В этом сумрачном помещении с диваном, служившим кроватью, и пестрыми безделушками он жил, скрывая то единственное, что являлось предметом его домашних забот, – необыкновенную коллекцию воспоминаний…
Просперо сел на диван, чтобы немного отдохнуть и привести в порядок свои мысли. Его взгляд, скользнув по картинам, изображавшим обнаженных женщин, и гравюрам со сценами инквизиции, остановился на противоположной стене.
Там и находилось то, что было жемчужиной его коллекции. Известно, что преступники любят татуировку или питают слабость к маскам, поясам, курительным трубкам, щипцам для орехов… Некоторые хранят эти вещи для себя, они, собственно, скорее клептоманы, чем профессиональные воры. Уже много лет полиция, сбившись с ног, разыскивала некоего преступника, который со страстью влюбленного воровал шелковые дамские трусики с кружевной отделкой для своей коллекции. Он проводил целые дни, ощупывая их, любуясь, вдыхая исходящий от них запах мускуса…
Просперо, удачливый негодяй, стремился проникнуть в общество людей, которые слыли элегантными. Для этого он, насколько удавалось, скрывал татуировку, украшавшую его руку. Однако не мог избавиться от слабости коллекционировать сувениры, которые заполняли его одинокую жизнь, а в определенные моменты даже облегчали ему бегство от самого себя.
Противоположная стена была обита голубым штофом, по краям висели цветные репродукции, изображавшие голых женщин, а в центре этой экспозиции на позолоченных гвоздиках с загнутой шляпкой, какие обычно употребляются для подвески картин, висели бюстгальтеры – маленькие и аккуратные, какие носят девушки, и большие, широкие – из туалета матрон.
Бюстгальтеры самых разнообразных цветов, оттенков, фасонов, из самых разнообразных тканей, – странные украшения, подвешенные на ленточках и резинках. Одни розовые, другие голубые, третьи белые или палевые. Богатые и нарядные, доступные сеньорам из высшего общества, и простые, какие носят фабричные работницы. Шелковые, кружевные и даже нейлоновые. Каждый из них хранил свой, едва ощутимый аромат и невидимый след какого-то события, свою историю. Просперо собирал эти экспонаты, иногда даже воруя их, на протяжении всей своей жизни преступника. Одни – в ночных клубах, где бывает самое пестрое общество, другие – на квартирах своих любовниц, третьи – в скрытых среди бамбуковых зарослей веселых притонах Санто-Амаро.
Были среди них и такие, которые Просперо, как полицейский чиновник, добывал при допросах. Эти бюстгальтеры, принадлежавшие тем, кого доставляли в полицию из тюрьмы, были измятыми, пропотевшими и нередко со следами крови и слез…
Просперо встал, подошел к этой пестрой выставке, трясущейся рукой снял белый шелковый бюстгальтер, обшитый тонкими кружевами – возможно, последнее приобретение, – благоговейно прижал к груди, задрожал, и лицо его потемнело. После этого церемониала он понюхал бюстгальтер, еще хранивший запах женского тела. Шатаясь, прошептал:
– Нисия! Больше никогда… Больше никогда…
Постарался овладеть собой, повесил на место бюстгальтер, украденный у портнихи, и отошел в сторону, все еще словно находясь в состоянии транса. Сел на диван, взял почерневшую фарфоровую трубку – одну из четырех, висевших на стене, – набил ее золотистым табаком и несколько раз глубоко затянулся; квартира наполнилась благоуханием. После этого, уже несколько успокоившись, погасил трубку и повесил ее на место. И только теперь, казалось, вернулся к действительности.
– Но где же другая шкатулка? Настоящая? – пробормотал он.
Снова задумался.
– В чьих она руках?! Что за дьявольщина!
