ПЛАНЕТА ТУМАНОВ. Сборник НФ.

      Местами кроны деревьев расступались, и высоко в бледно-голубом небе — в полдень ветер угнал тучи — блестели нити проводов, подвешенные на высоких ажурных мачтах. Лучи неяркого солнца пробивались сквозь осеннюю листву и заставляли вспыхивать цветными огоньками зеленые и розовые стекла на верандах. Было очень тихо. Лишь чуть слышно шелестели опавшие листья под легкими шагами Ксанты. Пахло осенним лесом. Это был удивительный запах горьковатой свежести, прелых листьев, грибов и хвои и еще чего-то почти неуловимого, но странно знакомого и волнующего…
      Мы все шли и шли… И мне уже начало казаться, что нет никакой Паужетки, нет старой геотермальной станции. Я в заповедном сказочном лесу своего детства. Маленькая лесная фея ведет меня куда-то… Не все ли равно куда… Сейчас мы повстречаем доброго волшебника и начнутся чудеса…
      Волшебника мы не встретили, но чудеса начались сразу, как только мы с Ксантой очутились на небольшой площади, расположенной, вероятно, в самом центре поселка. Площадь была вымощена квадратными плитами розоватого туфа. Плиты — не прилегали плотно одна к другой, и между ними всюду пробивался ярко-зеленый мох. Это был удивительный геометрический узор, сотканный из сетки живой зелени и квадратов теплого розового камня. Посреди площади находился круглый бассейн, выложенный красноватым мрамором. Раньше тут был фонтан, но теперь он не действовал — и бассейн был пуст. За фонтаном поднимался памятник из серого гранита: худощавая, чуть сутулая фигура в широкополой шляпе и высоких сапогах, узкое лицо с бородкой клинышком, в левой руке — геологический молоток. Я сразу узнал его. Я видел его живым на старинных фотографиях. В прошлом веке его называли «отцом вулканологии» — созданной им науки о действующих вулканах. Конечно, он завоевал право стоять тут, у подножия вулкана, который он заставил служить людям. Но теперь… Разве не ирония судьбы: вечно стоять в покинутом людьми селении. Что говорит случайным посетителям этих мест его имя, высеченное на полированном граните?..
      — Знаешь ли, кто это? — тихо просил я Ксанту.
      Девочка подняла на меня удивленные глаза:
      — Конечно. Это мой прапрапрадедушка. Папа говорил, что он, — Ксанта указала на памятник, — первым стал изучать камчатские вулканы. И он уговорил своих ровесников построить здесь поселок и вулканическую электростанцию.
      — Ого, — сказал я. Я почувствовал, что должен был что-нибудь сказать.
      — Каждый день мы приносим ему свежие цветы, — продолжала Ксанта. — Мама рассказывала, что прапрапрадедушка очень любил цветы…
      — Так, значит, твои папа и мама тоже живут в поселке у моря?
      — Что вы! В поселке у моря живут только дети, ну и, конечно, наши воспитатели. Серебристый Лебедь — детский поселок. А моя мама работает в Петропавловске. Она геолог, как и прапрапрадедушка и прадедушка. Папа тоже геолог. Но сейчас он в командировке, там, — Ксанта подняла пальчик вверх. Вечером будет видно, я вам покажу. Он на Луне. Изучает там вулканы. Он обещал мне привезти лунные камни…
      — Вот как! Ты, наверно, тоже мечтаешь стать геологом?
      — Нет, я еще не решила, — серьезно сказала Ксанта. — Понимаете, очень трудно выбрать. Все кажется таким интересным. В первом классе мы с Марой — моей подругой — хотели быть капитанами космических кораблей. Во втором — Мара вдруг захотела стать океанологом, чтобы работать на дне Тихого океана. И я тоже захотела… Но потом мы узнали, что там всегда темно, и, понимаете, мы раздумали. Теперь Мара хочет сочинять красивую музыку, а я — я еще думаю… Может быть, я буду работать на такой станции, как эта, только побольше…
      — Таких станций теперь не строят, девочка.
