Гении власти - Великий Столыпин. «Не великие потрясения, а Великая Россия»

Сергей Степанов

Великий Столыпин

«Не великие потрясения, а Великая Россия»

Пролог

Выстрелы на парадном спектакле

Вечером 1 сентября 1911 г. к киевскому городскому театру потянулся нескончаемый поток экипажей. Парадный спектакль (ставилась опера Н.А. Римского-Корсакова «Сказка о царе Салтане») являлся частью торжеств, связанных с открытием памятника Александру II. В 1911 г. вся Россия отмечала 50-летие реформы 1861 г. Почтить память своего деда прибыл Николай II в сопровождении свиты и почти всех министров, и, естественно, присутствие высших сановников и царя потребовало особых мер для обеспечения их безопасности. Эти меры были приняты задолго до того, как царский и свитский поезда тронулись со станции Новый Петергоф. Общее руководство охраной считалось прерогативой министра внутренних дел. С апреля 1906 г. эту должность занимал Петр Аркадьевич Столыпин, с июля 1906 г. он являлся одновременно Председателем Совета министров. Как правило, организация охраны вне столицы поручалась местной администрации, но в данном случае Столыпин возложил эту обязанность на своего заместителя – товарища министра внутренних дел, командира корпуса жандармов, генерал-лейтенанта, шталмейстера Павла Григорьевича Курлова. Это имело роковые последствия.

Неизвестно, чем руководствовался Столыпин, отдавая предпочтение своему заместителю. Высокопоставленные чиновники ревниво следили за подобными назначениями и обижались не хуже институток. Генерал-губернатор Ф.Ф. Трепов как хозяин Юго-Западного края твердо рассчитывал, что почетные хлопоты по приему царской семьи лягут на его плечи. Он был настолько уязвлен предпочтением, оказанным Курлову, что попросил премьер-министра передать царю свое ходатайство об отставке. Столыпину удалось уладить этот инцидент. По воспоминаниям Трепова, премьер-министр просил «не утруждать его непосильным докладом Его Императорскому Величеству о каких-то разномыслиях, возникших среди главных начальников по вопросу об охране Государя»[1]. Курлову же Столыпин написал: «Как вы знаете, я опасался этого и, по правде сказать, понимаю Трепова… Вас прошу всячески щадить его самолюбие, оберегать всемерно его авторитет начальника края»[2].

Человеку не дано предугадать собственную судьбу. Есть сведения, что Столыпина мучили мрачные предчувствия перед киевской поездкой. Вряд ли у него была полная свобода рук при назначении главного организатора охраны на торжествах, ведь надо было учитывать интересы царской четы и придворные интриги. Кто знает, дрогнуло ли сердце у Столыпина, когда он подписывал распоряжение о назначении Курлова? Пришло ли ему в голову, что, вроде бы удачно урегулировав инцидент между министерством и генерал-губернатором, он по существу подписал себе приговор?

За две недели до начала торжеств Курлов выехал в Киев, чтобы лично наблюдать за всеми приготовлениями. В дороге его прихватил радикулит, так что ему пришлось срочно вызывать из столицы известного тибетского целителя Бадмаева. В Киеве генерал почти не покидал апартаментов в гостинице «Европейская». Впрочем, дело не было брошено на произвол. Административная машина исправно крутилась, тем более что Курлов привез с собой двух помощников – вице-директора Департамента полиции, статского советника М.Н. Веригина и начальника дворцовой охраны, полковника А.И. Спиридовича. Предполагалось, что они будут авторитетными советниками для начальника Киевского охранного отделения подполковника Н.Н. Кулябко.

В распоряжении организаторов охраны были местная полиция и войска Киевского округа. На покрытие дополнительных расходов Курлову выделили 300-тысячный кредит из фондов Министерства внутренних дел. Полиция постаралась очистить город от неблагонадежных элементов. Охранное отделение провело массовые «ликвидации» – так на жандармском языке назывались аресты (после революции аналогичные органы вкладывали в этот термин более грозный смысл). В ночь с 28 на 29 августа было «ликвидировано» 33 человека, подозреваемых в принадлежности к партии эсеров. Аресты производились также среди анархистов и социал-демократов.

Особое внимание было обращено на маршруты следования высоких гостей и вообще на все места, которые они собирались посетить. Особое регистрационное бюро занималось проверкой благонадежности горожан, а полицейские надзиратели опрашивали каждого обывателя, о приезжих запрашивали по телеграфу. Владельцам домов и усадеб предписывалось во время проезда высочайших особ: «а) все ворота здания и заборов, им принадлежащих, держать запертыми, б) на крыши, чердаки, заборы, деревья и к слуховым окнам никого не допускать и при каждых воротах иметь привратника, который должен впускать и выпускать только известных ему лиц, в) хозяева квартир, расположенных в тех местностях, обязываются во время проезда Его Величества допускать к окнам и на балконы квартир, ими занимаемых, только лиц, ими приглашенных и хорошо им известных»[3].

За чертой города должны были использоваться войска. Например, во время поездки в Овруч на протяжении всех 43 верст через каждые 5 сажень стояли конные стражники. Все лето углублялось русло реки Десны, чтобы направлявшийся в Чернигов царский пароход не сел на мель и не стал легкой добычей террористов. Содействие полиции оказывали верноподданные киевляне. Десять тысяч человек записались в добровольную охрану, в задачу которой входило живой цепью закрыть царя и министров от возможных покушений.

Генерал Курлов распорядился вызвать из столицы летучий филерский отряд. Филерами называли агентов наружного наблюдения. Летучий отряд прошел выучку у легендарного Евстратия Медникова. Его филеры славились умением прочно садиться «на хвост» подозреваемому и удачно проводить «сдачу товара» (арест). В погоне за сокрушителями устоев филерам приходилось вскакивать в уходящие поезда, которые порой увозили их за границу без денег и документов. Но и там они умудрялись продолжать слежку.

Полковник Спиридович привез из Царского Села собственную агентуру. Начальник дворцовой охраны обучал своих людей по обширной программе от «отечествоведения и российской истории» до «езды на велосипедах и беге на лыжах», не говоря уже об обращении с оружием всех систем. В общей сложности в Киеве было задействовано 426 агентов наружного наблюдения.

Непосредственная охрана Столыпина (а также министра народного просвещения Л.А. Кассо, ненавидимого учащейся молодежью) состояла из 22 лиц. Премьер-министр остановился в генерал-губернаторском доме, где, по словам очевидца, «во всех коридорах, ведущих в вестибюль, находились круглые сутки агенты в штатском, для которых там поставлены были возле каждого поворота стулья. На внутренних лестницах в доме также стояли агенты»[4].

Вся охрана была приведена в готовность утром 29 августа по прибытии царского поезда в Киев. На следующий день состоялось открытие и освящение памятника Александру II. 31 августа торгово-промышленные круги устроили народное гулянье в Купеческом саду с иллюминацией и фейерверком. Программа 1 сентября была расписана очень плотно. Ранним утром Николай II и свита выезжали на маневры. В полдень они должны были возвратиться на обед, а в четыре часа дня начинался смотр потешных (русский вариант бойскаутов) на ипподроме. В семь вечера заканчивались скачки на императорский приз, а в девять часов начинался парадный спектакль в городском театре.

Киевский губернатор А.Ф. Гирс вспоминал: «Я больше всего опасался за благополучный исход гуляния в Купеческом саду, где по местным условиям и при наличности густой толпы народа всего труднее было охранить Особу Государя Императора и оградить министров, и я легко вздохнул, когда этот день миновал. За театр можно было быть спокойным, так как та публика, которую предположено было допустить туда, была строго профильтрована»[5]. Действительно, театр считался едва ли не самым безопасным местом. Здание было проверено за две недели до торжеств. В архивных делах сохранился акт осмотра театра, из которого следует, что жандармы вскрыли полы в генерал-губернаторской ложе и осмотрели стены под обивкой. Некоторые подсобные помещения опечатали. Перед спектаклем обследовали большую хрустальную люстру, наверное, для того, чтобы убедиться, что злоумышленники ее не подпилили.

Для участвующих в торжествах было установлено 26 категорий пропусков, при входе в театр действовала самая строгая категория. Не все генералы добились чести быть приглашенными на спектакль. Вечером 1 сентября по заранее объявленному маршруту пустили свитские экипажи. Пока их приветствовали ликующие киевляне, царский автомобиль проскользнул к театру по боковой улице. Отклонился от намеченного маршрута и Столыпин. Он ехал не в примелькавшемся за три дня конном экипаже, а в губернаторском автомобиле.

В девять часов Николай II с двумя дочерьми (императрица не присутствовала из-за недомогания) и болгарским царевичем появились в ложе генерал-губернатора. Высшим сановникам был отведен первый ряд партера. Столыпин сидел в кресле номер 5 «Б» между генерал-губернатором Ф.Ф. Треповым и министром императорского двора бароном (еще не графом) В.Б. Фредериксом. Охране полагалось сидеть сзади, но генерал Курлов не командировал в Киев ротмистров Дексбаха и Пиранга – опытных телохранителей, сопровождавших премьер-министра во всех поездках. Вместо них был послан капитан Есаулов, занимавшийся в основном письменной работой. Когда до конца оперы оставался один акт, Столыпин отправил Есаулова подготовить автомобиль для отъезда и остался совсем без охраны.

В антракте Столыпин стоял, облокотившись о барьер оркестровой ямы, и разговаривал с бароном Фредериксом и графом Потоцким. В этот момент в проходе появился молодой человек в черном фраке. Он быстро подошел к сановникам и выхватил из кармана браунинг. Раздались два выстрела. По словам губернатора Гирса, «Петр Аркадьевич как будто не сразу понял, что случилось. Он наклонил голову и посмотрел на свой белый сюртук, который с правой стороны под грудной клеткой уже заливался кровью. Медленными и уверенными движениями он положил на барьер фуражку и перчатки, расстегнул сюртук и, увидя жилет, густо пропитанный кровью, махнул рукой, как будто желая сказать: «Все кончено». Затем он грузно опустился в кресло и ясно и отчетливо, голосом, слышным всем, кто находился недалеко от него, произнес: «Счастлив умереть за царя»[6].

После выстрелов зрители замерли, как парализованные. Террорист с браунингом в руке также замешкался на несколько мгновений. Потом он побежал по проходу, но несколько человек уже пришли в себя и бросились ему наперерез. В зале творилось нечто невообразимое. Покушавшегося схватили за фалды фрака и повалили на пол. Аристократическая публика начала избивать террориста, словно толпа простонародья, поймавшая на базаре конокрада. На него набросились полсотни военных и придворных. Со всех сторон неслось: «Убейте его!» Особенно неистовствовали дамы в ложах и на балконах. Николай II вышел из аванложи, но не приблизился к раненому.

В момент покушения генерал Курлов и подполковник Кулябко находились в фойе. Кулябко говорил впоследствии, что, когда они услышали крики, «первое впечатление было, что рухнул театр от перегрузки. Под этим впечатлением я и генерал Курлов бросились в зрительный зал»[7]. Их опередил полковник Спиридович. «Я вбежал в зал, – показывал он, – по стульям добежал до министра Столыпина, бросился к схваченному преступнику и замахнулся на него саблей»[8]. Зарубить террориста полковник не смог, так как его со всех сторон обступила толпа. Тогда он встал у царской ложи, где ему, собственно, и полагалось находиться с самого начала. Обнаженная сабля Спиридовича запомнилась многим. Впоследствии по этому поводу возникло много вопросов.

Наконец жандармский подполковник А.А. Иванов вырвал покушавшегося из рук толпы и громко крикнул, что преступник взят под стражу и будет передан судебным властям. Арестованного быстро вывели из зала. Лицо его было покрыто ссадинами (публика избивала его театральными биноклями), но значительных повреждений он не получил. О продолжении спектакля не могло быть и речи. Занавес все же поднялся, и оперные певцы грянули «Боже, Царя храни!». Гимн был исполнен шесть раз. Николай II, стоя у края ложи, кланялся в зал. Воодушевленная публика, не понимая нелепости происходящего, устроила овацию.

Столыпин уже не слышал гремевшую музыку. Его вынесли в вестибюль и положили на диванчик у театральной кассы. Лейб-медик Рейн и декан медицинского факультета Оболенский остановили кровотечение, затем раненого перевезли в частную лечебницу Маковского на Малой Владимирской улице. Столыпин был ранен двумя пулями. Вторая рана была неопасной: браунинг террориста дрогнул и пуля попала в руку, прошла навылет и ранила скрипача оркестра А. Берглера. Потом судебным властям пришлось вести с ним длинную переписку, поскольку скрипач выражал полную уверенность, что покушались именно на него, а Председатель Совета министров случайно оказался рядом.

Однако первый выстрел был произведен в упор, с расстояния двух-трех аршин. Пуля раздробила ребро и попала в печень. Такие ранения медицина относила к числу тяжелейших. Получилось так, что пуля попала в орден Владимира III степени, и в Киеве это истолковали как знак свыше – ведь именно в этом городе святой Владимир крестил Русь.

Первые дни после покушения были наполнены надеждой. Утром 2 сентября Столыпин велел подать зеркало, посмотрел на себя и сказал: «Ну, кажется, я на этот раз выскочу». Врачи также были настроены на оптимистический лад. Их мнение поддержал личный врач премьер-министра Цейдлер, экстренно прибывший из Петербурга. 3 сентября чиновник особых поручений телеграфировал в Министерство внутренних дел: «Здоровье министра лучше, профессор Цейдлер очень доволен его видом, врачи, осмотрев, высказали мнение, что в настоящее время есть 90% за то, что осложнений не будет»[9]. В ночь на 4 сентября Цейдлер сделал операцию и извлек пулю, но днем было опубликовано сообщение, что в состоянии больного произошло ухудшение, хотя оснований для серьезных опасений пока нет.

Жена Столыпина – Ольга Борисовна, выехавшая из имения Колноберже Ковенской губернии, по дороге читала успокоительные сообщения о здоровье мужа. В Киеве, к ее ужасу, врачи предупредили, что надо готовиться к худшему. Столыпин все чаще впадал в забытье. В ночь с 4 на 5 сентября собрался консилиум, который констатировал: «Несмотря на все возбуждающие средства и подкожное вливание физиологического раствора соли, в деятельности сердца наступило некоторое улучшение лишь на самое короткое время. Все время применяется кислород».

Врачи обнаружили признаки брюшного воспаления: печень была задета сильнее, чем можно было предположить. По трагической случайности печень была повреждена не столько пулей, сколько осколками ордена, на который вначале возлагались спасительные надежды. Днем 5 сентября положение Столыпина было признано безнадежным. Он почти не приходил в сознание. В 10 часов 12 минут вечера сердце Столыпина остановилось.

Глава 1

Род Столыпиных

Петр Аркадьевич Столыпин происходил из старинного дворянского рода. Предположительно фамилия Столыпин была образована от прозвища Столыпа. В «Ономастиконе»[10], то есть в списке древнерусских прозвищ С.Б. Веселовского, зафиксирован писарь Столыпа. Вероятно, прозвище восходит к глаголу «столыпаться». Согласно Толковому словарю живого великорусского языка В. Даля, этот глагол означает «бродить толпами, слоняться». Столыпой называли человека, слонявшегося без дела. Есть версия, что Столыпины являются германизированной формой литовской фамилии Столыпа, происходящей от города Сталупенен в Восточной Пруссии. Однако русское происхождение фамилии гораздо более вероятно.

При Екатерине II была составлена родословная поколенная роспись Столыпиных. Императрица даровала «Жалованную грамоту дворянству», закреплявшую привилегии благородного сословия. Но благородное происхождение требовалось доказать, после чего дворянский род заносился в родословные книги. Столыпины представили обширные выписки о службе своих предков более чем за сто лет. Имевшиеся в их распоряжении сведения нельзя считать исчерпывающими. Впрочем, представленных доказательств с избытком хватило для занесения Столыпиных в 6-ю часть родословной дворянской книги Пензенского наместничества. 6-я часть была самой почетной, предназначенной для старинного столбового дворянства. Тогда же появился родовой герб Столыпиных: «В щите, имеющем поле в верхней половине красное, а в нижней голубое, изображен одноглавый серебряный орел, держащий в правой лапе свившуюся змею, а в левой серебряную подкову с золотым крестом. Щит увенчан дворянским шлемом и короной с тремя страусовыми перьями. Намет на щите красный и голубой, подложен золотом. Щит держат два единорога. Под щитом девиз: «DEO SPES MEA», что в переводе с латыни означало «На Господа уповаю».

Собственно говоря, вплоть до последнего времени все сведения о предках великого реформатора черпались из «Дела о внесении рода Столыпиных в дворянскую родословную книгу Пензенской губернии», хранящегося в пензенских архивах. Между тем из других источников известно о нескольких Столыпиных, живших ранее XVII в. Так, в 1566 г. «Второй Титович Столыпин подписался на поручной записи бояр и дворян по кн[язю] Охлябинине». Из «Ономастикона» С.Б. Веселовского известно о княжеском ключнике Артемии Столыпине, жившем в 1541 г. Проблема в том, что нет прямых доказательств связи этих людей с дворянским родом, к которому принадлежал П.А. Столыпин.

Ряд исследователей обращают внимание на так называемый «Список 100-го году». Он назван по дате составления – 7100 г. от сотворения мира или 1592 г. от Рождества Христова. Данный список сводит воедино «десятни» – списки служилых людей по городам и дает представление о полном составе военно-служилого люда Московского государства. В «Списке 100-го году» среди «детей боярских» архиепископа Тверского фигурирует «Григорей Андреев сын Столыпин»[11]. Кстати, сын П.А. Столыпина упоминал о своем предке Андрее Столыпине. Возможно, он опирался на семейное предание. Если допустить, что сын боярский Григорий Андреевич принадлежал к роду, давшему великого реформатора, то следует признать скромность происхождения Столыпиных. «Дети боярские» – это не сыновья великих бояр, а низший разряд служилых людей, в данном случае слуг («детей») духовного владыки, который по отношению к ним являлся знатным боярином. «Список 100-го году» существует в нескольких копиях. А.А. Зимин, подготовивший его публикацию, взял за основу самый пространный список. Остальные копии содержат многочисленные искажения, возникшие при неоднократной переписке. В другом варианте «Списка 100-го году» вместо «Столыпин» стоит «стольник», а еще в одном – «Стелкин». Если писцы по ошибке превратили фамилию Столыпина в чин стольника или исказили ее до неузнаваемости, то это свидетельствует о том, что в то время их род был малоизвестен.

Первый Столыпин, чье имя было занесено в родословную роспись, – это Григорий Столыпин[12]. Его сами Столыпины считали своим первым достоверным предком. Отчество его неизвестно, поэтому не исключено, что он являлся сыном тверского сына боярского Григория Андреевича, упомянутого в «Списке 100-го году», то есть под 1592 г. На это предположение наводит указание, что Григорий Столыпин из родословной росписи был «новиком», то есть отроком 15 – 18 лет, впервые поступившим на службу. В популярной литературе можно встретить утверждение, что Столыпины были в ополчении Минина и Пожарского. Прямых доказательств этому нет, но не случайно, что первые Столыпины появляются на исторической сцене в ходе Смуты. Россия вышла из Смуты благодаря напряжению всех сил народа. Вышла обновленной – с новой царской династией и с новыми людьми, сплотившимися вокруг Романовых. Среди нового пополнения служилых людей был новик Григорий Столыпин. Он не имел длинного ряда дворянских предков, но, возможно, был взят в служилые люди за личную доблесть, силу или иные качества.

Следующий Столыпин, упомянутый в родословной росписи, – это Афанасий Григорьевич. Он служил при царе Михаиле Федоровиче Романове, был «собою добр, жалован государем деньгами», имел в Муроме 214 четвертей земли и крестьян десять человек. Попробуем разобраться, что означали слова «собою добр», воспользовавшись специальным курсом В.О. Ключевского «История сословий в России». Афанасий Столыпин принадлежал к сословию служилых людей «по отечеству», то есть имел по меньшей мере одного предка, служившего великому государю. Этим он отличался от стрельцов, пушкарей, затинщиков, казаков, считавшихся служилыми людьми «по прибору», то есть набранными на службу. Сословие служилых людей являлось привилегированным, но внутри этого сословия имелось множество градаций от низшего разряда «детей боярских» до великих бояр, царских «ближних людей». Афанасий Столыпин был муромским городовым дворянином, то есть стоял примерно на одной ступени или немного выше «детей боярских».

Дворянское землевладение в ту эпоху являлось условным. Поместный оклад землей верстался дворянину только при условии исправной службы. За этим строго следили. Каждый год служилым людям по отечеству устраивали смотр, или «разбор». Из Москвы в уезд приезжал «разборщик» – боярин, окольничий или иной ближний человек. В помощь ему из местных дворян выбирали «окладчиков», то есть тех, кто знал службу своих земляков и размер их поместных окладов. Историк В.О. Ключевский воссоздает типичную картину подобного разбора: «Разборщик спрашивал, каков служилый человек своею головою? Если окладчик говорил, что он своею головою добр или середний, это значило, что он имеет хорошие материальные средства и хорошо ведет свое земельное хозяйство, имеет хорошее вооружение, коней, боевых холопов, словом, хорошее походное обзаведение и способен нести добрую походную службу»[13].

В семейных бумагах родственников Столыпиных, сохранившихся в архивах, имеются выписки об одном из уездных разборов, в котором участвовал Афанасий Столыпин[14]. В 1622 г. «марта в 11-й день по государеву указу князь Иван Федорович Хованский да дьяк Юдин, в Муроме муромцев дворян и детей боярских и иноземцев муромских помещиков по списку смотрели». Разборщик князь Хованский расспрашивал о поместном окладе дворянина Афанасия Столыпина. Оказалось «по допросу поместье за ним и вотчина среднее… крестьян и бобылей в поместье тринадцать человек, да в вотчине крестьян и бобылей шесть человек, да в другой вотчине четыре человека крестьян». Поместный оклад Афанасия Столыпина действительно был средним – 241 четверть земли, примерно 300 гектаров в привычном для нас измерении. По вычислению В.О. Ключевского, поместный оклад дворян в зависимости от местности колебался от 150 до 300 четвертей.

За каждую четверть требовалось отслужить, причем дворянин обязан был идти в поход «конно, людно и оружно». Людно означало, что он должен был идти в поход со своими боевыми холопами. Примерный расчет был таков: с каждых ста четвертей поместного оклада по одному вооруженному холопу. Документы муромского разбора свидетельствуют, что с Афанасия Столыпина потребовали даже больше, быть может, потому, что, кроме земли, «государева жалованья дано ему двадцать пять рублев». Афанасию Столыпину полагалось быть на государевой службе «на коне в саадаке, да два человека на конех с простыми лошадьми, да два человека на конех с пищальми». Как видим, в вооружении этого небольшого отряда сочетались разные эпохи. «В саадаке» означало иметь лук и колчан со стрелами, но тут же упоминаются пищали, то есть огнестрельное оружие.

Изучение архивных документов, относящихся к Афанасию Столыпину, дает представление о поземельных отношениях той эпохи. При разборе упоминается одно поместье и две вотчины. Впоследствии эти понятия слились, но в начале XVII в. между ними имелось принципиальное различие. Поместье являлось условным владением и могло быть отнято в случае нерадивой службы дворянина. Вотчина была наследственной собственностью, которой хозяин распоряжался по своему усмотрению. Можно предположить, что вотчины перешли к Афанасию по наследству от отца или он сам приобрел землю и крестьян.

В документах упомянуты крестьяне и бобыли (холостые крестьяне), тринадцать человек в поместье и десять в вотчинах. Это крепостные. Первые Столыпины жили в эпоху утверждения крепостного права. При Григории Столыпине еще помнили время, когда крестьяне имели право уйти от помещика в Юрьев день осенний. При Афанасии Столыпине от этого обычая осталась лишь горькая поговорка «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!». Дворянин стал полновластным господином для своих крепостных, но и сам униженно именовал себя рабом и холопом в челобитных великому государю. Полтора столетия Столыпины владели крепостными крестьянами. Их насчитывалось уже не двадцать три человека, как у Афанасия, а сотни и даже тысячи душ. Одни из Столыпиных были суровыми крепостниками, другие мечтали об упразднении крепостного права. Нелишне напомнить, что столыпинскую аграрную реформу часто уподобляют второму освобождению крестьян.

Род Столыпиных уходит корнями в Муромскую землю, породившую самого могучего из русских богатырей Илью Муромца. Он былинный герой, но в былинах есть зерно истины. Мы не знаем, обладали ли богатырской силой Григорий и Афанасий Столыпины. Однако Столыпины второй половины XVIII в. века – начала XIX в. (только с этого момента мы имеем описания современников, а потом и портреты) были настоящими богатырями, поражавшими своей силой и удалью. По свидетельству очевидцев, П.А. Столыпин имел «величественную внешность», и, сверх того, его с полным правом называли богатырем духа.

Третьим Столыпиным по родословной росписи был Сильвестр (Селиверст) Афанасьевич. Он нем известно больше, чем о его деде и отце. В частности, известно, что родился в 1617 г. Поначалу он был небогатым городовым дворянином, который владел в Муромском уезде поместьем и вотчиной в 27 крестьянских и бобыльских. Заметим, что количество крепостных не слишком увеличилось по сравнению с 23 крестьянами, принадлежавшими его отцу. Столыпин отпускал своих крепостных на отхожие промыслы: в 1648 г. в Тамбове они ставили острог и со своими волами работали в Курске.

Сильвестру Столыпину выпала доля служить при царе Алексее Михайловиче по прозвищу Тишайший. Прозвище было дано словно в издевку, потому что за его тридцатилетнее царствование не выпало и двух лет подряд без войн и подавления мятежей. Следует иметь в виду, что Столыпины не жили безвылазно в своих поместьях, а были ратными людьми, проливавшими кровь на государевой службе. В 1654 – 1656 гг. Сильвестр Столыпин участвовал в войне с Речью Посполитой. Архивные документы не сохранили иных сведений, кроме этих дат, но, судя по ним, предок П.А. Столыпина был участником Смоленского похода.

1654 год был знаменательным для истории России и Украины. В январе на Переяславской раде Запорожское войско во главе с гетманом Богданом Хмельницким провозгласило «Волим под царя московского, православного». Война за Украину, пребывавшую в то время под владычеством Польши, началась с похода на Смоленск. Город-крепость, охранявший западные рубежи Московского государства, был захвачен поляками в Смутное время. Воеводы царя Алексея Михайловича пытались его отбить, но потерпели неудачу и были казнены разгневанным царем. Возвращение Смоленска стало делом чести для Алексея Михайловича.

В поход начали собираться с февраля. В Москву созывали служилых людей с боевыми холопами. Нам известно, с какими боевыми силами должен был являться на государеву службу Афанасий Столыпин: «на коне с саблею и парой пистолей» в сопровождении двух боевых холопов: «человек на меренке с простым конем да человек… на меренке с саблею да с карабином»[15]. Служилым людям устроили смотр на Девичьем поле в присутствии царя и послов войска Запорожского. Участников похода внесли в списки, которые царь Алексей Михайлович передал воеводам с напутственным словом: «Передаю вам эти списки ваших полчан, храните их, как зеницу ока, и берегите по их отечеству, а к солдатам, стрельцам и прочему мелкому чину будьте милостивы». Царь лично возглавил поход. Современники описали его выезд из Москвы впереди полков: «Царь в богатой броне, сверх которой была у него короткая одежда, украшенная золотыми позументами, на груди открытая, чтобы можно было видеть броню. Поверх этой одежды, у него было другое одеяние, чрезвычайно длинное, отовсюду висячее, с одной только стороны закрытое, шитое золотом: на этом одеянии видны были три большие выпуклости, усаженные драгоценными камнями и жемчугом. На голове у него был шлем, вверху, по старинной форме, заостренный, а на нем было царское золотое яблоко с крестом, усаженным также драгоценными камнями»

В осаде Смоленска участвовали русские полки и запорожские казаки. В ночь на 26 августа начался штурм крепости. К стенам были приставлены 4 тысячи лестниц. Русские взбирались наверх под градом камней и бревен. Поляки свидетельствовали: «Неприятели по трупам своих товарищей отважно лезли вперед, вырубили палисад и разбросали избицу. Когда у наших вышли заряды и не стало камней, они сбросили на осаждавших два улья с пчелами». Поляков спас взрыв пушек, которые русские втащили на башню. Алексей Михайлович кротко писал сестрам о ночном штурме: «Наши ратные люди зело храбро приступали и на башню, и на стену взошли, и бой был великий; и по грехам, под башню Польские люди подкатили порох, и наши ратные люди сошли со стен многие, а иных порохом опалило»[16]. Но участь крепости была предрешена. Поляки понимали, что второй штурм им не выдержать, и сдали Смоленск.

Война с Польшей была долгой и изобиловавшей удачами и поражениями. Но в конечном итоге война завершилась победой и присоединением Левобережной Украины к России. Служилые люди, одолевшие врага, были вознаграждены. В 1672 г. Афанасий Столыпин был пожалован «…за многую его службу против польского и литовского королевства». Теперь он числился среди дворян московских. Это не означало, что он переехал в Москву. Дворянин московский – это чин, а не географическое обозначение. Подьячий Григорий Котошихин, оставивший подробное описание государственного устройства при царе Алексее Михайловиче, свидетельствовал, что дворянина московского нельзя было равнять с дворянином городовым: «И тех дворян посылают для всяких дел, и по воеводствам, и по посольствам в послах, и для сыскных дел, и на Москве в приказах у дел, и к служилым людям в начальные люди, в полковники и в головы стрелецкие»[17]. Соответствующим образом возрос и поместный оклад Сильвестра Столыпина. Он получил 700 четвертей поместного оклада и грамоту на вотчину в 140 четвертей: «И та вотчина ему и его детям и внучатам и правнучатам в роды их неподвижно»[18].

Сильвестр Столыпин значительно расширил свои земельные владения, которые уже не ограничивались пределами Муромского уезда. В 1673 г. он основал село Архангельское в Пензенском уезде «за рекою Сурою, на речках Вергазе да на Маисе и Ночке». Позже оно стало называться Архангельское Столыпино тож и стало центром обширных владений. Сам Сильвестр там не жил, по крайней мере постоянно. Судя по «Отказным книгам» Пензенского уезда, его интересы представляли доверенные люди. Например, в 1688 г. его поручения выполняли сельский староста Васька Кандратьев, Сенька Петров, Якимка Анофреев. По неграмотности они не могли поставить своих подписей: «Вместо них руку приложил поп с. Архангельского Леонтий Алексеев[19]. Столыпины прочно ступили на пензенскую землю. В дальнейшем семь поколений семьи прожили в Архангельском Столыпино тож, которое стало их родовым гнездом. Память о селе Столыпино пытались стереть. В советский период этот населенный пункт был переименован в Междуречье. Сейчас ему возвращено историческое название Столыпино.

Сильвестр Столыпин имел сына Афанасия Сильвестровича, который был «жильцом», то есть был включен в число дворян, живших на царском дворце. По словам Котошихина, жильцы «спят на царском дворе, человек по 40 и больше, и посылают их во всякие посылки». Жильцы следили за порядком в Кремле. Во время приемов иностранных послов всем дворянам, служившим в Кремле, выдавали цветное платье и шубы, крытые золотой парчой, дабы поразить иноземцев пышностью царского двора. После приема богатое платье сдавали в казну. Жильцы не были допущены во внутренние покои, это являлось привилегией особо доверенных «комнатных» людей. Жильцы, среди которых был Афанасий Сильвестрович, были «площадными людьми», которые собирались на Постельном Крыльце, представлявшем собой обширную площадку. Под крыльцом располагалось помещение для жильцов, там же наказывали батогами дворян, устроивших буйство или драку перед царскими хоромами.

Афанасий, умерший бездетным, имел двух братьев Семена и Василия, которые стали родоначальниками старшей и младшей ветвей семьи Столыпиных. Самым высоким старомосковским чином, которого достигли Столыпины (Василий Селиверстович – родоначальник младшей ветви), был чин стряпчего. Дворян в этом чине при царе Алексее Михайловиче насчитывалось восемьсот человек. Стряпчий с платьем, стряпчий с ключом, спальник и стольник – с этих чинов обычно начинали службу отпрыски знатных боярских родов. Столыпины же этими чинами заканчивали.

Медлительность восхождения Столыпиных по служебной лестнице объяснялась местническими обычаями. Положение служилого человека определялось знатностью его рода. Петр Великий изменил это порядок, выдвинув на первый план личные заслуги. Старинные московские чины заменила Табель о рангах. Столыпины, начинавшие службу при отце Петра Великого, оказались между двумя эпохами. Это отчетливо видно по Семену Селиверстовичу – прапрапрадеду П.А. Столыпина. В «Боярском списке 1703 года» он назван среди «дворян отставных»[20]. Список боярский, но Боярская дума больше не собирается. Скоро слово «боярин» превратится в слово «барин», как называют любого мелкопоместного дворянина. Исчезли стольники, спальники, жильцы – в списке говорится: «За старостию и за скудостью з жилцами писать не велено». Уже заложена новая столица Санкт-Петербург, на берега Невы перебирается новая знать, а Семен Селиверстович вместе со многими старыми дворянами оставлен в Москве «для посылок».

