Операция прикрытия

Оценки людей, которые Коротков давал по результатам своих наблюдений, были лаконичны и безжалостны, некоторое время они удивляли и пугали Бабуша, но позже он поражался их справедливости. Возможно, Короткова спасало то, что его постоянно бросали куда-то на укрепление, затыкали им дыры в разных областях, поэтому он долго нигде не задерживался. На Урал Коротков приехал с Украины, хотя начинал службу еще в Москве.

Сахно, тоже переведенный в управление МГБ по Свердловской области из южных областей Украины, срезу же выехал в Верхний Тагил для организации агентурной работы на месте, остальным пока хватало работы и в областном центре.

Мастерская, расположенная на углу Московского тракта и Верхне-Исетского бульвара, была взята под плотное наблюдение. Руководил мастерской Виктор Гаврилович Фрамусов. Уже через день фотографии Фрамусова лежали на столе у Короткова. Коротков вызвал Бабуша и положил перед ним фотографию.

— Ну, что вы скажете об этом субъекте, Александр Николаевич? — спросил Коротков.

Некоторое время Бабуш добросовестно размышлял, разглядывая усталое и озабоченное лицо человека с фотографии.

— Умен, — наконец сказал он. — Очень хитер, рассчитывает каждый свой шаг. Мало спит, на это указывают припухлости под глазами. Возможно, у этого человека болят почки или не в порядке желудок. На Урале живет недавно. Ранее проживал в европейской части СССР, скорее всего в северных областях — очень уж бледный. Это связь Фоглера?

— Почти угадал. — От улыбки морщины на лице Короткова стали резче. — Это сам Фоглер. Москва прислала его досье. Волк. Настоящий волк, Александр Николаевич. Впрочем, другие в разведке и не работают.

Наблюдение за мастерской результатов не дало. В штате у Фрамусова работали пять человек. Все они были тщательно проверены, но особых подозрений не вызывали. Все были постоянными жителями Свердловска, его уроженцами, по возрасту не служившими в армии. Трое из них, как и сам Фрамусов, являлись инвалидами разных групп, остальные были слишком молоды, чтобы быть разведчиками. Однако сбрасывать со счетов пока никого не стоило.

Один из них заинтересовал Бабуша. Во-первых, он носил знакомую фамилию Козинцев, к тому же был уроженцем Усть-Ницы. Небольшая и быстрая проверка показала, что Бабуш не ошибся — Козинцев из мастерской оказался племянником его знакомого из Усть-Ницы. Бабуш доложил об этом Короткову. Старый чекист заинтересовался — появлялся любопытный оперативный подход к мастерской.

В конце недели наружка засекла появившегося в мастерской Васену, человека богатырского телосложения лет тридцати пяти. Правой ноги у него до колена не было. Связник Волоса ходил на костылях, одет он был в потрепанное армейское обмундирование без погон и со следами наград на груди. Маскировка была удобной, милиция у таких документы обычно не проверяла, опасаясь нарваться на нарекания сердобольного окружения и возгласы: «Человек кровь проливал, пока вы по тылам отсиживались!», хотя форменная одежда еще ни о чем не говорила — мало ли где люди руки и ноги теряют, а форму каждый может надеть, на барахолках ее еще запросто купить можно было. Лицо у Васены было изможденным и болезненным. По просьбе Бабуша милиция все-таки проверила у инвалида документы на железнодорожном вокзале. Документы оказались в порядке. Самошкин Василий Степанович, житель города Верхний Тагил, ранение тоже оказалось боевым — сержант Самошкин потерял ногу в сорок четвертом году в боях за Западную Украину. Обращало внимание, что в Верхнем Тагиле Самошкин жил около четырех лет, а прибыл из украинского города Сумы.