      — Я знаю. Я думала про новые, которые строят сейчас, например в Гренландии…
      «Так тебе и надо», — мысленно сказал я самому себе и накрепко прикусил язык.
      — А может быть, поеду сажать леса в пустынях, — продолжала Ксанта, — или буду перевоспитывать диких животных, делать их умными и добрыми. Как Фома…
      — Что — как Фома?
      — Ну, Фома — он тоже… Вы увидите, — Ксанта вдруг захлопала в ладоши. — Смотрите, смотрите, — закричала она, — вот они идут к нам, вместе с Букой!
      Я оглянулся. Через площадь к нам неторопливо шествовали здоровенный лохматый ньюфаундленд  и большой бурый медведь. Ньюфаундленд был размером с годовалого теленка, весь белый, с рыжими пятнами на широкой лобастой морде и на массивных лапах. Приближался он с необыкновенным достоинством, бесшумно и мягко ступая по розоватым каменным плитам. Косолапый, ростом чуть поменьше пса, трусил за ним вразвалочку, опустив черный нос к самой земле.
      Я невольно попятился и потянул за собой Ксанту.
      — Не бойтесь, — сказала девочка, осторожно высвобождая пальцы из моей руки, — Бука не кусается. А Фому перевоспитали, еще когда он был маленьким медвежонком. Он добрый и все понимает… Подходите, не стесняйтесь, — продолжала она, обращаясь к псу и медведю, которые остановились в нескольких шагах от нас. — Бука, поздоровайся с… — Ксанта взглянула на меня. В ее взгляде были вопрос и легкое сомнение.
      Как она сейчас назовет меня? Неужели дедушкой?.. «Если не назовет дедушкой, тогда, пожалуй, останусь тут», — загадал я, а ей быстро сказал:
      — Меня зовут Филипп.
      — Иди, Бука, поздоровайся с дядей Филиппом.
      Я вздохнул с облегчением. Все-таки дядя, а не дедушка…
      Но в этот самый момент здоровенный Бука подошел ко мне вплотную, легко поднялся на задние лапы и, положив передние мне на плечи, лизнул теплым шершавым языком прямо в нос и в губы.
      — Пшел! — вырвалось у меня.
      Сгибаясь под тяжестью огромного пса, я поспешно заслонился локтем от его широкой добродушной морды. Бука мимоходом лизнул меня еще раз в правое ухо и, видимо решив, что достаточно проявил дружеские чувства, освободил от своих объятий. Он присел у ног Ксанты и, не сводя с меня круглых янтарных глаз, принялся энергично подметать мохнатым хвостом чистые розоватые плиты.
      Очевидно, теперь настала очередь Фомы. Он заковылял ко мне, помаргивая маленькими темными глазками и поводя влажным черным носом.
      — Ксанта, — жалобно сказал я, — Бука — еще куда ни шло… Но, право, никогда в жизни я не целовался с медведем, даже с перевоспитанным. Не кажется ли тебе, что нам с Фомой достаточно ограничиться дружеским рукопожатием?
      — Пожалуйста, — согласилась Ксанта. — Фома, дай лапу дяде Филиппу. И помни, ты должен во всем слушаться его. Он теперь твой главный начальник.
      Фома одобрительно проворчал что-то и, присев рядом с Букой, протянул мне тяжелую когтистую лапу. Я пожал ее с глубоким удовлетворением.
      — Ну вот, вы и познакомились, — сказала Ксанта. — Я очень, очень рада… Как дела, Фома? Как твое ночное дежурство?
      — Уффф! — сказал Фома и принялся тереться широкой коричнево-бурой головой о голубой комбинезон девочки.
      — Понимаю, — кивнула Ксанта. — Тебя опять обижали белки?.. Знаете, дядя Филипп, вам придется что-то придумать. Белки не дают покоя бедному Фоме. Они кидают в него вылущенными кедровыми шишками. Шишки застревают в его косматой шерсти и очень мешают. Вот смотрите, сколько на нем шишек.
      — Можно приспособить какого-нибудь кибера. Он будет вычесывать Фому, если Фома, конечно, позволит.
      — Позволит, позволит! — закричала Ксанта. — Правда, Фома?
