Дневник; 2 апреля - 3 октября 1837 г; Кавказ

      1 августа. Сегодня разбудили меня в 5 часов утра, и я, не успев даже напиться чаю, отправился с батальоном для работы крепости, и очень счастлив, что достал вчера "Вудстока", сочинение сира Вальтер Скотта, перевод с французского де Шаплет,{51} эта книга теперь мне очень кстати. Крепостную работу производят ровно 3 тысячи человек, каждой роте дан урок, окончивши который, она может идти домой, это для людей очень выгодно, ибо они стараются поскорей окончить свои уроки и идут потом отдыхать: от 11 утра до часу пополудни - шабаш. Грунт земли для работы чрезвычайно труден, ибо большею частью каменист, так что копают землю кирками, вал самый высокий - в 9 футов (в Пшаде был в 18). Крепость предполагается кончить к 6 сентября, дай Бог, чтоб поскорее, а то у нас нет дня покойного: то на фуражировку, то для прикрытия рабочих в крепости и скота, то для прикрытия рубки леса, то на гору на аванпост или, наконец, на работу крепости, где офицеры должны непременно находиться целый день.
      Сегодня за дело при взятии Навагинской горы получено в 1-й батальон 8 солдатских Георгиевских крестов для раздачи отличившимся. (...)
      2 августа. Сегодня я чувствую себя не совсем-то здоровым, ибо болит горло и грудь, почему и отрапортовался больным. (...)
      3 августа. Приехавший сегодня лазутчик объявил, что сюда приехал Казбич{52} с 500 или даже и более (шапсугами), что он намерен напасть на лагерь ночью, по каковому случаю и велено быть всегда одному батальону по очереди готову.
      Сегодня приходили сюда два черкеса из Пшады, которые просили у Вельяминова позволения торговать с нами, то есть продавать рогатый скот, овец, масла, меду и прочее, на что генерал согласился и дал им 10 целковых. Вельяминов поехал на пароходе осматривать берега Джубы и, вероятно, заедет в Адлер.
      Не понимаю, что бы значило, что не получаю ни от брата, ни из полка писем, это меня бесит, ибо письма, верно, заброшены в Екатеринодаре, а, может быть, и потеряны. (...)
      4 августа. Ходил вечером осматривать крепость, работа идет очень скоро: не прошло 5 дней, а половина вала уже почти готова, несмотря на то, что к стороне моря работа чрезвычайно трудная, огромные камни ломают кирками и ломом. Сегодня при рытье рва нашли саблю, большой гвоздь и кинжал, превратившиеся совершенно в заржавленные, также синий камень, обделанный в золото, фигурою похожий на фермуар, - это доказывает, что здесь жили когда-то люди гораздо образованнее черкес, но это когда-то простирается, может быть, за тысячу лет: греки имели здесь свои колонии. Крепость чрезвычайно длинна и к стороне моря очень узка; кажется, что к 1 сентября она будет готова, так что ее можно будет оставить. Я и забыл написать, что теперь лагерь одушевился немного музыкою и певчими Тенгинского полка, которые прибыли сюда 30 июля и каждый вечер у палатки Вельяминова играют и поют.
      Сегодня приехал сюда из Анапы купец и выстроил деревянный балаган около штабу, у него можно все иметь и довольно по сходной цене, но что толку в нем, когда ни у меня, ни у артельных моих товарищей нет ни копейки: жалованья нам не дали под предлогом, будто мы поздно отдали наши аттестаты, а рационов, хоть на них не очень и раскутишься, тоже не получили.
      Вельяминов представил, чтобы мы рационные деньги получали серебром, это было бы очень недурно.
