Операция прикрытия

Глаза существа открылись, но оно даже не пошевелилось. Было существо небольшим и щупленьким, как десятилетний подросток. Одето оно было в странную обтягивающую одежду и круглые, похожие на лошадиные копыта, башмаки. Голова у существа была круглая, совершенно безволосая, и вместо носа был странный длинный рубец. Глаза существа занимали половину лица, они были темными, и зрачки в них были змеиные, вертикальные, а над глазами подрагивали два отростка, похожие на усики бабочки. Вместо рта у существа было маленькое круглое отверстие, которое мелко дрожало и время от времени суживалось, словно существо не дышало, а всасывало воздух через это круглое отверстие.

С правой стороны странный костюм был разорван, на теле имелась рана, из которой сочилась зеленовато-желтая жидкость, похожая на гной.

Осмелевший Тимофеев подобрался ближе и присел на корточки, разглядывая существо более внимательно. Карабин он предусмотрительно держал на коленях, а руку на спусковом крючке — хоть тварь и была явно калеченной, но таких леснику еще никогда видеть не приходилось, а следовательно, ждать от нее можно было всего и, возможно, даже не шибко приятного.

Глаза существа медленно закрылись.

Тут уж дураком надо было быть, чтобы не понять — существо страдает.

Тимофеев посидел над ним, потом растерянно огляделся — лошадь вышла из кустов и неторопливо подошла ближе. В отличие от лесника лошадь странного существа не боялась. Опустив голову, она обнюхала существо, надула ноздри и звонко фыркнула, а потом, чуть отвернувшись, принялась разглядывать хозяина, словно ожидала, что он будет делать дальше.

Бинт в сумке у Тимофеева имелся, не слишком умело, но достаточно плотным слоем лесник обвязал место ранения, предварительно разрезав надетую на существо странную облегающую рубашку. Ткань поддавалась туго, но ведь и нож сделали из хорошей стали — Тимофееву его отковали из обломка башкирской сабли, найденной им в тайге, острый нож получился, камни им можно рубить было, на лезвии и следа не оставалось.

Из папоротников и тонких гибких ветвей Тимофеев сплел подобие люльки, уложил в нее найденное существо и приторочил свое хитрое устройство к луке седла. Потом он неторопливо и методично осмотрел кусты и ничего больше не обнаружил. От дальнейшей поездки пришлось, конечно же, отказаться и вернуться на кордон.

Чем кормить раненого, лесник не знал; поразмыслив немного, попробовал напоить его молоком. Молоко странному существу пришлось по вкусу, потом уже Тимофеев стал подмешивать в молоко и мед. Существо пило напиток и время от времени коротко посвистывало, забавно вытягивая круглое отверстие, заменявшее ему рот, от чего нижняя часть лица найденыша становилась похожей на небольшой хоботок. Возможно, что этим посвистыванием существо пыталось разговаривать с Тимофеевым, только лесник его все равно не понимал.

А потом за существом прилетел странный голубоватый диск. Он завис над домом лесника, и поначалу Тимофеев здорово струхнул. Нет, он боялся не за себя, он боялся за жену с дочкой, хотя, если честно сказать, за себя он тоже немного боялся. Диск висел над домом, закрывая небо, и негромко гудел, как шмель. Потом в нижней части диска открылось темное отверстие, и оттуда ступенчатыми каскадами стали падать лучи света. Когда они достигли земли, то оказалось, что они ив самом деле образуют лестницу, по которой вниз спускаются несколько существ, которые во всем походили на лежавшего в доме раненого.