      — Уфф! — сказал медведь, иронически поглядывая на меня.
      — Вот видите, Фома знает, что для него полезно. А белок надо еще раз предупредить. Они ужасно непослушные. Некоторые даже прибегают в главную диспетчерскую и сорят там орехами.
      — Ну, такое самовольство им придется прекратить, — решительно сказал я.
      — Вот именно, — согласилась Ксанта. — Я знаю, — добавила она, — у вас с Фомой теперь будет полный порядок…
      Потом мы вчетвером отправились осматривать геотермическую станцию. Ксанта показывала мне различные механизмы и объясняла их назначение. Фома кивал тяжелой коричнево-бурой головой, помаргивал маленькими глазками, время от времени одобрительно ворчал. Один Бука держался сдержанно. Он шел позади, опустив хвост, часто зевал, широко раскрывая розовую пасть. Он явно скучал. По-моему, он не любил техники.
      Сначала мы пошли к буровым скважинам. Когда я бродил по городку один, я их не нашел. И не мудрено… Ведь я искал торчащие из земли трубы с тяжелыми вентилями, как на фотографиях отца. Теперь скважины находились внутри красивых прозрачных башен. Башни были сделаны из стекла и металла и напоминали замки спящей красавицы. К каждой башне вели посыпанные песком, обрамленные цветами дорожки.
      А над прозрачными стрельчатыми крышами тихо шелестели темными мохнатыми лапами кедры. На кедрах целыми семьями жили неприятели Фомы — маленькие легкомысленные рыжевато-серые белки. Они и в нас пробовали кидать шишками. Только не попадали.
      — Здесь было 56 скважин, — рассказывала Ксанта. — Они совсем не глубокие: пятьсот-шестьсот метров. Одна — самая глубокая — на краю поселка — два километра. Скважины пробурены до подземного парового котла. Ну, это, конечно, не настоящий паровой котел, а только древние лавы вулкана Камбального. В лавах было много пустот, заполненных водой. Вода от вулканического тепла нагревалась и превращалась в пар. Пар по трубам поднимался наверх и вращал турбины электростанции. Вот это — одна из таких скважин. А сейчас мы пойдем на электростанцию…
      — Подожди, Ксанта, — сказал я. — А что же, теперь эти скважины совсем не дают пара?
      — Дают, но очень немного, — ответила девочка. — Сила пара ослабела, он уже не может вращать турбины. Некоторые скважины еще дают горячую воду. Она проведена по трубам в наш поселок. Мы купаемся в ней и плаваем в большом крытом бассейне. Этой водой отапливаются и все домики электростанции.
      Зимой здесь тепло. А когда приезжают туристы и спортсмены-лыжники, бывает очень весело. Они живут в этих домиках, катаются на лыжах, поднимаются к кратеру Камбального, ездят в электросанях на Курильское озеро. И мы тоже часто ездим туда.
      — Значит, тут бывает много людей?
      — Конечно… Это сейчас, осенью, гостей совсем нет. А летом и зимой, о, сколько бывает народу. Прилетают детские экскурсии из разных интернатов — посмотреть вулканы, и Курильское озеро, и старую электростанцию. Приезжают студенты-энергетики, которые изучают историю техники; разные ученые, туристы, художники, писатели; приезжают даже космонавты — так, отдохнуть немного… Ведь у нас очень красиво, не правда ли?
      — Да, конечно…
      Ксанта долго рассказывала мне про историю Паужетской геотермической электростанции, славную, почти вековую историю большого настоящего труда, а я думал о том, как обманчиво первое впечатление. Вот, до встречи с Ксантой, пока бродил тут один, я увидел лишь брошенный поселок в тайге, покосившуюся мачту и выбитое стекло над дверью диспетчерской, а тут, оказывается, течет своя жизнь — нужная, важная… Конечно, все вокруг — это уже клочок истории. Но разве история не помогает строить будущее? Мы черпаем сейчас электроэнергию из гигантских термоэлементов, опущенных в глубочайшие скважины, мы научились регулировать вулканы, сделали их безобидными факелами, которые зажигаем лишь в дни великих праздников… Достигнуть всего этого нам помогла и Паужетка, и эта электростанция, тепловая энергия Камбального вулкана, который верно служил человечеству целый век.
