Дар юной княжны

      - А ты бы на мне женился?
      - Я на тебе женюсь! - отчаянно выкрикнул подслушивающий их маленький танцор. - Со кэрэса? (Со кэрэса - что ты делаешь? (цыган.).) Ты же рома! (Рома - цыганка (цыган.).)
      - Бида манге! (Бида манге - горе мне! (цыган.).) - всплеснула руками Рада, и это резкое движение никак не вязалось с её подчеркнуто неторопливой речью. - Мой дадо был гадже (Гадже - всякий не цыган (цыган.).). И мама нагадала, что я тоже выйду замуж за гадже.
      - Женился бы, - твердо сказал Алька, в момент забывая свое недавнее желание подрасти и жениться на Ольге. Девочка отвела его в сторону.
      - Держи! - она что-то сунула ему в руку. - Это кольцо, серебряное, дадо маме дарил, когда жениться хотел. Теперь я дарю тебе. У нас цыгане своим суженым золото дарят, но это кольцо особенное, понимаешь?
      - Понимаю, - тихо кивнул Алька.
      - Смотри, другой слова не давай, раз со мной обручился! - И она скрылась за деревьями, оставив ошеломленного Альку одного.
      В это время цыгане отвели тачанку с поляны в темноту деревьев, а на её место пригнали большую ладную кибитку, которую тащила крепкая лошаденка.
      - Кара! - похлопал её по холке вожак, говоря языком цыган - баро. - Не пожалеете, работяга.
      Он шумно вздохнул и как-то поспешно отошел. Теперь цыгане стали помогать циркачам укладывать скарб в кибитку, попутно объясняя, где что лучше класть, чтобы необходимое всегда было под рукой.
      - Век живи - век учись! - покачивал головой Аренский. - Кажется, всю жизнь кочую, думал, все премудрости дорожные постиг, а вот поди ж ты...
      После работы артисты присели у костра поужинать. Пока доставали свои припасы, маленький танцор Ленька принес им два котелка ещё теплой ухи.
      - Баро передал! - звонко выкрикнул он. - Мы-то уже поели, а вам с дороги - не помешает.
      Аренский с Катериной разлили уху по мискам.
      - Ах, ушицу век не ел! - причмокивал Герасим.
      - Домом пахнет, азовская-то рыбка!
      Остальные не приняли его шутливого тона: у поручика к ночи разболелись поломанные ребра, и, чтобы не застонать, он до боли закусывал нижнюю губу перехваченный им жалостливый взгляд Катерины вызвал у него досаду: не хватало ещё у женщин жалость вызывать. И даже хотелось ей нагрубить, мол, смотри лучше на своего Герасима, уж у этого амбала ничего не болит!
      Катерина и вправду, вспоминая гадание глупой цыганки, судорожно ухватилась за Герасима, стараясь не думать о её словах: черный человек, это ж надо такое придумать! Брюнет какой, что ли? Может, цыган? И тут же торопливо перекрестилась: тьфу, нечистая сила, чтоб язык твой поганый отсох!
      Аренский, как всегда, мучился нехорошими предчувствиями и тщетно пытался придумать, как их избегать, куда запрятаться, в какую нору забиться7! Был бы аэроплан или, на худой конец, воздушный шар, чтобы перелететь на какой-нибудь необитаемый остров, чтобы там переждать всю эту заваруху!
      Алька вызвался отнести хозяевам пустые котелки в надежде ещё хоть разок увидеть Раду: произошедшее с ним недавно казалось невероятным и таинственным и будоражило сердце подростка. Ольга и не подозревала, что потеряла своего самого горячего поклонника.
      Циркачи ещё какое-то время в задумчивости сидели рядом, как вдруг от укрывшегося за деревьями цыганского табора донеслась тягучая гортанная песня. Она медленно поплыла над заснеженным лесом, точно птица крылом, коснулась артистов и позвала за собой. Первой нерешительно поднялась Катерина, за нею встал Герасим, Аренский пошел рядом, приобняв их за плечи; опираясь на руку Ольги, заковылял следом поручик.
      Цыгане, похоже, не удивились их приходу. Баро кивком указал гостям на одно из бревен, которое поспешно освободила ребятня.
