На дальнем бомбардировщике (Записки штурмана)

      9
      Немцы напирают на Москву. Все подмосковные аэродромы забиты самолётами. Они летают день и ночь, сдерживая натиск врага. На аэродромах тесно. Поэтому нам приказано летать на бомбардировку с аэродрома базирования.
      О том, какой это был аэродром, я уже рассказывал. Если бы в мирное время у лётчика отказал мотор, он, наверное, распрощался бы с жизнью при мысли о посадке на таком поле. А сейчас это аэродром, причём аэродром мощных сверхдальних бомбардировщиков.
      Лётное поле немедленно принялись ровнять и готовить для взлёта тяжёлых кораблей с полной бомбовой загрузкой.
      В густом лесу, вблизи стоянки самолётов, экипажи роют землянки, рубят лес. У каждого экипажа свой "архитектор". Нашу землянку спроектировал техник Вагин так, что единственное окно и то выходило на север. В землянке было и днём темно.
      У самолётов день и ночь кипит работа - идёт беспрерывное изучение и освоение сложной материальной части. На людей напала какая-то горячка. В столовой на скорую руку поедят - и бегом к самолёту, урывками соснут часок-другой - и снова за работу. А работы у каждого экипажа очень много. Нужно так подготовиться, чтобы не только ни один вылет не был сорван (об этом не могло быть и речи), но чтобы вылетать точно в намеченное время.
      Незаметно подкралась осень. Раскис мягкий аэродром, залило водой с таким трудом построенные землянки.
      Низкие свинцовые тучи нависли над полем. Круглые сутки идёт густой дождь.
      Временами, днём, за облаками уныло гудит немецкий самолёт. Изредка бросит он по одной бомбе, пытаясь попасть в железнодорожный мост вблизи нашего аэродрома. На наших самолётах дежурят пушкари-стрелки, готовые отразить огнём самолётных пушек нападение на наш аэродром.
      Через поля, леса, а то и через наш аэродром, тяжело ступая по грязи, медленно идут на восток большие стада скота. Движутся телеги, нагружённые всяким домашним скарбом. С узлами на плечах проходят женщины, дети и старики.
      Душа места не находила - тяготило вынужденное бездействие из-за погоды. Злость душила и в горле комом стояла. Всё сделано, проверено и ещё раз переделано. Всё предусмотрено, приспособлено и учтено до мелочей. А главное, всё то, что нас ожидает, так продумано и много раз внутри себя пережито, что, казалось, никакая неожиданность не могла застать нас врасплох.
      Настроение было такое, что ничто нас не могло остановить: ни раскисший аэродром, ни свинцовые тучи, тяжело нависшие над лесом, ни моросящий нудный осенний дождь. Только боевые полёты могли удовлетворить наши души.
      Последняя декада октября.
      По всем признакам погода идёт на улучшение. Хотя на аэродроме всё ещё сыро и грязно, но дождя нет, и сквозь облака временами пробиваются лучи осеннего солнца.
      Команды можно ждать с часу на час. Техники не слезают с кораблей. Готовы все приспособления для подвески бомб. Готовы машины, готовы люди.
      10
      Немцы вбивают клинья в нашу оборону и глубокими обходными маневрами пытаются взять Москву в гигантские клещи. Орёл пал. Нам приказано ударить по правой клешне краба, стремящегося произвести обхват Москвы с юга, и воспрепятствовать продвижению скопившихся у Орла танковых соединений противника, готовых к броску на северо-восток.
      Долгому, томительному ожиданию пришёл конец.
      Нас вызывают на командный пункт. Зачитан приказ, проложен маршрут, намечены пункты и объекты бомбометания. Лица у всех серьёзные и даже какие-то торжественные. Ни шуток, ни улыбок, ни весёлых реплик.
      - Невозможно дать советы на все случаи, с которыми вы можете встретиться в пути и над целью, - сказал нам на прощанье полковник Лебедев. - Помните лишь одно: бросая бомбы на танки в Орле, вы защищаете Москву, спасаете Россию.
