Месть

Огилви сидел за столом лицом к двери. Карта висела около большого окна, из которого открывался широкий вид на зеленую палубу и искрящееся море перед носом танкера. Кабинет был обставлен в современном стиле: дорогие кожаные кресла, темно-синий ковер, золотистые драпировки. Если бы не постоянная вибрация, из-за которой золотая ручка капитана сползала к краю полированной столешницы, могло показаться, что седовласый руководитель и его молодой подчиненный обсуждают деловые проблемы в городском небоскребе.

Второй офицер отвечал за навигацию. Принимая в расчет состояние моря и сообщения о погоде, он должен был вычислить самый экономичный путь для «Левиафана». Стоимость плавания между Европой и Аравией составляла более миллиона фунтов стерлингов, и каждая сэкономленная миля и час пути означали огромную выгоду. И наоборот, каждая потерянная миля и час вызывали резкие упреки со стороны компании и напоминание, что расходы на сотню лишних миль равняются годовому жалованью второго офицера.

Должен ли он оспорить приказ капитана или когда-нибудь в будущем понести ответственность за то, что не напомнил ему о лишних расходах? Никогда не знаешь, как вести себя с капитаном Огилви. Иногда Старик начинает скучать от долгого плавания и намеренно выставляет тебя на посмешище.

Огилви поторопил его голосом, звенящим от раздражения:

— Второй, вы хотите что-то сказать?

— Сэр, нам придется пройти семьсот лишних миль.

— Двадцать тысяч фунтов, — согласился Огилви.

Второй офицер с сомнением кивнул, набрался храбрости и выпалил:

— Может быть, и все тридцать тысяч, сэр.

— Благодарю вас, второй, — сказал Огилви, отпуская его.

Второй офицер почти непроизвольно пожал плечами. Он высказал возражение без всяких последствий для себя. Но когда он выходил в дверь, Огилви окликнул его:

— Возможно, вам удастся найти способ уменьшить расходы!

Черт побери! Второй офицер поспешил в штурманскую рубку. В конце концов старик загнал его в ловушку. Он, вероятно, уже рассчитал новый курс и знал до пенни, сколько это будет стоить. Если он не сумеет повторить вычисления капитана, Огилви его затравит. Он боялся идти обедать, не решив задачу.

Офицер работал до полудня, ненадолго прервавшись, чтобы проглотить тарелку кэрри, которую принес в штурманскую рубку стюард-пакистанец. Затем он сменил на вахте третьего офицера, определил секстантом положение «Левиафана», проверил устройство спутниковой навигации и провел четыре часа вахты в размышлениях о том, как уменьшить стоимость плавания, огибая острова Зеленого Мыса с подветренной стороны.

Он ввел несколько возможных вариантов в корабельный компьютер, который имел доступ к сведениям о машинах, балласте и грузе «Левиафана», а также ветре, течениях, погоде и высоте волн океана, которые могли бы повлиять на условия плавания. На картах погоды отчетливо просматривался глубокий циклон, формирующийся в проливе Дрейка, в бурных штормовых водах между Антарктидой и мысом Горн на южной оконечности Америки. Этот циклон затронет их на новом курсе, если его не остановит антициклон в Южной Атлантике.

К концу своей вахты офицер разработал план и, обдумывая его, отправился обедать. Он искупался в корабельном бассейне и задремал перед ночной вахтой.

* * *

Когда «Левиафан» находился в открытом море, в офицерской кают-компании обедали в две смены. Младшие офицеры, а также третий офицер, чья вахта начиналась в восемь часов, обедали в семь. В это время старшие офицеры собирались в кабинете Огилви на коктейль.

Они переодевались к обеду, потому что сердцем Огилви все еще принадлежал «Пи энд Оу», а одной из традиций этой старой английской судоходной компании был «аравийский костюм» — офицерская одежда для тропического климата. Офицеры надевали открытые белые рубашки с короткими рукавами — несмотря на то, что работал кондиционер и в кабинете было прохладно — и знаками отличия на плечах, черные индийские кушаки и парадные брюки. «На борту корабля, — как когда-то объяснял Огилви второму офицеру, — необходимо соблюдать церемониал».

