ПЛАНЕТА ТУМАНОВ. Сборник НФ.

      Он высвободил руки из желобов цитаппарата.
      Экран виафона погас. Это, как удар, подстегнуло Радина. Он рванул рукоятку разгерметизации. Пружинно отскочила крышка челнока. Можно было встать. Но мышцы! Мышцы, переформированные цитаппаратом, не слушались!
      Виафон вновь включился, хотя звука по-прежнему не было.

      Радин опять увидел Тополя. Тот лежал, навалившись на наклонную панель главного пульта. Может, он что-нибудь и говорил, но лица его не было видно.
      Радин знал: покидая челнок, трудно сделать первое движение. Лежащее пластом тело сопротивляется тому, чтобы его оторвали от удобного ложа. Оно словно приросло к этому ложу. К первому движению надо готовиться, словно к прыжку через пропасть.
      «Если ничего не предпринимать, «Сигнал» станет частицей щита, — подумал он. — И они с Вилом тоже. Ни один атом не пропадет. Но как же все то, что они увидели на астероиде «Странное»? Как же любовь Вила к Чайкен? Как же он сам, его мысли, опыт? Для отдельного атома нет ни прошлого, ни будущего. Через тысячелетия они с Вилом, возможно, вновь станут травой, деревом, белкой, человеком. Но знания и чувства, которые они несли в себе, утратятся без возврата. Пока человек способен к действию, от него требуется большее, чем просто лечь тяжелым камнем, преграждая дорогу беде, — в висках Радина гулко бился пульс. — Расчетами Вила нельзя пренебречь. Но, прежде чем пробовать их, надо взять его сюда, в десантную…»
      — Вил, — проговорил он, — сейчас я помогу тебе…
      На экране виафона Радин увидел, что Тополь пошевелился. Глаза его были закрыты, но правая рука лежала теперь на пульте, и указательный палец ее упирался в рифленую кнопку управления кораблем по указаниям вычислительного центра.
      — Вил, не включай, пока не ляжешь в челнок, так безопасней! — крикнул Радин и понял, что поздно: палец Тополя утопил кнопку в панель.
      «Раз, два, три», — считал про себя Радин.
      Страшной силы толчок вышвырнул его из противоперегрузочного челнока. Он увидел приборную доску «Десанта». Она как-то внезапно возникла перед его глазами. «Удар! — мелькнуло в его мозгу. — Стоило же валяться в цитаппарате!»
      Приборная доска рванулась вперед. Радин оказался в центре кабины наступила невесомость, и вентиляторы для перемешивания воздуха, автоматически включившись, «сдули» его в эту точку.
      Дотянувшись до потолочного поручня, он по нему добрался к пульту. Светился только круглый экран стороннего обзора: «Сигнал», подхваченный струями светящегося межзвездного газа, несся в канал астероида, туда, где бушевала раскаленная синева.
      Как следует рассмотреть эту картину он не успел: экран погас.
      Испытывая пьянящую радость внезапного освобождения от тяжести, он пробрался к выходу из «Десанта». Рванул рычаг. Рычаг не поддался. Только тут он заметил рубиновый огонек над люком. Под огоньком светилось табло: «Перекос корпуса. Усилие открывания — 45 тонн».
      Разве у него было столько сил?
      Десантная ракета не имела второго выхода.
      «Выбраться через камеру главного двигателя? — подумал он. — Снять крышку сместителя, оттуда в насосный отсек, но это же долго, долго и долго!»
      И уже через несколько секунд он доставал из стенного шкафа аварийные инструменты.
 

7. СЮРПРИЗЫ ИМПУЛЬСНОГО ПЕРЕКЛЮЧЕНИЯ

      Тополя спасло то же, что спасло Радина. В тот страшный момент после нажатия кнопки, когда он уже налетел всем телом на пульт, вся стена вдруг начала стремительно уходить от него. Столкновения не произошло.