Молодое поколение рода Столыпиных приняло петровские преобразования. Столыпины не сошли с исторической сцены, как многие Рюриковичи и Гедиминовичи. В царствование Петра Великого мы видим их вахмистрами и поручиками. Один из Столыпиных был каптенармусом Преображенского полка, первого из гвардейских полков, созданного Петром Великим.

Емельян Семенович (1687 – до 1757) – прапрадед П.А. Столыпина начал службу в самом начале Петровских реформ. В 1737 или в 1738 г. он вышел в отставку в чине поручика. Учитывая, что ему исполнился 51 год, следует отметить, что его военная служба шла не слишком ходко. С другой стороны, после отставки он был «определен в Пензенскую провинцию к воеводе в товарищи». Пензенская провинция была образована по указу Петра Великого в составе Казанской губернии. Частично она включала территорию нынешней Пензенской области и Мордовской Республики. Город Саранск в то время принадлежал к Пензенской провинции. Отставной поручик Емельян Столыпин был товарищем (ближайшим помощником) воеводы, который управлял краем размером с дюжину немецких княжеств. Правда, Пензенская провинция не отличалась плотностью населения, причем русских здесь жило меньше, чем мордвы, башкир и других поволжских народов, плативших ясак. Ревизия 1710 г. насчитала в провинции 3,4 тыс. крестьянских дворов и 6,9 тыс. ясачных дворов[21].

В сонной провинции только изумлялись вестям из столицы, где после кончины императрицы Анны Иоанновны властвовал Бирон, ставший регентом при императоре-младенце Иване Антоновиче. Не успели привыкнуть к регентству Бирона, как его сверг Миних, а регентшей стала принцесса Анна Леопольдовна. Принцессу тоже свергли, а имя императора-младенца было запрещено даже произносить и все бумаги «с известным титлом» приказано вымарать. На престол вступила Елизавета Петровна, дщерь Петра Великого, после чего о дворцовых переворотах не было помину до конца жизни Емельяна Столыпина. Перечень владений, составленный после его кончины, свидетельствует, что товарищ воеводы сумел обустроить наследственные и благоприобретенные села и деревни в Пензенской, Симбирской и Костромской провинциях. Он также сохранил вотчину в Муромской земле, откуда пошел род Столыпиных.

Емельяну Столыпину наследовали два сына. О младшем сыне – Алексее Емельяновиче (1744 – 1817) следует сказать особо. До него предки Столыпина – это список имен и в лучшем случае даты жизни и перечень земельных владений. Прадед П.А. Столыпина предстает перед нами живым человеком, оставившим глубокий след в воспоминаниях современников. Знавшие его люди утверждали, что он «нигде ничему не учился». Правильнее было бы сказать, что он немногое вынес из учебы, хотя был одним из первых русских юношей, вступивших под сень только что открытого Московского университета. Точнее, дворянской гимназии при университете, в которой воспитывались будущие студенты. Туда же отдали штудировать науки его сверстников Николая Новикова и Дениса Фонвизина, чьи имена впоследствии прогремели в русской литературе и журналистике.

Правда, Фонвизин признавался в своих «Чистосердечных признаниях», что преподавание в университетской гимназии было поставлено из рук вон плохо. Учитель латинского языка, пивший горькую, на экзамен пришел в кафтане с пятью пуговицами и в камзоле с четырьмя. На удивленный вопрос Фонвизина, что значит сия странность, учитель пояснил, что пуговицы на кафтане значат пять склонений, а на камзоле – четыре спряжения. Экзамен по географии в описании Фонвизина выглядел следующим образом: «Как учитель наш был тупее прежнего, латинского, то пришел на экзамен с полным партищем пуговиц, и мы, следственно, экзаменованы были без всякого приготовления. Товарищ мой спрошен был: куда течет Волга? В Черное море, – отвечал он; спросили о том же другого моего товарища; в Белое, – отвечал тот; сей же самый вопрос сделан был мне; не знаю, – сказал я с таким видом простодушия, что экзаменаторы единогласно мне медаль присудили»[22]. Дворянская гимназия дала писателю богатый материал для комедии «Недоросль». Не будем утверждать, что Алексей Столыпин был среди прототипов незабвенного литературного героя. Известно только, что он проучился совсем недолго. В 1758 г. он покинул московский храм науки и вступил в ряды лейб-компании в Петербурге.

Столыпин был не старше пятнадцати лет. Сейчас это непривычно, но в ту эпоху в военную службу записывали с колыбели. Гораздо удивительнее, что вчерашний недоросль стал гренадером лейб-компании. Такое название носила гренадерская рота Преображенского полка, чьи штыки возвели на престол Елизавету Петровну. Дщерь Петра Великого щедро наградила гренадеров. Рота была отделена от полка, получила особое название, все гренадеры были повышены в чинах и возведены в дворянское достоинство. Резкая перемена в судьбе недавних солдат привела к печальным последствиям. Лейб-компанцы отличались буйным нравом. По словам очевидца, «Рота эта творила всевозможные бесчинства в первые месяцы пребывания двора в Петербурге. Господа поручики посещали самые грязные кабаки, напивались допьяна и валялись на улицах в грязи». Елизавета Петровна относилась к своим любимцам снисходительно, и наказание лейб-компанцев ограничивалось увещеваниями вести себя «добропорядочно, как регул требует».

Возникает вопрос, каким образом Алексей Столыпин, не имевший влиятельных родственных связей, попал в самое привилегированное гвардейское подразделение, своего рода гвардию в гвардии. Вероятно, этому поспособствовала его поистине гвардейская стать. По отзывам современников, Алексей Столыпин был «чрезвычайно высокого роста» и даже в преклонные годы выглядел «исполином». Елизавета Петровна, являвшаяся капитаном лейб-компании, лично отбирала гренадеров и кавалергардов – лейб-компанцев, сопровождавших императрицу во время выездов и стоявших на карауле перед ее покоями. Особое внимание Елизавета Петровна обращала на рост: «Понеже Ее И. В-во в числе кавалергардов изволила усмотреть малорослых, того ради дневальному сержанту перемерить всех кавалергардов и, сколько кому росту будет, рапортовать». Пришла пора менять ветеранов первого состава лейб-компании, и Елизавета Петровна нашла им достойную смену.

Прадед П.А. Столыпина получил право подписываться «армии поручик и его императорского величества лейб-компании гренадер Алексей Емельянов сын Столыпин». Напомним, что даже рядовой гренадер лейб-компании был равен по чину армейскому поручику. Лейб-компанцы несли охрану императорского дворца и сами жили в старом Зимнем дворце Петра Великого. Им было воспрещено заходить только «за кавалергардов» во внутренние покои императрицы. Лейб-компанцы имели нарядную форму. На кафтан тонкого зеленого сукна с алой подкладкой нашивалось столько золотого позумента, что позавидовал бы иной вельможа. Известен звучащий как анекдот, тем не менее вполне достоверный случай, когда гвардейский офицер не осмелился ответить обругавшему его матерно вице-сержанту лейб-компании: «уповая, может какой генералитет, – яко же весь в позументах». Лейб-компанцу полагалось носить парик с тупеем и обсыпанными пудрой буклями.

В одно время с Алексеем Столыпиным служили тульские дворяне братья Арсеньевы, с которыми Столыпины впоследствии породнились. Братья стали лейб-компанцами за те же достоинства. Мемуарист Андрей Болотов вспоминал, что Дмитрий Арсеньев начал службу в его полку: «Высокий его рост и красивый стан полюбился при дворе; его взяли от нас в лейб-компанию». Но самым близким приятелем Столыпина стал сержант Преображенского полка, чье имя скоро прогремело на всю Россию и далеко за ее пределами. По свидетельству современников, Алексей Столыпин был «собутыльник Алексею Орлову». Но крепче вина их сдружило общее увлечение кулачными боями. Алексей Орлов так любил эту русскую забаву, что стал прототипом главного героя Алешки в «Оде кулачному бойцу», которую приписывают непечатному классику Ивану Баркову:

Алешку вижу я стояща,

Ливрею синюю спустив,

Разить противников грозяща,

Скулы имея взор морщлив.

«Взор морщлив» согласуется со свидетельством современника о внешности Алексея и Григория Орловых: «Алексей не был так хорош лицом, как его брат, после удара саблей, полученного в кабаке, когда Алексею было 20 лет, у него остался шрам от угла рта до уха»[23]. Уверяли, что могучий Орлов способен убить быка ударом кулака. Столыпин был ему под стать. Александр Тургенев, хорошо знавший Столыпина и запросто называвший его Емельяновичем, писал: «Емельянович ведал приемы кулачных бойцов, как ударит к месту (значит по артерной жиле на шее), под никитки (в левый бок к груди, близ сердца), земляных послушать часов (удар по виску), рожество надкрасить (разбить скулы, подбить глаза), краснаго петуха (своротить нос). Он был в превосходной школе у А. Гр. Орлова»[24].

История лейб-компании закончилась в 1762 г. после смерти императрицы Елизаветы Петровны. На престол вступил ее племянник Петр III, который высказывал неприязнь ко всему русскому и был нелюбим за свое сумасбродство. Яркое свидетельство тому имеется в «Записках А.Т. Болотова, написанных самим им для своих потомков». Дежуривший во дворце Болотов с горечью вспоминал о нелепых выходках Петра III: «Редко стали уже мы заставать государя трезвым и в полном уме и разуме, а всего чаще уже до обеда несколько бутылок английского пива, до которого был он превеликий охотник, уже опорознившим, то сие и бывало причиною, что он говаривал такой вздор и такие нескладицы, что при слушании оных обливалось даже сердце кровию от стыда пред иностранными министрами, видящими и слышащими то и бессомненно смеющимися внутренне». Болотов мечтал только о том, чтобы «получить абшид», то есть уйти в отставку. Даже его начальник соглашался, что иного выхода нет: «Хоть бы и раненько иттить тебе в отставку, при нынешних обстоятельствах разумнее всех это ты делаешь».

Новый император стремился стереть память о Елизавете Петровне и первым делом уничтожил ее любимое детище. В марте 1762 г. лейб-компания была «раскассирована». Алексей Столыпин ушел в отставку и отправился хозяйствовать в свое пензенское поместье Столыпино, не подозревая о тех переменах, которые вскоре произошли с его товарищами по кулачным забавам. В «Записках» Болотова есть несколько страниц, по которым можно понять, что упустил Столыпин. Хотя они не встречались друг с другом, у них были общие знакомые в лице братьев Орловых. Болотова удивило, что Григорий Орлов вдруг начал зазывать его в свою компанию, причем многократно и очень настойчиво. Он не откликнулся на призыв приятеля: «Можно ль было мне тогда помышлять и вообразить себе, что призыв сей был превеликой важности и открывал было мне путь к достижению высоких чинов и достоинств, к приобретению великих богатств и к восшествию может быть на высокие степени чести и знатности». Поведение Орлова объяснялось тем, что они с братом и другими офицерами гвардии составили заговор против Петра III и вербовали сторонников. 28 июня 1762 г. заговорщики возвели на престол Екатерину II.

Алексей Столыпин узнал о дворцовом перевороте в своем пензенском имении. Из столицы пришло известие о внезапной кончине императора, официально из-за «геморроидальных колик». Но многие шептались, что причиной смерти Петра III стал удар, нанесенный ему Алексеем Орловым. За свое участие в возведении на престол Екатерины II братья Орловы получили графский титул. Григорий был произведен в генерал-поручики, Алексей из сержантов сразу стал генерал-майором. Мы никогда не узнаем, сожалел ли Столыпин о том, что не задержался в столице на несколько месяцев, или радовался, что не взял на себя грех цареубийства. Каждый решал по своему усмотрению. Например, Андрей Болотов удалился в свою тихую деревню, благословляя «промысл Всемогущего, положивший доставить мне и без того такую жизнь, какую только желало мое сердце».

Алексей Столыпин занялся хозяйством. При «полюбовном» разделе отцовского наследства со старшим братом отставным секунд-майором Дмитрием Столыпиным ему отошли имения близ Пензы и Саранска. Центром его владений было село Архангельское Столыпино тож. Ему достались 450 душ крепостных крестьян, считая с женщинами – 891 человек. Конечно, это не шло ни в какое сравнение с десятками тысяч крепостных, полученных участниками переворота, тем не менее он считался достаточным помещиком и скоро сумел приумножить свое благосостояние.

Прадед П.А. Столыпина проявил себя рачительным хозяином, сочетавшим благочестие с деловой ловкостью. Он выстроил в Столыпине деревянную церковь Архангела Михаила и два винокуренных завода – огневой и паровой. Производство вина являлось исключительно дворянской привилегией. «Устав о винокурении» поощрял дворян заниматься усовершенствованиями и возвещал, что всякий устроивший по английскому образцу куб для перегонки водки будет признан «не о своей только пользе пекущимся, но о пользе государства ревнительным сыном отечества». В таком случае Алексей Столыпин с полным правом мог называться ревнителем из ревнителей, так как завел в своих имениях шесть винокуренных заводов. Он не остановился на этом и занялся винным откупом.

Продажа вина была монополией государства и издавна приносила большой доход казне. При Петре Великом казна начала передавать частным лицам право монопольной торговли вином. Правда, эта система использовалась нерегулярно и не повсеместно. В 1766 г. Екатерина II распространила систему винных откупов на всю империю. Отныне раз в четыре года устраивались торги на продажу вина в определенной местности. Откупщик, предложивший на торгах самую высокую цену, получал право монопольной продажи вина по высокой цене, включавшей налог в пользу государства. Отмечается, что «к концу периода правления Екатерины II питейный доход в пользу государства доходил, по некоторым подсчетам, до 19 млн руб. при общем доходе бюджета 65 млн руб (т.е. 30,4%, или немногим меньше 1/3 всех поступлений)»[25]. Одновременно возросло ежегодное потребление вина с 14 ведер до 87 ведер на сто душ. Но с пьянством мирились, поскольку казна не могла отказаться от пьяных денег. «Что ни кабак, то полк», – говорили сановники. Впрочем, при введении винных откупов кабаки было велено величать питейными домами, «понеже от происшедших злоупотреблений название кабака сделалось весьма подло и бесчестно».

При соблюдении всех правил винный откупщик в принципе не мог извлекать никаких доходов, разве только с таких побочных статей, как продажа харчевого припаса (закуски) в питейных домах. Между тем слова «откупщик» и «миллионщик» стали синонимами. Петербургскому откупщику Савве Яковлеву винные операции с казной в середине XVIII в. приносили 110% торговой прибыли. От непомерного богатства купцы начинали чудить. Один московский винный откупщик разыгрывал из себя Гарун аль-Рашида, заходил в ювелирные лавки в бедной одежде с лукошком в руках, набивал лукошко бриллиантовыми украшениями и расплачивался золотом. Нижегородский винный откупщик Соломон Мартынов выстроил над Волгой висячие сады Семирамиды.

Колоссальные доходы объяснялись массовыми злоупотреблениями, которыми сопровождались винные операции. Самой распространенной махинацией было многократное разбавление вина. Разумеется, плутни целовальников и других служащих по откупам не могли совершаться без помощи чиновников. Общеизвестно, что все чины губернской и уездной администрации имели твердое «положение» от винных откупщиков. Обычай настолько укоренился, что это считалось даже не взяткой, а чем-то вроде официального жалованья. Екатерининские вельможи, например граф Александр Безбородко, участвовали в винных откупах через подставных лиц. Откупщики искали протекции «случайных людей», то есть фаворитов, попавших «в случай». Князь Михаил Щербатов называл льстецов, припавших к подножию трона, «припадочными людьми»: «Дошедшая до такой степени лесть при дворе, и от людей, в дела употребленных, начели другими образами льстить. Построит ли кто дом, на данные от нее отчасти деньги, или на наворованные, зовет ея на новоселье, где на люменации пишет: «Твоя от твоих тебе приносимая»; или подписывает на доме: «Щедротами великия Екатерины», забывая приполнить, но разорением России»[26].

Алексей Столыпин был сыном своего века. Известно, что при Павле I он имел негласные дела по откупам с князем Алексеем Куракиным, генерал-прокурором и вторым лицом в империи. При Екатерине II он, возможно, пользовался протекцией братьев Орловых. Во всяком случае в научной литературе отмечались его тесные связи с Иваном Орловым. Протекция случайных людей была необходима, так как Столыпин взял на откуп поставку вина для армии. Так или иначе, Алексей Столыпин быстро сделал состояние на винных откупах. Он занимал ряд выборных дворянских должностей в своем уезде, а потом был избран предводителем дворянства Пензенской губернии. Этому не помешали ни сомнительная репутация откуп-щика, ни скромный чин отставного поручика, что для губернского предводителя считалось «делом неслыханным». В дальнейшем многие представители рода Столыпиных были уездными и губернскими предводителями дворянства.

Прадед П.А. Столыпина имел крепостной театр. Первые театральные «потехи» разыгрывались в его барском доме в селе Столыпино. Когда дети подросли, Алексей Столыпин перевез семью в Москву, выстроил каменный дом в Знаменском переулке близ Арбатских ворот и устроил в нем домашний театр. Александр Тургенев, чьи воспоминания уже цитировались, искренне удивлялся превращению любителя кулачных боев в заядлого театрала: «На диво выкинулся человек!.. Как ему, с которой стороны навеяло идею театр домашний сочинить! Он сам в театральном искусстве не знал ни уха, ни рыла!»[27]

Крепостной театр представлял собой такой же непременный атрибут барской жизни, как выезд цугом, псовая охота, оранжереи с экзотическими фруктами и тому подобное. В Москве и ее окрестностях насчитывалось шестьдесят театров с крепостными артистами. Самыми знаменитыми были театры графа Шереметева в Кускове и Останкине и князя Юсупова в Архангельском. Крепостной театр прадеда П.А. Столыпина достойно соперничал с театрами екатерининских вельмож. Винный откупщик недаром слыл оборотливым дельцом. Располагая неизмеримо меньшими средствами, чем Шереметев, он нашел способ сэкономить на театральных костюмах. На первой неделе барин отправлял своего приказчика Еремеича скупать на толкучем рынке платье, которое за бесценок спускали промотавшиеся щеголи. Тургенев добавляет: «Этого еще недовольно; спекулятивный ум извлекает во всех случаях пользу; при построении актрисам новой театральной амуниции обдержанные преобразовали в ризы священнику церкви села»[28].

Но самую существенную статью экономии составляли крепостные артисты. Их труд ничего не стоил помещику, тем более что, по словам Тургенева, в столыпинском театре «бюджет прихода и расхода состоял в равновесии; актеры трагики, солисты певцы, актеры комики служили по двум министерствам его дома; утром порскают (с собаками на охоте), вечером комедии, трагедии, оперу играют. Это было благоразумно и хозяйственно соображено». Уверяли, что прадед П.А. Столыпина был тем самым персонажем фамусовской Москвы, о котором в комедии «Горе от ума» говорилось:

А наше солнышко? наш клад?

На лбу написано: Театр и Маскерад;

Дом зеленью раскрашен в виде рощи,

Сам толст, его артисты тощи.

По свидетельству бытописателя старой Москвы М.И. Пыляева, костяк столыпинского крепостного театра составляли комики И.П. Кураев и А.И. Касаткин, тенор Я.Я. Соколов, сестры певицы М.И. и А.И. Лисицыны[29]. Примадонной крепостной труппы была певица Варвара Новикова, которую поклонники называли Варенькой Столыпинской. Ей дарили букеты цветов, слагали в ее честь стихи. У Тургенева остались своеобразные впечатления о выступлении Вареньки Столыпинской в опере Паизиелло «Нина, или От любви сумасшедшая»: «Нина была ростом не много, чем поменее флангового гвардейского гренадера; черные длинные на голове волосы, большие черные глаза, без преумножения – величиной в полтинник. Да, надобно было видеть как Нина выворачивала глаза, чудо! Когда она узнавала возлюбленного по жилету, который она вышила шелками и ему подарила, как бывало выпялит очи на любезного, да вскрикнет: «Это он!» – так боярыни вздрогнут, а кавалеры приударят в ладони, застучат ногами, хоть вон беги. Страстные любители эффекта крикивали: бис, бис»[30].

Оперы и водевили ставились в бальном зале, который был разделен нарядным занавесом. Декорацию составляли задник, несколько рядов кулис и падуг. Оркестр сидел в два ряда, отгороженный от зала парапетом. Зрители размещались на скамьях, обитых материей. За их рядами зал поднимался на две ступеньки, образовывая как бы галерею, отделенную от основного пространства несколькими колоннами, поддерживавшими хоры. Зал освещался огромной люстрой и множеством стенных подсвечников. На сцене укреплялись специальные плошки, или «стаканы» с чистым воском, которые давали более яркий свет, нежели свечи.

Громким успехом пользовалась комическая опера «Щастливая тоня» (рыбная ловля), сочиненная князем Дмитрием Горчаковым. Почтенный ветеран, герой штурма Измаила, удостоенный похвалы Суворова, в поэзии был не столь искусен, как в ратном деле. Он писал тяжеловесным штилем осьмнадцатого века, и в его произведениях, как и в комедиях Фонвизина, персонажи носили говорящие имена. По сюжету оперы, у мещанина Скопидома была пленительная дочь Пленира, партию которой исполняла Варенька Столыпинская. В юную красавицу влюбился бедный рыбак Миловзор, чьим соперником был богатый старик Старолет. Влюбленным помог волшебный дух, который много лет пролежал в сосуде на дне реки и был вызволен рыбаком Миловзором. После множества комических приключений старик Старолет отказался от красавицы Плениры и посоветовал Скопидому соединить руки молодых людей. Опера заканчивалась «всеобщим удовольствием».

Впрочем, театральные представления не всегда заканчивались удовольствием и веселым балом, который устраивался после оперы. Однажды в театре Столыпина поставили оперу «Олинька, или Первоначальная любовь», сочиненную князем Александром Белосельским-Белозерским. Сначала все было чинно.

Благопристойности ничто не нарушало.

Но Белосельский был не раз бедам начало.

Опера оказалась насыщенной фривольными шутками. Публика сначала недоумевала, потом зашумела и, наконец, повалила к выходу. Слухи о скандале в театре Столыпина достигли Петербурга. Перепуганный автор бросился за помощью к Николаю Карамзину, в ту пору еще неизвестному в качестве историка, но уже прославившемуся литературными произведениями. Современники вспоминали: «Князь Белосельский тревожно вбегает к Карамзину и говорит ему: «Спаси меня. Император (Павел Петрович) повелел, чтобы немедленно прислали ему рукопись моей оперы. Сделай милость, исправь в ней все подозрительные места; очисти ее, как можешь и как умеешь». Карамзин тут же исполнил желание его. Очищенная рукопись отсылается в Петербург. Немедленно в таком виде, исправленную и очищенную, предают ее на всякий случай печати. Все кончилось благополучно; ни автору, ни хозяину домашнего спектакля не пришлось быть в ответственности»[31].

Столыпин сдавал своих артистов внаем. Они выступали в «доме Пашкова» на углу Знаменки и Моховой и в Покровском театре, получившем свое название по улице Покровка. Прошло несколько лет, и Столыпин решил избавиться от дорогостоящего увлечения. Обратимся к «Горю от ума», где говорится о барине, распродавшем своих артистов:

Или вон тот еще, который для затей

На крепостной балет согнал на многих фурах

От матерей, отцов отторженных детей?!

Сам погружен умом в Зефирах и в Амурах,

Заставил всю Москву дивиться их красе!

Но должников не согласил к отсрочке:

Амуры и Зефиры все

Распроданы поодиночке!!!

Отличие в том, что в 1806 г. Столыпин продал крепостную труппу не в розницу, а оптом. За 74 певиц, танцовщиц и комиков он запросил 42 тысячи рублей. Крепостные обратились в московскую дирекцию императорских театров с просьбой купить их у барина. Дирекция нашла сделку выгодной. В докладной записке императору Александру I дирекция отмечала: «Умеренность цены за людей, образованных в своем искусстве, польза и самая необходимость театра… требуют непременной покупки оных…»[32] Однако Александру I цена показалась слишком высокой. Столыпин снизил цену, но ненамного. В те же годы графиня Головкина широким жестом подарила своих крепостных артистов дирекции императорских театров, тогда как Столыпин выручил за крепостную труппу 32 тысячи рублей. После перехода на казенную службу в афишах против фамилий артистов стали ставить «г-н» и «г-жа», но от этого они не стали господами. Один из приказов дирекции императорских театров гласил: «С детьми людей, купленных у г-на Столыпина и подаренных графиней Головкиной… поступать как со своей собственностью». Детей артистов, если они окажутся неспособными к танцам и пению, велено было употреблять на хозяйственных работах. Но даже с талантами из крепостных не церемонились. Мария Лисицина с успехом исполняла роль Рутины в опере «Русалка», что не помешало дирекции высечь актрису розгами и не когда-нибудь, а в день ее свадьбы. Лишь через много лет бывшие крепостные и их семьи обрели полную свободу. Варенька Столыпинская уехала в Петербург и покорила столичную сцену. Впоследствии она вышла замуж за философа и публициста Н.Н. Страхова.

Современники видели в «Емельяновиче» – А.Е. Столыпине одного из чудаков и оригиналов, коими изобиловала старая Москва. Однако нельзя забывать, что домашний театр прадеда П.А. Столыпина имел огромное значение для русского театрального искусства. Артисты его театра стали основой московской труппы императорских театров, из которой впоследствии выросли Большой театр и Малый театр.

Исследователи высказывали мнение, что Столыпин продал театр, потому что жизнь на широкую ногу пошатнула его благосостояние. Косвенным подтверждением этому служит тот факт, что он заложил ряд своих имений[33]. Возможно, средства понадобились Столыпину не столько для удовлетворения кредиторов, сколько для очередной деловой операции. Заложив некоторые имения и продав крепостных артистов, он сразу же выхлопотал 4 тысячи десятин плодородной земли на реке Куме у предгорий Кавказа, где построил селение Ново-Столыпино. Оно находилось недалеко от Горячих и Кислых ключей, вокруг которых в будущем выросли курорты Пятигорск и Кисловодск. Следует отметить, что Столыпины были одними из первых русских людей, оценивших чудодейственную силу минеральной воды. Алексей Столыпин нуждался в лечении: «с молодых дней бывал ирой, забиякой… а под старость страдал от подагры, геморроя и летом обувал ноги свои в бархатные на байке сапоги». Он ездил пить целебный нарзан. Весной 1817 г. он отправился из Пензы в очередную поездку, но умер, не до-ехав полсотни верст до Ново-Столыпина.

Алексей Емельянович Столыпин имел одиннадцать детей: шесть сыновей и пять дочерей. Один сын и одна дочь ушли из жизни в детстве, остальные благополучно выросли и отличались телесной мощью. Известный мемуарист Филипп Вигель, земляк Столыпиных, писал о них: «В Пензенской губернии было тогда семейство безобразных гигантов, величающихся, высящихся, яко кедры ливанские». Столыпины имели богатырское сложение и острый ум. Манифест о вольности дворянства признавал за благородным человеком одну-единственную обязанность – дать воспитание своим детям. Прадед П.А. Столыпина постарался выполнить свой дворянский долг. Прошло время дворянских недорослей, осмеянных Фонвизиным. Молодое поколение семьи Столыпиных получило отличное домашнее образование и не только. Например, один из братьев Дмитрий Алексеевич, дед П.А. Столыпина, с золотой медалью закончил лучшее по тем временам учебное заведение.

Филипп Вигель недоброжелательно писал об Алексее Емельяновиче Столыпине и его детях: «В нем и в пяти гайдуках, им порожденных, была странная наклонность не искать власти, но сколько возможно противиться ей, в чьих бы руках она ни находилась»[34]. Биография молодого поколения Столыпиных подтверждает, что они действительно противились власти. Некоторые из братьев достигли высокого положения, но остались вольнолюбивы и независимы. Блестящую плеяду Столыпиных можно было смело причислить к лучшим умам России. Все братья с детства были записаны в полк и начинали с военной службу, что было естественным для дворянина в эпоху почти непрерывных войн.

Старшему из братьев – Александру Алексеевичу Столыпину выпала честь служить адъютантом А.В. Суворова в 1795 – 1797 гг. Он был самым молодым офицером в свите фельдмаршала, который звал его Мальчиком. Рядом со старым годами, но юным душой полководцем было нелегко. Испытания начались сразу же после того, как адъютанта представили фельдмаршалу: «Он, обернувшись ко мне, спросил: «Где служил твой отец?» Забыв, что батюшка отставлен лейб-компанским при восшествии на престол Петра III, я отвечал: «Не знаю, Ваше Сиятельство!» Он, приложив указательный и средний пальцы правой руки к губам, вскричал: «В первый раз… не знаю!» Адъютант усвоил, что Суворов терпеть не может «немогузнаек», и решил в следующий раз быть начеку. Однажды у Суворова были гости. «Я далеко сидел от фельдмаршала и не слыхал его разговора, вдруг дежурный генерал сказал довольно громко: «Столыпин! Фельдмаршал вас спрашивает». Я привстал и сказал: «Что прикажете, ваше сиятельство?» – «Чем у нас чистят полы?» – спросил меня фельдмаршал. «Нашатырем, ваше сиятельство», – отвечал я. «Что стоит в день?» – «Двадцать пять червонцев». – «Помилуй Бог, как дорого!» Когда гости ушли, свита фельдмаршала обступила адъютанта и начала изумленно расспрашивать, с чего это ему в голову взошел нашатырь, да еще по такой несообразной цене? Столыпин честно признался, что сказал первое, что попало на язык, так как фельдмаршал не жаловал медлительность в ответах.

Столыпин поведал об аскетизме Суворова, жившего в Тульчине: «В спальне фельдмаршала, обыкновенно посредине, к стене настилали сена, которое покрывали простыней и одеялом; в головы клали две большие подушки, что и составляло всегда его постель». Адъютанта поражали привычки Суворова, приобретенные им смолоду и сохранившиеся до преклонных лет: «Просыпался он в два часа пополуночи; окачивался холодною водою и обтирался простынею перед камином». Столыпин описывал проказы Суворова, которые воспринимались как старческое безумие. Показательно, что у Мальчика, частенько становившегося мишенью суворовских шуток, хватило наблюдательности заметить, что фельдмаршал шутил лишь в редкие минуты отдыха. Когда Суворов запирался в своем кабинете и напряженно работал, шутки кончались.

Конечно, адъютант, дежуривший под дверью кабинета и коротавший время в разговорах с легендарным суворовским денщиком Прошкой, не был посвящен в стратегические замыслы командующего. И все же он оставил нам интересное свидетельство, позволяющее понять, как ковались суворовские победы. Иностранные газеты сообщали, что французская армия во главе с генералом Моро окружена австрийцами. Суворов созвал военный совет и предложил каждому высказать свое суждение о возможном исходе дела. В военном совете составили план, нанесли на него расположение французских и австрийских войск и единодушно рассудили, что Моро попал в западню и неминуемо вынужден будет капитулировать. Столыпин вспоминал: «Фельдмаршал же, взглянув пристально на план, сказал, указывая расположение войск на плане: «Ежели этот австрийский генерал не успеет подать помощь генералу, защищающему мост, то Моро тут пробьется!» Произошло именно так, как предсказал Суворов. Генерал Моро обвел вокруг пальца австрийских штабных стратегов и прорвался в том самом месте, на которое указал Суворов. Свидетельство Столыпина показывает, что Суворов внимательно следил за действиями Моро, Жубера, Массены и других французских генералов, оспаривавших у Бонапарта титул «первой шпаги республики». Суворов тщательно изучал сильные и слабые стороны противника. Когда они встретились в Италии, Моро был разгромлен.

Но все это произошло через два года. А пока Суворова ждала унизительная опала. После кончины императрицы Екатерины II на престол взошел ее сын Павел I, насаждавший в русской армии прусские порядки. Всем известны хлесткие суворовские слова: «Русские прусских всегда бивали, чему же у них учиться?» Вскоре в Тульчин прибыл флигель-адъютант Павла I c императорским указом об отставке полководца. Столыпин вспоминал, что Суворову даже не позволили попрощаться с войсками: «Я один находился при графе, когда он в 1797 году марта 1-го дня в три часа пополуночи отправился из Тульчина. Это мне памятно и тем, что он тогда перекрестил меня, поцеловал в лоб и, ударив по плечу, сказал: «Бог милостив, мы еще послужим вместе!» К моему несчастию, сего не случилось». Через некоторое время по настоянию союзников Павел I вынужден был вернуть Суворова из ссылки и поставить во главе союзной армии. Суворова ждала слава Итальянского и Альпийского походов. Секунд-майору Александру Столыпину не довелось пройти этот беспримерный путь вместе с русскими полками. Он служил в другом месте. Но благодарную память о Суворове он пронес через всю свою долгую жизнь и уже стариком взялся за воспоминания, в которых запечатлел для потомков образ великого полководца[35].