Он словно разделял унылые дни на переносимые промежутки времени, каждый из которых имел свою особую функцию.

Второй офицер в четверть седьмого очнулся от дремоты, принял душ, побрился и неторопливо оделся. Приготовления затянулись, и ему пришлось поспешить, чтобы не опоздать к Огилви.

Во время коктейля второй офицер выпил треть своего бокала, рассматривая гравюры и старинные карты в кабинете капитана, устроившись в кресле, поболтал с офицером, которого сегодня еще не видел, побеседовал еще с двумя-тремя офицерами, затем допил второй бокал как раз перед тем, как зазвонил обеденный колокол.

Следуя за капитаном, офицеры медленно спустились парами по широкой лестнице в обеденный салон.

В десять минут восьмого они принялись за суп и шер-ри, но трапеза была прервана появлением старшего офицера, которого только что сменили на мостике. Стюарды засуетились вокруг него, поднося ему суп, наполняя его бокал, и только затем обед начался по-настоящему.

Огилви, с блестящими седыми волосами, сидел во главе стола, как хозяин большой усадьбы. Он вел разговор, вспоминая годы службы на канонерке в Персидском заливе и на конвоях в Северной Атлантике, пересыпая свои рассказы едкими замечаниями о людях, с которыми встречался на протяжении своей долгой карьеры. Затем он переменил тему и стал комментировать текущие события, о которых узнавал по радио, пока «Левиафан» огибал северо-африканское побережье.

— Египет просит созвать новую мирную конференцию; израильтянам надо вести себя осторожнее, — заявил Огилви. — Европейцам нельзя полагаться на слово араба. Африканские государства обвиняют Южно-Африканскую Республику в создании концентрационных лагерей. Но они же должны как-то защитить себя, — сказал Огилви и тут же предложил выход: — Белое правительство должно заявить неграм следующее: если им не нравится система апартеида, пусть убираются на родину. Но если они останутся, то должны принимать существующие порядки и не бунтовать".

Добыча нефти в Северном море растет. Это сбивало Огилви с толку. С одной стороны, он с облегчением видел, что торговый баланс страны в порядке. С другой стороны, если все эти нефтяные деньги подкачивают экономику, то как убедить британского рабочего, что он все равно должен увеличить производительность труда, упавшую до неприлично низкого уровня?

Его офицеры кивали в знак согласия, но сами почти все время молчали, если капитан не задавал им прямой вопрос. Стюарды в белоснежных смокингах бесшумно переставляли фарфоровую посуду с эмблемой «Левиафана» — черный кит, поднимающий золотую волну. Только отсутствие женщин и низкий потолок говорили о том, что старшие офицеры находятся на танкере, а не в обеденном зале первого класса на пассажирском лайнере.

Второй офицер старался не налегать на обильное угощение, зная, что у него под подбородком растет складка, похожая на розовую бороду. Под рыбу он выпил немного белого вина, но к красному вину, поданному к мясу, не притронулся. После кофе Огилви станет спрашивать о новом курсе, и он хотел иметь ясную голову. Он не притронулся к картофелю и второй порции мяса, которую пытался всучить ему стюард, но не удержался и нервно сжевал большой рулет. Оглядывая стол в поисках другого рулета, он в очередной раз мысленно репетировал свой доклад, когда внезапно Огилви обратился к нему:

— Второй, к какому решению вы пришли?

Стюарды уже убрали со стола посуду. Разговор за обедом, как правило, редко касался корабельных дел, и поэтому офицеры обменялись вопросительными взглядами и сели обратно на свои места, чтобы услышать ответ второго офицера. Тот вытер рот, отхлебнул воду из хрустального бокала и подробно описал вычисленный им новый курс «Левиафана».

— Хорошая работа, — искренне сказал Огилви. — Очень остроумно.

