Хроники Маджипура (№7) - Король снов

Дьюмафис Моул родился в Дундилмире, городе, расположенном немного ниже сада по склону горы, и с детства посещал его при каждой возможности Он никогда не сомневался, что служба в саду была предназначена ему судьбой, так что сейчас, достигнув шестидесяти лет, он имел за плечами более сорока лет самозабвенного ухода за садом.

Хотя растения не требовали особой заботы и сами поддерживали себя в нужном состоянии, саду все равно требовался многочисленный штат Ежегодно здесь бывали миллионы людей, которые неизбежно причиняли ему определенный ущерб, следовало восстанавливать дорожки и фонтаны, приводить в порядок площадки, заменять украденные растения Кроме того, сад страдал и от диких животных Между Пятьюдесятью Городами Замковой горы имелись обширные пространства, которые никогда и никем не культивировались, и там до сих пор в изобилии водились дикие звери На лесистых склонах Горы встречались хриссаволки, джаккаболы, нуманоссы со страшными клыками, неслышно крадущиеся среди деревьев, а также и такие безобидные мелкие твари, как сигимойны, минтуны и дроли, глядящие на своих врагов проницательным взглядом все понимающих глаз Джаккаболы и хрисса-волки, хотя и были довольно опасны, не представляли собой никакой угрозы для посадок Зато стадо мелких дролей, взрывавших длинными клыкастыми мордами землю в поисках личинок, могло от полуночи до рассвета полностью уничтожить целую клумбу элдиронов или танигалов Время от времени появлялись палаточные черви, которые могли накрыть уродливым пологом из паутины, похожей на грубый шелк, чуть ли не половину квадратной мили цветущих Валей и в считанные дни оставить от прекрасных растений голые стебли На верхушках деревьев норовили устраивать гнезда стаи вечно голодных вулжесов, выводки ганганел, пятнистые сужусы.

Постоянной работой Дьюмафиса Моула были обходы сада с самого восхода солнца и до наступления темноты в поисках различных вредителей растений Эта война, в которой нельзя было рассчитывать на победу, продолжалась постоянно Садовник был вооружен энергометом с длинной рукояткой, настроенным на самый низкий уровень излучения, и, когда натыкался на каких-нибудь вредоносных тварей, пускал его в ход, отпугивая животных горячим лучом, который не мог ни серьезно обжечь кого-либо крупнее насекомого, ни повредить растения.

— Часто такие вещи начинаются совершенно незаметно, — рассказывал он племяннику. — Полоска едва-едва разрыхленной почвы приводит к небольшому, с монетку величиной, скоплению мелких красных насекомых, а когда всмотришься, куда они бегут, то найдешь маленькую горку, на которую посетитель ни за что не обратил бы внимания, зато те из нас, кто знает, что следует искать, сразу же поймут, что это свежевыведшаяся молодь жука-харпилана, которая, если ее оставить плодиться и размножаться… А-а, вот, посмотри сюда, мальчик! — Он ткнул рассеивателем энергомета в сторону газона, на котором росли байлемунские хемиборы. — Ты видишь, Териакс? Вот тут…

Мальчик помотал головой. Ребенок совершенно лишен наблюдательности, подумал Дьюмафис Моул.

Териакс был сыном его младшей сестры, которая жила в Канзилейне, городе, расположенном у самого подножия Горы. Сам Дьюмафис Моул никогда не был женат — в его сердце полностью и безраздельно царил сад, — но он принадлежал к большой семье, так что у него было множество родных и двоюродных братьев и сестер, рассеявшихся от Бибируна и Сиккала вплоть до Дундилмира и некоторых других Городов Склона. Время от времени кто-нибудь из родственников приезжал полюбоваться садом. Дьюмафис Моул любил устраивать для них своеобразные персональные экскурсии во время своих утренних обходов, когда ворота для простых посетителей были еще закрыты.

