Камни Митуту - Провидение зла

Сразу за королевскими стражниками правил конем старший сын короля Игнис. Принц, по которому сохло не менее десятка принцесс, в отличие от Палуса, обходился без брезгливо выпяченной губы и презрительного прищура глаз. Не было добрее парня среди молодых атерских, да и араманских королевичей, причем его доброта сочеталась не только со статью и умом, но и с внутренней твердостью, к воспитанию которой были причастны и мать с отцом, и тот же Сор Сойга. Сегодня черные волосы принца были взлохмачены, подбородок не брит, а глаза – мутны. Игниса, судя по кислому виду, тоже мучило недомогание, но скрывать это, как его сестра, он даже не пытался. За ним следовали девятнадцатилетние двойняшки Нигелла и Нукс, а уж следом тащился на молодой кобыле младший из Тотумов – Лаус. Время от времени Лаус спускал затвор маленького самострела. Механизм срабатывал со звонким щелчком, мальчишка специально выдернул из него кожаную прокладку, и белая лошадь Нигеллы всякий раз испуганно взбрыкивала. Лаус закатывался в хохоте, его старшая сестрица оборачивалась, чтобы призвать на голову мальчишки несчастья и неудачи, но затем вновь продолжала ту самую песню, которую тянула шестой день и из-за которой Кама уже была готова растерзать сестрицу.

Нигеллу интересовали женихи. Она перечисляла всех неженатых отпрысков королевских домов, отзывалась о каждом, иногда мечтательно закатывала глаза, затем переходила к списку незамужних принцесс, теперь уже время от времени скрипя зубами. Толстяк Нукс прислушивался к ее говору, но скрипел зубами именно тогда, когда его сестричка вздыхала, а вздыхал, когда раздражалась она. Да, конечно, от Пустулы Тотум было немного пользы, но важность ее присутствия в королевском замке Лаписа недооценивать не стоило. Именно Пустула примером собственного мужа дала понять каждому из молодых отпрысков рода Тотумов, что к вопросу выбора будущей жены следует подходить со всей ответственностью. Каждому, но не Нуксу. Нукс, вместе со всей своей сообразительностью и прилежанием в науках, не слишком часто думал о будущей женитьбе, потому как чаще всего думал о еде, так что за ним следовало держать глаз да глаз. Но как раз теперь он думал именно о женитьбе, потому как прилип к Нигелле, словно вымазанная в смоле шишка, да и еда, в виде мешка сушеных с медом слив, висела у него на груди. Неизвестно, что творилось у него в голове, но скорее всего то же самое, что и за столом, потому как особенно горестно Нукс вздыхал, когда Нигелла перечисляла невест, которые, как помнила Кама, отличались некоторой полнотой. К тому же толстяк не только вздыхал, но и пускал при этом сладкую слюну, всасывая ее в себя обратно вместе с очередной сливой. Ведь вляпается братец, вляпается точно так же, как его дядюшка Латус! Конечно, подобных Пустуле среди невест королевского рода как будто не осталось, но так кто же их знает, с виду все кувшинчики золотые, но пока крышку не снимешь, в котором самоцветы, а в котором сушеное дерьмо – не определишь. Нигелле бы не самой жениха подыскивать, а о братце позаботиться, но куда там, и думать о нем забыла, да и Кама, которая не просто так вспомнила о собственных достоинствах, хоть и раздражалась, но ждала только одного, когда Нигелла произнесет заветное имя. Было отчего поерзать в седле. С прошлого года это имя жгло ее так, что будь она бумажным свитком, давно бы обратилась в пепел. На языке висело, сколько раз грозило слететь в ненужное время, так, что Кама уже язык прикусывать начала и только повторяла чуть слышно по вечерам в своей комнате: Рубидус Фортитер, Рубидус Фортитер, Рубидус Фортитер. Да-да. Сын короля Кирума засел в ее сердце. Да, ему уже двадцать пять, а Каме в прошлом году исполнилось только шестнадцать, но ведь Рубидус заметил ее тогда?