      Впервые наши жёны были свидетельницами боевого вылета мужей. В глазах их была полная растерянность. Они чувствовали, что мы уже не принадлежим им, что сейчас нет ни мужей, ни жён, что все воины, что они тоже воюют вместе с нами.
      Сотни раз до войны они провожали нас в полёты, в экспедиции, сотни раз при проводах они находили нужные слова. А здесь... Ничего из привычных слов не скажешь. Разве можно сказать: "береги себя", "почаще пиши", "береги здоровье" и т. д.
      И стояли они в толпе провожающих с сухими глазами, с застывшей улыбкой и смотрели на нас, уже живших только полётом, бомбами, пожарами, взрывами и слившихся в одно с большой сложной машиной, которую мы должны сейчас поднять в воздух и повести в бой на защиту всех советских людей...
      Командир полка направился на старт провожать самолёты в полёт.
      Машина остановилась возле группы провожающих.
      - Подумаешь, не видели самолёта, - раздался раздражённый голос полковника Лебедева. - Пора привыкнуть к войне. А жён чтобы я и близко не видел возле машин! Мало заботы вашим мужьям, так ещё и вы здесь. Марш в штаб! Из окон смотрите.
      И, сердито захлопнув дверцу машины, поехал на старт.
      Выстрел - взвивается ракета. Разом запущены моторы. Лес зашевелился, листья зашуршали, воздух наполнился равномерным рокотом работающих на малом газу моторов.
      Зелёная ракета - рокот усиливается. Над лесом будто буря поднялась. Летят мокрые жёлтые листья. Тяжело переваливаясь, медленно плывут корабли к автомашине, откуда по взмаху флажка полковника один за другим, отрываясь от поля, уходят в сторону заходящего солнца.
      Наша машина стоит рядом с командиром полка. Очередной перед нами самолёт взлетает неудачно, сильно прыгает и сбивается с прямого направления.. У полковника Лебедева рука с поднятым красным флажком застывает. Кажется, конца взлёту не будет. Машина прыгает всё сильнее. Лебедев не выдерживает и, отворачивая от неё глаза, смотрит на наш самолёт. Наконец, машина всё же отрывается.
      Наша очередь. Водопьянов поднимает Левую руку, прося разрешения начать взлёт. Быстро взглянув на злополучный самолёт и с облегчением вздохнув, Лебедев машет белым флажком - взлёт разрешён.
      И когда уже машина сдвинулась с места, Лебедев, грозясь кулаком, напоминает нашим лётчикам, что взлетать надо по прямой, указанной его флажком.
      - Ну, Мосалев, держи газы, да помогай выдерживать направление. Сейчас начнём прыгать, - раздался спокойный голос Водопьянова.
      - Ничего, Михаил Васильевич, оторвёмся, как боги, - ответил тонким голосом Мосалев.
      Вопреки ожиданиям, наш самолёт оторвался сносно - я ни разу не стукнулся ни головой, ни другими частями тела о многочисленные твёрдые предметы, заполнившие мою кабину.
      Оторвавшись так легко, мы сразу же пожалели, что не взяли полной бомбовой нагрузки, и здесь же решили, что в следующий вылет можно будет нагрузку увеличить.
      Растянувшись цепочкой, по одному, шли тяжёлые корабли помогать рубить правую клешню немцев, занесённую над Москвой.
      Самолёты шли на юго-запад. Они как бы старались догнать уходившее солнце, при свете которого так просто и легко выдерживать заданный маршрут. Но не суждено современным самолётам нагонять солнце. Опускаясь всё ниже, солнце скрылось за горизонтом. Густые сумерки окутали землю чёрным покрывалом.
      В середине маршрута под самолётом появились плотные ровные облака, скрывшие от нас землю. По расчётам и измерениям, сделанным еще при видимости земли, корабль уверенно идёт к цели. Только бы облаков над целью не было! Хорошо будет, если сегодня прогноз наших синоптиков оправдается. Они обещали в районе цели безоблачную погоду.
      Над нами тёмное небо, усеянное крупными мерцающими звёздами. На большой высоте они как-то непривычно, по-новому выглядят.
      Под нами чёрная земля с кострами, пожарами, разноцветными ракетами.