Эти хемиборы принадлежали к южной разновидности и имели ярко-синие цветы и глянцевые листья того же цвета. Они росли на клумбах ярко-оранжевой почвы, что давало изумительный зрительный эффект. Наметанный взгляд Дьюмафиса Моула уловил тусклые пятна на сверкающей поверхности листьев у самых ближних к дорожке растений — верный признак того, что на земле близ корней поселились жучки-химмисы. Опустившись на колени, он просунул рассеиватель энергомета под нижний ряд листьев, проверил положение регулятора мощности, чтобы быть уверенным в том, что он стоит в самой нижней позиции.

— Жучки-химмисы, — пояснил он племяннику— Долгое время мы поливали их ядами, но от этого не было никакого толку. Так что теперь мы их поджариваем. Вот, смотри, как у этих паразитов земля будет гореть под ногами.

Едва только он нажал на кнопку и повел невидимый, благодаря его слабости, луч энергии вдоль посадок, как почувствовал нарастание какого-то непривычного ощущения в затылке.

Оно было очень странным и напоминало зуд, хотя и не было им. Сначала садовник чувствовал в затылке небольшое тепло, а затем оно стало усиливаться и превратилось в острую режущую боль, как будто его ужалило какое-то насекомое. Но, проведя по затылку свободной рукой, он ничего не обнаружил.

Он продолжил подогревать энергометом почву под хемиборами, а ощущение жжения в затылке становилось все сильнее, пока не превратилось в жестокую боль, как будто луч оружия, подобного тому, которое он держал в руках, сосредоточился в крохотной точке на его голове и пробивает себе путь через…

— Териакс? — позвал он, чувствуя, что качается и чуть не падает.

— Дядя? Ты нездоров?

Мальчик протянул руку, чтобы поддержать его, но Дьюмафис Моул отстранил племянника. Он теперь почувствовал иную, внутреннюю боль, боль души, выражавшуюся в потрясшем все его существо сознании несчастья. Это было ощущение его собственной непригодности ни к чему, осознание того, что он всю жизнь не справлялся со своими обязанностями, что по его вине должен погибнуть сад.

Как странно, подумал он. Я всегда так старался…

Но не мог никак избавиться от чувства позора, которое завладело его душой. Оно заполнило сознание садовника целиком; он проваливался, как в темную глубокую яму, в пропасть вины.

— Дядя? — услышал он откуда-то издалека голос мальчика. — Дядя, мне кажется, что так ты можешь сжечь…

— Молчи! — прикрикнул он. — Не мешай!

Да, он совершенно ясно видел, насколько плохо справлялся со своей работой. Сад был безнадежно наполнен голодными врагами. Повсюду скрывались вредители всех видов: червецы, тля, корневой грибок, клещи, нематоды, ржавая гниль, бледная гниль, листовертки, щитовки, существа, отгрызающие листья, существа, подгрызающие стебли, существа, сосущие соки, существа, гнездящиеся под корой. Огромные рои мух, тучи комаров, армии жуков, легионы червей. Грозный звук миллиардов крошечных грызущих челюстей взревел в его ушах. Повсюду, куда только падал его взгляд, он видел все новых и новых вредителей, их становилось все больше и больше, они откладывали яички, формировали коконы, готовясь выпустить в свет миллионы новых прожорливых хищников. И во всем этом был виноват он, он один…

Их всех необходимо сжечь!

— Дядя?!

Сжечь! Сжечь!

Дьюмафис Моул перевел регулятор энергомета на более высокий уровень, а затем на самый верхний. Ядовито-розовый луч прошелся по клумбе с хемиборами. Сжечь! Тогда не останется ни одного химмуса! Он быстро переходил от ряда к ряда, от клумбы к клумбе, от террасы к террасе. Над свежими кучами золы поднимались, все густея, спирали жирного синего дыма. Стволы деревьев обугливались и сверкали огненными шрамами. Лианы, дергаясь, сворачивались в безобразные угловатые петли.