Заметил… Даже сказал какую-то глупость. Что-то вроде: «надо же, какая красивая зверушка подрастает в доме Тотумов!» Принцессы и принцы, что ходили хвостом за красавцем Рубидусом, принялись хохотать, но Кама не обиделась. И на что было обижаться? Если где-то и обижались на сравнение с дакитами, то уж никак не в Лаписе. И дакитов имелось в достатке, и Сор Сойга, любимый наставник Камы, был дакитом, да и в самой принцессе текла частичка дакитской крови. А в жилах ее матери эта частичка была четвертинкой. А восьмушкой – кровь этлу, что вообще ни в какие устои не вписывалось. Это великанше Патине следовало числить среди предков этлу или Субуле Белуа, дочери короля Эбаббара, тоже ростом выше на голову почти любого, а в Каме, да и в Игнисе, ее старшем брате, ничего не было от этлу, кроме силы, которая приводила в изумление даже Сора Сойгу, дакитской быстроты да неутомимости. Впрочем, от дакитской крови происходил еще особый разрез глаз, форма скул и долгий срок жизни. «Долго будешь жить, – увещевал ее мудрый Сор, – очень долго. Дакиты долго живут. Жаль, только клыков у тебя нет, девочка, а то вовсе не было бы тебе равной по красоте».

«Долго буду жить и без клыков как-нибудь обойдусь», – думала теперь Кама и вспоминала рассказ о том, как однажды на такой же ярмарке ее отец, сам еще будучи лаписским принцем, вышел биться в доспехах против противника из Даккиты. Бился долго, умелым он был в фехтовании, но все равно проиграл. Каково же было его удивление, когда противником оказалась вельможная девица Фискелла Этли? Понятно, что результат поединка был отменен, потому что не участвуют девицы в таких поединках, с тех пор и на длину волос стали проверять смельчаков, шаря рукой под шлемом, но отец-то был сражен не на шутку! Отправился с караваном через страшную Сухоту в Даккиту и уломал шуструю девицу стать его женой. А потом и королевой Лаписа. Может быть, и Каме следует поступить так же? А сможет ли она пробиться в турнир? А пробьется ли туда Рубидус? Нет, Рубидус-то точно пробьется, мало кто с ним мог сравниться в фехтовании, разве только Фелис Адорири – принц Утиса, племянник Пустулы, да Игнис – брат Камы? Но Фелис не участвует в вельможных турнирах, считает их баловством, а Игнис предпочитает борьбу, так что Рубидус неминуемо будет биться в финальной схватке, последние два года он в них и побеждал. А сможет ли она его победить? Сор Сойга говорил, что даже Игнис не должен быть уверен, что сумеет победить сестру. Он не всегда и побеждал ее, но Игнису двадцать один год, а Рубидусу двадцать пять. Будет трудно, и не только потому, что семнадцать лет против двадцати пяти. Не только потому, что Рубидус – умудренный схватками воин, не один год дозорным провел в Светлой Пустоши, а она сопливая девчонка. Сор Сойга учил ее, что нужно быть спокойной и холодной, так успокаивается вода в горной речке перед тем, как ринуться с водопада. Успокоишься тут, когда нутро горит и лоно сжимается при одном упоминании Рубидуса. Может быть, как раз этот ледяной комок в груди выручит? А не благословенный ли Энки ей посылает лед в сердце во спасение и для спокойствия духа? У королевы-матери пять детей, у ее старшего сына – тоже пять. Мать Камы победила будущего мужа в безымянной схватке, и она – ее дочь – должна победить своего избранника. Победить, чтобы потом подчиниться. Взять силой, чтобы затем отдаться без боя. Значит, единственный сын короля Кирума против одной из многих Тотумов? Но нужно выйти безымянной, с ярлыком кураду. Где же взять ярлык? Разве только у Малума, но ведь рассказать ему все придется, душу открыть, а это еще противнее, чем, к примеру, целоваться с Пустулой, хвала Энки, не приходилось пока делать ни того, ни другого. Но даже если она найдет ярлык кураду, рука устроителя неминуемо заберется под шлем, ощупает затылок… Что делать с роскошными волосами? А если именно ее волосы и заставили обратить на нее внимание Рубидуса? Кстати, а пошли бы Каме светлые волосы? Хорошо или плохо, что цвет волос она унаследовала от отца? И что сделает с нею мать, если узнает, что ее дочь лишилась роскошных волос? И сможет ли она, Кама, дойти в турнире до Рубидуса, ведь и прочие участники турнира куда как не новички в фехтовании…

– Стой! – донесся голос стражника.

