Я точно выполнял его указания. Прижимался щекой к замку и, напряженно вслушиваясь, замирал. А отец трясущимися руками начинал медленно поворачивать металлические диски, на которых виднелись выгравированные литеры и цифры. Одна, две, три минуты тщетного труда… Я буквально не дышал. Скоро ли? Я скорее отгадывал, чем слышал внутри какой-то шум. Отец хватал толстый плотничий карандаш и рисовал им на листке бумаги какие-то каракули, потом снова вращал диски, без конца пробуя и пробуя… Коричневая бумажка, исписанная непонятными знаками, танцевала в его трясущейся руке. Вдруг после многих часов работы… дверная плита толщиной в целую пядь приоткрывалась на полдюйма, должно быть, только за тем, чтобы показать, что и ее можно открыть. Тогда отец начинал вращать колесико и наконец открывал дверцу.
И тут появлялось содержимое сейфа – обычно деньги я документы. А однажды несгораемый шкаф оказался настолько набит фунтами стерлингов и долларами, перехваченными резинками, что мой отец, красный как рак, пустился в философию:
– Только глубоко порядочный человек согласится влачить жалкое существование, зарабатывая несколько мильрейсов, когда он мог бы осыпать себя золотом и в свое удовольствие распоряжаться мошенницей-жизнью!.. Надо только решиться на риск…
Высказавшись таким образом, он закрыл шкаф и ушел в пивную. Отец больше никогда не повторял этой мысли. Однако даже много лет спустя, когда он уже был в могиле, в моих ушах продолжали звучать его опасные слова.
Измученный безработицей и нищетой, я, следуя по стопам отца, тоже начал открывать несгораемые шкафы. Но в отличие от него делал это ночью, проникая в банк без ведома администрации…
Беседа закончилась. Кабан уже заснул и храпел, словно праведник, а не доносчик. Напо, увидев его в таком состоянии, с усмешкой сказал:
– Когда-нибудь эта мразь проснется повешенной на подтяжках и сволочи-фараоны будут говорить, что это дело рук Напо…
Он сморщился от отвращения и сплюнул в сторону.
Летучая Мышь
Среди стольких узников Марио чувствовал себя отшельником. И, когда ему представлялась возможность, забивался куда-нибудь в угол, садился на пол, обнимал руками колени и упирался в них своим заросшим подбородком. Его взгляд был прикован к крохотному, в две пяди, квадратному окошечку с железным крестом в центре. В темноте оно представлялось ему кровоточащей светящейся раной. Марио смотрел на него, смотрел… а когда отводил глаза в сторону, продолжал видеть этот огненный крест, воздетый над лежащими вповалку телами.
Спустя несколько минут его зрение вновь привыкало к мраку, и он различал в этой вечной ночи очертания человеческих фигур. Он видел полные страха глаза, разинутые от уха до уха рты – одни в смехе, другие в плаче…
Справа, рядом с собой, он обнаружил худого, согнувшегося, похожего на марионетку, юношу. От других он отличался своей одеждой, которая прежде, должно быть, выглядела вполне приличной, а возможно, даже элегантной. Арестованный был болен. Он прибыл накануне среди других обессиленных, стонущих и плачущих людей. Беднягу мучил частый сухой кашель. Лежа на цементном полу, он хрипел в изнеможении. Вероятно, у него была астма…
Когда его свистящий хрип начал беспокоить соседей, юноша встал, но тут же споткнулся и упал на тела. Марио несколько раз обращался к нему с вопросами, но тот не отвечал. Тогда кабан подбежал к двери, прижался лицом к окошечку и стал свистеть, вызывая тюремщика. Тот подошел, и они вполголоса перебросились несколькими словами. Затем в коридоре перед камерой началась какая-то беготня. Вскоре в сопровождении двух служителей появился Домингос, он вошел в камеру и волоком вытащил больного, наверное, чтобы отправить его в лазарет.