      Песня взвилась в небо, точно пламя костра, и погасла в ночной высоте, а на смену ей тотчас полилась другая,.. украинская. Цыгане повели её на голоса, но со своим особым колоритом, отчего украинская песня получила как бы новую жизнь.
      - Чы вы розумиете украинску мову? - изумленно спрашивала Катерина.
      - А как же, - степенно отвечала старшая из цыганок. - Нам по-другому нельзя: по чьим землям ходим, тот язык и учим. Это наш хлеб!
      Но они не могли просто сидеть и разговаривать, как селяне после тяжкой работы, и вот уже юная цыганка начала потихоньку отбивать каблучком другой такт, а её подружка повела плечами и притопнула ногой. Вдруг разом будто взметнулся вихрь и взлетели с поляны мотыльки. Загремел неизвестно откуда взявшийся бубен, зазвенела струнами гитара, учащая ритм, задвигались плечи, заструились юбки, опять запели цыгане, но уже что-то зажигательное, отчего почти вся цыганская молодежь пустилась в пляс. Эх, ромалэ!
      А к циркачам между тем подплыла цыганка: юбки вокруг бедер танцуют, руки, точно два крыла - вот-вот взлетит, каблуки дробь отбивают. Давайте, выходите и вы, стряхните тяжесть с души, взвеселите тело! Не выдержала призыва Катерина, выскочила к танцующим. Ах, как она плясала! Ни в чем не уступала цыганкам, хотя её движения были совсем другие, более плавные, но не менее притягательные. Герасим не сводил с неё влюбленных глаз. Загляделся с восхищением поручик. Подошедший к костру Алька даже рот приоткрыл: вот это да!
      "Война же, - удивленно думала Ольга, - война! Разве они не знают? Почему веселятся? Почему живут только сегодняшним днем? Хотя каким днем ещё жить, если не сегодняшним? Сегодня день, завтра день - так и проходит жизнь! Нельзя, видимо, откладывать её на потом".
      Глядя на танцующих, мсье Ломбер, обучавший институток менуэту и полонезу, непременно скривился бы: эти вульгарные танцы простонародья! Почему же они не оставляют равнодушной её, аристократку?
      Поручик Зацепин между тем смотрел на отрешенное лицо его доброй феи. Что с нею? Чем обеспокоена эта милая, добрая девушка, в которую, кажется, он втюрился с первого взгляда?.. Он украдкой потрогал ноющие ребра и невольно поморщился: вот напасть-то! Постыдная хвороба. Куда ни шло ещё боевое ранение, к примеру. А то - избили! Сапоги у этих мерзавцев кованые, били, точно лошади копытами... Зацепин опять поймал устремленный на него женский взгляд: теперь на него проницательно смотрела жена баро, Татьяна. Не жалость была в её взгляде, а просто сочувствие. Странное, с точки зрения поручика. А ещё говорят: цыганский глаз - волчий глаз. Мол, ничего они без выгоды для себя не делают. Тогда откуда это?..
      Ольгу же мучило самое обычное чувство зависти: почему она не может так же самозабвенно, без оглядки на условности, броситься в вихрь эмоций пусть даже это просто танец у костра? Почему постоянно помнит свое княжеское происхождение вместо того, чтобы жить, как хочется?!
      ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
      Сказались ли врожденная воинственность Янековых предков, крестьянская сметливость или желание не отстать от других новичков, но красноармеец Поплавский сдал экзамен по огневой подготовке на "отлично". Иона гордился лучшим учеником и охотно рассказывал всем желающим слушать, что давно не встречал такого талантливого хлопца.
      Его новый друг - Яков, с которым они теперь почти не разлучались, так что, с легкой руки Савелия, их стали прозывать Ян-Яки, - ворчливо сетовал Яну:
      - Везет тебе, кореш, спасу нет! Я, конечно, не очень верю в твои россказни про замок, про встречи с графами и панами, про девушек-красавиц, но умеешь ты в жизни устраиваться. Думаю, есть в тебе что-то: вон, Иона от тебя без ума, Савелий в миску больше моего накладывает...
      - Что ты придумываешь! - возмутился Ян.
      Глядел бы лучше в свою миску, чем в чужие. Ты даже не всегда съедаешь то, что тебе дают. Кто вчера просил доесть кулеш, потому что сил больше нет?