      Над Тулой и Мценском - зенитная канонада и густой лес прожекторов.
      В Орле бушуют пожары. Полдесятка прожекторов шарит по небу. Вялая зенитная стрельба.
      - Ну как, Саша, откуда будем заходить? - спрашивает Водопьянов.
      - Спускайся пониже, да заходи с юга.
      Выключив свет, приникаю к прицелу и, напрягая зрение до боли, смотрю вниз. В реке отражаются огни береговых пожаров и вырисовываются контуры города. Лучи прожекторов перекрещиваются где-то близко от нас. Красные разрывы зенитных снарядов заносят в кабину запах пороха.
      Короткие команды лётчику довернуть самолёт. Открыты бомболюки. Палец на кнопке бомбосбрасывателя. Лёгкое нажатие - и три тонны бомб полетят вниз... Но куда? Я не ясно вижу точку прицеливания. Мне жарко... Термометр показывает минус двадцать пять. В самолёте напряжённая тишина...
      Вертикально под нами проходит район цели, и я только теперь вижу точку, на которую должен сбросить бомбы.
      Снимаю палец с боевой кнопки.
      - Не вышло на этот раз. Плохо цель видна. Надо снизиться ещё на пару тысяч метров, - говорю я, обращаясь к Водопьянову.
      - Сбить могут нас на такой высоте, - раздаётся нервный голос борттехника.
      - Ничего, не собьют, штурман прав, нечего зря бомбы бросать, - говорит Водопьянов. - Разворачивай, Мосалев, вправо со снижением.
      - Есть, вправо снижаться, - ответил Мосалев и, заложив глубокий вираж, повёл машину на снижение.
      Удивительно, как у такого маленького человека громадная машина становилась лёгкой и послушной.
      Сделаны перерасчёты угла прицеливания на новую высоту. Заходим с юга. Река выделяется ярче. Контуры города вырисовываются резче.
      - Ну как, Саша, теперь лучше видно? - спрашивает Водопьянов.
      - Теперь в самый раз. Сейчас сбросим. Прожектор лазит возле нас, вот-вот вцепится в самолёт и спутает все наши замыслы.
      - Вот, чорт, шляется здесь рядом, - бурчит про себя Водопьянов.
      Поймав в прицел нужную точку на земле, с силой нажимаю боевую кнопку и с облегчением наблюдаю, как из живота самолёта отделяются чёрные бомбы и скрываются в темноте.
      Прожектор вцепился в самолёт и цепко его держит. Но меня это мало беспокоит. Главное сделано - бомбы сброшены туда, куда нужно.
      - Готово, Михаил Васильевич, сбросил, - говорю я. - Теперь отцепляйтесь от прожектора, да пойдём домой.
      - Мосалев, давай покруче заворачивай вправо, а я посмотрю, куда бомбы упали, - сказал Водопьянов.
      - Хорошо бомбы упали, товарищ командир, - закричали в один голос наши стрелки. - Вот смотрите, горит слева. Это наш пожар.
      Мосалеву очень быстро удалось оторваться от прожектора. Облака надёжно скрыли нас от враждебных глаз.
      Я спокойно занялся делами, обычными для штурмана после бомбометания: закрыл люки, записал время бомбометания и отхода от цели, привёл в нейтральное положение все рычаги и приборы бомбосбрасывателя и навёл порядок в кабине.
      На курс самолёта, которым мы уходили от цели, я и внимания не обратил опыта тогда было у меня ещё мало.
      Мосалев же при уходе от прожектора увлёкся виражами и за курсом тоже не следил. И неожиданно для всех вокруг самолёта стали рваться зенитные снаряды, да так густо, что на секунду возникла мысль: "Вот тут-то в нас, наверное, уж попадут".
      Одного взгляда на карту было достаточно, чтобы понять, что мы здорово отклонились влево и попали под жестокий обстрел ПВО в запретной для нас зоне.
      - Вправо девяносто, - резко подал я команду лётчикам, - Мосалев, чего так далеко влево взял, почему курса не выдерживаешь?
      - Да кто его знает, вроде прямо держал, - оправдывается Мосалев.