Когда железная дверь закрылась и наступила тишина, какой-то арестант, сидевший на корточках около Марио, коснулся его локтем и пророчески сказал:
– А этому… крышка…
– Кто он?
– Летучая Мышь.
Летучая Мышь был одним из самых опасных представителей преступного мира. Имя, полученное им при крещении, менялось бессчетное множество раз, и, как его звали теперь, никому не было известно. Одно время повсюду только и говорили о преступлениях Летучей Мыши, однако никто не знал, кто он. Это был призрак…
Молодой человек с приятной внешностью и хорошими манерами, сдержанный в разговоре, усердно посещал кабаре, где проматывал деньги на женщин и виски. Кроме того, он бывал в богатых домах, где кто-либо умер. Одетый в черное, он входил, делал несколько глубоких поклонов и, храня молчание, пожимал руку заплаканным родственникам. Кто этот симпатичный молодой сеньор? Очевидно, один из друзей или знакомых покойника или покойницы. Ведь Сан-Пауло такой большой город…
Почти каждую неделю газеты с возмущением сообщали об ограблениях на кладбищах. Несмотря на строгий надзор, некоторые свежие могилы оказывались разрытыми и разграбленными. Город был полон таинственных слухов.
Говорили, что во время заупокойной мессы около усопшего появляется некто, который оценивает состояние скорбящей семьи, разузнает, что покойник уносит с собой, и на следующий день, участвуя в погребении, устанавливает местонахождение новой могилы. Так объяснялась точность, с какой этот зловещий преступник, прозванный Летучей Мышью, доводил до конца свои черные замыслы.
Судя по расследованиям местных шерлоков-холмсов и репортеров, Летучая Мышь – кто бы и откуда бы он ни был, носил ли он шелковый галстук или рога дьявола – следовал в своих ограблениях строго определенному и хорошо продуманному плану. Пришлось взять под наблюдение могильщиков… Одного из них, в комбинезоне, очках и жокейском кепи, полиция стала подозревать потому, что он был фанатиком гангстерских романов и носил в кармане финку. За ним установили наблюдение и подвергли допросу. Однако вскоре выяснилось, что бедняга был лишь безобидным болельщиком футбола. За другими могильщиками тоже следили, но ничего предосудительного обнаружено не было.
Летучая Мышь, должно быть, действовал между полуночью и двумя часами, когда охрана на прилегающих к кладбищам улицах дремлет. Перепрыгнув через ограду, он шел по длинным аллеям кладбища между рядами кипарисов, мимо часовен и склепов, по этим могильным улицам, уставленным мраморными ангелами, гранитными крестами и бронзовыми надгробиями; в некоторых склепах ночной ветер колыхал лампады, они отбрасывали пляшущие тени. Он шел по узким переулкам города-кладбища, стараясь удержать равновесие на краях разрытых могил с брошенными на землю венками. С трудом пробирался по узким тропинкам, протискивался между беспорядочно наваленными оградами, снятыми с могил за неплатеж кладбищенского сбора. Из таких могил извлекали то, что оставалось от покойников, чтобы предать эти останки вечному забвению где-нибудь на свалке, а освободившиеся таким образом места предоставить новым покойникам. Железные прутья цепляли его за пиджак, а старые ржавые светильники без стекол и огня царапали руки, нащупывающие дорогу. Невзирая на заговор мрака и зловещей тишины, он добирался в этом старом городе мертвецов до свежей могилы, над которой только накануне вырос холм. И действовал с уверенностью, как если бы работал при дневном свете.
Воспользовавшись инструментом могильщика или лопатой, найденной у основания какого-нибудь воздвигаемого памятника, таинственный вор принимался энергично разрывать еще рыхлую землю и отбрасывать гравий. Это занимало у него час или несколько больше. Наконец, когда раздавался гулкий удар и лопата погружалась в пустоту, он, обливаясь потом и тяжело дыша, выбрасывал наружу инструмент и продолжал работать руками. Очистив гроб от земли, он снимал крышку, и, если ночь была ясной, в свете звезд появлялся покойник.
