На том братья, крепко расцеловавшись, и расстались.
После столь радостных встреч Давыдов во главе своей поисковой партии держал путь по направлению к Красному, куда двигалась французская армия. Он снова намеревался беспрестанно тревожить и не давать покою отходящему неприятелю ни днем, ни ночью, а тем самым неукоснительно исполнять самый главный наказ, данный ему Кутузовым.
3 ноября на рассвете среди снежного поля совместно с отрядами Сеславина и графа Орлова-Денисова Давыдов предпринял налет на расстроенную вражескую колонну. В итоге партизанам удалось захватить двух генералов Альмераса и Бюрта, до двухсот нижних чинов и значительный обоз.
В этот же день после полудня Давыдову вновь довелось встретиться на большой дороге с Наполеоном и сопровождавшей его старой гвардией. Если бы под началом Дениса оказалось на этот раз несколько рот конной артиллерии!.. Тогда бы он поспорил на бранном поле и с гвардейскими сомкнутыми колоннами. И чем бог не шутит, может быть, дотянулся бы наконец вооруженной рукою и до самого французского императора...
Конные же наскоки на ощетинившиеся штыками незыблемые громады Бонапартовых гвардейцев почти ничего не давали. «Полковники, офицеры, урядники, многие простые казаки бросались к самому фронту, — но все было тщетно!.. Гвардия с Наполеоном прошла посреди толпы казаков наших, как стопушечный корабль между рыбачьими лодками», — с горьковатым чувством собственного бессилия записал Денис Давыдов в своем походном дневнике.
Неотступно следуя за неприятелем, Давыдов с партизанами напал при Копысе на крупное, вшестеро превосходящее по численности его отряд, вражеское кавалерийское депо и в момент его переправы через Днепр разгромил полностью.
У местечка Белыничи на подступах к Березине Давыдовский отряд, усиленный двумя орудиями конной артиллерии под командой молоденького поручика Павлова, завязал многочасовой жестокий бой с французами, в котором среди прочих партизан особо отличился младший брат Дениса, горячий и порывистый Левушка, действительно отыскавший партию и приставший к ней во время очередного марша. С сотнею отборных казаков, отданных под его начало командиром, он, по сути дела, решил победный исход всей этой яростной баталии. В критический момент, когда успех уже клонился в сторону французов, он ударил из-за леса на неприятельских стрелков, начавших теснить партизан, и обратил их в бегство, отхватив в плен подполковника, двух капитанов и девяносто шесть рядовых. Однако в сокрушительной атаке Левушка не уберегся и сам: получил тяжелое ранение в грудь французской пулей.
«Справедливость велит мне сказать, что брат мой Лев был героем сего дела», — доносил после успешно завершенного боя Давыдов в главную квартиру.
Несчастье, происшедшее с Левушкой, Денис переживал всем сердцем. Все, что мог он сделать для него, — это немедленно отыскать лучшего хирурга из числа пленных французов и под своим присмотром произвести брату операцию тут же в полевых условиях. После того как врач, извлекший злополучную пулю, заверил, что жизнь Левушки вне опасности, Денис 15 ноября поутру отправил брата вместе с другими ранеными в Шклов, дав в сопровождение вооруженный казачий конвой. Однако душа Дениса оставалась неспокойной. Он писал по этому печальному поводу: «Грустно мне было расставаться с страждующим братом моим и отпускать его в край, разоренный и обитаемый поляками, чуждыми сожаления ко всякому, кто носит имя русское! К тому же, если б урядник Крючков не ссудил меня заимообразно двадцатью пятью червонными, я принужден был бы отказать брату и в денежном пособии, ибо казна моя и Храповицкого никогда не превышала двух червонных во все время наших разбоев: вся добыча делилась между нижними чинами...»
На следующий день, 16 ноября, Давыдов, по его собственным словам, узнал о событиях, разыгравшихся на Березине. По милости любимца Александра I, самовлюбленного англомана адмирала Чичагова, Наполеону буквально чудом удалось вырваться с остатками своих войск из жесткого сплошного кольца, уготованного французам Кутузовым, которое неутомимо и угрожающе сжималось. И тут Бонапарт незадачливого сухопутного флотоводца обвел вокруг пальца, как мальчика. Проведя ложную демонстрацию, он внушил Чичагову мысль, что собирается переправляться через Березину ниже Борисова, а сам днем и ночью возводил два моста у Студенки. Адмирал, клюнувший на обман Наполеона, отвел свои войска южнее и открыл тем самым выход французскому императору из кольца, чем тот и не замедлил воспользоваться.
