«Тойота Королла»

Ди Джей садился за руль. Он, как и, должно быть, подобает такого типа самцу не мог себе позволить роль пассажира в автомобиле, управляемом женщиной. Тут сказывалось и латиноамериканское происхождение, и несомненный комплекс, возникающий у малообразованного цветного мужчины в его отношениях с интеллигентной белой женщиной. Он управляет машиной. Он везет с собой женщину. И он ею будет обладать. Бороться с этим не имело смысла. Ди Джея надо было принимать таким, какой есть. Слегка сглаживая острые углы. Или отказаться от него. Послать его к черту со всеми его латинскими замашками и комплексами.

Я была именно той женщиной, какая ему была нужна. Белой американкой, которую он властно подчинил себе и сделал чуть ли не рабыней. Я была послушна и покорна. Я боготворила его, и он легко читал это в моем взгляде.

А меня это нисколько не тяготило. С немалым удивлением я вдруг обнаружила, что все эти феминистские штучки, вся шумиха об освобождении женщин из-под мужского ига оказались хрупкой скорлупой, в которую я себя затолкала, и она тут же осыпалась прахом, как только передо мной возник настоящий мужчина, мой кумир, мой повелитель, мускулистая статуя древнего бога с чудным именем Ди Джей.

Пляж мы выбирали подальше от Лос-Анджелеса. Лонг бич. Или еще южнее. Лагуна бич. Пока мы туда добирались, а это сорок — шестьдесят миль, наступала ночь, в небе высыпали звезды, и над океаном вставала луна. Пляж к этому времени обычно пустел. Только мы да «Тойота» у кромки песка жмурится от лунного сияния, отражаемого водой.

Мы раздевались донага. На этом настояла я, и Ди Джей после некоторого колебания уступил мне. В лунном свете его мощный атлетический торс, длинные, в бугорках мышц ноги и чеканный профиль до немого восторга напоминали бронзовую статую античных времен. Как известная фигура дискобола. В нем была мощь силача Геракла, но смягченная гибкостью нежного Аполлона. Сила и ловкость. Грация пантеры. Шоколадно-оливковая гладкая кожа, туго натянутая на мускулы, матово мерцала под луной.

Не знаю, какой я представала перед ним в обнаженном виде, он не делал оценки вслух, но по его глазам я читала, что ему приятно на меня смотреть.

Взявшись за руки, мы не спеша входили в океан. И он с дружелюбным ворчанием принимал нас в свою теплую темень.

«Тойоту» мы оставляли с включенными фарами, чтоб, уплыв далеко, не потерять ее из виду. Ди Джей был отличным пловцом. Он, можно сказать, родился в море. На его родном острове — сделал лишний шаг, и ты уже в воде. Я училась плавать в бассейне, под наблюдением инструктора, знала все стили, но никак не приноравливалась быстро передвигаться в воде. Проплыв полмили, я уставала и непременно ложилась на спину отдохнуть, любуясь россыпями звезд над собою. Ди Джей, намного меня опережавший, возвращался и плыл медленно вокруг меня, как бы охраняя, ограждая от опасности. А опасность, и немалая, нас подстерегала в ночном океане. В газетах писали об акулах, подходивших близко к берегу и порой нападавших на людей. В особенности на пловцов-одиночек.

Талию Ди Джея стягивал кожаный пояс, на котором висел нож. Ди Джей уверял меня, что акула не выдерживает атаки, а однажды у себя в Карибском море ему удалось убить ножом барракуду в шесть футов длиной. Это звучало фантастикой. Но я ему верила. И не испытывала никакого страха в воде, зная, что неподалеку, как дельфин, резвится в океане Ди Джей.

Возвращались мы на два струящихся снопика света. Наша «Тойота», как маяк, своими фарами выводила нас на песчаный берег, давала нам мохнатую простыню вытереться и одеяло, которое мы стелили перед ней и бросались в объятия друг другу. И наша пуританка «Тойота», тихо радуясь за нас, деликатно гасила фары.

Но вот как-то в воскресенье, мы еще нежились в постели, и Ди Джей перелистывал газету, а я заглядывала в нее через его руку, вдруг узнала на газетной фотографии дядю Сэма. Он был в вечернем костюме и, галантно склонившись, целовал руку молодой женщине с глубоким декольте.