Возбужденный этими мыслями, он почувствовал прилив энергии. Снял с себя элегантный костюм, замшевые ботинки, бросил в угол шелковую сорочку и дорогие носки. Вышел в соседнюю комнату, аккуратно вынул искусственную челюсть, положил ее в стакан, подошел к умывальнику, наполнил раковину водой, подлил туда из флакона немного йодистой жидкости и умылся. Лицо сразу потемнело. Посмотрел в зеркало – в нем отразилось темно-коричневое, увядшее лицо старика. Загнутый, словно у попугая, нос почти касался острого подбородка. Раскрыв коробку с гримом, он провел клеем по вискам и покрыл их белесым пухом…
Загримировавшись, напялил на свою сверкающую лысину черный берет. Накинул тряпье каштанового цвета, заплатанный на локтях пиджак, натянул толстые носки и старые, разношенные сандалии. Снова посмотрелся в зеркало.
Просперо Басселино преобразился в Жоакима Свистуна.
Скандал
Погасив свет, Свистун вышел из квартиры. В коридоре никого. Он медленно спускался по лестнице, прислушиваясь, не следует ли кто-нибудь за ним.
– Или я раскрою это дело, или им крышка! – проворчал он уже в вестибюле.
Свистун вышел на озаренную солнцем улицу и зашагал к проспекту. Проходя мимо газетного киоска, увидел продавца, прикреплявшего к столбу экземпляр газеты «О минуто», чтобы привлечь внимание прохожих к сенсационной хронике. Жоаким подошел ближе и прочитал крупный заголовок, набранный жирным шрифтом:
«Помощник комиссара полицейского участка Просперо обвиняется в том, что возглавлял банду преступников, похитившую 2500 конто».
И подзаголовок:
«Разоблачитель заключен в тюрьму. Просперо исчез; полиция принимает меры к его розыску (подробности на 6-й странице)».
Это сообщение наделало много шуму. Экземпляры газеты переходили из рук в руки. Делом заинтересовались высшие власти штата Сан-Пауло. Секретарь по делам безопасности пришел в ярость. Директор департамента полиции был вызван к нему для секретной беседы. Вернувшись к себе, бледный как полотно, директор в свою очередь потребовал Галдино, начальника уголовной полиции. Тот уже знал, в чем дело, и явился немедленно, держа под мышкой разбухшую папку с документами.
– Галдино, что это за путаная история с двумя тысячами пятьюстами конто?
Начальник полиции рассказал о деле Себастьяны Алвес, которая, по его словам, в пьяном виде призналась в ограблении, однако, придя в себя, категорически все отрицала. Теперь же, находясь в заключении, она плачет, как ребенок, рвет на себе волосы и бьется головой о стену. Это закоренелая преступница, в электрических приборах тюрьмы не хватило напряжения, чтобы вырвать у нее признание. Она возвращается после пытки обессиленная, покрытая холодным потом, но немая как пень… Рот ее до сих пор закрыт на замок, и никто не может его открыть…
– А что за история с этим Просперо?…
Галдино показал досье главаря шайки, уже давно работавшего в полиции.
– В нашем деле, – сказал Галдино, – нельзя быть слишком брезгливым. Мы вынуждены пользоваться услугами определенного сорта людей, хотя при этом нам и приходится зажимать нос. Правда, когда в таких людях нет больше надобности, мы выбрасываем их на свалку…
Директор департамента удивился подобной философии. Как могло случиться, что преступник, на совести которого немало злодеяний, так легко завоевал расположение полиции, пользовался доверием ее высших чинов и занимал такой ответственный пост?
– Ну и мошенник же он, черт возьми!
Вернувшись к себе, сеньор Галдино велел доставить Марио, который продолжал находиться под арестом. На допросе Марио рассказал, что Просперо был каташо, то есть эксплуатировал труд начинающих воров. Он готов был рассказать и о многом другом, но Галдино прервал его:
– Вы топите своего сообщника потому, что он утаил вашу долю, не так ли?
– Ясное дело, я защищаюсь!