Работавшие с немецкими архивами сотрудники центрального аппарата МГБ тоже не теряли времени зря. Кличка «Васена» оказалась известной. Бывший старшина Красной Армии Сапогов Василий Алексеевич, попавший в плен во время боев под Харьковом, оставил недобрый след на украинской земле. Присвоение звания ефрейтора германской армии и награждение его немецкой бронзовой медалью «За храбрость» говорило о многом.

Сохранилась и подписка Сапогова о сотрудничестве с немецкими оккупационными властями и его характеристика, послужившая основанием к награждению. Бабуш прочитал ее и хмыкнул — характеристика эта была готовым обвинительным заключением. Фоглер был прав: на пощаду Василию Сапогову и снисхождение суда рассчитывать не приходилось.

Из Верхнего Тагила капитан Сахно сообщал, что бегуны активизировали свою деятельность. Похоже, штурмбаннфюрер Фоглер заслуживал поощрения — его появление и установление контактов с Волосом послужило тому, что связи бегунов-странников, их численность и явки сейчас раскрывались как никогда.

Коротков, читая подготовленную Бабушем по итогам недели справку по оперативному делу, одобрительно качал головой.

— Суетятся, как тараканы, — сказал он. — Разворошил ты, Александр Николаевич, гнездо! Теперь бы нам не лопухнуться! Знаешь, примета такая есть — если в начале все идет хорошо, в конце обязательно какая-нибудь хреновина приключится. А пока везуха поперла, Александр Николаевич. Вот он, счастливый случай!

Мечтательно жмурясь, поделился:

— У меня в сорок шестом в Одессе такое было. Милиция одного мужика за кражу со стройки задержала. Ну, обыск, то, се — нашли у него в доме мешочек с драгоценностями и золотишком. Задержанный кричит, что он не при делах, не его эти цацочки, спрашивайте у тестя. Взялись за тестя, а тот возьми, да и расколись в милиции, откуда у него это добро. Крепко, видать, его там попугали. Оказалось, что эта гнида делала? В сорок втором из Слободского гетто на этап выгоняли толпы евреев. Сам понимаешь, люди уже догадывались, что они не жильцы, ну и пытались спасти хотя бы детей. Выталкивали из колонн, которыми их гнали, а в руки детям давали мешочки с ценностями. Богатства всей жизни, значит. Было, что люди детей прятали, спасали, но были и вот такие пидоры, которые специально выходили к дороге, отбирали у детей ценности, а их обратно в еврейский строй зашвыривали. Вот так. Милиция ему морду набила и к нам его. Сидит он у меня в кабинете, кровавые сопли по морде размазывает и стонет: «Да я разве кого убивал? Да и шо я у там взял? Несколько мешочков? .А вот другие брали так брали!» Я прикинулся, что ему сочувствую, поддакиваю, говорю: «Дорогой Николай Кириллович, я вас понимаю. А куда было деться? Время было такое. Не вы, так другой. Но вы-то их, которые „брали так брали“, вы-то их, конечно, знаете?» Тот расчувствовался, говорит: «Конечно, знаю». А я ему тогда: «Давайте мы их всех поименно вспомним. Покажем, что никто у нас не забыт и ничто, как говорится, забыто не будет». И что ты думаешь, Александр Николаевич? Три десятка он мне этих гадов сдал! На обыски потом замучались ездить. Моя воля, я бы таких даже и не судил. Собрал бы тех евреев, что по случаю живыми остались, отдал бы этих падл им и сказал: «Вот они ваших детей грабили и обратно в толпу на смерть кидали. Делайте с ними что хотите, по высшей справедливости…»

— И чего с ними потом? — спросил Бабуш.

— Судили, конечно. — Коротков достал из кармана портсигар, папиросу, размял ее и принялся обстукивать о портсигар длинный мундштук. Закуривание превращалось у него в целый ритуал. Выпустив клуб дыма, Коротков сказал: — Не знаю уж, чего им дали, только, сколько бы этим тварям ни дали, все будет мало…Это он говорил, что не убивал. Пособничал, сволочь, в убийствах.