У него было много работы. Он должен очистить сад, полностью, не откладывая ни на час, ни на минуту. Он будет работать весь день и, если понадобится, всю ночь до самого рассвета. Как иначе он мог справиться с невыносимым бременем вины, которая достигала глубочайших закоулков его души?

Он шел все дальше и дальше, поджигая, уничтожая все, что его окружало. Каждый его шаг вздымал в небо тучи пепла. Утреннее солнце закрыл черный туман. Резкий запах паленого резал ноздри. Ошеломленный, ничего не понимающий мальчик брел следом.

— Дьюмафис Моул, вы сошли с ума! — яростно прокричал кто-то с верхней террасы. — Прекратите! Немедленно прекратите!

— Я должен, — не оборачиваясь, крикнул он в ответ. — Этот сад — мой позор. Я не справился со своими обязанностями.

Вокруг уже летели бесчисленные искры. Деревья цвели ярким бурным пламенем. Тут и там огромные пылающие столбы валились наземь и, окутанные дымным огнем, рушились на нижнюю террасу. Дьюмафис Моул знал, что причиняет саду некоторый ущерб, но ведь это не могло идти ни в какое сравнение с той бедой, причиной которой служили насекомые, животные и болезни. Это был необходимый ущерб, очистительный ущерб. Только огонь мог очистить этот сад — и смыть его позор…

Он шел все дальше и дальше, миновал парк аллюайлей и бутылочных деревьев и углубился в аккуратные заросли навиндомбовых кустов. За его спиной поднималось облако темного дыма, в котором метались тускло-красные искры. Он рубил лучом энергомета, беспорядочно переводя его из стороны в сторону. Деревья рушились и вблизи от него, и вдали. Огромные ветви с мягкими вздохами падали с деревьев, у которых выгорала середина, а прочная кора все еще держалась; падали легко и замедленно, как будто все происходило во сне. Пепел хрустел под ногами. Он покрывал землю толстым мягким черным слоем и от порывов горячего ветра взвивался вверх удушливыми клубами. Небо сквозь дым казалось багровым. Внизу царил полумрак, в котором играли багряные отблески. Садовник больше не чувствовал боли в черепе, больше не чувствовал ни вины, ни своего позора, а одну лишь радость оттого, что ему это удалось: он достиг триумфа, восстановил чистоту того, что стало нечистым, превозмог отрицание отрицанием.

Совсем рядом, за спиной, он услышал яростные крики.

Обернулся. Увидел ошеломленные лица, выпученные в гневе и испуге глаза.

— Видите? — гордо спросил он. — Смотрите, насколько теперь лучше.

— Что вы наделали, Дьюмафис Моул?!

Люди кинулись к нему прямо через огонь, по горящим клумбам. Схватили его за руки. Повалили наземь, связали по рукам и ногам, а он все время роптал и пытался объяснить, что работа не окончена, что еще много нужно сделать, что ему нельзя отдыхать, пока он не спасет весь сад от вредителей.

5

По Замковой горе и далее по просторам Алханроэля начала распространяться новость: старый понтифекс Конфалюм умер, лорд Престимион переехал в Лабиринт, чтобы занять старший трон, новым короналем станет принц Деккерет Норморкский. Уже достали из кладовых и выставили на всеобщее обозрение портреты последнего понтифекса, украсив их желтыми траурными лентами: Конфалюм — энергичный молодой лорд с блестящими внимательными глазами и густой шапкой каштановых волос, Конфалюм — любимый седовласый корональ, старик Конфалюм — понтифекс двух последних десятилетий; годилось любое изображение, которое удавалось найти. Скоро повсюду появятся портреты нового лорда — Деккерета; они будут выставлены на каждой стене, в каждом окне, и рядом с ними будут находиться изображения бывшего лорда, Престимиона, теперь понтифекса Престимиона, одетого в алые с черным одежды, являвшиеся атрибутом его недавно обретенного высокого титула.