      5 августа. Полтинин с 4(-мя) батальонами и с 8(-мью) орудиями ходил сегодня на фуражировку. Черкесы были в сборе, их было до 500, и они делились на несколько колонн, коими командовал один разъезжавший сзади их на белой лошади мулла или гаджи (как у того, так и у другого шапка оборочена белою шалью, но первый есть священник, а вторыми называются все те, которые были в Мекке). Когда второй батальон Навагинского полка пошел на гору для занятия позиции, то черкесы, сделав по 2-й гренадерской роте залп, кинулись на шашки. Я был в это время в палатке, ужасный крик заставил меня выйти, и я видел, как наши бегом занимали гору, ужасный гик заглушал ура; черкес было пропасть, но они неожиданно попались, воображая, что тут только одна рота, между тем как 2-я гренадерская кинулась на них на штыки, 4-я мушкетерская и 5-я мушкетерская приняли их с боков и душили перекрестными залпами. Потеря черкес была ужасная: они едва успевали подбирать тела, а у нас убито всего трое и ранено два. Когда все замолкло и позиции нашими были заняты, то еще просвистело три или четыре черкесских пуль, и одна из них попала прямо в сердце Меньщикову,{53} так что тот только успел вздохнуть. Полтинин, видя, что он порядочно отщелкал черкес, отправил свой 2-й батальон в лагерь и пошел с остальными тремя версты еще с две дальше, где совсем не видно уже было черкес и не было более пяти выстрелов при отступлении. Это послужит для них уроком, и они не будут сметь так близко подползать. Бедный Меньщиков был жертвою сегодняшней фуражировки, его очень жаль: он прекрасный малый и еще так молод, третьего дня он получил из Ставрополя от сестры золотой крестик и по получении, будто предчувствуя свою близкую смерть, просил поручика Рыкова, чтобы он потрудился отправить крестик обратно к сестре в случае, если его убьют. (...)
      6 августа. Сегодня большой праздник, и потому людям дан роздых и работы никакой не производится; в Петербурге теперь парад у Спас-Преображения по случаю праздника Преображенского полка. Этот день напоминает мне мое детство: я помню, с каким нетерпением дожидал я этого дня, чтоб поесть яблок и меду, ибо в этот день у нас в Малороссии святятся в церкви спелые яблоки, груши и мед.
      В 6 часов вечера я отдал последний христианский долг Меныцикову, мы несли его гроб, все Гвардейского корпуса офицеры одеты были в мундирах, тут были почти все офицеры Навагинского полка и некоторые - других. Как жаль его, бедного, как горестно хоронить своего товарища, хотя совершенно чуждого, но каково будет услышать родителям его и родственникам! Эта минута ужасна и иногда может быть для них смертельна.
      7 августа. Полковник Бриммер с 4(-мя) батальонами ходил на фуражировку, (...) егеря, кинувшись на ура, захватили одно черкесское тело и притащили его в лагерь, за что один из первых получил от Вельяминова червонец. (...) Казбич после фуражировки, бывшей перед этою, когда его отпотчевали отсюда, совсем уехал. (...)
      8 августа. Трое черкес приезжали сегодня за телом и получили его без всякого выкупа. Время сделалось теперь довольно холодное, так что невозможно купаться, вчера в первый раз еще была здесь ввечеру после зари сильная гроза, и дождь шел почти целую ночь. Надобно заметить, что мы утром пьем чай, когда кто встанет, обедаем в 12, вечером пьем чай, когда солнце сядет за горой, и ужинаем тотчас после заревой пушки, и если кого из нас в это время нет, то мы не дожидаем. (...)
      10 августа. Вчерашнюю ночь к рассвету была сильная гроза, несколько громовых ударов было столь сильных и отрывистых, что казалось, что они раздробляли горы, никто почти в это время не мог спать, дождь шел почти целую ночь, к рассвету все утихло, но тучи не проходили, и в 2 часа пополудни сделалась сильная буря: ветер беспрестанно переменялся, облака бежали навстречу и разражались сильными ударами грома, проливной дождь шел целый час, и к концу в продолжение 5(-ти) минут падал большой град с голубиное яйцо, но неправильной фигуры, с колючками. Многие палатки, как офицерские, так и солдатские, совсем снесло водою, в лагере вдруг явилось несколько быстрых речек, ибо когда дождь перестал и я пошел полюбоваться морем, то во многих местах принужден был переходить воду по колено; несколько кулей муки и несколько печеных хлебов унесла вода, Берег морской весь усыпан был любопытными зрителями, море волновалось, и казалось, хочет поглотить корабли, стоящие на якорях. Одну мачту сломало. Мою палатку дождь не пробил, и я любовался бурей, которой еще никогда не видел в такой силе. Работа крепостная сегодня ничуть не подвинулась, ибо работали только утром, после же бури работать не было возможности, ибо рвы наполнены были водою. (...)