— Понимаешь, — жарко вздохнул Тимофеев. — Мы и не пошевелились, словно оцепенение нас какое охватило. А они спустились на землю и пошли в избу. Смотрим, двери перед ними сами открылись, вошли, потом выходят, товарища своего несут. Даже не несут, а словно он в коконе каком светящемся, плывет впереди них. Уплыл мой раненый в ихнюю машину, тут один из тех, кто вниз спустился, разворачивается и прямо ко мне подходит. Подошел, протягивает руку свою и мою щеку трогает. Потрогал ее несколько раз и к лестнице светящейся направился. Тут ему Маришка на глаза попалась. Чудак этот как засвистит, усики над его глазами дыбом стоят. Обошел он Маришку несколько раз, даже на корточки присел. И все свистит — весело так, пронзительно. У меня внутри все захолодело, ну, думаю, утащит он сейчас нашу Маришку наверх, а мы и помешать не успеем. Да обошлось. Посвистел он немного, потом усиками ее всю потрогал, поднялся и наверх по лестнице пошел. А потом дырка в диске затянулась, начал диск крутиться — поначалу медленно, а потом все быстрей и быстрей, а потом мы глянули — ничего, только небо синее и облачка редкие по нему плывут.

Тимофеев замолчал, развел руками, давая понять, что рассказ его окончен. Бабуш сидел, обдумывая услышанное. Придумать такую историю лесник не мог. Да и зачем ему было что-то выдумывать? Теперь Бабуш прикидывал, как ему построить разговор, чтобы вынудить лесника рассказать об устройстве, прожигающем деревья. Придумать он ничего не успел, помогла дочка лесника.

— Общались с ним как-нибудь? — спросил Бабуш.

— Говора вроде не было, — сказал лесник, пожимая плечами. — Картинки были. Но от них ли, не знаю.

— А что за картинки? — вмешался Козинцев. — Ты про картинки поподробнее расскажи. Видишь, интересно товарищу журналисту.

— Странные картинки, — неохотно сказал лесник. — Звездное небо вроде, а потом, когда ближе стало, то вроде и не звезды, а шары огненные косматые, а вокруг белые шарики разного размера крутятся. И огонь… Много было в картинках огня… Да не помню я, ежели б знать, что да почем, запоминал бы обязательно.

Видно было, что откровенничать леснику не хотелось.

— Тять, тять, — сказала беспокойная Маришка. — А ты им фонарик того кузнечика покажи.

— Не было никакого фонарика, — беспомощно сказал лесник. Врать он точно не умел, лицо его сразу выдало да беспокойно зашевелившиеся руки.

— Как это не было? — возмутилась девочка. — Ты же мне сам показывал, ну покажи, покажи! — И она радостно захлопала в ладоши.

— Ты, Тимофеев, не ври, — наставительно сказал Козинцев, шумно потянув из стакана пахучий чай. — И не смей нужные науке вещи от ученых людей прятать. Видишь, как товарищу журналисту интересно?

Ага, — сказал лесник. — Я понимаю, что он такой журналист, как я ветеринар. Журналист бы уже меня вопросами засыпал, а этот сомневается, правду ли ему рассказывают или байки втуляют. Я так понимаю, что, если я добровольно эту самую штуковину не отдам, этот самый товарищ журналист меня тут же в райцентр увезет, а на кордоне такой обыск будет, блоху английскую и ту найдут, если заваляется где!

— Ну, зачем вы так? — примирительно сказал Бабуш. Я же к вам с добром приехал.

— Ладно, — махнул рукой лесник и поднялся. — Один черт руки жжет.

Сутулясь, он скрылся в другой комнате, вернувшись, положил на стол странный цилиндрический предмет, немного напоминающий немецкий фонарик, только утолщение на конце закачивалось отполированным, как и весь фонарик; торцом. На корпусе предмета выделялась красная кнопка и странные знаки, напоминающие иероглифы.

— Что это? — удивленно спросил Козинцев.

— То самое, — вздохнул лесник. — Оружие того зелененького.

— Я оформлю выемку, — уже не скрываясь за личиной журналиста, сказал Бабуш.

Козинцев кашлянул и показал глазами на дверь. Бабуш догадливо вышел во двор.

— Александр Николаевич, — сказал Козинцев. — Не надо никаких актов изъятий. Лучше напиши, что мы его, нашли, когда осматривали место, где этот зеленый тип лежал.