В тот же вечер арестовали Каролу и Сухаря, но Марио не видел их, они были отправлены в тюрьму на улицу Иподромо.
Идя по следу Просперо, агенты полиции появились и в доме Нисии. На уличке возле дома царила суматоха. Представители мебельной фирмы из-за неуплаты по векселю и отсутствия помощника комиссара полиции – он-то и поручился за Нисию – забирали мебель. Рабочие в синих комбинезонах выносили гардероб, кровать, горки и грузили все это на стоящий у двери грузовик.
Один из агентов обратился к Нисии:
– Где этот бандит?
– Какой бандит?
– Просперо.
– Да разве я знаю? Подарил мне эту мебель, а оказывается, не заплатил за нее. Полюбуйтесь-ка!.. Видите, что здесь творится.
– Не беспокойтесь, он вернется.
– Если вернется, я ему покажу…
Нисия схватила щетку и замахнулась, словно собираясь ударить обидчика. Волосы у нее были растрепаны, глаза широко открыты… Все в ней дышало молодостью.
Вскоре агенты вернулись в полицейский участок, где их с нетерпением ждал сеньор Барашо. Дело становилось все более запутанным, и он не на шутку встревожился. За соседним столом уже водворился преемник Просперо, давно не бритый, в очках с простыми стеклами – для большей солидности.
– Кто это? – спросили агенты Домингоса.
– Бимбо… – улыбнулся надзиратель.
– Понятно…
А Бимбо спрашивал у своего шефа:
– Правда ли, сеньор, что вы любите кокаду?
– И не говорите… Я обожаю это лакомство!
– У моей жены ангельские ручки, она готовит такую кокаду, что…
– О, я поздравляю вас с такой супругой.
– Она будет рада видеть вас у себя.
– Передайте доне Нисии, что я ей очень благодарен. С удовольствием навещу ее.
И в кабинете раздался веселый смех двух любителей кокады.
Еще один шарманщик
Макале из газет, по радио и главным образом от всякого рода аферистов, которых сажали и выпускали, узнал обо всем случившемся. Поэтому он больше не заходил в подвал на улице Жозе Кустодио. Из предосторожности он даже близко не подходил к району Жардиндас-Флорес и переселился в другой конец города, где у него не было знакомых.
Как-то под вечер, повернув за угол улицы Газометро, он увидел вдали толпу женщин и детей. До его слуха донеслись звуки шарманки, и он поспешил туда. Что если Свистун, желая сбить с толку полицию, разыскивающую исчезнувшего помощника комиссара, снова ходит со своей шарманкой?
Приблизившись, Макале сразу же увидел, что это не Свистун. Но шарманщик должен был знать Свистуна.
Итальянец в нахлобученной шляпе держал перед собой подпертую палкой, старую, издававшую астматические звуки шарманку. Он крутил ручку, и этот варварский инструмент, хрипя и свистя, выводил вальс «На волнах». Сюда, к шарманщику, спешили румяные толстушки-крестьяночки, приехавшие в город в надежде наняться на фабрику. Каждая хотела узнать, не проживает ли где-нибудь поблизости ее будущий жених. Мулатки с курчавыми волосами и медовыми глазами намеревались прибегнуть к черной магии попугая. Даже элегантные конторщицы, одетые в серые жакеты, и те, правда с недоверчивым видом, подходили к шарманщику.
На шарманке возвышалась зеленая клетка с еще более зеленым попугаем. Когда музыка играла громче, подбадриваемые ею девушки подходили ближе и клали шарманщику в руку с глубоким трауром под ногтями медяк. Тогда он таинственным присвистом и ободряющими словечками заставлял печального попугая вынимать из фарфоровой чашки клочки бумаги с прорицаниями и необходимыми советами. За этот труд владелец птицы давал ей разок клюнуть соблазнительное яблоко, нанизанное на палочку.