      «Мы будем счастливы только тогда, когда осознаем свою, хотя бы и самую скромную, роль». Это сказал один из замечательнейших людей прошлого столетия — пионер авиации на самой заре ее развития, поэт, философ. Мне сто двадцать лет, но я мечтаю еще об одном куске человеческого счастья… Почему не попробовать найти его тут? Кажется, я смогу тут стать полезным… Нет, я просто убежден, что я здесь нужен. Кто присмотрит за всем хозяйством? А оно-вон какое. И посадочную площадку надо привести в порядок. И приезжающих встречать и устраивать. Не Фоме же этим, действительно, заниматься. Тут можно так все организовать, что о Паужетке снова заговорят. Места-то какие! Нельзя им пустовать. И школа… Просто необходимо, чтобы вблизи от школы жил бывалый человек. Их воспитатели — сами юнцы. А, скажем, такой человек, как я…
      — Это очень нехорошо, дядя Филипп, — слышал я голос Ксанты. — Ведь вы уже пять минут совсем не слушаете, что я вам говорю.
      Я смутился и развел руками.
      — Прости, Ксанта. Немного задумался. Со старыми людьми это бывает…
      — А вы совсем и не старый, — сказала она, — не глядя на меня. — Вам самое большее восемьдесят лет.
      — Эх, девочка, если бы было восемьдесят! Но дело не в этом. Я хочу задать тебе один вопрос. Очень трудный вопрос. Скажи мне, как по-твоему, что для человека самое главное?
      — Ну, это совсем просто, — улыбнулась Ксанта. — Самое главное для человека, чтобы он был счастлив. А для этого он только должен делать счастливыми других.
      — Гм… Пожалуй, ты права, это действительно просто… Никогда не подумал бы, что все на свете так просто… Ну, что мы будем делать теперь?
      — Теперь надо выпустить киберов. Наверно, им надоело сидеть выключенными. Пора им браться за работу.
      Мы зашли в низкий стеклянный домик, похожий на оранжерею. Там рядами стояли смешные коротышки-киберы — целый взвод работяг, задача которых состояла в поддержании порядка на территории поселка и энергоцентрали.
      Ксанта приветствовала всех, как старых знакомых. Включая их по очереди, она одного похлопывала по блестящему никелированному плечу, другого гладила по отшлифованной яйцевидной голове, третьему шептала что-то в раструб звукоприемника. Включенные киберы начинали шевелиться, нетерпеливо притоптывали маленькими лапками, расправляли похожие на грабли механические руки и деловито бежали по своим, очевидно хорошо им известным, делам.
      Бука, сидя у входа в стеклянный домик, критически оглядывал каждого выбегающего кибера, словно проверял, в порядке ли тот и готов ли к выполнению задания.
      — А ты, маленький, иди собирать сухие листья, — говорила Ксанта очередному киберу, — их много там на дорожках. Ночью был сильный ветер. Теперь с каждым днем опавших листьев будет все больше. Ты пойдешь убирать пыль в домиках, — наставляла она следующего. — Хорошо убирай. Потом дядя Филипп все проверит… Вообще-то они знают, что им делать, — сказала Ксанта, поворачиваясь ко мне. — Они все настроены… Просто я с ними разговариваю, чтобы им было веселее. Они скучают тут по ночам одни. А работы сейчас совсем мало. Когда работы мало, всегда очень скучно, правда, дядя Филипп?
      Я кивнул.
      — О, у тебя опять насморк, малыш, — обратилась Ксанта к очередному киберу. — Понимаете, дядя Филипп, этот малютка проверяет все трубы и краны. Вот у него каждый день много дела. Ему надо обежать весь городок. Наверно, он переутомился… Уже несколько дней у него из носика капает что-то. Вот видите…
      — Наверно, со смазкой не в порядке, — сказал я. — Надо будет потом посмотреть.
      — Так пустить его? — спросила Ксанта.