Его брат Аркадий Алексеевич Столыпин (1778 – 1825) начал службу в крепости Георгиевск на Северном Кавказе, прославившейся тем, что в ней был заключен трактат о переходе Восточной Грузии (Картли-Кахетинского царства) под протекторат России. Аркадий Столыпин был прекрасно образованным человеком, не лишенным литературного дарования. В 1795 г. он опубликовал стихотворное «Письмо с Кавказской линии к другу моему Г.Г. П. в Москве». Стихам Аркадия Столыпина, мягко говоря, далеко до лермонтовского изящества. Но они имеют одно несомненное достоинство. Это первое в русской литературе стихотворное произведение о Кавказе. Столыпин упоминал, что жизнь на недавно отошедших к России землях полна опасностей. Он писал о черкесах и чеченцах:

У них крутые лбы, у них глаза кровавы,

Их лица вывеска, что их суровы нравы…

Столыпин живописал красоты Кавказских гор, чьи заснеженные вершины были хорошо видны из крепости. В стихах описаны минеральные источники. Скорее всего именно Аркадий Столыпин подал отцу мысль построить Ново-Столыпино недалеко от Георгиевска. Интересно, что сейчас несколько строк из стихотворения Столыпина служат эпиграфом на сайте города-курорта Кисловодска:

Здесь попечительность всещедрыя Природы

Из недр земных дает целебны воды,

Там наподобие Шампанского вина

Кипит ключ кислых вод, всех вкус к себе маня,

И пьющие из них все пользу ощущают;

Тут теплых вод ключи премногих излечают.

Аркадий Столыпин был сподвижником М.М. Сперанского. Они встретились благодаря генерал-прокурору А.Б. Куракину – «бриллиантовому князю» или «павлину», чья напыщенная внешность знакома каждому школьнику по портрету кисти В.Л. Боровиковского в учебниках истории. Вельможа не чурался винокурения, но однажды оказался не в состоянии выполнить крупный заказ от казны на поставку вина. Его выручил винный откупщик Столыпин, и в благодарность генерал-прокурор принял в свою канцелярию его сына Аркадия. В доме генерал-прокурора Аркадий Столыпин познакомился с молодым профессором Петербургской духовной академии Михаилом Сперанским, которого рекомендовали сановнику для составления хитроумных ответов на заковыристые бумаги. Сперанский был поповичем, непривычным к высшему свету. Злые языки болтали, что, когда князь Куракин прислал за ним свою вызолоченную карету, Сперанский пытался встать на запятки, предназначенные для лакеев. Тем не менее попович и сын предводителя дворянства подружились. После невероятного взлета, превратившего Сперанского в ближайшего советника Александра I, он не забыл старого друга и способствовал его службе.

В начале XIX в. Аркадий Алексеевич служил в Пензе губернским прокурором и был в оппозиции пензенскому губернатору, отцу Филиппа Вигеля. Этим объясняется неукротимая ненависть, которую мемуарист питал к Аркадию Столыпину. Он писал, что Столыпин был якобы бледной тенью Сперанского: «От него заимствовал он фразы, мысли, правила, кои к представляющимся случаям прилагал потом вкривь и вкось… Бессилие его ума также подавляемо было тяжестию идей, кои почерпнул он в разговорах с знаменитым другом своим и кои составляли все его знание». Не добившись победы над пензенским губернатором и его кликой, Столыпин вернулся в столицу. Злоязычный Вигель утверждал, что «он знал, что происходит в Петербурге, и ничего так не желал, как, наделав шуму, явиться туда жертвою двух староверов»[36].

В петербургском чиновном мире единомышленником Сперанского являлся адмирал Н.С. Мордвинов, имевший либеральные убеждения. Аркадий Столыпин был женат на его дочери Вере Николаевне. Попытка Сперанского перестроить государственный аппарат на принципах разделения властей привела к резкой критике его преобразовательной деятельности со стороны консерваторов. Роль обличителя реформ взял на себя Николай Карамзин, пересмотревший свои некогда либеральные взгляды под впечатлением ужасов Французской революции. Карамзин составил «Записку о старой и новой России», в которой доказывалась пагубность реформ, идущих вразрез с исторически сложившимся государственным бытом России. Граф Федор Растопчин видел в реформах масонский заговор разгромленных при Екатерине II, но сумевших сохранить тайную секту мартинистов. Растопчин причислял к мартинистам Мордвинова, Кутузова и других лиц: «Они все более или менее преданы Сперанскому, который, не придерживаясь в душе никакой секты, а может быть, и никакой религии, пользуется их услугами для направления дел и держит их в зависимости от себя»[37]. Сперанский пытался оправдаться, взывая к здравому смыслу царя: «В течение одного года я попеременно был мартинистом, поборником масонства, защитником вольностей, гонителем рабства и сделался, наконец, записным иллюминатом». Но оправдания не помогли. В 1812 г. перед вторжением французской армии Сперанский был отправлен в ссылку.

Вслед за ним удалился в добровольное изгнание адмирал Мордвинов. Он нашел надежное убежище в доме своего зятя в селе Столыпино Пензенской губернии. Между прочим, пензенские недоброжелатели Аркадия Столыпина настроили на него донос. «Будучи в тесной связи с предателем Сперанским, может быть, имеет он и тайные сношения с Наполеоном». Легко представить всеобщее изумление, когда опальный Сперанский внезапно был назначен пензенским губернатором. В этот период Столыпин и Сперанский еженедельно переписывались друг с другом. Столыпин сообщал Сперанскому столичные слухи, а полуопальный реформатор с горечью отвечал: «Как мало еще просвещения в Петербурге! Из письма вашего я вижу, что там еще и ныне верят бытию мартинистов и иллюминатов. Старые бабьи сказки, которыми можно пугать только детей!»[38] Интересно письмо, в котором Сперанский благодарит Столыпина за присылку только что вышедшей «Истории государства Российского»: «Весьма благодарен вам за историю Карамзина. Что бы ни говорили наши либеральные врали, а история сия ставит его наряду с первейшими писателями в Европе»[39]. Благородная оценка, учитывая, что Карамзин способствовал отставке реформатора.

Сперанский был частым гостем в пензенском доме сестер Аркадия Столыпина, которые ухаживали за больным отцом. «Прекрасная вещь видеть, – писал Сперанский, – как водят его ваши сестрицы из одной комнаты в другую, ибо один он пуститься уже не смеет». Сперанский первым сообщил другу о кончине Алексея Емельяновича: «Мне судьбою назначено возвещать друзьям моим одни горестные новости». Рассказывая о пензенских делах, Сперанский старался быть оптимистом: «Как вы были несправедливы, описывая мне некогда Пензу пустынею! Прекраснейший город в свете! И не говорите мне о недостатке ни ремесленников, ни учителей, ни книг – все это соберется и уже собирается». Но иногда его охватывало отчаяние от невозможности справиться с косной бюрократической махиной: «Сколько ни твердил себе, вступая в управление, чтобы не управлять, но низать дела, как нижут бусы, демон самолюбия не попущает следовать сему правилу; все хочется делать как можно лучше и, следовательно, делать самому; а работать должно на гнилом и скрипучем станке. Какой же может быть успех?»[40]

Аркадий Столыпин достиг чиновных высот. Он был действительным тайным советником и сенатором. Однако по своим политическим взглядам он примыкал к декабристам. Он не входил в Северное общество, но поддерживал тесные отношения с Вильгельмом Кюхельбекером, Кондратием Рылеевым и другими членами тайных обществ. Он не дожил до ареста друзей. В некрологе, написанном его друзьями, сообщалось: «А.А. в последний раз поехал в Сенат, будучи уже больным. Нежная жена его просила остаться дома. «Когда действуешь по долгу своему, отвечал он, должно уметь жертвовать собою», и подобно Чатаму присутствовал в Сенате, чтобы спасти честь одного несчастного человека, против которого были самые сильные люди. Склонив мнения и вдохнув мужество в трусливых, он так ослаб, что его вывели из Сената почти без чувств: подагра поднялась в грудь и голову, и чрез шесть дней его уже не было на свете!»[41]

Аркадий Столыпин скончался 15 мая 1825 г. в возрасте 47 лет. Кондратий Рылеев посвятил стихи его вдове Вере Николаевне. Поэт просил ее полностью отдаться воспитанию детей в духе гражданственности и патриотизма:

Пусть их сограждане увидят

Готовых пасть за край родной,

Пускай они возненавидят

Неправду пламенной душой,

Пусть в сонме юных исполинов

На ужас гордых их узрим

И смело скажем: знайте, им

Отец Столыпин, дед Мордвинов.

Сенатор Аркадий Столыпин не был членом тайного общества, но декабристы твердо рассчитывали на его содействие так же, как и на содействие Мордвинова и Сперанского. После ареста участников восстания Н.А. Бестужев показал на следственной комиссии, что «покойный сенатор А.А. Столыпин одобрял тайное общество и потому верно бы действовал в нынешних обстоятельствах вместе с ним»[42].

Отечественная война 1812 г. не обошла стороной Столыпиных. Четыре брата, включая уже не юного летами суворовца Александра, участвовали в войне с французами. Согласно формулярному списку, Николай Алексеевич Столыпин (1781 – 1830) начал службу в Кингбургском драгунском полку. Гроза двенадцатого года застала его подполковником и командиром Ямбургского уланского полка. В «Истории Ямбургского полка», составленной писателем Всеволодом Крестовским, дана следующая характеристика Николая Столыпина: «Это был человек очень умный, бескорыстный, «большой стоятель за полк» и за честь мундира, барин по происхождению, солдат по жизни и настоящий джентльмен по характеру и убеждениям»[43]. В Отечественную войну Ямбургский полк находился в составе корпуса под командованием Витгенштейна и прикрывал дорогу на Петербург. Когда армия Наполеона покинула сожженную Москву и двинулась восвояси, корпус преследовал французов по пятам. 26 октября 1812 г. Ямбургский полк с боями освободил Витебск. Около шестисот французов было убито, четыреста взяты в плен, в их числе был пленен витебский военный губернатор бригадный генерал Пуже. История Ямбургского полка свидетельствует: «Столыпина, как главного героя дела, граф Витгенштейн представил к ордену святого Георгия 4-го класса, но государь собственноручно изменил степень награды и пожаловал ему Георгия 3-го класса»[44]. Он стал единственным уроженцем Пензенской губернии, удостоенным подобной награды за Отечественную войну 1812 г.

Николай Столыпин был участником заграничного похода русской армии, его полк отличился под Данцигом. После войны Столыпин был назначен командиром Оренбургского уланского полка. Он первым из Столыпиных стал генералом. В те годы в армии господствовали муштра и шагистика. Генерал Столыпин позволял возражать против увлечения парадной стороной военного дела: «В вооружении и одежде войск не следует… смотреть на блеск или красу, но только на пользу… Что может делаться только при смотре или на ученье, должно отбросить как бесполезное и вредное… В обучении войск должно исключить малейшие излишности». Знания и ум Николая Столыпина высоко оценивал Михаил Сперанский: «Я никак не воображал, столько сведений даже и в тех предметах, кои с родом службы его не имеют близкого свойства. Настоящий генерал»[45].

Жизнь Николая Столыпина оборвалась трагически. Он погиб во время бунта в Севастополе. Чумные и холерные бунты в России принято изображать как выступления темной толпы против санитарных мер, предпринятых для предотвращения эпидемии. На самом деле бунты имели социальную подоплеку, которую недоучел Николай Столыпин, назначенный военным губернатором Севастополя весной 1830 г. Еще до его прибытия обстановка в городе была накалена до предела. Карантин привел к перебоям с поставкой продовольствия, чем не преминули воспользоваться интенданты, взвинтившие цены на муку и другие товары. По жалобе севастопольцев была прислана следственная комиссия, вскрывшая массовые злоупотребления чиновников. Однако из Петербурга распорядились прекратить дело против вороватых интендантов. Столыпин не был причастен к этому решению, добавившему масла в огонь. Он опрометчиво приказал жителям самой бедной и неблагополучной в санитарном отношении Корабельной слободки не выходить из своих домов, а когда началось брожение, усилил караулы на улицах. Его приказ привел к взрыву. 3 июня 1830 г. разъяренная толпа двинулась к губернаторскому дому и адмиралтейству. К взбунтовавшимся присоединились матросы военных кораблей и их жены, которых охватило настоящее неистовство. Они вытащили из дома губернатора и насмерть забили его палками. Столыпин не сопротивлялся, возможно, потому, что толпа состояла в основном из женщин. Протоиерей севастопольского собора Софроний Гаврилов вспоминал, как пытался увещевать разъяренную толпу, «указывая при сем на тело покойника, временного в Севастополе военного губернатора Столыпина, убитое возмутителями и поверженное недалече от собора»[46]. Взбунтовавшиеся попытались создать некий совет («добрую партию»), прообраз будущих советов рабочих и солдат, но бунт был подавлен, а зачинщики сурово наказаны.

Дмитрий Алексеевич (1785 – 1826) – дед П.А. Столыпина, с золотой медалью окончил Московский Благородный университетский пансион, в котором воспитывались В.А. Жуковский, В.Ф. Одоевский, А.С. Грибоедов. С двух лет он был записан в конную артиллерию. Поскольку военная служба нескольких поколений Столыпиных была связана с этим видом артиллерии, следует сказать несколько слов о том, что она собой представляла. Это был новый вид вооруженных сил, созданный в конце царствования Екатерины II и сразу ставший предметом вожделения многих аристократов. На учения конной гвардии ездил любоваться весь петербургский бомонд. Конная гвардия сочетала достоинства артиллерии и кавалерии. Легкие пушки, или единороги, запряженные четверкой коней, стремительно неслись на противника. Фейерверки круто разворачивали могучих коней перед вражескими колоннами, быстро снимали орудия с передков (повозок, поддерживавших орудие), осыпали противника картечью или гранатами, а потом также быстро брали пушки на передки и снимались с места.

Лейб-гвардии конноартиллерийской ротой, в которой служил Дмитрий Столыпин, командовал Василий Костенецкий, о силе которого ходили легенды. Говорили, что обычный палаш был слишком легок для богатыря и ему по приказу великого князя Константина Павловича выдали из Оружейной палаты старинную саблю непомерной длины и тяжести. Под стать командиру были офицеры роты. Дмитрий Столыпин участвовал в неудачном для русского оружия Аустерлицком сражении 1805 г. года. При отступлении на роту напали мамелюки. В «Истории лейб-гвардии конной артиллерии» говорится: «Тогда Костенецкий, обладавший необыкновенною силою, как и фейерверк его Маслов, а за ним офицеры лейб-гвардии конно-артиллерийской роты: Столыпин, Сеславин и Остен-Сакен вместе с уцелевшею прислугой кинулись на неприятеля и принялись палашами расчищать путь через ручей»[47]. Два орудия удалось переправить, четыре остались в руках врага. Но Костенецкий бросился назад, за ним последовали Сеславин и Столыпин, и им общими усилиями удалось отбить еще два орудия.

Опыт Аустерлица помог выработать новые правила действия для русской артиллерии. Алексей Ермолов, принявший командование конной артиллерией, убеждал, что, опираясь на накопленный опыт, следует отказаться от правила во что бы то ни стало беречь орудия. За потерю пушек командиров строго наказывали. Ермолов доказывал, что это заставляет артиллеристов сниматься с позиций задолго до того, как в этом возникнет необходимость. Но Ермолов был практиком и не оформил свои мысли на бумаге. «Первым, высказавшим их печатно, был молодой, даровитый гвардии конно-артиллерист поручик Дмитрий Столыпин, участник Аустерлица…»[48] – отмечалось в книге «Столетие российской конной артиллерии». В 1810 г. Столыпин опубликовал на страницах «Артиллерийского журнала» статью об употреблении конной артиллерии. Он подчеркивал: «Офицер под предлогом, что может потерять свои пушки, не должен отходить назад. Пушка никогда столько не наносит вреда, как перед тою минутою, что ее возьмут».

В канун Бородинского сражения начальник артиллерии соединенных армий генерал-майор Александр Кутайсов отдал приказ: «Подтвердить от меня во всех ротах, чтоб оне с позиций не снимались, пока неприятель не сядет верхом на пушки». Так действовали орудия в центре сражения на редуте Раевского, который Наполеон назвал «редутом смерти». Ценой громадных потерь французам удалось захватить редут. Но Дмитрий Столыпин недаром писал в своем наставлении: «Тогда-то прикрывающее ее войско должно броситься вперед и отбить уже расстроенного неприятеля». Ермолов и Кутайсов во главе батальонов отбили редут. Двадцативосьмилетний генерал Кутайсов укорял офицеров, которые «кланялись» пролетавшим над их головами ядрам. Когда же ему самому пришлось поклониться, он засмеялся: «Это мое знакомое. Его при мне отливали». Начальник артиллерии пропал после смертельного свидания со знакомым ядром. Его тело так и не нашли, видели только обезумевшую лошадь под окровавленным седлом и предположили, что генерал был разорван на части. Убитого начальника артиллерии заменил Василий Костенецкий. Рассказывали, что в пылу сражения он деревянным банником отогнал от пушек польских улан. Потом он предлагал ввести в артиллерии железные банники, на что Александр I озадаченно заметил, что банники завести не трудно, но где же взять столько Костенецких. Дмитрий Столыпин в Бородинском сражении заменил убитого командира батареи. В «Истории лейб-гвардии конной артиллерии» отмечается: «Штабс-капитан Столыпин привел все орудия назад, хотя переход совершил он тащивши одно орудие с подбитым передковым колесом и среди неприятеля, рассыпанного по местности»[49].

В Бородинском сражении участвовал младший из братьев Афанасий Алексеевич Столыпин (1788 – 1864). Конный артиллерист, как и его брат Дмитрий, он получил боевое крещение в битве при Прейсиш-Эйлау, а в битве под Фридландом был ранен и удостоен ордена Святого Владимира 4-й степени с бантом – награду, которую можно было заслужить только на поле боя. Он служил под началом генерала Алексея Ермолова, который ценил его храбрость, но иногда ругал за безрассудство. Сослуживец Столыпина поручик Иван Жиркевич вспоминал, как однажды весной офицеры, «пообедав хорошенько» у Афанасия Столыпина, заспешили в штаб-квартиру: «Тогда Столыпин вдруг предложил ехать обратно через озеро, взявши на себя быть их вожатым. Сперва стали смеяться такому вызову, потом, видя его настойчивость и насмешку с выражением «струсили», и другие стали требовать непременно ехать через озеро, а у берегов уже саженей на десять и льда не оставалось». Несколько наиболее благоразумных поехали в объезд озера, «а прочие, в глазах наших, сперва вплавь, а потом, проламываясь на каждом шагу, через лед, побрели озером. Ермолов, с другого берега увидев в окно это безрассудство, вышел к ним навстречу, и когда они перебрались, порядком намылил им головы, грозил арестовать их…»[50]

В начале Бородинского сражения 2-я легкая артиллерийская рота, в которой служил поручик Афанасий Столыпин, находилась в резерве. Они стояли, словно на маневрах, в третьей линии и видели только, как из клубов порохового дыма выносили раненых. Мимо них пронесли генерала, чья нога волочилась по пыльной земле. То был смертельно раненный Багратион. Артиллеристы уже истомились в ожидании, как вдруг, по словам Ивана Жиркевича, к ним подскакал адъютант генерала Дохтурова. «Где здесь батарейная рота капитана Гогеля?» – закричал он. «Я и поручик Столыпин вскочили и подбежали к нему, закричав: «наша!»… Адъютант сказал нам, что мы должны идти на левый фланг, где нам он укажет место… Но едва мы вышли из кустов, как по нам раздался залп и мы прямо очутились пред двухъярусной неприятельской батареею. Адъютант поскакал назад. Гогель смешался, крича ему вслед: «Покажите нам место!» Я же, будучи впереди, при первом орудии, тронулся, скомандовав: «рысью!» и, втянувшись в интервал двух колон в линии, закричал: «выстраиваться влево». Нижняго яруса неприятельская батарея дала несколько выстрелов картечью, а верхняя пустила ядрами, так что в одно время ядром убило лошадь под Гогелем».

Капитан Гогель был сильно контужен, и командование ротой взял на себя Афанасий Столыпин. Легкая рота заняла позицию между редутом Раевского и Семеновскими флешами, доверху заваленными телами русских и французских солдат. Семнадцатилетний артиллерийский прапорщик Абрам Норов вспоминал: «Кирасирский его величества полк двинулся для удержания атаки. Наш батарейный командир Столыпин, увидев движение наших кирасир, взял на передки, рысью выехал несколько вперед и, переменив фронт, ожидал приближения неприятеля без выстрела. Орудия были заряжены картечью; цель Столыпина состояла в том, чтобы подпустить неприятеля на близкое расстояние, сильным огнем расстроить противника и тем подготовить верный успех нашим кирасирам». Как видим, Афанасий Столыпин хладнокровно следовал рекомендациям своего брата. Но французы тоже знали толк в военном искусстве: «Неприятель смело шел малой рысью прямо на грозно ожидавшую его батарею; но в то время, когда неприятельская кавалерия была не далее 150 саженей от батареи, на которой уже носились пальники, кавалерия эта развернулась на две стороны и показала скрытую за нею легкую батарею, снявшуюся уже с передков»[51]. Последовала скорострельная артиллерийская дуэль, в которой русские орудия оказались точнее. Граната из единорога взорвала зарядный ящик французской батареи. Последнее, что видел Норов, – это контратаку кирасир, смявших французскую кавалерию. Неприятельским ядром ему раздробило ногу.

Афанасий Столыпин вспоминал, как подъехал к раненому и выразил ему сочувствие: «Норов отвечал мне с своим всегдашним легким заиканием: «Ну что, брат, делать! Бог милостив! Оправлюсь и воевать на костыляшке пойду!»[52] Норов выжил, он действительно ходил на деревяшке, но это не помешало ему стать видным государственным деятелем, министром народного просвещения. В преклонные годы он написал критический разбор романа «Война и мир», в котором рассказал об Афанасии Столыпине и других богатырях и очень удивлялся, почему главным персонажем на Бородинском поле выведен Пьер Безухов в нелепом цилиндре.

В донесении фельдмаршала М.И. Кутузова о Бородинском сражении отмечено: «Поручики Жиркевич и Столыпин действовали отлично своими орудиями по неприятельским кавалерии и батареям, коих пальбу заставили прерывать». Афанасий Столыпин был награжден золотой шпагой с надписью: «За храбрость». Он участвовал в заграничном походе русской армии и вступил в поверженный Париж. В 1817 г. он вышел в отставку «за раною» в чине штабс-капитана и поселился в саратовском имении. Герой Отечественной войны был выбран сначала саратовским уездным, а потом губернским предводителем дворянства. Он оказался необычным предводителем. Вместо того чтобы защищать интересы помещиков, укрыл двух крепостных девушек, бежавших от жестокого барина, и выдал их замуж. Предводитель дворянства вел настоящую баталию против пензенского губернатора, за что ему было публично объявлено «высочайшее неудовольствие».

Младших Столыпиных можно было назвать «детьми двенадцатого года», как их товарищей декабристов. Дмитрий Столыпин дослужился до генерала, командовал корпусом в Южной армии, где действовало тайное общество декабристов. Он завел ланкастерские школы взаимного обучения, был дружен с полковником Павлом Пестелем. Об опасных взглядах и знакомствах Столыпиных было известно императору. После смерти Александра I в его кабинете была обнаружена записка, в которой говорилось: «Есть слухи, что пагубный дух вольномыслия или либерализма разлит, или, по крайней мере, развивается между войсками, что в обеих армиях, равно как и в отделных корпусах, есть по разным местам тайные общества или клубы, которые имеют при том секретных миссионеров для распространения своей партии: Ермолов, Раевский, Киселев, Михаил Орлов, Димитрий Столыпин и многие другие из генералов, полковников и полковых командиров»[53].

Известие о выступлении на Сенатской площади и восстании Черниговского полка произвело на Дмитрия Столыпина убийственное впечатление. Одного за другим брали под стражу его друзей. Многие с тревогой ожидали собственного ареста. Когда в начале 1826 г. через Москву провезли арестованных членов Южного общества, Дмитрий Столыпин заперся в своем кабинете. Официальная бумага гласила: «Генерал-майор и кавалер Дмитрий Алексеевич Столыпин… генваря 3 числа волею Божиею скончался, оставив после себя малолетних детей сына Аркадия 4 лет, дочерей – Марию 8 лет и Елизавету – 2 лет....» Скоропостижная кончина сорокалетнего генерала породила много слухов. Говорили, что он свел счеты с жизнью, не желая навлечь позор на семью ввиду неминуемого ареста за причастность к заговору. По другой версии, его сердце не выдержало боли за судьбу друзей. Это навсегда останется тайной рода Столыпиных. Подчеркнем только, что дед П.А. Столыпина и родной брат его деда были близки к декабристам и в случае успеха восстания должны были войти в состав временного правительства для преобразования России на конституционных началах.

Следует сказать несколько слов о сестрах Столыпиных. По словам Александра Тургенева, они были «почтенныя благородныя дамы; сложение дам елизаветинскаго века, плечистыя, благообъятныя, благоприятныя! Бюст возвышенный опирался на твердом, массивном пьедестале, но природа, наградившая их щедро во всех отношениях, наделила девиц неграциозным длинным носом»[54]. Начнем не по старшинству, а в обратной последовательности, потому что нас интересуют в основном две старших сестры. Из младших сестер Наталья Алексеевна вышла замуж за своего родственника Григория Столыпина, гвардии сержанта и пензенского предводителя дворянства. Александра Алексеевна была замужем за московским, а потом пензенским вице-губернатором Александром Евреиновым.

Что касается двух старших сестер, то их судьба была более яркой. Брак Екатерины Алексеевны (1775 – 1830) вызвал пересуды, потому что ее суженым стал генерал Аким Хастатов, имевший армянские корни. Тургенев в своей язвительной манере сообщал: «Боже мой! какой гвалт в Москве белокаменной подняли заматерелыя княжны, графини и просто дворянския дщери! кричат как беснующийся Ледрю-Ролен в клубе коммунистов (1848 г.), кричат как благородной девице вступить в супружество с армянином!» Однако Екатерина Столыпина имела смелость пойти против пересудов «заматерелых княжон» и не прогадала. Ее брак с Хастатовым был счастливым. Когда муж вышел в отставку, они переехали в имение «Земной рай», или Шелкозаводское, получившее название по заводу для переработки шелка-сырца, основанному предками генерала. Супруги иронически рекомендовались «самыми передовыми помещиками Российской империи». Действительно, их имение находилось на берегу Терека – передового рубежа русских владений на Кавказе. За рекой напротив их имения лежала Чечня. Из-за опасного соседства «Земной рай» на берегу Терека напоминал крепость с тыном, валом и легкой пушкой. Рядом был Ивановский казачий пост, в случае тревоги прикрывавший своими орудиями владения передовых помещиков. Екатерина Алексеевна привыкла к опасности. Когда звук набата пробуждал ее от ночного сна, она спрашивала о причине тревоги: «Не пожар ли?» Если ей докладывали, что это набег, она спокойно поворачивалась на другую сторону и продолжала прерванный сон.

Самой известной из сестер Столыпиных была старшая сестра Елизавета Алексеевна (1773 – 1845). Она вышла замуж за Михаила Арсеньева из родовитой, но обедневшей дворянской фамилии. На ее приданое супруг купил имение Тарханы в Пензенской губернии. Их брак оказался неудачным. Муж увлекся другой женщиной, запутался и в ночь с 1 на 2 января 1810 г. после домашнего спектакля, в котором исполнял роль могильщика в шекспировском «Гамлете», принял яд. Говорили, что Елизавета Арсеньева произнесла только: «Собаке собачья смерть!» – и отказалась присутствовать при погребении мужа. Она воспитывала единственную дочь, влюбившуюся в небогатого помещика капитана в отставке Юрия Лермонтова. Мать противилась неравному браку, но потом уступила. В этом браке родился Михаил Юрьевич Лермонтов. Близкое родство Столыпиных с великим поэтом сыграло важную роль в изучении их родословной в советский период. Дело в том, что при советской власти все, связанное с именем П.А. Столыпина, включая его родственников, попало под негласный запрет. Однако Михаил Лермонтов являлся святыней, и лермонтоведы стали первыми исследователями генеалогии Столыпиных. Им мы обязаны изысканиями о предках М.Ю. Лермонтова и П.А. Столыпина, опубликованными в «Лермонтовской энциклопедии» и других изданиях. В настоящее время научные сотрудники Государственного Лермонтовского музея-усадьбы «Тарханы» продолжают эту традицию и регулярно публикуют ценные материалы о роде Столыпиных в «Тарханском вестнике».

Михаил Лермонтов рано лишился матери, его воспитанием занималась бабушка. Что касается отца, то от него богатая помещица откупилась. Время от времени Юрий Лермонтов приезжал из своего имения и требовал вернуть ему сына, но его каждый раз уговаривали отказаться от своего намерения. Между прочим, в уговорах принимал участие даже Михаил Сперанский. Он писал своему другу Аркадию Столыпину: «Елизавету Алексеевну ожидает крест нового рода. Лермонтов требует к себе сына, едва согласился оставить еще на два года»[55].

Елизавета Арсеньевна вела себя как своенравная помещица, не спускавшая крепостной дворне. Но по отношению к единственному внуку она была воплощением любви и нежности. Почти не зная отца, Михаил Лермонтов являлся полноправным членом семьи Столыпиных. Родственники оказали огромное влияние на формирование взглядов будущего поэта. В детстве бабушка возила его к сестре, «передовой помещице» в имение на Терек. Там мальчик впервые услышал легенду о любви демона к грузинке Тамаре, рассказы о кавказской жизни, которые потом легли в основу его ранних произведений «Черкесы», «Аул Бастунджи», «Хаджи Абрек». Аким Хастатов поведал ему о случаях из своей жизни, которые впоследствии нашли воплощение в повестях «Бэла» и «Фаталист». Юный Лермонтов влюбился в Анну Столыпину, которая не обращала на него внимания. Пятнадцатилетний Лермонтов посвятил ей стихи, в которых вздыхал по своему погасшему и постаревшему духу:

Не привлекай меня красой!

Мой дух погас и состарелся.

Ах! много лет как взгляд другой

В уме моем напечатлелся!..

Лермонтов учился в Московском благородном пансионе, который с отличием закончил Дмитрий Алексеевич Столыпин, брат бабушки. Юный Лермонтов с гордостью смотрел на доску, где золотом было высечено имя Столыпина. Ему самому не довелось встретиться с Дмитрием Столыпиным, зато он был любимцем Афанасия Алексеевича, которого Елизавета Арсеньева назначила опекуном внука в случае ее кончины. Афанасий Столыпин принимал деятельное участие в судьбе Лермонтова. Он следил за развитием его поэтического дара, завел тетрадь со стихами юного поэта. Лермонтов правил их и на полях писал новые строки. Афанасий Столыпин приходился Михаилу Лермонтову двоюродным дедом, но разница в возрасте между ними составляла всего 26 лет, поэтому поэт обращался к нему «дядюшка Афанасий Алексеевич». По мнению известного лермонтоведа Ираклия Андроникова, «Рассказы Афанасия Столыпина о действиях гвардейской артиллерии при Бородине» – вот один из источников, откуда Лермонтов почерпнул сведения о ходе исторического сражения и на основе которых создал свои стихотворения «Поле Бородина» и замечательное «Бородино»[56]. Афанасий Столыпин – тот самый «дядя» из знакомого каждому стихотворения «Бородино»:

Скажи-ка, дядя, ведь не даром

Москва, спаленная пожаром,

Французу отдана?

Ведь были ж схватки боевые,

Да, говорят, еще какие!

Недаром помнит вся Россия

Про день Бородина!

С таким вопросом, наверное, обращался юный Михаил Лермонтов к Афанасию Столыпину, награжденному золотым оружием за Бородинское сражение. Герой стихотворения «Бородино» такой же артиллерист, как Афанасий и Дмитрий Столыпины. Он поджидает, пока противник подойдет ближе, чтобы угостить его залпом картечи: «Забил заряд я в пушку туго. И думал: угощу я друга». Именно он восклицал, вспоминая своих боевых товарищей Костенецкого, Кутайсова, Норова, Ермолова: «Да, были люди в наше время».

Возможно, под влиянием рассказов «дядюшки Афанасия Алексеевича» о подвигах героев войны двенадцатого года Лермонтов покинул Московский университет и решил стать воином. Он переехал в Петербург и поступил в школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров. В этой же школе учились сыновья сенатора Аркадия Столыпина. Они приходились ему двоюродными дядями, но по возрасту были сверстниками, и все привыкли считать их братьями Лермонтова. Школу кавалерийских юнкеров называли «пестрым эскадроном», потому что каждый воспитанник носил форму того полка, в котором собирался служить. Михаил Лермонтов был выпущен в лейб-гвардии гусарский полк.