Отряд остановился мгновенно. Заблестели обнаженные клинки, заскрипели самострелы. Если бы загудел рожок, женщины и дети стали бы натягивать кольчужницы, а стражники, которые в пути только кольчужницами и обходились, подхватили бы притороченные к седлам щиты. Только наемники Малума всю дорогу провели в полных доспехах, но то их привычки, мало ли кто и как с ума сходит после дозора у Светлой Пустоши? Но рожок не загудел, поэтому и кольчужницу вытаскивать из сумы не было нужды, да и строго следовать отведенному месту в походном строю – тоже. Что же там случилось, ведь до Ардууса осталось всего ничего? Последний лесок сгустил кроны по правую руку от дороги, точно, вон остовы родовых каламских башен, словно редкие стариковские зубы, на гребне увалов, если к ним подняться, то и ардуусские башни разглядишь.

С трудом сдерживая желание выдернуть из ножен меч, Кама подала лошадь вперед. Миновала Нигеллу и Нукса, Игниса, который все еще боролся с тошнотой и посмотрел на сестру мутным взглядом, отряд стражников, приставленный к королевским детям. Поймала встревоженный, но тут же ставший спокойным взгляд второго мастера королевской стражи – Вентера. Что ж, и тревога его была понятной, и сменившее ее спокойствие. Сор Сойга правил лошадью за спиной непоседливой девчонки. Тут уж и думать не приходилось о ее безопасности, дакит бы расправился со всяким, кто только замыслил бы подобное.

Король, королева, десяток лучших стражников стояли перед ободранным молнией кедром. В былые времена под ним семейство Тотумов делало последний привал перед Ардуусом. Сегодня привал не планировался, но отряд остановился. Королевский маг Окулус, поблескивая лысиной, вычерчивал на очищенной от льда и прошлогодней хвои тропе какое-то заклинание, старший мастер стражи Долиум грозно вращал глазами.

– Ну что там? – раздраженно бросил король.

– Сейчас, Ваше Величество, – смахнул пот со лба Окулус дрожащей рукой, на одном из пальцев которой мерцал зеленоватым отсветом, расходуя драгоценный мум, охранный перстень. – Магия какая-то есть, но я пока не могу разглядеть…

Магия и в самом деле имелась. Кама ее почувствовала сразу. Она никогда не была особой умелицей в сплетении заклинаний, но в их распознавании с нею не мог сравниться никто. Магия таилась впереди, среди низкорослого ельника. Но кроме странной, непонятной магии, там не было никого. Хотя чей-то взгляд присутствовал, но не там, не оттуда было устремлено напряженное внимание, а откуда-то справа. Даже не от башен. С гор. Издали. Внимательный взгляд. Без злобы, но с любопытством. И с тревогой. Может быть, даже с опаской.

– Насторожь в двух сотнях шагов, – наконец не удержалась Кама. – Засады нет.

– Нет, Ваше Высочество, – закивал головой Окулус. – Но насторожь странная. Вроде ловушки. Только и ловушки нет. Петля будто есть, но без силка. С вестью. Не опасная вроде. Потому как не против человека, а против магии, а какая тут у нас магия? Наговор против наговора? Вроде вот этого перстня. Но колдовать против такого перстня все равно что с тараном на нищую хибару выходить. Нет магии у нас в отряде. Так что не на нас насторожь. Хотя не уверен… Но мума на эту забаву было потрачено изрядно.

– Может, король Ардууса вещалки расставляет, Ваше Величество? – сморщил нос Долиум.