После Березины отступление Наполеона превратилось в подлинное бегство. Окончательно бросив на произвол судьбы обломки своей «Великой армии», в дормезе, поставленном на санные полозья, под чужим именем
французский император в сопровождении лишь нескольких приближенных и малого конвоя, налегке, спалив предварительно бумаги собственной государственной канцелярии и уничтожив даже личное столовое серебро («Я лучше буду до конца кампании есть руками, чем оставлю русским хоть одну вилку с моей монограммой!» — злобно воскликнул он, по свидетельству очевидцев), безостановочно помчался к Вильне, чтобы через нее вырваться наконец за пределы России.
В эти дни поисковая партия Давыдова почти без отдыху следовала за бегущею неприятельской армией, таявшей под напором наших войск на глазах.
30 ноября в Новых Троках Денис узнал добрую весть, что за три дня перед этим отряд его боевого товарища Александра Никитича Сеславина, получившего к этой поре полковничий чин, первым достиг Вильны и с бою овладел городом.
Здесь же, в Новый Троках, к Давыдову из главной квартиры примчался нарочный с приглашением от светлейшего срочно прибыть к нему в Вильну, куда он только что соизволил въехать.
Проделав немалый путь по заледенелой дороге в легких раскатистых санках, Денис 1 декабря примчался в Вильну и тотчас же направился к светлейшему. «Какая перемена в главной квартире! — писал он об этом памятном посещении. — Вместо, как прежде, разоренной деревушки и курной избы, окруженной одними караульными... я увидел улицу и двор, затопленные великолепными каретами, колясками и санями. Толпы польских вельмож в губернских
русскихмундирах, с пресмыкательными телодвижениями».
На этот раз Давыдов для встречи с Кутузовым приоделся. Свой крестьянский армяк ему пришлось оставить. В залу главной квартиры он явился теперь в черном кавказском чекмене, в красных шароварах и с черкесскою шашкою на бедре, при той же своей округлой смоляной курчавящейся бороде. Среди облитых золотом генералов и красиво убранных и гладко выбритых офицеров вид у него, без сомнения, был весьма примечательный. Ждал он не более двух минут. Едва Кутузову донесли о его приезде, как светлейший принял его без промедления, несмотря на тьму всевозможных просителей в приемной.
Фельдмаршал был бодр и свеж, при всех регалиях, с Георгиевской лентой через плечо. Завидя Давыдова, тут же вышел навстречу.
— Здравствуй, здравствуй, голубчик, рад тебя видеть вновь во здравии. Я тебе тут дельце одно припас, весьма важное и к тому же деликатное. Как раз для твоей удалой головы и хитрости твоей, которой тебя господь тоже не обидел...
Далее, подведя Давыдова к распластанной на одном из боковых столов карте, Кутузов поведал, что австрийцы из корпуса Шварценберга занимают значительными силами Гродно. Поскольку кампания идет к победному завершению, их надобно выдворить во что бы то ни стало за пределы Отечества. Однако желательно произвести это без излишнего кровопролития, поскольку осложнять отношения с Венским двором ныне совсем ни к чему, австрийцы вот-вот могут оказаться и союзниками русской армии.
Граф Ожаровский, по словам светлейшего, двигается в ту же сторону, на Лиду. Однако доверить ему сношение с неприятелем в данной ситуации фельдмаршал опасается, граф при своей прямолинейности наверняка наломает дров... Посему Кутузов и посылает Давыдова через Меречь и Олиту прямиком к Гродне, чтобы он «постарался занять сей город и очистить окрестности оного более через дружелюбные переговоры, нежели посредством оружия».
— В этом деле мне не просто военный потребен, — заключил Михаил Илларионович, — а натура вдохновенная и истинно поэтическая, вроде твоей. Коли выпадет непременная нужда бить австрийцев, то бей их весело, без излишней злобливости.
