Комиссар Мегрэ - Лунный удар

Нет, его подавляло ощущение не только большой дали, но еще и бесполезности своего пребывания здесь.

Бесполезно бороться с солнцем, проникающим сквозь все поры! Бесполезен хинин, от которого его тошнит и который нужно глотать каждый вечер! Бесполезно жить и умереть, чтобы четыре голых негра зарыли тебя на ненастоящем кладбище!

«Как вам пришло в голову приехать в Габон?» — спросил его губернатор.

А он сам? А другие? А тот резидент «Сакова», который из дебрей леса грозит застрелить всякого, кто попытается занять его место?

Стоял август. В Ла-Рошели, близ входа в порт, на пляже, окаймленном тамарисками, молодые люди и девушки лежали на песке.

«Тимар? Он уехал в Габон».

«Счастливчик! Какое чудесное путешествие!»

Несомненно, о нем говорили именно так. А он в это время брел подгибающимися ногами по местности цвета свинца. Мысль о возвращении щекотала его нервы.

Тимар стыдливо отклонял ее.

Жозеф в самом деле был племянником Гастона Тимара, генерального советника и будущего депутата Национального собрания. Но он не сказал, что отец его служил в мэрии, а ему самому из-за недостатка средств пришлось расстаться с университетом. По той же причине он не мог ходить с друзьями в кафе или казино.

Лодка, которая должна была доставить Тимара на его пост в глубине страны, все еще лежала на песке, среди туземных пирог. Никто не чинил ее, никто не думал о том, чтобы привести ее в порядок.

И вдруг в приливе ярости, смутившей его самого, он принял решение и даже задрожал от собственной смелости. Вблизи берега стоял гараж, где ремонтировали автомобили, всякие машины, мелкие суда. Тимар вошел туда и увидел какого-то белого, который пытался оживить старенький автомобиль, заставляя кучку негров толкать его.

— Вы могли бы починить лодку, что стоит вон там?

— За чей счет? «Сакова»?

И механик помахал пальцем, дав понять, что работа ему не подходит.

— Простите. За мой собственный.

— Это другой разговор. Вы знаете, тут дела наберется на тысячу франков.

Какая-то темная сила продолжала толкать Тимара вперед, требуя от него действия. Он открыл бумажник.

— Вот тысяча франков. Но только лодка мне нужна спешно!

— Я попрошу у вас три дня. Выпьете чего-нибудь?

— Благодарю.

Жребий брошен! Через три дня лодка будет готова, и Тимар отправится в ней на завоевание своего поста, потому что это должно стать истинным завоеванием.

Решительным движением он толкнул дверь отеля.

Зал был пуст, погруженный в полумрак, как обычно африканские дома. Приборы разложены для завтрака, но Адель сидела за стойкой одна.

Не глядя на нее и не успев даже сесть, Тимар объявил:

— Через три дня я уезжаю.

— О! В Европу?

— В лес!

Эти слова, которые было так приятно произнести, лишь вызвали на устах Адели ее двусмысленную улыбку. Тимар, обозлясь, сел в угол и сделал вид, будто читает газеты, уже дважды им прочитанные. Она не обращала на него внимания. Ходила по залу, отдавала распоряжения на кухне, переставляла бутылки, раскрыла кассовую книгу.

Тимар бесился, ему хотелось взволновать ее. С первых же слов он понял, что говорит бестактно, но было поздно.

— Вы знаете, что нашли гильзу?

— А-а!

— Гильзу от пули, убившей Тома.

— Я поняла.

— Кажется, это не произвело на вас большого впечатления?

Она повернулась к нему спиной, занялась бутылками.

— Какое впечатление, по-вашему, это должно было на меня произвести?

Они перебрасывались репликами через пустой зал, разрезанный на полосы света и тени, насыщенный влагой. И снова Тимаром овладело желание близости с Аделью, внезапное желание, унизительное для него.

— Вам надо быть осторожней.

Он не хотел угрожать. Но был не прочь немного припугнуть ее.