      12 августа. Ночью был ужасный морской ветер с дождем, так что я не мог спать, особенно же к рассвету. Сегодня я написал письма домой. В крепости выливали только воду из рвов, земляная же работа не производилась. (...)
      14 августа. Погода установилась, море чрезвычайно тихо, и работы начались. Весь почти кирпич, сделанный до сего дня, испортило бывшим дождем, и его переделывают сызнова. Сколько придала эта погода работы людям! Вид лагеря сделался чрезвычайно жалок: везде разрушенные бурей балаганы, местами вода, а местами непроходимая почти грязь, обе горы, занимаемые аванпостами, оголились и пожелтели.
      15 августа. Сегодня с отъезжающим судном в Еленчик отправил я свои письма. Из Пшады пришло известие, что капитан Зуев, командующий 4-м батальоном, умер. Работа сегодня не производилась по случаю праздника Рождества Богородицы.
      16 августа. Полковник Бриммер с тремя батальонами ходил на фуражировку в ущелье на левой руке, черкес было много, и они много стреляли, но никого из наших не ранили. Я смотрел, как наши ретировались, и это имело вид маленькой баталии: густой дым в ущелье от зажженного аула, в роще дым и гром от пушек, ружейные выстрелы и отступление бегом стрелков с горы в две линии - все это могло бы составить удивительную картину.
      17 августа. Сегодня наши произведенные праздновали взятие Навагинской горы, но я не мог быть, ибо рапортуюсь больным. От нечего делать я целый почти день бродил по лагерю, вечером был на горе, занимаемой тенгинцами, откуда весь лагерь как на ладони, и горы видны верст в окружности на двадцать; подъем на гору чрезвычайно трудный и крутой, облегченный, впрочем, земляной лестницей. Крепостной вал совершенно сегодня кончен начерно, завтра начнется очистка. Дай Бог, чтобы поскорее мы выступили, а то смертельная скука. Если бы можно было в этой прелестной стороне гулять где хочешь, то тогда бы не было так скучно и можно бы было сколько-нибудь себя развлечь. Сколько прелестных рощ вблизи, не более 300 шагов за цепью, прелестные долины, но цепь граничит нас, и мы между гор, морем и цепью сидим, как в клетке, и ходим лишь за цепь на фуражировки, где некогда наслаждаться прелестями природы.
      18 августа.(...) В крепости началась уже обшивка внутренностей, но не кирпичом, как в Пшаде, а камнем, ибо кирпич еще не готов.
      19 августа. Сегодня я рапортовался здоровым и разрешил себе купаться в море, ибо погода опять установилась прекрасная. Сегодня я получил высочайше пожалованное мне полугодовое жалованье на подъем, за вычетом инвалидам 45 рублей и 3 рубля на почту - 402 рубля ассигнациями. (...)
      21 августа. (...) Целый день провел я сегодня с рабочими в крепости - вот удовольствие, сопряженное с пользою: здесь невольно изучаешься фортификации, ходя взад и вперед около своих рабочих по крепостному валу. Вот уже третий день, как я начал купаться в море, вода отличная, но только по утрам и вечерам воздух довольно холоден.
      Сегодня я получил три письма от Петра Ивановича от 1-го, 4-го и 25-го июня.
      22 августа. Сегодня по случаю коронации государя и государыни - церковный парад с 101 пушечным выстрелом, флот тоже стрелял и развесил свои красивые флаги. Работа в крепости по случаю праздника не производится.
      23 августа. (...) Фуражировки теперь всякий раз будут нам дорого стоить, ибо поблизости фуражу нет, а надобно ходить верст за 10, где слишком большое народонаселение.