С ловкостью, приобретенной за свою грабительскую практику, он выдирал золотые зубы, снимал с груди покойника дорогое распятие, срывал кольца с восковых, слегка согнутых пальцев. Он не дрожал под неподвижным и тусклым взглядом мертвеца, устремленным на него из потустороннего мира; не пугался ни шорохов, ни таинственных призраков, населяющих эти скорбные места. Суеверные люди считали, что такое осквернение могил мог совершать только вампир, но никак не человек. Отсюда и имя, данное ему еще до того, как стало известно, кто он в действительности. Он был вампир. Летучая Мышь. Каждый представлял его по-разному: некоторые – стариком, вооруженным кривой саблей, другие – сбежавшим сумасшедшим в больничном одеянии, третьи – могильщиком, отупевшим от беспробудного пьянства.
В феврале скончалась некая богатая иностранка, и двери ее особняка в Жардин-Паулиста широко распахнулись для всех желающих отдать покойной последний долг. Едва радио сообщило о ее кончине, как начали прибывать друзья и знакомые, они собирались группами в комнатах, коридорах, в саду.
В зале, перед катафалком, посетители останавливались, чтобы запечатлеть в памяти черты покойницы. Иные подходили совсем близко, чтобы коснуться ее худых и бледных рук, как бы желая проверить, не сохранили ли они жизненного тепла.
Побывал там и тот, кто восхищался кольцами умершей, распятием и главным образом ее тяжелым черным покрывалом. Оно было из очень ценного старинного штофа, какой теперь уже не выделывают. Все знали, что несчастная сеньора в последние минуты просила родных похоронить ее завернутой в это княжеское покрывало, и не потому, что оно княжеское – ведь ненасытная земля не различает качества саванов и покрывал, – а потому, что оно было дорогим воспоминанием о ее далекой родине, куда она никогда не вернется.
Похороны прошли торжественно, при большом стечении народа, сотни автомашин провожали гроб до кладбища. Когда процессия показалась на центральной аллее, обрамленной по обеим сторонам высокими увитыми розами оградами могил, зазвонили колокола. После панихиды в маленькой церкви гроб, сопровождаемый уже немногими родственниками и друзьями, пронесли по боковой аллее, и он скрылся за остроконечными кипарисами и плакучими ивами. Во время погребения один из присутствующих спросил соседа:
– Интересно знать, кто среди нас Летучая Мышь? Он, конечно, здесь…
После похорон провожавшие группами возвращались по аллеям этого города мертвых. Смеркалось. Когда они спустились по лестнице, перед ними предстал другой город. Солнце шафранового цвета догорало вдали на бетонных громадах центра. Там мерцал какой-то одинокий огонек, такой ясный, такой ясный… Почему так печален электрический свет при солнце?…
Через два дня в газетах появилось страшное сообщение: могила богатой сеньоры осквернена. Венки отброшены прочь, земля разрыта, гроб вскрыт, драгоценности похищены.
Об ограблении заговорили все, но вскоре наступили веселые дни карнавала, и внимание города сосредоточилось на этом радостном событии. Балы за балами, сражения конфетти и серпантина, великолепные выдумки и конкурсы масок – вот что занимало город.
Во вторник в полночь в кинотеатре «Одеон» состоялся конкурс карнавальных костюмов. Шествие масок длилось бесконечно. Вдруг раздались шумные аплодисменты и восторженные возгласы – они были вызваны появлением молодого человека в костюме принца, он выделялся из сотен других участников карнавала. Никто больше не обращал внимания на пьерро, коломбин, пиратов, моряков и ковбоев. Взоры всех устремились в сторону этого высокого бледного юноши, одетого по моде времен Екатерины Медичи. Кто он? Шелковые, обтягивающие ноги штаны, бархатный камзол, фетровый берет с колышущимся пером… Но самым эффектным и фантастическим был великолепный черный плащ из королевского штофа, он волочился за принцем более чем на два метра, словно неотступно следующая зловещая тень.