Макале подошел к шарманщику и, улучив момент, спросил:
– Дженнаро, где Жоаким?
– Какой еще Джоакино?
– Послушайте, пройдоха! Не вздумайте меня обманывать, иначе будет хуже.
– Тот, который в берете?… Не знаю, не видел.
– Говорят, он в каталажке.
– Какое мое дело? Он уже взрослый, ему даже оспу привили…
Не желая продолжать разговор с негром и будучи убежден, что шарманка – наилучшее средство борьбы с голодом, итальянец с яростью стал накручивать вальс «На волнах» – единственное музыкальное произведение в его репертуаре.
Не попрощавшись, Макале отошел в сторону и затерялся в толпе. Часы Церкви святого Бенто пробили два раза. Бродя по центральным улицам города, Макале нащупал в кармане кой-какую мелочь, оставшуюся после расчета с Базанами, и решил как можно лучше провести остаток дня.
Беззаботно шагая по тротуару, Макале, подобно антенне, принимающей тревожные сигналы, вдруг почувствовал, что какой-то неизвестный следит за ним пристальным взглядом. Негр остановился у витрины и незаметно стал всматриваться в прохожих. Однако не обнаружил ничего подозрительного. Между тем обостренное восприятие, которым наделены те, кто проводит свою жизнь, скрываясь и постоянно ожидая нападения, подсказывало Макале, что враг близко. Но где же он? Насторожившись, но еще не приняв определенного решения, Макале быстро вошел в ближайший подъезд. Это был кинотеатр «Альгамбра».
Он купил билет, но вместо того, чтобы пройти в зал, где уже начался сеанс, задержался в вестибюле, делая вид, что любуется рекламными анонсами. В действительности же его глаза были прикованы к входу: он незаметно следил за всеми опоздавшими зрителями. Прошла, видимо, дружная супружеская пара, за ними спешила сеньора с дочерью и какой-то старичок, державший под мышкой туго набитый портфель. Казалось, никто не следил за Макале, но тем не менее его радар продолжал принимать тревожные сигналы…
Макале поднялся по лестнице, вошел в зал и остановился, стараясь разглядеть в темноте свободное кресло. Партер был почти полон. К счастью, на помощь к Макале пришла билетерша с фонариком. Яркий пучок света, танцуя по ковру, осветил свободные места в середине одного из первых рядов. Макале стал пробираться между креслами, не обращая внимания на жалобы обладателей мозолей и раздраженные возгласы потревоженных сеньор.
Соседнее кресло
Макале занял одно из двух свободных мест, на которые ему указала билетерша. Демонстрация кинохроники закончилась. Вот уже добрый десяток лет, как посетители кино смотрят эти надоевшие футбольные соревнования между двумя столичными командами – всегда одно и то же, но в разных вариантах. Затем замелькали кадры из нового фильма, который скоро выйдет на экраны: банкир не доверяет жене, управляющий его конторой приглашает жену патрона поужинать в ночном ресторанчике, а шулер из Бронкса уже успел поцеловать хорошенький ротик машинисточки из Манхэттена.
Перед сонными глазами Макале проходили первые кадры кинофильма. Как он называется? На языке янки его название должно было бы звучать так: «Подонки, мордобой, пальба, стадо быков и наследство!», но на португальский для добропорядочного партера оно переводилось следующим образом: «Милый, мое сердце так печально!» Глядя на экран, Макале видел придорожный трактир и привязанных у двери лошадей. В зале, наполненном густым табачным дымом, мужчины в широкополых шляпах и клетчатых рубашках кружками пили черную жидкость, которая почему-то называлась коньяком. Нагнувшись над стойкой, рыжий буфетчик подсчитывал выручку. Некая певица, одетая по моде тех времен, когда Иуда еще болел корью, в шапочке набекрень и в платье с рукавами, похожими на окорок, выкрикивала сальности.