      Странно было, что невесомость началась еще тогда — он это определенно заметил! — когда стрелка указателя собственной скорости бежала по шкале. Это, правда, длилось недолго. Стрелка уперлась в ограничитель (сто тысяч километров в секунду!) и замерла, но факт оставался фактом: вопреки всем законам физики некоторое время происходило возрастание скорости без малейшей инерции.
      Разве законы физики могут хоть когда-нибудь нарушаться?
      Как всегда бывало с ним в первый момент при наступлении невесомости. Тополь чувствовал необыкновенную ясность мысли.
      Он оглядывался. Стрелки приборов застыли в недопустимо крайних положениях — на нулях, за красными чертами. Контрольные лампочки частично погасли, частично, как по команде, зажглись красным светом. Гравитационный компас стоял на нуле. На нулях застыли стрелки всех указателей ускорения. Стрелка указателя собственной скорости по-прежнему была прижата к ограничителю — по меньшей мере сто тысяч километров в секунду (сто тысяч километров!) было достигнуто!
      Безмятежно голубел экран кругового обзора.
      Впереди на миллиарды и миллиарды километров была полная пустота! Более того! Судя по приборам, за пределами «Сигнала» не было ни гравитационного, ни электромагнитного полей! Но ведь и это противоречило законам физики!
      Тополь взглянул на счетчик частиц межзвездной пыли. В ячейках его стояли сплошные девятки. Прибор зашкалило! Но это значит — вокруг «Сигнала» никакая ни пустота! Корабль впаян в монолит, более плотный, чем бетон или сталь!
      «Ну да, мы же врезались в астероид. А тот уже вышел на орбиту и идет без ускорения, — подумал Тополь, успокаиваясь, и вдруг в изумлении широко раскрыл глаза: — Но почему же тогда другие проборы показывают, что вокруг пустота?..»
      Получалась какая-то цепь исключающих друг друга противоречий.
      Тополь подтянулся к окулярам анализатора твердых частиц и вгляделся: вереницы квадратов, причудливо сцепившихся друг с другом углами, плыли по экрану. Понять это можно было лишь так: вещество, окружающее «Сигнал», состоит из атомов, электроны которых располагались не по круговым, а по квадратным орбитам. То есть атомы вещества за оболочкой «Сигнала» были не шарообразной, а кубической формы!
      Он почувствовал лихорадочное возбуждение. Он — первый ученый, движущийся с околосветовой скоростью. Он на пороге великих открытий! Только бы подольше наблюдать эти чудеса!
      В центре экрана кругового обзора появилось темное пятно.
      Астероид?
      Тополь включил левую группу рулевых двигателей.
      Звенящий толчок сотряс «Сигнал». Он был такой легкий и резкий, будто тряхнулся, ломаясь, хрупкий латунный листок.
      Впечатление было такое, словно «Сигнал», бесплотный, лишенный инерции, на полной скорости сделал поворот под прямым углом. Но еще непонятней было то, что сразу же на приборной панели главного пульта осветился циферблат часов зависимого времени.
      Анализировать было, впрочем, некогда. Темное пятно так и осталось в центре экрана.
      Тополь вновь рванул рукоятку включения рулевых двигателей левой группы, продолжая поворот.
      Последовал новый звонкий рывок.
      Диск зависимых часов погас. В центре экрана по-прежнему темнело пятно. Включение рулевых двигателей ничего не давало.
      И Тополь понял: это пятно в центре экрана — знак того, что оболочка «Сигнала» начала разрушаться.
      Он включил тормозные двигатели. Сразу все, сразу на полную мощность.
      Ни приборы, ни он сам ничего не заметили. Не было даже легчайшего сотрясения!
      Он попытался сделать хоть какие-то выводы.
      Итак, при движении с околосветовой скоростью электронные оболочки атомов, говоря грубо, из шарообразных превращаются в кубические. Криволинейное движение — невозможно. Гравитация равна нулю. Инерции нет. Но, значит, и массы нет! Нет материи! Так что ж тогда находится там, за пределами корабля? Ведь корпус «Сигнала» разрушается, и, следовательно, какое-то поле, какая-то материя за пределами корабля обязательно есть! Он связал все уцелевшие датчики анализаторов среды за бортом с вычислительным центром и поставил задачу: оценить эту среду.