Кто же этот миллионер? Какой-то любопытный уже пробирался через живописную шумную толпу, чтобы рассмотреть и пощупать драгоценную ткань плаща. Принц тщеславно улыбался, своим костюмом он возбудил всеобщую зависть.
Любопытный, о котором мы упомянули, присутствовал несколько недель назад на похоронах знатной сеньоры из Жардин-Паулиста. И вот теперь в маскарадном плаще принца он, как ему показалось, узнал саван покойницы.
Страшное подозрение промелькнуло у него в мозгу. Он подошел к полицейскому и шепнул ему несколько слов. Представитель власти, пораженный, вытаращил глаза. Затем побежал к телефону и переговорил с ночным дежурным полиции.
– Нет, пока я всего-навсего три, только три раза приложился к виски и никакие призраки мне еще не мерещатся…
В центре зала находились подмостки, обтянутые желтым и голубым атласом. Здесь-то и собралось жюри конкурса. Скрывавшийся под маской карнавальный принц времен Медичи, костюм которого сейчас обсуждало жюри, с высокомерным видом расхаживал взад и вперед, величественно волоча за собой свой великолепный плащ.
Ему была присуждена первая премия.
Председатель жюри, весело улыбаясь, повернулся к таинственному принцу, поднял кубок и в воцарившейся торжественной тишине начал свою речь:
– Мы взяли на себя смелость обратиться к вашему высочеству…
В этот момент в зале произошло замешательство. Двое агентов полиции набросились на принца, в мгновение ока скрутили ему руки, выволокли из зала и впихнули в стоявший у входа черный полицейский автомобиль.
Неожиданное происшествие еще больше развеселило публику, и бал продолжался до самого рассвета.
На допросе принц во всем сознался; он был ослеплен своими подвигами и приобретенной известностью. Это был Летучая Мышь. Уже около года он грабил мертвых и проматывал их деньги с живыми в шикарных кабаре. Он пользовался успехом у женщин, в доказательство чего назвал немало громких имен и пышных титулов. Следствие целиком подтвердило его показания. Не были они опровергнуты и на суде.
Летучая Мышь был серьезно болен, близок к смерти. Пока следствие шло своим обычным чередом, его держали в тюремной камере при полиции. В конце концов, к чему торопиться? Ведь нет сомнения, что преступник не дотянет до отправки в тюрьму одиночного заключения…
Наконец его перевели в лазарет. Арестованные сгорали от любопытства: всем хотелось узнать, что с ним произошло потом…
Однажды вечером, как обычно, в камеру вошел Домингос в сопровождении рыжего, коренастого помощника, который нес жестяной бачок из-под керосина с баландой, почему-то именуемой супом. Вместе с тюремщиком и его помощником в камеру проник косой луч заходящего солнца. Солнце! Какую радость оно принесло в темницу!
Набравшись храбрости, Марио решил спросить:
– Домингос, что с Летучей Мышью?
– Сегодня умер, скоро закопают.
– Закопают… ночью?…
– Какое это имеет значение, приятель? Даже если и в полночь. Летучая Мышь – это летучая мышь, она найдет дорогу в преисподнюю.
Под открытым небом
В камере, охваченной унынием, воцарилась гробовая тишина. Домингос открыл дверь и приказал арестованным выстроиться. Они знали, что это означает. Предстоял очередной отбор: бродяг, которые были всего лишь бродягами, собираются выбросить на улицу, так как полицейская машина привезла новую партию арестованных.
Стоя у двери вместе со своим помощником, Домингос пристально разглядывал каждого из тридцати узников, прислонившихся к стене, и приказывал:
– Вот ты!..
– И ты!..
– Ты тоже…
По буйно отросшей гриве он определял время пребывания в заключении. Его метод был всем настолько хорошо известен, что обеспокоенный Напо счел необходимым предупредить:
– Домингос, примите во внимание, я лысый!