— Эмиль!

Тот сейчас же прибежал.

— Поставь на столы графины с вином.

С этой минуты бой шнырял между ними по залу.

Он появлялся то перед одним столиком, то перед другим, с незамытым пятном на белом костюме.

Пришли лесорубы, за ними — Маритен, счетовод нотариуса, англичанин-коммивояжер. Создалась обычная обеденная атмосфера, но с перешептыванием и заглушенным смехом по поводу событий ночи.

Однако самое осунувшееся лицо и самые усталые глаза были у Тимара.

Вечером он до последней минуты оставался в своем углу, делая вид, что читает. Первым удалился Маритен, лесорубы до десяти часов резались в карты, потом ушли тяжелой походкой. Бой запер двери и жалюзи, погасил часть ламп, и за все это время Тимар не сказал Адели ни слова, даже не взглянул на нее.

Она сидела за стойкой и запирала на ключ выдвижные ящики. Читала ли она его мысли? Поглядывала ли на него? Следила ли время от времени в течение вечера за ним?

Он слышал, как бой объявил:

— Готово, мадам.

— Хорошо, иди спать.

Она зажгла свечу, так как движок, питавший отель электрическим током, уже не работал.

Тимар нерешительно поднялся, подошел к стойке Когда он был уже близко, Адель со свечой в руке направилась к лестнице.

— Вы идете?

— В какую комнату мне идти?

— Ну.., в прежнюю.

Ту, что он занимал в первые дни, ту, куда она однажды утром пришла к нему и откуда его выселили только затем, чтобы поставить гроб!

Она предлагала ему подсвечник. Тимар отлично понимал, что стоит ему взять его, все будет кончено: она уйдет к себе. Волей-неволей ему придется лечь спать.

И он оставался на месте, неловкий, колеблющийся.

— Адель!

Ему трудно было продолжать. Он сам не знал, чего хотел. Он был похож на ребенка, который хнычет без причины или, скорее, потому, что чувствует себя обиженным, обиженным всем на свете, но не ясно чем.

Адель была слабо освещена. Все же он уловил на ее лице беглую улыбку. Женщина сделала два шага в сторону комнаты Тимара и отворила дверь. Пропустив его вперед, она закрыла дверь за собой и поставила свечу на туалет.

— Что ты хочешь?

Свет обрисовывал форму ее тела под платьем, черным с рыжеватыми отблесками.

— Я хотел бы…

Как и накануне вечером, он приблизился к ней с протянутыми руками, коснулся ее, но не посмел привлечь к себе. Она не отталкивала его, только чуть отвернулась.

— Ты отлично знаешь, что не уедешь через три дня.

Ложись.

Продолжая говорить, она сняла платье. Развернув москитную сетку и оправив простыню, встряхнула подушки.

Адель улеглась первая, как если бы они всегда спали вместе в этой постели, и спокойно ждала его.

— Погаси свечу.

Глава пятая

Тимар проснулся более спокойным. Еще не открыв глаза, он уже знал: место рядом пусто. Он ощупал его рукой и улыбнулся, прислушиваясь к звукам в доме.

Бой подметал зал. Адель, вероятно, сидела за стойкой.

Он лениво поднялся, и первой его мыслью при взгляде на окно было: «Пойдет дождь!»

Как в Европе! И — тоже как в Европе — он поморщился, подумав, что придется взять зонтик. Небо нависло низко, небо мрачного серого цвета. Казалось, что не пройдет и пяти минут, как хлынет ливень, но и теперь ощущалось жаркое и влажное излучение невидимого солнца. Но дождя не будет. Не будет еще по крайней мере полгода. Тимар находился в Габоне! Подойдя к умывальному тазу, он улыбнулся покорной и несколько иронической улыбкой.

Он провел беспокойную ночь. Не раз, наполовину проснувшись, приоткрывал глаза и видел молочно-белую фигуру женщины, лежавшей подле него. Она прильнула к нему, положив голову на согнутую руку.