– Никогда не расставлял, а тут начал? – стиснул зубы король. – С чего это вдруг? Ну что, третья примета?

Окулус побледнел. Белый ворон, потом висельники, теперь магическая ловушка. Правило трех примет обозначало не просто угрозу, а обязательную смерть. Неотвратимую кару судьбы. Правда, смерть смерти рознь, иногда от большого можно откупиться малым. Смерть какого-нибудь мула – ведь тоже смерть? Другой вопрос, что судьба сама выбирает, что для нее большое, что малое.

– Нет, Ваше Величество, – пробормотал маг. – По сути, наука о приметах наукой не является, потому как непознаваема, а все непознаваемое есть морок или обман. Но даже если взять за основу, что приметы есть суть знаков судьбы…

– Изъясняйся короче, Окулус! – поморщился король.

– Простите, Ваше Величество, – изогнулся маг. – Нет третьей приметы. Нарушено правило подобия. Первые две приметы не были связаны с магией, к тому же обе они не являются приметами, потому как явно подстроены, то есть являются игрушкой стороннего замысла, а не проявлением знаков судьбы…

– Вот, – поднял палец король. – Слышишь, Долиум?

– Да, Ваше Величество, – постарался подобрать живот старший мастер стражи.

– Явно подстроены, – продолжил король. – То есть из одного костра прыгаем в другой. Судьба, выходит, нам благоволит, но имеется сторонний злоумышленник. Или даже два, если ворон и висельники – две неудачные шутки двух неудачных шутников, незнакомых друг с другом. А третьим шутником прикинулся какой-то колдун. Что делать-то будем, если наш маг не в силах разобраться с чужими магическими ловушками?

Король посмотрел на королеву. Та улыбнулась, но явно была встревожена. Окулус же вовсе побелел. Старик не был слишком хорошим магом, но служил в замке еще при отце короля, и чего не мог добиться талантом, брал упорством и усидчивостью, к чему приучал и королевских детей. Но всякий раз, когда имел дело не с книгами и свитками, а с огнем, землей, водой и воздухом – робел и терялся.

– Так, может, объехать это место, Ваше Величество? – осторожно предложил Долиум.

– Нет, старина, – покачал головой король. – Или мы не настолько сильны, чтобы рвать поставленные на нас силки? На то и расчет, что мы объедем, иначе бы это заклинание не светилось за две сотни шагов, даже я чувствую магию. Сворачивать не станем. Но сначала надобно приглядеться к насторожи. Хотелось бы знать, чьих рук дело? Кто из магических орденов или еще каких умельцев замышляет против нас? Сторожевая магия без ярлыка запрещена в Ардуусе. Понял, колдун?

Окулус судорожно закивал и полез на мула.

– Камаену возьми с собой, – добавил король и успокаивающе коснулся руки жены. – Если кто и разглядит что-то там, то только она. Вентер! – обернулся он к приблизившемуся второму мастеру. – Проследи!

Сору Сойга напоминать об охране принцессы не приходилось.

Прошлогодняя хвоя шелестела под копытами лошадей, из-под еловых ветвей языками высовывался потемневший снег. Кама даже взмокла, всматриваясь в молодой ельник, хотя Вентер был рядом, не упустил бы ни самострела, ни засады, да и Сор держался поблизости. Но засады не было, хотя тонкая, едва приметная нитка заклинания и в самом деле тянулась от насторожи куда-то в сторону гор. Далеко тянулась. И само заклинание было искусным, куда там Окулусу. Хотя именно он говорил, что не то умение делает мага высшим мастером, которое способно обратить в руины крепость, а то, которое может пронзить ее тонким лучом и уничтожить врага, не тревожа камень. Однако зачем такое умение, если можно разрушить крепость? Да и есть ли такие маги? Кама оглянулась. Отряд стоял на месте, не двигаясь, между тем четверка понемногу поднималась по склону.

– Здесь, – сказал Вентер.