Повсюду начались приготовления к большим торжествам: фестивалям, парадам, фейерверкам, турнирам. Предстоял всемирный радостный праздник. Современный Маджипур давно уже не видел выхода на сцену нового короналя.

На всем протяжении истории Маджипура — а она исчислялась тринадцатью тысячами лет — такие события, как смерть понтифекса и воцарение в обеих столицах новых властителей, обычно случались лишь два или три раза за человеческую жизнь. Но в последний век перемены правления происходили значительно реже, чем когда-либо. Конфалюм был понтифексом в течение двадцати последних лет, а до того — сорок три года короналем. Так что с тех пор, как понтифекс Гобриас опочил, уступив свое место молодому лихому Пранкипину, который выбрал своим короналем принца Конфалюма, прошло уже более шестидесяти лет, и помнивших тот день осталось на свете очень немного. Пранкипин, ушедший к Источнику Всего Сущего уже двадцать с лишним лет назад, являл собой теперь всего лишь имя для миллиардов молодых людей, появившихся на свет во время понтифексата Конфалюма.

Новый властелин Деккерет не был широко известен за пределами Замка — редко бывало так, чтобы имя нового короналя было на слуху, — тем не менее все доподлинно знали, что это близкий и доверенный человек лорда Престимиона, и это уже было очень хорошо. Лорд Престимион, как и его предшественник лорд Конфалюм, был очень популярным короналем, и весь Маджипур верил, что он мудро и удачно выбрал себе преемника.

Очень многие знали, что Деккерет происходит из простой семьи, родился и жил в Норморке и впервые обратил на себя внимание лорда Престимиона, сорвав попытку покушения на жизнь короналя, случившуюся в самом начале его царствования. Это было довольно необычно — простолюдин, выбранный в коронали, — но такое все же случалось хотя бы однажды в каждые несколько сотен лет. Знали, что Деккерет был человеком крепким и красивым, внушительного роста, с властным выражением лица. Те, кому приходилось иметь с ним дело во время путешествий по миру, которые он совершал как объявленный наследник Престимиона, обнаружили, что он был добрым, прямым, легким в общении и обладал открытой и щедрой душой. Ну а главное — каким он окажется короналем, все узнают довольно скоро. Престимион, будучи королем, часто покидал Гору и посещал ближние и дальние города. Вероятно, от Деккерета следовало ожидать того же самого.

В городе Эртсуд-Гранд, находившемся посередине склона Замковой горы, хранители Летнего дворца начали подготовку к первому визиту нового короналя в его выездную резиденцию, которую вообще-то и так постоянно держали в полной готовности.

Там вели разговоры, главным образом, о том, на что надеялись. В Эртсуд-Гранде, девятимиллионном городе, входившем в кольцо так называемых Сторожевых Городов, коронали уже на протяжении многих столетий держали выездную резиденцию, в которой часто и подолгу с удовольствием жили. Однако последним, кто регулярно пользовался прекрасной обителью, неизменно готовой встретить своего высокого хозяина, был лорд Гобриас, вступивший на трон почти девяносто лет тому назад. Лорд Пранкипин за двадцать лет царствования посетил Летний дворец не более полудюжины раз. Лорд Конфалюм, обитавший на Горе вдвое дольше, побывал там всего лишь два раза. Что касается лорда Престимиона, то он вообще ни разу не навестил Эртсуд-Гранд и, казалось, вовсе не знал о существовании Летнего дворца.

Тем не менее, это был прекрасный дворец в прекрасном городе Эртсуд-Гранд был известен как «город восьми тысяч мостов», хотя его обитатели всегда скромно говорили восхищенным приезжим «Конечно, это преувеличение Мостов у нас всего лишь семьсот или восемьсот». Город был построен чуть выше места слияния множества рек и речек, сбегавших с отрогов Горы. Протекая через него, они чуть ниже соединялись друг с другом, образовывая полноводный Хайн, одну из шести крупных рек, стекавших с Замковой горы на равнину.