— Чего ты боишься? — удивился Бабуш. — Какая разница, нашли мы ее или лесник нам эту штуку отдал?

— Не знаю, — сказал Козинцев. — Только мне кажется, что так будет лучше. Сделай это, Николаич. Береженого Бог бережет.

Написав акт, Бабуш спросил:

— И как эта штука действует? Знаешь?

— Да чего там знать, — неохотно сказал лесник и, взяв «фонарик», вышел на крыльцо. До ближайшего дерева был с метров тридцать, да и само оно, толщиной в два обхвата, внушало доверие. Тимофеев направил утолщение странного «фонарика» в сторону дерева и нажал красную кнопку.

В первое мгновение Бабушу показалось, что в крону дерева ударила молния — раздался громовой удар, послышался треск, и пылающая крона дерева рухнула на зеленеющий внизу кустарник, сбивая с него снег. Над обломками дерева встал клубящийся столб пара.

— Ничего себе! — озадаченно сказал Козинцев. — Чистый гиперболоид! Я у Толстого роман читал, там именно так все и было!

Глава девятая

Берия прилетел не один,

С ним прилетел заместитель начальника следственного управления МГБ полный и улыбчивый и вместе с тем холодноглазый Лев Шварцман, который прихватил с собой трех следователей и двух криминалистических экспертов. Вид следователей, одетых в повседневную форму, раздражал Королева, вызывая неприятные воспоминания. Ну не мог он к этим костоломам из МГБ относиться спокойно и ровно. Может, эти люди и не были костоломами и способны были к продуктивным и доброжелательным беседам с людьми, но память Сергея Павловича восставала против разума. Тем более что делать им на полигоне было совершенно нечего. Не их это была епархия, дай следователям волю, они сразу же пустят ход расследования происшествия в Житкуре по накатанным рельсам, и опомниться не успеешь, как сведут все к банальному вредительству, да при этом еще и виновных найдут из числа тех, кто остался жив после налета.

На самом Шварцмане форма сидела как седло на корове, Шварцман это, конечно же, понимал, но держался независимо, всем своим видом показывая, что не форма красит человека, а человек форму. Особенно такой значительный, как сам Шварцман.

— Что у вас тут случилось? — недовольно спросил Берия.

— Этих-то зачем сюда? — кивнул Королев на соседнюю комнату, где эмгэбэшники шумно знакомились с персоналом полигона.

— На всякий случай, — сказал Берия. — Если понадобятся. Так я тебя слушаю, Сергей.

— «Тарелочки» Иосифа Виссарионовича налетели, — хмуро сказал Королев. — Ч-черт! Какие ребята погибли, какие ребята!

— Рассказывай, — сухо сказал Берия, немигающе глядя на конструктора.

— Да нечего, в общем, рассказывать, — неохотно сказал Королев. — Рванула наша ракета, пятнадцати секунд двигатели не продержались. Настроение, сами понимаете, поганое, вот и рванул я в Житкур, посмотреть, чем там ребята занимаются. Может, они чем меня порадуют. Слетал! Я уже обратно возвращался, когда из Житкура сообщение в Капустин Яр пришло, а оттуда нам на борт передали. Я забрал команду из Капьяра — и назад. Страшно смотреть, что там было, Лаврентий Павлович. Степь словно перепахана. В некоторых местах земля обуглилась. Домиков и казармы нет, вместо проволочного ограждения одни клочья на обуглившихся столбиках висят. Из охраны уцелело двое. По их рассказам и восстановили, что там происходило.