Окрыленный новым доверием светлейшего, Давыдов примчался к своему отряду и, не мешкая, выступил в поход. «Сборы мои, — как сам он говаривал, — никогда не были продолжительными: взнуздай, садись, пошел!..»
Наскочив с налету на Меречь, взяли здесь продовольственный неприятельский магазин с несметными припасами, так и не доставшимися голодным войскам Наполеона. Впрочем, припасы эти оказались весьма кстати и партизанам, все последнее время пробавлялись на том, что, как говорится, бог пошлет. Теперь же, набив переметные сумы трофейными яствами и вином, гусары и казаки приободрились и повеселели. Зычные с хрипотцой их голоса в прохваченном морозцем воздухе раскатисто выводили слова лихой солдатской песни:
Русский наш народ таков,
Он на все идти готов,
Лишь бы было нам дано
Хлеб, и мясо, и вино...
От Меречи берегом уже застывшего, окованного тонким прозрачным льдом Немана двинули на Гродну. Вперед отряда Давыдов выслал летучий авангард под водительством лихого Александра Чеченского, который, следуя наказу командира, сбив на пути неприятельский пикет и захватив в плен двух венгерских гусар, сразу же возвратил их генералу Фрейлиху, командующему гродненским гарнизоном. Австрийский начальник оценил сей великодушный поступок. Это и дало повод начать с неприятелем переговоры, к ним как раз и подоспел Давыдов, приведший основные силы отряда.
Австрийцам, судя по всему, после столь явного поражения Наполеона бросаться в бой сломя голову отнюдь не хотелось. Однако Фрейлих пекся, так сказать, и о чести собственного мундира. После нескольких встреч и довольно мирных разговоров он согласился вывести свои войска из Гродны, но намеревался непременно предать огню провиантские и комиссариатские магазины, в которых военных припасов было собрано более чем на миллион рублей.
Давыдов с Чеченским, конечно, возражали, упирая на то, что подобный акт недоброжелательства к русским может помешать установлению добрых отношений между двумя армиями и народами, давно заинтересованными в сокрушении их общего угнетателя.
Партизанскими офицерами к тому же было пущено в ход все радушие и веселое обаяние, и сухой службист Фрейлих наконец дрогнул и решил оставить город со всеми его обширными военными запасами в полной неприкосновенности. Давыдов с Чеченским гарантировали ему, со своей стороны, совершенно спокойный и беспрепятственный отход до самой границы. Аккуратный австрийский генерал, перед тем как убраться восвояси, попросил лишь об одном: подписать от имени русского командования целый ворох накладных и прочих бумаг, которые, видимо, намеревался представить в свое оправдание. Денис, конечно, поставил свою подпись на всей этой канцелярии с великим удовольствием.
8 декабря Гродна без единого выстрела перешла в руки отряда Дениса Давыдова. Граф же Ожаровский, обладавший силами более значительными, к городу, пока в нем были австрийцы, так и не приблизился...
Генерал Ермолов, бывший в это время при главной квартире в Вильне, с добродушным юмором писал по поводу занятия Гродны: «К фельдмаршалу поступили в одно время рапорты от генерал-адъютанта графа Ожаровского и от полковника Давыдова: первый доносил, что неприятель в силах и не сдает Гродны, второй — что город взят».
Через несколько дней в Гродну вступили и регулярные русские войска: вначале кавалерийские полки барона Корфа, а сутки спустя — пехотные части графа Милорадовича, как всегда, розового, нарядного, поражавшего окружающих своей расточительной щедростью и неодолимой страстью изъясняться на малознакомом ему французском языке.
У генерала Милорадовича Денис Давыдов и прочел с величайшим восторгом и радостью только что разосланный в войска знаменитый приказ Кутузова, который заканчивался простой, но исполненной такого великого и долгожданного смысла фразой:
«Война окончилась за полным истреблением неприятеля».
На полях Европы
Не останавливаясь среди геройских подвигов, мы идем теперь далее... Но не последуем примеру врагов наших в их буйстве и неистовствах, унижающих солдата. Они жгли дома наши, ругались святынею... Будем великодушны, положим различие между врагом и мирным жителем. Справедливость и кротость в обхождении с обывателями покажут им ясно, что не порабощения их и не суетной славы мы желаем, но ищем освободить от бедствия и угнетений даже самые те народы, которые вооружились против России.
