас, мой друг, после долгой разлуки. Как прошло плавание?

Харден повалился на пол кокпита, дрожа от усталости.

— Великолепно, — ответило радио. — А у вас все в порядке?

— В полном порядке, благодарю вас.

— Рад слышать.

— Повторите, пожалуйста. Я теряю ваш сигнал.

— Я сказал: рад слышать.

— "Левиафан", я не слышу вас. Повторите!

— Повторяю: рад слышать!

— Пожалуйста, перейдите на восьмой канал.

Харден заставил себя подняться и, шатаясь, побрел в раскаленную каюту, чтобы настроить радио на новую частоту. «Левиафан» и Доха только что восстановили связь. Пока радисты обменивались приветствиями, Харден вернулся в кокпит, выключил двигатель и посмотрел на море. Вода, покрытая легкой зыбью, была по-прежнему тускло-серой, но облака, похоже, начинали редеть.

Он снова спустился вниз, снял ступеньки трапа, поднял кожух двигателя и посмотрел на воду, которая плескалась в трюме. Опустившись на живот, Харден погрузил руку в воду и прикоснулся к скользкому днищу, ощупывая основание двигателя. Яхта бесшумно скользила по морю, в каюте становилось все жарче, и двигатель, работавший на полном газу еще с вечера, щелкал, свистел и распространял запах подгоревшего масла.

Харден ощупал место, где вал винта выходил из днища. Разговор между «Левиафаном» и Дохой все продолжался — радисты обменивались новостями. Внезапно араб спросил:

— А что там с этим сумасшедшим?

Шотландец ответил:

— Старик не хочет, чтобы об этом трепались в эфире.

— Мы скоро поймаем его, — сказал араб. — Не беспокойтесь, мой друг.

У Хардена по спине пробежал холодок, не имевший никакого отношения к заверениям арабского радиста. Он почувствовал пальцами давление, похожее на подводное течение. Рядом с валом в корпусе была огромная пробоина.

Он ощупал края дыры, оценивая ее размеры. Должно быть, дыра появилась из-за вибрации вала. Будет ли она расширяться дальше?

— Скажите примерное время вашего прибытия, — сказал радист из Дохи.

— Примерное время прибытия — завтра, 22.00. Повторяю: примерное время прибытия «Левиафана» в Халул — 22.00 завтрашнего дня.

Харден лихорадочно стал соображать. 22.00. Десять вечера. В темноте легко прятаться, но трудно целиться. Жалко, что «Дракон» не снабжен инфракрасным прицелом. В запасе осталось тридцать четыре часа — меньше чем полтора дня. Шевелись!

Харден подключил электродрель к разъему на панели над штурманским столом и перетащил ее, ящик с инструментами и охапку деревянных обрезков в кокпит. Яхта мягко покачивалась на почти незаметных волнах. Жара сжимала тело, как тиски.

Он просверлил четыре дырки по углам небольшого куска дуба размером в шесть квадратных дюймов и толщиной в три четверти дюйма. Затем взял бронзовые шурупы с плоскими головками и намылил их резьбу. Краем глаза он уловил какое-то движение и, посмотрев за борт, отшатнулся с тошнотворным ужасом.

По неподвижной поверхности залива скользила желтая морская змея. Ее тело было таким же толстым, как рука Хардена. Приблизившись к яхте, тварь с любопытством подняла голову. На ее морде дрожали две ноздри. Немигающие глаза уставились на корпус судна. Плоский хвост змеи шлепал по воде. Внезапно вкрадчивые, извивающиеся движения змеи стали быстрыми и наглыми, и она ударила головой в борт яхты.

Испугавшись, что тварь может залезть в яхту, Харден громко заорал и ударил ее багром. Он промахнулся, только задев ее тупую голову, но прежде чем он успел вытащить багор из воды, морская змея злобно вцепилась в инструмент и обернула вокруг него свое шестифутовое тело. Алюминиевое древко дрожало в руках Хардена, передавая ему спазмы змеиной мускулатуры.