— А может, мы напрасно затеялись? — спросил Бабуш. — Взяли бы всех, кто нам известен, тут бы мы из них и выкачали все, что они знают. Рассказали бы, как миленькие рассказали. Дело такое, жить захотели бы.

— Ты, Александр, еще не оперативник и даже не полоперативника, — назидательно покачал папиросой Коротков. — Так, начинающий. Тебе еще усвоить надо, что поспешать следует очень медленно. Это как на охоте: собрался поймать в силки зайца, обязательно посмотри по сторонам, не охотится ли на тебя самого кто-нибудь из лесных жителей. Настоящий оперативник должен быть улыбчивым, благожелательным, а главное — терпеливым. Помню, в тридцать восьмом в Москве один наш сотрудник два дня в тайнике в туалете на Горького просидел, там немецкий атташе с одним типом встретиться должен был. Вот уж у кого терпение было! И ведь дождался, с поличным мы немцав зяли. Правда, с немцами тогда заигрывали, так что шума особого поднимать не стали — ноту в зубы и в двадцатьчетыре часа из страны.

Резким тычком он затушил папиросу и встал.

— Терпеть не могу без дела сидеть, — сказал он. — Это сейчас топтунов да разных техников развелось, раньше все приходилось самому делать. Даже приговоры в исполнение приводить. Знаешь, как Дзержинский поставил? Ведешь дело человека? Так веди его до самого конца. Так что если ты требуешь для человека «вышака» и этот «вышак» ему обламывается, то ты сам должен будешь решать — где и когда будешь осужденного кончать, каким способом, а главное — тебе же приговор и в исполнение приводить. Тогда ты будешь вдумываться в вину человека, будешь решать —требовать ли смертной казни, или человека можно сроком каким исправить. А сейчас все требуют, чтобы ты думал. А выполнять, а главное, решать, что делать, за тебя будут другие. Обезличка сплошная, а начальство — оно, как всегда, на белом коне и в белых одеждах.

Дверь приоткрылась, и в нее заглянул дежурный по управлению капитан Захарьин. Вот уж кто жизнью доволен был: сутки отдежуришь, трое — дома, и голова не болит.

Потому и вид у Захарьина был цветущим, а что до полноты некоторой, так сидячий образ жизни тому способствует.

— Коротков, — сказал он. — Ты здесь? А тебя начальник управления ищет. Зайди в дежурку, я тебе вазелин выдам!

Некоторое время Короткое изучающе разглядывал толстощекую самоуверенную физиономию дежурного.

— Захарьин, — предложил он мирно. — Хошь анекдот расскажу? Вчера один десяткин[5] в очереди за пивом рассказывал. Пришел, значит, конвой из Чистилища в Ад. Мужики все понурые, один беспартийный мечется, расспрашивает чертей. «Как, — спрашивает, — тут?» «Да, как, — ему говорят, — как в Аду»— «И смола?» — «Есть такое дело!» — «И гвозди в задницу?» — «А как без них?» — «Что, и в дерьме варят?» «Случается», — отвечают ему. Тогда этот беспартийный замирает, глаза у него совсем белыми от ужаса становятся, и он как заорет: «Коммунисты — вперед!» Так-то, брат Захарьин, мы с тобой всегда на переднем крае!

Повернувшись к Бабушу, предложил:

— А ты, Александр Николаевич, пока я по начальству гулять буду, свяжись с Верхним Тагилом, узнай, что у них новенького. Сдается мне, что начальство не зря тревожится, что-то обязательно будет. Видишь, Захарьин по коридорам забегал, не сидится ему у себя!