В это время какой-то опоздавший зритель, пробравшись к свободному креслу, сел рядом с Макале. Невольно повернув голову, негр рассмотрел, что вновь пришедший был человек лет сорока, одетый в белое, с гладкой яйцеобразной лысиной. От незнакомца исходил резкий запах Духов. Прошла минута, другая. Когда бывший повар попытался вновь уловить нить событий развертывавшейся на экране драмы, он услышал приглушенный, но энергичный голос соседа:
– Не шевелитесь, Макале!
Негр повернулся к нему; неизвестный снова повторил:
– Не шевелитесь, Макале. Я – Жоаким…
– Жоаким или Просперо?
– Это одно и то же. Я видел, как вы вошли, и последовал за вами. Я хочу спросить, где то, о чем мы оба знаем?
Макале ответил в том же тоне:
– А я вас спрашиваю, где вы спрятали шкатулку, которую Карола передала вам ночью через забор.
Жоаким принужденно улыбнулся.
– Послушайте, это старый прием, он всем известен. Меня на эту удочку не поймать. Если вы не отдадите мне мою долю, вам не поздоровится!
С соседних мест зашикали, послышались раздраженные возгласы:
– Тише!
– Дайте же слушать!
– Какая невоспитанность!
Но, несмотря на это, спор разгорался.
– Хорошенькое дело! Вы получаете из рук Каролы весь куш, прячете его и исчезаете, а потом, чтобы не быть в ответе, чего-то требуете от товарищей! Нас обмануть не удастся!
– Ну, это вам так не пройдет… Мне пришлось выйти из игры, а вы и рады… Думаете воспользоваться моим несчастьем?… Не выйдет! Да, я упал, но я еще поднимусь!..
Публика стала проявлять нетерпение.
– Прекратите это! – послышался чей-то раздраженный голос.
– Грязное белье стирают дома! – откликнулся Другой.
– Разве в этом кино нет полицейского? – громко на весь зал спросила какая-то женщина.
Просперо предложил:
– Пойдем куда-нибудь, где можно спокойно поговорить.
Он поднялся. Макале последовал за ним. В конце зала с левой стороны находился ярко-красный занавес и наверху небольшой указатель со светящимися буквами. Просперо отодвинул занавес и прошел вперед, за ним скользнул Макале. Они оказались на выложенной кафелем площадке, куда через грязные витражи проникал скудный свет. Здесь никого не было.
Негр, рассмотрев своего бывшего сообщника, не мог не подивиться его внешности. Каташо был настоящим артистом маскировки. Одетый в элегантный полотняный костюм и лакированные туфли, со шляпой в руках, он предстал перед опытными глазами Макале столь же непохожим на шарманщика, как и на помощника комиссара полиции Просперо. Если бы Макале довелось встретить Жоакима на улице, он ни за что не узнал бы его. Возможно, это неузнанный Жоаким толкнул его локтем на тротуаре. Наверно поэтому у Макале и возникло впечатление, что за ним следят. Его радар не ошибался…
Неподалеку от них, справа, виднелась незаметная дверь с надписью: «Для дам». За низким барьером начиналась цементная лестница, ведущая в подвальное помещение. На стене над лестницей надпись: «Для мужчин» – и стрелка, указывающая вниз, в подвал. В воздухе стоял запах креолина. Просперо спустился на несколько ступенек, то же самое проделал и Макале; оба были слишком возбуждены, чтобы искать более подходящее место для разговора. Жоаким остановился; остановился и Макале.
– Давайте поговорим начистоту!
– Вот именно!
– Шкатулка, которую мне ночью передала через забор Карола, содержала только камни. Слышите, камни! А объяснение этому простое. Я даже вижу выражение ваших лиц, когда вы вчетвером обмозговывали заговор против простака Жоакима… Что, не так?