Из приказа генерал-фельдмаршала Кутузова от 21 декабря 1812 г.
Свой отряд Давыдов нагнал уже за границей.
В соответствии с приказом из главной квартиры его казаки и гусары под водительством Степана Храповицкого ушли на ту сторону Немана, а сам он, неожиданно занедужив, позволил себе отлежаться пять дней в Гродно по настоянию личного лекаря генерала Милорадовича. Едва почуяв себя лучше, Денис вскочил в санки и помчался по морозцу следом за отрядом, который и догнал 18 декабря в Тикочине.
Здесь, видя на груди у своих офицеров по нескольку боевых наград, он наконец всерьез задумался и о собственных неуваженных заслугах. Как-то так получилось, что за все время действия своей поисковой партии Давыдов сносился непосредственно с Коновницыным и Кутузовым без посредников. Он хлопотал о подчиненных, а его представить к награждению было некому. Теперь же Отечественная война завершилась, начиналась новая кампания. Ничего не оставалось, как обратиться со своею заботой непосредственно к главнокомандующему.
Из Тикочина он без всяких околичностей написал Кутузову:
«Ваша светлость! Пока продолжалась Отечественная война, я считал за грех думать об ином чем, как об истреблении врагов Отечества. Ныне я за границей, то покорнейше прошу вашу светлость прислать мне Владимира 3-й степени и Георгия 4-го класса».
Через четыре дня нарочный из главной квартиры привез пакет с обоими крестами и послание от Коновницына.
Давыдов был доволен. Особенно радовало то, что наградные бумаги его подписал только что прибывший к войскам из Петербурга государь, и на этот раз без всяческих проволочек.
Однако позднее от добрейшего Петра Петровича Коновницына он узнает, что царь, относящийся к поисковым отрядам с явным, нескрываемым предубеждением, не захотел поощрять партизанских подвигов Давыдова.
— А в действительных сражениях полковник Давыдов участвовал? — спросил он Коновницына.
— Неоднократно, ваше величество! Лишь из последних могу назвать славное его дело под Белыничами, где проявлены были сим командиром чрезвычайная храбрость и упорство; а как он Гродну занял, выдворив оттуда австрийцев в превосходящих силах!..
— Так надобно и отметить в наградных реляциях, — строго указал император. — Орденские знаки требуют порядка и всегда должны иметь подтверждение — за что даны...
Кстати, позднее от того же Петра Петровича Коновницына Денис узнает, что сам светлейший намеревался наградить первого армейского партизана куда достойнее: представить к генеральскому чину и ордену Святого Георгия 3-го класса, но реляции, уже подписанные Александром I, лишили его такой возможности. Видимо, несколько форсировав события, Денис совершил ошибку, о которой задним числом ему можно было лишь сожалеть.
О том, какой оборот примут дальнейшие события на военном театре по переходе границы, покуда было не совсем ясно.
Доходили слухи о больших переменах в главной квартире. Всею квартирмейстерской частью ныне командует будто бы личный друг государя генерал-адъютант князь Петр Михайлович Волконский. Толь произведен в генерал-майоры, но из главной квартиры удален. Новое назначение получил и Ермолов. А простецкий Коновницын, как сказывали, за ненадобностью спроважен в отпуск.
Судя по всему, Александр I прибирал к рукам руководство войсками. Всенародная слава Кутузова его, видимо, уже начала тяготить. Отметив заслуги старого полководца по избавлению страны от вражеского нашествия поднесенным на серебряном блюде орденом Георгия Победоносца 1-го класса, царь, верный своему лукавому двуличию, искал только способы для того, чтобы со временем заменить и главнокомандующего. А пока удалял под различными предлогами из главного штаба Кутузова его преданных и исполнительных помощников.
Степан Храповицкий, ездивший в Вильну в самый канун Рождества, по возвращении рассказывал Давыдову:
— Ну теперь немцы опять в фаворе. Вся главная квартира ими полна. Граф Витгенштейн сияет надменством в полной уверенности, что, защитив Петербург, единственно он и спас Россию. А Винценгероде, видно, уж запамятовал о том, что в плен угодить умудрился и во Францию уже был везен, да отбит по дороге казаками полковника Чернышева, тоже ныне важности великой преисполнен по случаю получения под свою команду авангарда главной армии. Что и говорить, Денис Васильич, не зря, видать, братец твой двоюродный Алексей Петрович Ермолов в свое время на вопрос государя, о какой награде он помышляет, с горькой веселостью ответствовал: «Произведите меня, ваше величество, в немцы!» По теперешнему времени эту шутку его многие офицеры повторяют.