      Но включенный кибер, не дожидаясь разрешения, выскользнул из ее рук и торопливо заковылял к выходу.
      — А эти уже не могут работать, — грустно сказала девочка, указывая на целую группу киберов, сиротливо сбившихся в углу. — Они очень старенькие. Их настраивал еще мой прадедушка. Потом они разрегулировались. Вот этот, например, самый большой, если его выпустить, пробежит немного, попрыгает, перевернется и болтает лапками в воздухе. А он умел ремонтировать дорожки, счищал старую краску на стенах и наносил новую. И еще много чего умел… А вот теперь никто из наших наставников не умеет его самого починить. Мой прадедушка сумел бы, но он… — Ксанта тяжело вздохнула и умолкла.
      — Значит, твой прадедушка работал тут?
      — Да, он был управляющим заповедника, как теперь вы… Но весной доктор послал его лечиться в Москву. И дедушка больше не возвратился. Мама говорила, что из Москвы он опять уехал на Алеутские острова, но она не хотела сказать, когда он вернется. И с ним нельзя поговорить по видеотелефону… Я думаю, что мой прадедушка просто умер, — грустно закончила Ксанта и опустила глаза.
      — Ну, что за мысли, — возразил я. — Теперь люди живут долго. Прадедушка еще приедет. Пройдет годик-другой — и он вернется. Вот увидишь…
      — Не знаю, — тихо шепнула Ксанта. — Ведь взрослые не всегда говорят нам правду… А мы уже большие. Через год весь наш класс уедет из Серебристого Лебедя. Нас повезут далеко на запад, к подножию гор Тянь-Шаня. Там будем жить и учиться дальше, до окончания общей школы. А сюда приедет новая группа малышей.
      — Значит, здесь у вас, в Серебристом Лебеде, только школа первого круга?
      — Да. Первые четыре класса. И мы с Марой сейчас в самом старшем. Второй круг мы пройдем в Средней Азии.
      — И вам не жаль будет расстаться с Серебристым Лебедем?
      — Жаль, конечно. Но там, куда мы поедем, тоже будет очень интересно. Человек не может оставаться всегда на одном месте.
      — Ты права. Ксанта. Вот и я… Работал в Антарктиде, потом в Гренландии, а теперь…
      — Я знаю, — шепнула девочка. — Нам говорила наставница. И мы очень гордимся, что будем здесь вместе с вами. Вы расскажете нам о том, что видели и знаете? Не правда ли?
      — Расскажу, если это будет вам интересно.
      — О, очень!..
      Послышались мягкие шаги. В стеклянный домик неторопливо вошел Бука. Он осторожно нес в зубах уже знакомого мне сопливого кибера. Бука держал кибера за выступ кожаного воротника и всем своим видом выражал откровенное отвращение. Кибер вяло шевелил лапками. Из его длинного с раструбом носа в два ручья текло прозрачное масло. Бука положил кибера у наших ног, сел рядом и принялся посматривать то на нас с Ксантой, то на кибера. На кибера он глядел с явным неодобрением.
      — О-о, — печально протянула Ксанта. — И этот совсем расхворался. Бука приносит только тех, которые не могут работать…
      Приковылял откуда-то Фома, сел рядом с нами и тоже принялся глядеть на лежащего кибера.
      Красноватые глазки кибера вспыхивали и пригасали. Наверно, ему было совсем нехорошо.
      Я достал из кармана очки в старинной роговой оправе, которых теперь никто не носит, и трубку. Очки я нацепил на нос, трубку набил душистым табаком и закурил. Затянувшись несколько раз, я засучил рукава куртки.
      — А ну, посмотрим, что с ним, — сказал я Ксанте. — Тащи сюда инструменты, помощница. Сейчас научу тебя лечить киберов.
      Ксанта убежала, смеясь. Ее смех звучал, как серебристый колокольчик.
      В сущности, все оказалось чертовски просто…
      — До чего же хорошая штука — работа, — сказал я своим новым друзьям. — Что там греха таить, в Гренландии без меня теперь обойдутся, а вот тут — пожалуй, и нет. Так ведь?