— Мой дядя! — воскликнула я.

— Этот? — удивился Ди Джей. — А ты говорила — старый. Смотри, как ручки лижет дамам.

Из текста под фотографией явствовало, что дядя Сэм присутствовал вчера в отеле «Хилтон» на благотворительном балу в пользу калифорнийского балета и внес на поддержание искусства чек в двести тысяч долларов.

— На поддержание искусства, — не сдержал гнева Ди Джей, — чтоб балерины могли перед их носом ножками дрыгать. А миллионы детей умирают от недоедания. Слушай, твой дядя сам идет к нам в руки. Он в Лос-Анджелесе! И, возможно, еще не улетел. Бал был ночью. Небось отсыпается.

— Где? — спросила я.

— В том же отеле… где был бал. Не поедет же он жариться в пекло в свой Палм Спрингс. В это время года там только прислуга сидит.

— Вполне возможно, — согласилась я.

— Позвони ему.

— Зачем?

— Проверим, где он?

— Ну и дальше?

— В гости поедешь, проведаешь старика.

— Если пригласит.

— Чем черт не шутит. Позвони.

— Хорошо. Допустим, я его застану и он меня пригласит. Ну и что?

— А ты посмотришь, что к чему, сколько собирается здесь пробыть.

— Еще лучше, если я его свяжу и доставлю тебе тепленьким.

— Ну, это уж слишком большой подарок, которого я от тебя не ожидаю. Просто сходи на разведку. А дальше — посмотрим.

Я позвонила в «Хилтон», представилась его внучкой, и после некоторого колебания и перешептывания меня соединили с дядей Сэмом. Мне повезло — он был в хорошем настроении. Должно быть, целование ручек балеринам оживило старика.

— Майра! Дорогая! Где ты?

— Дома. Увидела в газете… и позвонила.

— Чем ты занята?

— Я еще не встала. Лежу в постели и читаю газету.

— Еще не завтракала? Тогда немедленно собирайся и марш ко мне! Вместе позавтракаем. Никаких возражений не принимаю! Жду! — И повесил трубку.

Ди Джей пришел в сильное возбуждение. Таким я его никогда не видела. Он выскочил из постели и стал поспешно одеваться. Не умывшись и не почистив зубы.

— Быстрее! Не заставляй старика ждать! — торопил он меня, сверкая глазами. — Господи! Кажется, фортуна нам улыбнулась!

Мы выехали на моей «Тойоте» к отелю «Хилтон».

— Я тебя подожду в машине, — тяжело дыша, словно он долго бежал, говорил Ди Джей. — Иди к нему. Будь мила, любезна… Ну, ты это умеешь, и вообще, сейчас ты выполняешь мои команды и не смеешь возражать. Ты на боевом задании. О наших отношениях забудь… Действуй!

— Что я должна делать?

— Узнай его планы. Когда он бывает один? А дальше я займусь им.

— Но… ты даешь мне слово, что с его головы ни один волос не упадет? Понимаешь, что я имею в виду?

— Конечно. И можешь не сомневаться. Его жизнь в абсолютной безопасности. Он достаточно благоразумен, чтоб нам не мешать. Пойми, Майра, если мы добудем денег, к борющимся партизанам, в джунгли Латинской Америки, придут новые партии оружия, нужного позарез, и, когда революция победит, освобожденные народы скажут спасибо и тебе.

Пока зеркальный лифт нес меня наверх, я стояла среди распаренных, с улицы людей и мелко подрагивала, как от озноба. У меня буквально подкашивались ноги.

По бесшумным коврам я дошла до белых дверей и постучала. Дядя встретил меня в халате.

— А, красавица! — заключил он меня в объятия. — Заходи, дорогая! Ты еще похорошела с тех пор. Небось голодна? Сейчас все будет! Я закажу сюда завтрак. Посмотри меню и выбери. Эх, поем я сегодня без ограничений! Что ты, то и я. Ну ее к черту, диету! Верно? Дольше положенного срока все равно не проживешь.