– Вы говорите глупости…
– Мне все ясно. Карола вынула шкатулку из тайника и, пока ждала условленного часа, чтобы отдать ее мне, заменила ценности щебнем, собранным тут же, на дороге… Вы спрятали деньги и алмазы, а немного спустя она подала мне шкатулку, наполненную камнями. На Сухаря возложили слежку за мной, а Куика, чтобы окончательно вывести меня из игры, побежал в полицию и натворил там бед. В результате: я, ваш главарь, обворован своей же собственной шайкой.
– Заткни рот, Свистун!
– Меня ограбили, но я не позволю, чтобы надо мной смеялись. Я способен…
– Договаривай, договаривай… если сможешь…
И оба, сцепившись в драке, покатились по полу. Спустя полминуты главарь был отброшен в угол, его лысая голова бессильно свесилась на грудь. Какая-то женщина, выходившая из туалета, испуганно вскрикнула. Потом бросилась к занавесу и, очутившись в зале, завопила истошным голосом:
– Караул! Тут двое убивают друг друга!
Макале поспешил привести себя в порядок, вытер платком лицо, поправил воротничок, спокойно отодвинул занавес и вернулся в зал. На экране все шло своим чередом. Певица рыдала в своей артистической уборной, сколоченной из плохо пригнанных досок, а какой-то негодяй яростно стучал в дверь рукояткой хлыста. И певица все дрожала, дрожала…
Но никто больше не интересовался картиной. В зале начался переполох, между тем киномеханик не прекращал вертеть ленту. Со всех сторон требовали:
– Зажгите свет! Свет!
У Макале хватило времени растолкать локтями людей и сесть в кресло с противоположной стороны зала… Рядом с ним оказалась неугомонная мулатка, страстно желавшая узнать, что произошло.
– Что там случилось, приятель?
– Я из любопытства заглянул туда. В общем ничего особенного… Драка на экране, драка в жизни… Правда, нет дыму без огня…
– Да ну!..
– Не хотите ли выпить чашечку кофе, чтобы успокоиться?
– С удовольствием. Вы платите?
– Плачу. Но с условием, что при выходе вы будете вести себя паинькой, поняли?
Оба засмеялись…
Бимбо, находившийся среди зрителей, покинул свою новую подругу, легкомысленную старушку, у которой все пальцы были унизаны кольцами:
– Я пойду принять меры.
– Только осторожно, миленький!
Он подбежал к кассе и с начальственным видом стал наводить порядок.
– Я из полиции. Почему не зажигаете в зале свет?
– Администратор уже пошел распорядиться.
– Подвиньте сюда телефон, я хочу позвонить.
Кассир поспешил выполнить требование. Полицейский дважды набирал номер, пока ему удалось соединиться.
– Говорит агент Бимбо. Он самый. Я нахожусь сейчас в «Альгамбре». В уборной ранен или убит неизвестный. Пришлите сюда дежурных! Очень срочно! Хорошо! До свидания!
Бимбо вернулся в зал и приступил к исполнению служебных обязанностей, выкрикивая для всеобщего сведения:
– Внимание! Я из полиции!
Зажегся свет, экран поблек, изображение исчезло. Зрители вопили, браня администрацию. Женщины, причитая, теснились у выхода. Бимбо направился к площадке за занавесом и, чтобы проложить себе дорогу в толпе, показывал прикрепленный к внутренней стороне лацкана значок:
– Из полиции… Из полиции.
Подойдя к занавесу, он вынул револьвер, взвел курок и, предварительно осмотревшись, вышел на площадку. Однако то, что Бимбо увидел, успокоило его. Спрятав оружие, он наклонился над Просперо – тот без сознания лежал в углу. С профессиональным проворством агент приступил к осмотру пострадавшего.
– Он жив… свалился от прямого удара в подбородок. Я где-то уже видел это лицо. Наверняка опасная личность, о нем должны быть данные в управлении полиции. Нужно отвезти его в госпиталь… Не трогайте пострадавшего! Я сам приму необходимые меры!