      Фома кивнул косматой головой и удовлетворенно проворчал что-то. Бука не ответил. Но по его взгляду я понял, что и он совершенно согласен со мной.
      А кибер лежал на полу стеклянного домика и с надеждой посматривал на всех нас.

 

А.ТОМИЛИН
КТО РАЗ ТОНУЛ…

      Мы сидим в салоне за низеньким столиком возле самого иллюминатора. Чувствуете, как звучит: «В салоне». А ведь расположен он в центре космического корабля. Что из этого, если наш корабль никуда не летит, а послушно сутки за сутками крутится, как на привязи, возле планеты. У него и название: «Земля-2». Нам противно называть «салоном» кают-компанию, а честный курсантский кубрик — спальной комнатой. Но сухопутные названия фигурируют в ведомостях и рапортах, и потому никуда от них не денешься. Старый орбитальный спутник — одна из самых первых населенных станций ближнего космоса — отдан нашему училищу в качестве базы для практики.
      Нас — трое: Валька Корольков из группы астронавигаторов, Никита Шерснев, штурман-стажер, и я.
      На базе — вечер. Это значит, что плотные жалюзи прикрыли иллюминаторы, выходящие на солнечную сторону, и в помещениях зажегся свет. На столе перед нами три бокала с крепким, как черт… кофе. В душах — скука. Восемнадцать суток без земли. Подъем по распорядку, вахты, занятия, тренаж в условиях невесомости. Все это, конечно, увлекательно, но только для первокурсника. Мы же почти выпускники. И потому смотрим друг на друга взглядами умудренными и даже несколько утомленными космосом и бесконечностью.
      Валька только что в пятнадцатый раз закончил повествование о том, почему семейной традиции морских капитанов предпочел жизнь космического скитальца. Мы знаем его историю наизусть. Но запас притч, басен и захватывающих рассказов давно иссяк. На базе ограниченное число людей. Каждый знает друг друга с точностью рентгеновского снимка. И потому мы безуспешно боремся с одолевающей скукой. Кажется, зачета по психологической устойчивости никому из нас не получить так «запросто», как казалось на Земле.
      Валька заканчивает свой рассказ традиционной фразой:
      — Нет, ребята, кто раз тонул, того вряд ли увлекут лавры чемпиона-ватерполиста.
      Мы с Никитой медленно качаем головами. Неизвестно, соглашаемся или нет с выводом приятеля. И вдруг…
      — Чушь, братцы, откровенная чушь…
      Оглянулись. Никита вскочил, предлагая стул. Никто из нас не слышал, как он подошел. Среднего роста сухощавый человек в куртке пилота.
      — Через час — в рейс… Посижу?..
      Еще бы! Новый человек на базе. Кто такой, откуда?.. Его подвижное лицо, покрытое темным загаром, показалось мне чуточку знакомым. Но где я мог его видеть?.. Впрочем, какая разница. Сейчас он откинется на спинку кресла, и тогда… тогда у нас снова будет пища для размышлений на неделю, ну даже в самом неудачном случае — на два дня…
      — Ну что, по традиции: гость за стол — историю на стол?
      Серые глаза, окруженные сеткой морщин, улыбаются. Нет, это не признак старости. Такие морщины бывают у людей, которым много приходится щуриться, всматриваясь вдаль против солнца или наблюдая резвые зайчики на экранах приборов.
      — А знаете, откуда пошла эта традиция? Мне говорили, что это еще с тех времен, когда вес багажа в далеких и длительных экспедициях рассчитывался на граммы. Когда в контейнерах не оставалось места для книг, а микрофильмы требовали громоздких проекторов. Вот и получалось, что единственным источником информации были люди. И каждый новый человек — новый ее источник.
      Мы переглянулись и подумали, что в нашем положении это обстоятельство не очень-то изменилось.
      — Вот ты говоришь, — он всем корпусом повернулся в Валькину сторону, — что кто тонул — моряком не станет. Тогда никто из тех пацанов, кто хоть раз в жизни падал с крыши дома или хотя бы с дерева, не должны закидывать за плечи лямки парашютов. А обжегшись супом, проводить всю жизнь в снегах… Так можно черт знает до чего договориться… Ну ладно, это я не на спор. Так просто, как преамбула к истории. Слушать-то будете?..