— А вы один? — спросила я.

— С кем предполагала меня застать? А? Ты, милая, не принимаешь в расчет мой возраст.

— Я имела в виду Джорджа… вашего телохранителя.

— И его запомнила? Ну и память. Вот что значит молодой мозг! Без склероза. Джорджа я отпустил. Он мне не понадобится до полудня. Имею я право на отдых… от дел? Вот проведу день в твоем обществе. Кто меня за это может осудить?

И тогда я сказала то, что мне пришло внезапно на ум. Сказала спокойно, с улыбкой.

— У меня идея! И думаю, вы мне не откажете.

— Говори! Заранее я никогда ничего не обещаю, но выслушать твою идею готов.

— Не заказывайте завтрак. Позавтракаем у меня. Я вам приготовлю. Вы же не были у меня? Не видели, как я живу. Вот мое предложение: едем завтракать ко мне.

— А, знаешь, недурно! — воскликнул дядя. — Мне опротивела ресторанная пища. Любопытно, что твои ручки могут приготовить? Принимаю приглашение. Едем к тебе! К сожалению, я Джорджа отпустил. Но не беда! Закажем лимузин.

— Зачем? Я приехала на «Тойоте»! Помните?

— Как же! Как же! Это желтая машина, которую дурак Хозе купил вместо пикапа? Ну как? Ты ею довольна?

— Очень! Прелестная машина. Мы с ней как подружки.

— Здорово сказано! — изумился дядя. — Мы с ней как подружки. А я вот ни об одном из своих автомобилей так сказать не могу. Они мне служат. И все! Но чтоб дружить? Надо обладать твоим восторженным воображением! Да, кстати, в твоей подружке кондиционер в порядке? Не переношу жары.

Он не помнил, да и не знал, что в «Тойоте» не установлено охлаждающее устройство. Но я солгала, сказав, что все в порядке, он будет ехать в прохладе, с полным комфортом.

Пока он одевался в спальне, я быстро прикидывала, что предпринять дальше. Сама удивилась тому, что нисколько не испугана. Почувствовала себя конспиратором на важном боевом задании. Все напоминало какую-то увлекательную, до замирания сердца, игру. Важно было не совершить неверный ход, не оставить улик против себя. Пока все шло легко и без препятствий. Даже слишком легко. Внезапный приезд дяди Сэма в Лос-Анджелес, газета с его фотографией. А главное, я застала его одного, без охраны.

Меня никто не видел. Сейчас важно выйти из отеля никем не замеченной. Разумеется, вместе с ним.

Он вышел ко мне одетым как щеголь, в светлом костюме и голубоватом галстуке и надел на лысую голову такую же голубоватую панаму из тонкой прозрачной ткани. От него исходил аромат хороших духов. Он взял в углу тросточку с толстым костяным набалдашником и, картинно опершись на нее, изрек:

— Я к вашим услугам.

— Только, ради Бога, не задерживайтесь, если встретите знакомых, — попросила я. — Вас тут все знают.

— А мы от них удерем, — залучился морщинками дядя Сэм. — Выйдем не с главного хода, согласна?

И попал в точку, сам не ведая того, когда игриво добавил:

— Конспирация!

Безо всяких помех и, я уверена, никем не замеченные, мы выбрались из прохладной гостиницы и очутились на прожаренной солнцем улице. Я поискала глазами свою «Тойоту». Она желтела на той стороне.

У Ди Джея был цепкий глаз охотника. Он нас обнаружил еще до того, как мы пересекли улицу, поспешно выскочил из машины и, открыв вторую дверцу забрался на заднее сиденье, где, как я и предположила, залег.

Дядя Сэм сел в машину впереди, ничего не заподозрив, и, как только мы отъехали от тротуара, за его головой возникло темное лицо Ди Джея.

— Не шевелитесь! Вы в наших руках!

Дядя в зеркале метнул на Ди Джея насмешливый взгляд:

— Это что? Такая игра?

И с некоторым недоумением покосился на меня. Я сидела за рулем, окаменев.

— Считайте так, — ответил Ди Джей, — Но чтоб выйти невредимым из этой игры, вам придется заплатить.

— Сколько?