* * *

Сов. Секретно

Начальникам облкрайуправлений НКВД СССР

По списку

ОРИЕНТИРОВКА

НКВД СССР разыскивается особо опасный военный преступник ФОГЛЕР ПАУЛЬ ФРИДРИХ, 1904 года рождения, уроженец г. Зальцбург, Германия, немец, образование высшее, кадровый работник аппарата гестапо, в 1941 году занимался выявлением и задержанием военнослужащих Красной Армии, оказавшихся в немецком тылу на территории Белоруссии, в 1942—1943 — организацией антипартизанской борьбы на территории Харьковской и Сумской областей Украины, в 1943 году за успехи в работе получил звание штурмбаннфюрера СС, в том же году награжден Железным Крестом и медалью «За храбрость».

Фоглер в указанный период времени организовал ряд расстрелов мирных граждан, в том числе еврейского населения города Харькова, сам принимал непосредственное участие в истребительных акциях.

По свидетельским показаниям, Фоглер лично повинен в смерти двухсот мирных советских граждан, в том числе и детей.

В совершенстве владеет русским языком, разговаривает без акцента, выговор близок к московскому.

По имеющейся оперативной информации в ходе наступления частей Красной Армии оказался в окружении и может скрываться на территории СССР, используя в этих целях поддельные документы,

Приметы: рост 175—180 сантиметров, телосложение худощавое, спортивное. Лицо удлиненное, волосы русые, глаза голубые, лоб высокий, с залысинами, на правой щеке небольшой шрам. Уши маленькие, прижатые, нос прямой, с небольшой горбинкой и слегка раздутыми крыльями. Губы средние.

Характерные отличительные приметы: при ходьбе сутулится, держит руки за спиной, сцепив большие пальцы. При волнении начинает облизывать нижнюю губу. На груди выше левой ключицы имеет родимое пятно размером с фасолину. При употреблении спиртных напитков прежде, чем сделать глоток, облизывает край рюмки. Имеет характерную привычку при курении стряхивать с сигареты пепел средним пальцем правой Руки.

Все материалы по розыску военного преступника Фоглера направлять в адрес розыскного отдела НКВД СССР. При направлении материалов ссылаться на № 461/44.

Начальник отдела розыска НКВД СССР

Полковник Воробьев

23 ноября 1944 года.

Глава пятнадцатая

Вернувшийся из краткосрочного отпуска капитан Вережников произвел фурор. Во-первых, убыл из полка Beрежников капитаном, а вернулся через неделю майором, а во-вторых, кто может похвастаться книгой вождя с его собственной дарственной надписью? Да еще знакомством с сыном самого Сталина, о лихих загулах и спортивных достижениях которого знала вся авиационная общественность, болеющая за команду ВВС.

Нет, майора Вережников получил безо всякого блата, летчик он был, конечно, классный, это каждый мог сказать безо всяких натяжек. Удивляло только, что майора ему дали, когда его собственное начальство никак решить не могло, наказывать им капитана за неудачный перехват самолета не установленной государственной принадлежности или погодить. Естественно, что при таких условиях представление на очередное звание никто наверх не давал, тем более что до срока было еще полгода. Но теперь, с возвращением бывшего капитана из столицы, и вопросы о его возможном наказании сразу отпали. А кто бы рискнул наказать подчиненного, которому сам Сталин свою книгу подарил, надписав в ней «Майору Вережникову на добрую память и в надежде, что она поможет коммунисту Вережникову в его нелегком ратном труде»? Тут в пору думать, на какую должность майора Вережникова выдвигать, видно ведь, засиделся сокол, в сорок втором начал младшим лейтенантом, войну закончил капитаном, а за четыре послевоенных года в звании не вырос — думай, чего тут больше: небрежения к судьбам рядовых летчиков или зажим конкретно военного летчика Вережникова, сбившего не один самолет врага.

Пока начальство думало и прикидывало, в штаб ВВС округа приказ пришел — отрядить лучших летчиков в количестве двенадцати человек в распоряжение Генштаба, а командиром этой группы особого назначения назначить подполковника Вережникова Илью Николаевича. Тут уж всем стало ясно, блатует летун безо всякого стыда, пользуется своим знакомством с генералом Василием Сталиным. Тем более что командующему округом из Москвы на ушко шепнули, что группа эта предназначена для отправки в Китай, учить тамошних узкоглазых летному мастерству.