Проникнутый сознанием важности выполняемой им миссии, Бимбо вошел в зал. К этому времени партер превратился в настоящую ярмарку. Возмущенная публика покидала кинотеатр. Находившиеся поблизости агенты полиции поспешили к месту происшествия и встали у выхода, по обе стороны, в надежде захватить преступника. Их можно было узнать без труда: они окидывали всех ощупывающим взглядом, время от времени приказывали кому-нибудь из зрителей извлечь из заднего кармана брюк оружие. Среди выходивших показался Макале и с ним кокетка мулатка. Они шли, перебрасываясь шутками и смеясь, словно двое влюбленных.
– Люди платят, чтобы посмотреть картину, а тут заявляются какие-то мошенники и устраивают потасовку. А кто будет возвращать денежки?
– Да замолчите, приятель! Вы похожи на задиристого петуха!
– Смотри у меня, дуреха!..
Они вышли, не вызвав ни у кого подозрения, и к тому же весьма вовремя… Едва они оказались на улице, запруженной любопытными, как с шумом и грохотом прибыл отряд полиции. В воздухе стоял нескончаемый вой сирен. Подъехали машины комиссара полиции, скорой помощи и дежурный полицейский автомобиль. Среди зевак шныряли репортеры газет и радио, расспрашивали и торопливо делали заметки в своих блокнотах. Какой-то начальник приказал:
– Пока не будет схвачен преступник, никого отсюда не выпускать.
Макале, будто по секрету, сказал на ухо своей спутнице:
– Теперь видишь, дуреха, из какого переплета мы выбрались?
– Вот именно. Но где же обещанный кофе?…
Беззаботно болтая, они направились в ближайшее кафе. Официантки – уроженки северо-востока, как водится, сгорали от нетерпения узнать новости. Обслуживая Макале и мулатку, одна из них спросила:
– Что случилось в кино, земляк? Вот уже полчаса там какое-то столпотворение!
– Злые языки болтают, будто полиция арестовала там этого самого Просперо…
– А кто он такой?
– Неужели не знаете? Помощник комиссара, который был главарем банды и похитил две тысячи пятьсот конто. Не читали?
– Нет.
Обеспокоенная мулатка тихим голосом посоветовала:
– Дружок… Придержи язык и не мели глупостей, а то еще нарвешься на неприятности! Улица кишит шпиками!..
Но Макале знал, что делает. Пожав плечами, он бросил:
– Не волнуйся, дуреха!..
А про себя подумал: «Нужно пустить этот слух. Иначе полиция спрячет концы в воду, скроет арест Свистуна. У помощника комиссара большие связи!»
Мулатка посмотрела на часы, висевшие над стойкой:
– Господи помилуй! Уже половина четвертого! В четыре я должна быть на службе. Если опоздаю, хозяйка выцарапает мне глаза!..
Макале и не думал удерживать ее. Он ограничился тем, что спросил:
– Когда мы встретимся в следующий раз?
– Я привыкла ходить в кино на двухчасовой сеанс, после того как приготовлю хозяевам второй завтрак.
– Ага! Мы увидимся, когда у меня заведется побольше деньжат и не будет такой суматохи, как сегодня…
– Итак, до свиданья. Большое спасибо за все и не забывай меня…
– Как же тебя зовут?
– Розалина!
– Прощай, Розалина!
Мулатка вышла из кафе и затерялась в толпе. Макале, загадочно улыбаясь, некоторое время следил за ней взглядом, но неожиданно его внимание привлек стоявший на полке радиоприемник. Музыка самбы была прервана, и диктор сообщил о передаче экстренного выпуска:
«Сеньоры радиослушатели, внимание! Сообщение собственного радиокорреспондента с места происшествия! Только что полиция напала еще на один след по делу об ограблении на улице Бугенвиль. Бывший помощник комиссара полиции Просперо Басселино, о котором писали газеты, обнаружен в бессознательном состоянии на полу в помещении кинотеатра „Альгамбра“. У Просперо Басселино сотрясение мозга, но его жизнь вне опасности. Агент полиции Бимбо, которому принадлежит заслуга ареста, заявил нашему корреспонденту на месте происшествия, что, как он полагает, бывший помощник комиссара пострадал в смертельной схватке с членами своей шайки, разгромленной полицией в последние дни».