— Миллион.

— Центов? — хмыкнул дядя Сэм.

— Долларов! И, конечно, наличными.

— У вас недурной аппетит, молодые люди. Но не надеялись же вы, что я ношу с собой наличными такую сумму.

— Для того существует телефон. Позвоните кому следует, и вам доставят, сколько вы потребуете.

— Где телефон? — не вступая в пререкания, деловито осведомился дядя Сэм.

— Сейчас приедем, — сказал Ди Джей.

— Можно задать вопрос вашей юной напарнице?

— Можно.

— Скажи мне, солнышко, мы все же будем завтракать?

— Не беспокойтесь, — ответил за меня Ди Джей. — И завтрак будет, и другие удобства… если вы себя поведете, как подобает джентльмену.

— Можно еще один вопрос? На сей раз вам, молодой человек.

— Слушаю.

— Вы просто грабитель? Или же ваша… так сказать, деятельность прикрыта модными лозунгами?

— Я не грабитель. И не бандит. Если вас это утешит, могу сообщить, для каких целей будут истрачены ваши деньги.

— Сгораю от любопытства.

— Для революции.

— Больше вопросов нет. Премного благодарен.

Ди Джей велел мне остановиться и поменялся со мной местами. Он сел за руль. Я догадалась, что он так сделал, чтоб не давать мне вслух указаний, куда ехать. Дядя Сэм мог запомнить и навести потом полицию на след.

— В ваших интересах, — сказал ему Ди Джей, — не пытаться запомнить, какими улицами мы едем. Тогда вы станете опасным для нас. Поняли, что я имею в виду?

— Понял.

— Чтоб облегчить вам задачу, не мешало бы завязать глаза.

— Абсолютно излишне, — сказал дядя Сэм и снял очки, — Без них я почти слеп.

— Отлично, — согласился Ди Джей.

Меня поразило, что дядя Сэм не выказывал никаких признаков страха. Или хотя бы беспокойства. Он был сдержан, корректен и разговаривал с Ди Джеем, как с равным партнером в игре. Меня он старался не замечать. Чтоб не выразить своего презрения к той далеко не привлекательной роли, которую я исполняла в этой игре.

Одноэтажный плоский дом, к которому мы подъехали, ничем не отличался от соседних. В таких обычно обитают люди среднего достатка. Моя «Тойота» почти уткнулась в опущенные ворота гаража, и, словно кто-то ожидал нас внутри, ворота тут же поехали вверх, открыв нам въезд в гараж. Мы въехали, и ворота за нами опустились.

Я взяла дядю Сэма под руку и повела вслед за Ди Джеем в дом. В гостиной, довольно пристойно обставленной, был хозяин дома, мне незнакомый, по виду мексиканского происхождения. Они с Ди Джеем заговорили по-испански.

Наш пленник попросил разрешения снять пиджак и развязал заодно и галстук, оставшись в рубашке, пересеченной через плечи подтяжками. Затем тяжело опустился в кресло у большого окна, за которым голубел, переливаясь солнечными бликами, овальный бассейн.

— Она прекрасный боец! — похвалил меня мексиканцу Ди Джей. — Даже не ожидал. Отныне я еще больше ее люблю.

Он обнял меня и стал горячо целовать. В щеки, в лоб, в шею. Мексиканец деликатно отвернулся, но дядя Сэм, снова водрузивший на нос очки, остановил нас:

— Молодые люди, не отвлекайтесь. У нас с вами есть договор, и поэтому дело — прежде всего. Надо связаться с моим адвокатом. Дайте сюда телефон.

Сказано это было Ди Джею, и он обиделся.

— Что значит дайте? — вспылил он. — Привыкли лакеев иметь! Возьмите сами.

И он показал пальцем на красный телефонный аппарат, стоявший у телевизора.

Дядя Сэм стал кряхтя подниматься, и я, пожалев, опередила его и поднесла телефон. Он поставил телефон на колени, достал из пиджака записную книжку и, прежде чем набрать номер, спросил Ди Джея:

— Миллион — окончательная цифра? Меньшая сумма вас не устроит?

Ди Джей усмехнулся.