      - Что поделаешь, друг, мне всегда хочется запихнуть в рот больше, чем я могу прожевать. Сказывается голодное детство бедного сироты!
      - Как - сироты? Ты же говорил, что родители живы, а ты просто из дому сбежал.
      - Я это говорил? Значит, правда.
      - Что правда: первое или второе?
      - Ох уж эти мне крестьяне! Нудные скучные люди, до всего им нужно докопаться. Жизнь тебе - не огород, её украшать надо, чтобы жить было интересней.
      - Выходит, врать напропалую?
      - На себя посмотри! Я, между прочим, и слова не сказал, когда ты тут пел, будто Юлия тебя за плечо, как волчица, грызла!
      Ян покраснел.
      - Смеешься? Все, больше ничего тебе рассказывать не стану! Слышишь, Яшка, никогда!
      - Зря ты на меня сердишься: кто тебя, темного, ещё уму-разуму научит? Ведь если разобраться, в Одессе тебя наколет любой мелкий фраер. Да ты на Привозе и куска мыла не купишь из-за своей жуткой доверчивости. Хочешь, ещё фокус покажу?
      Он вытаскивал из кармана старые замусоленные карты, показывал Яну очередной фокус и покатывался со смеху, глядя на его детское изумление.
      - Ты шо, никогда не был в цирке? Не видел иллюзиониста? - в свою очередь удивлялся он.
      - А кто это?
      - О, это такой человек! Мне бы его руки - можно было бы всю жизнь не работать.
      - А на что жить?
      - Чудак, а я тебе о чем толкую? На эту самую ловкость рук! "С одесского кичмана сбежали два уркана", - напевал Яков. - Видел бы ты, как работает Миша-щипач! Я видел - это симфония! Мы жили с ним на одной улице, и в детстве он был худой, как удочка, Сопливый шкет. А сейчас? Профессор. При часах, брючки отутюжены, шляпа с полями, - все в лучшем виде. Он может стянуть с тебя подштанники, а ты даже не заметишь!
      - Выходит, он вор, твой Миша?
      - Я же тебе сказал: профессор. Пусть и воровского дела, но у каждого своя работа.
      - А мне такая работа не нравится!
      - Вот потому Миша кушает в дорогих ресторанах, а ты своей девушке не купишь и стакан семечек!
      - Заработаю и куплю!
      - Темнота. Чем ты заработаешь? Дрова колоть, ножи точить? Кстати, даже ножи точить и то умение нужно. К нам во двор ходил Степка-точильщик. Как он точил ножи! Симфония.
      - Подумаешь, ты-то что умеешь! - с опозданием обиделся Ян.
      - Я тоже мало что умею, но я сообразительный.
      Я вот нашего Голуба послушал и понял: комиссаром быть нетрудно. Главное-хороший голос иметь, чтоб с народом говорить. Из меня выйдет-таки неплохой комиссар.
      Яков выдвинул ногу вперед, одной рукой подбоченился, другую вытянул ладонью вверх:
      - Товарищи, мировая революция в опасности! Все к оружию!
      - Вот я сейчас возьму тебя за задницу да всыплю по первое число, сразу забудешь, как к оружию народ призывать! - донесся из кустов голос Ионы, отдыхавшего после обеда.
      "Комиссар" понизил голос.
      - Ну как, чувствуешь подъем?
      - Вроде, чувствую. Значит, ты решил на всю жизнь стать комиссаром?
      - Может, не сразу получится... С грамотой у меня слабовато. Оттого, что я ленивый. Как подумаю: за книжку садиться, всякие задачи-примеры писать, - так желание комиссарить пропадает. Тогда начинаю думать, а не остаться ли мне рядовым красноармейцем? Накормят, напоят, что делать расскажут. А за это иной раз пострелять придется, - вот и все дела!
      - Яшка, никогда не пойму, шутишь ты или всерьез говоришь?
      - Какая разница? - Яков сладко потянулся. - В каждой шутке, как говорят, есть доля правды. Так и понимай.
      - Все равно, я тебя до конца понять не смогу, - признался Ян. - Думать вслед за тобой - мозги испекутся, как в печке. То ты к мировой революции призываешь, то вору завидуешь. Разве революционеры не должны быть честными людьми?