Различные районы Эртсуд-Гранда соединялись между собой сетью каналов; благодаря этому по всему городу можно было проплыть на лодке. А все главные каналы сходились к Центральному рынку — он на самом деле находился не в центре, а в восточной части города. Там, на гигантской, вымощенной булыжником площади, окаймленной высокими белокаменными барьерами, покупались и продавались лучшие товары, доставлявшиеся из ближних и дальних концов Маджипура. Там торговали мясом необычных животных и невиданными рыбами, экзотическими специями, нежными мехами из холодных северных частей Зимроэля, зелеными жемчугами тропического Родамаунтского архипелага, прозрачными топазами, которые добывались только по ночам в Зебергеде, винами, изготовленными в сотнях различных областей, мелкими животными и диковинными насекомыми, которых обитатели Эртсуд-Гранда любили держать в своих домах, и многим, многим другим.

Чтобы снабдить западную часть столь же притягательным местом, каким на восточной стороне являлся Центральный рынок, древние строители Эртсуд-Гранда объединили друг с другом добрых полдюжины внушительных рек, в результате чего образовался приличных размеров водоем, неизменно называвшийся Большим озером. Это была идеальная окружность десять миль длиной, с сапфирово-синей водой, вспыхивавшей под лучами полуденного солнца, подобно гигантскому зеркалу. Все его берега были сплошь застроены дворцами и особняками богатых торговцев, городской знати, гостиницами и пансионами и спортивными сооружениями Между этими зданиями целыми днями сновали взад и вперед лодки и плоскодонные суденышки самого причудливого облика, раскрашенные в яркие цвета

Летний дворец, с любовью выстроенный лордом Кассарном — если бы не эта постройка, он был бы уже давно и прочно забыт, — располагался на большом искусственном острове точно в середине Большого озера Это были фактически два дворца, один в другом внешний, сделанный из розового мрамора, и внутренний, целиком выстроенный из бамбуковых стеблей.

Мраморный дворец представлял собой нечто наподобие монолитной стены, пригодной для жилья ряд соединенных между собой павильонов с крышами, подпертыми инкрустированными золотом и лазуритом изящными колоннами, с множеством отдельных покоев, аркад, пиршественных залов и внутренних дворов. Просторные и полные света комнаты для гостей — их там было бесчисленное количество — украшали причудливые фрески с эпизодами из жизни короналей давно минувших времен Некогда коронали, стремясь уйти от утомительной рутины своих постоянных обязанностей, приезжали сюда из Замка на летние сезоны вместе с двором и устраивали роскошные пиры для принцев и герцогов, знатного дворянства городов Горы и приезжавших с визитами сановников.

Внутри этого мраморного кольца, обегавшего весь периметр острова, находился обширный парк, где гуляли на свободе различные животные: гибизонги, плаары, сембоки, димильоны, робкие изящные билантуны, легконогие гамбулоны со спирально завитыми рогами, маленькие пушистые крефты, похожие на ожившие пуховые шары с задорно торчащими вверх хвостами, и стадо из пятидесяти белых кибрилов с красными глазами, сверкающими на широких лбах подобно огромным рубинам. А в самом сердце парка находился собственно Летний дворец — личное обиталище короналей.

Это здание было с изумительным изяществом выстроено из крепкого черного сиппульгарского бамбука, стебли которого по прочности почти не уступали железу. Все бамбуковые бревна имели шесть дюймов в диаметре, двадцать футов в длину, были позолочены и скреплены между собой шелковыми шнурами. Нигде не было ни одного гвоздя или какой-либо иной металлической скрепы. Крышу, сделанную из связок сиппульгарского тростника, ежегодно покрывали алым соком дерева грифафа, надежно защищавшим от осадков, а также гниения, плесени и других напастей, угрожающих постройкам. Внутри крышу поддерживали колонны из связанных по три бамбуковых бревен; каждая из них была украшена эмблемой с изображением темно-красного морского дракона.