Минут через двадцать после моего отлета они появились. Два диска; охранники говорят, что выглядели они так, словно две алюминиевые тарелки сложили вместе выпуклой частью наружу. Размер попытались уточнить, тут у них полное разногласие случилось — один утверждает, что диски были метров по пятьдесят в диаметре, второй говорит, что небольшие они были — метров по десять. Я лично склонен больше верить второму, не зря же говорят, у страха глаза велики. Зависли они над периметром ограждения, а у кого-то из караульных нервы не выдержали, пальнул парень в один из дисков из своего ППШ. Тут-то все и началось. Зависшие над лагерем диски начали испускать яркие лучи, которые испаряли снег, и несколькими ударами зажгли все деревянные постройки. Казарма сразу обрушилась, солдатиков обломками накрыло, а наши скорее всего даже ничего понять не успели.

Что там дальше было, уже никому не известно. Скорее, всего летательные аппараты эти приземлялись, в подвалах никаких обломков мы уже не обнаружили. Все исчезло, до последней железки, Лаврентий Павлович. А ведь Дикунец уже кое-что понимать стал, скорее всего мы имели дело с каким-то орбитальным аппаратом, некоторые устройства на это прямо указывали.

Берия слушал его, недовольно хмурясь и задумчиво почесывая переносицу,

— Ты в инопланетян веришь? — неожиданно спросил он, — И я не верю. Но кто? Американцы? Немцы? Про англичан я не думаю, у них кишка тонка такие аппараты строить. Остальные вообще не в счет. Что ты обо всем этом думаешь, Сергей?

— Не знаю, — сказал Королев. — Но в инопланетян я тоже не верю. Хотя…

В комнату заглянул Шварцман, подозрительно оглядел сидящего напротив Берии Королева и обратился к тому:

— Странно все это выглядит, Лаврентий Павлович. Темнят местные. Солдат мы, конечно, заберем, мы с ними в Москве поработаем. Но особых сомнений нет — вредительство чистой воды, мне тут уже подсказали, что у них недавно авария была, только по случайности к человеческим жертвам не привела. Я просил бы вас дать разрешение на арест некоторых здешних сотрудников, все-таки в спецпроекте заняты, а вы их непосредственно курируете…

Многое, ох многое скрывалось за недоговоренностями полковника Шварцмана, при желании можно было его слова расценить как едва замаскированный упрек самому Берии — расплодили вы тут, Лаврентий Павлович, вредителей, прикрываются они вашим именем, а может, и не прикрываются, а ваши личные указания выполняют? Поэтому Сергею Павловичу Королеву было интересно, как отреагирует на слова эмгэбэшного начальника сам Берия. Берия отреагировал на слова Шварцмана довольно своеобразно.

— Пошел вон, — равнодушно сказал Берия. — Не видишь, люди разговаривают? Я тебя звал? Я тебе какие-нибудь указания давал? Пошел отсюда, а то ты у меня тюремную парашу до конца своей жизни лизать будешь. Это в лучшем случае, понял?

Шварцман Берию знал очень хорошо, даже слишком хорошо, а потому сразу съежился, стараясь стать меньше и незаметнее, и быстро выскочил из комнаты.

— И без меня чтобы бзднуть боялись, — предупредил его в спину Берия. — Я вам покажу, как самостоятельность проявлять, невесты кахетинские. Жрите коньяк в гостинице и ждите.

Подождал, пока за полковником закроется дверь, снова повернулся к конструктору.

— Значит, говоришь, летают над нами? — медленно сказал он. — Это и я теперь понимаю, что летают. Но кто?

— Это не наши технологии, — сказал Королев. — Сомневаюсь, что американцы до этого дошли. Дикунец разобрался кое в чем, изотопные двигатели еще много лет будут недоступны, а этот работал. И не просто работал, он орбитальный аппарат на определенных высотах держал.

— Изотопы, атомы, — проворчал Берия. — Иногда все эти ваши наукообразные названия кажутся мне абракадаброй, призванной пудрить мозги нормальным людям. В марсиан ты не веришь, а американцам в уме отказываешь. Что же получается? Значит — некому там летать. А летают, Сергей, определенно летают. Не зря, выходит, Старик встревожился. Чутье у него.