      - Ничего ты не понял. Миша - хоть и вор, а человек честный: ему можно было деньги на хранение как в банк отдавать! А что ворует, - так ты рот не разевай!
      Ян присвистнул, невольно копируя Яшку.
      - Ну ты даешь!
      - А что, жизнь такая: будешь слабым - любой тебя схарчит, будешь сильным - сам любого слопаешь.
      - Да не хочу я никого лопать! - рассердился Ян.
      - Знаю-знаю, для тебя главное - чтобы в брюхе не урчало. Примитивный ты, Поплавский, человек... А вот я хочу многого! К примеру, чего я за большевиками потянулся? Они всем столько обещают! По секрету тебе скажу: даже если половина из этого - брехня, то и от оставшейся половины голова закружится, - как красиво! Я люблю все красивое. "Мир хижинам, война дворцам!" Здорово?
      - Значит, дворцы разрушать будут?
      - А на кой нам дворцы? У буржуев дворцы были для праздной жизни. По двадцать комнат! Дай тебе такой дворец - кто его убирать будет? Придется слуг нанимать. И ты, простой бедняк, станешь гнусным эксплуататором чужого труда. Хорошая жизнь любого испортит. Потому дворцы надо снести, а на их месте построить бараки. Жить в них всем вместе, и все, что заработано, делить поровну.
      - Тогда непонятно, как же с красотой? Дворцы - это ведь красиво.
      Яшка почесал в затылке.
      - Наверно, я послушаюсь командира и поеду в Москву на учебу. Сам чувствую, не дотягиваю до комиссара.
      - А я бы хотел быть врачом. Врачи и лечить могут, и по латыни разговаривают. Вот послушай: дум спиро, спэро (Пока дышу, надеюсь (лат.).). Если дышишь, живешь. Здорово?
      - Здорово. У нас в порту иностранцев, как собак нерезаных. Как начнут лопотать: уно барка - квадро маринеро (Один корабль - четыре моряка (итал. искаж.).).
      - А как это по-нашему?
      - Черт его знает! Но красиво. Вот ты не любишь, когда я про Мишу рассказываю, а слышал бы ты, как он с этими моряками разговаривает! Остановит, сигаретку попросит, а попутно и бумажник стырит.
      - Хороший, нечего сказать, будет из тебя, Яшка, комиссар. Соберешь красноармейцев на митинг и скажешь им: учитесь, чтобы сподручнее было людей грабить...
      - Прямой ты, Янек, как столб. Никакой в тебе хитрости, хоть ты и крестьянин! Я к чему тебе про Мишку рассказывал? Чтобы ты понял: он человек талантливый, а революция таким дорогу открывает. Он теперь может быть кем угодно, хоть и государством управлять.
      - Управитель - по карманам шарить!
      Яков терпеливо вздохнул.
      - Ладно, не буду про Мишку...
      Над лесом прокатился звук трубы. Бойцы вскочили, поспешно приводя себя в порядок, и построились.
      Это был уже не тот лес, в котором неделю назад Ян встретился с красноармейцами. Отряд прошел не один десяток километров, избегая оживленных путей, предпочитая останавливаться на заброшенных хуторах или, как сейчас, опять в лесу. Бывало, бойцы совершали марш-броски ночью и отсыпались днем. Они шли на соединение с Украинской Красной Армией, а Андрей Гойда берег своих людей.
      Теперь, видимо, в планах командования что-то не заладилось, и "Сбор!" сыграли среди дня.
      - Бойцы! Товарищи! - Андрей Гойда одним прыжком вскочил на обозную телегу, точно молодой тигр. - Враг наступает. Это - добровольцы, одна из деникинских частей. Их командир пообещал стереть нас в порошок!
      Красноармейцы возмущенно загудели.
      - Вы знаете, я старался избегать встреч с беляками: патронов у нас мало. шестнадцать необстрелянных бойцов, некоторые впервые держат в руках оружие. Но вечно так продолжаться не могло; и сегодня наш дозор нарвался на засаду...
      Кто-то из бойцов испуганно охнул. Гойда метнул сердитый взгляд в его сторону.