      24 августа. Сегодня прибыла сюда сотня запорожских казаков из Еленчика на 4(-х) лодках, на каждой лодке есть пушка; они будут крейсировать и держать сообщение между крепостями, из них есть некоторые, которые перевозили государя через Дунай. Оружие их состоит из короткого ружья со штыком через плечо, сабли и пистолета при левом боку, а одежда: синие шаровары и малиновая куртка с синими рукавами, шапка, как у донских казаков, с малиновым верхом. Это прежние некрасовцы,{54} передавшиеся на нашу сторону.
      25 августа. Дни сделались снова чрезвычайно жаркие, и погода пока стоит хорошая. (...).
      28 августа. Сегодня я получил от Николая Ивановича Александрова письмо из Тулы, он пишет, что шапку из Москвы приказал мне выслать. Шейблер заболел желчною горячкою.
      29 августа. Сегодня я получил от Яковлева письмо из Анапы, и при оном повестка на имя мое на 3300 рублей. Не понимаю, откуда бы могли быть эти деньги, тогда как брат Петр Иванович писал ко мне, что не может выслать, неужели А(ршеневский) вспомнил обо мне, а может быть, эти деньги присланы от кого-нибудь для покупок. После зари от 3-й роты 100 человек старых солдат под командой майора Борейки и сотня запорожцев - все под командой полковника Серебрякова отправились, куда и зачем - неизвестно, на пароходе и на бриге. Иные говорят, что для сожжения за Джубой турецких кораблей, а другие, что заслуживает более вероятия, - для развлечения черкес, чтобы они нас не так преследовали. Рошковский поехал охотником.
      30 августа. Сегодня по случаю праздника Александра Невского работа в крепости не производится. (...) Палатки все снимаются и нагружаются на корабли для препровождения в Еленчик.
      31 августа. Лагерь теперь в жалком виде: все солдаты на биваках, у офицеров есть палатки, которые возьмутся на вьюках, или балаганы; все балаганы разобраны. Работа в крепости производится. Дни почти уже с неделю чрезвычайно жаркие, от мух нигде нельзя спрятаться, вечера теплые, чудесные, и при лунном свете после зари чудесно купаться, ибо вода теплее, чем днем, и ветру нет.
      1 сентября. Целый день и целую ночь производится нагрузка на корабли. Черкесы с нетерпением ожидают нашего выступления, они разгуливают по горкам против лагеря. День сегодня такой жаркий, каких еще не бывало в продолжение целого лета. Всё перетаскивают в крепость, завтра намерены выступить. Дай Бог счастливо добраться до Еленчика! Вот уже 4 месяца, как мы за Кубанью и не знаем другого крова, как палатка, но много предстоит еще впереди, и, верно, черкесы не будут столь неучтивы, чтоб не проводили с честью своих дорогих гостей. Я полагаю, что в Пшаде и здесь истребили мы столько фуражу, что, верно бы, 1000 семействам черкесским достаточно было для прокормления себя целый год.
      Третья рота с десанту возвратилась, но майор Борейко уже не существует: он убит, и поручик Рошковский ранен в левую ногу ниже колена - легко. Я был у него сейчас на пароходе и поздравлял его: он едет в Еленчик и кончил счастливо экспедицию, а нам - нам предстоит еще много! Я был на пароходе в такой чистой комнате, какой уже 6 месяцев не видел, я сидел на диване и пил чай из прекрасных чашек, признаюсь, что здесь это роскошь.
      100 человек 3(-й) роты и сотня запорожских казаков, отправившись 29 августа вечером, ночевали не очень далеко от Вулана, 30-го числа в 3 часа утра по дороге к Адлеру заметили они турецкое судно на реке Гамитухадж, и так как видно было много черкес, то десанту не сделали, а разбили судно в прах ядрами (500 ядер было выпущено), и в это время собралось до 1000 черкес. Разбивши судно, они отплыли немного подальше от берегу и остановились на якоре, ночью снялись с якоря и пустились далее, и 3 1 -го на рассвете у реки Чухух, недалеко от Субашей, заметили турецкое судно и сделали десант, в одну минуту оно было зажжено, запорожцы дрались молодцами, тут убит Борейко и ранен Рошковский. (...) Судно это ожидало только попутного ветру для отплытия, ибо оно было нагружено медом, кукурузой и проч. Черкес под конец собралось очень много, но наши живо отступили под картечными выстрелами из парохода и брига. Тут взяли еще маленький баркасик. У черкес потеря была большая. Барон Шейблер отправился на пароходе в Еленчик, Рошковский тоже. Завтра в путь, Боже, благослови!