Спала ли сама Адель? Дважды она заставила Тимара изменить положение: он не мог лежать на левом боку — было трудно дышать. Когда он в последний раз открыл глаза, было уже светло, и Адель, стоя у двери, разыскивала оброненные шпильки.

Тимар пополоскался в воде, вытерся и стал рассматривать в зеркале свое утомленное лицо. Его смущала небольшая проблема, но он не желал ломать над ней голову, и притом у него было слишком мало опыта с женщинами, чтобы ее разрешить.

Он был убежден, что Адель не спала и даже не смыкала глаз, что провела всю ночь подле него, положив голову на свою согнутую руку и глядя перед собой в темноту. Что же это значило?

Тимар не хотел тревожиться. Умываясь, он принял решение: предоставить все случаю и откликаться на события, только если это будет необходимо.

Он спустился по лестнице и увидел, что все небо в тучах. Это еще более усиливало жару. Пройдя каких-нибудь десять шагов, Тимар уже взмок. В кафе Адель сидела на своем месте за стойкой, держа в зубах карандаш. Тимар не знал, что делать, и протянул ей руку.

— Добрый день.

Она ответила, чуть заметно вскинув ресницы, послюнила кончик карандаша и вернулась к прерванному занятию.

— Бой! Завтрак господину Тимару.

Два раза ловил он на себе ее задумчивый взгляд, но этот взгляд мог быть и бессознательным.

Наконец Адель заперла ящик кассы, сложила какие-то бумаги на стойке, обошла ее и подсела к столику Тимара. Так она поступала впервые. Прежде чем заговорить, женщина еще раз нерешительно оглядела его.

— Вы в хороших отношениях с дядей?

Трудно было найти слова, которые смутили бы его сильнее. Итак, она тоже интересуется знаменитым дядей?

— Да, в самых лучших. Он мой крестный, и я перед отъездом побывал у него, чтобы проститься.

— Он левый или правый?

— Он принадлежит к партии, именующей себя народными демократами или как-то в этом роде.

— Я думаю, вы знаете, что «Сакова» близка к банкротству и со дня на день может объявить себя несостоятельной?

Тимар, озадаченный, пил кофе и задавал себе вопрос: с этой ли женщиной, обдумывающей каждую фразу, прежде чем произнести ее, он действительно провел ночь? И так ли уж отличается она от Адели, которую он недавно обнимал. Это был час, когда в отеле царила самая непринужденная атмосфера, час уборки, мелких домашних хлопот. В комнаты доносился гул туземного рынка, хотя он и находился от них на расстоянии четырехсот метров. По улице проходили женщины в набедренных повязках, неся на головах кувшины или съестные припасы, завернутые в банановые листья.

Адель была бледна. На ее лицо матового цвета с нежной и гладкой кожей, казалось, не влияло пребывание на свежем воздухе.

Были ли у нее в юности такие же глаза и веки с тонкой сетью морщинок? В шестилетнем возрасте Тимар пережил сильную любовь, память о ней и сейчас волновала его. Он питал ее к учительнице. Тимар жил тогда в небольшом городке, где девочки и мальчики учились вместе в средней школе. Учительница тоже постоянно ходила в черном, и в ее облике ощущалась та же смесь суровости и нежности, такое же умение владеть собой, столь чуждое характеру Тимара. Вот и теперь, к примеру, он хотел бы взять руку Адели, смотреть ей в глаза, болтать всякую чушь, намеками говорить о ночных воспоминаниях. Однако при виде лица Адели, похожего на лицо учительницы, исправляющей письменные задания, Тимар терялся, краснел и все же, как никогда, желал ее.

— Вообще говоря, вы рискуете возвратиться во Францию без гроша.

Слова неприятные, пожалуй, недопустимые. Но эта женщина умела непонятным для него образом придать им сердечность.

Адель обволакивала его какой-то особой нежностью, свойственной ей одной и не передаваемой ни словами, ни жестами.

Бой начищал до блеска медные приборы на стойке.