      - Мало того, что наши бойцы позорно бежали; они привели врагов на хвосте прямо к лагерю! Если бы не Ион Кодряну...
      И только тут Ян заметил, что молодой командир буквально сражен горем. Он до крови кусал губы, сжимал руки в кулаки и глядел вбок, чтобы никто не видел блестевших в его глазах слез. Наконец он крикнул поверх голов:
      - Несите сюда!
      Два красноармейца сквозь расступившуюся толпу внесли шинель, на которой лежало безжизненное тело Ионы.
      - Закрыл... собой, - прошептал Андрей Гойда, но его шепот услышали все, - мы отомстим, слышишь, Иона?
      - Отомстим! - прошелестело по поляне. Стоявший в строю Ян поймал себя на том, что он тоже сжал кулаки и тоже вместе со всеми повторяет как клятву: "Отомстим!"
      Гойда окинул взглядом потупившихся бойцов.
      - Товарищи. - начал говорить он, остановившись у тела Ионы, и в ту же секунду в центре поляны, на которой собрались красноармейцы, разорвался снаряд. На месте телеги, на которой минуту назад стоял командир, дымилась воронка. У края её ещё крутилось колесо и валялся какой-то окровавленный комок.
      - Без паники! - закричал Гойда. - Всем рассредоточиться! Командирам рот обеспечить порядок. Приготовиться к атаке! Закончится артподготовка, и деникинцы пойдут в наступление. Мы должны их опередить!
      Красноармейцы стали спешно выходить из леса, слыша за спиной разрывы снарядов: противник продолжал обстреливать поляну. Но когда "гойдовцы" выскочили из леса, навстречу им уже шли цепи добровольцев.
      - Эх, жизнь - копейка, - стиснув зубы, проговорил Яшка. Он придвинулся к Янеку. - Видел, дядю Архипа в клочья разнесло? Вот так и нас долбанет. И пожить не успели!
      Он всхлипнул.
      - Ты что, Яшенька, - испугался за товарища Ян. - Погоди раньше смерти умирать. Мы ещё повоюем!
      - Отступить! Назад, в лес! - раздалась команда.
      - Чего рты разинули? - гаркнул у них над ухом неизвестно откуда взявшийся Савелий. - Кому сказано. назад!
      И, как баранов, погнал их в лес.
      "Добровольцы" наступали. Они шли в атаку в полный рост, молча. Черные, страшные. И только барабан выбивал дробь.
      Ян почувствовал в сердце холодок.
      - Залечь за деревья, стрелять по команде, беречь патроны! - кричал Андрей Гойда, стоя на виду у всех.
      - Спрячься, командир, подстрелят! - крикнул один из красноармейцев.
      Гойда нехотя отошел под прикрытие молодого дуба. "Спокойнее, - говорил себе Ян. - Как учил Иона? Оружие спешки не любит. Не волноваться! Господи, почему так дрожат руки?! Почему никто не командует: "Огонь!" Они ведь так близко!"
      И тут же раздалось: "Огонь!" Началась стрельба. Под свист пуль Ян вдруг успокоился, будто кто-то внутри сказал ему: "Это не твоя смерть!"
      Он стрелял, рядом стреляли. Черные фигуры, как на картинке, падали и подымались. Казалось, это никогда не кончится. Но вот все стихло, и Ян остался один.
      Когда, в какой момент боя он потерял связь с отрядом? Почему он не слышал ни команд, ни движения людей? Засел в этом неглубоком овражке и стрелял, пока не кончились патроны.
      Парень поднялся во весь рост и огляделся: никого. Вокруг - трупы. Вперемешку серые шинели с черными. Красноармейцы, судя по всему, отступили, не выдержав лобовой атаки. "Добровольцы" шли вперед, не обращая внимания на потери, будто это были не люди, а ожившие куклы, у которых в жизни было лишь одно дело: убивать!
      Вдруг Янеку послышался чей-то стон. Он затаил дыхание. Стон повторился. Это же совсем рядом! Он пошел на поиски. Никогда бы ему такого не видеть! Его лучший и единственный друг, неловко завалившись за дерево, лежал и глухо стонал. Левой рукой он зажимал рану на животе, - рука была красной от крови, а правой продолжал держать уже ненужное ружье.