Из-под куста можжевельника тянулись, подрагивая, кожаные ремни. Между забитыми в землю кольями на заледенелом и полустертом рисунке был распят молодой волк. Глаза животного туманились болью и ненавистью, из горла доносился едва различимый хрип, шерсть на загривке стояла дыбом.

– Мум, – потрясенно прошептал Окулус. – Мума тут много, очень много. Много муки, много мума. Плохой мум ведь тоже мум? Зачем столько?

Кама зажмурилась. Мум, без которого не обходилось ни одно заклинание, конечно, если его составитель сам не был истинным магом и не полнил колдовской замысел силой из собственных рук, здесь плескался через край. Выструганные из горького дерева – осины – палочки были забиты во все суставы животного. Магический рисунок, вычерченный между кольев, который венчал обреченный на муки зверь, был готов к выбросу силы. Неужели все это только для тонкой, едва приметной линии-нити, что все так же уползала в скалы? Ведь лиги на три или четыре, не меньше. И там, на ее конце, таился кто-то неизвестный. Чего он хотел? Все-таки крови или известия? Зачем столько силы? Для вести хватило бы и сотой, тысячной ее части. Против какой магии эта насторожь? Если бы она была нацелена на колдуна, то его бы испепелило за сотню шагов. Но нет колдуна в кортеже, разве Окулус колдун?

– Ну что там? – спросил раздраженно Вентер у ползающего на коленях по хвое Окулуса. – Король ждет.

– Не могу определить, – признался маг. – Это не заклинания орденов огня, воды, земли или воздуха. Или я о нем не знаю. И вроде бы не заклинание храмовых магов. Никого из них. На вид, просто вестеносец. Внизу тропа. Видишь? Морда волка обращена на нее. Когда мы пересечем линию его взгляда, заклинание отправит весточку, что семейство короля Лаписа близится к Ардуусу, хотя удар должен быть… Должен быть удар, Вентер. Вот эти линии говорят об ударе… Об ударе особой силы… Но кто его цель? Какая-то магия? Нет никакой магии в свите короля. Так что я не уверен, что заклинание выстроено именно на правителя Лаписа… Но что-то его взвело. Оно было едва заметно, может быть, вовсе незаметно, но когда мы приблизились…. Посмотри, Вентер, осиновые палочки пустили корни. Муки животного усиливаются. Так что, хотим мы или не хотим, заклинание сработает. Даже если король не двинется с места. И вот еще… Вроде бы оно не направлено на живое. Не могу разобрать, не могу… Не мой же перстень его разбудил? Нет, кажется, все-таки это только вестница…

– Все сложнее, – подал голос Сор. – Приглядись, маг. Трубочки бересты на каждой лапе волка. Что вычерчено на их внутренней стороне? Разве ты не слышал, что магическая ловушка способна наделить магией жертву только для того, чтобы затем испепелить ее? Такие насторожи не только вести отсылают, они подобны самострелу!

– Самострелу? – не понял Вентер. – И чем выстрелит этот волк? Прикушенным языком? Или собственными когтями? Или камнями, которыми забита его пасть? Тропа, куда смотрит эта зверюга, здесь в двух десятках шагов, но до отряда их еще двести! А перед нами полудохлая псина. Король Тотус с ножом выходил против горного барса! Он же сказал, что мы должны рвать поставленные силки! Или мы боимся? Войны никакой нет, через лигу стоят дозоры. Ни один сторожевой дым не чернит небо!

– Так-то оно так, но… – затосковал Окулус. – В самом деле береста на лапах… И камни во рту волка мне не нравятся. Не могу разглядеть, но что-то начертано и на них.

– Так вытащи их и прочти! – повысил голос Вентер.

– Нельзя, – сгорбился Окулус. – Сожжет меня, вмиг сожжет. Всегда бьет в того, кто управляется с мумом. А мне не снести удара, я не орденский маг.

– А что делать, чтобы не сожгло? – скрипнул зубами Вентер.

– Может быть, убить животное? – попятился Окулус. – Весточка отправится, конечно, но король ведь сказал, что мы должны рвать силки? Да и двести шагов еще до отряда. Это далеко!

– Так убей! – рявкнул Вентер.