— Свою жизнь вы оцениваете меньше миллиона?

— Дорогой мой, — вздохнул старик. — За мою жизнь в этом возрасте я бы и десяти центов не дал. И если я вам даю миллион, то не для того, чтобы откупиться.

— Для чего же?

— Из сочувствия к вам. Должно быть, вам эти деньги очень нужны.

— Верно, — кивнул Ди Джей. — Деньги позарез нам нужны. И чем больше, тем лучше. Оружие подорожало. —

— Полагаю, вы не поднимете цифру за пределы миллиона?

— Нет. Миллион нас устроит. Остальное доберем у других.

— Справедливое распределение тягот революции, — улыбнулся дядя Сэм.

— Теперь уж вы отвлеклись, — напомнил ему Ди Джей. — Вы собирались звонить адвокату.

— Да, да, но сначала по другому номеру.

— Надеюсь, не в полицию?

— Мы же джентльмены, — дружелюбно укорил его дядя Сэм и набрал номер.

— Ларри? Это я, Сэм. О, давно уже встал. А ты все нежишься? Да, да. Было совсем недурно. И ты, старый мерин, рыскал глазами, как молодой жеребчик. Не отпирайся. Балерины всегда были твоей слабостью. Это не секрет даже для твоей жены. Нет, я не в гостинице. Долго рассказывать. Знаешь, по какому делу я тебе звоню? Мне понадобилась довольно большая сумма денег. Срочно. Непременно наличными. Нет, нет. Со мной все в порядке. Как-нибудь потом объясню и вместе посмеемся. Не балерины. Куда мне! Да они бы удовлетворились и чеком. Мне нужен наличными миллион. Сегодня банк закрыт. Но завтра вполне можешь раздобыть. Не задавай вопросов. Повторяю, со мной все в абсолютном порядке.

А теперь о деле. Ты уже давно положил глаз на моего Гогена. И предлагал полмиллиона за штуку. Ты не раздумал? Тогда все в порядке. Можешь взять две штуки и, пожалуйста, раздобудь наличными миллион. Что? Все три Гогена за миллион? Побойся Бога. Это же полтора миллиона. Полмиллиона штука. Я тебе и по этой цене не отдавал. А теперь обстоятельства меня вынуждают… Что? Ты раздумал? Именно теперь, когда я обратился к тебе? Пойми, мне позарез нужны эти деньги. Не задавай вопросов. Ладно, я согласен. Бери все три. Бог с тобой. Сейчас я договорюсь с моим адвокатом. У него ключи от сейфа, где хранятся картины. Значит, я могу на тебя положиться? Все! Жди следующего звонка и наш разговор храни в секрете. Даже жене ни слова. И тем более не вздумай впутывать в это дело полицию. Если ты мне добра желаешь.

Потом он поговорил со своим адвокатом. Следующий разговор состоится утром, после открытия банка.

— Ну-с, джентльмены, — заключил дядя Сэм, отодвинув от себя телефон, — как вы видите, я неплохой партнер. Со мной можно делать дело.

— Пока, — сказал Ди Джей. — Дальше посмотрим.

— Считайте, что деньги у вас в кармане. А теперь сделайте одолжение. Включите кондиционер. Здесь можно свариться.

— Кондиционер неисправен, — развел руками мексиканец, хозяин дома.

— Как же вы тут живете? — удивился дядя Сэм.

— Как видите, — угрюмо ответил мексиканец. — Я еще счастливчик, схватил удачу за хвост. А вообще-то наш брат, чикано, и мечтать не смеет о таком доме. Вас бы следовало к ним завести, а не ко мне. Вот там сладкая жизнь!

— Хоть какой-нибудь вентилятор, — простонал дядя Сэм.

— Идите во двор, — сказал Ди Джей. — Там продувает.

— А солнце? — чуть не взмолился дядя Сэм.

— Усадим под зонт.

Мы вывели его во двор и посадили в плетеное кресло, стоявшее под широким зонтом у бетонного края бассейна. За ним зеленел колючий кустарник, очень густой и ровно подстриженный, служивший забором, за которым начинался чужой двор.

— Последняя просьба, — пересиливая одышку, сказал дядя Сэм. — Нет ли у вас сигары?