– И на бороде лысина?… – с иронией спросил тюремщик.
Все засмеялись. Домингос, удовлетворенный своей остротой, сказал:
– И ты, Напо!..
Восемнадцать человек, обросшие и изъеденные язвами, отпуская шуточки, по очереди вышли из участка. Среди них был и Марио. Он стал совсем другим. Не только внешне, но и внутренне.
В эту дождливую ночь, промокший до костей, он не нашел уголка, где мог бы укрыться. Марио достиг дна. Он стал королем нищеты, подобно тому как есть короли кофе или муки.
Очутившись у какого-то дырявого забора, он протиснулся через одну из узких щелей, прошел в глубь сада, улегся на мокрую землю под кустами, с которых капала вода, и тут же заснул.
Через несколько часов он проснулся от холода, у него зуб на зуб не попадал. Дождь усилился и превратился в настоящий ливень. Но у Марио не было сил подняться. Да и к чему вставать? Где он найдет лучшее пристанище? Глаза снова сомкнулись, и Марио забылся.
Глубокой ночью он услышал голос, настойчиво звавший в тишине:
– Куика!.. Куика!..
Разомкнул веки. В двух шагах от него горела яркая звезда. Марио зажмурил глаза. А голос продолжал упорно звать:
– Куика!.. Куика!..
Марио сделал над собой отчаянное усилие и приподнялся, опершись на левую руку. Его лицо и туловище находились в полосе яркого света. С трудом соображая, он пытался догадаться, в чем дело.
– Куика!..
Наконец он увидел человека, державшего в руке фонарик.
Сначала это видение не возбудило в нем ни любопытства, ни изумления, ни страха. Ровно ничего. Потом, пристально вглядевшись, он увидел, что перед ним стоит, опираясь на толстую палку, старик в берете и темных очках.
Где он встречал его раньше?
– Вы Куика?
Марио молчал.
– Буфетчик из 38-го кафе?
– Э… Когда-то был им…
– Ну, а я Жоаким.
Это имя ничего не говорило Марио, но весь облик бродяги, опирающегося на палку, в очках и берете, был ему знаком: он узнал того несчастного посетителя кафе, который неизменно ровно в 5 часов 55 минут приходил выпить одну «медиа», проглотить бутерброд. Марио, как это ни покажется странным, пожелал узнать кое-какие сведения об этом субъекте:
– Но как вас, собственно, зовут?
– Жоаким… Свистун.
– Разве это человеческое имя? Неужели отец не мог подыскать для вас в календаре чего-нибудь более благопристойного?
– Имя Жоаким я получил в церкви, а Свистун – в тюрьме.
– Хороша визитная карточка…
– Какая есть… люблю говорить все начистоту. Если вы брезгуете помощью шарманщика, скажите сразу, и я оставлю вас в покое.
Марио испугался.
– Что вы? Брезгливость – это прихоть того, кто накопил больше восьмисот конто…
– Очень хорошо! Вижу, что мы понимаем друг друга. В таком случае для сна вам следует подыскать более подходящее местечко. А потом, если соблаговолит господь бог и позволит полиция, мы позаботимся о том, как утолить голод…
Старик протянул Марио палку, чтобы тот, опершись на нее, мог подняться.
С большим трудом, охая и вздыхая, Марио встал, сделал несколько шагов. Ноги у него совсем застыли. Свистун поддерживал его. Увидев, что Марио ступает уверенно, он приказал:
– Идите за мной!
В подвале
Они пустились в путь. Дождь лил не переставая. Холод пронизывал до костей. Некоторое время шли молча. Ноги утопали в лужах. Предрассветный ветер начинал раскачивать деревья, с них капало. Неожиданно Марио остановился:
– Это не Жардиндас-Флорес?