— А где сам-то Алексей Петрович теперь? — поинтересовался Давыдов.
— Говорят, что из главной квартиры отбыл и опять к артиллерии приставлен... Да, самое-то главное позабыл, — спохватился Храповицкий и с улыбкою извлек из своей патронной сумки несколько тщательно сложенных листов.
— А что это такое? — спросил Денис, принимая еще не раскрытые листы.
— Читай да радуйся! Патриотическая песнь Жуковского «Певец во стане русских воинов». Там среди прочих героев Отечества и про тебя сказано!..
Строфу за строфою он читал возвышенную и гордую оду, написанную во славу русского оружия. От души радовался громкозвучно воспетым именам своих старших соратников, своих знакомых и близких — Ермолова, Коновницына, Платова...
Особенно тронули душу Дениса стихи, прославляющие подвиги партизан. И конечно, как было не воссияться радостью, увидев причисленным к доблестным героям Отечества, воспетых поэтом, и себя:
Давыдов, пламенный боец,
Он вихрем в бой кровавый;
Он в мире счастливый певец
Вина, любви и славы.
Денис намеревался тут же откликнуться на голос Жуковского своею признательною лирой, но в его боевом кочевье это оказалось исполнить совсем непросто. За ответное дружеское стихотворное послание Василию Андреевичу он сумеет сесть лишь в покоренном Париже:
Жуковский, милый друг! Долг красен платежом:
Я прочитал стихи, тобой мне посвященны;
Теперь прочти мои, биваком окуренны
И спрысканы вином!
Давно я не болтал ни с музой, ни с тобою,
До стоп ли было мне?..
До стихотворных стоп на протяжении всей большой войны, безостановочно перенесенной из родимых пределов на поля Европы, у Дениса Давыдова воистину не доходили руки. Они были постоянно заняты то пистолетом, то саблею.
Выдворенный из России, Наполеон еще отнюдь не был окончательно сокрушен. Отозвав войска из Италии и из других мест Европы, он спешно перебрасывал их в Пруссию. А взамен безвозвратно потерянной «Великой армии» торопливо создавал новую. Стремительно проведенный очередной набор дал Бонапарту 240 тысяч человек. К ним вдобавок были призваны досрочно 150 тысяч подростков, которых во Франции почему-то прозвали «мариями-луизами». Этих мальчиков император хотел закалить годичным обучением в военных лагерях. Однако времени на подобную закалку, как потом выяснится, не хватит, и Наполеон в критический момент бросит в дело и несмышленых «марий-луиз»...
С большим трудом, но формировалась и новая кавалерия. Для нее привлекли даже конных почтальонов.
Из подвалов Тюильри на нужды армии извлекались на свет божий награбленные по всей Европе миллионы. Бонапарт готовился к реваншу, готовился к новым жестоким кровопролитиям.
Русские войска меж тем продолжали наступление после перехода границы. Они двигались как бы двумя разветвленными потоками. Первый, под командованием графа Витгенштейна, через северную Пруссию устремился к Берлину. Второй, названный главной армией, под командованием Кутузова и при бдительном присмотре Александра I держал путь через Варшавское герцогство и Силезию к Дрездену. Авангардом главной армии начальствовал генерал Винценгероде, под его же попечением находились и два отдельных кавалерийских отряда — подполковника Пренделя и полковника Давыдова.
С первых же дней, как только поисковая партия Дениса Давыдова вошла в подчинение Винценгероде, трудно произносимую фамилию которого его казаки быстро и лихо переиначили на свой манер — «Винцо в огороде», — тот сразу же дал понять, что никакой партизанской вольности под своим началом не потерпит. Он строжайше воспретил совершать какие бы то ни было перемещения отряда без его ведома и даже сшибки с неприятелем.
— Дожили, — сказал в сердцах Денис Давыдов Храповицкому, — завидел француза в поле, так прежде, чем саблею его рубануть, надобно скакать к Винценгероде и непременно спрашивать, можно ли сие действие исполнить. Воистину, смех и слезы!..
