Странствия хирурга (№1) - Тайна затворника Камподиоса

– Ну, с меня довольно! – не выдержав, вскричал Витус. Он не мог дальше выслушивать этот вздор. – Я еще вчера объяснял вам, что у меня страшно болели ноги и что я положил посох на плечи, чтобы держаться за него обеими руками. Только и всего. Я совершенно нормальный человек, я на своих двоих шел в Сантандер. Покажите мне хоть одно место в Библии, где сказано, что это запрещено или что это считается ересью!

– На помощь! Помогите, ваше преосвященство! – при вспышке Витуса Мария картинно схватилась за сердце и начала открытым ртом жадно хватать воздух и часто-часто крестилась, глядя на Витуса. – Изыди от меня, сатана! Изыди, сатана!

– Нуну, предложи женщине свой стул! – приказал Игнасио. Толстуха села, все еще тяжело дыша. – Вот видите, что вы натворили! – с укоризной сказал Игнасио обвиняемому.

Витус никак не мог взять себя в руки:

– Эта женщина не в своем уме!

– Кто здесь в своем уме, а кто нет, мы выясним в ходе следствия, обвиняемый! – сейчас в высоком голосе Игнасио прозвучали металлические нотки. – Здесь присутствуют два благонадежных свидетеля, известных своей богобоязненностью. Их показания опровергают ваши, и я не вижу никакой причины, по которой я обязан верить вам больше, нежели им!

– Тогда я хочу несколько поспособствовать тому, чтобы вы поточнее оценили сложившееся положение, – голос Витуса тоже зазвучал пронзительно. – Во-первых, вызывает удивление, почему вы взяли со свидетелей клятву только о неразглашении содержания и хода процесса, но отнюдь не взяли клятвы говорить правду и только правду.

Витус заметил, что после этих слов алькальд кивнул.

– А во-вторых, у меня сложилось впечатление, что матери вообще не было при том, как я взывал к так называемым «духам». Если это действительно так, то я настоятельно прошу вас задавать вопросы только сыну крестьянки, чтобы убедиться, насколько его ответы соответствуют истине.

И снова Витус заметил, что алькальд согласно кивнул. Поэтому он добавил кое-что, чего, собственно, говорить не собирался:

– Ваш способ вести процесс дознания полностью соответствует тому, что о вас, доминиканцах, говорят: Domini canes!

Игнасио подскочил, как ужаленный. Его лицо побагровело. Вне себя от ярости, он подыскивал нужные слова. Domini canes – «ищейки Господни» – в течение веков выслеживали и осуждали ведьм, демонов и еретиков. Их изначальное стремление обращать усомнившихся или неверующих в истинную веру уступило место исключительному желанию наказывать вероотступников. «Ищейки Господни» – не было более точных слов для описания сути доминиканцев. Вдобавок ко всему сами они признавали, что зерно истины в этом прозвище есть.

– А ну, повторите это еще раз! – прошипел Игнасио.

– Зачем? Вы меня и без того отлично поняли.

– Итак, подсудимый... – Игнасио постепенно обретал контроль над собой: нельзя давать волю нервам. Голос его опять звучал ровно: – Вы употребили выражение, которое случайно услышали где-то. Откуда оно взялось, какая у него предыстория, вы, конечно, не знаете. Domini canes мы именуем себя с гордостью, потому что изображение пса присутствует на нашем знамени, а пошло это от сна, который видела мать святого Доминика: ей приснилось, что она родила ребенка, похожего на пса, а из лап этой собаки забил огонь, который распространился на весь мир. Так оно в конце концов и случилось: никому не превзойти нас, доминиканцев, в распространении и охране истинной веры, никому! – он сделал знак рукой патеру Алегрио. – Вычеркните из протокола последние слова обвиняемого.

– Слушаюсь, ваше преосвященство.

– А вы оба, – обратился инквизитор к свидетелям, – можете быть свободны. Благодарю вас. И не забывайте данную вами клятву!