Адель всматривалась в лицо Тимара, как если бы глядела на него издалека.

— Между тем есть возможность в три года сделать миллион.

Слушать это от другой было бы нестерпимо.

Но вот она встала. Шагая из конца в конец кафе, заговорила еще более четко. Ее высокие каблуки, постукивая по плиткам, отбивали ритм точных фраз, отделенных одна от другой всегда равными паузами.

Своеобразный голос Адели многие сочли бы грубоватым, но он так подходил к ней! То глуховатый, то полный резкой простонародной музыки, он отлично подходил к ее улыбке.

Что она говорила ему? К ее речи примешивались другие впечатления: непрерывное шествие по улице негритянок, сильные икры боя в коротких белых штанах, хриплый кашель дизеля, который кто-то регулировал.

А кроме того, картины, порождаемые ее словами. Она заговорила о лесорубах, и Жозеф сейчас же представил себе лицо Буйу, освещенное керосиновой лампой в хижине Марии.

— Они не покупают земли, но правительство дает им концессии на три года.

Почему, смотря на Адель, он в то же время видел ее, какой она была утром, когда искала шпильки, а он притворялся, будто спит.

Она выбрала на полках бутылку, поставила на стол стопки, наполнила их кальвадосом. Не из Нормандии ли эта женщина? Вот уже третий раз он видел, как она пила яблочное вино.

— Первые колонисты получали концессии на тридцать лет и больше, а также отличные долгосрочные ипотеки.

Это слово долго звенело у Тимара в ушах. Она продолжала, а он тщетно припоминал, где его слышал.

— По общему правилу, с тех пор в случае смерти колониста владение переходит к государству, но…

Она никогда не носила чулок, но Тимару редко приходилось видеть такие белоснежные ноги. Он разглядывал их, так как чувствовал, что Адель наблюдает за ним, как бы желая составить себе о нем окончательное мнение.

Вошел негр и поставил на прилавок рыбу.

— Беру. А заплачу в следующий раз.

Она пила спиртное, как лекарство, скрывая гримасу.

— Здесь есть некий Трюффо. Он живет в Габоне уже двадцать восемь лет и совсем одичал. Женился на чернокожей, и она принесла ему не то десять, не то двенадцать детей. Он разъярен тем, что теперь, в дни моторных лодок, от Либревиля до его концессии всего день пути.

Их взгляды встретились. Она понимала — Тимару это было ясно, — что он плохо слушает, но по ее чертам лишь изредка проскальзывала тень нетерпения. Она продолжала, нисколько не смущаясь, как учительница его детских лет, которая доводила урок до конца, даже если дети не слушали ее.

Здесь была та же атмосфера рассеянности, лени, желание делать не то, что надо, и та же покорность.

Тимар мысленно нарисовал себе Трюффо в виде библейского патриарха, окруженного своими цветными детьми.

— Имея сто тысяч франков…

Тимар вновь увидел, как он дает механику тысячу франков из оставшихся у него трех тысяч на починку лодки.

— Его старший сын хочет получить образование в Европе.

Рука Адели легла на руку Тимара. Адель словно просила, чтобы он уделил ей одну минуту, всего лишь одну минуту серьезного внимания.

— Деньги внесу я. А вы «внесете» влияние вашего дяди. Министр колоний — член той же партии, что и он.

Ваш дядя похлопочет, чтобы сделали исключение и…

Когда он снова поднял на нее глаза, она, как только что за стойкой, послюнила кончик карандаша и теперь писала, диктуя себе вслух слог за слогом:

«Дела „Сакова“ плохи тчк Могу остаться без должности тчк Нашел комбинацию зпт обеспечивающую блестящее будущее тчк Необходимо зпт чтобы вы поехали Париж министру колоний зпт получили особое разрешение передачу мне долгосрочной аренды Трюффо тчк Дело очень спешное зпт так как может получить огласку тчк Нашел капитал для эксплуатации владения и рассчитываю на вашу всегдашнюю доброту деле зпт которое принесет мне состояние тчк Обнимаю».