Елизавета Арсеньева щедро содержала любимого внука-гусара. Она была скуповата, официально показывала доход от имения Тарханы всего пятьсот рублей в год, что, конечно, делалось для снижения налога, потому что на расходы внуку она выделила десять тысяч рублей ежегодно. Молодой корнет ни в чем не нуждался, купил великолепных лошадей и наслаждался гвардейской жизнью, как его прадед лейб-компанец и любитель кулачных боев Алексей Столыпин. Кстати, Лермонтов тоже увлекался зрелищем кулачных боев, а позже написал «Песнь про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова»:

Изловчился он, изготовился,

Собрался со всею силою

И ударил своего ненавистника

Прямо в левый висок со всего плеча.

В советское время исследователи жизни и творчества Лермонтова утверждали, что в гусарском полку вокруг поэта сложился так называемый «кружок 16-ти», имевший чуть ли не революционную программу. Судя по всему, в кружке, состоявшем из золотой молодежи, не шли дальше аристократической фронды и демонстративного пренебрежения фрунтом и субординацией. Деятельным членом этого кружка и ближайшим другом Лермонтова, с которым они делили квартиру в Царском Селе, был Алексей Аркадьевич Столыпин (1816 – 1858) по прозвищу Монго. Существует несколько версий происхождения прозвища, прочно закрепившегося за Столыпиным и чуть ли не вытеснившего его настоящее имя. Одни говорили, что прозвище было дано по французскому сочинению «Путешествие Монгопарка», которое поэт увидел на столе у своего родственника. Другие уверяли, что Столыпина прозвали так по его собаке, которая имела привычку прибегать на плац, лаять на гусар и хватать за хвост лошадь полкового командира, что приводило к досрочному завершению учения.

Лермонтов посвятил другу шутливую поэму «Монго». Поэма была основана на реальном событии. Двое молодых повес Монго и Маешка (прозвище Михаила Лермонтова) отправились в гости к танцовщице, состоявшей на содержании у богатого откупщика. В разгар свидания явился ревнивый откупщик:

В истерике младая дева…

Как защититься ей от гнева,

Куда гостей своих девать?..

Под стол, в комод иль под кровать?

Монго и Маешка выпрыгнули в окно. Дмитрий Столыпин, младший брат Монго, поведал продолжение этой истории. На обратном пути в полк, квартировавшийся в Царском Селе, гусары наткнулись на великого князя Михаила Павловича, командующего гвардией. Встречи с ним все офицеры боялись как огня. Великий князь погнался за загулявшими корнетами. Его коляска была запряжена великолепной четверкой коней, но у Лермонтова и Столыпина скакуны оказались резвее, и они умчались от разъяренного великого князя.

Благодаря рисункам Лермонтова мы имеем представление о внешности Монго. Наиболее известны два акварельных портрета: Монго в наряде курда с обнаженным плечом и более строгий – в сюртуке и с шарфом. По свидетельству современников, Монго Столыпин «был совершеннейший красавец: красота его, мужественная и вместе с тем отличавшаяся какою-то нежностью, была бы названа у французов «proverbiale» («вошедшей в поговорку»). Он был одинаково хорош и в лихом гусарском ментике, и под барашковым кивером нижегородского драгуна, и, наконец, в одеянии современного льва, которым был вполне, но в самом лучшем значении этого слова»[57]. Высокий красавец Монго пользовался большим успехом у женщин, чем коренастый Маешка. Александр Столыпин, младший брат П.А. Столыпина, передавал семейную легенду: «При всей дружбе, соединявшей Монго с Маешкой, между ними бывали размолвки. Уже будучи офицерами, они сильно поссорились из-за того, что Лермонтов проболтался о связи своей с одной дамой. На замечание Столыпина, что порядочные люди так не поступают, Лермонтов возразил, что его товарищам это не в диковинку и потому легко молчать, а для него, при его некрасивой наружности, это «все равно, что получить Андреевскую ленту… не скрывать же»[58].

В высшем свете сплетничали, что Лермонтов «прицепился ко льву гостиных и на хвосте его проникает в высший круг». Модный беллетрист граф Владимир Соллогуб написал повесть «Большой свет», в которой вывел неловкого армейского офицера Леонина. Он ходит по пятам за светским львом Сафьевым, но сам слишком «ничтожен, чтобы обратить на себя внимание высшего света». В героях повести все сразу опознали Лермонтова и Столыпина. Впрочем, повесть «Большой свет» представляет собой пасквиль, написанный по признанию автора по заказу великой княгини Марии Николаевны, имевшей личную неприязнь к поэту. В свою очередь Монго пользовался стойкой неприязнью самого императора. Современники уверяли, что Николай I, бывший весьма выгодного мнения о своей наружности, негодовал, когда Монго называли самым красивым мужчиной в России.

Гвардейские офицеры были неистощимы на выдумки. Однажды, спеша из Царского Села в столицу, они назвали на заставе вымышленные фамилии, назвав себя французом маркизом де Глупине, испанцем доном Скотилло, румынским боярином Болванешти, греком Мавроглупато, английским лордом Дураксоном, немецким бароном Думшвейном, итальянцем сеньором Глупини, поляком паном Глупчинским, малороссом Дураленко и, наконец, русским дворянином Скот-Чурбановым, за которого расписался Лермонтов. Разумеется, было бы нелепо описывать жизнь Лермонтова как череду гусарских приключений. Скорее это было характерно для Монго Столыпина, человека способного, но очень ленивого. Лермонтов, ведя рассеянную жизнь светского человека, напряженно работал. Один за другим появлялись его стихи. Одно из его стихотворений привело к серьезным последствиям.

В январе 1837 г. на дуэли погиб Александр Пушкин. Поклонники его гения были потрясены безвременной смертью поэта. Страшно горевал и Лермонтов. Однако в высшем свете нашлись люди, оправдывавшие убийцу поэта. Одним из них был родственник Лермонтова камер-юнкер Николай Столыпин. Он служил в Министерстве иностранных дел, которое возглавлял австрийский выходец Нессельроде, и вполне разделял сочувственный взгляд на поступок иностранца Жоржа Дантеса. Свидетельство о стычке между Лермонтовым и его кузеном имеется в показаниях Святослава Раевского: «К Лермонтову при-ехал его брат камер-юнкер Столыпин. Он отзывался о Пушкине весьма невыгодно, говорил как вел он себя в виду большого света, что он себя неприлично вел среди людей большого света, что Дантес обязан был поступить так, как поступил, и т. п.»… Лермонтов вознегодовал, дело чуть не кончилось вызовом, и сразу же после отъезда родственника он принялся за стихи «Смерть поэта»:

Не вы ль сперва так злобно гнали

Его свободный, смелый дар

И для потехи раздували

Чуть затаившийся пожар?

Что ж? веселитесь… Он мучений

Последних вынести не мог:

Угас, как светоч, дивный гений,

Увял торжественный венок.

Обвинение, брошенное в лицо высшему свету, вызвало негодование властей. Шеф жандармов А.Х. Бенкендорф докладывал императору: «Вступление к этому сочинению дерзко, а конец – бесстыдное вольнодумство, более чем преступное». Николай I разделял это мнение: «Приятные стихи, нечего сказать… Пока что я велел старшему медику гвардейского корпуса посетить этого господина и удостовериться, не помешан ли он; а затем мы поступим с ним согласно закону»[59]. Угроза объявить поэта помешанным была вполне реальной, за три месяца до этого был признан сумасшедшим Петр Чаадаев. В итоге Михаила Лермонтова отправили служить на Кавказ. Добровольцем, или «охотником», как тогда говорили, вызвался ехать вместе с ним Монго Столыпин.

Первая поездка Лермонтова и Столыпина на театр военных действий, где было временное затишье, походила на увеселительную прогулку. Поездка дала новый импульс творчеству поэта. Но Столыпину эта поездка, видимо, показалась пресной и лишенной военной романтики. Он разочаровался в службе и в 1839 г. подал в отставку. Зиму 1840 г. друзья провели в Петербурге. В феврале Столыпин был секундантом на дуэли Лермонтова с сыном французского посланника Эрнестом де Барантом. Первая дуэль Лермонтова была отчасти похожа на последнюю дуэль Пушкина. Его противником был француз, сын дипломата, как и Дантес. Более того, по одной из версий, поводом для дуэли стал давний спор о гибели поэта, который Лермонтов вел с высшим светом. До французского посланника дошли сплетни, будто Лермонтов в «Смерти поэта» оскорбил всю французскую нацию. Лермонтов послал свои запрещенные стихи посланнику, и тот убедился, что сплетни были безосновательными. Однако сын французского посланника придерживался иного мнения. На балу между молодыми людьми произошло резкое объяснение, за которым последовал вызов со стороны француза. Монго Столыпин заверял, что принял все возможные меры для примирения противников, но Барант настаивал на поединке. Биограф Лермонтова сообщает: «Когда же Столыпин приехал к де Баранту поговорить об условиях, то молодой француз объявил, что будет драться на шпагах. Это удивило Столыпина. «Но Лермонтов, может быть, не дерется на шпагах», – заметил он. «Как же это, офицер не умеет владеть своим оружием?» – возразил де Барант. «Его оружие – сабля, как кавалерийского офицера, и если вы уже того хотите, то Лермонтову следует драться на саблях. У нас в России не привыкли, впрочем, употреблять это оружие на дуэлях, а дерутся на пистолетах, которые вернее и решительнее кончают дело»[60]. Условились драться на шпагах до первой крови, а потом на пистолетах.

Дуэль состоялась на Черной речке неподалеку от места дуэли Пушкина с Дантесом. Лермонтов был легко ранен в бок, после первой крови противники, как было условлено, взялись за пистолеты. По словам самого поэта, «…мы должны были стрелять вместе, но я немного опоздал. Он дал промах, а я выстрелил уже в сторону. После сего он подал мне руку, и мы разошлись…»

Хотя дуэль не привела к серьезным последствиям, Лермонтова посадили на гауптвахту и предали военному суду. Стоит сказать несколько слов о дуэльном кодексе в связи с тем, что многие представители рода Столыпиных дрались на дуэлях. В судьбе П.А. Столыпина дуэль тоже сыграла немалую роль. Дуэли являлись частью дворянской жизни. Благородный человек защищал свою честь и достоинство на поединке, а не в суде. Однако по закону дуэли были запрещены вплоть до конца XIX в. Дуэлянтам и их секундантам грозило лишение дворянства и ссылка в каторжные работы. На практике строгий закон почти никогда не применялся. Если все правила дуэльного кодекса были соблюдены, то даже при смертельном исходе участники дуэли наказывались несколькими месяцами ареста и церковным покаянием, а для офицеров иногда понижением в чине, переводом из гвардии в армию, отправкой на Кавказ и тому подобными исправительными мерами.

В случае с первой дуэлью Лермонтова высший свет единственный раз встал на сторону поэта. Великому князю Михаилу Павловичу понравилось, что молодой офицер отстаивал честь русского воинства. Министр иностранных дел Карл Нессельроде из личного недоброжелательства к французскому посланнику доложил царю, что зачинщиком поединка был атташе де Барант. В великосветских салонах восхищались благородством Столыпина, который добровольно явился к начальнику штаба Отдельного корпуса жандармов Леонтию Дубельту и объявил о своем участии в дуэли. Дубельт, состоявший, к слову сказать, в дальнем родстве со Столыпиными, отмахнулся от его заявления. Но Монго не успокоился и написал письмо главноуправляющему Третьим отделением и шефу жандармов Александру Бенкендорфу, подчеркивая несправедливость того, что «Лермонтов будет наказан, а я, разделивший его проступок, буду представлен угрызениям собственной совести». Все были уверены, что друзей лишь мягко пожурят. Однако Николай I решил иначе. На подробном докладе о дуэли он начертал высочайшую резолюцию: «Поручика Лермонтова перевести в Тенгинский пехотный полк тем же чином, поручика же Столыпина и графа Браницкого освободить от надлежащей ответственности, объявив первому, что в его звании и летах полезно служить, а не быть праздным».

На сей раз поездка на Кавказ ничем не напоминала увеселение. Имам Шамиль сплотил вокруг себя горцев и объявил газават, или священную войну, русским. Лермонтов по своей инициативе принял участие в двухнедельной экспедиции генерала Галафеева, отправившейся из крепости Грозная для усмирения восставших. Он участвовал в битве с горцами 11 июля 1841 г, описав его в стихотворении «Валерик».

Последняя поездка Лермонтова и Столыпина на Кавказ состоялась весной – летом 1841 г. Алексей Столыпин, вернувшийся по совету императора на военную службу, был в чине капитана. Он первым выехал из Петербурга, Лермонтов догнал его в Туле. С дороги поэт писал Е.А. Арсеньевой: «Милая бабушка. Я сейчас приехал только в Ставрополь и пишу к вам; ехал я с Алексеем Аркадьевичем и ужасно долго ехал: дорога была прескверная. Теперь не знаю сам еще, куда поеду; кажется, прежде отправлюсь в крепость Шуру, где полк, а оттуда постараюсь на воды». Биограф Лермонтова сообщает, что родные и друзья поручили Монго Столыпину оберегать поэта от опасных выходок. К несчастью, Столыпину не удалось выполнить это поручение, хотя, по воспоминаниям очевидцев, он настаивал на том, чтобы ехать из Ставрополя прямо в полк. Рассказывали, что друзья решили бросить монетку. Выпал жребий ехать в Пятигорск.

Минеральные воды были знакомы Лермонтову с детства. Столыпины владели имением сравнительно недалеко от целебных источников, и бабушка несколько раз привозила туда внука. Но вряд ли молодых офицеров привлекло лечение. На воды съезжалось множество светских дам и их кавалеров – «водяное общество», блестяще описанное Лермонтовым в «Герое нашего времени». Кроме того, Пятигорск имел славу кавказского Монако, и там шла крупная карточная игра. Офицерам для поездки на воды нужны были основания. Лермонтов со Столыпиным запаслись свидетельствами за подписью военного лекаря Иоганна Барклая-де-Толли, дальнего родственника фельдмаршала. Согласно заключению лекаря, Лермонтов якобы был «одержим золотухою и цинготным худосочием, сопровождаемым припухлостью и болью десен». Чем страдал Монго Столыпин, осталось неизвестным, но начальник штаба командующего Кавказской линией и Черноморией, на чье имя были поданы рапорты о необходимости все лето принимать серные ванны, весьма скептически отнесся к медицинскому свидетельству и того и другого офицеров. Он писал коменданту Пятигорска: «Не видя из представленных вами при рапортах… и свидетельств за № 360 и 361, чтобы Нижегородского драгунского полка капитану Столыпину и Тенгинского пехотного поручику Лермонтову, прибывшим в Пятигорск, необходимо нужно было пользоваться кавказскими минеральными водами, и напротив, усматривая, что болезнь их может быть излечена и другими средствами, я покорно прошу ваше высокоблагородие немедленно, с получением сего, отправить обоих их по назначению».

Несмотря на недвусмысленную угрозу, что их болезни будут «излечены другими средствами», друзья добились от коменданта Пятигорска разрешения остаться для приема серных ванн. Комендант Траскин знал репутацию сорвиголов, явившихся на воды, и умолял их не шалить и не бедокурить во время лечения: «Больным не до шалостей, г. полковник», – отвечал с поклоном Столыпин. «Бедокурить не будем, а повеселиться немножко позвольте, г. полковник, – поклонился в свою очередь почтительно Лермонтов. – Иначе ведь мы можем умереть от скуки, и вам же придется хоронить нас». Лермонтов словно накликал беду. В романе «Герой нашего времени» описана смертельная дуэль между Печориным и Грушницким. Говорили, что в образе фата и позера Грушницкого узнал себя отставной майор Николай Мартынов. Он был сыном винного откупщика, того самого, который завел висячие сады над Волгой. Мартынов учился в той же юнкерской школе, что и Лермонтов со Столыпиным. Во время учебы в «пестром эскадроне» они фехтовали друг с другом на эспадронах, во время службы в гвардии устраивали поэтические поединки, Лермонтов написал несколько колких эпиграмм на Мартынова, тот отвечал не менее острыми. Каким образом дошло дело до поединка на пистолетах, никто точно не знает. По свидетельству дам «водяного общества», размолвка возникла из-за пустяка, но Мартынов посчитал себя оскорбленным и вызвал Лермонтова на дуэль.

Подлинные обстоятельства дуэли, состоявшейся 15 июля 1841 г. у подножия горы Машук, до сих пор покрыты мраком, более непроницаемым, чем стена ливня, который обрушился на место поединка сразу после смертельного выстрела, сразившего поэта. Сложно выяснить роль Монго Столыпина в последней дуэли его друга и родственника. Допрошенные в качестве свидетелей корнет Михаил Глебов, титулярный советник князь Александр Васильчиков и отставной майор Николай Мартынов ввели в заблуждение следователей. Известно, что, находясь под арестом, они обменивались записками, договариваясь, что и как говорить. Впрочем, им не лучшим образом удалось согласовать позиции, отчего следственное и военно-судное дело содержит множество противоречий.

Глебов и Васильчиков объявили следователям, что секундантом Мартынова являлся Глебов, а Лермонтова – Васильчиков. То же самое подтвердил Мартынов. На самом деле секундантом Лермонтова был Столыпин, о чем на следствии не было сказано ни слова. Равным образом не было упомянуто о присутствии на месте поединка князя Сергея Трубецкого и предположительно еще нескольких лиц. Их сокрытие от следствия объяснялось опальным положением данных лиц. В случае со Столыпиным и Трубецким вполне можно было опасаться показательного применения закона по всей его строгости. Опальным офицерам грозила если не каторга, то лишение всех прав состояния и отдача в солдаты.

Глебов и Васильчиков, осведомленные о неприязни Николая I к Столыпину, взяли всю вину на себя. Вероятно, Столыпин принял эту услугу, понимая, что его товарищи немногим рискуют. Корнет Глебов мог рассчитывать на снисхождение как образцовый офицер, побывавший в плену у горцев, получивший тяжелое ранение, а главное, находившийся на водах для излечения совершенно официально, в отличие от Столыпина с его сомнительным свидетельством. Князь Васильчиков вообще многое мог себе позволить, будучи сыном сановника, занимавшего в те годы сразу два высших в Российской империи поста – председателя Государственного совета и председателя Комитета министров.

Между прочим, участие Монго Столыпина в качестве секунданта Лермонтова не было секретом для света. Об этом знало пятигорское «водяное общество», для которого гибель поручика Лермонтова стала главной темой светских разговоров. Слухи распространялись так быстро, что о негласном участии Столыпина в дуэли толковали за сотни верст от Пятигорска. Трудно представить, что следователи, среди которых были гражданские и полицейские чиновники, армейские офицеры и офицеры Отдельного корпуса жандармов, не были осведомлены об этих слухах. Тем не менее в следственном деле, сохранившемся в архиве Третьего отделения, имя Столыпина ни разу не упомянуто[61]. Все это являлось неизбежным результатом николаевских порядков, при которых главным достоинством чиновника считалось умение доложить вышестоящему начальнику именно то, что тот хотел услышать. Истина никого не интересовала, инициатива строго наказывалась. Показания великосветских свидетелей вполне устраивали все инстанции, а разоблачать лжесвидетельство сына первого сановника империи было бы крайне опрометчивым поступком. Наказание для участников поединка оказалось беспрецедентно мягким. Мартынов получил три месяца ареста, Глебова и Васильчикова освободили от ответственности: первого, учитывая его ранение, второго – «во внимании к заслугам отца».

Глебов, Столыпин, Трубецкой сошли в могилы, ничего не рассказав о дуэли. Почти ничего не открыл Мартынов, навечно заклейменный как убийца великого поэта. Лишь князь Васильчиков решился, по его словам, «прервать 30-летнее молчание, чтобы восстановить факты». Однако его признания, сделанные в разное время разным лицам, еще больше запутали картину. В своей статье, опубликованной в журнале «Русский архив»[62], князь, промолчавший тридцать лет, открыл не более того, о чем «водяному обществу» было известно через три часа после дуэли. Он упомянул, что Лермонтов лежал на земле, а «около него Столыпин, Глебов и Трубецкой». В личной беседе с редактором журнала «Русская старина» историком М.И. Семевским он уточнил: «Секундантов никто не имел. Глебов один был у обоих и нас троих (Столыпин, Трубецкой, кн. Сергей Васильевич, отец Морни)». При этом из описания Васильчикова явствует, что Столыпин и Трубецкой действовали именно как секунданты: «Столыпин скомандовал 3 раза, Мартынов побежал к барьеру, долго целил, и потому Трубецкой закричал: «Стреляйте! Стреляйте!» Возможно, князь имел в виду, что официальных секундантов не было, а их роль взяли на себя друзья поэта. Надо учитывать, что эти признания Васильчикова были записаны в конспективной форме, что затрудняет их понимание[63].

Но самые сенсационные признания Васильчиков сделал профессору Дерптского университета П.А. Висковатому, историку русской литературы и одному из первых исследователей творчества и биографии Лермонтова. Воспользуемся пересказом этих сведений, поскольку в них наиболее подробно освещается роль Столыпина. По словам князя, «Мартынов стоял мрачный со злым выражением лица. Столыпин обратил на это внимание Лермонтова, который только пожал плечами. На губах его показалась презрительная усмешка. Кто-то из секундантов воткнул в землю шашку, сказав: «Вот барьер». Глебов бросил фуражку в десяти шагах от шашки, но длинноногий Столыпин, делая большие шаги, увеличил пространство». Князю запомнилось, как Столыпин ногой отбросил шапку, которая откатилась еще на некоторое расстояние: «От крайних пунктов барьера Столыпин отмерил еще по 10 шагов, и противников развели по краям». Последовала команда «Сходитесь!». Противники подошли к барьеру. Лермонтов стал боком, как его учил Столыпин, чтобы уменьшить зону поражения. Рука с пистолетом была вытянута вверх, поэт демонстрировал, что не собирается стрелять. Его противник тщательно прицеливался. «В это время Столыпин крикнул: «Стреляйте! Или я разведу вас!..» Выстрел раздался, и Лермонтов упал как подкошенный, не успев даже схватиться за больное место, как это обыкновенно делают ушибленные или раненые»[64].

Князь Васильчиков столько раз менял свои показания, что его слова вызывают сомнение у многих исследователей. Есть версия, что Столыпин и Трубецкой опоздали на дуэль, которая началась раньше из-за надвигавшейся грозы. Если же рассказ Васильчикова в общих чертах соответствует действительности, то Столыпин предпринял все, чтобы снизить риск смертельного исхода. Он максимально увеличил дистанцию, используя свой широкий шаг, и, скомандовав стрелять, не дал Мартынову слишком долго целиться у барьера. В то же время поединок был проведен не по «строгим правилам искусства». Например, дуэлянтов поставили на склон горы, одного выше, другого – ниже, то есть они находились в неравных условиях. Обращает на себя внимание отсутствие на месте поединка врача, который мог бы оказать первую помощь раненому. Васильчиков вспоминал: «…доктора, к которым мы обращались, все наотрез отказались. Я поскакал верхом в Пятигорск, заезжал к двум господам медикам, но получил такой же ответ, что на место поединка по случаю плохой погоды (шел проливной дождь) они ехать не могут»[65]. Часть вины, безусловно, лежит на Монго Столыпине. Впоследствии хорошо знавшие его люди изумлялись, как Монго с его дуэльным опытом допустил такие непростительные ошибки.

Золотая молодежь, съехавшаяся на минеральные воды, воспринимала дуэль в качестве веселого развлечения. Только в последнюю минуту Монго Столыпин по лицу Мартынова понял, что дело принимает нешуточный оборот, и попытался предупредить Лермонтова. По одному свидетельству, Лермонтов ответил с презрением: «Стану я стрелять в такого дурака». Прогремевший выстрел превратил потеху в трагедию. Князь Васильчиков говорил об этом в письме, отправленном Ю.М. Арсеньеву через три недели после дуэли[66]. Он еще состоял под следствием: «Меня выпускают в ванны и на воды с часовым» – и общался с Монго: «Мы с Столыпиным часто задумываемся, глядя на те места, где прошлого лета… Но что старое вспоминать». Васильчиков писал о гибели поэта: «Признаться, смерть его меня сильно поразила, и долго мне как будто не верилось, что он действительно убит и мертв. Не в первый раз я участвовал в поединке, но никогда не был так беззаботен о последствиях и твердо убежден, что дело обойдется, по крайней мере, без кровопролития». В заключение он вопрошал: «Отчего люди, которые бы могли жить с пользой, а может быть, и с славой, Пушкин, Лермонтов, умирают рано, между тем как на свете столько беспутных и негодных людей доживают до благополучной старости». Князь пережил поэта на сорок лет.

Монго Столыпин отдал дань своему безвременно погибшему другу, переведя на французский язык роман «Герой нашего времени». Насколько нам известно, это был единственный опыт Монго в изящной словесности. О литературных достоинствах перевода судить трудно, но Столыпин лучше всех был осведомлен о событиях и лицах, описанных в романе. Он с детства слышал от родных те же самые рассказы, которые творчески переработал Лермонтов, посещал вместе с ним места, где разворачивалось действие романа, лично знал прототипов главных героев, и в первую очередь Печорина, чей образ имел сходство с его другом. Поразительно, что Монго отдал свой французский перевод для публикации в журнале, который издавался последователями Шарля Фурье. Вряд ли он был горячим сторонником утопического социализма, но публикация в фурьеристском журнале выглядела невероятной дерзостью. В николаевской России имя Фурье было под строжайшим запретом. Достаточно сказать, что кружок петрашевцев, к которому принадлежал Федор Достоевский, был разгромлен за обсуждение идей французского социалиста-утописта. Впоследствии Достоевский с сарказмом писал: «Утверждали еще, что в Петербурге было отыскано в то же самое время какое-то громадное, противоестественное и противогосударственное общество, человек в тринадцать, и чуть не потрясшее здание. Говорили, что будто бы они собирались переводить самого Фурье». Даже мысли о переводе было достаточно, чтобы приговорить Достоевского и его товарищей к расстрелу, вывести их на Семеновский плац, надеть на них саваны и только потом объявить о монаршей милости – замене смертной казни на бессрочную каторгу. Возможно, по причине неблагонадежности у Монго Столыпина были сложности с заграничными поездками. Передавали за достоверное, будто на докладе, испрашивавшем для него позволение выехать за границу, Николай I гневно начертал: «Никогда никуда».

Во время Крымской войны Монго Столыпин вернулся на службу, был офицером Белорусского полка, получил чин майора. По семейной легенде, узнав, что он представлен за боевое отличие к ордену Святого Георгия, «он подал прошение о замене Георгиевского креста Станиславом на шею, так как намерен после войны выйти в отставку, а при фраке и белом галстуке Станиславский крест красивее!». Чтобы понять суть шутки, напомним, что орден Святого Георгия считался почетнейшей боевой наградой, которую даже царь мог заслужить только на поле боя. Известно, что император Александр II специально выезжал под пули, чтобы получить скромный белый крестик, стоивший целого созвездия других орденов. Напротив, орден Станислава в дворянской среде считался незначительным, потому что его получал любой чиновник за выслугу лет. Отказываясь от высочайшей награды, Монго бросал вызов императору Николаю I. Передавая эту легенду, Александр Столыпин, младший брат П.А. Столыпина, заключал: «Дерзость эта не имела последствий за смертью обоих действующих лиц этого странного и неравного состязания»[67]. После войны Монго выехал за границу и скончался во Флоренции в 1858 г. Любимец женщин не был женат и не оставил потомства.

В героической обороне Севастополя принимали участие трое Столыпиных. Младший брат Монго – Дмитрий Аркадьевич Столыпин (1818 – 1893) также являлся воспитанником «пестрого эскадрона», только учился в школе юнкеров позже Михаила Лермонтова и Алексея Столыпина. Юнкером он приезжал на квартиру брата, которую тот делил с Лермонтовым, и был свидетелем гусарских шалостей Монго и Маешки. Он хранил память о поэте, с которым часто беседовал. Первый биограф поэта Висковатый видел над кроватью Дмитрия Столыпина дуэльные пистолеты, принадлежавшие его старшему брату. Из одного пистолета и был убит Лермонтов. После смерти поэта Дмитрию Столыпину передали рукопись «Демона». Он засвидетельствовал, что Лермонтов не собирался переделывать Демона в кающегося грешника, а последующие изменения в тексте были вызваны требованиями представить список «Демона» для чтения во дворце.

Дмитрий Столыпин, как все сыновья и внуки елизаветинского гренадера Алексея Столыпина, отличался могучим сложением. Граф Сергей Шереметев, состоявший в родстве со Столыпиными, вспоминал: «Росту он был исполинского. Приезд его и посещения затруднялись иногда тем, что для него невозможно было приискать достаточного размера кровати. Но к этому он привык и искусно подставлял стулья, так что мог улечься без помехи»[68]. В 1839 г. он вступил в Конный полк, но через три года подал в отставку. Он имел своеобразный взгляд на военную службу и был убежден, что служить надо только в военное время, когда отечество подвергается опасности. Именно по этой причине в годы Крымской войны он на время оставил занятия сельским хозяйством и вновь стал офицером, вступив в Александровский гусарский полк.

Дмитрий Столыпин оставил воспоминания о кровопролитном сражении у Черной речки 4 августа 1855 г.[69] Он состоял ординарцем при генерале Веймарне, начальнике штаба группы войск, находившихся под командой генерала Реада. В своих воспоминаниях Столыпин коснулся спора о причинах неудачи русской армии. Командующий армией князь Михаил Горчаков отдал Реаду приказ «Пора начинать!». Потом утверждали, что Горчаков якобы имел в виду начать артиллерийский обстрел Федюхиных высот, но генерал Реад неправильно понял командующего и перешел в наступление на высоты. Столыпин слышал обратное: «Реад спросил: «Что значит начинать? Огонь мы открыли и прекратили потом; значить ли это атаковать?» Реад был человек новый в Крымской армии, храбрости несомненной; он мог опасаться, что чрез замедление пропустит удобный момент атаки. «Я понимаю, – сказал Реад, – что это значит атаковать: скажите князю, что я атакую и прошу прислать подкрепления».

Свидетельство Столыпина ценно тем, что он заступился за военачальников, которые уже ничего не могли сказать в свое оправдание. Оба генерала погибли в безумной лобовой атаке на отвесные Федюхины высоты. Столыпин вспоминал: «Неприятель уже приготовился нас принять и открыл страшный картечный и ружейный огонь. Огонь был так силен, что над нами стоял как бы сплошной слой картечи и пуль». Граф Сергей Шереметев: «На Черной речке он совершил подвиг: под градом пуль вынес на плечах своих ввиду неприятельской линии тело убитого Веймарна. Французы, пораженные смелостью, при виде этого исполина, мерным шагом отступавшего с телом убитого генерала, прекратили пальбу, выражая одобрение. Это подвиг гомерический, напоминающий сказание об Аяксе». Сам Столыпин писал об этом эпизоде без пафоса, не свойственного его выдержанной натуре. Он вспоминал, что окликнул солдат и с их помощью вынес тело убитого. В генерала Реада попала бомба, разорвав его тело в мелкие клочья, так что выносить с поля боя было некого. «Мне счастливо обошелся этот день, – вспоминал Столыпин. – Не считая атаки, я три раза проезжал вдоль всей линии огня. Кроме контузии, на мне была шинель пробита пулей, и лошадь, хотя легко, два раза оцарапана». Историк Евгений Тарле, автор двухтомной «Крымской войны», цитировал его воспоминания: «Скупой на слова и нисколько не склонный к лирике Д.А. Столыпин никогда не забывал впечатлений Черной речки: «Дрались войска хорошо и выносили геройски все муки и тяжести войны; выносили они, может быть, более, чем то казалось возможным ожидать от человеческой силы»[70].

По словам Столыпина, «Крымская война отозвалась на всем нашем общественном строе, и вскоре по окончании оной последовал целый ряд благотворных реформ». Реформы были проведены новым императором Александром II, на которого смотрели с надеждой. Прежде всего императору предстояло покончить с укоренившейся практикой приукрашивания действительности. «Взгляните на годовые отчеты, – писал в 1855 г. курляндский губернатор Петр Валуев, – сделано все возможное, везде приобретены успехи… Взгляните на дело, всмотритесь в него, отделите сущность от бумажной оболочки… и редко где окажется прочная плодотворная польза. Сверху блеск, внизу гниль». Младший брат царя великий князь Константин Николаевич, возглавивший морское ведомство, первым выразил желание узнать истинное положение дел. Он потребовал «не лгать» в отчетах, и это элементарное требование поразило чиновников до глубины души.