Мария испуганно присела в реверансе и перекрестилась:

– Ваше преосвященство, я...

– Довольно! – инквизитор взглянул на Нуну и сделал повелительный жест. Колосс выдворил обоих из зала заседаний.

– А теперь вернемся к вам, – Игнасио смерил Витуса строгим взглядом. – Я запрещаю вам возводить хулу на святой орден доминиканцев! Подобное очернительство всех наших братьев и особенно нашего основателя святого Доминика до сих пор всегда обращалось против тех, кто себе это позволял.

– Это меня вовсе не тревожит, потому что прозвище дано по заслугам. Сам ваш патрон Доминик настолько преисполнился религиозного фанатизма, что вскоре после основания ордена он приказал сжечь на костре в Бургосе около трехсот так называемых «еретиков».

– Это ложь! – Игнасио даже закашлялся.

– Это правда, и вы это знаете. Может быть, было бы лучше, если бы в 1215 году папа Иннокентий не одобрил, как собирался, устав вашего ордена.

– Желаете прочесть мне лекцию об истории моего собственного ордена? Если вы так много знаете, вам наверняка известно, что вскоре после этого Иннокентию приснился сон, в котором покачнулась базилика в Латеране. И великолепное здание собора рухнуло бы, не появись человек, который подпер его своими крепкими плечами – и человеком этим был Доминик! Так Господь дал понять, что церковь может быть спасена только человеком с таким, как у Доминика, религиозным рвением, после чего папа и одобрил устав ордена, благословив его основание. – Игнасио снова повысил голос: – Какие цели вы вообще преследуете своими оскорблениями?

– Я хочу только убедить вас, что я обучался в монастыре Камподиос. С одной стороны, вы настоятельно требуете, чтобы я доказал вам, что вины на мне нет, а с другой – не даете мне этого сделать! Так что я иным способом доказываю вам, чем занимался в прошлом: я изучал историю святой нашей церкви. Эти знания, согласитесь, трудно приобрести где-то вне монастырских стен.

– Я настоятельно запрещаю вам оскорблять святого Доминика и выдающихся умов нашего ордена. В противном случае вы впадете в непростительную ересь! Еще одно подобное слово, и я передам вас в руки Нуну и палача, чтобы они выбили из вас эти сатанинские мысли. Кто рассуждает подобным образом, в того сатана вселился – не иначе!

– А я прямо отвечу вам, что вы ослеплены! – лишь на кратчайший миг Витусу стало ясно, на какой опасный путь он ступает. Ему невольно пришли на ум предостерегающие слова Магистра. Но сдавать позиции не хотелось. – Почему вы не верите, что я совершенно обычный человек и что я шел по своему делу в Сантандер? – проникновенно говорил он. – Не встреться мне случайно на пути этот невесть что возомнивший о себе подросток Озо с его неуемной фантазией, я бы сегодня не стоял здесь перед вами. Вы об этом подумали?

– Тот факт, что вас увидели, – это Божий промысел, что вы признавать отказываетесь. Господь пожелал таким путем дать знать инквизиции о чем-то важном и существенном, ибо... – тут он снова повысил голос, – вам, как знатоку истории церкви, наверняка интересно будет узнать. Отец наш небесный Сам был первым инквизитором! Он судил Адама и Еву после того, как дьявол в образе змия искусил их. А теперь я ваш инквизитор, и я требую, чтобы вы говорили мне только правду!

– Вы сравниваете себя с Господом нашим?

– Всемогущий Господь наш, покарай это жалкое создание за его еретические слова! – Игнасио в неподдельном отчаянии сплел руки. – Отец наш небесный, даруй мне силы положить конец деяниям этого сатаны в облике человеческом, даруй мне терпение и настойчивость, даруй мне проницательность и прозорливость, дабы узнал я всю правду об этом еретике и произнес приговор ему перед лицом твоим и всего мира!