      2 сентября. Выступили с Вулана до восхода солнца, версты три шли спокойно, потом началась сильная перестрелка в правой цепи; на перевале через гору Суемчеуатель черкесы сильно наседали на арьергард, и кабардинцы, бывшие в арьергарде, захватили одного черкеса живого, коему тотчас связали руки и отдали в авангард под караул. Дорогой мы все истребляли, попадавшиеся копны сена и хлеба или брали с собою, или легли, все аулы предавали пламени, так что все ущелье сзади было в дыму. Мы сделали 21 версту почти без привалу и остановились на ночлег, не доходя до Навагинской горы версты три. По прибытии на ночлег нас тотчас отправили на гору на аванпост для занятия аула: мы прикрывали водопой. По закате солнца вид был удивительный: луна выказывалась из-за гор и слабо светила, по всему ущелью горели аулы версты на три. (...) Для окончания Михайловской крепости оставили 2 саперные роты, один казачий полк, 2 роты линейных и одну сотню запорожских казаков.
      3 сентября. С восходом солнца мы тронулись. (...) До самой Навагинской горы была перестрелка, особенно же в правой цепи, но уже не столько сильная, как вчера. Мы пришли в Пшаду в 1-м часу пополудни и расположились около самой крепости. Итак, благодаря Бога, мы совершили трехдневный переход в полтора дня, и можно далее сказать, довольно счастливо. (...) Черкесы приезжали сегодня за выкупом пленного, но им не отдали, ибо не сошлись в условиях.
      4 сентября. (...) Здешняя крепость совершенно кончена, кроме казарм, которые еще не совсем кончены, в ней более 300 человек лежит теперь раненых и больных.
      В 4-м батальоне Навагинского полка, который здесь оставался, много очень переболело, и теперь в лазарете до 200 человек. Сегодня один черкес-старик перешел совсем к нам и уверяет, что им решительно нечего есть.
      5 сентября. Целую почти ночь я не мог сомкнуть глаз от сильного ветра, срывавшего несколько раз палатку. Дождь лил почти целую ночь, и на море был ужаснейший шторм, какого моряки не запомнят; два купеческих славянских судна двухмачтовых сорвало с якоря и выкинуло на берег, оба они не годятся к употреблению; один матрос утонул, остальные же все спаслись.
      Целую ночь и потом целый день заняты были выгрузкою этих судов, их совершенно разобрали; этот шторм был причиною того, что мы сегодня не выступили, ибо судов этих нельзя было бросить. На рассвете ветер немного утих, но дождь не переставал, еще утром море сильно волновалось, пароход, лавируя взад и вперед, нырял, как утка, к вечеру море успокоилось. Сегодня утром 7 черкес, в том числе Эндароглу и Мегмет-али, первый бунтовщик, приезжали за выкупом пленного и согласились дать за него двух унтер-офицеров. После обеда я был с рабочими в крепости. В этот же шторм в Еленчике выкинуло три судна и в Анапе - 7.
      6 сентября. По восхождении солнца мы выступили, и так как в продолжение почти целого дня шел дождь, то перестрелки большой не было. Часу в 6-м вечера мы остановились на ночлег. (...)
      7 сентября. Выступили в 7-м часу утра. (...) Люди чрезвычайно устали не столько от походу, как от дурной погоды, ибо всю прошедшую ночь шел дождь и люди, не могши спать, грелись у огней. Не доходя до ночлегу, я видел несколько яблонь в цвете, что, говорят старики, есть признак сильной зимы.