Мексиканец покачал головой, а Ди Джей, усмехнувшись, заметил:

— Не много ли просьб для пленника?

— Моя просьба будет неплохо оплачена, — парировал дядя Сэм. — За одну сигару миллион долларов.

— Мы не курим. И вам бы советовал бросить.

— Зачем? Чтоб дольше вонять на этой земле? Я и так считаю, излишне задержался тут. Пойдите, молодой человек, и купите мне сигару.

— Здесь лакеев нет.

— Я бы сам сходил, если б вы меня пустили.

Ди Джей и мексиканец поговорили между собой вполголоса по-испански.

— Хорошо, — сказал Ди Джей. — Я куплю вам сигару.

— Две! — обрадовался дядя Сэм. — Еще лучше, три! Вот вам деньги.

— Не надо, — отвел его руку с деньгами Ди Джей. — Вы мой гость.

Ди Джей привез сигары и пакет с фруктами, после чего надолго уехал. Мексиканец ушел в дом и не показывал носа. Дядя Сэм блаженствовал в сигарном дыму под зонтом. А я, взяв в доме купальник хозяйки, поплескалась в бассейне и прилегла загорать у дядиных ног.

Он съел банан, выпил томатного сока и все продолжал дымить, щурясь через линзы очков в прозрачное голубенькое небо, где с ровными интервалами проходили с сиплым ревом пассажирские самолеты. Мы, по всей видимости, находились недалеко от аэропорта.

Он нисколько не унывал. По крайней мере, не показывал виду. И я в душе гордилась выдержкой и мужеством этого старого и хилого человека. Он разговаривал со мной так, словно ничего не случилось. Даже подшучивал.

— Представляешь, детка, какие мысли бродят в моей старой голове?

— Догадываюсь. Меня проклинаете.

— Нисколько. Твой поступок я могу понять и объяснить. Тобою движет не так разум, как чувство. Ты влюблена в этого креола. Я вижу. Я еще не совсем ослеп. Ради него ты все отдашь. А уж меня, старую развалину, подавно.

— Вы ничего не поняли. Верно, я его люблю. Но не ради любви я на это пошла. А ради идеи. Можете это понять? Революции нужны деньги. Много денег. Чтоб победить. У нас их нет. У вас слишком много. На тот свет с собой не заберете. Вот и поделитесь. Вам останется достаточно, чтоб без нужды дожить свой век. Зато сделаете доброе дело: поможете революции.

— Пусть будет так, — пожевал он губами. — Кто спорит? Деньги — вода. И весьма быстротекущая. А жизнь человеческая всего лишь прыжок — я извиняюсь за непарламентарное выражение — из пизды в могилу. И за этот миг надо успеть наделать массу глупостей. Не правда ли? Вот мы и спешим их совершить. Я уж натворил достаточно. Ты же норовишь наверстать. Так сказать тебе, какие мысли меня, старого дурака, одолевают?

— Я слушаю.

— Не тем я занимался всю жизнь. Понимаешь? Не достиг своей мечты.

— Какая у вас была мечта?

— Будешь смеяться. Не поверишь.

— Не буду смеяться. Я вам заранее верю.

— Еще с детства, солнышко мое, я хотел летать. С тех пор, как впервые увидел самолет. Представляешь? Порой до умопомрачения хотелось взмыть в небо, закувыркаться среди облаков. Один. Лишь послушная руке машина. Оторваться от земли. Забыть о ней. И хоть час быть вольной птицей. Боже, как я завидовал пилотам! А ведь к тому времени я уже заработал свой первый миллион. И мог себе кое-что позволить.

— Что же вам помешало?

— Человеческая глупость. То есть моя. Все откладывал. Успею. Некогда. Надо делать деньги. Пока они идут к тебе. Знаешь ведь, деньги идут к деньгам. И если сделал миллион, тут же рвешься делать другой. Остановиться невозможно. Ты уже раб денег. Они командуют тобой. Распределяют твое время. Устанавливают твердые правила, от которых уже не уклониться. А чтоб восстать, отказаться, нужно иметь много мужества. Каким обладают считанные люди. По крайней мере, не я.