Он грузно поднялся, прихрамывая, прошелся по кабинету. Колено правой ноги было у Берии повреждено еще с того времени, как он поигрывал за тбилисское «Динамо», гоняясь по полю за шустрыми игроками московских клубов. Однажды он держал Старостина, и надо сказать — неудачно: шустрый Николай Старостин несколько раз убегал от тяжеловатого на подъем Берии и даже забил гол. Однако своей игрой в тбилисском клубе очень гордился, футбол любил и ревниво следил за успехами московских клубов. Старостину он однажды на приеме сказал: «Вы, Николай, все бегаете! Однако теперь вы бы от меня не убежали, несмотря на ваши быстрые ноги». И оказался прав: быстрый на поле Старостин оказался не таким уж и быстрым в жизни и однажды сел на несколько лет. Это в футболе главное — забить победный гол, в жизни важным оказывалось совсем другое.

Последствия травмы с годами все-таки сказывались и иногда прорывались едва заметной хромотой, которая придавала Берии сходство с крадущимся тигром, который начал охотиться на людей.

— Смотри, — сказал он и вновь склонился над столом. Достав из нагрудного кармана роскошный американский «паркер», Берия, не глядя, потянул к себе какую-то бумагу со стола, перевернул ее чистой стороной вверх и поставил несколько жирных фиолетовых точек. — МГБ и армия осуществляли наблюдение за районами, в которых появлялись неизвестные летательные аппараты. Вот это Киров. — Он ткнул в одну из точек. — Отсюда летательные аппараты удалялись в этом направлении. — На импровизированном чертеже появилась жирная линия. — Еще их наблюдали в Молотове и Молотовской области близ поселка Молебка. Отсюда они улетали на юг. — На листе бумаги появилась еще одна жирная линия. — Видишь? Теперь они атаковали Житкур и, по сообщениям охранников, улетели на северо-восток. — Авторучка Берии оставила на бумаге новый росчерк. — Где-то есть точка пересечения, по всем подсчетам она находится в Уральских горах, а если говорить точнее — на территории Свердловской области. И что это может значить? — Берия тяжело и требовательно посмотрел на конструктора.

— Это значит, что где-то на территории Свердловской области у них находится база. Зная маршруты летательных аппаратов, можно установить ее местонахождение, — не задумываясь, сказал Королев.

— Верно. — Берия некоторое время смотрел на свою схему, потом перевернул листок и вгляделся в напечатанный на машинке текст. — Решение партийной организации N-ской войсковой части о наглой вылазке троцкистско-югославских бандитов в Болгарии… — прочитал он и поднял глаза на Королева. — Разве это не твой кабинет?

— Места мало, — сказал Королев. — Поэтому днем, когда я в ангарах, здесь обычно секретарь партийной организации сидит, хозяйство свое в порядок приводит. Нельзя же человеку отказать, тоже ведь делом занимается.

— Гони ты их на… — сказал Берия. — Твоя работа важнее этой ерунды. А эти… они только бумагу марают. — Скомкал листок бумаги, с отвращением запустил его в урну, но не попал. Не глядя на конструктора, Берия сказал: — А еще они доносы пишут.

Королев промолчал. Однако он прекрасно понял Берию, кому же, как не бывшему наркому внутренних дел, занимавшемуся госбезопасностью еще с довоенных лет, знать, кто и на кого пишет доносы. А в данном случае, если судить по тону Берии, тот не просто предупреждал Королева, а прямо указывал ему на того, кто в королевской епархии бдительно следил за настроениями и политической благонадежностью сотрудников ракетного центра. Обычно Лаврентий Павлович Берия таких подарков никому не делал, но он слишком хорошо знал судьбу Королева, тайно симпатизировал конструктору ракет, который по вине его ведомства был надолго отлучен от любимого дела, и, как оказалось, совсем напрасно. Вот поэтому он и сделал такой прозрачный намек, тем более что конструктор и его люди Берии были очень нужны: именно от них сейчас зависело его возвышение или падение.