Свистун, не ответив, свернул на улицу Жозе Кустодио. Марио последовал за ним. Пройдя около пятидесяти метров, они остановились перед старыми дощатыми воротами; одна створка была полуоткрыта. Старик зажег электрический фонарик, и дрожащий круг света затанцевал у его ног. Вошли во двор. Жоаким, освещая дорогу, шел впереди, Марио плелся сзади, теряясь в догадках. Обошли вокруг погруженного в сон дома. Огромный пес бросился на них. Марио испугался, однако Жоаким успокоил его:
– Он на цепи… Ложись, Кретоне, ложись!..
В темном небе, нависшем над соседними крышами, проступили пятна цвета тусклого золота – предвестники дождливого утра.
Стали спускаться по лестнице, ведущей в подвал. Должно быть, это и было убежище Свистуна.
Луч света упал на замок. Свистун сунул фонарик в карман пиджака и, старательно ощупывая прилипшую к телу одежду, стал искать ключ. Наконец он открыл дверь, и, протиснувшись через нее, оба оказались в квартире, если только такую дыру можно назвать этим словом, которое относится и к особнякам в фешенебельных кварталах города.
Сноп света прорезал мрак и разбился в глубине, ударившись о стену. Скользнув вправо, осветил наваленную в углу груду пустых мешков. Потом переметнулся влево, вырвал из темноты хромоногий стол, продавленную корзину, бачок из-под керосина, на котором стояла глиняная, жестяная, стеклянная посуда… Старую шарманку и на ней клетку для попугая.
Марио, не без страха переступивший через порог, наконец решился последовать за хозяином, который, оставив где-то фонарик, ощупью пытался отыскать подвешенную к потолку лампу. Наконец он зажег ее. При бледном свете, который полился сверху, подвал бесстыдно обнажил всю свою убогость. Цементный пол и сгнившие балки, пересекающие низкий потолок. Никакой вентиляции. Все пропахло сыростью и плесенью. Но гостю было не до таких пустяков. Он улыбнулся при виде того, как Жоаким поставил свою палку в угол, показывая тем самым, что больше в ней не нуждается, и швырнул на бачок темные очки, довольный, что наконец освободился от этой обузы. Однако берет старик не снял, возможно, потому, что боялся простудиться.
Марио, у которого веки налились свинцом, а ноги подкашивались от слабости, побрел к груде джутовых мешков и со вздохом облегчения повалился на них. Он уже собирался заснуть, когда к нему подошел Свистун. Старик держал в руке маленькую жестянку с отверстием сбоку. Когда он ее сжимал, оттуда выбрасывалось густое, сухое облачко, которое постепенно рассеивалось в воздухе.
– Куика, эта забавная вещица вам очень полезна… Это белое облачко состоит из талька и ДДТ. Нет лучшего средства против насекомых, которых вы, должно быть, принесли из пансиона Домингоса. Можете израсходовать
всюбаночку. Посыпьте тело, одежду, не жалейте…
Хотя Марио одолевал сон, он сразу принялся за дело. Осыпал тело белым порошком, остаток израсходовал на одежду, с нее стекала вода, на полу образовалась лужа. Занятый этой работой, он наблюдал за неторопливо раздевавшимся хозяином. Впалая грудь, поросшая пучками волос, дряблые мышцы. На вялом бицепсе правой руки виднелось фиолетовое пятно старой татуировки.
– Что это у вас на руке, приятель?
– Глупости молодости… Можете посмотреть…
Марио подошел поближе. Старик согнул руку в локте. На сморщенной восковой коже вырисовывался синий кружок размером с монету. Внутри него был изображен якорь между двумя сердцами, инициалы и дата.
– Где вы это сделали, приятель? В Карандиру?
– Нет, в Лимуэйро… далеко… И много лет тому назад…
Отвечая с важным видом, старик продолжал переодеваться, потом стал ходить взад и вперед в поисках какой-то вещи, разговаривая при этом сам с собой:
– Давно не работаю… Гардероб пришел в ветхость…
Будучи гостеприимным, Жоаким не мог позволить, чтобы гость спал голый, закутавшись в джутовую мешковину. Перебрав всю одежду, висевшую на гвоздях вдоль стены, он бросил ему то, что некогда было элегантной пижамой:
– Возьмите, Куика, накиньте это тряпье на ваши кости. По крайней мере не придется спать в мокрой одежде.