      - А кто это так стреляет? - спросил Водопьянов.
      - Наши стреляют, - ответил я.
      - А здорово стреляют, если бы не облака, то, пожалуй, нам бы досталось, - сказал Водопьянов.
      Мосалев, исправляя ошибку, загнул крутой вираж - уходил от зениток на линию своего маршрута.
      Чувствуя за собой вину, я внутренне поклялся быть в дальнейшем осторожнее и ни при каких обстоятельствах не забывать своих обязанностей. Хорошо ещё, что под нами были сплошные облака.
      Исправили курс. Вышли на линию заданного пути и вскоре были далеко и от пожаров и от зенитного огня.
      Где-то в середине маршрута оборвались облака. Темнота жуткая. Идём со снижением. Лётчики проявляют явное беспокойство. Они ничего не видят ни впереди себя, ни под собой.
      Высота тысяча метров. От близости земли темнота кажется ещё гуще. Ни одного огонька, ни одного светового пятнышка, никаких контуров, хотя бы самых неясных. И сколько экипаж ни напрягал зрение - ничего не видно.
      В темноте циферблаты многочисленных приборов ярко светятся фосфорическим светом. Дрожат стрелки приборов. Зажигаю в кабине свет и занимаюсь прокладкой и поправкой пути на карте по показаниям приборов. По расчётному месту выходит, что можно уже использовать маломощную радиостанцию своего аэродрома. Включаю радиополукомпас и по маленькой стрелке индикатора исправляю курс.
      - Прилетим благополучно домой, буду просить, чтобы разрешили летать I днём, - говорит Водопьянов. - Саша, ты там видишь что-нибудь?
      - Вижу, Михаил Васильевич. Мы идём прямо на аэродром и скоро будем дома.
      - Где ты видишь?
      - Да вот по всем своим приборам вижу.
      - Ну это всё не то. Прибор прибором, а глаза всё же лучше. Вот испортись у тебя прибор, что будешь делать, куда лететь, где садиться? Нет, завтра же полетим днём бомбить. Летали же мы с тобой в сороковом году бомбить белофиннов среди бела дня, и всё обошлось благополучно. Борттехники, чтобы завтра же с утра корабль был готов для дневного полёта.
      - Впереди вижу прожектор, - крикнул Мосалев.
      - Это на нашем аэродроме, - сказал носовой стрелок Федорищенко.
      - Ну, теперь, пожалуй, и дома скоро будем, - сказал Водопьянов.
      Спало напряжение. Послышались оживлённые переговоры.
      Работа моя приходила к концу, я стал понемногу укладывать своё имущество и готовиться к отчёту о проделанной всем экипажем работе.
      Над аэродромом видны красные и зелёные лампочки. Это наши товарищи, пришедшие раньше нас, ходят с правым кругом в ожидании очереди посадки.
      - Михаил Васильевич, - обратился я к Водопьянову, - а может быть попросите у командира разрешения летать и днём и ночью?
      - Да, пожалуй, можно будет и так сделать, - согласился Водопьянов.
      В свете прожектора наш самолёт легко касается аэродрома и катится по полю, слегка подпрыгивая на неровностях.
      Рулим к своей стоянке и выключаем моторы.
      Пятичасовой боевой полёт после большого перерыва был завершён благополучно. Как говорят рыбаки: "Лёд тронулся, и теперь у нас дело пойдёт на лад".
      Все наши корабли вернулись домой. На командном пункте полковник Лебедев, не скрывая довольной улыбки, принимал доклады от командиров кораблей и штурманов. Здесь же после доклада Водопьянов попросил у полковника Лебедева разрешения на дневной боевой полёт.
      - А тебе чего так захотелось дневного полёта, жизнь надоела, что ли? спросил Лебедев.
      - Насчёт жизни, Викторин Иванович, трудно сказать, где мы больше ею рискуем: в дневном полёте на большой высоте или же вот в сегодняшнем полёте, когда жизнь всего экипажа висела на кончике стрелки индикатора радиополукомпаса, - возразил Водопьянов.
      - Да, это верно, только по радио и вышли на свой аэродром, - раздались голоса лётчиков.