Он сел, изо всех сил стараясь изобразить на своем лице собранность и невозмутимость. Вопрос о том, не сравнивает ли он себя с Всевышним, еще раз напомнил ему о том, сколь слабым человеком он иногда бывает. Частые визиты к Эльвире, этой сладкой шлюхе-искусительнице, были этому несомненным свидетельством. Его сильно смущало это постоянное влечение к противоположному полу, и он взывал к Господу, чтобы тот освободил его от этой пагубной страсти, однако Всевышний всегда оставлял его один на один с его слабостью, и он так и не нашел в себе сил ее преодолеть. Эта шлюха, словно какими-то чарами притягивала его к себе, и он, вопреки всем опасностям, которыми могли завершиться его тайные визиты, от них не отказывался. Оставалось надеяться только на то, что сама она об этом не проговорится и слухи не дойдут до Рима.

Он постарался вернуться к действительности:

– Вашим языком глаголет сатана. Вы безбожник! Признайтесь, наконец, в своей ереси! Да, скажите это, сделайте такое признание, и вы облегчите вашу душу, даже если и согрешили!

– Если бы я согрешил, я бы с радостью покаялся в этом на исповеди у вас. Но только в исповедальне, чтобы никого между нами не было, кроме Всевышнего. Точно так, как предусмотрено канонами Римской церкви. И вот еще что: все мы грешники, и вы тоже, ваше преосвященство, потому что вы – человек!

– Выходит, вы признаете, что согрешили?

– Не больше и не меньше, чем любой другой. А ваши обвинения меня не касаются, ни в чем подобном я не повинен. Я вам прямо и открыто говорю: я высоко ставлю таинство исповеди и время от времени исповедуюсь, но того греха, который вы мне вменяете в вину, на мне нет.

Игнасио откинулся на спинку кресла. Этот парень косвенно признался в том, что грешен. Для начала уже неплохо.

– Вы – грешник, и сами признаете это! – громко воскликнул он. – И если вы будете возражать мне, инквизитору Божьей милостью, вы впадете в еще более страшный грех. Сознайтесь, наконец, что вы вступили в союз с дьяволом, и вы сразу почувствуете облегчение.

– Я воспитан как католик по законам ордена цистерианцев. И каяться и сознаваться мне не в чем! Нет на мне вины!

– Речь идет о вашей бессмертной душе! Отрекитесь и покайтесь, слышите вы! Я ничего не имею против цистерианцев, однако ради всего святого – покайтесь и отрекитесь!

– Может быть, вы не имеете ничего против цистерианцев, но уж обязательно имеете что-то против францисканцев[14].

– Что я могу иметь против францисканцев? Я лично ничего против них не имею, хотя в изложении отдельных вопросов веры они и заблуждаются.

– Ваш орден вот уже около двух веков ведет с орденом францисканцев нескончаемые споры. Причем спор идет о вещах и понятиях, где различия между вами и францисканцами в глазах любого непредвзятого человека разнятся разве что на волосок.

– Не отвлекайтесь, подсудимый, сейчас суд выясняет лично вашу вину.

– А я говорю о духе и направлении, в котором здесь ведется дознание. Я утверждаю, что вы – типичное воплощение того малодушия и мелочных обид, духом которого пропитано все соперничество между вашим орденом и орденом францисканцев.

– Это вас ни в коей мере не касается. Вы только что сами признались, что вы – грешник.

– И добавил: «Не меньше и не больше, чем любой другой». Я упомянул мелочность и малодушие, говорил о трудноразличимом на глаз человеческом волосе. Я стою здесь перед вами не только потому, что вы склонны все трактовать и осуждать, как человек малодушный и мелочный. Приведу вам наглядный пример из истории вашего ордена, пример, которым вы, конечно, руководствуетесь во всей вашей деятельности: это запрет, которого в 1351 году добился доминиканский инквизитор Николаус Росселли от Папы Римского. В нем был отменен вердикт францисканского суда в Барселоне, содержавший весьма важное суждение. В вердикте было сказано, что кровь, пролитая Христом во время пыток, утеряла свою Божественную природу, поскольку она оказалась на земле.