      - Яшка, - присел над ним Ян, - это я, ты меня слышишь?
      Раненый открыл глаза.
      - Пришел... Говорят, ты у нас большой лекарь. Давай,лечи.
      - Сейчас, потерпи, я перевяжу тебя, - Ян суетливо огляделся: у убитого черношинельника в вещмешке наверняка найдется что-нибудь для перевязки.
      - Да погоди ты, - Яков с улыбкой потянулся было к нему, но гримаса боли исказила его лицо; он отдышался и почти прошептал: - Пропадешь ты без меня, Янек, доверчивый, как ребенок. Я пошутил, тут никакой лекарь не поможет. У меня сестричка знакомая в госпитале работала, я знаю, как это называется, - проникающее ранение в брюшную полость. Доброволец, сука, штыком...
      На его лбу выступил пот.
      - Помолчи, - Ян буквально выталкивал слова из горла, перехваченного жалостью к другу. - Я что-нибудь придумаю, ты только потерпи!
      - Не суетись. Пока я могу говорить, обещай, что выполнишь... последнюю просьбу.
      - Обещаю. Только ты держись, береги силы.
      - Не мешай говорить... С такой раной я могу промучиться очень долго. Поклянись, что поможешь мне... Памятью матери поклянись!
      - Клянусь!
      - Ты должен пристрелить меня.
      - Что? Яшка, не требуй от меня такого!
      - Ты поклялся! Ты друг, Янек, даже лошадям... помогают, чтоб не мучились.
      - Яшка, я не смогу, - он горько заплакал, роняя слезы на бледное лицо друга.
      Как же так?! Иван говорил, что его способности - дар божий. Зачем ему такой дар, если нельзя спасти человека от смерти, а можно его только убить? Ян вытер мокрый лоб друга и слегка задержал свою ладонь.
      - Не убирай, подержи так... Твоя рука... как мама, в детстве... Как хорошо, хочется спать. Тепло.
      Нет, Ян не будет стрелять в своего друга, а поможет ему... уснуть! Он положил руку на сердце Яшки и услышал, как оно бьется под рукой тише, тише... Раненый вытянулся: на его лице появилось выражение блаженства и покоя.
      - Спи, Яшка! - Ян поцеловал умершего в лоб.
      Потом он копал яму и разговаривал с мертвым другом. "Я научусь, Яшка, я буду лечить людей так, чтобы они не умирали молодыми. Я стану помогать каждому, кому понадобится моя помощь Чтобы не копать могилы, а вместе смотреть на голубое небо, на весну, на эту желтую птичку, что провожает тебя в последний путь".
      У Яна не было карандаша, ни чего другого, чтобы пометить могилу друга, потому он просто положил поверх холмика земли буденовку, перекрестил и пошел, как прежде, на восток.
      ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
      Кибитка снаружи не казалась большой, но все артисты смогли разместиться в ней на ночлег. Они долго не могли угомониться: с глаз Аренского постоянно кто-то пропадал. То он разыскивал Герасима с Катериной. "Молодых" - как в шутку он их назвал - уже с час не было не видно и не слышно.
      - Герасим! Катерина! - кричал в темноту Аренский.
      - Идем мы, идем, чего раскричался! - вполголоса увещевал его Герасим, выходя из-за кустов со смущенной Катериной. - Уже и прогуляться нельзя...
      - Как маленькие, ей-богу, - сердился Аренский, - война, на кого угодно наткнуться можно; незнакомый лес, неразорвавшийся снаряд, мина, наконец...
      - Ведмидь, - подсказала хихикнувшая Катерина.
      - Есть кое-что и пострашнее медведей, - не унимался тот. - Один поручик дисциплинированный. Лежит себе...
      - А с удовольствием побегал бы, - проговорил сквозь зубы Зацепин, все тело которого к ночи превратилось в комок пульсирующей боли; он так мечтал, что придет Ольга, положит на лоб прохладную ладонь, а она исчезла куда-то на целую вечность!..
      Ольга стояла поодаль и, не видимая в темноте товарищам, разговаривала с Татьяной.
      - Почему такая таинственность? - удивилась было она, когда цыганка неслышно тронула её за плечо и шепнула на ухо:
      - Отойдем!