      Печатающее устройство не работало. Ответ появился в виде бегущей неоновой надписи: «Поле за пределами корабля не может быть точно воспринято и точно описано».
      «Первый итог, — подумал Тополь, — постичь то, что происходит при движении с околосветовой скоростью, объяснить с помощью обычных физических понятий нельзя… И какая обида: самый решающий опыт достаточно не подготовлен! Да кто ж и готовил его? Наша цель была — щит!»
      На пульте гасли последние лампочки. Уже гибли не датчики. Гибли их вторичные, контрольные цепи и контрольные цепи этих цепей.
      А ведь при испытаниях на Земле они выдерживали ускорения в десятки тысяч метров в секунду, температуру в сотни и сотни градусов, давление в тысячи атмосфер! Разрушалось, выходило из строя самое главное — оболочка «Сигнала».
      Тополь взглянул на крышку люка. Как там Рад? Может, «Десант» уцелеет? Пробраться туда? Но не все ли равно? Когда разрушится корпус «Сигнала», неизбежно дойдет очередь и до десантной ракеты. Какой же смысл выгадывать эту отсрочку? Если что-то и предпринимать, то сейчас, здесь, пока еще не совсем замер главный пульт.
      Но с чем же бороться? Вокруг — пустота! Как она может разрушать? Даже если считать, что пустота — тоже материя!
      Погасла панель ловушек межзвездного газа. Погасла целиком — все сигнальные огни и все светящиеся надписи, ловушки физически срезаны!
      Новый сигнал — перестала светиться сразу целая россыпь лампочек: уничтожены антенны дальней связи — пятисотметровые сверхпрочные полосы, заделанные заподлицо в оболочку… Срезаны кольца противорадиационной защиты… А тормозные двигатели? Двигатели по-прежнему не оказывают никакого действия! И баки пусты. Реакторы выжигают уже низон из пористых защитных слоев внутренней облицовки… Забрать последние килограммы низона? Те, что в «Десанте»? Тормозить и тормозить! Но где же гарантия, что и это поможет?
      На табло вычислительного центра вновь замелькали, передвигаясь, неоновые буквы. «Движение «Сигнала», — прочитал Тополь, — происходит в такой среде, где время имеет два измерения. При движении в направлении на центр мира и от него — ноль. При поперечном движении — равномерный ход. Всякое движение прямолинейно. Поворот возможен только под прямым углом и является мгновенным. В момент поворота материя не наблюдаема».
      Сомнений не было: «Сигнал» находился теперь в мире с совершенно иными физическими законами, чем те, которые существовали в их прежней Вселенной. Но, значит, их вынесло за пределы этой Вселенной?
      Или, что было, пожалуй, даже более вероятно, начиная двигаться с околосветовой скоростью, мы как бы переносимся в мир с другими физическими законами, существующий в нашей же Вселенной, параллельно с ней, и до того не обнаруживающийся?..
      Вот тебе и выход на поверхность векторного предвосхищения, о которой они с Чайкен и мечтали еще со студенческих времен!..
      Тополю вдруг показалось, что уже прошло много-много времени с того момента, как он застыл вот так у экрана; что он вообще всегда-всегда стоял вот так, одеревеневшими ногами упершись в пластиковый плинтус, а руками до боли сжимая тонкие, с карандаш, хромированные скобы волноводов.
      Потом внезапно в нем возникло тревожное ощущение того, что необоримо-властная разумная сила извне вторглась в «Сигнал», в кабину главного пульта, и все изучает в ней, постигает смысл всех вещей и приборов — их назначение, материал, — а постигнув, моделирует, заменяет их такими же по внешнему виду и назначению, но с перестроенной атомной структурой, внесенными извне, делая это, чтобы уберечь их от распада в новых физических условиях.
      Это было еще не самое жуткое. Ужас пришел к Тополю позже, когда он вдруг понял, что и сам он уже другой. Его, прежнего Вила, не было. А того Вила, который был теперь, изумляло уже не то, что атомы кубичны, а то, что они могут быть шарообразны!