– Какое отношение это имеет к тому, что вы, обвиняемый, – еретик? Однако, как бы там ни было, эта мера была не только уместной, но и в высшей степени необходимой. Все в Иисусе Христе – Божественной природы вне зависимости от того, где и когда человек может увидеть это воочию.

– Вот видите, вы рассуждаете точно так же, как двести лет назад ваш брат по ордену. Францисканцы возразили бы вам, что кровь, пролитая страдающим Христом, выставлена во многих местах для обозрения и поклонения верующих. Ее столько, сколько в одном теле содержаться не могло. Кто с уверенностью скажет, что эта кровь подлинная? Или нет?

– Повторяю, в Иисусе Христе все Божественного происхождения, это так же верно, как и «аминь» в церкви, – вернее быть не может.

– А где в Библии сказано, что это так? Назовите мне источник, на который вы ссылаетесь!

– У меня другие задачи!

– Вы просто не в состоянии сделать это, потому что в Библии этого не сказано! И где в Священном Писании есть упоминание о том, что крайняя плоть Иисуса Христа – Божественного происхождения? А тем не менее она почитается священной как в Латеране, так и в Королевской часовне во Франции! Она почитается как реликвия наряду со всем прочим: с кровью Христовой, с волосами из его бороды и с головы, вплоть до срезанных ногтей!

Дон Хайме звучно прокашлялся. На лбу у него образовалась глубокая складка – он явно был недоволен. Игнасио побледнел.

– Сатана, – пробормотал он. – Я узнал тебя, сатана! Изыди из этого слабого тела, изыди, изыди!

Витус отмахнулся от этих слов.

– То, что я говорю, не имеет к сатане ни малейшего отношения. Я только хотел показать вам, насколько бессмысленно двести лет кряду спорить о том, Божественного происхождения крайняя плоть или нет. Расщеплять тончайшие волоски – вот как я это называю! И именно этим вы постоянно занимаетесь во время допроса!

Игнасио совершенно овладел собой.

– Нуну, – сказал он, – уведи этого несчастного путаника. Отведи его в камеру пыток и займись им как следует. Пытай его до тех пор, пока он не признается, что предался дьяволу. Я вознесу молитву Всемогущему, чтобы это случилось как можно скорее, потому что тогда у него будет еще время покаяться и отречься.

– Не бывать этому! – воскликнул Витус. – До чего вы ограничены! Что я должен сделать, чтобы вы, наконец, поверили мне?!

– Отрекитесь, сын мой, – Игнасио слабо улыбнулся. – Скажите просто: «Да, я клянусь, что нечистый вселился в меня и овладел мною, и да поможет мне Бог!»

– В сотый раз повторяю: мне не в чем каяться и не от чего отрекаться. Я всего лишь...

– Ну, пошли, лекарь-еретик!

– Не от чего мне отрекаться и не в чем каяться! Господи, если Ты есть на небе, даруй этим ослепленным способность здраво мыслить и рассуждать!

Игнасио обратился к отцу Алегрио:

– Вы сопроводите Нуну и обвиняемого до пыточной камеры. Я хочу, чтобы вы отправились туда прямо сейчас, – он ненадолго задумался. – Сейчас время обеда. Если вы голодны, распорядитесь принести вам еду из тюремной кухни. Пытку начнете после обеда и продолжайте до самой полуночи. Мы с алькальдом появимся в условленное время, чтобы присутствовать при телесном наказании в качестве представителей светской и духовной власти.

Он поднялся с места.

– Могу ли я считать, дон Хайме, что вы согласны со сделанными мной распоряжениями?

– Можете быть в этом уверены, – ответил алькальд.

НАДСМОТРЩИК НУНУ

Вот это – винт для зажимания больших пальцев. Еретик кладет большой палец на металлическую плиту, усеянную шипами, а сверху на нее опускается точно такая плита, но уже с выемками для шипов. Верхнюю плиту я с помощью винта опускаю все ниже и ниже, пока она не накроет большой палец и не раздавит его. Если еретик и тут не признается, я могу ударить по ней молотком, чтобы кровь так и брызнула. Понял, доктор-еретик?