– Это ваша пижама? – спросил Марио, чтобы хоть что-нибудь сказать.
. – Отныне здесь нет моего или вашего – здесь все наше! Подождите, сейчас… Я как-то прихватил пару новых красивых туфель… В одно из моих посещений Эспланады…
Он вывернул наружу кисти рук и разразился сиплым смехом. Видимо, это была привычка, которой он за собой не замечал.
«Ловкач!» – подумал Марио и, надевая пижаму, украдкой продолжал наблюдать за Свистуном. Судя по тому, как он теперь свободно двигался, старик нуждался в палке и очках, только выходя на улицу. Время от времени он старательно поправлял черный берет на голове, которая по-видимому, была гладкой, как бильярдный шар. С проворством юноши старик подошел к спиртовке и, убедившись, что в ней достаточно спирта, принялся искать спички, Наконец нашел их в ящике стола, где хранилась пенковая трубка и жестяная коробка английского табаку. Он не мог устоять против соблазна сделать несколько затяжек. Набивая трубку ароматным табаком, Жоаким задумался. Марио пришел в восторг от этой великолепной трубки.
– Красивая. Дорого стоит, а?
– Когда-то она принадлежала графу Шикиньо. Я взял ее на память…
– И привратник выпустил вас?
– Я не видел его. Предпочел воспользоваться черным ходом. Было, наверное, три часа ночи.
– А… Тогда конечно…
Несколько раз с наслаждением затянувшись, Свистун предался серьезным размышлениям. Он не вычислял квадрата гипотенузы, а был озабочен тем, как бы отыскать одну из немногих имевшихся в доме разрозненных чашек, чтобы напоить из нее гостя. Он все перерыл в углах, даже пошарил за корзиной, которая, кроме многих других предназначений, служила также диваном.
Наконец через несколько минут с дымящейся чашкой в руке он подошел к Марио:
– Выпейте, Куика, чашечка горячего кофе подкрепит вас…
Марио, в полусонном состоянии, проглотил подогретый кофе, повернулся лицом к стене и тут же заснул глубоким сном.
Он проснулся неожиданно. Должно быть, давно наступил день, но в подвале продолжала гореть лампочка, так как дневной свет не проникал сюда, а лишь заглядывал под дверь. По шуму падающей на цементную площадку воды он догадался, что дождь еще продолжается. Зевнул, потянулся…
Жоаким, расхаживавший взад и вперед, – он забыл и думать о палке и очках, – увидев, что Марио проснулся, показал ему на спиртовку:
– Я вам оставил глоточек. Чтобы согреть желудок, сойдет…
Марио еще долго лежал на мешках. Мысли его путались. Как объяснить присутствие здесь посетителя 5.55? И – что любопытнее всего – в качестве хозяина дома! Совершенно очевидно, что это галлюцинация или следствие лихорадки. Он открывал и закрывал глаза, протирал их. Ничего не менялось. Снаружи по-прежнему барабанил дождь, внутри – старик в натянутом до ушей берете, застыв, как изваяние, сидел на корзине. На его желтоватых висках торчали редкие седые волосы; опаленные уличным солнцем руки, лицо, шея казались почти черными. Рыжевато-седая борода была лохматой и запущенной.
Жоаким, вспомнив о своем госте, заговорил:
– Возьмите деньги, которые я нашел на столе… Но не привыкайте – я не дойная корова…
– Спасибо!
– А теперь пойдите сбрейте щетину… Вы похожи не на человека, а на кисть…
Оба засмеялись.
– Однако, Жоаким, найдется ли парикмахер, который сможет это сделать?
– Найдется. Я вам укажу такого. Знаете, где винокуренный завод Пивелли? На проспекте?