Услыхав последние слова, Тимар улыбнулся. Адель не могла знать, что в их семье мужчины не обнимаются, а главное — что с дядей Тимара не говорят таким фамильярным тоном.

И все время, пока она писала. Жозеф сознавал свое превосходство. Он снисходительно и нежно улыбнулся даже по поводу того, что ее поза, ее манера слюнить карандаш, диктовать себе с чрезмерной старательностью, — все это выдавало и недостаток образования, и принадлежность к низшему общественному классу.

— Это близко к тому, что написали бы вы?

— Довольно близко, да. Изменил бы только несколько слов.

— Измените.

И Адель возвратилась к стойке, где ей нужно было что-то сделать. Когда она опять подошла к Тимару, он читал отредактированную телеграмму. Позже он не мог сказать, в какую именно минуту было принято решение.

Да и было ли оно принято? Так или иначе, незадолго до полудня бой понес телеграмму на почту, и, конечно, деньги ему дала Адель, взяв их из кассы.

— А теперь мой вам совет: нанесите визит губернатору.

Тимар в это утро еще не выходил. Он обрадовался, когда представился повод, но вовсе не собирался идти к губернатору. Все же он сменил взмокшую рубашку.

Город был еще отвратительнее, чем в другие дни.

Его наполнял мутный зеленоватый свет и непонятный предательский зной без солнца. Тимар заметил, что даже у негров кожа местами лоснилась от испарины.

Он невольно ждал удара грома. Но нет! Пройдут дни и недели этой бьющей по нервам предгрозовой погоды без бури и дождя. Опасно было снять шлем, чтобы вытереть голову.

Тимар хотел пройти мимо дома губернатора, глядя в другую сторону, но его окликнул с крыльца комиссар:

— Вы зайдете?

— А вы?

— Я ухожу. Зайдите и выпейте стопку виски у губернатора. Это доставит ему удовольствие. Он много говорил мне о вас.

События разворачивались быстро, слишком быстро, несмотря на тяжелую атмосферу. Тимар очутился в просторной гостиной, в точности такой же, какая могла быть у префекта в Ла-Рошели, Нанте или Мулине. Только две-три леопардовые шкуры вносили нотку экзотики, которой противоречили обои и ковры с улицы Сантье.

— А, это вы, молодой человек!

Была призвана губернаторша, дама лет сорока, не красавица и даже не миловидная. Мещанка, обученная разливать чай и слушать, о чем говорят мужчины.

— Так вы из Ла-Рошели? Вы должны знать моего зятя, департаментского архивариуса.

— Так он ваш зять?

— Виски?

Губернатор сидел, немного раздвинув ноги. Он и его жена обменивались взглядами. Тимар понял, почему губернатор так рад принимать гостей. Он любил выпить.

Жена сдерживала его. Пригласив гостя, он не переставал подливать ему, чтобы иметь повод подлить себе.

— За ваше здоровье! Что, в общем, вы собираетесь делать? «Сакова» дышит на ладан. Говорю вам по секрету, но…

Беседа продолжалась четверть часа. Ни слова не было сказано ни об убитом негре, ни о расследовании. Опять у Тимара до второго завтрака была тяжелая от алкоголя голова. Он находил такое состояние приятным, так как мысли его текли плавно, обходя острые углы.

В отеле на него поглядывали с явным любопытством, но это, конечно, объяснялось тем, что он пил виски у губернатора.

Один из лесорубов рассказывал другим:

— Я дал ему сто франков и пинок в зад. Он ушел очень довольный.

Тимар вскоре узнал, что этим завершилась ночная вылазка в лес. Супруг Марии поднял шум и даже говорил, что поручит одному клерку написать в Лигу Наций. Сто франков и пинок в зад! Каждый внес по двадцать франков, за исключением Тимара: с него не решились спросить.

Он отдыхал до пяти часов дня, потом сошел вниз.

— Губернатор ничего не говорил? — спросила Адель.