– Что-то свербит внутри, – признался Окулус. – Мы-то не за двести шагов… Лучше бы объехать. Думаю, пару лиг в сторону, и все обошлось бы. На вид заклинание простенькое, но простота его, как простота лаписской стали – нет прочнее ее в Анкиде.

– Да хватит уже болтать! – спрыгнул с лошади Вентер. – Двести шагов – далеко, а объезжать, так за пару лиг!

– Закройся! – прошелестел над ухом Камы Сор.

Заклинание и в самом деле казалось простым. Да, силы оно накопило предостаточно, зверь мучился несколько часов, и осиновые колышки добавили ему муки, и камни тоже были непростыми, но главным все же казалось не это. Сквозь простоту магического плетения и весть, которая невидимо висела на заклинании, словно готовая сорваться капля росы, и в самом деле проглядывало еще что-то. Что-то, что заставило Каму оцепенеть, а затем собраться и медленно свернуться клубком. В собственной голове свернуться, подобрать под себя лапки, как это делает оставленный под елкой зайчишка. Прижаться к траве, замолчать, затаить дыхание и, словно перед ударом урагана, вцепиться в то, что было поблизости, в собственную гнедую. Прильнуть к ней, попросить у нее защиты, соединиться с животным в одно целое. Так, как ее учил Сор, учил Окулус и ее собственное, до конца еще не понятое и не исследованное нутро.

– На! – ткнул мечом в загривок волка Вентер.

И в то же мгновение меч мастера заледенел, да так, что Вентер заорал, не в силах его отодрать от ладони, а затем из раздираемой пламенем пасти зверя ударили две молнии – одна в Каму, а другая прочертила слепящий зигзаг в сторону отряда, и уже оттуда донесся страшный, наполненный мукой крик Игниса.

– Энки, пресвятой благодетель! – судорожно обхватил себя за плечи Вентер.

– Молодец, – протянул руку девчонке Сор.

Кама на дрожащих ногах поднялась с тяжело рухнувшей лошади. Молния скользнула по ее груди, но странным образом не задела, только слегка обожгла кожу, оплавила оловянные пуговицы на жилете и убила гнедую. А вот Окулус не уцелел. Смерть отыскала дорогу к сердцу старого и не слишком умелого мага.

– Игнис! – закричала что было сил Кама.

– Жив! – раздался со стороны отряда испуганный голос Нукса.

Застучали копыта. Стражники торопились вверх по склону. Кама на дрожащих ногах подошла к насторожи. И волк, и береста, и камни в пасти зверя обратились в прах. Только четыре колышка с обрывками ремешков торчали из обожженной земли. Окулус лежал рядом с выпученными перед смертью глазами. От обуглившегося пальца, на котором блестел оплавившийся перстень, поднимался дым. Пахло паленой плотью.

– Вот ведь, – сплюнул Вентер, потирая обмороженную ладонь. – Вечно все так с этой магией… Лучше бы и вправду следовало объехать… Что ж делать-то? Придется вам, Ваше Высочество, теперь сидеть на муле бедняги Окулуса.

– Придется, – процедила сквозь зубы Кама.

Весть нашла цель. Далекий соглядатай торопился доставить ее по месту назначения. Сообщить, что заклинание не возымело успеха, не смогло выжечь то, что пробудилось в груди Камы и Игниса. Или смогло?