— Спасибо, сэр.

Капитан предложил незначительную поправку к маршруту, но второй офицер понимал, что Старик доволен. Теперь он с нетерпением ждал кофе и хорошего, крепкого бренди.

— Мы отклоняемся от курса? — спросил главный инженер. Он был новичком в этом плавании, временно заменяя постоянного главного инженера.

— Вот именно, — ответил Огилви с надменной улыбкой.

— Зачем? — храбро спросил новичок, и второй офицер решил, что сейчас последует взрыв.

Хотя главный инженер получал жалованье, равное капитанскому, и в иерархии компании занимал равное с ним положение, Огилви не терпел, когда за обеденным столом бросали вызов его главенству.

Старику нравились молодые офицеры, которые оказывали ему уважение в духе старых времен. Постоянные офицеры «Левиафана», довольные своим высоким положением, старались не раздражать Огилви. Второй офицер знал, что он слишком молод для своего поста и занимает его только благодаря Огилви, который заметил офицера, когда он был еще кадетом в «Пи энд Оу».

Новому главному инженеру было уже за сорок лет, и ему пришлось испытать немало унижений, прежде чем электронику стали считать существенной частью корабельного оборудования. Поэтому он ревниво оберегал свою независимость. Услышав его вопрос, Огилви перестал улыбаться.

— По той простой причине, — объяснил капитан, — что человек, замышляющий нападение на «Левиафан», совершит его около выступа западноафриканского побережья, где-нибудь между Канарскими островами и Берегом Слоновой Кости.

Офицеры медленно закивали. Для них было новостью, что капитан Огилви всерьез относится к угрозе, и они тоже прониклись его серьезностью.

Огилви усмехнулся:

— Наш приятель будет немного разочарован. Верно?

Второй офицер засмеялся вместе с ним, первый тоже слегка улыбнулся, но новичок так просто не сдавался.

— Откуда вы знаете, где он собирается напасть?

Огилви нахмурился. Ему явно не нравился этот человек. Второй офицер, побаиваясь капитана и стараясь ни в чем не перечить ему, с готовностью разделил его неприязнь к самоуверенности главного инженера и его неопрятной внешности: волосы взлохмачены, обеденный костюм висит мешком. Главный инженер не делал секрета из того, что ему предлагали хорошую работу на фирме «Декка» и он в любой момент может покинуть службу на море.

Он заявлял, что скучает по жене, и признавался в поразившем его странном недуге. После многих лет, проведенных в море, он внезапно стал страдать от морской болезни. Врачи говорили, что это психосоматическое заболевание. Но несколько дней назад он громко заявил, что не подверженный качке «Левиафан» его вылечил. Инженер говорил, что не прочь остаться на танкере, если не уйдет на «Декку».

На вопрос главного инженера Огилви ответил с ледяной вежливостью:

— Принимая во внимание судоходные характеристики яхты, время, когда Харден покинул Англию, состояние погоды, приливы, течения и ветры у побережья, а также явное намерение Хардена выследить «Левиафан» радаром, я пришел к заключению, что он может напасть только у берегов Западной Африки.

— Почему, капитан?

— Ему не хватит скорости, чтобы догнать нас, — холодно сказал Огилви. — Следовательно, он будет поджидать нас где-то впереди, около судоходной линии, по которой мы должны пройти. Кроме того, эти воды находятся довольно близко к Южной Америке. Вполне логично, что именно туда он попытается бежать.

— Должен сказать, что я в этом сомневаюсь, — заявил главный инженер.

— В самом деле, мистер Умник? — спросил Огилви, багровея. — Раз вы такой мудрый, то, может быть, поведаете нам свое мнение?

— Не знаю, насколько я мудрый, — ответил главный инженер, нахмурив брови при словах «мистер Умник», — но я не думаю, что такой сумасшедший, как Харден, будет заботиться о путях спасения.