После завершения войны Дмитрий Столыпин оказался причастным к ликвидации едва ли не самого одиозного наследия двух прежних царствований – военных поселений. Летом 1856 г., будучи адъютантом военного министра, Столыпин получил предписание объехать военные поселения и представить отчет о быте поселенцев. Поручение было срочным, министр потребовал исполнить его до коронации нового императора. Хотя Столыпину было приказано осмотреть округа пахотных крестьян на Кавказе, он по собственной инициативе заехал в Чугуев, центр военных поселений Новгородской губернии. Когда-то из города были выселены все жители, а их дома конфискованы для военного ведомства. Граф Алексей Аракчеев, занимавшийся организацией поселений, поклялся, что они будут введены, даже если придется уставить виселицами дорогу от Чугуева до Петербурга. С внешней стороны поселенные роты выгодно отличались от помещичьих деревень регулярной застройкой и чистотой. Прямые улицы были застроены типовыми домами, на первом этаже жили унтер-офицеры, на втором – нижние чины. К центру вел бульвар, на площади располагались мастерские, цейхгаузы, запасные магазины, ротные лавки. В свое время это внешнее благополучие подкупило даже Михаила Сперанского, выразившего свое восхищение графу Аракчееву и его неутомимым помощникам. Дмитрий Столыпин увидел в Чугуеве совсем другую картину: «Вывески магазинов и лавок украшали дома, в которых, впрочем, никаких магазинов не было, это делалось для виду – для порядку, как там выражались»[71].

Военные поселяне были полностью во власти начальства. В своих типовых домах они жили как в казарме: пробуждались по сигналу трубы и по команде приступали к колке дров, топке печей, уборке домов и дворов. Неутомимый Аракчеев писал подробные инструкции: как сеять, когда жать, чем молотить. Бабам было предписано рожать зимой, дабы не мешать летним полевым работам, и желательно мальчиков, нежели девочек. Недаром поэт Максимилиан Волошин восклицал: «Земли российской первый коммунист – Граф Алексей Андреич Аракчеев». Графа давно не было на свете, но заведенные им порядки сохранились в полной неприкосновенности. Разве только военные поселенцы при Николае I были переименованы в пахотных солдат, но все по-прежнему называли их поселенцами.

Столыпин вспоминал, что в Чугуеве ждали упразднения ненавистных порядков: «Между поселенцами была уверенность, что в день коронации будет объявлена для них перемена». Таких же перемен ждали крепостные крестьяне. Столыпин видел толпы крепостных, бегущих в Крым под влиянием слухов, что там они получат землю и волю. Русские военные поселения на Кавказе, которые посетил Столыпин, должны были сдерживать натиск непокорных горских полков. Там селили семейных солдат, наделяя их семьей. Однако на деле из этих поселений не получилось ни военных опорных пунктов, ни цветущих сельскохозяйственных колоний. Несмотря на теплый климат и плодородные земли, Столыпин нашел положение кавказских поселенцев отчаянным. В своей докладной записке «О военных поселениях Новороссийского края» он констатировал: «Быт военных поселян беден. Большая часть не имеет рабочего скота…

Со времени поселения округов поселяне постепенно беднели. В коммерческом отношении округа не выгодны. Доходы незначительны, поселяне в разоренном положении. В нравственном отношении люди весьма упали духом. Есть общее мнение между местным начальством, что поселения не достигают своей цели»[72].

В день своей коронации император даровал ряд милостей: на три года были приостановлены рекрутские наборы, прощены все казенные недоимки, начеты. Освобождались политические заключенные: бывшие декабристы, петрашевцы, участники Польского восстания. В числе этих мер был подписан указ об упразднении округов пахотных солдат. Докладная записка Дмитрия Столыпина сыграла важную роль в решении императора поставить точку в эксперименте, который длился почти полвека. Но самое главное, с высоты престола была возвещена непреклонная воля правительства отменить крепостное право. Началась подготовка к самой главной реформе, благодаря которой Александр II остался в истории как Царь-Освободитель.

Однако сам Д.А. Столыпин не принял деятельного участия в подготовке освобождения крестьян. В 1858 г. он ушел с военной службы и покинул пределы России. За границей на его руках скончался Алексей (Монго) Столыпин. Родные братья в чем-то похожи, например оба не завели семьи, и в то же время очень различались. Бывший офицер лейб-гвардии гусарского полка Алексей Столыпин потратил жизнь на светские развлечения. Бывший конногвардеец Дмитрий Столыпин стал ученым. Живя в Париже и Женеве, он пополнял пробелы в своем образовании. За границей Столыпин познакомился со взглядами Огюста Конта и стал горячим приверженцем его научных методов. По возвращении на родину он опубликовал ряд работ, в которых пропагандировал учение Конта: «Основное воззрение и научный метод Огюста Конта», «Несколько слов о классификации наук О. Конта» и т.п.

Дмитрию Столыпину мы обязаны публикацией переписки его отца с Михаилом Сперанским. Он также опубликовал материалы, посвященные своему деду Николаю Мордвинову, и написал книгу об этом видном государственном деятеле. Но главным делом его жизни стали исследования в сфере поземельной собственности. Он опубликовал два десятка научных работ[73], которые свидетельствуют о том, что он являлся самобытным социологом. Многолетние наблюдения с помощью анкет и опросов позволили ему прийти к выводам, которые во многом предвосхитили аграрную реформу, связанную с именем его двоюродного племянника. Влияние этого ученого и публициста на формирование взглядов П.А. Столыпина осталось недостаточно изученным. Об этом целесообразно рассказать в главе, посвященной столыпинской аграрной реформе.

Аркадий Дмитриевич Столыпин (1821 – 1899) – отец П.А. Столыпина. Когда при таинственных обстоятельствах скончался генерал Дмитрий Алексеевич Столыпин, мальчику было ровно четыре года. Об отце у него могли сохраниться лишь смутные воспоминания. Детство он провел в подмосковном имении Столыпиных, потом воспитывался в частном пансионе в Петербурге, где встречался с Михаилом Лермонтовым. Он приходился поэту двоюродным дядей, хотя был на восемь или девять лет младше его по возрасту. В юности это составляет огромную разницу, поэтому их знакомство было просто родственным и не очень близким. Подобно знаменитому племяннику, Аркадий Столыпин сочинял стихи. В те годы это являлось обычным делом для молодого человека, и вряд ли юношеская проба пера представляла что-либо ценное. По семейному преданию, от стихосложения Аркадия Столыпина отговорил Лермонтов. Между прочим, Аркадий Столыпин потом рассказывал сыновьям: «В университетском панcионе Мюральда и дома говорили, что Лермонтов пишет стихи лучше меня, но зато я лучше рисую».

О военной карьере А.Д. Столыпина можно судить по его полному послужному списку, сохранившемуся в пензенском архиве и опубликованному научными сотрудниками Лермонтовского музея-усадьбы «Тарханы»[74]. В шестнадцатилетнем возрасте он поступил фейерверком 4-го класса в конную артиллерию, в которой в столь же юном возрасте начинал службу его отец. Товарищи по службе приняли его очень тепло, быть может, даже слишком злоупотребляя щедростью юноши из богатой барской семьи. Одна из его тетушек сетовала, что племянник «слишком добр и всех рад кормить без разбору, и все у него юнкера в комнате закуриваются и все на его счет». Согласно формулярному списку, Аркадий Столыпин служ.ил «отлично-ревностно», но за десять лет дослужился только до подпоручика.

Первым браком Аркадий Столыпин был женат на Екатерине Устиновой. О его супруге мало известно. Можно отметить только, что между родом Устиновых и Столыпиными несколько раз заключались браки. Супруга родила ему сына Дмитрия и скончалась при родах или после родов. Вероятно, с этим печальным уходом было связано прошение Аркадия Столыпина об увольнении с военной службы в апреле 1848 г. Основанием была названа болезнь, но это скорее всего формальная причина, так как в июне 1849 г. он по его просьбе вновь был определен на службу в конную артиллерию.

За время недолгой отставки Столыпина по Европе прокатилась волна революций. В лоскутной Австрийской империи вспыхнуло Венгерское восстание. Поскольку в Николаевскую эпоху Россия играла роль «жандарма Европы», император взялся спасти династию Габсбургов. Аркадий Столыпин никоим образом не сочувствовал революциям, потрясшим европейские монархии. Он был в армии, которая под командованием фельдмаршала Ивана Паскевича перешла через Карпатские горы. Сохранился рассказ о том, что во время похода он навлек на себя гнев фельдмаршала своим щегольским моноклем. В послужном списке Столыпина сказано: «В войну с венгерскими мятежниками… находился за офицера Генерального штаба при начальнике летучего отряда артиллерии полковника Хрулева».

Степан Хрулев командовал летучим отрядом, действовавшим в тылу инсургентов. Отряд подвергался постоянной опасности, из которой выручала только хладнокровие и находчивость командира. Однажды отряд наткнулся на венгерский корпус Шандора Надя. Положение казалось безнадежным, но Хрулев пошел ва-банк, потребовав от повстанцев немедленной капитуляции. Повстанцы решили, что окружены, запросили через парламентариев двухдневное перемирие, а за это время подошли основные силы Паскевича, и отряд был спасен. В послужном списке Столыпина отмечено, что он «был в перестрелках с венгерцами». Он зарекомендовал себя образцовым офицером и был награжден серебряной медалью «За усмирение Венгрии и Трансильвании» и получил повышение в чине.

Император Николай I надеялся, что Австрийская империя, которую он спас от развала, окажет помощь в войне с Турцией, начавшейся в 1853 г. и получившей название Крымской войны. Император просчитался, и в этом военном конфликте Россия оказалась в одиночестве против англо-франко-турецко-сардинской коалиции при враждебном нейтралитете Австрии и Пруссии. Аркадий Столыпин участвовал в Крымской войне с первых ее дней, сначала на Дунайском театре военных действий, а после высадки союзников в Крыму был переведен в Севастополь. Оборона Севастополя является одной из самых героических страниц истории русской армии и флота. Вместе с тем Севастопольская оборона, продемонстрировав мужество защитников города, показала техническую отсталость русских вооруженных сил. Аркадий Столыпин, командовавший артиллерийской батареей, имел в своем распоряжении практически такие же пушки, которые отбивал у французов его отец Дмитрий Столыпин во время Аустерлицкого сражения. Их заряжали с дула, тогда как противник располагал современными нарезными орудиями, заряжавшимися с казенной части. И конечно, всех защитников Севастополя приводили в ярость разговоры о повальном воровстве в тылу, об интендантах с набитыми ассигнациями карманами, о бессовестных военных поставщиках, наживавших миллионы на страданиях солдат и матросов.

В Крымской войне была еще одна особенность, с которой раньше не сталкивались. Одновременно с военными действиями велась не менее напряженная борьба на страницах газет. Телеграф разносил весть о ходе сражений, едва противники начинали огонь. Уже появилась фотография, позволявшая запечатлеть боевые действия. В Европе хорошо понимали силу печатного слова. В иностранных газетах и журналах велась целенаправленная политика по дискредитации противника и его вооруженных сил. Федор Тютчев с горечью писал: «Давно уже можно было предугадывать, что эта бешеная ненависть, которая с каждым годом все сильнее и сильнее разжигалась на Западе против России, сорвется когда-нибудь с цепи. Этот миг и настал». В этом хоре слились разные голоса от приверженцев императора Наполеона III до вождей союза коммунистов Карла Маркса и Фридриха Энгельса, опубликовавших серию статей с обличением захватнических планов России. Когда началась осада Севастополя, англичане высадили целый десант военных корреспондентов и фотографов.

Российская официозная печать проявила полную беспомощность в войне идей. Сухие отчеты в «Русском инвалиде», донесения, в которых вопреки здравому смыслу приукрашивалась действительность, ура-патриотические статейки о неминуемом одолении супостата никоим образом не удовлетворяли общество. Между тем русской армии было кого противопоставить английским и французским военным корреспондентам. Достаточно сказать, что среди защитников Севастополя находился Лев Толстой, артиллерийский офицер, чья мировая слава была еще впереди. Он знал всех трех Столыпиных, сражавшихся в Севастополе, и тепло отзывался о них. Особенно близкие дружеские связи он поддерживал с Аркадием Столыпиным, таким же артиллеристом, как он сам. Лев Толстой писал брату Сергею: «В нашем артиллерийском штабе, состоящем, как я, кажется, писал вам, из людей очень хороших и порядочных, родилась мысль издавать военный журнал с целью поддерживать хороший дух в войске»[75]. Журнал предназначался для солдат и изначально планировался как дешевый, следовательно, бездоходный: «Деньги для издания авансируем я и Столыпин». Для богатого Столыпина не составило затруднения оплатить свою долю расходов, а вот граф Толстой уговаривал брата продать барский дом в Ясной Поляне для возмещения расходов на издание военного журнала. Лев Толстой был готов пойти на такую жертву, чтобы донести правдивое слово в противовес казенной лжи: «В журнале будут помещаться описания сражений, не такие сухие и лживые, как в других журналах».

Его надеждам не суждено было сбыться. Николай I не терпел гласности. И хотя Толстой и Столыпин заручились поддержкой высокопоставленных лиц, включая московского митрополита Филарета, в разрешении издавать солдатский «Военный листок» было отказано. Император не видел необходимости менять прежний порядок, когда все статьи, касающиеся военных действий, «первоначально печатаются в газете «Русский инвалид» и из оной уже заимствуются в другие периодические издания». Отказ был одним из последних решений, принятых Николаем I. Его царствование подходило к концу. Всем запомнилось мрачное и подавленное настроение императора в последние месяцы жизни. На его глазах рушилась система, которую он с такими усилиями выстраивал тридцать лет. Оказалась несостоятельной внешняя политика, основанная на принципах Священного союза. Вскрылся обман, с помощью которого долгие годы скрывались истинное положение дел в государстве и реальное состояние армии и флота. О лживости официальных отчетов заговорили даже высокопоставленные чиновники. «Взгляните на годовые отчеты, – писал курляндский губернатор Петр Валуев, – везде сделано все возможное, везде приобретены успехи… Взгляните на дело, всмотритесь в него, отделите сущность от бумажной оболочки… и редко где окажется прочная плодотворная польза. Сверху блеск, внизу гниль». Когда император скончался, пошли слухи, что он якобы принял яд, не выдержав позора и унижения, которые принесла Крымская война.

Кончина императора внушила надежду на смягчение цензурных запретов. Лев Толстой договорился с издателем журнала «Современник» Николаем Некрасовым о публикации статьей с театра военных действий. Июльский номер журнала за 1855 г. открывался рассказом «Ночная вылазка в Севастополе», имевшим подзаголовок «Рассказ участвовавшего в ней»[76]. Рассказ был подписан «Ст» – начальные буквы фамилии Столыпин. Редакция журнала поместила примечание: «Сообщением этой статьи мы обязаны г. Л.Н.Т»., то есть Льву Николаевичу Толстому.

В опубликованном при содействии Льва Толстого рассказе был описан боевой эпизод в ночь с 10 на 11 марта 1855 г., в котором участвовали Столыпин и Толстой. «Имел слабость позволить Столыпину увлечь меня на вылазку, хотя теперь не только рад этому, но жалею, что не пошел со штурмовавшей колонной», – писал Лев Толстой. Ночная вылазка была произведена из Камчатского люнета, который солдаты Камчатского полка под сильным огнем прорыли от Малахова кургана по направлению к траншеям, занятым темнокожими зуавами – французскими колониальными войсками. Аркадий Столыпин писал о ночных вылазках: «Вдруг далеко раздастся громкое, дружное ура! Лопаты и кирки брошены, зуавы хватаются за ружья, а мы уже в траншее. Что происходит там, в этой траншее, ни один из участников ночной этой драмы не может рассказать; там душно и тесно, там стоны и проклятия, с которыми часто сливается тихая молитва умирающего…» Во время ночной вылазки были захвачены три траншеи противника и срыты земляные укрепления, старательно возводившиеся зуавами. Под утро труба дала сигнал к отступлению, чтобы войска, ворвавшиеся в траншеи противника, не стали мишенью при дневном свете. «Генерал поминутно посылал ординарцев своих с приказанием отступать, но некоторые команды, в которых перебиты были офицеры, не верили ординарцам и отвечали: «Не таковский генерал, чтобы приказал отступить!»

В рассказе Столыпина нет вымышленных героев. Генерал, который, по убеждению солдат и матросов, не мог дать команду отступать, – это Степан Хрулев, некогда командир партизанского отряда, а теперь один из руководителей обороны Севастополя. Кстати, Столыпин показал ему рукопись, и генерал Хрулев сделал на полях несколько замечаний и дополнений. В рассказе описан таинственный монах, внезапно возникший из темноты. Он тоже имеет своего прототипа – это протоирей Иоанникий (Савинов), чье сложное имя матросы любовно сократили до Аники. Он стал третьим в истории русской армии и флота священнослужителем, награжденным Георгиевским крестом. В рассказе Хрулев и Столыпин спрашивают монаха: «Что это у вас за трофеи?» – «Два штуцера, вырвал я из рук зуавов, спас их, может, быть от греха; а вот это ружье принадлежало злому человеку, он хотел меня убить, видите, и рясу всю прорвал». – «Да как же вы уцелели?» – «На мне была эпитрахиль», – отвечал он спокойно. Мы невольно преклонили перед ним головы».

Сравнивая «Ночную вылазку в Севастополе» с «Севастопольскими рассказами» Льва Толстого, публикацию которых в скором времени начал журнал «Современник», нельзя не заметить разницы в таланте авторов. Столыпину было далеко до одного из величайших писателей, которых знает мировая литература. Вместе с тем рассказ Столыпина представляет собой добротную прозу, написанную в лучших традициях реализма. «Ночную вылазку» можно назвать не столько художественным произведением, сколько великолепным образцом военной журналистики, написанным с большим знанием дела и вниманием к деталям окопной жизни. При этом Столыпин не был полностью свободен в изложении материала, о многом пришлось умолчать по цензурным соображениям. Наконец, следует принимать во внимание, что рассказ сочинялся не за письменным столом, а в траншеях Малахова кургана под непрерывным обстрелом. Ежедневно гибли товарищи Толстого и Столыпина, и писать в такой обстановке было равносильно подвигу. Осадное положение сказалось на качестве рукописи Столыпина. Посылая рассказ в редакцию «Современника», Лев Толстой счел нужным просить Некрасова: «Несмотря на дикую орфографию этой рукописи, которую вы уже сами распорядитесь исправить, ежели она будет напечатана без цензурных вырезок, чего старался всеми силами избежать автор, вы согласитесь, я надеюсь, что статей таких военных или очень мало, или вовсе не печатается у нас и к несчастию». Возможно, Столыпин, как многие аристократы, свободно писал на французском языке, но не был тверд в русской орфографии.

Литературный дебют Аркадия Столыпина оказался очень удачным. Его рассказ опубликовал журнал «Современник», что само по себе являлось честью для начинающего писателя. Так получилось, что Аркадий Столыпин вошел в литературу рука об руку со Львом Толстым, чей талант был окончательно признан после появления очерков из осажденного Севастополя. Для читающей России рассказы, подписанные «Ст» и «Л.Т.», стояли в одном ряду, как произведения, впервые раскрывшие правду о Крымской войне.

Лев Толстой писал из Севастополя, что «Столыпин уже начал рассказ бывшего дела, я тоже напишу его, может быть». Речь шла о деле на Черной речке, в котором Аркадий Столыпин участвовал, так же как Дмитрий Столыпин. Но рассказа он не закончил. Впоследствии Лев Толстой упоминал, что Столыпин «сжег все свои писаные воспоминания о войнах… потому, что пришел к убеждению, что война зло…»[77]. Сам Толстой написал об этом сражении не рассказ, а солдатскую песню «Как четвертого числа нас нелегкая несла горы отбирать». Он обвинял бездарных генералов, по вине которых погибли тысячи солдат. Солдатская песня заканчивалась непечатными словами:

И пришлось нам отступать,

Р… ...же ихню мать,

Кто туда водил.

Льву Толстому пришлось держать ответ за солдатскую песню. Полагают, что она положила конец карьере многообещающего артиллерийского офицера, после чего начался путь великого писателя. Аркадий Столыпин выбрал прямо противоположную дорогу. Он посвятил себя военной карьере и покончил с литературой. Если у него имелось свое мнение о приказаниях начальства, то он держал его при себе. Отчасти это объяснялось тем, что в конце войны он состоял при главнокомандующем сухопутными и морскими силами в Крыму князе М.Д. Горчакове. Князь не снискал лавров полководца, тем не менее после заключения мира был назначен наместником Польши. Столыпин намеревался просить руки его дочери Натальи. Согласно семейной легенде, однажды Столыпин улучил удобную минуту после своего доклада и, собрав бумаги, начал: «Ваше сиятельство, теперь у меня еще есть…» Но главнокомандующий недовольно перебил его: «Нет, я устал, довольно, завтра доложишь». Сконфуженному Столыпину пришлось ретироваться. Но все-таки разговор состоялся и имел благоприятный исход. Комментируя семейную легенду, добавим, что Столыпины, конечно, не были ровней князьям Горчаковым. Но княжна Наталья Горчакова по меркам того времени слишком долго пробыла в невестах, а достойного претендента на ее сердце все еще не находилось. Вероятно, по этой причине наместник Польши дал согласие на брак.

В этом браке родился Петр Аркадьевич Столыпин.

Глава 2

Становление реформатора

В дворянском роду Столыпиных было немало храбрых воинов и государственных деятелей. В предыдущей главе рассказано не обо всех Столыпиных, служивших Отечеству. За рамками нашего повествования остались Столыпины-дипломаты и Столыпины-придворные, а среди них также были весьма видные фигуры. Но все-таки самым знаменитым представителем этого рода, носившим фамилию Столыпин, был, безусловно, Петр Аркадьевич Столыпин.

Детство и юность

Петр Аркадьевич Столыпин родился 2 апреля (15 апреля по новому стилю) 1862 г. в семье Аркадия Дмитриевича и Натальи Михайловны Столыпиных. Он был потомком двух старинных родов: дворянского и княжеского. О роде Столыпиных говорилось в предыдущей главе. Род Горчаковых возводил себя к князю Михаилу Черниговскому, убитому в Золотой Орде по приказу хана Батыя за отказ поклониться идолам и причисленному к лику святых. В апологетической литературе о Столыпине можно встретить подобное утверждение: «Петр Аркадьевич Столыпин – по матери Рюрикович – принадлежит к потомству св. равноапостольного князя Владимира, Столыпин был потомок свят. Ольги, бабки св. Владимира, и потому не мудрено, что душа его так горела любовью к России»[78]. Однако еще в позапрошлом веке большой авторитет в области генеалогии Г.А. Власьев, написавший трехтомное исследование «Потомство Рюрика»[79], выразил обоснованные сомнения в родстве Горчаковых с князем Михаилом Черниговским: «Родословие князей Горчаковых, как оно изложено в Бархатной книге, должно быть признано положительно ошибочным» из-за несоответственно большого количества поколений между Родоначальником и потомками, а также из-за отсутствия каких-либо подробностей об их жизни и службе. На самом деле Горчаковы получили свое имя по карачаевскому наместнику Горчаку, а четырнадцать колен до Рюрика крайне сомнительны. Но даже без мифических предков Горчаковы были знаменитым родом, давшим множество военных, государственных деятелей и дипломатов, среди которых выделялся канцлер А.М. Горчаков, лицейский товарищ А.С. Пушкина и многолетний руководителю российской внешней политики.

Наталья Михайловна Столыпина (1827 – 1889), рожденная княжна Горчакова, принадлежала к высшей аристократии. О матери П.А. Столыпина сохранилось несколько красивых легенд, преданных Марией Бок, дочерью премьер-министра. Она написала интересные воспоминания об отце[80]. Ее мемуары представляют ценность прежде всего массой бытовых деталей, которые обычно не сохраняются в официальных документах. В целом сведения дочери П.А. Столыпина соответствуют истине, за исключением мелких частностей. Разумеется, семейные легенды, как всякие легенды, требуют сопоставления с фактами и зачастую нуждаются в уточнениях и пояснениях. Судя по семейным преданиям, княжна Горчакова не имела сословных предрассудков. Рассказывали, как однажды на заграничном курорте она долго беседовала со скромно одетым человеком. Когда он откланялся, к ней подошла подруга и сделала выговор: «Как можно показываться с мужчиной, настолько плохо одетым и такого вида, как тот, с кем ты сегодня долго ходила по парку?» – «Друг мой, это ведь Гоголь», – удивилась княжна.

Мария Бок писала, что ее бабушка «была известна своим умом и добротой». Внучка деликатно не упомянула про красоту, а вот сама Наталья Михайловна подшучивала над своей внешностью и говорила, что хотела бы выглядеть красавицей хотя бы на смертном ложе. По сравнению с высоким и красивым мужем она выглядела невыигрышно. После Крымской войны карьера Аркадия Столыпина складывалась очень удачно. Повлияло ли на это женитьбу на племяннице канцлера и дочери наместника Польши, сказать трудно. Впрочем, мужественный офицер, награжденный золотым оружием за оборону Севастополя, был на хорошем счету у императора Александра II и мог рассчитывать на блестящую карьеру без родственной протекции.

В 1857 г. А.Д. Столыпин был утвержден наказным атаманом Уральского казачьего войска. В должности войскового атамана полковник Столыпин был произведен в генеральский чин и, что особенно важно, одновременно получил почетное звание генерал-майора свиты его императорского величества. Но карьерный взлет был сопряжен с переездом в оренбургские степи. Особенно резкой была перемена жизненного уклада для его жены Натальи Столыпиной, привыкшей к замку в Варшаве, пышным празднествам и иллюминациям. Чету Столыпиных ждал Уральский (бывший Яицкий) городок с пыльными улочками и покосившимися домишками. В городке не было и помину светской жизни, там царили допетровские традиции. Уральское казачье войско имело особенность, отличавшую его от других казачьих войск. Едва ли не половина казаков были старообрядцами. Атаману приходилось считаться со старообрядческим укладом. Он принял облик казака, опустил окладистую бороду и посещал службы в единоверческой Никольской церкви, которая «в народе считалась истинною, имела священников, совершающих правильно все службы, народ привык чтить ее как самую святую и уподобленную древним храмам; сам атаман посещал ее и молился истово и руку на себя так накладывал, чтобы сзади его стоявшие видели двуперстное сложение»[81]. Столыпин предостерегал епископа Оренбургского и Уфимского Антония от увещевания старообрядцев: «С казаками, Ваше преосвященство, надо быть очень осторожным: гнуть надо, но надо и парить, возбудить пугачевщину очень и очень легко!» Он писал об уральских казаках: «Действительное приобретение для православия произойдет только в следующем поколении, которое не останется некрещеное».

Вместе с тем Столыпин попытался по мере возможности внести перемены в жизнь степного захолустья. По его инициативе улицы уральского городка были вымощены булыжником. В городе разбили бульвар и парк, который местные старожилы долго называли Натальинским по имени супруги войскового атамана. При отце П.А. Столыпина в Уральске была основана войсковая типография, открыто около ста школ, издавались учебники для казаков. Атаман завел театр и сам увлеченно расписывал декорации. В городке появилась музыкальная школа – предмет особой гордости меломана Столыпина. В оренбургские степи попить кумысу приезжал Лев Толстой. Он сообщал в письме: «Я нашел приятеля Столыпина атаманом в Уральске и ездил к нему и привез оттуда писаря, но диктую и пишу мало. Лень одолевает при кумысе». Писарь из войсковой канцелярии понадобился, потому что Толстой завершал десятилетнюю работу над повестью «Казаки». Пребывание на территории Уральского казачьего войска дало ему несколько штрихов, внесенных в повесть.

В 1859 г. в семье войскового атамана Столыпина родился сын Михаил, за ним в 1861 г. дочь Мария, в 1862 году третий ребенок – Петр, а еще через год младший и последний сын – Александр. Интересно также, что на памятнике П.А. Столыпину, воздвигнутом в Киеве, местом его рождения была указана Москва. По всей видимости, при увековечении памяти убитого первого министра показалось неудобным, что русский патриот и государственный деятель родился за границей. Тем не менее документы свидетельствуют, что местом рождения П.А. Столыпина является город Дрезден. В метрической книге Дрезденской православной церкви была сделана следующая запись: «Время рождения 1862 года апреля 2-го. Время крещения того же года мая 24-го. Имя родившегося Петр. Родители Свиты Его Величества генерал-майор войсковой атаман Уральского казачьего войска Аркадий Дмитриевич Столыпин и законная его жена Наталия Михайлова дочь (Горчакова). Восприемники: генерал от инфантерии князь Петр Дмитриевич Горчаков и вдова действительного тайного советника графа Кутайсова Парасковея Петрова. Таинство св. крещения совершал Дрезденской церкви священник Николай Юхновский с псаломщиком Никандром Яцковским»[82].

Появление на свет в Германии привело к неожиданным коллизиям. Через много лет, когда отец П.А. Столыпина стал оформлять бумаги о причислении сыновей к дворянству Пензенской губернии, возникли бюрократические проволочки по поводу метрического свидетельства, выданного Дрезденской православной церковью. Хотя оно было по всем правилам заверено в Русской дипломатической миссии, чиновники-крючкотворы требовали метрику, заверенную Духовной консисторией в Петербурге. П.А. Столыпину пришлось писать заявление с объяснением, что данное требование относится к церквям, расположенным на территории Российской империи, тогда как город Дрезден находится в Саксонии. Семья генерала Столыпина имела достаточно веса и влияния, чтобы убедить в этом чиновников, а вот удалось бы это человеку без придворных чинов – большой вопрос.

Отъезд родителей П.А. Столыпина за границу был связан с особенными обстоятельствами. Административная карьера его отца совершенно неожиданно прервалась. В те годы началась подготовка военной реформы. Отец П.А. Столыпина воспринял долгожданную реформу с энтузиазмом, который его и подвел. В 1862 г. главный вдохновитель реформы военный министр Дмитрий Милютин разослал войсковым атаманам программу реформирования казачьих войск. Далее, по словам Милютина, произошло следующее: «Атаман Уральского войска генерал-майор свиты Аркадий Дмитриевич Столыпин еще ранее получения программы министерства составил свой проект для этого войска и даже отпечатал его; но проект его оказался крайне своеобразным, так что не было возможности дать ему ход. Обиженный этой неудачей, генерал Столыпин подал прошение об увольнении от должности (в апреле) и уехал за границу»[83].

Отставной атаман уехал за границу с женой, у которой в Дрездене жили родные. По некоторым сведениям, она имела там небольшую усадьбу, доставшуюся ей в приданое. Метрика о рождении П.А. Столыпина не совсем точна в том отношении, что в мае 1862 г. его отец уже не был наказным атаманом. Согласно его послужному списку, в апреле он был отчислен от этой должности «с оставлением в свите Его Величества и по полевой конной артиллерии». Оставаясь генерал-майором свиты, отец П.А. Столыпина не выполнял каких-либо конкретных обязанностей в Петербурге. Он перевез семью в свое подмосковное имение Середниково.

Подмосковная усадьба Середниково сейчас находится практически в черте Москвы в Солнечногорском районе. Усадьба здесь появилась в XVII в., сменила многих владельцев. В 1820 г. она была приобретена у графа Григория Салтыкова дедом П.А. Столыпина, героем Отечественной войны 1812 г. генералом Д.А. Столыпиным. Он начал обустраивать усадьбу, но не успел завершить намеченного из-за своей внезапной и породившей столько толков смерти. Имение перешло по наследству к его малолетнему сыну и до его совершеннолетия управлялось опекунами. После отставки наказного атамана его семья жила в усадьбе и зимой, и летом. Детство П.А. Столыпина, его братьев и сестры прошло в старинном барском доме с колоннами, представляющем собой прекрасный образец классической архитектуры. На фотографии, сделанной в 1866 г., мы видим Петра и Александра Столыпиных, которых можно принять за девочек. Так наряжали всех детей до четырех-пяти лет, независимо от пола, в том числе и в царской семье. Младший из братьев Александр писал о своем детстве: «Едва ли не одно из самых первых воспоминаний моих это колонна, прислонившись к которой я горько плакал: какой-то старик дразнил меня «Александрой Аркадьевной», потому что по моде того времени совсем маленьких детей одевали девочками».

На следующей фотографии П.А. Столыпину семь лет и они с младшим братом одеты уже мальчиками в одинаковых русских рубашечках с вышитым воротом и нарядным пояском. К этому времени игры братьев были вполне мальчишескими, причем генеральские сыновья вовлекали в них свою сестру. В одной из таких военизированных игр пострадал П.А. Столыпин. Его младший брат вспоминал: «Однажды играли в войну. Старший брат Михаил поставил мою сестру на часы и дал ей охотничью двухстволку, которую она держала наперевес, стоя в темном коридоре. Брат мой Петр с разбегу наткнулся носом на дуло ружья и, весь окровавленный, упал в обморок. Можно себе представить волнение нашей матери, пока, в трескучий мороз, за тридцать верст, привезли из Москвы доктора. Горбинка на носу брата Петра осталась навсегда следом этого происшествия»[84].

В усадьбе все напоминало о Михаиле Лермонтове. В Середниково поэт провел три подряд лета, когда учился в Москве. Однако в 1868 г. Середниково, хранившее память о поэте, было продано. Вряд ли отец П.А. Столыпина с легким сердцем расстался с родовым гнездом. Очевидно, его вынудили на этот шаг два обстоятельства, одно личного характера, а другое – касавшееся российского поместного дворянства в целом.