— Ничего интересного.

— Я послала негра к старику Трюффо пригласить его для переговоров.

— Но мы еще не знаем…

— Если дело не выгорит, мы просто-напросто отправим его обратно.

Жозеф растерянно посмотрел на нее. А ведь это была женщина, настоящая женщина, с нежной кожей, красивым гибким телом.

Незадолго до обеда Тимар пошел на берег и увидел, что лодка наполовину готова.

— Через два дня вы можете отправиться в путь, — сказал ему механик.

Спустились мутные сумерки, море и небо были ядовито-зеленого цвета. Зажглись лампы. Обед. Бильярд и карты для лесорубов и счетовода, у которого было огромное брюхо.

— Не сыграть ли в шахматы? — спросил Тимара Маритен.

— Да… Нет… Не сегодня.

— Вам не по себе?

— Сам не пойму.

Он слонялся с места на место, не зная, чем заняться.

Не было уголка, где он чувствовал бы себя дома, и он не мог решить, как же ему держаться теперь с Аделью.

Войдут ли они в одну и ту же комнату, чтобы лечь в одну и ту же постель? Это приняло бы характер установившегося порядка, что пугало Тимара, особенно когда он вспоминал, что ее муж Эжен спал здесь всего четыре дня назад.

Между тем он страдал, когда не видел Адели или кто-нибудь из посетителей называл ее по имени..

Наконец, он испытывал потребность объясниться с ней, боялся этого разговора и едва ли когда-нибудь посмел бы к нему приступить. Разговор шел бы о Тома.

Она убила негра? Жозеф был в этом почти уверен, но почему-то не испытывал негодования. Он только хотел знать, как, отчего, а также причину ее душевного спокойствия.

Кафе, освещенное четырьмя электрическими люстрами, наполненное стуком бильярдных шаров и голосами играющих в карты, было похоже на любое европейское провинциальное кафе. Тимар выпил еще две рюмки. Воспользовавшись минутой, когда Адель наполняла чей-то стакан, направился к лестнице.

— Я иду спать, доброй ночи!

Она подняла голову, он увидел ее внушающую страх улыбку, в которой смешивались ирония и нежность. Адель издевалась над ним. Она очень хорошо знала, что он хочет бежать от нее и почему. Это не тревожило ее.

Против своего ожидания, Тимар спал глубоким сном, и, когда проснулся, уже сверкал день. Адель в черном платье стояла рядом.

— Вам лучше?

— Да, но…

Откуда она знала, что ему было плохо? Адель села на край кровати, как в тот раз, когда пришла впервые — от живых Эжена и Тома. Он провел рукой по ее платью, привлек к себе. Это было краткое объятие, вызванное ощущением гладкой и прохладной кожи под мягким шелком. Адель только что приняла душ.

— Мне надо вниз.

Тимар сошел в кафе лишь через два часа. Он оттягивал эту минуту, с удовольствием разбирая всякие вещицы, уложенные матерью и сестрой в его багаж, вещицы нелепые и бесполезные, такие, как наперсток и целый ряд катушек с нитками разных цветов.

«Там тебе придется самому чинить свою одежду!»

У него был даже ассортимент пуговиц.

Мать, наверно, обошла все галантерейные магазины Ла-Рошели, и Тимару казалось, что он слышит, как она говорит:

«Это для моего сына. Он на будущей недели уезжает в Габон. Там не будет женщины, которая бы…»

Жозеф спустился, позавтракал, обменявшись с Аделью лишь несколькими словами, и объявил, что идет к комиссару.

— Хорошая мысль, — откликнулась она.

Он вправду пошел туда, и ему подали традиционный стаканчик виски.

— Что нового? Люди не спрашивают, почему следствие как будто приостановилось? — поинтересовался комиссар.

— Я не слыхал ничего существенного.

— Из леса явился отец Тома. Один туземный клерк, проработавший два года у адвоката, вцепился в него и хочет сорвать изрядный куш, предъявив частный иск на возмещение Бог знает какого ущерба. Кстати, хозяйка еще не взяла себе любовника?