– Я могу идти и сам, Нуну!

– Ничего ты не можешь, я все делаю, как положено! – Нуну схватил Витуса своей ручищей за шиворот и перед каждым своим шаркающим шагом подталкивал его вперед, а потом, когда подтягивал к искалеченной ноге здоровую, дергал арестанта на себя так, что тот чуть не падал, опять толкал и опять дергал его на себя...

– Разговаривать с обвиняемым запрещено! – резко крикнул отец Алегрио.

– Я ведь ничего такого не сказал, святой отец! – пробубнил колосс.

Они пересекли всю Пласа д'Иглесиа, возвращаясь в тюрьму инквизиции, в подвалах которой находились пыточные камеры. Сейчас вся площадь была залита солнечным светом. Во время сиесты площадь обезлюдела. Жители Досвальдеса предпочитали в самую жару домов не покидать.

Отец Алегрио не обратил внимания на извинение Нуну. После окончания заседания его настроение ухудшалось с каждой минутой. Какая чудовищная бестактность со стороны его преосвященства таким примитивным способом напоминать ему о церковной иерархии! Господин инквизитор отобедает с алькальдом в мэрии, в то время как он, Алегрио, должен вместе с Нуну сопровождать этого преступника в тюрьму, чтобы получить там на обед жалкую похлебку с тюремной кухни. А ведь он точно так же рукоположен в священники, как и Игнасио, а различие в занимаемой должности объясняется очень просто: инквизитор родом из знатной семьи, влияние которой распространяется за пределы Испании вплоть до Рима. И должность инквизитора Игнасио занимает не благодаря своим способностям, а благодаря деньгам своего отца. В кругах посвященных в тонкости церковных порядков это называется симонией, т.е. продажей должностей и приходов.

Отец Алегрио огорченно вздохнул. И по сей день все идет так, как было заведено сто или двести лет назад: большинство из влиятельных «святых» в Вечном городе считались «святыми золотых талеров» или «святыми сребреников», как их прозвали острословы-римляне. Без поддержки этих людей, будь ты хоть семи пядей во лбу, ничего не добьешься. А вот если они на твоей стороне – место за тобой!

Между прочим, если верить кое-каким слухам, не все так уж безукоризненно в образе жизни Игнасио. Так оно, собственно, и должно было быть. И говорят, кое-кому в Риме об этом уже известно. Еще поглядим, как сложится его судьба. А если грянет гром, хватит ли у инквизитора денег, чтобы замять скандал?

– Это моя вина, отец Алегрио, – сказал Витус. – Нуну не виноват в том, что я к нему обратился.

– Ладно уж...

– Вы не против, если мы будем идти чуть помедленнее? – вежливо попросил Витус. – В последний раз я так давно был на свежем воздухе, на ветерке, на солнце. Каково оно в камере, вы отлично знаете...

– Хм, можно, – Алегрио не был зверем, тем более что и его самого не слишком-то прельщала перспектива через несколько минут оказаться в темной пыточной камере. – Нуну, особенно не спеши.

Колосс повиновался, и даже ни с того ни с сего остановился: на противоположной стороне площади он углядел маленького человека в желто-красном наряде. Он, вовсю жестикулируя, втолковывал что-то окружившим его женщинам, а те слушали его разинув рты.

– Это же шут Локалито! – радостно воскликнул Нуну.

Витус с отцом Алегрио тоже заметили шута в пестром одеянии. Они невольно повернули в сторону, направляясь к лицедею. На правом указательном пальце у шута была кукла, изображавшая лысого прелата в роскошной пурпурно-красной сутане.

Локалито обращался к кукле:

– Извините, позволено мне будет спросить, можете ли вы сейчас, ваше преосвященство?