Личные причины были связаны с уходом отца П.А. Столыпина из императорской свиты. По выслуге лет он был произведен в генерал-лейтенанты, но Александр II не сделал его генерал-адъютантом. По правилам генерал-лейтенант не мог быть генерал-майором свиты и должен был покинуть свиту. Между прочим, через некоторое время в подобной ситуации оказался Михаил Скобелев. Когда его поздравили с производством в генерал-лейтенанты, он с досадой ответил: «Чем тут быть довольным? Я был в свите, а теперь потерял аксельбанты». В самодержавной России погоны с вензелем царствующего монарха и золотые аксельбанты, свидетельствующие о принадлежности к свите и близости к императору, означали неизмеримо больше, чем классные чины по Табели о рангах. Отец П.А. Столыпина разрешил это противоречие, уйдя с военной службы и доказав, что он унаследовал независимый характер своих предков. Отец П.А. Столыпина был причислен по гражданской ведомству, получив чин тайного советника, равный его прежнему военному званию. Он исполнял необременительные обязанности почетного мирового судьи. Но эта должность действительно была почетной и не предусматривала денежного жалованья.

Вторым обстоятельством, подорвавшим благосостояние семьи, стали последствия отмены крепостного права, провозглашенной за год до рождения П.А. Столыпина. Крестьянская реформа была проведена сверху с максимальным учетом дворянских интересов. При окончательном обсуждении реформы в Государственном совете император Александр II заявил: «Все, что можно было сделать для ограждения выгод помещиков, сделано». Крестьяне освобождались за выкуп, и, как все помещики, Столыпины получили «выкупные свидетельства» – государственные ценные бумаги, которые должны были помочь поместному дворянству перестроить свое хозяйство на новый лад. На деле этого не произошло. В подавляющем большинстве случаев средства, полученные за освобождение крепостных, были растрачены непроизводительно. Начался затяжной процесс «оскудения дворянства», упадка и продажи «дворянских гнезд», описанного в произведениях Тургенева, Салтыкова-Щедрина, Чехова и других русских писателей. Продажа родового Середникова являлась частью этого печального процесса. После отмены крепостного права расходы семьи Столыпиных существенно превышали доходы с имений, а пополнить дефицит генеральским жалованьем после ухода со службы представлялось невозможным.

На самом деле подмосковное Середниково представляло собой золотое дно, что доказал его новый владелец купец И.Г. Фирсанов. Один из современников, хорошо знавший российский купеческий мир, вспоминал: «Фирсанов от кого-то узнал, что помещик Столыпин тяготится своим подмосковным имением и готов продать его. Имение находилось в тридцати верстах от Москвы, имело более тысячи десятин лесу, в нем был большой дом-дворец, роскошно обставленный мебелью, картинами, гобеленами, бронзой, дорогими вазами с большим количеством фамильного серебра. Покупка состоялась за 75 тысяч рублей. Сейчас же после совершения купчей крепости Фирсанов продал антикварам за 40 тысяч рублей только очень небольшую часть недвижимости из дома. В том числе продал этрусскую вазу за 5 тысяч рублей, а купивший ее антикварий перепродал в свою очередь за границу за 15 тысяч рублей. Узнав об этом случае, Фирсанов сильно негодовал на антиквария и всю жизнь не мог забыть о своей оплошности, даже винил антиквария в обмане его, говоря: «Мошенник, ни за что ни про что в один день нажил 10 тысяч рублей». В этом же году он продал московским дровенникам на сруб часть леса, разбив ее на отруба, и выручил за нее 75 тысяч рублей. И таким образом имение ему досталось задаром, и сверх того он получил 40 тысяч рублей. Имение это оценивалось потом в миллион рублей. На земле этого имения был выстроен Николаевской железной дороги полустанок Фирсановка»[85].

Продажа Середниково показывает, что отец П.А. Столыпина не унаследовал даже частички той хватки и оборотливости, которой обладал его прадед, сделавший состояние на винных откупах. Впрочем, история усадьбы, очень напоминающая «Вишневый сад» А.П. Чехова, имела продолжение. Перед смертью все помыслы купца сосредоточились на ключе от несгораемого шкафа, он оберегал его от близких и в агонии пытался засунуть себе в нос. Его капиталы достались дочери Вере Фирсановой, которую отец долго держал в черном теле. Наследница развернулась во всю ширь, устраивая, как говорили, афинские ночи в дворянской усадьбе. Она развелась с мужем, заплатив миллион рублей отступного, снова вышла замуж и опять скандально развелась, заплатив еще один миллион. Вместе с тем она прославилась меценатством. Фирсанова сохранила дом, где гостил Лермонтов, и поставила в парке обелиск в его честь с надписью «Певцу печали и любви…». После Октябрьской революции имение было конфисковано, в августе 1919 г. в нем отдыхал Владимир Ленин, в советское время там был устроен противотуберкулезный диспансер «Мцыри». Наверное, этим хотели отдать память Лермонтову, не подумав, что его герой умер мальчиком. Сейчас садово-парковый ансамбль восстановлен, и в его интерьерах любят снимать исторические сериалы.

Отец П.А. Столыпина несколько раз пытался проявить предприимчивость, например завести фабрику висячих ламп, но каждый раз прогорал. Не дворянское это было дело. Зато генерал сумел пополнить семейный бюджет счастливой карточной игрой. Имение, куда он перевез семью после продажи Середникова, было получено им за карточный долг. Об этом сообщает дочь П.А. Столыпина: «Колноберже было получено дедом моим, Аркадием Дмитриевичем Столыпиным, за карточный долг. Его родственник Кушелев, проиграв ему в яхт-клубе значительную сумму денег, сказал: – Денег у меня столько сейчас свободных нет, а есть у меня небольшое имение в Литве, где-то около Кейдан. Я сам там никогда не был. Хочешь, возьми его себе за долг?»[86]

Свидетельство дочери П.А. Столыпина нуждается в некотором пояснении. Петербургский яхт-клуб являлся аристократическим заведением, который посещали великие князья и высшие сановники. В яхт-клубе не столько плавали под парусами, сколько вели светскую жизнь на берегу. Непременной частью светской жизни была крупная карточная игра, в которой из рук в руки переходили и не такие имения. Колноберже (Калнаберже) находится на территории Литвы. Три столетия оно принадлежало графам Радзивиллам, а после – графам Чапским. В 1863 г., уже после князя М.Д. Горчакова, деда П.А. Столыпина, который был последним наместником Царства Польского, вспыхнуло Польское восстание. После подавления восстания Царство Польское, имевшее определенные автономные права, было ликвидировано и превращено в Привисленские губернии. Владение участников восстания были конфискованы. Граф Э. Чапский за участие в восстании был сослан на каторгу в Сибирь. Конфискованные имения продавались лицам русского происхождения по бросовым ценам. Генералу-адъютанту С.Е. Кушелеву, командиру гвардейского Измайловского полка, была предоставлена льготная ссуда для покупки Колноберже. Фактически оно досталось ему даром, поэтому он так легко с ним расстался[87]. Красивая легенда гласит, что отец П.А. Столыпина якобы возместил сосланному на каторгу владельцу стоимость конфискованного имения. Сведений об этом нет. Известно только, что отец П.А. Столыпина впоследствии приобрел для сестры соседнее имение, владелец которого тоже был сослан на каторгу за восстание.

Колноберже было средним, скорее даже небольшим помещичьим имением площадью 835 десятин земли. Господский дом был выстроен в голландском стиле и использовался бывшими владельцами как охотничий домик. Он был небольшим по размерам, весь уместился бы в один флигель барского дома в Середникове. Слуги, сопровождавшие Столыпиных, говорили, что они словно перебираются из дворца в хижину. П.А. Столыпин и его брат вряд ли испытывали столь острое разочарование, как взрослые. Писатель Александр Солженицын в «Августе четырнадцатого» посвятил детству П.А. Столыпина следующие строки: «Главный узелок нашей жизни, все будущее ядро ее и смысл, у людей целеустремленных завязывается в самые ранние годы, часто бессознательно, но всегда определенно и верно. А затем – не только наша воля, но как будто и обстоятельства сами собой стекаются так, что подпитывают и развивают это ядро. У Петра Столыпина таким узлом завязалось рано, сколько помнил он, еще от детства в подмосковном Середникове: русский крестьянин на русской земле, как ему этой землею владеть и пользоваться, чтобы было добро и ему, и земле». Трудно поспорить с тем, что ранние годы многое значат для человека. С другой стороны, П.А. Столыпину было всего шесть лет, когда семья навсегда уехала из подмосковной усадьбы.

Следует признать, что для П.А. Столыпина родовым гнездом стало не подмосковное Середниково и не принадлежащие ему имения в Саратовской, Пензенской, Нижегородской губерниях, а литовское Колноберже. Он жил здесь с шести лет и потом приезжал почти каждое лето. Когда П.А. Столыпин стал главой правительства, жизнь в деревенской глуши изменилась. Рядом с домом размещалась охрана, сюда приезжали с докладами министры и другие высокопоставленные чиновники. В имение были проведены телеграфная и телефонная линия. Из Колноберже П.А. Столыпин отправился в свою последнюю поездку в Киев. Судьба имения оказалась куда печальнее, чем судьба усадьбы Середниково. В 1918 году националистическое правительство Литвы конфисковало Колноберже, очевидно, только по той причине, что оно принадлежало первому министру Российской империи. В имении размещалась колония для малолетних преступников. При советской власти там был детский дом, а сейчас имение находится в частных руках. От обстановки времен Столыпина ничего не сохранилось.

По соседству с Колноберже были владения польских помещиков, избежавших конфискации имений. Родители П.А. Столыпина не имели конфликтов с поляками, хотя еще до начала восстания в Польше генерал А.Д. Столыпин написал мелодраму «Софья», в которой все злодеи и негодяи были сплошь поляками. Цензор Иван Гончаров, автор «Обломова», запретил постановку этой пьесы за «чрезмерную патриотичность».

Петр Столыпин и его братья и сестра получили отличное домашнее образование. Александр Извольский, сверстник Столыпина, ставший министром иностранных дел в его кабинете, писал о домашнем образовании в дворянских семьях: «Как только я начинаю помнить себя, в доме моих родителей было постоянное пребывание самых разнообразных иностранных воспитателей: англичанок и француженок, английских и немецких учителей и гувернанток. Это являлось правилом для домов известного круга, и этим объясняется, что большое количество моих соотечественников, принадлежащих к этому классу, свободно говорит на иностранных языках. Французский язык был в употреблении не только при императорском дворе (в высшем обществе Петербурга и в кругах русской дипломатии вплоть до царствования императора Александра III вся дипломатическая корреспонденция велась на французском языке), но также и среди русского поместного дворянства. Я не вспоминаю даже, чтобы я писал когда-нибудь своим родным иначе, как по-французски». Характерно, что это был французский язык со старинными оборотами, который принесли в Россию эмигранты, бежавшие от Великой французской революции. Позже в гимназии Петр Столыпин имел «три» по русскому языку и «отлично» по французскому. Кроме французского он свободно объяснялся на немецком и английском.

Первый учитель Петра Столыпина был вполне благонамеренным человеком, который наставлял своего воспитанника «любить больше всего… Бога, потом царя, а уж потом кого хочешь – маму или папу». Но с другими учителями были сложности. Учителя принадлежали к разночинцам и проповедовали радикальные взгляды, в связи с чем от их услуг приходилось отказываться. Впрочем, влияние учителей на Петра Столыпина и его братьев было ничтожным. Воспитанием детей в основном занималась их мать. Петр Столыпин находился под ее сильным нравственным влиянием.

В дворянских семьях умение играть на музыкальных инструментах являлось неотъемлемой частью воспитания. Однако в этом отношении родителей П.А. Столыпина ждало разочарование, особенно печальное для отца-меломана. Петр Столыпин и его братья были лишены музыкального слуха. В связи с этим дочь П.А. Столыпина со слов деда поведала несколько комических эпизодов из семейной хроники: «Когда мой отец был маленьким, зашел как-то за столом разговор о том, что он абсолютно ничего в музыке не смыслит и что никогда он даже не оценит выдающееся музыкальное произведение. Вдруг раздается обиженный голос моего отца: «Вы ошибаетесь: мне третьего дня очень понравился прекрасный марш». Дедушка и бабушка с радостью переглядываются: слава Богу, наконец! «Где ты его слышал, этот марш? Это когда ты был в опере?» – «Нет, в цирке, когда наездница прыгала через серсо». Александр Столыпин в этом отношении соответствовал старшему брату. По просьбе генерала его слух проверял сам Антон Рубинштейн, но после первого же опыта воскликнул: «Ну, действительно, вам медведь на ухо наступил!»

Зато поэзия очень увлекала детей. Из Середникова перевезли часть огромной семейной библиотеки в старинных шкафах красного дерева. В детстве Петр Столыпин касался тех же страниц, которые листал Михаил Лермонтов. Причудливость родственных связей выразилась в том, что П.А. Столыпин приходился троюродным братом Михаилу Лермонтову – именно братом, хотя они жили в разные исторические эпохи. В семье Столыпиных царил культ поэта, и П.А. Столыпин был среди самых горячих почитателей его творчества. Впоследствии один из сопровождавших премьер-министра во время его поездки по Сибири вспоминал: «Как гордился Столыпин-министр своим родством с Лермонтовым! Как склонялся он перед поэтом! В дни сибирской поездки 1910 г. я слышал от него об этом в случайном разговоре о Лермонтове, на пароходе по Иртышу».

Многие дворяне ограничивались домашним образованием. Однако уже три поколения Столыпиных – его прадед, дед и отец пополняли свое образование в учебных заведениях. Тот же путь был предназначен Петру Столыпину и его братьям. Их отдали продолжать учебу в Виленскую гимназию. Специально для этих целей в Вильно был приобретен дом, где они жили зиму с родителями. Петр Столыпин был определен в гимназию в возрасте 12 лет сразу во второй класс. Он был в третьем классе гимназии, когда началась Русско-турецкая война. Война круто изменила жизнь семьи Столыпиных. Дочь П.А. Столыпина писала о возвращении деда на военную службу: «Когда началась в 1877 году война с Турцией, Александр II проезжал через Вильну, где Аркадий Дмитриевич встречал его на вокзале. Увидя его в придворном мундире, государь сказал: «Как грустно мне видать тебя не в военной форме». – «Буду счастлив ее надеть, ваше величество», – отвечал дедушка. На это император сказал: «Тогда надень мои вензеля. Поздравляю тебя с генерал-адъютантом»[88].

Семейные легенды не всегда точны в деталях. А.Д. Столыпин получил заветные царские вензеля на погоны только после войны. Вряд ли решение вернуться на службу было принято им только по повелению царя. Вступление России в войну с Турцией вызвало взрыв энтузиазма. Все слои общества сочувствовали братьям-славянам, находившимся под гнетом османской империи. Война воспринималась как освободительная. В армию добровольцами вступали дворяне и разночинцы, студенты и чиновники, богатые и бедные. Среди добровольцев были трое родных для Петра Столыпина людей: его отец, мать и единокровный брат. Наталья Михайловна Столыпина пошла на войну сестрой милосердия, генерал-лейтенант Аркадий Дмитриевич Столыпин и его сын от первого брака Дмитрий Аркадьевич Столыпин отправились в действующую армию. Единокровный брат П.А. Столыпина был сугубо штатским человеком. Он окончил филологический факультет Петербургского университета и служил в Виленской публичной библиотеке. На войну сын генерала пошел рядовым. Формулярный список, позволяющий проследить все этапы его военной службы, также опубликован сотрудниками музея-усадьбы «Тарханы»[89].

Легко представить, с каким волнением Петр Столыпин и его братья с сестрой следили за разворачивающимися военными действиями. В послужном списке его отца имеется следующая запись: «Заведывал всеми батареями осадной артиллерии, расположенными у Турна-Магурели, против Никополя». На сей раз в распоряжении русских артиллеристов были современные орудия, непохожие на пушки времен Аустерлица и Бородина. После артиллерийской подготовки русская армия по наведенным мостам форсировала Дунай. Среди переправившихся был старший брат П.А. Столыпина, удостоенный знака отличия за преодоление первого рубежа обороны противника. Бои за Никополь начались при поддержке осадных орудий, которыми командовал отец П.А. Столыпина. Писатель Всеволод Крестовский, прошедший всю войну в качестве военного корреспондента, писал, что русским солдатам помогали болгары, видевшие в них освободителей: «Солдаты, обливаясь потом, задыхаясь от пыли и зноя, испытывали мучительную жажду. Тогда женщины-болгарки из села Выбел брали ведра, кувшины и баклаги и под ожесточенным ружейным огнем противника носили воду на позицию нашим истощенным солдатам, для которых в этот момент глоток животворной воды означал неоценимое благо… Не обращая внимание на зловещий свист и разрывы падающих вблизи снарядов, они не сходили с места, пока солдаты не выпивали всю воду; лишь после этого они снова отправлялись за водой»[90].

Впоследствии П.А. Столыпин мог полюбоваться на большое полотно художника Николая Дмитриева-Оренбургского, на котором запечатлена капитуляция Никополя 4 июля 1877 г. Над башней поднят белый флаг, из ворот выходят турки, Хасан-паша, командовавший войсками противника, выносит ключи от города. Из писем отца в Колноберже узнали, что он был назначен комендантом Никополя. Один из артиллеристов вспоминал: «Взобравшись в цитадель, мы, конечно, навестили и коменданта – генерала Столыпина. В нижнем этаже комендантского дома или, вернее сказать, в полуподвале помещается канцелярия, а поблизости на том же дворе десяток-другой казаков, – вот и вся обстановка высшей в настоящую минуту власти в Никополе. В распоряжении генерала находятся еще два молодых артиллерийских офицера и адъютант, составляющие постоянный кружок комендантского дома. Все они ежедневно обедают у коменданта – старого боевого артиллериста еще энергического, несмотря на свои годы, служаки и неистощимого в то же время рассказчика разных, подчас едких, из прошедшего и настоящего времени анекдотов»[91].

В России ждали быстрой победы и возвращения победоносных войск. Но вдруг сообщения газет запестрили названием Плевна – городка, о котором раньше почти никому не доводилось слышать. Турецкий военачальник Осман-паша, воспользовавшись задержкой под Никополем, укрепился в Плевне и встретил русских во всеоружии. Западный отряд русской армии потерпел неудачу, которая едва не переросла в катастрофу, если бы положение не спас Михаил Скобелев. В те дни его имя впервые прогремело на весь мир.

В России не знали, что неудача под Плевной вызвала панические настроения в тылу армии. Художник Василий Верещагин, очевидец главных баталий Русско-турецкой войны, писал о панике тех тяжелых дней: «Скажут – это стыд, это срам! Но это скажут те, которые не имеют понятия о войне, которые не знают о том, что представляют собою задворки армии, которым непонятно, как быстро утрата веры в свою силу, с одной стороны, и утвердившаяся уверенность в непобедимости неприятеля – с другой, переходят в панику, не только в обозе, но и в самых войсках. Заурядное начальство тут не поможет, вернее – само будет увлечено потоком. Тут нужна находчивость Скобелева, который по примеру Суворова, встречая озверевшие от страха толпы бегущих солдат, кричал им: «Так, братцы, так, хорошо! Заманивайте их! Ну, теперь довольно! Стой! С Богом, вперед!»… И в военном деле генерал-артист встречается реже, чем генерал-ремесленник»[92].

Для предотвращения паники генерал Столыпин проявил такой же артистизм, как Скобелев. Местное население, взволнованное слухами о поражении русской армии под Плевной, было готово бежать за Дунай из опасения расправы со стороны турок. Один из артиллерийских офицеров, чьи воспоминания мы уже цитировали, сообщал: «В цитадели находится маленький садик, который был в шутку прозван chateau des fleurs, – в нем Столыпин приказал играть музыке, чтобы не дать заметить населению города каких-либо тревожных опасений с нашей стороны, но в то же время бдительность была удвоена, и вообще все, что называется, были начеку». По этому же свидетельству, «энергический комендант не унывал и принимал меры к защите, возможные в его положении, и с его слабыми средствами. Несколько вполне исправных турецких орудий были вывезены из арсенала и поставлены на позицию в стороне, откуда можно было ожидать турок; по дорогам делались разведки и проч. Во всяком случае Столыпин решился не сдаваться, если бы дела его приняли настолько критический оборот, и объявил, что не остановится в крайности взорвать даже цитадель»[93].

Наверное, гимназист Петр Столыпин мог понять только то, что возвращение отца откладывается. После трех неудачных штурмов русская армия перешла к длительной осаде Плевны. Кроме Плевны, на слуху была Шипка, где воевал старший брат П.А. Столыпина. В формулярном списке недавнего библиотекаря записано: «За отличие пожалован из рук Его Императорского Высочества Главнокомандующего действующей армией за отбитие штурма на вышку св. Николая в ночь на 5 сентября знаком отличия военного ордена 3-й степени с бантом». Снежная вершина горы Святого Николая возвышается над Шипкой, а перед горой находится обрывистая скала под названием «Орлиное гнездо». В три часа ночи 5 сентября 1877 г. турки захватили «Орлиное гнездо», но были выбиты в отчаянной рукопашной схватке. За участие в ночном штыковом бою Дмитрий Столыпин был награжден знаком военного ордена, больше известного как солдатский Георгиевский крест.

О многом говорит и такая запись в формулярном списке старшего брата П.А. Столыпина: «По лично и словесно… данному Высочайшему повелению Государя Императора откомандирован в Тученицы под Плевной личным ординарцем к товарищу командующего армией обложения г. Плевны генерал-адъютанту Тотлебену, при котором и состоял ординарцем во все время обложения и взятия Плевны». На холме перед крепостью был редут, на который выезжали император Александр II и главнокомандующий великий князь Николай Николаевич. Там же сервировали столы для августейших особ и их свиты. В армии это укрепление называли «закусочным редутом». Иной была обстановка в Тученице, где располагался штаб военного инженера Эдуарда Тотлебена. Отсюда руководили возведением шести дистанций линейного обложения Плевны, рытьем траншей, прокладыванием дорог для маневров и телеграфных линий для управления войсками. Через своих ординарцев, среди которых был брат П.А. Столыпина, генерал Тотлебен отдавал приказы артиллерийским батареям, методично разрушавшим городские укрепления.

К сожалению, нам неизвестны подробности работы матери П.А. Столыпина сестрой милосердия. Со слов внучки мы знаем только, что она была награждена бронзовой медалью за помощь раненым под обстрелом.

В конце ноября 1877 г. Плевна капитулировала. Первым комендантом поверженной Плевны стал генерал Скобелев, вторым – отец П.А. Столыпина. Далее события развивались с головокружительной быстротой. 10 января генерал Столыпин сдал пост коменданта Плевны и получил новое назначение военным губернатором Филиппополя (ныне Пловдив), а также командующим войсками Филиппопольского и Софийского округов. Совсем недавно там властвовали турки, сейчас это был тыл армии, продолжавшей неудержимое наступление. Адрианополь был взят кавалеристами без сопротивления. Остатки турецкой армии в панике бежали, открыв дорогу на столицу Османской империи. В феврале 1878 г. Преображенский полк вступил в константинопольский пригород Сан-Стефано. У ног преображенцев лежал древний Царьград.

Потом много спорили о том, следовало ли русским войскам занять беззащитный Константинополь. Родственник П.А. Столыпина по матери канцлер А.М. Горчаков считал опасным раздражать Великобританию, не желавшую, чтобы Россия утвердилась на берегах Босфора. Сан-Стефанский мир был достаточно умеренным, но под давлением западных держав канцлеру пришлось согласиться на подписание Берлинского трактата, ухудшавшего условия мира. Берлинский трактат оказал непосредственное влияние на дальнейшую службу генерала Столыпина. Согласно трактату, Болгария была разделена на три части, одна из которых с центром в Филиппополе имела статус автономного образования в составе Османской империи. Она получила название Восточной Румелии. Генерал-губернатором этого автономного образования был назначен Столыпин. Он сформировал две бригады болгарского земского войска и болгарскую милицию. Болгарское ополчение вскоре пригодилось, так как в районе Родопских гор действовали английские эмиссары. В специальном исследовании о деятельности русской гражданской администрации в Восточной Румелии отмечалось: «С одобрения англичан была создана т. н. «национальная армия Родопа» из турок и черкесов с задачей вытеснить русских и болгар из южных районов Восточной Румелии. Гражданская администрация края и русская армия не смогли мирно урегулировать конфликт. Против турок и черкесов были отправлены воинские части и болгарское ополчение. Объединенные силы оттеснили турок за демаркационную линию»[94]. В послужном списке генерала Столыпина об этом эпизоде сказано следующее: «За отлично-усердную службу и распорядительность при подавлении беспорядков, бывших в апреле и мае месяце 1878 г. в Родопских горах, Всемилостивейше награжден орденами Белого орла и мечами».

Наконец наступил момент, когда генерал А.Д. Столыпин вернулся с войны. Для его семьи это означало очередной переезд. Генерал теперь командовал 9-м армейским корпусом, расквартированным в Орловской губернии. Поэтому Петр Столыпин и его младший брат были переведены в гимназию в Орел. После войны в семье Столыпиных наметился некоторый разлад тем более странный, что его ничто не предвещало. Дмитрий Столыпин вернулся с войны героем, он получил офицерские погоны, был отмечен вниманием царя. Казалось, перед ним открывались блестящие перспективы. Однако он не оправдал надежд своего отца. Он покинул военную службу и был «командирован для занятий в Императорскую публичную библиотеку». В дальнейшем Дмитрий фактически порвал отношения с родственниками и, как говорили, женился на крестьянке.

Охладели отношения между родителями П.А. Столыпина. После войны карьера его отца вновь пошла в гору. Он стал генерал-адъютантом и был произведен в генералы от артиллерии. Но мать Столыпина не радовали успехи мужа. Возможно, причина заключалась в том, что седовласый красавец оставался дамским угодником. В Орле почти не осталось документальных свидетельств о жизни семьи Столыпиных. Один из немногих документов сохранился в фонде канцелярии Орловского губернатора. Это прошение командира 9-го Армейского корпуса А.Д. Столыпина орловскому губернатору от 5 мая 1880 г. о предоставлении его жене Наталье Михайловне заграничного паспорта для выезда на лечение в Германию, Францию, Швейцарию и Италию. Там же находится письмо орловского губернатора в Министерство внутренних дел, датируемое 11 мая того же года, с просьбой разрешить сыновьям генерал-адъютанта Столыпина Петру и Александру выехать за границу на два месяца для свидания с больной матерью.

Действительно, с указанного времени мать П.А. Столыпина в основном жила в Лозанне на берегу Женевского озера. На лето сыновья приезжали к матери. Путешествия расширяли их кругозор. Братья Столыпины объездили всю Швейцарию в вагонах третьего класса, «чтобы мальчики не баловались». Рассказывали, что во время одной из таких экскурсий Петр Столыпин с опасностью для жизни спас молодого русского, поскользнувшегося над пропастью. Правда, эта трогательная история имела несколько неожиданное продолжение, о котором поведала дочь П.А. Столыпина: «Рассказ об этом приводил меня в восторг, заставляя мечтать о геройских подвигах, о спасении ближнего, о благодарных слезах спасенных. Прошло после инцидента в Швейцарии много лет, и вот к моему отцу, уже председателю Совета министров, является во время приема какая-то дама, оказавшаяся матерью спасенного юноши. К изумлению моего отца, она вдруг говорит ему: «И зачем вы, ваше высокопревосходительство, спасли тогда в Швейцарии моего сына? Если бы вы только знали, какой из него вышел негодяй. Зачем он только на свете живет и всех нас мучит»[95].

Товарищем Петра Столыпина по 1-й Орловской гимназии был Алексей Лопухин. Их связывала не только юношеская дружба, но и дальние родственные связи. Впоследствии их судьбы далеко разошлись. В 1881 г. Петр Столыпин завершил курс обучения в классической гимназии. Поскольку сканы архивных документов, относящихся к биографии П.А. Столыпина, опубликованы в Интернете, можно своими глазами взглянуть на аттестат зрелости, который был выдан «Петру Столыпину, православного вероисповедания, из дворян, родившемуся в Дрездене 2 апреля 1862 г., обучавшемуся семь лет, в Виленской гимназии пять лет и в Орловской два года и пробывшему один год в VIII классе»[96]. За время учебы знания Петра Столыпина по закону Божьему, логике и русскому языку были оценены как удовлетворительные, по математике, истории, географии, греческому и немецкому языку как хорошие, по французскому языку, физике и математической географии как отличные. На экзаменах Столыпин улучшил оценку по закону Божьему до пятерки, но снизил по истории до тройки. Следует признать, что будущие вожди революции учились лучше своих врагов. Например, Владимир Ульянов был круглым отличником и только по логике имел четверку. Аттестат Столыпина также показывает, что он имел склонность к физике и математике. Этим был предопределен выбор необычного для аристократа места дальнейшей учебы.

Петр Столыпин поступил на естественное отделение физико-математического факультета Петербургского университета. На естественном отделении больше внимания уделялось не теории, а практическому применению науки, что, очевидно, и привлекло юного Столыпина. Писатель В. Вересаев, учившийся в Петербургском университете почти одновременно со Столыпиным, так описывал первые впечатления от университетской жизни: «Университет. Бесконечно длинное, с полверсты, узкое здание. Концом своим упирается в набережную Невы, а широким трехэтажным фасадом выходит на Университетскую линию. Внутри такой же бесконечный, во всю длину здания, коридор, с рядом бесконечных окон. По коридору движется шумная, разнообразно одетая студенческая толпа (формы тогда еще не было). И сквозь толпу пробираются на свои лекции профессора – знаменитый Менделеев с чудовищно-огромной головой и золотистыми, как у льва, волосами до плеч»[97].

1881 год, когда Петр Столыпин вступил в историческое здание двенадцати коллегий на Васильевском острове, где располагался университет, запомнился цареубийством. Император Александр II пал от рук террористов «Народной воли». Семья генерала Столыпина, пользовавшаяся милостью императора, никоим образом не могла сочувствовать цареубийцам, но среди студентов университета господствовали иные настроения, о которых было хорошо осведомлено начальство. В. Вересаев вспоминал выступление ректора университета: «Простирал руки к студентам, как будто хотел их всех обнять, и убеждал заниматься одною только наукою. И говорил: – Не ломать и разрушать – призвание университетских деятелей, а творить и действовать. Не разрушение власти их задача, а уважение порядка и власти!» Петр Столыпин словно следовал этим заветам. Он полностью сосредоточился на учебе. Один из студентов университета вспоминал: «Я встретил высокого черного студента с выразительными глазами и задумчивым лицом. Меня заинтересовал его вид, и я спросил у товарища, университетского старожила, кто это. «Столыпин, естественник, ответил мне товарищ»[98]. Таким же естественником был Владимир Вернадский. Они учились на одном курсе с гениальным мыслителем. Впоследствии, когда П.А. Столыпин занимал пост министра внутренних дел и главы правительства, В.И. Вернадский обратился к нему с просьбой освободить двоих невиновных молодых людей. Столыпин заверил своего сокурсника, что самым тщательным образом разберется в деле, и вскоре сообщил ему, что они освобождены из-под стражи.

Судя по документам, относящимся к учебе П.А. Столыпина в университете, слушание лекций за полугодие стоило двадцать пять рублей. За эти деньги студентам-естественникам преподавали выдающиеся ученые А.Н. Бекетов, А.М. Бутлерова, И.М. Сеченов. Студенты слушали лекции первооткрывателя Периодической системы химических элементов Д.И. Менделеева. Он принимал экзамен по химии, которая, кстати сказать, была любимым предметом П.А. Столыпина. Согласно семейной легенде, профессор Д.И. Менделеев так увлекся, слушая блестящие ответы Столыпина, что вышел далеко за пределы предмета, по которому читались лекции. Студент отвечал на самые сложные вопросы, и экзамен перешел в ученый диспут, пока профессор вдруг не схватился за голову и сказал: «Боже мой, что же это я? Ну, довольно, пять, пять, великолепно».

Зимой Петр Столыпин проживал в Петербурге. На следующий год в столицу приехал младший брат Александр. Он поступил на филологический факультет. Один из родственников называл Александра Столыпина «веселым поэтом», он опубликовал несколько стихотворений, но в итоге стал не поэтом, а журналистом.