О странном устройстве, которое было обнаружено в лесу оперуполномоченным МГБ по Свердловской области, Берия конструктору не сказал. Каждый должен знать определенные тайны, странный «фонарик», прожигающий дыры в танковой броне, к ракетной технике никаким образом не относился, а значит, и знать о нем Королеву не следовало. Чего человек не знает, того и в тайне хранить не обязан. А следовательно, и спокойнее спит.

Однако именно это устройство, уже после смерти Берии, после победных стартов советских ракет, стало прообразом боевых лазеров, которые в конце восьмидесятых годов выводились на орбиты спутниками серии «Космос». Пусть несовершенные и крупногабаритные по сравнению со своим прообразом, лазеры эти были адекватным ответом на программу «звездных войн», которая так полюбилась президенту Рональду Рейгану. Но ни Берия, ни Сергей Павлович Королев об этом уже не узнали.

И еще всесильный Берия не сказал Королеву о том, что войска Уральского военного округа уже пришли в кажущееся хаотичным движение, а на аэродромы к Уральскому хребту уже стянуты были авиационные полки, на вооружение которых поступили реактивные самолеты «МиГ-15». Да и в исправительно-трудовых лагерях уже шла работа, которая была совершенно непонятна ни лагерному начальству, ни заключенным, ни даже там, кто готовил им секретные указания. Каждый должен знать ровно столько, чтобы спалось спокойно.

— Следователей я здесь оставлю, — сказал Берия угрюмо. — Так решили в ЦК. Шварцмана и экспертов заберу, не хрена им тут делать. В конце концов, это секретный центр, а не санаторий для душевнобольных. Сам решишь вместе с особистами, к каким секретам этих службистов подпускать, а от каких держать подальше. Им сказано, что в Житкурском центре работали заключенные из тех, кто к Советской власти настроен был нелояльно, но слишком ценен, чтобы держать их на лесоповале или в шахтах. Поэтому особого усердия они могут не проявлять, какая им разница, как зэки загнулись: из-за неудачного научного опыта или их уголовники в лагере на ремни порезали. И не смотри на меня так, Сергей, знаю, что ты в лагере сидел, но мог бы и не сидеть, если бы друзей себе подбирал с разбором. А у меня времени на жалость и сантименты нет, жизнь не отпустила. Деньги пришли?

— Деньги пришли, — сказал Королев. — И за Воронеж тоже спасибо. Подтолкнули вы их. А вот с Киевским институтом сплавов до сих пор нет нормального контакта. Долго возятся.

— Потороплю, — мрачно пообещал Берия.

Он подошел к окну, изрисованному морозными узорами, совсем по-мальчишески продышал в белом инее дырочку и некоторое время смотрел на пустынный двор, в глубине которого угадывались капониры. За ними была заснеженная бесконечная степь.

— Кормить-то будут? — спросил он.

— Разносолов у нас нет, — в тон ему отозвался Королев. Берия хмыкнул, склонив голову, клюнул собеседника острым взглядом, потом рассмеялся.

— Следователей водкой особо не поите, — посоветовал он. — У пьяного чекиста все наоборот — чистая голова, холодное сердце и слишком горячие руки.

Королев не обольщался результатами беседы с Лаврентием Павловичем, слишком коварен и расчетлив был этот человек: словно шахматист партию — Берия просчитывал работу на несколько шагов вперед, поэтому его показное добродушие конструктора не могло обмануть, просто нужды в излишней жесткости пока, видимо, не было. Впрочем, уже это должно было радовать. А насчет характера Лаврентия Павловича ошибаться не стоило — старый и зубастый волк был перед конструктором, иные в Политбюро ЦК просто не попадали, да и выжить там они не могли. Ослабевшего всегда быстро и уверенно рвала вся стая.

Биологические законы никто не отменял и при социализме.

Глава десятая

Полковника Хваталина судьба не любила.