– Я всегда могу, – проквакала кукла и широко распростерла руки.

– Вы всегда можете? – переспросил Локалито уже своим привычным голосом. – Вот это да!

Женщины прикрывали рты ладонями, чтобы не расхохотаться во все горло.

– С Божьей помощью! – опять проквакала кукла.

Нуну, словно зачарованный, не сводил глаз с крохотного прелата на пальце у шута. По выражению его лица было заметно, что он о чем-то напряженно размышляет.

– Так это... это и не кукла совсем, это ты брюхом разговариваешь, Локалито, так ведь? – вмешался он в представление.

– Тс-с-с-с-с! – зашипели на него женщины.

Вид у Локалито был обиженный.

– С Божьей помощью! – снова проквакала кукла.

– Ага, с Божьей помощью, значит, – понимающе кивнул Локалито. – Но ведь не без помощи женщины?

– Не без женщины, не без женщины, – подтвердил «его преосвященство».

– Но разве вы не давали обет целомудрия? – Локалито погрозил «его преосвященству» указательным пальцем свободной руки.

– А как же, а как же! – кукла закивала головой. – Конечно, давал! – она опустила голову, будто искала глазами что-то под ногами. – Только не помню уже, где, когда и кому.

Женщины так и взвизгнули. Шутки такого пошиба были в их вкусе.

Нуну глядел на все происходящее, разинув рот от изумления. Он не мог взять в толк, что здесь происходит.

– Если вы потеряли целомудрие, то где вы находите женщин? – пожелал узнать шут.

– Никак не сообразишь где? – самодовольно ответила кукла. – Я-то знаю, где их найти! Вот слушай и запоминай:

Не в лесу и не в чистом поле

Ищи ты женщину в теле,

А за большие деньги

Совсем рядом – в борделе!

Женщины снова взвизгнули. Нуну захохотал во все горло.

– А откуда у вас большие деньги? – с наигранным удивлением полюбопытствовал Локалито. Набрав полную грудь воздуха, он уточнил свой вопрос, запев на манер монаха из григорианского церковного хора:

– Вы что, из богатой семьи-и-и...

«Его преосвященство» покачал головой, поднял руки и пропел своим высоким голосом:

– Нет, я из инкви-зи-ци-и-и!

Локалито опять набрал полную грудь воздуха и пропел:

– К кому обращается папа, восседая на тро-н-и-и?

– К своей инквизици-и-и-и! – сразу пропел в ответ «Игнасио».

– Где льется красная кровь, как в реке вода?

– У инквизитора в камере пыток, здесь и всегда!

– Довольно, хватит! – отец Алегрио оттолкнул шута в сторону. – Хватит паясничать. И вообще, это не смешно. Кто шутит подобными вещами, может опорочить свою бессмертную душу!

Несколько женщин испуганно перекрестились. Алегрио заметил это с удовлетворением.

Ему, правда, доставляло удовольствие, что здесь Игнасио поднимают на смех, но где перебор – там перебор. Будучи представителем клира, он не имел права безучастно относиться к такому издевательству над церковными иерархами.

– Пойдем, Нуну! – и секретарь протокола в последний раз повернулся лицом к женщинам. – Расходитесь по домам, добрые женщины, и забудьте о том, что видели и слышали здесь. Пусть каждая из вас по пять раз прочтет «Ave, Maria!», чтобы вам был прощен этот грех.

Женщины смущенно закивали.

– А тебе, Локалито, я дам хороший совет: и шуты могут испытать на себе гнев Господа. Равно как и гнев инквизиции.

Локалито подчеркнуто низко поклонился ему:

– Точно так, благочестивый отец!

– И не забывай об этом, когда вздумаешь устроить очередное представление.

– Не забуду,

Пока жив я буду!

Но и шуту тоже хочется жить,

Денежки надо, чтоб есть и пить!

Он требовательно потянул руку.

– Не наглей! Убирайся прочь, и поскорее! – отцу Алегрио надоела эта история. Шут для вида сильно огорчился, спрятал свою куклу в карман и, подпрыгивая, удалился.