— Вы совершенно правы, мудрости в вас немного, — съязвил Огилви и обратился к другим офицерам: — Если бы этот доктор был обыкновенным сумасшедшим, он бы приплыл в Гавр и запустил свою ракету, когда «Левиафан» стоял на причале у нефтяного пирса.

Второй с готовностью кивнул, когда взгляд капитана остановился на нем.

Огилви повторил свою мысль:

— Тот факт, что он не напал в гавани, где у него не было шансов спастись, говорит о том, что он тщательно продумал путь бегства.

— А что, если у него имелась другая причина не атаковать в гавани? — спросил инженер.

— Например?

— Не знаю. Например, это не входило в его планы.

— Если вы что-нибудь придумаете, — сказал капитан, поднимаясь из-за стола, — то можете сообщить нам.

— Но вам придется возвращаться этим же путем назад. Сколько раз «Левиафану» придется избегать этих мест?

— Когда «Левиафан» в следующий раз проплывет здесь, — ответил Огилви, — Харден будет сидеть в тюрьме. Каждый порт от Лас-Пальмаса до Гвинейского залива предупрежден, но я полагаю, что его возьмут в Лагосе. Его туда привезет спутница-нигерийка. Понимаете, у африканцев сильно развито стадное чувство. Они стремятся домой, когда им что-то угрожает. Кофе, джентльмены?

* * *

— Ты убиваешь себя, — сказала Ажарату.

Харден сжал потрескавшиеся губы и посмотрел вокруг усталыми глазами. Тропическое море неподвижно лежало под солнцем, белый свет которого рассеивался во влажной духоте, заполняя все небо. Густая жаркая влага обволакивала яхту и стирала линию горизонта. Границы окружающего мира резко приблизились, и Хардену казалось, что он будет вечно плавать по бесконечному пруду.

— Давай я сменю тебя на несколько часов, — предложила Ажарату. — Пойди поспи.

Харден покачал головой. Пока «Лебедь» плыл на юг, еле заметные лучи морщинок вокруг его глаз углубились. Он ответил:

— Ветер меняется, и я хочу этим воспользоваться. Сама иди поспи. Сменишь меня потом.

Ажарату неохотно отправилась вниз. После ее ухода Харден проглотил пригоршню витаминов и большую дозу амфетамина — третью за три дня. К тому времени, когда ветер подул с северо-востока, наркотик уже завладел его сознанием. Прежде чем принять амфетамин, Харден постарался сосредоточиться на своей цели, иначе следующие двенадцать часов он проведет, глядя через густые облака на воображаемую звезду.

Когда ветер задул почти точно в корму, Харден поднял большой стаксель на спинакер-гике напротив генуэзского паруса. Затем вернулся к штурвалу. «Лебедь» помчался вперед, подгоняемый ветром. С такой оснасткой в полосе пассатов можно плыть много дней, даже не прикасаясь к рулю. Но Харден боролся за скорость, и поэтому ему приходилось присматривать за штурвалом и шкотами и держать верный курс.

Через пятнадцать минут ветер слегка ослаб, и Харден потравил стаксель-фалы, чтобы парус мог поймать более слабый ветер. Затем он вернулся к штурвалу и отрегулировал генуэзский парус. Через полчаса ему снова пришлось вернуться на бак и выбрать фалы, потому что ветер усилился. До заката яхта бежала вперед с постоянной скоростью, и он задремал, несмотря на наркотик, пока на носу не раздалось ужасное хлопанье.

Было уже темно, звезды закрыла дымка. Харден поспешил к мачте и обнаружил, что второй стаксель оторвался. Он снова вставил конец гика в кольцо в шкотовом углу паруса, вернулся в кокпит и выбрал шкот. Парус наполнился ветром, потом снова провис. Глаза Хардена привыкли к темноте, и он увидел, что волны, бьющие в левый борт, развернули яхту против ветра. Она вернул судно на курс, снова поправил наветренный стаксель и включил автоматическое управление, чтобы компенсировать действие волн.