Иначе трудно было объяснить, почему, будучи полковником, Андрей Антонович Хваталин являлся начальником химической и радиационной службы мотопехотного батальона, базировавшегося в тайге. Вот говорят, что начальников себе надо уметь выбирать. Полковник Хваталин выбирать умел, но с начальством ему сильно не везло. Был он в подчинении генерала Крюкова в группе советских войск в Германии. Генерал к нему благоволил, только не повезло товарищу Крюкову, раскопало МГБ историю его немецких трофеев, а вождь и первый друг и учитель мирового пролетариата расценил действия генерала как мародерство и отправил его решетку. Вместе с генералом загремели его многочисленные помощники из числа интендантов, которые помогали генералу в выборе достойных трофеев в покоренной Германии, и полковнику Хеаталину пришлось только порадоваться, что не успел он перейти в интендантские службы и стать хозяйственником, хотя еще совсем недавно он завидовал хозяйственникам, отправляющим в Союз вагоны с награбленным добром. А теперь он радовался, что оказался в стороне от дележа. Сам генерал Крюков со своей женой — всенародной любимицей певицей Руслановой — поехал на восток обживать просторы необъятной Сибири, несколько особо ретивых интендантов были даже расстреляны, а не слишком причастные к их деятельности отправились в ту же самую Сибирь служить, утешая себя мыслью, что все кончилось не так уж и плохо — погоны на плечах, пенсия почти в кармане, а Германия… Ну, что Германия? Живут же другие люди без заграниц, живут и не умирают.

Батальон, в котором дослуживал свои армейские деньки полковник Хваталин, располагался в Камышлове, не слишком далеко от Свердловска, но бывать в областном центре полковнику приходилось редко, а на праздники вообще постоянно приходились различные дежурства, не забывали невидимые силы полковника Хваталина. И то сказать — ну что за служба у начхима? Безделье сплошное, праздник, а не служба. Отравляющие вещества в центре страны никто применять не будет, о радиации понятия были еще весьма и весьма смутные, вот и сводилась вся служба полковника Хваталина к проверке наличия противогазов в батальоне да плащ-накидок, которые по замыслу далеких московских чинов должны были уберечь советского воина от иприта и радиоактивной пыли. Еще полковник Хваталин проводил занятия с офицерами, разъясняя провинциальным воякам вредоносные свойства иприта, люизита и фосгена, а также демонстрировал им документальный кинофильм о последствиях применения американцами ядерных бомб в Хиросиме и Нагасаки. Фильм считался секретным и поступил в батальон в единственном экземпляре, от частых показов на целлулоиде пленки появились царапины, которые при показе делали фильм совсем уж загадочным и фантастическим.

Полковнику Хваталину было тридцать семь лет. У него было волевое, всегда чисто выбритое лицо, короткая стрижка под бокс и мягкий, с придыханиями говор, который в совокупности с некоторой смуглостью лица и пышными темными усами выдавал в полковнике уроженца южнорусской полосы. Ошибки в том не было, родом полковник был из казачьего города Новочеркасска, поэтому некоторые слова, начинавшиеся с буквы «г» и являвшиеся любимым ругательством Андрея Антоновича, в его выговоре слушались мягко и даже заманчиво.

Вся боевая техника, что находилась в подчинении начхима, сводилась к трем «виллисам» радиационно-химичес-кой разведки. «Виллисы» были оборудованы приспособлениями для втыкания в землю маленьких красных флажков, которыми предполагалось обвешивать безопасные маршруты для войск в зоне химического и радиационного поражения. Затея эта была ненадежная и небезопасная, поэтому экипажи «виллисов» полковник Хваталин ласково именовал своими смертничками, справедливо полагая, что предназначены они лишь для одной разведки, после чего счастливчики становились покойниками, а неудачники подлежали длительному и болезненному лечению в госпиталях. Да и как могло быть иначе, если для определения химического заражения имелись приборы химической разведки, представляющие собой насосы, в которые для прокачивания воздуха вставлялись специальные трубки, которые из-за недолгого своего срока хранения сплошь и рядом оказывались просроченными, а вся техника, предназначенная для определения радиации на местности, сводилась к хитрому и не слишком надежному ящичку с длинным щупом и наушниками, который именовался дозиметром переносным, и при появлении радиации стрелка на нем начинала отклоняться, а в наушниках раздавался непрерывный треск? Верить таким приборам было трудно, а надеяться на них — вообще невозможно.