Приезд младшего брата совпал по времени с семейной трагедией. В сентябре 1882 г. Михаил, старший родной брат П.А. Столыпина, погиб на дуэли. Некоторые подробности об этом поединке известны из английских мемуаров барона Мейендорфа, родственника Столыпина[99]. Брат Михаил, который в детстве был заводилой опасных игр с оружием, пошел по военной стезе, служил прапорщиком Преображенского полка вместе с подпоручиком Иваном Шаховским. По свидетельству мемуариста, они были друзьями, а причиной размолвки послужило доброе имя дамы или друга – мемуарист дает противоречивые сведения. По словам сына П.А. Столыпина, его дядя заступился за молодого офицера, над которым насмехался князь Шаховской. Следует предположить, что наиболее вероятной причиной дуэли была честь дамы, возможно, фрейлины Ольги Нейдгардт, которая являлась невестой Михаила Столыпина. На эту мысль наводит, во-первых, участие в качестве секунданта брата невесты Дмитрия Нейдгардта, прапорщика того же Преображенского полка, а во-вторых, короткая дистанция, установленная для поединка. Обычно это свидетельствовало о намерении дуэлянтов стреляться до смертельного исхода. Дуэль между молодыми гвардейцами состоялась ранним осенним утром на одном из островов в окрестностях Петербурга, было сыро и прохладно. Михаил Столыпин мрачно пошутил, что если его не сразит пуля, то он непременно получит простуду. Когда-то у одного из князей Шаховских была дуэль с Кондратием Рылеевым, защищавшим честь сестры. Они стрелялись с трех шагов, но получили только легкие ранения (пули попали в пистолеты). Михаилу Столыпину повезло меньше.

К исходу XIX в. дуэли между дворянами были столь же распространенным явлением, как во времена Пушкина и Лермонтова. По одной из легенд, Петр Столыпин вызвал на поединок убийцу брата и во время дуэли был ранен в руку, оставшись калекой на всю жизнь. Спустя много-много десятилетий об этом поведала Мария Бок в беседе с американской исследовательницей Конрой, работавшей над книгой о Столыпине. Насколько точно был передан рассказ дочери премьера, остается на совести американского автора. В своих воспоминаниях об отце Мария Бок лишь глухо упомянула, что правая рука ее отца была покалечена в результате несчастного случая. Каких-либо сведений о второй дуэли Шаховского с другим братом Столыпиным не имеется. Скорее всего месть за брата – это просто легенда. С другой стороны, князь Шаховской ненадолго пережил убитого им Михаила Столыпина. Точная причина его смерти неизвестна. Эта была не единственная дуэль в роду Столыпиных, покрытая завесой тайны. Столь же противоречивы сведения о травме, полученной П.А. Столыпиным. Несчастный случай, о котором писала его дочь, можно трактовать по-разному вплоть до ранения на поединке. По более прозаической версии, рука П.А. Столыпина начала сохнуть с юношеских лет и светила медицины ничем не смогли помочь. Данную версию подрывает «Свидетельство о приписке к призывному участку, выданное П.А. Столыпину Орловским уездным по воинской повинности присутствием. 7 апреля 1881 г.». Документ не засвидетельствовал о каких-либо препятствиях к выполнению воинской повинности. В ту эпоху мужское население призывного возраста намного превышало потребности армии, призывники тянули жребий и лишь часть из них слышала возглас «Лоб», то есть годен к военной службе по состоянию здоровья. Таким брили лоб, а не прошедшим медицинскую комиссию – затылок. П.А. Столыпин не был призван в армию, но это ни о чем не говорит, так как студенты имели отсрочку. Вероятно, несчастный случай произошел позже или же болезнь еще не полностью себя проявила. Так или иначе, правая рука П.А. Столыпина навсегда осталась полупарализованной. При письме ему приходилось пользоваться дедовскими гусиными перьями, поддерживать правую кисть левой рукой.

Смертельная дуэль двух молодых гвардейцев имела романтическое продолжение: младший брат взял в жены невесту погибшего старшего брата. Александр Извольский, будущий министр иностранных дел, в кабинете Столыпина вспоминал: «Мы были почти одного возраста, и я помню его как красивого молодого человека, очень любезного и уважаемого его товарищами, несколько замкнутого и застенчивого по причине некоторого физического недостатка: его правая рука плохо работала вследствие одного несчастного случая. Он женился, будучи очень молод, несколько романтичным способом на невесте своего старшего брата, погибшего на дуэли, который на своем смертном одре вложил руку своего брата в руку молодой девушки, которую он нежно любил». Насколько соответствует истине эта романтическая история, сказать сложно. Через два года после дуэли Петр Столыпин сделал предложение Ольге Нейдгардт. Ему исполнилось двадцать два года, он был почти на три года моложе невесты, но ее отец Б.А. Нейдгардт ободрил жениха словами: «Молодость – это недостаток, который быстро проходит».

Университетское начальство придерживалось иного мнения. По правилам студент должен был получить разрешение ректора. Студент 4-го курса Петр Столыпин подал соответствующее прошение: «Честь имею ходатайствовать перед Вашим Превосходительством о разрешении мне вступить в брак с дочерью почетного опекуна гофмейстера двора его императорского величества девицею Ольгой Борисовной Нейдгардт». Резолюция ректора была краткой: «Отказать»[100]. Разрешение на брак давалось в редчайших случаях, об этом запрашивали мнение министра народного просвещения и чаще всего отказывали, поминая слова фонвизинского недоросля: «Не хочу учиться, а хочу жениться». Тем не менее Петр Столыпин добился своего, хотя для этого ему пришлось формально оставить университет, о чем говорит «Свидетельство об увольнении из Петербургского университета студента П.А. Столыпина после полных трех лет обучения» от 12 октября 1884 г.

Ольга Борисовна Нейдгардт (1859 – 1944) была праправнучкой генералиссимуса Александра Суворова по линии его единственного ребенка от несчастного брака с Варварой Прозоровской. Полководец обожал дочь Наталью, которую любовно называли Суворочкой. Он устроил ее брак с Николаем Зубовым, братом последнего фаворита императрицы Екатерины II. Ее муж – прадед Ольги Нейдгардт был среди офицеров, ворвавшихся в спальню Павла I в Михайловском замке. Молва называла его одним из убийц императора. Недаром говорили, что самовластие российских монархов ограничивало только офицерский шарф, которым душили Павла, и золотая табакерка. По преданию, табакеркой, принадлежавшей Николаю Зубову, был нанесен смертельный удар в висок Павлу I. Таким образом, прадед жены П.А. Столыпина был цареубийцей, а его собственный прадед едва не оказался среди заговорщиков, расправившихся с Петром III. Одна французская писательница, наблюдавшая коронацию Александра I, заметила, что император шел предшествуемый убийцами своего деда, сопровождаемый убийцами своего отца и окруженный, быть может, своими будущими убийцами.

Нейдгардты – потомки Зубовых, несмотря на немецкую фамилию, являлись давно обрусевшим родом. Их предки перебрались в Россию еще в допетровскую эпоху и жили в Немецкой слободе. Семья Нейдгардт вращалась в высшем свете, уделяя большое внимание установлению и поддержанию придворных связей. Злые языки говорили, что отец Ольги Нейдгардт якобы платил денежную премию ее братьям-гвардейцам за каждый «добытый» ими танец с великими княгинями. Ольга Нейдгардт с молодых лет была взята фрейлиной ко двору и получила шифр – бриллиантовый вензель с инициалами императрицы Марии Федоровны, супруги Александра III. Хотя брак П.А. Столыпина по понятиям той эпохи считался очень ранним, он выбрал супругу из своего круга, в отличие от единокровного старшего брата, который разочаровал отца мезальянсом.

Супруга П.А. Столыпина вызывала разноречивые толки. Ее называли честолюбивой и бестактной. Злые языки утверждали, что муж во всем ей подчинялся. Например, С.Ю. Витте писал: «Супруга Столыпина делала с ним все, что хотела». Впрочем, мемуары Витте отличаются резкостью и необъективностью суждений, а к Столыпину он был особенно пристрастен. Ольга Александровна Столыпина действительно имела большое влияние на мужа, потому что он очень ее любил. В отношении с прекрасным полом П.А. Столыпин был полнейшей противоположностью своему отцу. Он был любящим семьянином, чью верность не коснулась ни одна сплетня. Брак Столыпина оказался счастливым и многодетным. Он стал отцом пяти дочерей и одного сына. Сначала родились дочери: Мария, Наталья, Елена, Ольга, Александра. Столыпин обожал своих дочерей, но надеялся увидеть сына. В этом отношении история семьи Столыпиных напоминала историю царской семьи, где появились на свет четыре дочери, но долго не было наследника. Кстати говоря, долгожданный наследник российского престола и наследник рода Столыпиных родились примерно в одно время. Сын, названный по семейной традиции Аркадием, родился на двадцатый год семейной жизни Столыпиных. Между детьми была большая разница в возрасте. Аркадий Столыпин вспоминал: «Было пять дочерей и я, младший сын, шестой. Я должен был защищаться от всех этих девиц. Я им пакостил, как мог».

После вступления в брак П.А. Столыпин подал прошение об увольнении из университета. Экзамены он сдавал экстерном. Семейный человек в студенческой среде был редкостью. Впоследствии он рассказывал дочери, что товарищи по учебе показывали на него пальцем: «Женатый, смотри, женатый». Жена принимала успехи мужа близко к сердцу. Дочь писала: «Когда сдавались последние экзамены, мама, волнуясь больше папа, сидела в день экзаменов у окна, ожидая его возвращения. Подходя к дому, мой отец издали подымал руку с открытыми пятью пальцами – значит опять пять»[101].

Успешная сдача экзаменов означала получение звания «действительного студента». Если студент представлял диссертацию – эквивалент современной дипломной работы, то он получал звание кандидата. Кандидатская диссертация П.А. Столыпина имела название «Табак» и представляла собой экономико-статистическое исследование табачной культуры в южных районах России. В октябре 1885 г. Совет Петербургского университета утвердил диссертацию Столыпина. Он получил диплом кандидата физико-математического факультета. Заметим, что, хотя диссертация Столыпина была посвящена табаку, сам он не курил. Впоследствии, став первым министром, он сетовал, что император Николай II во время аудиенций непрерывно курит и дым мешает ему сосредоточиться на докладе. В конце 70-х гг. XX в. в Советском Союзе был издан исторический роман Валентина Пикуля «У последней черты», вызвавший бурную полемику. В романе среди многих персонажей фигурировал Столыпин, которого романист почему-то называл президентом и председателем Государственного совета. Сын П.А. Столыпина отозвался на роман самым критическим образом, в том числе коснувшись описанных романистом привычек отца: «Курит в романе мой отец и свои, и чужие папиросы без устали. Да и выпить горазд: «..горько зажмурившись, он с каким-то негодованием (?! – А.С.) всосал в себя тепловатый армяньяк». На самом же деле мой отец за всю свою жизнь не выкурил ни одной папиросы. Когда не было гостей, на обеденном столе у нас была только минеральная вода. Мать часто говаривала: «Наш дом как у старообрядцев: ни папирос, ни вина, ни карт»[102].

Государственная служба

П.А. Столыпин начал службу еще до завершения университетского курса. Он был причислен к Министерству внутренних дел. В будущем почти вся его карьера, не считая трехлетнего периода, будет связана с этим ведомством. Однако начало его службы, судя по всему, имело формальный характер. Новый чиновник сразу же ушел в отпуск и занялся экзаменами. В феврале 1886 г., уже имея на руках диплом кандидата физико-математического факультета, П.А. Столыпин по его просьбе был причислен к Министерству государственных имуществ. Это ведомство было создано еще в Николаевскую эпоху в ходе реформ графа Киселева, о котором тогдашние острословцы говорили, что лучше бы графа с его реформами отправили разорять чеченские аулы, чем устраивать русскую деревню. Поэт Николай Некрасов, живший напротив дома министра государственных имуществ, описал изгнание деревенских просителей в «Размышлениях у парадного подъезда»:

И пошли они, солнцем палимы,

Повторяя: «Суди его бог!»,

Разводя безнадежно руками,

И, покуда я видеть их мог,

С непокрытыми шли головами.

В будущем именно в этом ведомстве, реорганизованном в Главное управление землеустройства и земледелия, сосредоточилось осуществление столыпинской аграрной реформы. Но пока коллежский секретарь П.А. Столыпин только изучал работу Департамента земледелия и сельской промышленности, в котором он занимал скромное место помощника столоначальника. Чин коллежского секретаря он получил по степени кандидата, и, как видим, его диссертация о табачной культуре соответствовала профилю Департамента земледелия. Столыпин занимался систематизацией литературы по сельскому хозяйству и напечатал указатель книг и журнальных статей по этой теме. Аристократ Столыпин не тянул рутинную лямку, подобно рядовым чиновникам. В одном из рассказов Антона Чехова фигурирует мелкий чиновник, сочиняющий подобострастное поздравительное письмо начальнику, которого ненавидит всей душой и от которого десять лет добивается перевода с шестнадцатирублевого места на восемнадцатирублевое. Ясно, что для Столыпина место помощника столоначальника с ежемесячным жалованьем 47 рублей не являлось пределом мечтаний. Вряд ли для него, особенно в тот период жизни, когда он не был обременен большой семьей, чиновничье жалованье представляло значительный интерес. На четыре летних месяца он брал отпуск без содержания. Его младший брат, окончивший университетский курс, также не горел желанием корпеть в канцелярии. Чтобы не ходить ежедневно в Главное тюремное управление, «веселый поэт» Александр Столыпин и его сослуживец граф Сергей Толстой составили из своих фамилий некоего чиновника «полуграфа Толстыпина», замещавшего на службе обоих аристократов.

Чета Столыпиных вела светскую жизнь. О.А. Столыпина, как замужняя дама, уже не могла быть фрейлиной императрицы. Зато сам П.А. Столыпин был пожалован придворным званием камер-юнкера. Теперь он имел право присутствовать на придворных церемониях. В доме Столыпиных собирался поэтический кружок, в котором царил Алексей Апухтин. Поэт был близким другом композитора Петра Чайковского, который положил на музыку некоторые его произведения. В молодости за Апухтиным тянулась сомнительная слава, но в 80-е гг, когда его принимали Столыпины, их светской репутации уже ничего не грозило. Здоровье поэта было подорвано, он страдал болезненным ожирением, по семейным рассказам, Столыпины держали для него особое кресло, которое так и называлось Апухтинское. Поэт был в зените своей славы, хотя стихи по-прежнему печатал неохотно. Александр Столыпин вспоминал: «На вопрос одного из великих князей, почему он не издает своих произведений, он ответил: «Это было бы все равно, ваше высочество, что определить своих дочерей в театр-буфф»[103]. Апухтин избегал участия в какой-либо общественной деятельности, и поэтический кружок, собиравшийся в доме Столыпиных, увлекался только «чистой поэзией» без политического оттенка.

Светская жизнь была оставлена четой Столыпиных в 1889 г. после назначения главы семьи ковенским уездным предводителем дворянства. Как уже отмечалось, многие представители рода Столыпиных, начиная с его прадеда, являлись предводителями дворянства. Это была одна из немногих выборных должностей. На место губернского или уездного предводителя дворянства претендовали несколько кандидатов, которые вели агитацию среди своих сторонников и собирали «партии» перед выборами. Популярным в дворянской среде кандидатам на выборах клали белые шары, неудачникам – черные, что называлось «прокатить на вороных». Иногда в выборы вмешивались губернские власти. Например, Афанасия Алексеевича Столыпина, героя Бородинского сражения, под давлением губернатора отрешили от должности саратовского губернского предводителя. Однако предводителями дворянства в Ковенской губернии, где среди помещиков преобладали поляки, назначались русские дворяне по представлению Министерства внутренних дел. Став ковенским предводителем, П.А. Столыпин возвратился на службу в Министерство внутренних дел и уже не расставался с этим ведомством до конца жизни.

Решение П.А. Столыпина было с удивлением воспринято его светскими знакомыми. Александр Извольский писал: «Вместо того чтобы вступить на военную или на гражданскую государственную службу, как то было в обычае у молодых людей его круга, он удалился в свои владения, расположенные в западных губерниях России, и вел жизнь провинциального дворянина». На самом деле Столыпин, как мы видели, служил, но роль мелкого чиновника его не устраивала. Положение предводителя дворянства было неизмеримо выше. Кроме того, его явно тяготила столичная суета. Столыпин чувствовал склонность к деревенской жизни и хотел применить на практике свои теоретические знания. Для этого представлялся удобный случай, так как генерал А.Д. Столыпин выделил сыну имение Колноберже. Оно находилось относительно недалеко от Ковно, и эта близость, несомненно, стала одной из главных причин, побудивших Столыпина занять место ковенского уездного предводителя дворянства. Он рассчитывал значительную часть времени проводить в своем имении, занимаясь сельским хозяйством. Жена Столыпина одобрила решение мужа, хотя для светской дамы переезд в провинцию был тяжелым испытанием, о чем свидетельствовала ее дочь: «Моя мать, попав в провинциальный город впервые, чувствовала себя сначала в Ковне очень неуютно и скучала».

Ковно (ныне Каунас) был провинциальным городом на реке Неман. В 1812 г. через Неман переправилась «Великая армия» Наполеона, с которой воевал дед Столыпина и его братья. Старожилы показывали дом на набережной, в котором останавливался Наполеон. Местные жители любили говорить, что мост через Неман является самым длинным в мире и переход через него занимает двенадцать дней. Дело в том, что за рекой была Сувалкская губерния, где, как во всем бывшем Царстве Польском, использовался григорианский календарь, который в XIX в. на двенадцать дней расходился с юлианским, принятым в России. Лавки в Ковно выглядели убогими, товар на витринах пылился месяцами за отсутствием платежеспособных покупателей. Центральные улицы были вымощены крупным булыжником, на котором нещадно трясло проезжавшие по нему экипажи. Боковые улочки утопали в грязи. Семья уездного предводителя снимала дом на боковой улочке, которая осенью представляла собой огромную лужу. Когда кто-нибудь нанимал извозчика, тот отвечал: «Если к Столыпиным желаете, лодку нанимайте, а не меня».

Полгода Столыпины проводили в Колноберже. Здесь родились четыре их дочери. Пока младшие подрастали, старшая Мария уже приступила к учебе. По ее воспоминаниям, отец часто помогал ей делать уроки: «Из арифметических задач, заданных в виде домашних работ, я, кажется, никогда ни одной не решила без помощи папа. Промучившись целый час над бассейном, наполняющимся через две трубы, одну широкую, другую узкую, или над тем, сколько сделает в данное время поворотов большое колесо и сколько маленькое, идешь с тетрадкой и задачником Малинина и Буренина к папа, зная, что если только он не занят экстренной работой, то отложит в сторону бумаги или книгу, возьмет твою тетрадь, испачканную десятком неправильных решений, и ласково скажет: «А ну-ка, давай подумаем вместе». Интересно, что кандидат физико-математического факультета иной раз затруднялся объяснить решение задачи из учебника арифметики: «Алгебраически я тебе сразу объясню, – говорит папа, – а как это делается арифметически, надо подумать»[104].

Переписка П.А. Столыпина со своей женой Ольгой Борисовной рисует портрет заботливого отца и мужа. Ненадолго покидая пределы Колноберже, Столыпин писал жене почти каждый день. Свои письма на русском языке с вкраплениями французских фраз (когда речь шла о светских делах) или английских (когда это касалось денежных вопросов) он адресовал «Дуте» – так ласково он обращался к жене Ольге, а сам подписывался «Твой Петя». Он нежно перечислял имена и домашние прозвища своих дочерей: «Мысленно я с вами в Колноберже и постоянно думаю и о милой, добренькой Матиньке, и о двух пичушках: Наташе и Елене, которые, наверное, без меня пай и не подражают Marthe et Christine, и о маленькой Олечке и о херувиме Арочке. А надо всем царит мысль о моей ненаглядной, бесценной, о той, которая составляет для меня смысл и красу жизни». Он хлопочет об устройстве дома и советуется с женой: «Не взять ли мне буфетчика в Москве, Алеша очень советует; он говорит, что у него прекрасный буфетчик из Москвы, не вор и отлично уживется в провинции. Ведь наш sournois (обманщик) подает лимон в руке, или суп в умывальнике, не моргнувши»[105].

П.А. Столыпин был помещиком. Состав имений, принадлежавших чете Столыпиных, менялся. Столыпин и его супруга получили несколько родовых поместий в качестве наследства. Некоторые земли были проданы, другие, наоборот, приобретены. Например, они купили одно имение для дочери и через несколько лет отдали ей в приданое. В наиболее благоприятный для семьи момент Столыпину и его супруге принадлежало свыше 7 тысяч десятин земли в разных губерниях. Они не были такими земельными магнатами, как князья Абамелек-Лазаревы, которым принадлежало свыше 800 тысяч десятин земли, или их соседи по Ковенской губернии князья Радзивиллы, владевшие поместьями площадью 250 тысяч десятин. Тем не менее Столыпин считался довольно крупным землевладельцем. Для сравнения скажем, что в конце XX в. размер среднего крестьянского надела составлял 3,5 десятины на душу, а к 1905 г. эта цифра даже уменьшилась и составляла 2,6 десятины на душу.

Правительство поддерживало поместное дворянство, видя в нем оплот монархической власти. В основном помещичьи хозяйства были нерентабельными и паразитировали на обломках крепостнической системы. Отчасти это проявлялось во владениях Столыпиных. Глава семьи был добросовестным хозяином, лично управлявшим ковенским имением. Он имел специальные агротехнические знания и старался применить их на практике. В Колноберже велась хозяйственная деятельность. Были выстроены конюшня, амбар, овин. Для обработки полей нанимались работники, для которых по окончании страды устраивалось угощение. На одной из семейных фотографий Столыпины запечатлены на таком празднике в окружении работников. Однако большая часть земли в Колноберже отдавалась в аренду, то есть доход приносила феодальная по сути рента. Не следует думать, что так было только в Прибалтике. На рубеже двух столетий так называемая комиссия Центра провела статистическое обследование благосостояния сельского населения 45 центральных губерний России. Выяснилось, что только 21% владельцев имений сами вели сельское хозяйство, 47% сдавали землю в аренду, 32% вели хозяйство смешанным способом[106].

Если в Прибалтике Столыпины относились к помещикам, которые вели хозяйство смешанным способом, то свои владения в центральной части страны они сдавали в аренду, следуя, согласно приведенным выше данным, примеру почти половины помещиков. О.Б. Столыпина унаследовала половину родового имения Нейдгардтов в Чистопольском уезде Казанской губернии. На ее долю пришлось 4845 десятин земли. Таким образом жена Столыпина была значительно богаче мужа, являвшегося владельцем чуть более 2 тыс. десятин земли. Столыпин горячо взялся за приведение в порядок запущенного имения супруги. Он съездил в Казанскую губернию, откуда писал жене: «Насколько я теперь ознакомился с Твоим имением, мне сдается, что Ты со временем будешь богатой женщиной, особенно если проведут железную дорогу». При чтении переписки Столыпина складывается впечатление, что перед его мысленным взором стояло Середниково, где земля многократно подорожала после строительства железной дороги. Вероятно, он помнил о том, как купец Фирсанов нажил капитал от продажи леса, и деловито писал жене: «Я питаю вообще надежду продать лес значительно дороже, il fautpatienter (надо запастись терпением) и годика два еще попоститься, а потом, даст Бог, разговеемся». Разговеться не получилось. В итоге почти пять тысяч десятин приносили очень скромный доход в две тысячи рублей в год.

Ничего не вышло из планов Столыпина выгодно реализовать четыре дачи близ станции Крюково Московского уезда Московской губернии. И опять кажется, что он помнил про то, как купец Фирсанов разделил их имение на дачные участки и продал их за огромные деньги. Столыпин оптимистично писал: «Дачи надо будет продать, но, конечно, не теперь, так как дадут полцены, а со временем. Начальник станции в Крюково говорил мне, что можно будет получить до 45 тыс.»… На самом деле дачи потом удалось продать лишь за 30 тысяч.

Отдельного рассмотрения заслуживает письмо Столыпина из Акшино, родового имения князей Горчаковых в Пензенской губернии, унаследованного им после смерти матери в 1889 г. Имение площадью в 950 десятин сдавалось в аренду некоему Шаталову за 4 тыс. рублей в год. Арендатор вел хищническое хозяйство, стараясь выжать из имения последнее и не вкладывая ни копейки. О результатах такого хозяйствования Столыпин сообщал жене: «Отправился с Шаталовым в Акшино осматривать постройки. Они в ужасном виде. Шаталов говорит, что подновит их к сдаче, но верно только подмажет…» Местные крестьяне были страшно озлоблены на арендатора и ждали точно по Некрасову: «Вот приедет барин. Барин нас рассудит». Барина встречали хлебом-солью, многие крестьяне еще помнили крепостное право: «Старики становились перед мною на колени». Барин дал им три рубля на водку и посетовал: «Мужики, кажется, большие лодыри. К несчастию мордва богаче и честнее». Слова «к несчастию» не свидетельствуют о предвзятом отношении Столыпина к мордве, скорее он выражал сожаление, что русские крестьяне не добились такого же благосостояния, как их соседи из мордовской деревни. «Эти последние пришли ко мне после обеда торговать Еникеевку, которую я и не думаю продавать. Это отдельный кусок в 262 десятины. Чтобы отделаться от них, я назначил 50 тыс. рублей. Они давали 30 тысяч, а потом 35. Их аппетит так разгорелся и они без этой земли так сжаты, что я начинаю допускать возможность уплаты им со временем и 50 тысяч. Против этого я не устоял бы, так как это дало бы нам возможность выкупить все наши имения из банка»[107].

Пред нами как будто классический пример из учебника истории, изданного в советский период, когда школьникам рассказывали о полуфеодальном характере царской России. «Отдельный кусок в 262 десятины» – это типичный «отрезок», отрезанный от крестьянских наделов при отмене крепостного права. Площадь отрезков была не столь велика, но они представляли собой важные для сельскохозяйственной деятельности угодья – луга, подходы к водопою, угодья, вклинивавшиеся в крестьянские владения, и т.п. Крестьяне вынуждены были арендовать отрезки за большие деньги, что помогало держаться на плаву помещичьим хозяйствам. Столыпин прекрасно понимал ценность Еникеевки и не собирался ее продавать, надеясь на высокую арендную плату. Продать он соглашался только по непомерной цене. Для сравнения скажем, что за участок в глухом углу Пензенской губернии, куда можно было добраться только на лошадях – «утомился я от непрерывной езды», он запросил почти такую же цену за десятину, по какой были проданы подмосковные дачи около станции Крюково. Зная сложное положение крестьян – «они без этой земли так сжаты», он допускал, что они из последних сил соберут деньги. В этом случае (на самом деле сделка не состоялась) он собирался «выкупить все наши имения из банка». В этом Столыпины не отличались от большинства помещиков. Заложенные и перезаложенные в Дворянском банке имения являлись нормой. Гораздо сложнее было найти дворянское имение, свободное от долгов.

Уместно коснуться вопроса о доходах Столыпина в его бытность предводителем дворянства. Борис Федоров, бывший министр финансов Российской Федерации, специально исследовал вопрос о финансовом состоянии семьи Столыпина. Составленная им таблица доходов Столыпина показывает, что жалованье не могло покрыть расходов предводителя дворянства. Доходов от имений также не хватало. Архивные данные свидетельствуют о непрерывных заимствованиях у банков. В 1896 г. удельный вес кредитов в доходах составлял 15%, в 1897 – 28%, в 1898 – 35%, в 1899 – 50%. Столыпин брал новые кредиты, чтобы расплатиться по старым. Общий вывод, сделанный Борисом Федоровым, заключался в следующем: «Поскольку расходы Столыпиных непрерывно росли, а заниматься имениями времени у него не было, то в будущем семью могли бы ожидать крупные финансовые неприятности»[108].

Следует добавить, что финансовые неприятности Столыпиных не являлись следствием их роскошной жизни. Единственное, на что семья предводителя дворянства не жалела денег, – это на немецких, английских, французских гувернанток для дочерей и на лечение старшей дочери, у которой были проблемы со слухом. Во всем остальном Столыпины вели весьма скромный для своего круга образ жизни. Должность предводителя дворянства была сопряжена с представительскими расходами. Зато стоимость жизни в провинциальном Ковно была значительно ниже, чем в столице. Предводитель дворянства отчитываясь перед женой даже в незначительных тратах: «На пристани купил себе за 70 копеек красные татарские туфли». О.Б. Столыпина проверяла все счета. Их дочь вспоминала: «Счета эти составляли мучения моей матери, всегда до щепетильности аккуратной, но очень плохой математички: как-то выходило, что вечно копейки сходились верно, а рубли нет и то и дело призывался на помощь папа, который с улыбкой садился за приходорасходную книгу, проверял итог и, поправив все дело, уходил снова к себе»[109]. Денежные проблемы Столыпиных объективно отражали разорение поместного дворянства.

Особенность государственного строя России состояла в том, что поместное дворянство, терявшее свою экономическую мощь, продолжало доминировать в сфере власти. Предводители дворянства занимались не только своими сословными интересами, но и выполняли важные административные функции и судебные функции. Например, Столыпин был назначен почетным мировым судьей. С этой должностью связано первое известное нам публичное выступление Столыпина. Оно состоялось в апреле 1897 г. на ковенском съезде мировых судей. Обращаясь к судьям, Столыпин произнес следующую речь: «В России умеют и привыкли говорить только члены судебного ведомства. Мы, люди служилые и помещики, умеем только писать и пахать. Поэтому попробую с грехом пополам выразить свою мысль сравнением из сельскохозяйственной жизни. Когда мы обрабатываем землю, то в процессе обработки участвуют три элемента: пассивный – сама почва и орудия обработки, плуг, активно же – пахарь – лицо, одухотворяющее работу своей мыслью, направляющей ее своей волей. Успех работы зависит от него, и он ведет хозяйство по пути сельскохозяйственной культуры. Нечто подобное мы видим и в деле народного правосудия. Народ, общество, судебные учреждения, закон представляют из себя элемент пассивный, пахарем же является судья, двигающий общество вперед по пути культуры нравственной»[110]. Сравнение правосудия с сельским хозяйством получилось несколько натянутым. Наверное, Столыпин хотел подчеркнуть близость своих обязанностей как помещика и мирового судьи. Но, знакомясь с первым публичным выступлением Столыпина, надо иметь в виду, что в будущем он стал одним из самых сильных русских ораторов, чьи яркие высказывания запомнились потомкам и были тысячекратно повторены на бумаге, высечены в камне и отлиты в металле.

В качестве предводителя дворянства Столыпину довелось исполнять некоторые обязанности, связанные с кончиной императора Александра III и вступлением на престол Николая II. «Биохроника» П.А. Столыпина отмечает, что он «подал в казначейство собранные 8 руб. 90 коп. пожертвований на памятник императору Александру III». Вклад ковенских обывателей во всенародный сбор денег на памятник почившему в бозе императору был, мягко говоря, скромным. Возможно, причина в том, что русификаторская политика Александра III пришлась не по душе литовскому и польскому населению уезда. Между прочим, в отличие от Столыпиных, Романовы только по имени оставались русскими, являясь на самом деле гольштейн-готторпской династией. Говорили, что Александр III очень обрадовался, узнав из записок Екатерины II, что настоящим отцом Павла I был Салтыков – это увеличивало долю русской крови в его жилах. На памятнике он был изображен настоящим русским богатырем с окладистой бородой. Царь восседал на толстоногом коне, стоявшем на массивном постаменте. Памятник, созданный полуитальянцем-полурусским скульптором Паоло Трубецким, вызвал бурные разногласия. Одни говорили, что колоссальная скульптура олицетворяет мощь императорской России. Другие видели в памятнике изощренную карикатуру на царя и повторяли слова: «На площади стоит комод, на комоде – бегемот, на бегемоте – обормот».

В мае 1896 г. П.А. Столыпин участвовал в коронации Николая II. По древней традиции русские цари короновались в Москве. К этому времени отец П.А. Столыпина вот уже четыре года как ушел с военной службы и занимал должность заведующего дворцовой частью, то есть был комендантом Кремля. На его плечи легла значительная часть забот об устройстве коронации, устройство помостов для гостей, ковров на Красном крыльце, украшений и иллюминации. 14 мая 1896 г. в Успенском соборе состоялась коронация. Митрополит Санкт-Петербургский Палладий, первенствующий член Святейшего Синода, поднес императору бархатную подушечку с короной. В соответствии с чином священного коронования Николай II сам возложил на свою голову Большую императорскую корону, а потом Малую корону на голову императрицы Александры Федоровны. После этого царь произнес коронационную молитву, а митрополит Палладий прочел от лица народа молитву за царя. На картине придворного художника Лаурица Туксена запечатлен момент, когда митрополит, стоя на коленях и глядя на царя в горностаевой мантии со скипетром и державой в руках, произносит слова: «…Покажи его врагам победительна, злодеям страшна, добрым милостива и благонадежна… Подчиненное ему правительство управляя на путь истины и правды…» Справа от царя стоит золотая стена придворных. Среди них должен быть П.А. Столыпин в новом мундире с золотым ключом – знаком камергера, ибо он был пожалован этим придворным чином в связи с коронацией императора.

На картине Валентина Серова изображен момент миропомазания императора. Пред Царскими вратами Николай II открыл специальный карман, сделанный на полковничьем кителе, и митрополит благоговейно помазал миром его обнаженное тело. Обряд миропомазания совершается над каждым христианином, как правило, сразу же после крещения. В принципе он не должен повторяться. Только над монархом обряд совершался дважды, и этому акту придавался особый священный смысл. Помазанник Божий возносился над простыми смертными. Наверное, никто из участников пышного торжества не подозревал, что эта коронация будет последней. Никто не знал, что рухнет казавшаяся незыблемой Российская империя. Не подозревали об этом два молодых кавалергарда, выступавшие впереди императора в качестве младшего ассистента и флигель-адьютанта при коронации, – поручик Карл Маннергейм и корнет Павел Скоропадский. И конечно, Петр Столыпин, стоявший в толпе придворных, не знал, что пять лет он будет докладывать о всех важнейших делах императору, спорить с ним, пытаться его переубедить и получит смертельную рану на его глазах.