      8 сентября. Выступили в 7-м часу утра. (...) Это переход не трудный: не более 10 верст, и то по мирному окладу, горы остаются в стороне, и цепи идут почти по ровному месту. Аулов по сю сторону гор нет, черкесы любуются нами с высоты гор и не тревожат нас. (...) В 2 часа пополудни мы прибыли в Еленчик. (...)
      10 сентября. Целый день я был с рабочими, которые рубят кустарники для очистки места для лагеря и плацу.
      11 сентября. Целую ночь шел дождь, на рассвете немного разгулялось. В лагере теперь ужасная суматоха: пригоняют и белят амуницию, учат рекрут и расчищают место для лагеря - все делается вдруг.
      12 сентября. Сегодня черкесы выкупили пленного черкеса, отдав за него двух наших пленных унтер-офицеров. Пленник наш очень благодарил, что с ним хорошо обходились и хорошо кормили. В Еленчик прибыло теперь множество штаб- и обер-офицеров к царскому смотру, в том числе и Кашутин, он совсем здоров и вступил в командование полка. Дождь шел в продолжение почти целого дня, и вечером сверкала молния. (...)
      15 сентября. Производится очистка места впереди лагеря, дабы можно было маршировать. Лагерь наш расположен в одной линии: на правом фланге Тенгинкий, потом - Навагинский и Кабардинский полки, казаки - сзади.
      16 сентября. Сегодня прибыл в отряд барон Штакельберг, он совершенно здоров, но пальцами свободно не может действовать.
      17 сентября. Сегодня делал всей дивизии смотр генерал Линген.
      18 сентября. Сегодня делал смотр генерал Вельяминов, все прикомандированные кавалеристы находились на правом фланге всего отряда.
      19 сентября. Ночью поднялся столь сильный ветер с гор, что посрывал все палатки, моя устояла до рассвета, но на рассвете я велел ее повалить, дабы ее не порвало в куски. Все солдатские палатки лежали на земле, едва можно устоять на ногах против столь сильного ветру. Начали строить кухню для государя, но палатки ветер не давал ставить. Вельяминов хотел ехать в Анапу навстречу государю, но прибывший на пароходе адъютант Меншикова{55} Васильев объявил, что государь будет или сегодня вечером, или завтра утром, почему Вельяминов и остался. 4(-й) батальон Навагинского полка и один казачий полк отправлены для занятия самого хребта гор до тех пор, пока государь находиться будет в лагере.
      20 сентября. В 8 часов утра увидели мы пароход, но не знали еще, кто едет, между тем пароход приблизился и, выкинув желтый флаг с орлом, разрешил загадку. Весь лагерь кричал: "Ура!" - с крепости, со всех корабельных орудий и из лагеря салютовали. Солдаты были в восхищении о приезде государя, они и одеваясь не переставали кричать, они никогда еще не видели русского владыки и потому с нетерпением ожидали, чтобы он высадился. Ветер не переставал, нельзя было и думать, чтобы государь съехал на берег, но всегда отважный и желающий поскорее видеть своих храбрых воинов, он в 11 часов утра съехал на берег и прибыл в лагерь. Солдаты построены были в боевом порядке на линейках в мундирах, ранцах и фуражках, офицеры - в сертуках и фуражках, при шарфах; прикомандированные кавалеристы - на правых флангах полков, к коим прикомандированы, а пешие - во фрунте. С трудом можно было стоять: фрунт волновался и знамя едва могли держать. Государь обходил войска пешком, с ним наследник, граф Орлов,{56} Меншиков, Адлерберг,{57} Кавелин{58} и какой-то прусский штаб-офицер. Радостное "ура" сливалось от правого к левому флангу. Обошедши войска, государь пошел в палатку к генералу Вельяминову. В это время в Еленчике сделался пожар: загорелось сено и мука и сгорело всего тысяч на 200, почему и отправили тотчас в крепость один батальон. Вышедши из палатки, государь очень ласково разговаривал со многими офицерами и солдатами, благодарил последних за их храбрость, дал несколько Георгиевских крестов собственноручно солдатам, оказавшим мужество, и которые были помещены в реляциях, кроме того, дал в каждую роту по два Георгиевских креста с тем, чтобы солдаты сами между собою назначили их храбрейшим и достойнейшим, и велел выбрать с каждого батальона по 8 человек в Гвардию. После сего государь отправился в Еленчик, где присутствовал при пожаре до тех пор, пока он начал стихать. Обходя лазарет, государь навесил сам на некоторых раненых Георгиевские кресты и осчастливил своим посещением генерала Штейбе, коему позволил ехать пользоваться за границу и дал на подъем 1000 червонцев (12 тысяч рублей). Государь остался ночевать в крепости.