Глава 2

Игнис

Хозяин большого дома на Северной улице Ардууса, той, что совпадала с дорогой на Бэдгалдингир и на которой даже и в неярмарочные дни хватало народу, а в ярмарочные было не пройти, на все начало весны переселялся в дом к своему дальнему родственнику, где и теснился, потому что иметь большой дом в Ардуусе и не заработать на нем изрядное количество монет мог себе позволить только умалишенный или сказочный богач, которому плевать на ежегодный доход. Предки этого хозяина, который был весьма состоятельным даже для Ардууса, но никак не сказочным богачом и уж тем более не умалишенным, предпочитали красоте прочность. Они не ладили в доме причудливых барельефов и статуй, не украшали окна дорогими витражами или бронзовыми решетками, не подбирали вместо серого камня разные сорта мрамора или гранита и не пытались поднять потолки на такую высоту, что рассмотреть повисшую на балках паутину мог только провалившийся в щель между черепицами какой-нибудь птах. Нет, они строили дом из обычного камня, зато обтесывали его почти так же, как это умели делать древние каламы. Если же им приходилось использовать дерево, то этим деревом, по их мнению, мог быть только дуб, чтобы и через сто или двести лет не пришлось менять балки, столбы, рамы или тяжелые двери, и этот дуб обрабатывался так, что не уступал гладкостью отшлифованному камню. А уж стены и потолки, окна и дверные проемы устраивались таким образом, чтобы даже мысли не возникло в головах у чаянных и нечаянных гостей, почему все сделано именно так, и никак не иначе. И странным образом эти самые прочность и простота, которые достигались надежностью материала и незатейливыми способами его соединения, оборачивались подлинной красотой, притягивали взгляд и селили в сердце каждого гостя симпатию и благоволение к дому и его хозяевам.

Почему-то именно об этом думал Игнис, который собрался перед главным турнирным днем отдохнуть, но наткнулся у дверей комнаты на любимую служанку, послушался не разума, а тела, и теперь ничуть не утомленный, что было странно, лежал в постели с горячим и преданным существом под боком и в неверном свете масляных ламп рассматривал дубовые балки над головой и точно такие же балки, укрепляющие стены, простое стрельчатое окно со стеклом в свинцовой раме, серый камень на стенах и на полу, жесткую черную шкуру калба, брошенную у постели, деревянную тумбу, жестяную чашу для умывания и грубое льняное полотенце над ней. Все это ладно складывалось одно с другим и создавало настоящий уют, о котором принц не задумывался в Лаписе, поскольку там все было привычным и удобным, и даже порой оборачивалось роскошью, но, как теперь казалось Игнису, в уют не складывалось. И все-таки стоило ему закрыть глаза, как перед мысленным взором проплывали именно картины Лаписа.

За сто пятьдесят лиг от родного дома и за шестнадцать лет от счастливого пятилетнего возраста Игнису казалось, что он снова проснулся в северном крыле королевского замка, сбросил на пол войлочное одеяло, опустил ноги на холодный камень и, кутаясь на ходу в теплый араманский платок, выбежал на галерею. Четырехугольные башни Лаписа тонули в тумане, стены блестели от утренней росы, и весь мир состоял из сырого камня, холодного ветра, шлепанья босых пяток, потрескивания углей в жаровне на главных воротах, кукареканья далекого петуха и плача на верхней галерее – маленькая Камаена не давала покоя матери. На углу галереи стоял дозорный, но сейчас он был только утренней тенью, это днем Игнис мог позволить себе поговорить со стражником и даже прикоснуться к рукояти его меча, сейчас он спешил. Только рано утром ему дозволялось встретиться с королем Синумом – собственным дедом, лицо которого покрывали такие мелкие морщины, что оно казалось затянутым в сеть. Наступит день, и тот будет занят важными делами, в которых нет места подрастающему принцу. Но рано утром дед принадлежал Игнису. Вот под пятками зашуршали шкуры, затем войлок, потом опять камень – сорок ступеней, каждая из которых по колено маленькому Тотуму. Главное – не споткнуться и не упасть, а если упал, не заплакать, Синум не любит слез. Снова галерея, плач Камы стал тише, зато в лицо ударил ветер со стороны алеющих на заре вершин, и вот наконец башня старого короля, и он сам сидит в кресле, завернувшись в одеяло, и потягивает из серебряного кубка разогретое с травами и медом вино. Одеяло распахивается, Игнис забирается на руки к деду, прижимается к его широкой груди и уже в тепле начинает с ним ужеутренний разговор:

– Дед, а почему ты говорил, что крепость Ос, которая охраняет вход в нашу долину, построена каламами?

– Потому что так и есть. Она была выстроена древним народом, который жил до нас на этой земле. За пятьсот лет до великой войны. Две тысячи лет назад.