      - Кого-нибудь боитесь?
      - Нет... но муж не любит, когда я разговариваю с гадже .. просто так. Не гадаю, не зарабатываю деньги... Детей-то кормить надо...
      - Так у вас женщины деньги зарабатывают?
      Татьяна усмехнулась.
      - А ты думала, для своего удовольствия мы гадаем, попрошайничаем. Многие хорошие цыганки и детей, и мужа кормят...
      - А вы... хорошая цыганка?
      - Ромы, что чужаков жалеют, - плохие. Табор смеется, ром бьет.
      - Как - бьет?!
      - Кнутом, моя золотая, кнутом... Потому и пришла к тебе, хоронясь. Больно к сердцу ты мне припала. И не хочу думать, а думаю... Карты даже на твою жизнь бросила. Видно, душа моя по дочери тоскует: восемь сыновей у меня, а дочки - ни одной... По делу я пришла, мазь твоему раненому принесла.
      - Какой же он - мой? - смутилась Ольга.
      - Если и не твой, то захочешь - твоим станет... Совсем ребенок ты, от пустяка смущаешься. Я в твоем возрасте уже двух сыновей родила... Ладно, не буду. Займемся делом: пусть ваш большой мужчина положит больного к костру, да сучьев подбросьте. Покажу вам, как больному мазь втирать. Через два дня он совсем здоровым станет.
      Забравшиеся было в кибитку Катерина с Герасимом охотно включились в хлопоты по лечению поручика, женщины быстро соорудили у костра импровизированную лежанку, а Герасим, как ребенка, положил на неё принесенного на руках Зацепина, невзирая на отчаянные протесты последнего.
      Татьяна стала снимать повязку с раненого, мимоходом поинтересовавшись у Ольги:
      - Кто его перевязывал?
      - Мы с Катериной.
      - Неправильно. Побоялись сделать больно? А ему так ещё хуже: чуть вздохнет или повернется, - все больно.
      Но тут же потрепала Ольгу по плечу.
      - Мы, цыгане, всю жизнь сами себя лечим, лекарские знания от семьи к семье передаются. Рецепту этой мази много-много лет. Она и боль снимет, и раны заживит...
      Она осторожно стала втирать содержимое баночки в грудь поручика.
      - Теперь туго-натуго перетянем, ребро - к ребру. Потерпи, милый, здоровье к тебе через боль вернется.
      Вадим не издал ни звука, но, когда Татьяна закончила перевязку, лоб поручика был покрыт испариной.
      Герасим опять ухватил крякнувшего поручика на руки и понес к кибитке, где Татьяна наскоро перестилала приготовленное Катериной мягкое ложе.
      - Никаких подушек - пусть на досках спит. Коврик только оставлю, а то ребра срастутся неправильно..
      И, спохватившись, цыганка стала торопливо прощаться.
      - Возьми за работу! - Катерина сунула ей завернутое в тряпицу сало.
      А Ольга протянула последний неиспользованный кусок французского мыла. Татьяна прижала к груди "заработок" и исчезла в ночи.
      Уставший от напряжения Зацепин с удивлением почувствовал, как боль действительно понемногу отпускает его. Вскоре он вовсе перестал чувствовать больные ребра и незаметно для себя заснул.
      Аренский сразу понял, что больной находится в надежных руках и опять занялся перекладыванием их скарба, чтобы наутро можно было без задержки отправляться в путь. Лес пугал его своей мрачностью, а, главное, тем, что буквально за каждым кустом их могла подстерегать опасность.
      - Быстро в кибитку! - прикрикнул он на замешкавшегося Герасима. - Как наседка гоняюсь тут за каждым цыпленком!
      - Особенно Герасим - хорош цыпленок! - хмыкнул из-под кибитки Алька. Скорее, рождественский гусь.
      - А ты бы вообще помолчал! - прикрикнул на него Аренский и пожаловался товарищам: - Ни в какую не хочет в повозке спать: душно ему, видите ли! Тоже два часа болтался неизвестно где .. Это же лес, незнакомый... Самостоятельный больно стал! Думаешь, за уши не оттаскаю? Ночи холодные, а ему, видите ли, жарко!
      Он с треском задернул полог.