      21 сентября. Ужаснейший ветер продолжается, не стихая ни на минуту, нет ни одной палатки, которая бы устояла, сегодня и Вельяминова палатку опрокинуло. Мы поделали себе балаганы низенькие, напялив их палатками, и сидим в них, как лисы в норах. Ольшевский получил от государя 3000 ежегодно столовых, а Сердаковский{59} - 1500, Линген единовременно - 10 тысяч рублей.
      22 сентября. Ночью ветер еще усилился, но к вечеру сделался немного сноснее, и в 5 часов пополудни государь сел на пароход, где и остался ночевать.
      23 сентября. В 4 часа пополудни государь снялся с якоря, не поднимая своего флагу, солдаты в лагере кричали: "Ура!". Сегодня все укладываются и приготовляются к походу. Все солдатские вещи перевозят в Еленчик. Причины геленчицкого пожара настояще не известны, но говорят, что подожгли нарочно, почему государь остался очень недоволен и велел произвести строгое следствие, для коего и оставлен в крепости полковник Бринк.{60}
      24 сентября. (...) Сегодня больше сотни черкес перебралось на сю сторону гор и ранили одного казака в цепи у прикрытия скотины.
      25 сентября. (...) Выступили из Еленчика в 6 часов утра, маленький дождик, помочивший нас несколько минут, послужил предзнаменованием хорошего, удачного похода. (...)
      26 сентября. (...) Погода во весь день была самая осенняя, холодная, и притом изредка моросил дождик, туман не проходил ни на минуту. Мы остановились на ночь часу в 5-м пополудни, ибо за туманом далее нельзя было идти.
      27 сентября. Выступили в 6 часов утра и пришли в Абин в 4 часа пополудни, где и расположились на ночлег. (...) Здесь горы начали постепенно исчезать, и глазам нашим представилась впереди обширная равнина. Пробывши в горах 5 месяцев, теперь очень странно видеть равнину. День был чрезвычайно серый и холодный. Завтра идем вперед с Алексеем Александровичем (Вельяминовым). Мне не верится, что завтра увидим Кубань, по крайней мере, так многие надеются, но до Кубани еще 3 6 верст, черкесы здесь лихие, стреляют метко, и одна роковая пуля может прекратить все надежды.
      28 сентября. Ночью, часу около первого, черкесы с двух сторон сделали несколько залпов из ружей, пули просвистели над нашими палатками, но никому не причинили вреда; пикеты черкесские виднелись кругом нашего лагеря. Выступили с Алексеем Александровичем (...) в 6-м часу на легких, составя свой авангард, арьергард и боковые цепи, отряд двинулся вслед за нами. (...) Мы шли очень скоро, так что далеко за собой оставили отряд. Привал сделали на Кунипсе, и, дождавшись отряда, который на нашем месте остался ночевать, двинулись вперед, и в 5 часов пополудни были уже в Ольгинском тет-де-поне{*24} и расположились на левом берегу Кубани. Я тотчас переехал в Европу, и самый воздух показался мне несравненно лучшим, одним словом, мне легче было дышать, и Ольгинское, прежде столь скучное, показалось нам веселым: здесь были три лавки и мы могли почти все иметь. (...) Теперь остается благодарить Бога за счастливое окончание экспедиции столь трудной,
      29 сентября. В час пополудни отряд прибыл благополучно, и солдаты в восхищении, что их распускают по квартирам, ибо второго периоду не будет.