— Не знаю.

— Ну конечно! Такой, как вы, проживет двадцать лет, даже не подозревая о тех мерзостях, что творятся кругом.

Завтрак. Притупляющая сиеста. Аперитив. Обед. И снова Тимар ушел к себе до закрытия кафе. Он не спал.

Слышал все разговоры, стук шаров, звяканье монет на прилавке, слышал, как бой закрывал двери и опускал жалюзи. Адель наконец поднялась наверх. Он колебался, у него не хватало духу встать. Добрых два часа он ворочался, стараясь уснуть в сырой постели.

В десять утра, когда Тимар еще спал, дверь распахнулась, и вошла взволнованная Адель, держа в руке какую-то бумажку.

— Ответ твоего дяди. Читай быстро!

Тимар распечатал телеграмму, плохо отдавая себе отчет в том, что делает. Эта была радиограмма из Парижа:

«Концессию Трюффо легко согласились перевести тчк Рекомендую крайнюю осторожность вопросе капитала тчк Прошу посоветоваться нотариусом Либревиля тчк Без него ничего не подписывать тчк Всего сердца желаю успеха тчк Гастон Тимар»

Жозеф сам не знал, доволен он, рассержен или встревожен. Но он заметил, что Адель, разговаривавшая с ним до этого немного снисходительно, теперь смотрела на него восхищенным взглядом. Казалось, она перестала скрывать чувства, которые таила в себе.

Она не сводила с него глаз и вдруг расцеловала в обе щеки.

— Ничего не скажешь, ты теперь важная персона!

И продолжала с живостью, подавая ему одежду:

— Старик Трюффо внизу. Он мчался сюда вовсю и захватил с собой как премию два ящика виски… Смотри-ка, у тебя новый укус.

Она приставила палец к груди Тимара, чуть ниже правого соска, как уже сделала однажды.

— У тебя кожа женщины… Я сейчас вызову по телефону нотариуса, чтобы договориться о встрече.

Адель ушла. Впервые она была так оживлена. Тимар встал, мрачно глядя перед собой. Внизу звенели стаканы: очевидно, старого Трюффо угощали, чтобы повыгоднее сговориться.

»…Крайняя осторожность.., происхождение капитала…».

Бреясь, Тимар порезался, тщетно искал квасцы и спустился в кафе с кровяной дорожкой на щеке. Он ожидал найти внизу жителя лесов, грязного и всклокоченного. Но увидел перед собой опрятного старичка в отглаженном костюме. Старичок встал и поздоровался с Тимаром.

— По-видимому, это вы пожелали…

Не слишком ли волновался Тимар? Может быть, виновата была струйка крови, зигзагом сбегавшая на подбородок? Или, скорее, зной, в это утро еще более сильный, чем всегда? Тимаром овладело недомогание, которое он ощущал уже несколько раз с тех пор, как жил в Либревиле: впечатление, будто шлем слишком тонок, и если он, Тимар, сию же минуту не укроется от солнца, то упадет на землю. Зрение затуманилось.

Все предметы немного дрожали, как если смотреть на них сквозь пар.

Жозеф стоял перед старичком, который ждал, чтобы можно было сесть, тогда как Адель, облокотясь о стойку, смотрела на них обоих с почти животным удовлетворением. Бой, взобравшись на стул, заводил часы.

Тимар сел и, проведя рукой по лбу, тоже положил локти на стол.

— Стопку виски, Адель!

И слова эти поразили его: в первый раз он назвал ее так в зале кафе, полным голосом, тем же тоном и так же естественно, как лесорубы или счетовод нотариуса.

Глава шестая

— Доволен? — спросила Адель, глядя ему в глаза и положив подбородок на скрещенные руки.

— Доволен? — повторил он, осушая бокал шампанского.

— Мы уже могли бы быть на месте.

Она медленно отчеканивала слоги, и у него было неприятное впечатление, что она испытывает его.