      И еще он видел, что воздух внутри кабины стал голубым и густым, как стекло. И он, этот новый Вил, считал такой воздух нормальным. И он знал также, что дело совсем не в движении с околосветовой скоростью, а в том, что он находится теперь за Гранью.
      Но где-то, в самых отдаленных, потаенных глубинах сознания, все же робко билась мысль о Радине, о Чайкен, о Земле, о том, что там их очень и очень ждут, — мысль далекая, безотчетная, как инстинкт. Как подсознательная тяга к чему-то родному-родному, впитанному с молоком матери.
      И он, этот новый Тополь, который чувствовал себя уже коренным обитателем «кубического» мира, поставил пред собой трудную цель: познать не тот мир, в котором он теперь был хозяином, а мир соседней Вселенной.
      И он, новый Тополь, решил эту задачу.
      Сперва в теории, потом — практически.
      С помощью какого математического аппарата? С какой техникой?
      Он не помнил этого. Он помнил только, что всплеск особым образом сконцентрированной энергии вытолкнул его за пределы «кубического» мира…
      Пульт с потухшими шкалами, тусклое аварийное освещение — это словно выплывало из редеющего тумана.
      Где Рад? Ах да, он в десантной! Хорошо хоть он не так пострадал. Теперь его вахта.
      — Моя вахта кончилась, — проговорил он вслух.
      Голос звучал необычно. Во время земных тренировок так бывало в тех случаях, когда в барокамере очень уж понижали давление воздуха, имитируя разрушение оболочки.
      «Одеть бы скафандр», — вяло подумал он.
      В ушах толчками бился звон. Уши были колоколами. Сердце распухло и било в эти колокола. То в левый, то в правый.
      «Так умирают, — спокойно подытожил Тополь. — Но почему у меня сердце в ушах?..»
      Он вдруг увидел себя со стороны, словно глядя в экран стороннего обзора. Увидел, как легкая ослепительно золотая соломинка пропеллером завращалась и полетела, полетела, полетела…
      На пульте внутренней безопасности пульсировало красное табло: «Кабина разгерметизирована».
 
 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ВТОРОЕ ДЫХАНИЕ

      …В аварийном положении каждый обязан говорить себе суровую правду и каждый обязан поддержать силы другого надеждой. Люди Земли видят тебя, космонавт, только прекрасным.
п. 16 Космического Устава 2014 года.

 

1. «ТОГДА СЧИТАТЬ МЫ СТАЛИ РАНЫ…»

      Он пришел в себя уже в десантной ракете. Он лежал в противоперегрузочном челноке. Обручи цитаппарата стягивали грудь и голову. Крышка челнока была открыта.
      — Живой, конечно, живой, — говорил Радин, склонившись над ним.
      — Что с «Сигналом»? — спросил Тополь.
      Радин не ответил.
      — Очень плох? Ты ходил, смотрел? — продолжал Тополь, понимая в то же время, что спрашивает что-то не то, что есть нечто гораздо более важное, о чем нужно узнать в первую очередь.
      — Осматривал, — ответил наконец Радин. — Но ведь дальше кольцевого коридора никуда не пройдешь.
      Он смягчил эту фразу улыбкой.
      — Малого кольцевого?
      — Да. Люки перекрыты противорадиационными шторами.
      — Корпус?
      — Трудно сказать. Датчики срезаны, сигнализация распалась на автономные системы. Но реакторы внутреннего цикла работают хорошо, хотя мы и пронеслись через этот чертов вулканический кратер.
      — Если б это одно! — грустно усмехнулся Тополь.
      Радин продолжал:
      — Ну и, видимо, тогда мы приобрели радиоактивность.
      — Уровень очень высок?
      — Один-два рема в сутки.
      — Это в «Сигнале»?
      — Нет, Вил. Это здесь, в «Десанте». Активной защиты теперь у нас нет. Придется носить скафандры. Ну а гравикомпас работает. Я прикинул: мы миллионах в тридцати от Юпитера. Я даже думаю: уж не пронесло ли «Сигнал» сквозь его атмосферу?