– Знаю. Я там проходил четыре раза в день.
– Прекрасно. Рядом с заводом есть переулок. Там по левой стороне парикмахерская с одной дверью. Это салон Салафры, плута, который в свободное время занимается скупкой краденого. Салон – это липа, чтобы сбивать со следа полицию. Если он не захочет вами заняться, скажите, что вас прислал Свистун, – этого будет достаточно…
Жоаким открыл дверь, Марио вышел на улицу. В лицо ему ударили ветер, дождь, холод. Марио постоял, колеблясь: возвратиться назад, в подвал, или пойти побриться? Наконец решил пренебречь непогодой. Пес Кретоне кинулся на него, и Марио пустился бежать под проливным дождем. Так он домчался до улички, где находилась парикмахерская Салафры, неподалеку от 38-го кафе. У тротуара стоял спортивный автомобиль бежевого цвета, принадлежавший не иначе, как какому-нибудь разбогатевшему выскочке. И Марио подумал: «Эта машина пахнет сделками с совестью, в которых не признаются». Философствуя таким образом, он продолжал идти под ливнем. В это время из машины высунулась женская головка и воскликнула:
– Это колоссально! Куика!..
Марио обернулся, желая убедиться, что окрик относится к нему. Женщина засмеялась:
– Куика! Как это прелестно!
Марио подошел ближе. Это была Людмила, подруга Нисии, толстушка из «Мод Ривьеры», сиявшая шелками, драгоценностями и улыбкой. Она затараторила:
– Вы знаете, Куика? Я и Пивелли скоро поженимся. Непременно пошлю вам приглашение…
Затем, вглядевшись получше и увидев, в каком жалком состоянии находится бывший буфетчик кафе, приятель ее подруги, она прикрыла рот рукой в перчатке, как бы останавливая готовый вырваться оттуда поток неуместных слов.
– Какой ужас, Куика! Нисия дала вам пинка… Но Бимбо разочаровал ее. Он не товарищ, а импрессарио… Понимаете? Какой ужас!..
Неожиданно появился Пивелли, в плаще с капюшоном, перчатках, очках, в галошах, с зонтом и хроническим бронхитом:
– Люд, чего хочет этот?…
– Ничего, дорогой! Он когда-то жил с Нисией…
– Вот как…
Пивелли открыл дверцу и сел за руль. Машина сделала рывок и покатила к проспекту, запруженному автомобилями, автобусами и трамваями. Людмила, боясь вызвать неудовольствие Пивелли, даже не сказала Марио «до свидания».
Марио почувствовал себя униженным и возмутился. И, чтобы как-нибудь отомстить бывшей швее, мысленно обругал ее: «Жирная сука!».
Он направился к салону, где Салафра должен был снять его гриву. Разозлившись на Людмилу, Марио внезапно почувствовал прилив энергии, чего с ним уже давно не случалось. В глубине его сердца родилось желание преуспевать, даже если для этого придется убивать и грабить. Он должен утереть нос этой Людмиле и сбить с нее спесь!..
Он вошел в салон. Внутри – стул, зеркало и ни одного посетителя. Салафра у клетки менял семя для канарейки. Увидев Марио, он все понял.
– Каким образом вы покинули Домингоса?
– Я должен благодарить за это свою бороду.
– Кто вам указал мой салон?
– Свистун.
Через час Марио вернулся на улицу Жозе Кустодио. Спустился в подвал и постучал в дверь. Жоаким открыл и, взглянув на Марио, разинул рот от удивления.
– Вот это да! Оказывается, у вас совсем человеческое лицо, его только нельзя было разглядеть за трехмесячной бородой, – сказал он и осторожно закрыл дверь.
В подвале Марио застал двух субъектов – он безусловно видел их раньше, но сейчас не мог припомнить, где. Свистун познакомил их на свой манер:
– Этот шут – мой друг, хочет работать с нами. Зовут его Куика…