      Я увидел, как губы моих приятелей расползлись в глупую счастливую улыбку. Позже они рассказывали, что именно так выглядел я сам. Но я не верю.
      — В то время, с которого я начну, на эту станцию курсантов не пускали. Да и самой станции, честно говоря, еще не было. В пространстве, на высоте сорока тысяч километров от планеты, висела бесформенная куча, похожая на вязанку дров. Только вместо земных поленьев составлена она была из толстенных труб — бывших корпусов космических ракет-носителей, сваренных воедино. Каждый корпус — отдельное помещение. Вроде пчелиных сот. Собирали станцию монтажники-пустолазы. Самые первые из этой профессии, не считая космонавтов-профессионалов. Это и понятно: «Земля-2» строилась тоже как первый обитаемый стационарный спутник. А все первое дается нелегко. Наверное, потому и шла так напряженно работа. Каждая минута жизни маленького коллектива строителей стоила планете огромного напряжения. Сейчас об этом мало кто помнит.
      В ту ночь третью смену рабочего расписания прервал сигнал общего вызова. Один за другим бригадиры включали ракетные пистолеты и отправлялись в центр стройки. Там, на выдвижной штанге, был смонтирован Главный Астрономический Пост будущего спутника. А пока это самое большое помещение служило местом сборов.
      Скоро на ГАПе собрались руководители всех работ. Тесно стало от громоздких скафандров и тяжелых магнитных башмаков. И все-таки люди встали, когда сверху по трапу спустился начальник строительства. Он быстро заговорил, объясняя причину вызова:
      — На стройке ЧП! Космическая лаборатория «Л-16», запущенная с десятого космодрома, вышла из расчетной траектории и удаляется от спутника. Вы все знаете наши резервы. Знаете, как необходимо нам то, что послано с Земли, и чего это стоит… Прошу высказать свои соображения.
      Первым поднялся инженер-механик.
      — Предлагаю послать на перехват «Сириус». — Он тяжело оперся руками на стол. Главный механик носил самый большой размер скафандра и даже здесь, в мире без тяжести, казался громоздким и неповоротливым. Его поддержал бригадир гелиосварщиков.
      — Правильно. Мы почти закончили наружные работы. Свободны две вахты. Сварщики могут войти в состав команды «Сириуса».
      Начальник строительства подождал немного и сказал:
      — После демонтажа второго крейсера «Сириус» — единственный шанс на спасение личного состава в случае любой опасности. Можем ли мы рисковать жизнью людей ради оборудования?..
      Руку поднял Главный астроном.
      — Через три звездных часа спутник войдет в зону повышенной метеорной опасности.
      — Вероятность встречи?
      — Выше нормы. Мое предложение — считать «Л-16» потерянной.
      Прений не было. Каждый молча обдумал свою точку зрения и присоединился к одному из высказавшихся.
      — Согласен, — пробурчал под конец Главный механик, протягивая руку за шлемом. — Просто мне это оборудование нужно, как воздух, запас которого в трюмах «Л-16» тоже не роскошь…
      — Хорошо. — Начальник строительства повернулся к астроному: — Отключить приборы слежения. Всем вернуться на свои места. Дежурному по станции урезать паек в расчете на прибытие следующей рейсовой ракеты по графику. Все. Вопросы?..
      Бригадир гелиосварщиков — самый молодой из всех строителей — не выдержал:
      — Скажите, Юрий Николаевич, а что с «Л-16»?
      Все знали, что у него на Земле осталась девушка, от которой он с каждой ракетой получал коротенькие записки. Это шло в нарушение правил. Но парни делали вид, что ничего не знают.
      — Видимо, произошло замыкание в системе управления дубль-пилота. Неожиданно включились двигатели, и ракета стала удаляться. Радиопривод ее не работает. Сигналов ответчика в эфире нет.
      Наклоняя головы, люди один за другим уходили в шлюзовую камеру. И когда люк ее уже должен был захлопнуться, из красного динамика, укрепленного под потолком, вылетел короткий сигнал тревоги. Движение остановилось. Голос дежурного радиста произнес:
      — Внимание всем! Внимание! Радиолуч с планеты!