Следующие полчаса прошли без происшествий. Затем ветер внезапно резко изменил направление, подув с востока. Он нагнал зыбь, идущую наперерез волнам, поднятым северо-восточным ветром, и яхту то и дело окатывали брызги. Отросшая за две недели борода Хардена вымокла от морской воды. Он закутался в штормовку и задремал у штурвала.

Неожиданно он проснулся. «Лебедь» едва тащился вперед. Харден взглянул на часы. Четыре ночи. Яхту окутывала непроглядная тьма, а ветер снова дул с северо-востока. Каждая частица его тела хотела спать, но он знал, что сперва нужно поставить второй стаксель. Проклиная свое решение купить вместо кеча или иола шлюп, он заставил себя поднять большой стаксель и убрать грот. И только свалившись без сил около штурвала и увидев, что указатель скорости показывает шесть с половиной узлов, Харден признал, что преимущества двухмачтовых яхт несколько преувеличены. «Лебедь» плыл быстрее, чем любой кеч, который ему когда-либо приходилось видеть.

Он снова проснулся перед рассветом. Тяжелые волны били в широкий борт шлюпа, стараясь сбить его с курса. Харден спустил второй стаксель, поднял гром и направил яхту новым курсом — на юго-восток, в открытый океан. Когда он проснулся в следующий раз, солнце грело ему затылок. Волны успокоились, и он снова повернул яхту на юг. Глядя усталыми глазами на пустынный океан, он решил, что ночь прошла удачно.

Небо обещало очередной жаркий тропический день, один из последних, которые им предстоит увидеть. Три дня назад они пересекли экватор, вчера — пятую параллель. В шестистах милях к западу находился остров Вознесения, в тысяче миль на восток — устье Конго. Впереди лежала Южная Атлантика, а за кормой находился «Левиафан», который направлялся к мысу Доброй Надежды, не обращая внимания на ветер, течения и погоду.

На палубу вышла Ажарату.

— Я надеялась, что ты меня разбудишь, — заявила она обиженным тоном, — и проспала всю ночь. — Она взяла лицо Хардена в свои руки, как будто собираясь поцеловать, но только поглядела на него и сказала: — Ты за эти дни выпил слишком много лекарств. Твои глаза блестят, как будто мраморные.

Харден сказал ей, какой держать курс, спустился вниз и завалился на койку, слишком усталый, чтобы смывать с лица соль.

В его сон ворвался крик Ажарату. Пошатываясь, Харден поднялся на палубу. Яхта развернулась против ветра. Порывы ветра гнали пятибалльные волны с пенящимися гребнями. Генуэзский стаксель запутался в канатах и бил кольцом из нержавеющей стали по мачте, угрожая прорвать грот. Ажарату медленно двигалась вперед по крыше рубки, пытаясь дотянуться до кольца.

— Нет! — закричал Харден, бросившись вперед, и схватил Ажарату за руку в то мгновение, когда она почти дотянулась до паруса. Затем оттащил ее прочь и стал ждать, пока «Лебедь» развернется еще сильнее против ветра, чтобы схватиться за тяжелое кольцо.

Налетевший порыв ветра ударил в парус, и полотнище едва не сбросило Хардена с крыши рубки. Вдвоем с Ажарату они закрепили полуоторвавшийся парус.

Харден показал Ажарату место, где стальное кольцо раскололось, и она поразилась, как мог сломаться такой толстый кусок металла. Харден возразил, что на борту яхты нет ни одной детали оснастки, которая не могла бы сломаться от чрезмерных нагрузок. Они подняли новый стаксель, и Харден потратил час, пришивая к поврежденному парусу новое кольцо, после чего отправился спать дальше.

В полдень жара выгнала его из каюты. Харден, пошатываясь, вышел на палубу, зачерпнул ведром теплую морскую воду и вылил ее себе на голову. Бросив одобряющий взгляд на Ажарату, которая умело управлялась с парусами, он по положению солнца определил местонахождение яхты.

— Где мы находимся? — спросила Ажарату.