      — Мы возле Юпитера? — переспросил Тополь и вспомнил, что именно надо было узнать прежде всего. — Ты не смотрел сводную ленту? Что на ней? И что на кадрах кинолетописи?
      Сводной называли широкую белую ленту, на которой десятки самописцев фиксировали показания приборов. Вместе с кинолетописью она заменяла применявшийся в прошлом бортовой журнал.
      — Да, — ответил Радин. — Я смотрел. Но это мало что дает: с того момента, как начались твои переключения, на ленте почти чистое поле. Единственный вывод: некоторое время, пожалуй, скорость была околосветовой. Я заложил ленту в кассету хранения. Ты взглянешь потом.
      — И с какой скоростью мы шли?
      — По меньшей мере восемь или девять десятых. По зависимым часам за это время прошло тридцать часов. Ну а по собственным, — Радин несколько мгновений помедлил, словно делая в уме какие-то вычисления, — по собственным — пять с половиной.
      — Помолодели на целые сутки, — проговорил Тополь.
      Он вдруг подумал о Чайкен. Нежность к ней, радость от того, что он вспомнил ее, охватила его. Он продолжал:
      — Вернемся на Землю, все удивятся: «Думали, вы с бородами вернетесь…» А мы даже помолодели!
      Радин, соглашаясь, кивнул:
      — Вернемся… Обязательно надо вернуться, — но глаза его были суровы, холодны, и в углах губ лежали резкие складки.
      И Тополь понял: какая же это несбыточная мечта — вернуться на Землю в таком изуродованном корабле!..
      Жить надо так, будто любимый, самый дорогой тебе человек все время видит тебя.
      Тополь перенес в «Десант» пульт гравикомпаса и, обложившись пластинами звездных карт, стал определять орбиту «Сигнала».
      Через полчаса он знал: со скоростью сорок семь километров в секунду они приближались к Юпитеру. Однако они не упадут на эту планету. Постепенно изменяя скорость, они пронесутся мимо нее и сами станут планетой спутником Солнца. Они будут вечно кружиться вокруг него по сильно вытянутой, кометной орбите — один оборот за семьдесят восемь лет. В перигее они станут приближаться к Солнцу на расстояние восемьдесят миллионов километров. В апогее будут отдаляться на полтора миллиарда. Правда, через восемнадцать лет и два месяца «Сигнал» промчится всего лишь в пятистах тысячах километров от Земли. Это могло быть спасением: либо они выйдут к ней на «Десанте», либо их еще раньше заметят и сумеют оказать помощь.
      Когда были получены эти данные. Тополь словно окаменел, чувствуя, как у него холодеет под сердцем. «На что ж еще можно было надеяться? — подумал он, стараясь успокоить себя — ему не хотелось тревожить Радина — и все-таки вновь ужаснулся: — До встречи с Чайкен восемнадцать лет! И все эти годы она не будет знать, что я жив!..»
      Он покосился на Радина. Тот полулежал в своем командирском кресле, пристегнув к нему скафандр. Глаза Радина были закрыты. «Спит», — с облегчением подумал Тополь.
      Не открывая глаз, Радин вдруг спросил:
      — Итак? Что ж ты узнал?
      — Если бы работала радиосвязь, — вздрогнув, ответил Тополь. — Ведь мы же проживем в «Сигнале» восемнадцать лет?
      Радин открыл глаза, повернул голову в его сторону:
      — Восемнадцать? Откуда взялась эта цифра?
      Тополь протянул ему пластину звездной карты. На ее полях был карандашом сделан расчет.
      — Так, — проговорил Радин, пробежав глазами вычисления. Перевел глаза на Тополя, повторил: — Та-ак…
      В голосе его Тополю послышалось облегчение. «Ты считал, что будем идти еще дольше? — подумал он. — Но и восемнадцать лет прожить в этих стенах разве мало? Восемнадцать лет ждать! — он беспокойно оглядел кабину «Десанта», будто на ее стенах мог найтись ответ. — Восемнадцать лет разлуки! Это же все равно, что смерть. Нет, это хуже. Она ведь ничего не будет знать обо мне».