Мир, наступивший после войны, разделил армейских офицеров на две неравные половинки. Большая часть продолжала служить в Союзе, не извлекая из этой службы особых выгод, а меньшая часть офицеров служила теперь льготно — за рубежом, и что характерно, оклады свои получала по месту службы в марках, форинтах или в злотых, а еще часть жалованья ложилась им на книжку в рублях. А что касается инструкторов, то у них-то жизнь была вообще сытная и вольготная, потому что жалованье им шло сразу с двух сторон — от советского правительства за выполнение интернационального долга, а от местного — за обучение их собственных кадров разному воинскому искусству. Естественно, за рубежом было жить престижнее, чем в таежной Тмутаракани, да и что там греха таить — сытнее.

Командующий приказ штаба ВВС страны, конечно, выполнил, но полковника Вережникова приказал в полеты ставить чаще — раз уж направляют его инструктором в далекий Китай, пусть освоит технику как можно лучше, чтобы не ударил за рубежом в грязь лицом, не проявил неумения в каких-нибудь несложных вопросах.

Командир авиаполка, в котором служил Вережников, к неожиданному росту своего подчиненного по службе отнесся с холодным недоумением, рады присвоению очередных званий товарищу оказались лишь простые пилоты. И то понятно, не каждый день такое бывает, чтобы майорское звание отметили, а тут уже и подполковника пора обмывать. Под такой праздник Вережникову и занять не грех!

А полеты продолжались.

Летали над тайгой и горами, выискивали странные «диски», которые в прошлом году Вережникову с Серовым увидеть довелось, только ничего не получалось. Тайга была внизу. Тайга и горы.

Полученные задания начали вызывать у летчиков раздражение, которое они пока еще подавляли шуточками. В «Боевом листке» появилась карикатура — растрепанный Господь смотрел с облака на мечущиеся внизу самолеты и громко удивлялся: «Не понимаю, зачем им там внизу понадобился мой чайный сервиз?» Выпустивший «Боевой листок» лейтенант Каншин из второй эскадрильи в ленкомнате имел продолжительный разговор с замполитом полка, после чего окончательно уверился, что Бога нет.

Летавший в условиях облачности капитан Люшнин потерял напарника и оттого вернулся на аэродром в состоянии крайнего раздражения. Выбравшись из кабины, он с досадой швырнул шлемофон на землю и громогласно заявил, что было бы неплохо проверить зрение у Вережникова и Серова, а то оно какое-то особенное — локаторы не видят, другие пилоты не видят, а эти наблюдали. Поблизости оказался Серов, который, обидевшись на слова Люшнина, сказал ему что-то резкое. Их конфликт едва не закончился потасовкой, но всех примирил командир полка генерал Сметании — оба участника конфликта получили по трое суток гауптвахты, но за неимением оной срок отбывали в комнатке особистов, расположенной в штабе полка.

В этот день Вережников летел именно с Люшниным. Люшнин этот день запомнил на всю жизнь. Утром двадцать пятого января с обложенных низкой облачностью небес падал влажный снег. Накануне приезжала кинопередвижка, показывали фильм «Падение Берлина», а после него еще по настоятельной просьбе летчиков киномеханик показал «Веселых ребят» с Утесовым в главной роли.

Тем не менее вылет все-таки состоялся.

Люшнин новичком в воздухе не был, поэтому они парно взлетели, слаженно пробили облака и пошли над кромкой, держа курс в заданный диспетчером район. Все шло как обычно, полет был рассчитан на сорок минут, но уже на десятой минуте при удалении от аэродрома на шестьдесят восемь километров Люшнин обратил внимание на белое пятно, движущееся среди облаков. Он, несомненно, был хорошим разведчиком — чтобы заметить летательный аппарат в облаках и определить направление его движения, требовались острые глаза, а главное — внимание.