Летний дворец стоял на небольшом пригорке, возвышавшемся над всем островом, благодаря чему перед короналем открывался вид на дальний берег Большого озера Дом было так искусно выстроен, что можно было всего лишь за один день разобрать его и развернуть в ином направлении — если короналю вдруг надоест вид из спальни и он захочет обратить взор на что-нибудь другое Тем, кому в последние годы разрешали осмотреть дворец — посещавшим город герцогам и графам, членам семейств прежних короналей, важным промышленникам, прибывавшим в Эртсуд-Гранд во главе торговых делегаций, — обязательно рассказывали об этой особенности постройки. В дни лорда Кассарна, утверждала история, дворец разбирали и собирали наново каждый год перед приездом корона-ля в Эртсуд-Гранд на летний отдых. Иногда, если короналю такое почему-то приходило в голову, дворец разбирали и собирали еще чаще Однако никто не мог достаточно точно сказать, когда его разбирали в последний раз.

Хотя посещения короналями Летнего дворца уже давно стали редкими и необычными событиями, а на протяжении последних тридцати пяти лет туда вообще не ступала нога ни одного короналя, городской совет Эртсуд-Гранда сохранял оба здания — мраморный дворец-стену и дворец из бамбука — в неизменной готовности к любому самому неожиданному прибытию его высочества. Ответственность за это была возложена на хранителя, громко именуемого главным распорядителем дворцов, имевшего постоянный штат из двадцати человек, которые подметали полы, вытирали пыль с картин и статуй, подстригали кусты, кормили парковых животных, ремонтировали то, что в этом нуждалось, и каждую неделю стелили свежее белье на кровати во всех бесчисленных комнатах.

Должность главного распорядителя была наследственной Последние пятьсот лет ею кормился род Эрувина Семивинвора, который был близким родственником известного в старину мэра Эртсуд-Гранда. Нынешний главный распорядитель Гопах Семивинвор, четвертый носитель этого имени, занимал пост в течение почти половины столетия, так что ему выпала честь приветствовать лорда Конфалюма во время второго из двух его посещений Летнего дворца.

Тот визит, продолжавшийся четыре дня, был звездным часом в жизни Гопаха Семивинвора. Спустя годы он снова и снова в мыслях переживал те события: как он приветствовал короналя и его жену леди Роксивейл, когда они сошли с королевской барки, как он сопровождал их через внешний мраморный дворец и парк до бамбукового дворца, как он открыл для них вино и лично поднес первую перемену блюд к обеду, а затем оставил их вдвоем в роскошных королевских покоях. Вскоре после этого широко разошелся слух о том, что брак короналя претерпел очень неприятные и необратимые изменения. Гопах Семивинвор был убежден, что лорд Конфалюм и леди Роксивейл приезжали в Эртсуд-Гранд в попытке восстановить семейное согласие, и всегда считал, что такое согласие действительно имело место в течение тех четырех дней, несмотря даже на то, что все последующие сведения говорили об обратном.

В течение оставшихся лет правления лорда Конфалюма и всего срока царствования лорда Престимиона Гопах Семивинвор неизменно жил ожиданием следующего королевского посещения. Он поднимался каждое утро на рассвете — главный распорядитель жил в небольшом доме, находившемся в тихом уголке парка, — и обходил комнату за комнатой внешний дворец, а затем внутренний, составляя для своих подчиненных длинный список работ, которые необходимо было осуществить перед прибытием короналя и его двора. И то, что венценосный хозяин дворца все не приезжал и не приезжал, служило для него вечным источником великого разочарования. Но, невзирая ни на что, осмотры продолжались; невзирая ни на что, ежегодно возобновлялось лаковое покрытие бамбуковой крыши; невзирая ни на что, каменные полы внешнего дворца были отполированы так, что в них можно было смотреться, как в зеркало, а все мраморные блоки и швы между ними в стенах проверены. Гопаху Семивинвору было уже восемьдесят лет. Но он не собирался умереть, не сыграв еще раз роли хозяина, принимающего короналя в Летнем дворце Эртсуд-Гранда.