Макале закурил сигарету, подошел к остановке, втерся в очередь и через несколько минут уже ехал на первом попавшемся автобусе, в первом попавшемся направлении…
Следствие
Уголовная полиция буквально вцепилась в обвиняемую Себастьяну Алвес. Но женщина была верна себе, и все бесславно кончилось! Дальнейшее ведение следствия снова передали в полицейский участок по месту, где было совершено ограбление, для получения новых свидетельских показаний. Теперь допрос вел сам Барашо, а протоколист Сардинья, уткнувшись в клавиши пишущей машинки, коротко записывал показания новых свидетелей.
Сначала ввиду публичного признания Себастьяны дело казалось простым, не выходящим за рамки повседневных происшествий. Но это признание, как, впрочем, почти всякое, сделанное полиции, не стоило той канцелярской бумаги, на которой близорукий Сардинья записал его, обволакивая простые слова туманом юридических терминов.
Конечно, признания бывают разные… К примеру: если обвиняемый вдруг начинает приписывать себе устройство солнечного затмения, то полицейский комиссар, учтиво обходясь с ним, немедленно соединяется по телефону с психиатрической больницей. Если какой-нибудь человек, разыскав квартального полицейского, рассказывает ему, что не кто иной, как он, убил префекта в Маморэ, то это уже приобретает некоторый интерес, так как географическая карта велика, и если навести справки, то может оказаться, что такой населенный пункт действительно существует. В данном же случае, когда женщина, хоть и мерт-вецки пьяная, находясь в доме, где только что было обнаружено загадочное исчезновение ценностей, громогласно заявила, что именно она их выкрала, – признание, невзирая на то, что оно было сделано полиции, следовало принять в расчет, хотя впоследствии стало ясно, что даже такое признание ничего не стоит. Несчастная прачка, протрезвившись, уверяла, что не помнит ни слова из того, что говорила несколькими часами раньше, а в дальнейшем, твердо стоя на своем, со слезами утверждала, что она не причастна к краже на улице Бугенвиль и не имеет представления об этом деле.
Сеньора Барашо эта столь неуместная невиновность выводила из себя. Оставалось единственное – взять упрямицу за глотку. Но бедняжка Тьяна держалась стойко и упорно отрицала предъявленное ей обвинение. Чтобы ускорить ход дела, комиссар полиции поспешил закончить следствие. Украла Себастьяна Алвес – и все тут. Достаточно обратить внимание на ее лицо. У каждого вора лицо, как у порядочного человека, ясно?
Никто не должен осуждать начальство. Это никогда не приносит пользы и всегда рискованно.
У Барашо была единственная слабость – он был заядлым рыбаком, подобно тому как Просперо плешив, а протоколист Сардинья близорук. Черт побери, каждый сходит с ума по-своему! И вовсе не надо быть петухом, чтобы кукарекать.
Причина недоброжелательного отношения комиссара полиции к прачке объяснялась просто: он страстно желал как можно скорее покончить с порученным ему следствием и вернуть материалы в управление полиции, так как собирался на рыбалку. Что может быть увлекательнее рыбной ловли!
С яростью ухватившись за первое признание Тьяны, сделанное ею в доме на улице Бугенвиль, он не хотел отступать ни на шаг! Воровка она, и только она! Удовлетворенный этим заключением, он побежал в магазин «Стеклянный крючок», купил леску, бамбуковые удочки и другие принадлежности рыбной ловли и в своей памятной книжке отметил зелеными чернилами день предстоящего отъезда на рыбалку.