— В двух тысячах двухстах трех милях к северо-западу от Кейптуана. Неплохо идем.

Ажарату хотела было что-то сказать, но остановилась. Наконец она произнесла:

— Я хотела сказать: «На все Божья воля», но решила, что это немного чересчур в наших обстоятельствах. Верно?

— Все зависит то того, на чьей Он стороне.

Харден растянулся в полоске тени от грота. Жаркое солнце припекало ему бока, но Ажарату управляла яхтой так умело, что полоска тени оставалась неподвижной. Ее взгляд то и дело перебегал с парусов на компас и на лицо Хардена.

— Говоря так, ты искушаешь судьбу.

Харден приподнялся, опершись на локоть.

— Мы проплыли более четырех тысяч миль без остановки — из них две тысячи за последние двенадцать дней — и пока что живы, а яхта цела. Мы уже давно искушаем судьбу.

— Лучше спи.

Грот слегка заполоскал. Харден забеспокоился, что парус мог растянуться от долгого употребления. Но прежде чем он открыл рот, Ажарату поправила парус.

— Спи, — улыбнулась она.

Харден заснул.

* * *

— В Монровию? — воскликнул пилот вертолета, вскинув голову на Огилви, как птица, заметившая приближающегося ястреба. — Какого черта мне делать в Монровии?

— Откровенно говоря, молодой человек, я буду очень рад, если вы продадите свой вертолет туземцам за пригоршню безделушек и сами останетесь там. «Левиафан» в вас не нуждается.

— Я даже не знаю, где это — Монровия, — запротестовал пилот.

— Второй офицер сообщит вам курс и частоту пеленга.

— Но капитан Брюс...

— Не он командует этим кораблем. Убирайтесь, сэр.

Огилви, стоя в крыле мостика, наблюдал, как боцман сопровождает пилота к его аппарату. Машина с жужжанием поднялась в воздух и растворилась в дымке над восточным горизонтом.

— Второй!

— Да, сэр!

— Когда он прибудет в Монровию?

— К 15.00.

Огилви посмотрел на часы. Осталось два часа. И еще час пилоту понадобится, чтобы сообщить в либерийский офис компании, что его выгнали с «Левиафана».

— Я буду у себя в каюте, когда позвонят из компании.

Второй офицер решил, что у него появился шанс войти в доверие к капитану, и сказал с заговорщицкой ухмылкой:

— Сэр, может быть, приказать боцману отключить коротковолновую связь?

— Чего ради?

Улыбка исчезла с лица офицера.

— Сэр, приборы... хм... их нужно проверить. Профилактика...

Огилви холодно посмотрел на юного офицера.

— Второй, когда вы станете командовать кораблем, то узнаете, почему капитан судна не отвечает ни перед кем, кроме Бога.

Второй офицер проглотил комок.

— Да, сэр.

На каменном лице Огилви внезапно появилась улыбка.

— Кроме того, второй, вы узнаете, что в подобных условиях вы едва ли станете бояться предстоящих объяснений.

* * *

Из компании позвонили, когда Огилви переодевался к обеду. Поскольку «Левиафан» на час отставал от гринвичского времени, Джеймс Брюс, должно быть, находился в своем доме в Суррее. Разговаривая с ним, Огилви смотрел из окна на спокойное тропическое море. Стюард застыл рядом с форменной рубашкой в руках, отвернув взгляд от бледного тела капитана.

— Слушаю вас, капитан Брюс.

— Седрик, из Монровии сообщают, что твой пилот сегодня прилетел туда.

— Спасибо, капитан Брюс. Я отмечу это в журнале.

— Седрик, может, перестанешь называть меня «капитан Брюс»?

В спокойном голосе Огилви появились жесткие нотки.

— Мне больше не нужен вертолет. Я проплыл мимо Хардена. Он остался у меня за кормой.

— Откуда ты это знаешь?

— Брюс, мы в море, и я знаю это.

— Седрик, у нас тут все взбесились. На этот раз ты зашел слишком далеко.