Когда новость о том, что на королевский трон вот-вот взойдет принц Деккерет, достигла слуха Гопаха Семивинвора, первым его побуждением было проконсультироваться с магами насчет того, велика ли вероятность посещения Летнего дворца новым короналем.

Как и многие люди эпохи понтифекса Пранкипина и короналя лорда Конфалюма, Гопах Семивинвор питал глубокую веру в способности предсказателей доподлинно провидеть будущее. В Триггойне — этот город, являвшийся оплотом волшебства на Маджипуре, находился на самом севере Алханроэля и был отделен от мира великой безжизненной пустыней Валмамбра — существовала особая школа чародеев, известная под названием Поклоняющихся Четырем Именам, которой главный распорядитель оказывал постоянную материальную поддержку. Сравнительно недавно эта школа обрела множество последователей в Эртсуд-Гранде и нескольких соседних городах Горы.

Гопах Семивинвор покровительствовал высоченному, сверхъестественно бледному волшебнику этой школы, которого звали Добранда Телк Он казался еще слишком молодым для того, чтобы полноправно практиковать по своей специальности, однако холодная сила его взгляда позволяла понять, что этот человек полностью уверен в себе и своих возможностях.

— Скоро ли корональ прибудет в Летний дворец? — спросил Гопах Семивинвор.

Добранда Телк на мгновение закрыл свои блестящие глаза. А когда раскрыл их, то Гопаху Семивинвору показалось, что они заглянули в самую глубину его души.

— Совершенно ясно, что прибудет, — сказал маг. — Но лишь в том случае, если дворец пребывает в хорошем состоянии и соответствует тому, что он рассчитывает увидеть.

Гопах Семивинвор знал, что, пока он отвечает за дворец, ничего иного быть просто не может. И ощутил такой мощный прилив радости, что на мгновение испугался, как бы его грудь не разорвалась.

— Скажите мне, — он положил золотой реал на поднос, лежавший на столе волшебника, а затем, немного подумав, добавил еще монету в пять крон, — что конкретно мне следует сделать, чтобы гарантированно обеспечить полный комфорт лорду Деккерету, когда он приедет в Летний дворец?

Добранда Телк смешал цветные порошки, которые использовал для предсказаний. Он снова закрыл глаза и пробормотал Имена. Произнес Пять Слов. Затем растер порошки в руках, еще раз произнес Имена, а затем Три Слова, Которые Не Могут Быть Записаны. Когда же он вновь вперил взгляд в Гопаха Семивинвора, его глаза казались твердыми, как два сверла, которыми бурят камень.

— Нужно прежде всего учесть одну вещь. Вы должны проследить, чтобы ложе короналя располагалось в должных взаимоотношениях с мощными звездами Ториусом и Ксавиалом. Вы способны различить эти звезды на небе?

— Конечно. Но как я смогу узнать, какое положение является наилучшим?

— Это вы узнаете из снов, — ответил Добранда Телк.

— Вы хотите сказать, что мне будет послание?

— Да, это может проявиться и в такой форме, — объявил маг, и по особой холодности его тона Гопах Семивинвор понял, что консультация закончена.

За всю свою долгую жизнь Гопах Семивинвор три раза получал послания от Хозяйки Острова Сна или, по крайней мере, он верил, что это были послания. В этих снах перед ним являлся лик благой Хозяйки и слышались слова, заверявшие его в том, что его жизненный путь проходит в верном направлении. Ни в одном из этих трех сновидений не содержалось никаких советов насчет того, как использовать увиденное практически; после них оставалось лишь ощущение тепла, покоя и умиротворенности. Но той ночью, готовясь отойти ко сну, старик опустился на колени и попросил Хозяйку облагодетельствовать его четвертым посланием, тем, в котором ему откроется, как наилучшим возможным образом угодить новому короналю.