Истребители успели.

Они уже вышли на встречный курс, когда в облачных просветах стал виден стремительно несущийся на истребители диск. Диск явно был металлическим. Оповещать землю было некогда, истребители едва успели занять позиции для атаки, а на большее не хватало времени. Впрочем, инструкция по отношению к неопознанным летательным аппаратам была предельно ясна — атаковать и принудить к посадке, при невозможности — сбить аппарат имеющимися огневыми средствами. Поэтому, выйдя навстречу диску, они атаковали его. Ведомым был Люшнин, однако он оказался в позиции наиболее выгодной для атаки, и Вережников незамедлительно уступил товарищу это право. Он даже успел засечь дымные следы двух эрэсов, сошедших с направляющих машины Люшнина, увидел уходящие к диску трассеры, дальнейшие наблюдения уже были невозможны — пришло время для второй атаки. Выпустив реактивные снаряды и закончив атаку щедрой очередью из авиационной пушки, Вережников проскочил мимо диска. Реактивный истребитель не лошадь, его сразу не развернешь. Впрочем, Вережников сомневался, что и лошадь можно развернуть тотчас, как возникнет нужда. Пока они с Люшниным тратили время на разворот, снаряды пушек и эрэсы достигли цели. Вережников не видел, как это произошло, но, когда они с Люшниным выполнили фигуру высшего пилотажа вновь засекли диск, тот уже медленно снижался, оставляя за собой длинный дымный след. Диск явно терял скорость и высоту. Вережников и Люшнин без особого труда догнали неведомый аэроплан и сопроводили его до места столкновения со склоном горы.

— Завалили, — с торжеством сказал кто-то в эфире, и Вережников не сразу понял, что это голос Люшнина. — Идем на аэродром, триста первый?

— Сейчас, — сказал Вережников, — отснимем кино и будем возвращаться.

Снизившись над склоном горы и предельно сбросив скорость, он совершил облет сбитого объекта. Видно было плохо, мешал дым, и это раздражало Вережникова, поэтому на возглас ведомого он не сразу обратил внимание, а когда все-таки посмотрел в сторону, то увидел, как из затянутого белым туманом ущелья медленно поднимается что-то грандиозное, невероятное по размерам. А потом вспыхнул свет, самолет задрожал и потерял устойчивость в воздухе. Вережникова, несомненно, смерть настигла бы обязательно, однако он действовал почти бессознательно — повинуясь сигналу, пиропатроны срубили остекление кабины, Вережникова швырнуло в воздух, потоки воздуха подхватили и закувыркали его, и прежде, чем потерять сознание, Илья Николаевич увидел истребитель Люшнина, по немыслимой дуге идущий в самый центр огромного диска, который уже разорвал вату тумана и теперь висел в воздухе, медленно вращаясь по часовой стрелке, и помаргивал бортовыми огнями — красным и синим.

В себя он пришел уже на земле. Нестерпимо болела правая нога, Вережников даже не понял сначала, что нога сломана. Привалившись спиной к округлому валуну, Илья Николаевич смотрел в небо, где медленно удалялся на юг огромный серебристый диск, похожий на воздушного слона, подвергающегося истерической атаке стаи беснующихся истребителей. Воздух рвали белые полосы инверсионных следов эрэсов, слышался далекий треск пушек, но все это было бесполезным — диск упрямо шел на юг, где располагались аэродромы базирования. Похоже, что настроен он был крайне решительно.

Что случилось с Люшниным, он так и не узнал. Даже обломков его истребителя обнаружено не было. Но то, что произошло на аэродроме базирования полка, он увидел собственными глазами, когда его туда привезли колхозники, обнаружившие Вережникова на следующий день. Картина врезалась в память Вережникова на всю его оставшуюся жизнь.