— Разве моя вина, что мы еще не там? — вспылил он.

— Не шуми, Жо. Я ведь этого не сказала.

Он стал болезненно раздражителен и находился в подавленном состоянии. Это было видно по вытянувшимся чертам, по лихорадочному блеску глаз, по необычной подвижности.

— Ну как, детки? — спросил хозяин отеля, в этот вечер облачившийся в белую одежду повара.

Хозяином «Сантраля» отныне стал бывший лесоруб, а потом ассенизатор Либревиля Буйу. Дело решилось внезапно, под общий смех, в один из первых вечеров, когда стало известно, что Адель и Тимар получили лесную концессию. Карточная игра шла вяло. Адель была занята счетами поставщиков.

Не отрываясь от игры, Буйу спросил:

— Скажи-ка, кто теперь будет хозяином балагана?

— Я об этом еще не думала.

— Запросишь дорого?

— Уж ты-то, наверно, не такой богатый, чтобы стоило предлагать тебе!

Они перебрасывались шутками. Потом Буйу подошел к стойке:

— Может быть, нам удалось бы сговориться. Я никогда не держал бистро, но, пожалуй, займусь этим делом.

— Потолкуем завтра утром.

На следующий день они пришли к соглашению.

Буйу внес пятьдесят тысяч франков наличными, а на остаток выписал векселя.

С тех пор прошло три недели, но сегодня Буйу впервые вступил во владение. В костюме повара он предлагал завсегдатаям шампанское. В первый раз со времени кончины Эжена Рено завели граммофон, и к столующимся примешалось несколько обитателей Либревиля.

Тимар и Адель, сидя друг против друга за маленьким столиком, говорили мало. Адель то и дело пристально всматривалась в своего компаньона. Его что-то беспокоило, и он часто хмурился.

Тимар не был болен, а только немного устал, прожив странный месяц с необычно быстрой сменой событий.

И события эти так переплелись, что он лишь с трудом разбирался в их значении.

Не успел он приехать в Либревиль, как уже очутился с Аделью в конторе нотариуса. Адель села рядом с нотариусом и одновременно с ним читала условия договора, пальцем указывая на пункты, требующие дополнения или изменения. Концессию выдали на имя Тимара, но между ним и вдовой Рено был заключен договор о товариществе. Она вкладывала в дело двести тысяч франков: сто тысяч за концессию и другие сто тысяч — как оборотный капитал. Все предусмотрено, все в порядке, и Тимар, не находя никаких возражений, подписывал документы, которые клали перед ним один за другим.

С этого времени ему пришлось заботиться о множестве мелочей, но он выработал для себя особый режим, ставший для него потребностью. Одной из таких потребностей оказалась прогулка по красной набережной, обсаженной кокосовыми пальмами. Тимар делал остановку против рынка, затем — в том месте, где причаливают пироги с рыбой, и, наконец, на молу, против губернаторского дома.

В жаркие часы эта прогулка была чрезвычайно тягостна, но Жозеф тем не менее ежедневно, как по обязанности, предпринимал ее, всякий раз спрашивая себя, к кому пойдет выпить виски. Чаще всего он заглядывал к комиссару полиции.

— Продолжайте свою работу! — говорил он, садясь.

— Я как раз кончил. Что нового? Виски?

Они болтали в темном полумраке канцелярии. Это продолжалось до тех пор, пока жители Либревиля не узнали о концессии и о товариществе Тимар — Адель.

Вмиг комиссар стал другим человеком. Чувствовалось, что он раздражен. Он курил трубку, выпуская маленькие клубы дыма и разглядывая полосы тени и света.

— Вы знаете, что следствие еще не закончено и что наше мнение осталось прежним? Скажу вам правду: нам не хватает револьвера. Адель спрятала его. Возможно, в один прекрасный день…

Комиссар встал, прошелся по комнате.

— Вы, может быть, поступили неосторожно. Такой молодой человек, как вы, с блестящим будущим…