И действительно, спустя лишь немного времени после того, как Гопах Семивинвор отдался сну, он ощутил в голове незнакомое тепло, которое расценил как предзнаменование послания. Он лежал совершенно неподвижно, расслабившись, в том состоянии, которое освоил еще ребенком, — оно было необходимо для того, чтобы сознание спящего оказалось полностью поглощено сном и в то же время было готово воспринять любое указание, которое могло прийти со сновидением.

Правда, нынешнее послание несколько отличалось от предыдущих. Прикосновение к его сознанию не было мягким и ласкающим. Он почувствовал контакт, определенно, контакт с чем-то внешним, но полностью лишенный нежности. Давление изнутри на его череп было куда сильнее, чем прежде, оно было даже болезненным; воздух, окружавший спящее тело, казалось, внезапно сделался холодным; Гопах Семивинвор не ощущал ни намека на тот покой и умиротворенность, которые, по его твердому убеждению, непременно должны овладевать сознанием после соприкосновения с благой волей Хозяйки. И все же он продолжал непроизвольно поддерживать восприимчивость к тому, что должно было последовать, держал разум открытым и позволил ему оказаться захлестнутым осознанием…

Чего?

Прерывности. Неравенства. Несовместимости. Неправильности.

Да, неправильности. Мощным осознанием того, что связи мира распадаются, что оси, на которых вращается космос, перекошены и искривлены, что врата ужаса распахнуты настежь и через них изливается черный поток хаоса.

Затем Гопах Семивинвор пробудился и сел, крепко обхватив свое хилое тело трясущимися руками. Он весь покрылся потом, его била дрожь, и дух его настолько ослаб, что он даже усомнился в том, что последние мгновения действительно имели место. Но постепенно он стал понемногу успокаиваться. А в мозгу все еще ощущалось странное давление, как будто что-то давило там извне, и это давление сопровождалось тревожным, даже пугающим чувством.

Потом прошло немного времени, и к нему начала возвращаться ясность мысли; душа ощутила некоторое облегчение, а с ним пришла и убежденность в том, что он понял смысл слов оракула: «Вы должны проследить, чтобы ложе короналя располагалось в должных взаимоотношениях с мощными звездами Ториусом и Ксавиалом». Ну конечно же, нынешняя конфигурация бамбукового дворца была негодной, неудачно выбранной, лишенной гармонии с движением космоса. Ну что ж. Здание было изначально спроектировано так, чтобы его можно было разобрать и вновь собрать, изменив оси конструкции. Именно это он должен сделать. Дворец необходимо повернуть на фундаменте.

То, что дворец не демонтировался и не перемещался на протяжении уже нескольких сотен, а может быть, и целой тысячи лет, обеспокоило главного распорядителя не больше чем разве что на мгновение. Правда, негромкий голос благоразумия где-то в глубине его рассудка напомнил, что дело может оказаться труднее, чем он предполагал, однако результатом этого смиренного возражения явилось еще более настойчивое стремление выполнить эту работу Стариком овладела отчаянная поспешность. Слова мага и тревожный сон многократно усилили его решимость; он во исполнение своих прямых обязанностей должен был привести дворец в полную готовность и не терять ни дня, ни часа. В этом он не имел ни малейшего сомнения. Сомнению просто не могло быть никакого места в том деле, которое он обязан был совершить

Его также нисколько не волновало, что он понятия не имел о том, какая ориентация здания окажется более благоприятной, чем нынешняя. Дворец следует переставить — вот что совершенно ясно. Если этого не сделать, то корональ не приедет. А у него были все основания верить, что он поймет, какое выбрать положение, после того, как приступит к работе. Он был главным распорядителем дворцов, был им почти пятьдесят лет; следовательно, его главной, нет, единственной обязанностью было заботиться об этом замечательном здании и всегда держать его в полной готовности для использования помазанным короналем. Можно было даже сказать, что судьба выбрала его, чтобы исполнить это необычное важнейшее задание. И он был уверен, что исполнит его правильно.