— Взять этот вертолет на борт было чертовски глупой идеей. Всякий раз, поднимаясь в воздух, он угрожал безопасности моего судна.

— "Левиафан" так же непоколебим, как аэродром, — раздраженно ответил Брюс.

— На вертолете не очень-то полетаешь при восьмибалльном шторме.

— Однако такой шторм не мешает вертолету, который доставляет тебе свежее мясо из Кейптауна.

— Так это двухмоторный «Сикорский». Он предназначен именно для таких условий, и пилотируют его парни, знающие свое дело. Никакого сравнения с этим комариком, который ты пытался мне навязать. Вертолет из Кейптауна один раз прилетает и улетает, а моя команда заслуживает почты и свежей пищи.

— Компания хочет, чтобы ты вернул вертолет.

Голос Огилви стал еще жестче.

— Если вертолет вернется на «Левиафан», я привяжу его к палубе и закую пилота в кандалы.

— Седрик...

— Ты мне веришь?

После недолгой паузы Брюс ответил:

— Да, Седрик, я тебе верю, но не знаю, понравится ли это директорам.

— Скажи своим директорам, что я нашел и устранил причину загрязнения топливных резервуаров, из-за которого «Левиафан» едва не сел на мель в Соленте. Скажи им, что мои рабочие починили вторую причальную лебедку. Скажи им, что я ликвидировал три десятка утечек пара в машинном отделении. А затем скажи им, что при плохой погоде вертолет бесполезен. И если эти сухопутные крысы поинтересуются, почему я говорю о плохой погоде, то можешь им напомнить, что «Левиафан» направляется к мысу Доброй Надежды, а в июле в тех краях зимний месяц.

* * *

Хардену снилось, что он катается на санях. Было холодно. Сани скользили по рыхлому снегу, полозья свистели, деревянная рама потрескивала. Над ним, зловеще крича, кружились птицы. Сани вспрыгнули на бугор и, накренившись, покатились вниз по крутому склону. Не успев остановиться, он врезался в черную стену у подножия склона и перевернулся. Стена перевернулась вместе с ним. Она была повсюду. Харден завопил от страха.

— Питер!

Это Ажарату. Он на борту яхты. Как ни странно, укрыт одеялом. Харден открыл глаза. Небо над головой исчезло. Ажарату, одетая в штормовку, сидела у штурвала, положив одну руку на колесо, а вторую на плечо Хардена. Харден пощупал волосы. Они намокли. Он сел, оглядываясь вокруг. Верхушка мачты «Лебедя» тонула в густом тумане.

— Господи! Почему ты не разбудила меня?

— Ты бы не смог ничего сделать.

— Сколько времени я спал? — Харден протер глаза.

— Четыре часа, — тихо ответила она, всматриваясь в туман. — Питер, все случилось очень быстро. Туман как будто упал на нас с небес. Или выпрыгнул из воды.

— Мы добрались до Южной Атлантики, — сказал Харден.

— Неожиданно похолодало. А затем — туман. — В голосе Ажарату слышался испуг.

— Он поднимется, — успокоил ее Харден и взглянул на компас.

Яхта плыла верным курсом. С юго-востока дул сырой бриз. Поверхность моря была спокойной, но иногда катившиеся с юго-запада волны резко встряхивали «Лебедь», словно какое-то морское существо хватало яхту за киль и дергало ее для пробы.

Вокруг них раздавались живые звуки, хотя они находились за сотни миль от ближайшего острова. Где-то в тумане послышался крик одинокой птицы, а рядом с яхтой фыркали какие-то морские млекопитающие. Харден посмотрел в сторону звука разглядел в густом тумане зловещую тушу кита.

— Так странно, — прошептала Ажарату.

Харден вздрогнул.

— Здесь зима? — спросила она.

— Пока нет, но скоро будет, — ответил Харден тихо, зачарованный жуткой тишиной и непроглядным туманом.

Он прошел на бак и поднял стаксель. Яхта прибавила в скорости четверть узла и направилась к невидимому горизонту.