На смену пропеллерным машинам пришли реактивные, и сердце мое заходилось от еще большей зависти к тем счастливчикам, кто буравил небо на скорости, обгоняющей звук. К тому времени я заработал столько и так помудрел, что решил отойти от активных дел и зажить для себя, для своего удовольствия. И, как ты понимаешь, с ликованием кинулся навстречу своей мечте.

Но есть рок. И он сыграл со мной злую шутку. И по возрасту, и по состоянию здоровья управлять самолетом мне было категорически запрещено. Только пассажиром. Это был крах. Честное слово, от него я не оправился до сих пор. Как услышу, даже еще не вижу, а только услышу в небе самолет, слезы застилают мне глаза. Я оплакиваю свою мечту. И себя. Потому что я сам себя обворовал. А ведь долго, полжизни, полагал, что обманываю других. Я уловила звук высоко летящего самолета. В прозрачном небе тянулась белая струя от его двигателя, но самого самолета не было видно.

— Клянусь тебе, мне было бы куда радостней жить, не погрязши в бизнесе, а пойди я учиться на пилота. Когда был молодым. И потом на службу в авиакомпанию. Рядовым пилотом. На небольшое жалованье.

— Я вас понимаю, — вдруг взгрустнулось и мне. — Не каждый это поймет. Но я вас хорошо понимаю.

— Не все купишь за деньги, — вздохнул он. — Например, счастье. И еще много чего. Знаешь, кому кроме летчиков, я завидовал всю жизнь? Высоким и красивым мужчинам. К ногам которых ложатся женщины, не прицениваясь и не колеблясь. К тем породистым самцам, кому не обязательно быть богатыми и умными, чтоб влюбить в себя красивую женщину. Ты себе представить не можешь, как я жестоко страдал всю жизнь оттого, что ни разу не стал объектом искренней, страстной любви. Я низкоросл и никогда не блистал красотой. Люди считают, что я не дурак. Но это не тот ум, что пленяет женщин. Не скажу, чтоб красивые женщины меня избегали. Со мной делили ложе немало красоток, и среди них такие, чьи имена гремели потом на всю Америку. И не без моей помощи. Но клянусь тебе, я не знаю случая, когда мной увлекались без меркантильного интереса. Мне продавались. Продавали свое тело. Приберегая душу, если таковая была, для других мужчин.

— Допускаю, что все это правда, — сказала я. — Вас ни разу не любили так, как бы вам хотелось. Но вы-то сами? Вы были влюблены в кого-нибудь?

Он задумчиво поскреб бритую, в складках щеку.

— Не помню. А если сказать правду, не был влюблен. Так, как ты имеешь в виду. По уши.

— Ни одна из встреченных вами женщин не вызвала?..

— Почему ни одна? Многие мне нравились. Еще как нравились! Но я не позволял себе. Держал в узде. Чувства опасно выпускать из-под контроля, милая. Ими легко злоупотребить. И ты становишься жертвой. Дойной коровой. Тобою будут помыкать. Вить из тебя веревки. А при моем состоянии это стало бы весьма доходным предприятием для хорошеньких кошечек. Нет, я не мог себе этого позволить.

— И не жалеете?

— В мои годы, когда делаешь ревизию прожитых лет, о многом приходится сожалеть. И ты когда-нибудь обнаружишь, что много чего упустила в жизни, если доживешь до такой старости.

— Сомневаетесь в моем долголетии?

— Компания, с которой ты связалась, никогда долго не обременяет собой землю. Какой бы ловкостью ни отличалась. Их век короток. Его обрывает пуля или нож. Самых неугомонных, вроде твоего парня, усмиряет электрический стул.

— А не кажется ли вам, что мгновенная смерть в расцвете сил лучше, чем долгая агония, мучительная и для себя, и для окружающих?

— Пожалуй, верно, — согласился он и с некоторым удивлением взглянул на меня, прикидывая, самой ли мне это пришло в голову или я чужие мысли ему излагаю. — Но ведь до электрического стула, прежде чем удобно усесться на нем, бесконечно долгое ожидание в камере смертников. Разве это не та же агония?