Алегрио, словно вспомнив о чем-то важном, крикнул вслед удалявшимся женщинам:

– Лучше всего будет, если во время следующей исповеди вы обо всем расскажете отцу Диего!

Тем самым священник Досвальдеса непременно узнает сплетню об Игнасио. Женщины послушно закивали головами.

– Господь с вами, паства моя!

В здании тюрьмы к ним присоединился невысокого роста узкогрудый человек с лицом хорька; его здесь прозвали Крысой. Коридор, ведущий внутрь тюрьмы, был узковат – втроем не пройти. Нуну с Витусом шли впереди, отец Алегрио с Крысой – за ними.

В голове Витуса роилось множество мыслей: «Как они будут пытать меня и какие у них для этого орудия?»

Чтобы отвлечься от таких невеселых мыслей, он начал считать шаги. После двадцать первого коридор кончился, а за углом начался другой коридор. С виду такой же, как и первый, но Витус сразу признал в нем тот, в конце которого была их камера. Его вели мимо ее двери, и вдруг он услышал сильный стук изнутри.

Не раздумывая, он крикнул:

– Это ты, Магистр?

– Да! – ответил ему маленький ученый. – Я слышу, ты с большим эскортом. Догадываюсь, что они решили тебя слегка пощипать. Не сдавайся!

– Заткнись! – рявкнул Нуну.

И грубо толкнул Витуса кулаком в спину.

– Вперед! – скомандовал отец Алегрио сзади.

– Сорняк неистребим! – крикнул Витус и услышал в ответ булькающий смех Магистра.

Они пошли дальше. Через двадцать один шаг закончился и этот коридор, из чего Витус сделал вывод, что основание тюремного здания – квадратное. Пришлось опять повернуть за угол, и тут они уткнулись носом в какую-то дверь. Нуну открыл ее. В этом коридоре не было дверей, кроме одной-единственной в самом его конце. «Непохоже, чтобы в этой камере тоже были заключенные», – подумал Витус.

В третий раз повернув направо, они оказались перед ведущей вниз лестницей с каменными ступенями. Витус насчитал их одиннадцать. Его глаза понемногу привыкали к темноте. Справа и слева – скальная порода с узенькими бороздками, по которым сочилась влага – верный признак того, что они глубоко под землей. Остановились перед тяжелой гранитной плитой. Темень – хоть глаз выколи. Нуну отодвинул плиту в сторону, словно она была занавеской.

– Крыса, пройди вперед и зажги факел.

Витус увидел, что они попали в помещение, где по правую руку от входа стояли стол для судей и три стула. На стене над ним – факел, скупо освещавший камеру.

– Вот мы и на месте, – отец Алегрио разложил на столе бумаги, которые принес с собой, и сел. – А теперь, Нуну, можешь принести обед из тюремной кухни.

– Сходи за жратвой, Крыса, – велел Нуну.

– Почему я? – прохрипел тот.

– Ты мой помощник или нет?

– Да, конечно, – Крыса уже выйти собрался из камеры.

– Погоди-ка! – отец Алегрио повелительно поднял руку. – Для меня можешь еду не приносить.

Не то чтобы он совсем не был голоден, но обедать здесь ему не хотелось по двум причинам: во-первых, из-за качества тюремной пищи, а во-вторых, из-за компании, в которой пришлось бы обедать. Лучше уж поголодать.

– Слушаюсь, святой отец, – и Крыса бесшумно удалился.

Витус осмотрелся хорошенько. На стенах развешаны самые страшные предметы: все они отливали металлическим блеском, повсюду видны винты, наручники и другие штуковины и предметы, названий которых молодой человек не знал. Справа, за столом судьи, – еще одна лестница, ведущая вниз; она завершалась у проема в стене, открывшего свой черный зев.

По спине побежали мурашки.

– Вот еда, – Крыса притащил бачок с похлебкой.

– Что это? – спросил Нуну.