* * *

Южная Атлантика была огромным и пустынным океаном. Яхта много дней плыла по бурным водам. На далеком горизонте — тонкой линии между голубым небом и темной водой — не появлялось ни струйки дыма, ни паруса. Здесь, в отличие от тропиков, воздух был свежим, ясным и прохладным, а небо — таким прозрачным, что казалось, если пристально вглядеться, то можно увидеть черные просторы космоса.

Море, как ни странно, было спокойным, но под гладкой поверхностью воды с юго-запада постоянно катились огромные валы. Харден мрачно глядел на них. Они напоминали ему о том, что ожидает его в тех краях, куда он держит курс.

Бывали штили, бывали ураганы, и эти ураганы — когда ветер часами дул со скоростью пятьдесят узлов — налетали все чаще и чаще. Поскольку ветры дули главным образом с юго-востока, Хардену приходилось все время идти в крутой бейдевинд и терять время. Но все же он предпочитал плыть в открытом море, а не идти галсами вдоль африканского побережья, где встречный ветер был бы не таким сильным.

Он направлял яхту к точке западнее Кейптауна, надеясь, что дальше к югу поймает попутный ветер.

Он опасался, что «Левиафан» догонит яхту у мыса Доброй Надежды, обогнет южную оконечность Африки и направится в Персидский залив со скоростью, которая в два раза превысит его скорость. Харден гнал яхту вперед. Исчерпав возможности судна до конца, он был на грани катастрофы. Самый тяжелый стаксель — парус, слишком жесткий для использования в обычных условиях — подвергался непомерным нагрузкам. Во время ураганов Харден шел под стакселем, хотя инстинкт давно требовал спустить парус. Когда «Лебедь» слишком сильно накренялся и начинал терять ветер, он зарифлял грот и давал большому стакселю нести яхту дальше, рискуя тем, что парус может оторваться.

* * *

Они провели в море уже пять недель, и Ажарату научилась управлять яхтой в любых условиях. Когда крайняя усталость загоняла Хардена на койку, он заменял генуэзский парус двумя небольшими стакселями. С ними Ажарату могла справиться без его помощи.

Однажды утром, хорошо отоспавшись, он поднялся на палубу. Дул ураганный ветер. По морю катились волны, окатывая палубу брызгами. Ажарату, с осунувшимся от усталости лицом, подозрительно глядела на маленький генуэзский парус, который Харден тащил вверх по трапу.

— Ветер крепчает, — сказала она.

— Иди поспи.

— Питер, дует слишком сильно.

— Ничего, справимся.

Харден прицепил страховочный линь — сейчас они постоянно пользовались ими — к лееру, протащил парус по крыше рубки и прикрепил его к штагу. Ажарату направила яхту в бейдевинд, чтобы ослабить давление ветра на стаксель. Харден спустил его и поднял генуэзский парус. «Лебедь» резко накренился, когда Ажарату вернулась на курс. Харден оттащил оба паруса в кокпит, а оттуда — вниз по трапу, потому что из-за накатывающих на нос волн открыть форлюк было невозможно.

Харден как раз вернулся в кокпит и закрыл главный люк, когда в генуэзский парус ударил сильный порыв ветра. Яхта легла на бок прежде, чем Харден успел прицепить страховочный линь.

Харден выпал из кокпита и перевалился через комингс — ограждение люка. Размахивая руками, он ухватился за грота-штаги, но тут же оказался по пояс в холодной воде. Он услышал резко оборвавшийся испуганный крик Ажарату и увидел ее голову в кипящей пене рядом с яхтой. Потом ее накрыла волна, и она пропала.

Харден кинулся к штурвалу, схватился за него и, развернувшись, стал искать шкоты, оказавшиеся под водой. Мачта лежала на поверхности моря; паруса были наполнены водой, но в любую секунду вес киля мог начать поднимать яхту. Когда это произойдет, придется освободить шкоты, чтобы ветер снова не перевернул яхту.