— Нет, не та. Во-первых, потому что тело не немощно, а крепко и сочно, переполнено жизнью и не верит в близкий конец. А во-вторых, умирать не просто так, потому что ты истощился, иссяк, весь вышел, а с сознанием, что погибаешь за дело, отдаешь жизнь за идею…

— В этом я не разбираюсь, — поморщился он. — Но мне вдруг подумалось, что все мы, все живое на земле, с момента рождения попадаем в камеру смертников и нам лишь остается со страхом ждать, когда придет палач. Разнимся мы лишь в сроках исполнения приговора. Бессмыслица жизни — в заведомом знании, что ты смертен, что ты обречен, как бы ни вертелся, как бы ни исхитрялся обмануть судьбу. Меня всегда преследовала мысль о смерти, о тщетности всех моих усилий, о суете сует, каковая и есть наше микробное мельтешение на земле. И это отравляло мне самые лучшие минуты. Я, по существу, никогда не был счастлив.

— Вы рассуждаете так, будто завтра умрете. Он вскинул на меня глаза и улыбнулся.

— А ты уверена, что я заблуждаюсь?

Ночевали мы с ним вдвоем в спальне хозяев. Ди Джей и мексиканец расположились в гостиной. И кто-то еще, пришедший в темноте и мне не представленный, расхаживал всю ночь по двору. Наружная охрана.

Дядя Сэм лежал на двуспальной кровати. Я на полу, постелив одеяло.

Он долго вздыхал в темноте и ворочался и попросил, наконец, позволения закурить. Я позволила. Наполнив комнату пахучим едким дымом, он произнес слова, лишившие меня сна до самого утра. Сам же он после этого преспокойно уснул. Вот что он сказал мне:

— Утром Гоген перейдет в другие руки, а деньги получит твой парень. У меня из-за Гогена сердце не болит. Фактически он мне уже не принадлежал. Совсем скоро во владение им должен был войти другой человек.

— Кто? — не выдержала я долгой паузы.

— Ты очень удивишься, солнышко, если я тебе его назову. И даже расстроишься. Потому что ты — поклонница Гогена. Не так ли?

— Да.

— После нашей последней встречи в Палм Спрингсе я расчувствовался и переписал завещание. Весь мой Гоген становился твоей собственностью, когда я уйду в мир иной. А этого долго ждать не придется. Так что, милая, если верно, что ты так увлечена идеей революции, то не я, а ты принесла ей большую жертву. Ты, по сути, отдала ей все свое состояние. И осталась ни с чем. Прости, если я тебя огорчил. Но ведь не я все это затеял.

Потом, вздохнув, участливо спросил:

— Ты хоть знаешь, на какую революцию пойдут эти деньги? В какой стране? И хорошо ли это будет для евреев? Не знаешь? Лучше бы мы с тобой подарили этот миллион государству Израиль. По крайней мере, нам бы сказали «спасибо».

Он умолк и вскоре захрапел.

Утром без каких-либо осложнений деньги, ровным счетом в миллион долларов, были доставлены в этот дом в черном чемодане. Когда их пересчитывали, разложив зеленоватые пачки на столе, я вдруг заплакала. Да так неудержимо, что меня пришлось отпаивать водой. Никто ничего не понял. Решили, что я переутомилась. Дядя Сэм еле сдерживал ухмылку.

Ди Джей велел мне ехать домой, дальше он вполне обойдется без меня.

— Что будет с дядей? — спросила я. — Кто его доставит обратно?

— Только не ты. Отныне твое дело — сторона. Я хочу уберечь тебя от малейшего подозрения. Все будет исполнено в наилучшем виде. Не беспокойся. Спи. Отсыпайся. Можешь на работу не выходить. Я условился с Фернандо.

На следующий день я проснулась рано и, не в силах справиться с охватившим меня беспокойством, помчалась к Фернандо. Он еще не открыл кафе для посетителей, но сам уже был на месте. Мы с ним оказались вдвоем в пустом зале со стульями, поставленными на ночь на столы. Фернандо даже не стал поднимать на окнах железные жалюзи, и в кафе стоял прохладный полумрак, прорезанный узкими полосками ярчайшего света из щелей.