      - Наша часть создана для ночной работы. Днём у немца ещё большие преимущества, и мы не можем рисковать такими дорогими кораблями, - возразил Лебедев.
      - Ничего, Викторин Иванович, попытка - не пытка, от истребителей отобьёмся своими пушками. Чего их зря возить? А зенитка на большой высоте не попадёт. А жить я ещё хочу долго и для этого и прошу вашего ходатайства в получении разрешения работать нам столько, сколько мы сможем и сколько корабль выдержит. Не выйдет ничего из дневного полёта - будем летать только ночью, а выйдет - то будем работать и днём и ночью, - уговаривал Водопьянов полковника Лебедева.
      - Ну, ладно, идите отдыхать, завтра что-нибудь, может, и сделаем. Во всяком случае можно будет попробовать пустить пару кораблей днём.
      Предложение Водопьянова вызвало среди лётчиков оживлённые споры.
      Большинство склонялось к тому, чтобы на наших кораблях летать и днём и ночью. Более осторожные высказывались только за ночные полёты, по два в ночь на ближние цели.
      - Ну вот, Муся, и всё в порядке, - услышал я разговор одного лётчика с женой. - Ничего с нами не случилось, а ты боялась.
      - Боялась, когда взлетали, а как увидела, что улетели, и бояться перестала.
      - Разве ты видела наш взлёт? Вас же всех полковник Лебедев прогнал с аэродрома?
      - А мы собрались в комнате Иващенко и из окна всё видели. Скажи, Сергей, почему так прыгал самолёт, когда бежал по полю? Я всё боялась, чтобы бомбы не оторвались от самолёта и чтобы вы не взорвались.
      - За бомбы не бойся - не оторвутся, они у нас крепко привязаны.
      - А чем же вы их привязываете?
      - Проволокой, а то и верёвочками всякими, - пошутил лётчик. - Ну, старушка, спать, спать. Завтра много работы.
      С запозданием на наш аэродром пришло "бабье лето". Гонимые лёгким ветром, низко над землёй плывут серебряные нити паутины. На безоблачном небе - яркое солнце. Сухие листья падают с деревьев и жёлтым ковром покрывают землю.
      Мы торжествуем.
      Два корабля, в том числе и наш, выделены для опытного полёта на дневное бомбометание. На обоих кораблях командиры и часть экипажа - старые полярные работники. Случайно ли это? Нет, не случайно. Арктика воспитала нас, закалила. С чем с другим, как не с полётом в ранее недоступные полярные области, в области вечных льдов, в царство безжалостных стихий, не прощающих людям ошибок, можно сравнить предстоящий полёт?
      11
      Готовимся к полёту. Берём большое количество бомб. Техники и стрелки соседних кораблей помогают нам. Мы в центре внимания всей части. Каждый старается помочь чем может, дать совет.
      Экипаж Пусэпа также готовится к полёту. Но он летит во вторую очередь, в том случае, если с нами всё будет благополучно.
      Дневной полёт! До чего же привычная картина! Яркое солнце; прозрачный, чистый воздух; хорошая дальняя видимость... Как будто ничего не случилось, и никакой войны! Гудят привычно моторы, не нарушая ритма работы и не мешая течению мыслей. Кажется, что большей тишины во всём мире нет.
      Мысли самые сокровенные, планы самые широкие возникают у летчиков в полёте.
      Но как отличается этот полёт от полётов мирного времени!
      Истребители! С зенитным огнём мы уже познакомились. От прожекторов, как мы убедились, большого зла не бывает, да и уходить от них мы уже умели. Аэростатов заграждения хотя ещё не встречали, но знали, что это за штука. А вот истребители! Это для нас ново. Сколько их будет? Каких типов? Какова их тактика? Отобьются ли наши стрелки? Хватит ли у нас боекомплектов, патронов и снарядов? Вот то новое, что нас встретит! К нему-то, естественно, мы хотели бы быть готовы.
      Уже с того момента, как самолёт оторвался от аэродрома, у нас появилась твёрдая уверенность, что до цели мы дойдём и что никакая сила не заставит нас вернуться обратно, не выполнив задания, с таким трудом нами же выпрошенного.