– Суп.

Нуну принюхался.

– Хм, запах ничего себе. Будем садиться, отец? Стоя оно совсем невкусно.

– Я не против, – Алегрио был уверен, что, окажись здесь Игнасио, он бы этого ни за что не позволил. Тому все едино – вкусно будет двум палачам и подсудимому еретику или нет. Досадуя на самого себя, Алегрио отодвинул в сторону документы.

– Не приведи Господь, чтобы вы забрызгали мои бумаги, – буркнул он.

– Мы не забрызгаем, – пообещал Нуну.

– Мы осторожно, – поддержал его Крыса.

– Я ничего не хочу, – сказал Витус. Он и думать не мог о еде. С течением времени ему становилось все труднее держать себя в руках.

– Ну, потом не жалуйся, – прошипел Крыса, доставая ложку из-за пояса. – Нам больше достанется. Сегодня похлебка что надо. С крупной фасолью и большими кусками козьего мяса. – Он сел и принялся впихивать в себя еду. Нуну сел рядом с ним и начал, причмокивая, есть.

Отец Алегрио с упреком посмотрел на них:

– Могли бы помолиться перед едой.

Оба подняли глаза:

– Простите, святой отец...

– Нас задержали, поэтому мы пришли позже, чем собирались! – его преосвященство подошел к столу судей и первым делом поставил на него обязательные вазочки с орехами и сахарной пудрой.

– Дон Хайме, садитесь, пожалуйста, справа от меня. А вы, отец Алегрио, – слева.

– Надо покончить с этим делом как можно скорее, – пробурчал алькальд и с тяжелым вздохом опустился на стул.

– Вы угадали мои мысли, – кивнул Игнасио. – Вы готовы, отец Алегрио?

– Давно, – объявил секретарь протокола. Он даже не старался скрыть ехидный подтекст этих слов.

– Вот и отлично! Подтверждаю, что суд вновь собрался в полном составе. Поскольку это продолжение допроса, открывать заседание вновь необходимости нет.

Игнасио обвел взглядом всех присутствующих. Перед судейским столом стоял обвиняемый, спокойный и выдержанный. Однако стоп! Разве не искорки страха у него в глазах? Очень кстати. Страх – хороший помощник, когда ведешь дознание.

Рядом с обвиняемым стояли Нуну и Крыса. Вид у них был сонный. Ничего, он позаботится о том, чтобы здесь все шло поживее. Игнасио поднялся, подчеркивая сугубо официальный характер своих слов:

– Обвиняемый Витус Безымянный, у вас было достаточно времени – несколько часов! – чтобы обдумать свое положение. Поэтому я спрашиваю вас: признаете ли вы, что вступили в союз с дьяволом или его демонами?

– А что будет, если я признаю это?

– Ага! – приятно удивленный этим вопросом, Игнасио опустился на стул. Взял орех, помусолил его сперва во рту, потом макнул в сахарницу и, когда весь орех покрылся сахарной пудрой, бросил обратно в рот. Он с удовольствием жевал лакомство. «Наверное, вид пыточной камеры возымел действие». Размышлял он недолго:

– Ну, если вы покаетесь и именем Пресвятой Матери Господней отречетесь от дьявола, все будет зависеть прежде всего от того, поверим ли мы в искренность вашего раскаяния. Такую клятву, Витус, должны принести именно вы. А то может случиться, что устами вашими будет говорить дьявол, пожелавший ввести нас в заблуждение. Поэтому следует хорошо обдумать, какие меры предпринять, чтобы спасти вашу душу.

– Я ни в чем не раскаиваюсь. На мне никакой вины нет.

– Не понял? Вы ведь только что... – Игнасио прервал себя на полуслове, чтобы совладать с нараставшей в нем яростью. Неужели этот парень потешается над ним? За дурака его принимает? Нет, надо сохранять внешнее спокойствие. Пытки, если они сочтут необходимым применить их, конечно, продвинут дознание в желательном направлении.