      — Вылетели на пятнадцать дней, вернемся через восемнадцать лет, сказал Тополь.
      Он обращался не к Радину. Он сам для себя подводил итог.
      — Мы с тобой космонавты, Вил, — отозвался Радин. — Надо всегда помнить об этом.
      «Зачем меня агитировать? — подумал Тополь. — Разве я не понимаю и так? — И вдруг он почувствовал, что волна холода вновь подступает к сердцу. Но ведь восемнадцать лет! Это целая жизнь!..»
      Космическая психология учила: чтобы успешно ждать, нужно ясно и спокойно сказать себе: «Я готов ждать. Слышишь, Чайкен! Я буду ждать восемнадцать лет. Все, что мы могли, сделано. Остался только мой личный долг — вернуться к тебе».
      Они решили: вахты по двенадцать часов. Вахтенный шесть часов отдает работам по ремонту «Сигнала», три часа — гравитационному компасу: определение истинного положения корабля, скорости, ускорения. Два часа забота о пище, о регенерации воздуха, воды, уборка. Один час — личное время. Час этот — на раздумья о прошлом и будущем. И все.
      В первую же свою вахту Тополь разбудил Радина до наступления срока. Он тряс его за плечи:
      — Проснись, Рад, проснись!
      Радин заторопился, отстегивая скафандр от кресла и недоуменно спрашивая:
      — Уже прошло двенадцать часов? Что случилось? Я только уснул!
      — Да нет, конечно же, не прошло, ты только посмотри сюда, — Тополь совал Радину пластину звездной карты, исчерченную карандашными стрелами гравитационных засечек. — Я тут прикинул — щит уже создан! На Земле празднуют. Рад! Я не мог не разбудить тебя — ведь это весточка от нас. Наш привет! Как еще мы могли дать знать о себе? И ты смотри…
      Говоря это. Тополь водил карандашом по карте. Рука дрожала. Карандаш дробно стучал по пластине карты.
      — И масса щита, и форма, и координаты, — все на диво удачное. Лучше и не могло быть! Только одно удивительно: почему Янус так быстро вышел в расчетную точку? Правда, мы не знаем того, какая часть его низверглась через канал…
      Радин положил ладонь на руку Тополя, сжал ее. Карандаш перестал прыгать.
      — Если обрушилось хотя бы сорок процентов…
      — Возможно, — проговорил Радин.
      — Конечно! — воскликнул Тополь. — Но это еще: не все! Важнее другое! Я бы, наверно, не стал тебя будить, но ты понимаешь, что получилось?
      — Что получилось? — сурово спросил Радин. — Что у тебя получилось? Бери себя в руки!
      — Делая гравизасечки щита, я наткнулся на удивительную возможность: если нам двести суток продержаться на орбите спутника Юпитера, а потом сойти с нее, мы даже без всякой помощи окажемся дома через шесть лет!
      Радин еще сильней сжал руку Тополя. Выражение внутренней боли появилось на его лице. Но Тополь не видел этого и говорил все громче, восторженней:
      — А продержаться у Юпитера можно! Надо только на одном «Десанте» идти к нему. Ну и надо, чтобы орбита вокруг Юпитера была такой вытянутой, что в апогее нас перехватит Марс. Я рассчитал: расход низона будет ничтожный! Столько его у нас есть! У Марса мы пробудем подольше. Таким же способом перейдем на орбиту к Земле. Там нас снимут любым кораблем, если только еще у Марса кто-нибудь нас не обнаружит. Ты понимаешь, Рад? Рад!
      Радин быстро встал, обеими руками держась за кресло, грудью оттолкнул Тополя. Тот не ожидал этого и отлетел к противоположной стенке кабины, отскочил от нее, но успел ухватиться за один из поручней и задержался на нем, испуганно глядя на Радина.
      — Покинуть «Сигнал»? — спросил тот. — Но это же очень разное дело: идти в десантной шесть лет или восемнадцать в корабле типа «Сигнал»!