      Хотелось только, чтобы "их", т. е. истребителей, было не так уж много, ну примерно столько, чтобы нам хватило снарядов отбиться.
      До сих пор основную роль в наших полётах играли лётчики и штурманы. В этом же полёте многое будет зависеть от наших стрелков.
      - Ну, стрелки, кажись, сегодня вам будет работа. Внимательно смотрите за воздухом, снаряды экономьте и зря не стреляйте! Чорт знает, сколько их может налететь, а нас-то маловато, мы одни, и надеяться нам не на кого, сказал, как всегда спокойно, Водопьянов.
      - Ничего, не беспокойтесь, товарищ командир, будет всё в порядке, ответили разом стрелки.
      А центральный башенный пушкарь, наш красавец старшина Секунов, добавил:
      - Снарядов на всех хватит, пускай только налетят, всех угостим!
      Появилась узкая блестящая лента Оки. Наш курс идёт параллельно реке, и там, где Ока делает крутой поворот, уходя на юг, там в углу - цель нашего полёта, оттуда немцы собираются сделать бросок на Москву. Чтобы помешать их злому замыслу, мы во что бы то ни стало должны сбросить свои большие бомбы в указанные приказом места.
      Где-то под нами должна проходить линия фронта. В действительности же никакой "линии" нет. Только в прошлых войнах окопы, тянувшиеся на десятки километров, являли собой подобие геометрической линии. "Линия" фронта - это дым, пожары, огни, стрельба. По этим признакам с высоты определяется, что внизу идёт война.
      В ночном полёте линия фронта огнями ракет и перестрелок вырисовывается яснее. При проходе над ней экипаж как-то настораживается.
      Здесь же днём для большинства экипажа момент пролёта линии фронта прошёл даже незаметно, и только радист Богданов, отстукивая очередную радиограмму, сообщил: "Прошли линию фронта - всё в порядке".
      На основании этой радиограммы полковник Лебедев выпустил самолёт лётчика Пусэпа.
      Получив сообщение, что еще один корабль поднялся в воздух и идет на эту же цель, мы еще больше приободрились. Пусть он еще далеко от нас, пусть мы его не увидим, но всё же мы уже не были одни. И мы почувствовали себя так, точно нас не два самолета, а очень много, целая армия, и если даже в воздухе мы друг другу ничем не поможем, зато на земле неприятностей немцам наделаем достаточно.
      Высота 7000 метров. Тяжело нагружённый корабль лениво, с трудом набирает метр за метром. Хоть высота у нас солидная, но небо-то безоблачное и воздух прозрачен... Мы видим отчётливо землю, и нас земля видит. И кажется нам, что мы всё ещё очень низко летим, и хочется "на всякий случай", про запас забраться чуть повыше на сотню-другую метров.
      В углу, образованном рекой, отчётливо виден город. Пока всё спокойно и на земле, и возле нас, и внутри нас.
      С северо-востока и северо-запада к городу подходят узкие нити железных дорог. Возле Северного вокзала обе дороги сходятся вместе. Вокзал - цель номер один. Цель номер два - сосредоточенные на одной из площадей города танковые колонны, эту цель нам ещё предстоит обнаружить.
      Ну, что ж, начнём по порядку, с цели номер один...
      Пока что в воздухе не видно тех истребителей, которые, по уверениям некоторых наших товарищей, обязательно должны нас сбить. Не видно и вспышек от стрельбы зенитной артиллерии, каждый снаряд которой, по заявлениям тех же "специалистов", должен обязательно попасть в наш самолёт.
      Возле нас всё спокойно. Но какое-то ненормальное это спокойствие... Должно же ведь начаться если не то, так другое, а то и всё сразу. Уж началось бы скорее, что ли! Яснее будет и проще. Что же фрицы там внизу думают?
      Поражённые или возмущённые нахальством экипажа, прилетевшего днём, в ясную погоду, без прикрытия на сильно защищённый пункт, немцы решили проучить нас основательно. Не открывая огня из боязни, что мы уйдём от них раньше времени, впустив нас в самый центр своей противовоздушной обороны, они решили зажать нас в тиски и свалить с первых же залпов.