Бетон взлетной полосы был вспахан, словно по нему прошлись чудовищным плугом. По всему аэродрому чернели обломки боевых машин, дымились развалины, еще вчера бывшие ангарами и помещениями для контроля и управления полетов. Локаторные станции, стоявшие на пригорках, теперь были сброшены с них и походили на странных изломанных насекомых.

Авиаполк, в котором служил Илья Николаевич Вережников, приказал долго жить. Из личного состава полка и батальона авиационного обслуживания осталось двадцать семь человек, среди которых был генерал Сметанин, получивший многочисленные ожоги, и всего пять пилотов.

Сам Вережников был шестым.

Самым обидным было то, что уже в госпитале Вережников просматривал центральные газеты. Ни в «Правде», ни в «Комсомолке», ни даже в «Красной Звезде» ничего не было о бое в воздухе Урала. Местную прессу просматривать тем более не стоило. О смерти болгарского коммуниста Басила Коларова в газетах рассказывалось, заметки о подготовке страны к выборам в газетах имелись, даже результаты шахматных партий на первенство Союза регулярно публиковались. А вот о страшном бое, в считанные часы уничтожившем авиационный полк и приданные ему силы, ничего не было.

Жизнь и смерть его товарищей являлись государственной тайной.

* * *

Сов. секретно

Командирам авиасоединений и авиаполков РККА

В период 1948—1950 годов летчики ВВС РККА неоднократно вступали в боевые контакты с летательными аппаратами, государственная принадлежность которых не была установлена. В ходе таких контактов имели случаи боевых потерь.

Неопознанные летательные аппараты, как правило, имен форму дисков самых разнообразных размеров, принцип действия оружия, применяемого ими для собственной защиты, остается неясным. Необходимо отметить тот факт, что случаев агрессивного поведения летательных аппаратов не установлено, во всех известных случаях оружие пилотами неизвестных летательных аппаратов применялось исключительно в целях защиты.

Исходя из изложенного, приказываю:

1. При встрече с неопознанными летательными аппаратом непривычной формы в боевые контакты с указанными аппаратами не вступать, осуществляя попытки без применения авиационного вооружения посадить указанные летательные аппараты аэродромы базирования.

В случае признаков проявления указанными летательными аппаратами агрессивности уклоняться от боевых контактов, после чего по возможности осуществлять сопровождение этих аппаратов с целью установления их возможных баз.

Атаки в отношении указанных летательных аппаратов допустимы лишь в случаях появления их у государственных охраняемых объектов, военных целей повышенной секретности и движения аппаратов в сторону крупных населенных пунктов, а также в случаях проявления указанными аппаратами агрессивности в отношении наших самолетов.

3. При контактах с летательными аппаратами, чья государственная принадлежность не установлена, а форма резко отличается от привычных форм современных самолетов, пилоту ВВС необходимо устанавливать следующие обстоятельства:

— форма объекта, его размеры, скорость, направление и высота полета.

— признаки пилотирования объекта пилотом;

— место приземления объекта и наличие на земле сооружений, свидетельствующих о наличии в месте приземления базы;

— места аварий указанных выше летательных аппаратов.

Всю информацию, отвечающую поставленным выше вопросам и имеющую значение для организации дальнейших исследовательских работ, направленных на изучение неизвестных летательных аппаратов, в суточный срок направлять в штаб ВВС РККА СССР, включая полученные пилотами фотоснимки.

О гибели пилотов в результате столкновения с неизвестными летательными аппаратами, государственная принадлежность которых не была установлена, а форма не соответствовала силуэтам типовых самолетов, находящихся на вооружении РККА и его потенциальных противников, сообщать в штаб ВВС немедленно по поступлении информации, материалы служебных расследований по факту гибели самолета немедленно, по завершении такого расследования.

Командующий ВВС РККА СССР 23 января 1950 года.