      — Но это в три раза быстрей! — Тополь понял, что, вопреки всем ожиданиям, Радин против его предложения, и растерялся. — Я все рассчитал! Ты можешь проверить!
      — Психология — тоже наука, — ответил Радин. — Шесть лет в десантной гораздо большее испытание, чем восемнадцать в «Сигнале». И еще с возможностью покинуть его на «Десанте» в пятистах тысячах километров от Земли и приземлиться на Московском космодроме. Приземлиться и сказать: «Здравствуйте!».
      Тополь смотрел на него с изумлением:
      — Я не понимаю тебя. Рад. Ты извини, это впервые так, но я просто не понимаю. Почему ты так говоришь? Почему так думаешь?
      Радин молчал с неподвижным, хмурым лицом.
      — Я не понимаю тебя, — видимо, потеряв надежду переубедить Радина, Тополь перешел на шепот. — Ты мне должен очень хорошо объяснить. Столько всего случилось за эти часы…
      — Я объясню, — уверенно и спокойно ответил Радин. — Пока мы в «Сигнале», у нас есть достаточная энергия, продовольствие, кислород.
      — Ну и что?
      — В «Десанте» углекислоту придется разлагать биологическим циклом, жить по-прежнему только в скафандрах.
      — Ну и что? — повторил Тополь.
      — Научная ценность нашего полета в сведениях об астероидах, которые мы посещали, в твоих вычислениях. Все это мы не сможем забрать в «Десант».
      — Но ведь у нас будет радиосвязь!
      — Не раньше, чем мы перейдем на орбиту вокруг Земли, то есть лет через пять-шесть. Да и кто поручится, что к тому времени она еще будет работать?
      Тополь настороженно смотрел на Радина.
      — Я понял: ты просто против нашего скорого возвращения. Это ж не довод: шесть лет — все равно что восемнадцать, в «Сигнале» удобней, чем в «Десанте». Да плюнем на все удобства!
      Резким взмахом руки Радин остановил его:
      — Считаешь, что я не хочу возвращаться? Считай! Да, сейчас я не хочу возвращаться! И давай прекратим разговор. Он ничего не даст.
      — Но почему? Что произошло? В нашем с тобой положении — не слушаться логики! Что тебя так пере родило?
      Радин захлопнул забрало шлема. Голос его звучал теперь из радиофона и казался еще более глухим и холодным:
      — Повторяю: в «Десанте», как части «Сигнала», мы продержимся восемнадцать лет. У меня есть опыт. Я знаю. Шесть лет в «Десанте» нам не продержаться. Это я тоже знаю.
      — Но мы же тренировались, готовились. Нас специально подбирали, чтобы мы были такими, что никогда не постыдимся друг друга, никогда не перестанем пони мать друг друга. Ты же сам и нашел меня! Ты помнишь, когда прилетел в отряд?
      — Да. Тренировались, готовились, — говоря. Радии утвердительно кивал. Но в гораздо более разнообразных условиях и всего лишь около года. А надо выдержать шесть! Система «Сигнал» — человек гораздо надежней системы «Десант» — человек, тем более, что важно вернуться, а позже или раньше… В конце концов, это не самое главное!
      — Но что тогда делать. Рад? — Тополь сжал руками голову, и на лице его появилось выражение глубокого отчаяния, физического страдания. — Ты подумай только ведь и шесть лет — очень долго. А надо будет и еще двенадцать. Мне не выдержать. Ты стань на мое место… Я готов на все. Я подчиню себя самому суровому режиму, не дам себе ни минуты расслабленности. Я хорошо знаю себя. Я выдержу любое, если только будет шесть лет, а не восемнадцать. Ты должен понять меня. Ведь ты ж еще недавно понимал меня без всяких слов!
      — Хорошо, — сказал Радин. Лицо его было бледно. Говорил он почти не разжимая губ. — Сейчас мы выйдем к главному пульту и просчитаем этот твой вариант со всей строгостью. Если действительно только шесть лет, я дам согласие…
      Через трое суток они прощались с «Сигналом».