      На большой высоте скорость не чувствуется. Кажется, что висим на месте. Медленно наползает под нами город.
      - Лётчики, доверните немного вправо.
      - Саша, какую цель будем бомбить первую? - спрашивает Водопьянов.
      - На вокзал идём, а оттуда развернётесь влево и пройдёте на юг через город. Да держите же машину поровнее!
      - Да ты, Саша, не торопись, целься как следует, мы можем ещё раз зайти.
      Через стёклышки прицела вижу медленно подплывающую цель. Правая рука устанавливает на приборе половину серии всех наших бомб. Переношу руку на рукоятку. Дёргаю. С шумом открываются бомболюки. По самолёту загудел сквозной ветер.
      В однообразный привычный шум моторов врезался посторонний короткий и сильный звук, похожий на треск дерева. Запахло порохом и дымом. Вокруг самолёта образовалось густое чёрное облако от дыма зенитных разрывов. Над головой что-то треснуло, засвистело и рядом шлёпнулось. В телефонах слышно, как кто-то застонал. Кто-то крикнул: "Пожар, горим".
      Перевожу ручку прибора на всю серию бомб и быстро большим пальцем накрываю боевую кнопку. Вижу, как цель, качаясь, плывёт в сторону, слева. Кто-то крикнул: "Надо от бомб освободиться!"
      Скашиваю правый глаз на борттехников. Бледные, растерянные лица. Богданов протягивает мне прицепной парашют. Возле борттехников и пилотов нет ни дыма, ни пожара. Так и не нажавши, снимаю палец с боевой кнопки. Высота 7300 метров. Температура минус 35. Вытираю вспотевшее лицо и, отстранив Богданова, показываю рукой, чтобы он занял своё место. Осматриваюсь кругом. Самолёт, беспорядочно виляя из стороны в сторону, мотается в густом дымовом облаке. Неровный шум моторов, встряска самолёта, звук близких разрывов, дождь осколков по плоскостям...
      Чтобы облегчить маневренность машины и чтобы осколки не попали в ещё не сброшенные бомбы, нажимаю кнопку электромотора и закрываю люки.
      - Товарищ штурман, у нас бомбы ещё не сброшены, - нервным голосом кто-то из стрелков предупреждает меня.
      - Ладно, знаю. Лётчики, как вы там, живы ещё? Вы бы какую-нибудь систему выработали, а то всё виляете на одном месте.
      - Какая тут система! Мосалев, доворачивай туда, где дым погуще, авось за дымом нас не увидят... Как там, Саша, бомбы все сбросили или еще осталось?
      - Да нет, Михаил Васильевич, не успел сбросить ни одной. Некуда было бросать. До цели ещё немного не дошли, а потом всё дымом заволокло.
      - Ну что же теперь делать будем?
      - Пока что маневрируйте от зениток, что-нибудь сообразим.
      - Товарищ штурман, - вмешивается в разговор бодрый голос Федорищенко, я хорошо видел, откуда стреляют, с восточной стороны города. На западе не видно ни одной зенитки.
      - Ну, вот и хорошо, это дельное замечание. Лётчики, держите курс на запад, оттуда попытайтесь зайти на свою цель. Богданов, передайте радиограмму на аэродром и на самолёт Пусэпа, что с восточной стороны города сильные зенитные средства.
      - Радиостанция не работает, крупным осколком разворочен передатчик, отвечает Богданов, - вот никак осколок не найду.
      Зенитный огонь ослабел. Опять засияло солнце, до этого скрывшееся в клубах дыма. Лётчики держат курс на запад, где, по заявлению всевидящего Федорищенко, у немцев зениток нет...
      - Щербаков, - обратился Водопьянов к борттехнику, - как у нас дела с самолётом и моторами?
      - У четвёртого мотора давление масла падает. Скоро придётся выключать. В плоскостях и фюзеляже много дырок - небо видно. Рулевое управление в одном месте наполовину подрублено. Думаю, что ничего опасного нет. Да где-то бензином сильно пахнет, никак не пойму где, вот помощника послал искать. А так остальное всё в порядке.