– А зачем была нужна крепость, если до войны оставалось еще пятьсот лет? – не унимался Игнис.

– Потому что, если бы не было крепостей, войны случались бы чаще, – бормотал дед. Его мучила бессонница и ломота в суставах, но внука он ждал каждое утро.

– А от кого должна была защищать эта крепость каламов? – сдвигал маленькие брови Игнис.

– От тирсенов, – объяснял дед. – Они хотели завоевать эти земли. Прошло время, и они попытались завоевать уже нас, потому что каламов в этих местах почти не осталось. Но у них снова ничего не вышло. И все-таки, на всякий случай, мы заключили Ардуусский договор. Чтобы защищать свои земли сообща.

– А почему мы никого не хотим завоевать? – продолжал допрашивать деда Игнис.

– Мы – маленькое королевство, – вздыхал дед. – Мы можем только защищаться. И кстати, эта крепость – Ос – готова послужить нам так же, как могла бы послужить древним каламам две тысячи лет назад.

– А наставник Сор Сойга говорит, что тот, кто хочет защититься наилучшим образом, должен нападать! – вспоминал Игнис.

– Слушай своего наставника, – кивал дед. – Но помни, если ты защищаешься, то можешь защититься. А если ты нападаешь, то рано или поздно будешь и защищаться тоже. Зачем две войны, когда и одной много?

– А крепость Ос выстояла в большой войне? – допытывался Игнис. – В самой большой войне? В той, которая была почти полторы тысячи лет назад?

– Нет, – качал головой дед. – Крепости Ос не пришлось испытать прочность собственных стен и башен. Война обошла ее стороной. А Лаписа тогда и вовсе не было. И битва была не здесь.

– А где? – не унимался Игнис.

– В том месте, где ныне находится Светлая Пустошь, – сдерживал рвущий грудь кашель дед. – Там, где когда-то высился дом богов – Бараггал.

– И кто же там сражался? – перехватывало дыхание у мальчишки.

– Там были два войска, с которыми ныне не может сравниться ни одно, – начинал долгожданный рассказ дед. – Эту землю защищал правитель тогдашней империи Лигурры. У него было три армии – каждая по сто тысяч воинов. И гвардия отборных воинов в десять тысяч человек.

– Это очень много? – восторженно шептал принц.

– Очень, – кивал дед. – Во всей лаписской долине вместе с Лаписом и со всеми деревнями, хуторами и даже горными сторожками и с крепостью Ос всего около семидесяти тысяч человек. Со всеми младенцами, старушками и стариками! А это меньше, чем одна армия императора Лигурры. А у него их было три. И кроме этого к нему на помощь пришли еще более трехсот тысяч человек. Остатки еще двух его армий, а также каламы, араманы, дины, самарры, нахориты, хапирру, иури, валы, прайды, свеи и даже великаны с севера – рефаимы, которых было ровно сто тридцать воинов. Так что под началом императора собралась великая сила – более шестисот тысяч человек!

– А кто же нападал на него? – задавал положенный вопрос Игнис.

– Еще более страшная сила, – скрипел дед. – То войско шло с востока, из далекой земли Эрсетлатари, или, как теперь чаще говорят, Эрсет. И оно шло, чтобы завоевать весь мир. По пути оно покорило самые великие крепости – Абуллу, Кагал, Алку, Бэдгалдингир. Обратило в пепел самое богатое государство тех лет – Таламу. Но даже потеряв множество воинов в этих осадах и битвах, на равнине перед Бараггалом то войско превосходило войско императора числом почти вдвое, а силою многократно.

– И кто же воевал на той стороне? – замирал от восторга внук.

– Кто только не воевал, – пожимал плечами дед. – Но это были воины, которые не знали страха. Ни любви, ни страха… Которые управлялись с оружием так, словно родились с ним в руках и прожили по тысяче лет каждый. Люди, даку, дакиты, великаны-этлу. Тому войску было чем удивить противника. Погонщиками машару на бесноватых быках.