Часть вторая

Взгляд вниз. Чернозем

Глава первая

Многие лагеря имели дурную и даже мрачную славу.

Нехорошие слухи ходили о Соловках и воркутинских лагерях, о производственных зонах Казахстана, о безнадежных и гиблых лагерях таежного Коми, но надо было смело сказать, что Ивдельлаг этим лагерям не уступал и имел свои мрачные легенды.

До лагеря добирались колонной.

Поначалу, пока еще холод не взял свое, Сергей Петрович Криницкий с интересом оглядывался по сторонам. Посмотреть было на что, могучие смешанные леса окружали дорогу. Деревья были припорошены снегом, поэтому тайга смотрелась загадочно и таинственно, а отдельные деревья напоминали приготовившихся к прыжку хищников.

Но уже через полчаса стало не до этих красот.

Мороз медленно добирался до тел зэков, над колонной вздымались клубы пара, и кто-то из простывших в товарном вагоне задыхался, глотнув густого свежего воздуха тайги, и кашлял сухим кашлем, прислушиваясь к которому Криницкий только крутил головой — долго тем, кто так надсадно кашлял, в суровом климате не протянуть.

Через некоторое время уже никто не разговаривал — зэки берегли силы и горло. Никто не знал, сколько идти до в лагеря, таких условиях предаваться беспечности было безумием. Застудишь легкие, считай — в ящик сыграл. Кто тебя в лагере выхаживать будет? Не дом, чтобы малиновым вареньем отпаивали и горчичники ставили.

Так и шла колонна. Слышалось шарканье тысяч ног, клубился над колонной пар от горячего человеческого дыхания, то там, то тут вспыхивали приступы надсадного кашля.

О конвое ничего хорошего сказать было нельзя.

Конвои бывают разными, но добрыми не бывают никогда. Этот конвой был очень злым. Быть может, потому что основу его составляли военнослужащие срочной службы, набранные из южных республик. Наберут их, непривычных к холодам, вот и стараются они сорвать зло на тех, кого сопровождают. А на ком еще им зло срывать? Увидит конвоир, что кто-то кого-то поддерживает, завизжит тоненько, замахнется прикладом, а то еще и ударит, знает ведь, сволочь, что ему не ответят. Себе дороже обойдется. Положат при попытке к бегству или за нападение на конвой, и никто никогда не станет допытываться до истинных причин.

Рядом с Криницким ковылял на распухших ногах Иван Иванович Хацимович, в недалеком прошлом преподаватель бердянского техникума какой-то промышленности, а ныне пособник немецко-фашистских оккупантов, получивший по суду пятнадцать лет исправительно-трудовых лагерей. А все его пособничество заключалось, как рассказывал Хацимович, в том, что он при немцах детишек грамоте учил. Знал, что немец все равно в войне проиграет, вот и готовил кадры для будущего. Криницкий Хацимовичу верил, ну а следователи ему не поверили, вот и шел педагог в свою северную командировку, которая, если судить по его внешнему виду, грозила стать для Хацимовича последней.

Сам Криницкий сидел уже восьмой год. Лагерь его расформировали из-за нерентабельности месторождения, под которое он открывался, вот и попал Сергей Петрович на пересылку, а с нее на этап. Мрачные прелести Ивдельлага ему были хорошо известны по рассказам бывалых зэков, поэтому каких-либо радужных перспектив Криницкий не питал. Только в глубине сознания теплилась надежда на то, что удастся пристроиться в КВЧ или нарядчиком. Все-таки опыт у него уже был, а во многих лагерях это было главным, а на то, простой ты каэр или еще с одной дополнительной буквой «Р» в карточке, обозначающей причастность к террору, внимания никто не обращал. Главное, чтобы писать умел и с цифрами обращался свободно, так свободно, как это начальству требуется. Пока ты нужен начальству, живешь хорошо. Впрочем, это было характерным и для свободы.