      В 4 часа пополудни в Навагинском полку был молебен за благополучное окончание экспедиции и потом - панихида за убиенных на брани. Да, у нас в полку убито 7 офицеров, в числе коих - 5 ротных командиров.
      30 сентября, В 2 часа пополудни отряд при барабанном бое и песнях переправился на родимую сторону Кубани, и тут пошли все роты врознь по своим зимовым квартирам. В 3 часа пополудни я с бароном Шейблером отправился в Екатеринодар на телеге, а люди наши - сзади нас верхами. (...)
      1 октября. Люди партикулярные лишены многих удовольствий против военных. Как приятно было уснуть в теплой комнате и пить чай со сливками! Да, это удовольствие может понять только военный. Пять месяцев мы не знали другого крова, кроме палатки и бивака, а о сливках нечего и говорить, был бы только сухарь, труды же переносили такие, какие редко встречаются, а может быть, и никогда! В европейской кампании! В европейской кампании больше удовольствий, больше жизни, я вижу своего врага, здесь же не видишь, откуда летят пули, лоскутник избирает такое место, откуда его и видеть, и выбить трудно, жизнь каждую минуту в опасности, тогда как в европейской кампании - только при виде неприятеля. В европейской кампании я сражаюсь по роду моей службы, здесь я, кавалерист, ползаю с пехотой по горам; там встречаете деревни, видите людей, здесь - ни того, ни другого. (...) Екатеринодар очень переменился в свою хорошую сторону: дома и решетки подкрашены, везде заметна чистота, улицы высыпаны песком. Кто был прежде в Екатеринодаре и видит его теперь, тому немудрено догадаться, что ожидают приезду какого-нибудь важного человека.
      3 октября. Сегодня я был в соборе и отслужил благодарственный молебен за благополучное окончание экспедиции.
      Примечания, размещенные после текста
      {1}Штакельберг Фердинанд Владимирович, барон, - прапорщик л.-гв. Конной артиллерии.
      {2}Яковлев Павел Андреевич - поручик л.-гв. Литовского полка, впоследствии генерал-майор.
      {3}Стандершельд Карл Карлович - поручик л.-гв. 2-й артиллерийской бригады.
      {4}Флеминг Адриан Егорович, барон, - подпоручик л.-гв. Павловского полка, в 1848 г. переведен в Мингрельский егерский полк подполковником.
      {5}Емельянов Илья Васильевич - поручик л.-гв. Волынского полка.
      {6}Здесь и далее не комментируются лица, о которых не удалось обнаружить дополнительных сведений, кроме тех, которые содержатся в дневнике.
      {7}Вельяминов Алексей Александрович (1785-1838) - генерал-лейтенант, участник Отечественной войны 1812 г., друг и помощник А. П. Ермолова, с 1831 г. - начальник Кавказской области и командующий войсками Кавказской линии и Черноморья.
      {8}Поливанов Николай Иванович (1814-1874) - выпускник Школы гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, приятель М. Ю. Лермонтова. В 1837 г. корнет л.-гв. Уланского полка, впоследствии его командир.
      {9}Линген - генерал-майор, командующий 1-й бригадой 20-й пехотной дивизии.
      {10}Долгорукий Николай Николаевич, князь (ум. в 1837 г.) - корнет л.-гв. Конного полка.
      {11}Столыпин Алексей Аркадьевич (1816-1858) - выпускник Школы гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, корнет л.-гв. Гусарского полка, родственник и друг М. Ю. Лермонтова.
      {12}Загоскин Яков Николаевич - подпоручик 3-й гвардейской и гренадерской артиллерийской бригады.
      {13}Заводовский Николай Степанович (1783-1853) - генерал от кавалерии, наказной атаман Черноморского казачьего войска с 1830 г.
      {14}Цебриков Николай Романович (1800-1862) - прапорщик Тифлисского пехотного полка, в 1826 г. разжалован из поручиков л.-гв. Финляндского полка в солдаты.
      {15}Симановский Петр Иванович - двоюродный брат автора дневника.