Кроме этой техники, в распоряжении полковника Хва-талина находилось несколько цистерн, смонтированных на базе автомобилей «ЗиС-5», и еще одна хитрая машина, которую солдаты метко именовали вошебойкой — ведь предназначалась она для дезинфекции нательного белья и обмундирования, а также для помывки завшивленного личного состава, то есть для борьбы с бактериологическим оружием. «Вошебойка» и в самом деле частенько использовалась по своему прямому назначению, а автоцистерны, предназначенные для дегазации местности, с успехом применялись для поливки плаца перед построением батальона.

Вот и приходилось полковнику Хваталину ходить в бесконечные дежурства по штабу батальона, а в периоды призывов отправляться за новыми солдатами — работа, конечно, не очень пыльная, но тяжелая. Ведь требовалось не только набрать требуемое количество призывников, но и довезти их в полном составе до войсковой части, что получалось не всегда — на партию призывников обычно находилось два-три урода, которые на каждой станции норовили отстать от поезда, тайно купить и пронести в вагон самогон или дешевую бормотуху, которыми торговали на станциях. Таких призывников полковник Хваталин безжалостно наказывал, а самогон и бормотуху изымал, когда же ее оказывалось в распоряжении Хваталина достаточное количество, он приступал к планомерному уничтожению запасов, предварительно изолируя наиболее ненадежных призывников и назначая над остальными старшего из наиболее разумных и крепких защитников Родины.

Разумеется, что такая служба здоровью не служила, вот потому полковник Хваталин по примеру воинов срочной службы вел календарь, в котором зачеркивал прожитые армейские дни, отсчитывая время, оставшееся до пенсии. Всего ему оставалось прожить в уральском захолустье три года, после чего полковник Хваталин намеревался демобилизоваться, вернуться в родной Новочеркасск и устроиться на какой-нибудь заводик кадровиком, чтобы дожить остаток жизни в спокойствии и довольстве, выезжая с такими же пенсионерами на рыбалки и охоту, которые на берегах Дона были знатными, а заблудиться в тамошних лесах было значительно труднее, чем в бесконечной уральской тайге.

Но все это оставалось мечтами, а на деле провинциальная гарнизонная жизнь угнетала полковника. Не с кем было даже интрижку завести, не тот контингент. Провинциальные девицы были на редкость строгих нравственных правил и ничем не напоминали немок, которые за годы войны устали от воздержания и старались наверстать упущенное время. Самонадеянный полковник Хваталин попытался все-таки уговорить одну вдовушку, только это едва не закончилось мордобоем, в котором сам же полковник и оказался виноват. До губы, правда, дело не дошло, да и не по чину Хваталину было сидеть под стражей, но нравоучений было все-таки более чем достаточно, к тому же нехорошие слухи дошли до жены полковника, и Андрею Антоновичу пришлось немало приложить усилий, чтобы замять скандал.

После этого жизнь стала окончательно размеренной и сводилась к нехитрой схеме: служба — дом, если можно назвать домом темный бревенчатый флигель с удобствами во дворе, которые становились окончательно невыносимы именно в такое вот зимнее время, когда за ночь десять раз подумаешь — выбегать ли на улицу в дубленом полушубке, или все-таки потерпеть до утра.

Поэтому приказ из округа проверить наличие плащ-палаток, противогазов и комплектных частей к ним, а также подготовить машины к маршу полковник Хваталин воспринял с некоторым недоумением.