      - В порядке, говоришь, а кто кричал: "Пожар, горим..."?
      - Никто не говорил, это я только подумал, когда увидел дым возле самолёта.
      - Ну, так в следующий раз потише думай.
      Стоя во весь рост в своей кабине, я смотрел на землю и город, оставшийся слева. Я видел ясно свою цель и решал, как на неё удобнее зайти, чтобы не попасть ещё раз в такой переплёт.
      - Лётчики, девяносто градусов влево.
      Ложусь на живот и, прильнув глазами к прицелу, навожу самолёт на цель. Открываю люки.
      - Немного влево. Так держать. Хорошо. Цель ближе.... ближе.... вот ещё несколько минут, может быть одна или две. Но... машина вздрогнула и... снова началось.
      Федорищенко кричит:
      - Стреляют только слева. Справа спокойно. Стреляют хуже, чем в первый раз. Ничего. Можно проскочить.
      Лётчики инстинктивно отворачивают вправо, а я кричу и должно быть очень громко:
      - Взять влево. Держать прямо.
      - Саша, ты там поскорей управляйся, а то они уже пристрелялись и чего доброго попадут, - говорит Водопьянов.
      Стрелки докладывают, что сильно стреляют, что кругом рвутся снаряды и что мы взяты в кольцо.
      В нос бьёт едкий, удушливый запах порохового дыма. Только бы цель видеть, не потерять её за этим проклятым дымом.
      - Чуть влево. Так держать.
      В телефонах тишина. Хорошо слышны ближние разрывы снарядов. Под углом прицеливания появился большой склад горючего: цистерны, штабеля бочек, сарай, и возле него оживлённое движение и толкучка автотранспорта. Опасаясь, что вот-вот очередной снаряд помешает мне довести самолёт до основных целей, быстро перевожу ручку на четыре бомбы и нажимаю боевую кнопку. Эти теперь сами дойдут куда надо. Не свожу глаз с главной цели - вокзала, до которого осталось несколько секунд полёта.
      - Два градуса влево. Так держать. Сейчас всё кончим.
      По прямой линии плоского стекла прицела к маленькому кружочку в центре подходит большой вокзал с рельсами, складами, депо, паровозами, составами и перроном. На перроне толпа немцев. Мне кажется, что они, задрав головы кверху и приложив руки к козырькам, смотрят, как их зенитки ловко взяли в кольцо большой многомоторный русский самолёт, который неминуемо должен сейчас, сию секунду развалиться на куски и беспорядочно свалиться на землю; потом раскроются белые купола парашютов, и будут они охотиться за этими белыми куполами, расстреливать вначале в воздухе, а потом на земле большевиков, упорно не пускающих их в Москву.
      Секунда... Две... Три... Перрон с группой людей - в самом центре кружочка на стёклышке прицела. Сильно нажимаю кнопку. Прибор щёлкает, отсчитывает десятые доли секунды. Тухнут маленькие сигнальные лампочки на щитке. С каждой потухшей лампочкой, с каждым щелчком на приборе от брюха самолёта отделяются бомбы. Переворачиваясь носом вниз, летят они на землю и, теряясь из виду, у самой земли взрывом показывают место падения и правильность наводки штурмана. Но штурману сейчас не до этих сброшенных бомб. У него остались ещё бомбы, и на земле осталась ещё цель номер два.
      - Лётчики, готово! Сбросил половину. Уходите с манёвром на юг через город, - не отрываясь от прицела, говорю я.
      - Товарищ штурман, - кричит Федорищенко, - вон впереди, немного слева, на площади, что у реки, возле моста, что-то чернеет. По-моему, это и есть они самые.
      - Товарищ командир, - слышен спокойный голос башенного пушкаря, - с аэродрома поднимаются истребители.
      - Сколько их там?
      - Пока поднялись только два звена, но они еще далеко. Только что поднялись.
      - Саша, ты там поторапливайся! - говорит Водопьянов и добавляет: - Если нас собьют, то только ты в этом будешь виноват, и я, пожалуй, откажусь больше с тобой летать.