      Строители, как по команде, посмотрели на часы. По расписанию сеанс связи должен был начаться через девять минут. Очевидно, случилось что-то серьезное. Таких срывов раньше не бывало. В динамике послышались трески. Это радист подключил к трансляции внешнюю связь. Голос Земли должны были слышать все строители. Через секунду планета заговорила:
      — «Земля-2»… «Земля-2»… — Сообщение едва пробивалось через частокол помех. Смысл его терялся. Начальник стройки включил селектор.
      — Внимание! — Теперь во всех помещениях спутника, в шлемофонах людей звучал только его голос. — Прекратить все работы! Питание агрегатов электроэнергией прерываю на четыре минуты. Всем перейти на глобальную связь.
      Он махнул рукой. Главный электрик повернул и вынул жезл распределительного автомата. Непроницаемая мгла окутала неосвещенную сторону спутника. Все замерло. Прекратились даже разговоры. В помещении ГАПа потух свет. Жила только радиорубка. Теперь число шумов резко сократилось. Позывные планеты колокольным звоном били в уши каждого…
      — «Земля-2», «Земля-2»! На борту «Л-16» возможен человек. На борту автоматической лаборатории «Л-16», возможно, находится человек.
      Четыре минуты спустя, когда над стройкой снова вспыхнуло электрическое зарево, от недостроенного второго причала, беззвучно попыхивая бортовыми дюзами, отошел ракетный крейсер «Сириус». Он шел на перехват «Л-16», укомплектованный необходимой командой.
      …Как же все это случилось?
      «Следующая — Космопорт!» — Металлический голос автомата, объявляющего остановки, замолк. В поезде снова воцарилась тишина.
      Большое окно вагона проплыло мимо колонны сигнализации. Возникло на мгновение на экране диспетчера и пропало. Впрочем, диспетчер успел заметить две маленькие ноги в стоптанных сандалиях и коротких штанах, высовывающиеся из глубокого кресла.
      Но одно окно сменилось другим, потом третьим… Освещенные прямоугольники замелькали, заторопились, слились в одну яркую полосу. И вдруг исчезли, как оборвались. Экспресс прошел.
      «Как поздно едет мальчик… — подумал дежурный. — Ведь это одиннадцатичасовой. И один?.. Куда может ехать мальчишка в пустом одиннадцатичасовом поезде без родителей, если впереди осталась только одна остановка — Космопорт?»
      Диспетчер протянул руку, чтобы включить тумблер связи и поговорить с начальником поезда. Но загудел зуммер.
      — Алло! На подходе четырнадцатый-бис. Машинист Воронин. Прошу открыть путь.
      Шел поезд дальнего следования. Он пролетал станцию без остановки на большой скорости. Диспетчеру следовало поторопиться. Оставив мысль о разговоре с начальством пригородного экспресса, он повернулся в кресле и стал следить за огоньками, вспыхивающими на мнемосхеме вычислительного устройства.
      Пассажир пригородного поезда остался неизвестным.
      «Все-таки зря они так… Ни ограды, ни охраны никакой. Кто ни захочет — приедет, и будь здоров…»
      Мальчишка разочарованно перепрыгнул через глубокую колею, оставленную пятидесятитонным «Бизоном», и с размаху нырнул в тень трансформаторной будки. Сделал он это как раз вовремя. За углом послышались голоса.
      — Слушай, Арсен, позвони Давыдову, чтобы включил второе прожекторное кольцо. А то здесь шею сломаешь.
      Мальчику страстно захотелось, чтобы в эту минуту у неизвестного Давыдова испортился телефон, а путь проходящих стал ровным и гладким, как международное шоссе. Второй голос отвечал спокойно:
      — А кто тебя, дорогой, по окружной трассе погнал? Забыл старое правило: кратчайший путь — всегда хорошая дорога. Золотой закон шоферов. Не-ет, генацвали, лучше я предложу всех пилотов через два года списывать с ракет на грузовики. Для стажировки.