      - Да не переживай ты так, - успокаивал его Герасим. - Я сплю чутко, что не так - услышу... Да и у цыган всю ночь костер гореть будет...
      - Успокоил? - продолжал сердиться директор труппы. - Думаешь, тачанку на кибитку обменяли. так теперь друзья навек?
      - Спи, Вася, - не выдержала и Катерина, - хоть и цыгане, а не звери...
      А Алька впервые в жизни не мог заснуть от волнения. Впервые покой его юного сердца был нарушен. Он вертел на пальце серебряное колечко и вспоминал маленькую цыганку. Значит, и у него теперь есть невеста?
      Утром ответственный Василий Ильич проснулся чуть свет и "сыграл побудку" на маленькой свирельке из циркового реквизита. Его товарищи с недовольными, невыспавшимися лицами нехотя вылезали из кибитки. Один Алька, помня о предстоящей разлуке с Радой, быстро собрался и умылся из котелка талой водой. Поручика, несмотря на его уверения в отличном самочувствии, опять вынесли из повозки и положили под деревьями.
      Артисты работали споро, командовал всем Аренский: что где поладить, как увязать. Они уже считали работу законченной, как появился цыганский баро и категорически заявил:
      - Не пойдет!
      Аренский хотел было возмутиться, но вспомнил, как сам часто повторял, что учиться никогда не поздно. Видимо, и вправду совершенству не было предела. Под руководством цыгана вещи переложили так. что на них можно было не только сидеть, а при необходимости - и спать в дороге.
      Василий Ильич рассыпался было в благодарностях, но явно торопящийся молчаливый баро лишь что-то неразборчиво буркнул в ответ и ушел к своим.
      Табор уходил из леса. Мимо apтистов постукивали повозки, полные смуглой детворы и женщин. Следом шли мужчины.
      Все они ненадолго останавливались возле своего вожака - тот стоял у запряженной тачанки, - хлопали его по плечу, что-то гортанно говорили и шли дальше.
      Лишь Татьяна ненадолго приникла к мужу, но он сурово отстранил её и подтолкнул к остановившейся рядом кибитке; хлестнул застоявшихся лошадей, и тачанка застучала в противоположную сторону. Только на ходу крикнул, привстав:
      - Ромалэ!
      И тряхнул непокрытыми седыми кудрями. Из последней кибитки Альке помахала рукой Рада.
      - Помни, что обещал!
      Юный артист перед расставанием увиделся с девочкой наедине. Наверное, с час он бродил вокруг табора, пытаясь определить, где она может быть, как её найти. К счастью для себя, он наткнулся на Татьяну. Эта умная женщина знала, кажется, обо всем.
      - Раду ищешь? - спросила она просто, - отец бы непременно сказал что-нибудь ехидное и снисходительное, и пообещала: - Я позову.
      Почти следом появилась Рада. Она явно торопилась - в таборе шли сборы, - но не стала ни кокетничать, ни притворяться. Только спросила:
      - Кольцо подошло?
      - Подошло.
      - Вот видишь, я сразу поняла, что мама о тебе гадала. У тебя ведь никого нет?
      - Никого.
      - Мне замуж через год можно выходить, а у вас - другие законы.
      Алька вздохнул. Ему хотелось так много сказать Раде, но почему-то в её присутствии он растерял всю свою находчивость и словоохотливость; язык словно замерз во рту, сердце колотилось, ладони вспотели. Наконец он выговорил:
      - Ты сказала, что мы ещё встретимся. А где?
      - Не знаю, - пожала плечами девочка. - Судьба сведет.
      - Ты просто помни, - заторопился Алька, - я там, где цирк.
      Она кивнула.
      - Мне пора.
      Подошла к Альке совсем близко, заглянула в глаза.
      - Прощай... Арнольд Аренский! Видишь, я запомнила твое имя.
      Она убежала. Алька вернулся к своим, и в его душе поселилось чувство огромной потери. Почему-то никому о нем он не хотел рассказывать. Это было его тайной: первой мукой и первым счастьем.
      Никто из взрослых не заметил грустинки в глазах мальчика. Они были заняты делом прозаическим: прикидывали, как одной зеленой краской, позаимствованной у цыган, сделать яркую надпись на кибитке: "Цирк "Шапито".