      Они знали на этом корабле каждый люк, переход, отсек. Но аварийные шторы по-прежнему отгораживали малый кольцевой коридор от всего корабля. Приказать им убраться? Но зачем?
      Они ограничились кабиной главного пульта. Здесь они не только работали. Здесь они жили.
      Пульт был темен. Холодно голубели экраны. Растеньица зоны отдыха поблекли, иссушенные разряженным воздухом.
      Радин не возвращался больше к разговору о том, что не считает возможным покинуть «Сигнал», но он был так угрюм, что Тополь чувствовал себя виноватым. Ему хотелось как-то утешить Радина, но слова не находились.
      Внезапно Радин сам пришел ему на помощь.
      — Рано мы с тобой родились, Вил, — сказал он, глядясь, как в зеркало, в темный экран кругового обзора. — Тем, кто после нас будут выходить в космос, уже не придется быть партизанами. Правда, и задачи им решать более трудные.
      — Разве наш щит — легкое дело? — удивился Тополь. — Но вообще-то ты прав. У меня как-то нет ощущения, что мы совершили такой уж титанический подвиг.
      Радин перебил его:
      — Напрасно. И подвиг есть, и риск.
      — В геофизическом отряде я рисковал ничуть не меньше в каждом полете. Ты думаешь, я этого не знал?
      — Меньше, Вил! Меньше!
      — Но ведь Чайкен еще при жизни похоронит меня! А я дал себе слово прожить так, чтобы ни разу не причинить ей горя. Ни большого, ни малого. А теперь причиняю самое страшное: переживать мою смерть в то время, как я буду жив! Лучше уж тогда действительно умереть!.. Когда я думаю о твоей жене, Рад, о тебе, вы представляетесь мне такими людьми, которые дошли к нам, ну, что ли, из далекого прошлого, скажем, из первых лет советской власти. И что вы так вот и шли рядом, поровну деля трудное. Если и отступая, то вместе. Я даже несколько раз ловил себя на мысли: да поскольку ж вам лет? Сколько лет тебе, Рад? А у нас всегда было иначе: я сильней и оберегаю Чайкен.
      Слушая его, Радин продолжал стоять перед пультом. Они оба были в скафандрах, с опущенными забралами гермошлемов, но в отражении от стекла экрана Тополь вдруг увидел, что глаза Радина так блестят, будто в них слезы! У Рада — слезы в глазах! Это огорошило его. Он умолк, уставясь в экран, а потом растерянно заговорил совсем о другом, о чем вообще до того не думал:
      — Может, все-таки взять кассеты хранения? Я так и не видел ни сводной ленты, ни кинолетописи.
      — Хорошее дело! — громко сказал Радин и рассмеялся грубо и хрипло («Были слезы», — подумал Тополь). — Масса кассет — сто двадцать пять килограммов. А нам еще каждый грамм будет поперек горла стоять. Ты знаешь, что нам предстоит? — Радин махнул рукой, и губы его горько скривились (в отражении от стекла экрана это было хорошо видно Тополю). — Эх, Вил…
      — Лишних двенадцать лет разлуки, — ответил он, почему-то оправдываясь. — Все равно что навеки. И если б еще не было другого выхода…
      — Зачем меня убеждать? Решено, — значит, решено. И задача теперь донести до Земли элементы орбиты «Сигнала». Его разыщут потом. На «Сигнале» кассеты не потеряются.
      — А на «Десанте»?
      — Чем меньше размеры системы, тем больше вероятность того, что она затеряется. Это же азбука, Вил!..
      Створки ангара, в котором помещался «Десант», ока запись тоже заклиненными. Покинуть «Сигнал» можно было только взорвав его оболочку. Собственными руками вспарывать корпус «Сигнала»! Но дело есть дело.
      Когда взрыв раздался, они лежали одетые в скафандры, прижатые к креслам прозрачными оболочками полусфер.
      Конструкторы создавали «Десант» надежной маневренной экономичной ракетой, но зато он имел только ручное управление. Его радиооборудование рассчитывалось лишь на связь с основным кораблем, но двигатели отличались большой мощностью, и экран кругового обзора был таких же размеров, как экран «Сигнала».