Коронация Николая II запомнилась не цепью торжеств и парадных обедов. Через четыре дня в обиход раз и навсегда вошло страшное слово Ходынка. На Ходынском поле царь должен был встретиться со своим народом. По этому случаю в деревянных ларьках были заготовлены для бесплатной раздачи тысячи кульков с подарками: кружка с царскими вензелями, фунтовая сайка, полфунта колбасы, вяземский пряник с гербом и орехи. Подарков заготовили десятки тысяч, а на поле собралось около полумиллиона. Народное гулянье было организовано из рук вон небрежно, никто не распорядился закопать ямы на краю поля или остановить толпы людей, с ночи прибывающих за подарками. Главным распорядителем коронационных торжеств был московский генерал-губернатор. Этот пост занимал дядя царя великий князь Сергей Александрович, который, как говорили, сделал из генерал-губернаторства отдельное княжество или даже пашалык, не подчинявшийся никаким законам. Полиции, занятой охраной высоких особ, некогда было думать о простом народе. Когда в толпе разнесся слух, что буфетчики раздают подарки своим и их на всех не хватит, толпа бросилась к ларькам. Полицейское заграждение смели, началась давка, в которой, только по официальным данным, погибло свыше 1300 человек.

Министр финансов С.Ю. Витте вспоминал, что в полдень все трупы уже успели убрать, «как будто никакой особой катастрофы и не произошло». Прибыл император, оркестр на Ходынском поле играл марши. Среди прибывших на поле гостей был китайский сановник Ли Хунчжан, с которым велись переговоры о концессии на КВЖД. Китайский гость уже знал о гибели сотен людей и спросил: «Скажите, пожалуйста, неужели об этом несчастье все будет подробно доложено государю?» Витте ответил, что уже доложено. Ли Хунчжан покровительственно сказал: «Ну, у вас государственные деятели неопытные; вот когда я был генерал-губернатором Печелийской области, то у меня была чума и поумирали десятки тысяч людей, а я всегда писал богдыхану, что у нас благополучно, и когда меня спрашивали, нет ли у вас каких-нибудь болезней, я отвечал: никаких болезней нет, что все население находится в самом нормальном порядке». Приводя эту беседу в своих мемуарах, Витте заключил: «После этого замечания я подумал: ну, все-таки мы ушли далее Китая». Столыпин не оставил своих воспоминаний, поэтому мы не знаем, что он думал, узнав о ходынской трагедии, наложившей мрачный отпечаток на царствование Николая II.

Проживая в Ковно, П.А. Столыпин лишь на короткое время приезжал в Москву и останавливался в огромных кремлевских апартаментах, которые занимал его отец. Несмотря на возраст, генерал вел полноценную жизнь. Одна из комнат была отведена под музыкальный салон. Там он музицировал на своей скрипке работы Страдивари. В этом же салоне была поставлена опера «Норма», которую с большим успехом приняла изысканная публика, приглашенная генералом. Очевидно, любовь к домашнему театру была у Столыпиных наследственной, и генерал следовал стопам своего деда, владельца крепостных артистов. А.Д. Столыпин лепил скульптуры и даже участвовал в художественных выставках. В его апартаментах собирались художники и поэты, устраивались философские и богословские диспуты. Пережив жену на десять лет, генерал по-прежнему отдавал дань сердечным увлечениям. Правда, его последний роман, как говорили, был самым странным. Он увлекся дамой еврейского происхождения, вероятно, чисто платонически, и переписывался с ней на теологические темы. Как часто бывает с людьми богатырского здоровья, он заболел и умер в один день. Телеграмма о болезни отца и телеграмма о его кончине были доставлены в Колноберже одновременно. По словам дочери, П.А. Столыпин очень горевал о смерти отца. Она впервые увидела его лицо, мокрое от слез.

Генералу от артиллерии А.Д. Столыпину устроили пышные похороны. Чеканным шагом прошли части Гренадерского корпуса, которым он командовал до своей отставки. Московский генерал-губернатор великий князь Сергей Александрович, которого после коронации прозвали «князь Ходынский», сказал по-французски: «Сегодня мы хороним последнего вельможу». На похороны пришло много людей, но среди них не было старого друга отца Льва Толстого. Великий писатель проповедовал идеи, которые шокировали окружающих. Незадолго до смерти генерал А.Д. Столыпин тоже удивлялся поведению графа и даже рассказывал родным забавную историю о том, как Толстой тачал сапоги. Навещая Толстого в Ясной Поляне, он часто беседовал с мужиками. Один из них показал свои сапоги и сказал, что их шил сам граф. На вопрос, хороши ли сапоги, мужик откровенно ответил: «Только в них и хорошего, что даровые, а так совсем плохи». После кончины А.Д. Столыпина писатель ничем не высказал своего сочувствия. Когда кто-то выразил удивление, что он не приехал на похороны боевого товарища, Лев Толстой сказал, что мертвое тело для него ничего не значит и он не считает достойным возиться с ним.

П.А. Столыпин был предводителем дворянства тринадцать лет. С 1889 по 1898 г. – ковенским уездным, а с 1898 по 1902 г. ковенским губернским предводителем дворянства. Его повышение свидетельствовало, что он хорошо зарекомендовал себя по службе. Во внутренних губерниях от предводителя дворянства не требовалось многого. Надо было только слыть радушным и хлебосольным хозяином, всегда готовым угостить господ дворян из самых отдаленных уголков. Но на землях бывшей Речи Посполитой приходилось быть умелым дипломатом, сглаживавшим разногласия между польской шляхтой и русскими властями. Столыпин успешно справлялся со сложной задачей. Провожая его с поста уездного предводителя, польские помещики даже преподнесли ему серебряный бокал в подарок. Столыпин был растроган и писал жене: «Мне приятно, что они стараются сделать мне удовольствие и что мне удалось внушить им добрые чувства. Достанет ли уменья и впредь не быть статистом и что-либо оставить по себе хорошее? Ведь до сих пор я служил себе просто, исполнял свои обязанности и не мудрил, а теперь надо большое уменье и уменье быть общительным, сохраняя авторитет и престиж»[111]. Один из первых биографов П.А. Столыпина отмечал, что были люди, «попрекавшие первого министра «польскими шляхетскими приемами» и по своей привычке стремившиеся открыть поляков даже в его родословной»[112]. Разумеется, эти генеалогические изыскания не имели под собой никакой почвы.

Должность губернского предводителя позволяла освободиться от массы повседневной работы. Столыпин начал уделять внимание общим вопросам, касающимся положения дел в губернии и даже за ее пределами. Он председательствовал на годичных собраниях ковенского общества сельского хозяйства и в 1901 г. сделал доклад об экспорте в Германию живого скота и мяса. С одной стороны, этот доклад был посвящен губернским проблемам: «Эпоха зернового хозяйства для нас кончилась и конкурировать с хлебом внутренних губерний наша губерния не может»[113]. С другой стороны, Столыпин затрагивал в своем докладе такие общие вопросы, как российско-германская таможенная война, проецируя ее последствия на состояние местной экономики. Еще интереснее записка, посвященная опыту страхования рабочих в европейских странах. Вопрос о страховании рабочих являлся широко обсуждаемой темой. Через два года – в 1903 г. были приняты первые правила о вознаграждении потерпевших в результате несчастных случаев, а законы о страховании рабочих появились лишь в 1912 г. Но эти правила и законы распространялись только на фабрично-заводских рабочих, о сельскохозяйственных рабочих речи не шло. Между тем Столыпин еще в 1901 г, ссылаясь на европейский опыт, писал: «Надо знать, куда мы идем? Если дело пойдет, то приведет к общему страхованию всех рабочих». Он возражал оппонентам, утверждавшим, что страхование приведет чуть ли не к социалистической организации рабочих. Столыпин предупреждал, что рабочий «готовит нам страшную месть, гораздо более страшную, чем всякое социальное движение, так как она неумолима как всякое природное движение – это уход рабочих… людские массы из тех мест, где они угнетены трудными условиями жизни, они ежедневно перемещаются в местности, где гнет материальных условий не так тяжел»[114].

Годы, проведенные в Ковно и Колноберже, были самыми спокойными и счастливыми в жизни семьи. Даже О.Б. Столыпина со временем нашла своеобразную прелесть в безмятежном провинциальном существовании. Однако тихая семейная жизнь подходила к концу. В мае 1902 г. П.А. Столыпин был назначен исполняющим обязанности губернатора Гродненской губернии. Это был большой скачок в его карьере. Примечательно, что сорокалетний Столыпин стал самым молодым губернатором в России. Высказывались разные суждения о том, кто ему протежировал. Наибольшее распространение получила версия, что протекция была оказана директором Департамента полиции Алексеем Лопухиным, товарищем Петра Столыпина по Орловской гимназии и даже его дальним родственником. Точнее было бы сказать, что назначение Столыпина, а также ряда других лиц было связано с перестановками в правительстве, которые начал новый министр внутренних дел Вячеслав Плеве. Он взял Алексея Лопухина на ключевой пост директора Департамента полиции.

Не меньшее значение, чем протекция Лопухина, имело значение содействие директора Департамента общих дел А.П. Роговича, который до перевода в столицу служил ковенским губернатором. В январе 1902 г., провожая губернатора, предводитель дворянства Столыпин произнес прочувственную речь: «Надеемся, на блестящем Вашем жизненном поприще Вам будут сопутствовать лучшие пожелания ковенского дворянства». По инициативе Столыпина дворяне собрали деньги и учредили в ремесленном училище стипендию имени А.П. Роговича. Естественно, что Рогович, которому Плеве поручил «подыскание лиц, пригодных на губернаторские посты», в числе первых кандидатов должен был назвать Столыпина. Наконец, учитывались пожелания влиятельных польских магнатов. Граф А.И. Тышкевич, чьим мнением о кандидате на пост гродненского губернатора интересовался Николай II, указал на Столыпина как приемлемого для поляков администратора. Одним словом, все мнения сошлись на Столыпине, и он получил важное назначение.

Летом 1902 г. Столыпин с семьей уехал на курорт Эльстер в Германии. Столыпин принимал грязевые ванны, которые благотворно сказались на работоспособности больной руки. Он собирался продолжить удачно начатый курс, как вдруг пришла телеграмма, незамедлительно вызывающая его в Россию. По словам дочери, «мы себе голову ломали над тем, что мог бы значить подобный вызов, не представляя себе, что речь шла о новом назначении. Грустно простились мы с папа и остались одни в Эльстере, теряясь в догадках и надеясь вскоре увидать отца снова с нами». Однако через несколько дней от Столыпина пришла телеграмма, разъясняющая все дело. Он сообщил, что сразу же едет на новое место службы. Семья приехала в Гродно лишь осенью и была потрясена переменой в обстановке. Вместо скромного дома в Ковно их ждал огромный дворец последнего польского короля Станислава Понятовского, отведенный под резиденцию губернатора. Предшественник Столыпина по губернаторскому посту князь Н.П. Урусов ездил по бесконечным дворцовым анфиладам на велосипеде. В сад выходило шестьдесят окон в один ряд. Кабинет губернатора был обит резными дубовыми панелями.

В России недаром бытовала поговорка «положение хуже губернаторского». Действительно, положение губернатора было крайне сложным. С одной стороны, он являлся проводником правительственной политики, с другой – должен был учитывать и защищать местные интересы. С губернатора был главный спрос, и он был главным виновником в случае какого-либо несчастья вплоть до природных катастроф, если не принял деятельных мер для их предотвращения. Какие представления о роли губернатора имел Столыпин? Вопреки утверждению дочери, которая не была осведомлена о подоплеке событий, он явно заранее готовился к новому витку своей карьеры. На это, в частности, указывает «Докладная записка П.А. Столыпина по вопросу местного самоуправления в неземских губерниях». Появление записки было связано с проектом Министерства внутренних дел распространить земство на Западные губернии. Проект разослали для ознакомления всем заинтересованным лицам, и Столыпин, как ковенский губернский предводитель дворянства, откликнулся объемной запиской. Ни одно из его предложений не было принято. Записка предводителя, равно как и министерский проект, была положена под сукно. Но труд Столыпина не пропал даром, так как его имя стало известно Плеве и министр оказался подготовленным к рекомендации Лопухина и Роговича.

При чтении записки складывается впечатление, что ее автор, так сказать, «перерос» рамки предводительской должности, которую занимал 13 лет, и был готов к более широкому полю деятельности. Хотя записка посвящена введению земства, Столыпин коснулся некоторых других вопросов, в частности изложил свое видение губернаторских полномочий: «Начальник губернии должен, конечно, иметь широкую точку зрения, намечать вопросы общего хозяйственного значения, но руководить разрешением всех мелочных хозяйственных вопросов было бы для него лишним и непроизводительным трудом». Предводитель дворянства подчеркивал, что вмешательство администрации в хозяйственную жизнь вредно, так как поставит развитие отдельных отраслей в зависимость от личных склонностей губернатора: «Так, одна губерния может покрыться каменными мостами, другая сетью телефонов или элеваторов и т.п.»[115].

Мысли Столыпина по этому поводу удивительно напоминают сатиру М.Е. Салтыкова-Щедрина «Помпадуры и помпадурши». Писатель сам был вице-губернатором и со знанием дела описал российских помпадуров, то есть губернаторов. В одном из очерков приведен спор двух героев о Быстрицыне, помещике, прославившемся успехами в сельском хозяйстве и назначенном помпадуром в Паскудск. Параллель интересна тем, что призванный на губернаторский пост реформатор собирается ликвидировать крестьянскую общину. Кстати, сатирические очерки были впервые опубликованы в 1864 г., и уже тогда вопрос об общине стоял на повестке дня. Реформаторские намерения нового помпадура вызывают прилив энтузиазма у одного героя очерков и скепсис у другого:

« – Ну, хорошо, – сказал он, – ну, Быстрицын упразднит общину и разведет поросят…

– Не одних поросят! Это только один пример из множества! Тут целая система! скотоводство, птицеводство, пчеловодство, табаководство…

– И даже хреноводство, горчицеводство… пусть так. Допускаю даже, что все пойдет у него отлично. Но представь себе теперь следующее: сосед Быстрицына, Петенька Толстолобов, тоже пожелает быть реформатором а-ля Пьер ле Гранд. Видит он, что штука эта идет на рынке бойко, и думает: сем-ка, я удеру штуку! прекращу празднование воскресных дней, а вместо того заведу клоповодство!

– И опять-таки преувеличение! Клоповодство! Преувеличение, душа моя, а не возражение!

– Хорошо, уступаю и в этом. Ну, не клоповодством займется Толстолобов, а устройством… положим, хоть фаланстеров. Ведь Толстолобов парень решительный – ему всякая штука в голову может прийти. А на него глядя, и Феденька Кротиков возопиет: а ну-тко я насчет собственности пройдусь! И тут же, не говоря худого слова, декретирует: жить всем, как во времена апостольские живали!»

Столыпин прекрасно знал русскую литературу, несомненно, читал он и Салтыкова-Щедрина, хотя тот не относился к числу его любимых авторов. Вступая на новое поприще, он не хотел быть помпадуром или глуповским градоначальником, чьи административные таланты исчерпывались громким криком «Разорю!». На посту гродненского губернатора Столыпин снискал уважение местных жителей. Уездный предводитель дворянства А.А. Ознобишин вспоминал: «Личность его была обаятельна. При беседе с ним чувствовалась вся сила его светлого, ясного ума, и невольно являлось к нему чувство расположения и уважения»[116].

Гродненская губерния имела пестрый национальный состав. Наряду с русскими (белорусами) проживало большое количество поляков и евреев. Как уже отмечалось, Столыпин имел неплохие отношения с поляками. Он также не считал разумным отстранять от общественной деятельности евреев. В упоминавшейся докладной записке о введении земства в западных губерниях Столыпин писал: «Не знаю, будут ли допущены и евреи. Но полагаю, что известное ограниченное их число, например 1 или 2 гласных на губернию, могло бы быть даже полезно, как это доказала практика городских дум: евреи, не имея преобладания, могут лишь давать хорошие практические советы: если же принять во внимание громадное количество еврейского населения в черте еврейской оседлости, то полное их отстранение было бы едва ли даже справедливым»[117]. Вместе с тем Столыпин в качестве губернатора проводил традиционную для русских властей политику продвижения «русского начала» в западных губерниях, причем проводил ее с первого до последнего дня в буквальном смысле слова. Сразу же после прибытия в Гродно он настоял на закрытии Польского клуба, в стенах коего, по мнению губернатора, господствовали «повстанческие настроения», а в последние дни своего губернаторства защищал полицейских чинов, арестовавших зачинщиков выступления в Белостоке: «Это выходка молодых, нахальных жиденят: они будут продолжаться, но при наличности громадного в Белостоке гарнизона они не опасны. Опасным я считаю, однако, потакание еврейской молодежи к беспорядкам посредством безнаказанности и дискредитирования действий полиции»[118]. Следует отметить, что уже в бытность Столыпина премьер-министром напряженные отношения между еврейским населением и солдатами местного гарнизона вылились в так называемый Белостокский погром 1906 г.

Примечания

1

ГАРФ (Государственный архив Российской Федерации), ф. 271 (Производство сенатора М.И. Трусевича по расследованию действий должностных лиц, принимавших участие в осуществлении мер охраны во время высочайшего пребывания в Киеве в 1911 г.), оп. 1, д. 6, л. 33.

2

Там же, д. 7, л. 182.

3

Там же, д. 7, л. 241.

4

ГАРФ, оп.1, д. 15, л. 64.

5

Там же, д. 1, л. 81.

6

Гирс А.Ф. Смерть Столыпина. Из воспоминаний бывшего киевского губернатора // Столыпин А.П. П.А. Столыпин. 1862 – 1911. Париж, 1927. С. 95.

7

ГАРФ, ф. 271, оп. 1, д. 1, л. 16.

8

Там же, д. 25, л. 442.

9

ГАРФ, ф. 102 (Департамент полиции), 00, 1911, д. 124, л. А, л. 28.

10

Веселовский С.Б. Ономастикон: древнерусские имена, прозвища и фамилии. М., 1974.

11

Тысячная книга 1550 г. и Дворцовая тетрадь 50-х годов XVI в. М.; Л., 1950. С. 244.

12

Максяшев П.Ф. Род Столыпиных // Тарханский вестник. 1997. Вып. 7. С. 4.

13

Ключевский В.О. Сочинения. Т.6. М., 1959, С .404.

14

См.: Бумаги А. Арсеньевой в Пензенском государственном архиве. М.Ю. Лермонтов. Кн. 2 (Литературное наследство; Т. 45 – 46). М., 1948. С. 625 – 640.

15

Там же. С. 626.

16

Цит. по: Орловский И.И. Смоленский поход царя Алексея Михайловича в 1654 году. Смоленск, 1905. С. 32.

17

Котошихин Г. О Московском государстве в середине XVII в. // Русское историческое повествование XVI – XVII вв. М., 1984. С. 185.

18

Цит. по: Невский архив. Историко-краеведческий сборник. Вып. 4. СПб., 2003. С. 436.

19

Отказные книги Пензенской губернии // http://www.suslony.ru/Otkaznye2.htm.

20

См. базу данных на сайте http://zaharov.csu.ru/.

21

Полн. собр. Законов. № 3380.

22

Фонвизин Д.И. Собрание сочинений. М.; Л., 1959. Т. 2. С. 86 – 87.

23

Цит. по: Валишевский К. Вокруг трона. М., 1990. С. 121.

24

Записки Александра Михайловича Тургенева. 1772 – 1863 // Русская старина. 1885. № 11. С. 276.

25

Гавлин М.Л. Вопрос о винных откупах в истории законодательства Российской империи: XVIII – XIX вв. // Экономическая история: Обозрение. М., 2007. Вып. 13. С. 133.

26

Щербатов М.М. О повреждении нравов в России. М.; Аугсбург. С. 38.

27

Записки Александра Михайловича Тургенева. 1772 – 1863 // Русская старина. 1885. № 11. С. 276.

28

Там же.

29

Пыляев М.И. Старая Москва. М., 1996. С. 119.

30

Записки Александра Михайловича Тургенева. 1772 – 1863 // Русская старина. 1885. № 12. С. 474.

31

Вяземский П.А. Старая записная книжка. М., 2003. С. 384.

32

Погожев В. Столетие организации императорских московских театров. Вып. первый. Кн. 1. СПб., 1906. С. 99.

33

Кольян Т.Н. Прадед М.Ю. Лермонтова Алексей Емельянович Столыпин // Тарханский вестник. 2006. Вып. 20. С. 87.

34

Вигель Ф.Ф. Записки. Мюнхен, 2005. С. 50.

35

А.А. Столыпин подготовил свои воспоминания в 1844 г. Впервые они были опубликованы в журнале «Москвитянин». (1845. Ч. 3. № 5, 6. С. 1 – 16). См. также: Столыпин А.А. Воспоминания об Александре Васильевиче Суворове// Тарханский сборник. Вып. 21. Пенза, 2008. С. 163 – 178.

36

Вигель Ф.Ф. Записки. С. 50 – 51.

37

Записка о мартинистах, представленная в 1811 году графом Растопчиным великой княгине Екатерине Павловне // Русский архив. 1875. Вып 9. С. 75.

38

Письма Сперанского к А.А. Столыпину// Русский архив. 1870. Вып. 4 – 6. Стб. 1153.

39

Письмо Сперанского к Аркадию Алексеевичу Столыпину от 5-го марта 1818 г. // Русский архив. 1869. Вып. 5. Стб. 920.

40

Письма Сперанского к А.А. Столыпину // Русский архив. 1870. Вып. 4 – 6. Стб. 1133, 1138.

41

Записка об Аркадии Алексеевиче Столыпине // Русский архив. 1893. Вып. 6. С. 192.

42

Восстание декабристов. Материалы. Т. II. М.; Л., 1926. С. 68; Петербургский некрополь. Т. IV. СПб., 1913. С. 174.

43

История 14-го уланского Ямбургского полка. СПб., 1873. С. 336.

44

Там же. С. 246.

45

Письма Сперанского А.А. Столыпину // Русский архив. 1871. С. 451.

46

Цит. по: Белоусов С.В. Николай Алексеевич Столыпин: штрихи биографии // Тарханский вестник. Вып. 21. С. 159.

47

Абаза В.А. История лейб-гвардии конной артиллерии. СПб., 1896. С. 31.

48

Потоцкий П. Столетие российской конной артиллерии. СПб., 1894. С. 80.

49

Абаза В.А. История лейб-гвардии конной артиллерии. С. 56.

50

Записки Ивана Степановича Жиркевича // Русская старина. 1874. Август. С. 635.

51

Норов А. «Война и мир» (1805 – 1812) с исторической точки зрения и по воспоминаниям современника// Военный сборник. 1868. Т. LXIV. С. 26 – 45. Воспоминания А.С. Норова также опубликованы в издании: Бородино в воспоминаниях современников. СПб., 2001.

52

Лонгинов М.Н. Черта из жизни Авраама Сергеевича Норова // Русский архив. № 1869. М., 1870. С. 66 – 67.

53

Цит. по: Дубровин Н.Ф. Утверждение русского владычества на Кавказе. Т. III. Ч. 1. С. 356.

54

Тургенев А.М. Записки Александра Михайловича Тургенева. 1772 – 1863 // Русская старина. 1885. № 11. С. 276.

55

Письма Сперанского к А.А. Столыпину. Стб. 1138.

56

Андроников И. Лермонтов. Исследования и находки. Изд. 4-е. М., 1977. С. 87.

57

Лонгинов М.Н. Русская старина. 1873. Кн. 7. С. 382.

58

Столыпин А. Средниково (Из семейной хроники) // Столица и усадьба. 1914. № 1.

59

Там же. С .73.

60

Висковатов П.А. Михаил Юрьевич Лермонтов: Жизнь и творчество. М., 1989.

61

См.: Дело о поединке майора Мартынова с поручиком Лермонтовым: Из архива бывш. III отд-ния собственной его императорского величества канцелярии // Дуэль Лермонтова с Мартыновым: По материалам следствия и военно-судного дела 1841 г. М., 1992. С. 7 – 10.

62

Васильчиков А.И. Несколько слов о кончине М.Ю. Лермонтова и о дуэли его с Н.С. // Русский архив. 1872. С. 206 – 213.

63

Конспект беседы А.И. Васильчикова с М.И. Семевским был опубликован в статье: Дамианиди М., Рябов Е. «…Смерть самая трагическая» // Литературная Россия. 1989. № 27.

64

Висковатов П.А. Михаил Юрьевич Лермонтов: Жизнь и творчество. М., 1989.

65

Васильчиков А.И. Несколько слов о кончине М.Ю. Лермонтова. Стб. 21.

66

Васильчиков А.И. Письмо к Ю.К. Арсеньеву // М.Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М., 1989. С. 466 – 467.

67

Столыпин А.А. Средниково (Из семейной хроники).

68

Цит. по: Марченко А. С подорожной по казенной надобности. Лермонтов. Роман в документах и письмах. М., 1984. С. 18.

69

Из личных воспоминаний о Крымской войне // Русский архив. 1874. № 6. Стб. 1358 – 1368.

70

Тарле Е.В. Крымская война. Т. 2. М.; Л., 1941 – 1944. С. 448.

71

Столыпин Д. Об упразднении военных поселений (из личных воспоминаний) // Русский архив. 1874. № 4. Стб. 766.

72

Там же. Стб. 768 – 769.

73

Столыпин Д. Граф Н.С. Мордвинов в его сельскохозяйственной деятельности. М., 1874; Его же. Земледельческие порядки до и после упразднения крепостного права. М., 1874; Его же. Две философии: Единство науки и Об учреждении курсов философских наук в высшем преподавании. М., 1888; Его же. Основное воззрение и научный метод Огюста Конта: Наш земледельческий вопрос. М., 1889; Его же. Исторический прогресс: О современном направлении в науках нравственных и политических. М., 1890; Его же. Научные очерки: Начала социологии. 2-е изд. М., 1890; Его же. Научный идеализм и основы социологии. М., 1890; Несколько слов о классификации наук О. Конта. М., 1890; Его же. Наш земледельческий кризис. М., 1891; Его же. Общие мировые законы. Принципы 1789 года. Крестьянская личная собственность. М., 1891; Его же. Учение Конта и применение его к вопросу об организации поземельной собственности и пользования землею. М., 1891; Его же. Истина и призрачность в мире общественных идей и понятий: Единение философии и науки. М., 1892; Его же. Краткое исследование о принципе равенства как основе общины. Мировой закон равновесия и гармонии в природе и общественных явлениях. К вопросу о высшем преподавании. М., 1892;Его же. Несколько слов о высшем образовании: Науч. и метафизич. методы. М., 1892; Его же. Общинная наша система в литературе. М., 1892; Его же. К вопросу философии права. М., 1893; Его же. О необходимости научной основы для общественных вопросов. М., 1893; Его же. О существовании научно-естественных законов для общественных явлений: К вопр. нашего сельского быта. Вып. 1 – 2. М., 1893; Его же. Очерки философии и на-уки. М., 1893.

74

Полный послужной список А.Д. Столыпина опубликован в статье: Кольян Т.Н. Столыпины по документам государственного архива Пензенской области. Род Столыпиных в XIX – начале XX в. в документах Пензенского дворянского депутатского собрания (продолжение) // Тарханский вестник. 2009. Вып. 22. С. 165 – 174.

75

Толстой Л.Н. Собр. соч. Т. 18. Избранные письма. 1842 – 1881. С. 173.

76

Ст. Ночная вылазка в Севастополе. Рассказ участвовавшего в ней // Современник. 1855. Вып. 7. Июль. С. 5 – 11.

77

Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений. Т. 36. С. 536 – 540.

78

Горячкин Ф.Т. Первый русский фашист Петр Аркадьевич Столыпин. Харбин, 1928. С. 3.

79

См.: Власьев Г.А. Потомство Рюрика. Материалы для составления родословной. Ч. 1 – 3. СПб., 1906 – 1907.

80

Бок М.П. Воспоминания о моем отце П.А. Столыпине. Нью-Йорк, 1953.

81

См.: Данилко Е.С. «Казаки войска Уральского все суть старообрядцы…» // Старообрядчество: история, культура, современность. М., 2002. С. 17 – 39.

82

Цит. по: Кольян Т.Н. Столыпины по документам государственного архива Пензенской области. Род Столыпиных в XIX – начале XX в. документах Пензенского дворянского депутатского собрания (продолжение) // Тарханский вестник. 2009. Вып. 22. С. 193.

83

Милютин Д.А. Воспоминания генерал-фельдмаршала графа Дмитрия Алексеевича Милютина. 1860 – 1862. М., 1999. С. 481.

84

См.: Столыпин А.А. Средниково. (Из семейной хроники) // Столица и усадьба. 1914. № 1.

85

Варенцов Н.А. Слышанное. Виденное. Передуманное. Пережитое. М., 2011. С. 529.

86

Бок М.П. Указ. соч. С. 44.

87

См.: Колноберже // Петр Аркадьевич Столыпин. Энциклопедия. М., 2011. С. 242.

88

Бок М.П. Указ. соч. С. 45.

89

Тарханский вестник. 2009. Вып. 22. С. 186 – 190.

90

Крестовский В. Двадцать месяцев в действующей армии // Собрание сочинений. Т. 5. СПб., 1900. С. 479 – 480.

91

Из дневника Артиллериста // Сборник военных рассказов, составленных офицерами – участниками войны 1877 – 1878 гг. Т. 2. СПб., 1879. С. 18.

92

Верещагин В. На войне: воспоминания о русско-турецкой войне 1877 г. М., 1902.

93

Из дневника Артиллериста. С. 20.

94

Александрович С.С. Деятельность русской гражданской администрации в Восточной Румелии (июнь 1878 – июнь 1879 г.) // Российские и славянские исследования: Научный сборник. Минск, 2008. Вып. 3. С. 110.

95

Бок М.П. Воспоминания о моем отце П.А. Столыпине. С. 104.

96

Аттестат зрелости П.А. Столыпина – http://stolypin-info.ru/node/2336.

97

Вересаев В. Воспоминания // Собрание сочинения в пяти томах. Т. 5. 1961. С. 196.

98

Сыромятников С.Н. Железный министр // Богатырь мысли, слова и дела. СПб., 1911. С. 62.

99

См:. Федоров Б.Г. Петр Столыпин: «Я верю в Россию». Биография П.А. Столыпина. Т. 1. СПб., 2002. С. 50 – 51.

100

Прошение П.А. Столыпина на имя ректора Петербургского университета // http://stolypin-info.ru/node/2403.

101

Бок М. Указ. соч. С. 22 – 23.

102

См.: Столыпин А. Крохи правды в бочке лжи // Посев. 1999. № 3 – 4.

103

Столыпин А. Устрицы и стихи в кабинете (Из литературных воспоминаний) // Столица и усадьба. 1914. № 10. С. 8.

104

Бок М. Указ. соч. С. 35 – 36.

105

Столыпин П.А. Переписка. М., 2004. С. 440.

106

Материалы высочайше утвержденной 16 ноября 1901 г. Комиссии по исследованию вопроса о движении с 1861 г. по 1900 г. благосостояния сельского населения среднеземледельческих губерний сравнительно с другими местностями Европейской России. СПб., 1903. Ч. 1. С. 302 – 307.

107

Материалы высочайше утвержденной 16 ноября 1901 г. Ком… С. 447.

108

Федоров Б.Г. Петр Столыпин: «Я верю в Россию». СПб., 2002. Т. 1. С. 104 – 106.

109

Бок М. Указ. соч. С. 34.

110

Цит. по: П.А. Столыпин. Биохроника. М., 2004. С. 18.

111

Столыпин П.А. Переписка. С. 434 – 435.

112

Изгоев А.С. П.А. Столыпин. Очерк жизни и деятельности. М., 1912. С. 13.

113

Столыпин П.А. Об экспорте в Германию живого скота и мяса в связи с положением ветеринарного дела в губернии // П.А. Столыпин. Грани таланта политика. М., 2006. С. 8.

114

Столыпин П.А. Об опыте страхования рабочих в европейских странах // П.А. Столыпин. Грани таланта политика. С. 26.

115

Докладная записка П.А. Столыпина по вопросу местного самоуправления в неземских губерниях // П.А. Столыпин. Грани таланта политика. М., 2006. С. 37.

116

Цит. по: Бородин А.П. Гродненский губернатор // Петр Аркадьевич Столыпин. Энциклопедия. С. 148.

117

Докладная записка П.А. Столыпина по вопросу местного самоуправления в неземских губерниях. С. 34.

118

Столыпин П.А. Переписка. С. 84.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.