Харден вырвал багор, и змея нырнула, пропав из виду. Задыхаясь от напряжения, чувствуя, как мурашки бегут по коже, он увидел, что вода залива кишит змеями. Некоторые лениво проплывали мимо, другие, как и первая, были более любопытными.

Харден боялся, что они могут забраться на борт и заползти в каюту. Он всегда опасался морских существ, но сейчас страх грозил парализовать все его тело, как ядовитый укус змеи. Забыв про течь и про рассеивающийся туман, он метался вдоль бортов яхты, замахиваясь багром на змей, подплывавших слишком близко.

Он хорошо знал, что эти змеи ядовиты — гораздо более ядовиты, чем сухопутные змеи. Ему однажды пришлось лечить офицера американского флота, который был укушен змеей, купаясь в Тихом океане. Морские змеи состоят в близком родстве с кобрами, и от укусов большинства из них сыворотки нет. Укус морской змеи не причиняет боли, но смерть наступает неизбежно. Сперва закрываются глаза, затем смыкаются челюсти. Через два или три дня начинаются конвульсии, наступает паралич диафрагмы, и жертва укуса задыхается. Но гораздо сильнее, чем перечисление этих симптомов, Хардена ужасало отвратительное зрелище толстых извивающихся тел, скользящих по воде. Он был уверен, что они смогут залезть на борт яхты, если очень захотят.

Но если он будет слишком долго следить за морскими змеями, «Лебедь» потонет. Он будет тонуть день или два. Когда яхта окажется под водой, от змей уже никуда не деться. Придется повернуться к тварям спиной и залатать пробоину.

Подняв голову, Харден увидел новую опасность. На небе, затянутом облачным покрывалом, появились зловещие серо-голубые просветы. Как показывал барометр, на залив надвигался антициклон. Харден взял инструменты и деревянную заплату и поспешил вниз.

Опустившись на пол около двигателя, он разложил инструменты так, чтобы до них было легко дотянуться, и погрузил руки в трюмную воду. В его мозгу промелькнуло видение: змея, заползающая в форлюк и проникающая через отверстия для стока в трюм. Или, может быть, ее засосало потоком воды в пробоину. Харден оглянулся через плечо, в самом деле ожидая увидеть толстое желтое тело, скользящее вниз по трапу.

Страх и жара сдавили ему грудь: казалось, что в трюме не хватает воздуха. Он пытался думать только о предстоящем ремонте. С тех пор как он откачал воду, трюм снова наполнился на четыре дюйма.

Харден запихнул в трещину резиновую прокладку и прибил ее гвоздями. Затем снова ощупал трещину. Вода текла по-прежнему. Он стал заталкивать в трещину уплотнитель и вбивать гвозди, пока течь не прекратилась. Подождав минуту, он снова пощупал и убедившись, что уплотнитель держится, вышел на палубу.

Он немного передохнул. Затем, бросив тревожный взгляд на редеющие облака, откачал из трюма воду, вернулся вниз и вытер днище тряпкой.

Запихнув приготовленную деревянную заплату под вал винта, он прижал ее к пробоине. На фибергласе в этом месте было легкое вздутие, и он вытащил деревяшку и обработал ее нижние края. Когда он снова вставил кусок дуба на место, тот плотно прилегал к днищу яхты. Он высверлил в фибергласе углубления и ввинтил в них шурупы так глубоко, пока между заплатой и корпусом не осталась тонкая полоска уплотнительного материала.

Чувствуя от жары дурноту и звон в ушах, Харден выскочил в кокпит и свалился под навесом, где лежал, пока не пришел в себя. Его поддерживала мысль о выполненном деле. Небо прояснилось. Кое-где среди облаков виднелись отчетливые голубые просветы.

Рядом с яхтой плавало несколько змей. Одна из них, оказавшись рядом с бортом яхты, опустила голову и стала пить соленую воду. Другая повернула свои немигающие черные глаза навстречу внезапному порыву горячего воздуха, от которого по желатиновой поверхности залива побежала рябь, и вместе с другими змеями нырнула, извиваясь, во взбаламученную воду.