Если царь и его приближенные в эту пору намеревались окончательно свернуть партизанство, видимо, опасаясь, как бы этот «варварский» способ ведения войны не произвел неблагоприятного впечатления на Европу, Кутузов, твердо уверившись в его великой пользе, в своих планах по скорейшему разгрому неприятеля по-прежнему отводил значительную роль летучим поисковым отрядам.
В начале февраля он писал Витгенштейну:
«Дабы не оставить неприятеля в покое в течение сего времени, нужно устроить более легких партий для партизанов, которые бы, перейдя Одер, нанесли страх неприятелю не только в окрестностях Берлина, но и до самой Эльбы».
Мало того, фельдмаршал сам непосредственно заботился о создании новых отрядов. Денис Давыдов, оказавшись в штабе Милорадовича и встретившись там с только что прибывшим добрым приятелем своим Михаилом Орловым, своими глазами видел у него приказ, подписанный светлейшим: «...Полагаю я необходимым умножить число партизанов и для того, командировав... флигель-адъютанта гвардии ротмистра Орлова, коего достоинства и предприимчивость мне известны, прошу благоволить дать ему отряд из легких войск... для действия на Одере».
— По твоим стопам иду, — улыбнулся Орлов, — буду по соседству с тобою партизанить.
При этой же встрече с Орловым Денис спросил у него:
— Я краем уха слышал, будто бы ты по заданию светлейшего написал возражения по 29-му «Бюллетеню» Бонапарта, где хлестко высмеял императора французов и уличил его во лжи и похвальбе? Так ли?
— Ну уж коли про то ведомо, — ответил с улыбкою Орлов, — то могу вручить тебе на память сей опыт робкого пера моего, дерзнувшего оспорить высокомерие Наполеона. — Он извлек и отдал Давыдову свой памфлет, озаглавленный «Размышления русского военного о 29-м «Бюллетене», писанный на французском языке и отпечатанный в походной типографии главной квартиры в виде объемистой листовки. — Правда, авторство мое здесь не указано, да оно и не потребно, поскольку предназначение этого труда — тоже истинно партизанское, он распространяется в неприятельской армии и в городах Европы для просвещения обманутых Бонапартом обывателей, — сказал он на прощание. — Почитай на досуге. Мнение твое мне чрезвычайно лестно!..
Как известно, 29-й «Бюллетень» Наполеона имел самое широкое хождение во Франции и в Европе и написан был для того, чтобы скрыть и всячески исказить правду о гибели «Великой армии» в России. Неудачи похода объяснялись в нем обстоятельствами сверхъестественными, совершенно не зависящими от французского императора. Единственною причиною бедствия выставлялись внезапно наступившие страшные холода, погубившие будто бы всю конницу и заставившие войска непревзойденного полководца повернуть вспять.
Пресловутый «Бюллетень», возмущавший своею наглой и грубой ложью, попадался на глаза Денису Давыдову чуть ли не в каждом немецком городе. Надо ли говорить, с каким интересом он, возвратившись в отряд, принялся за чтение листовки, составленной своим добрым приятелем Михаилом Орловым, уже известным в армии и ратною доблестью, и остротою ума.
Размышления Орлова дышали волнующим патриотическим чувством, живою полемической страстью и тонкой, но хлесткой иронией.
От всей души порадовался Давыдов и тому, что приятель его достойно вступился за честь партизанской казачьей конницы, которую Наполеон, натерпевшись от нее вволю, шельмовал в своем «Бюллетене» с особой злобой и презрительным пренебрежением. Перефразировав изречения французского императора по этому поводу, Орлов откровенно смеялся над его бессильной ненавистью и прославлял действия партизан:
«Казаки, эти жалкие арабы, которые могут нападать только на обозы и не способны справиться даже с одной ротой вольтижеров, одни, без посторонней помощи, истребили почти треть неприятельской армии. Да здравствует эта ничтожная конница!»
После прочтения листовки Давыдов послал к Орлову специального нарочного казака с краткою восторженною запиской:
«Прочел! Так ему! Благодарю Русского от имени Русского!
Твой друг и брат
партизан Давыдов».
Как ни странно, вздорный миф, придуманный Наполеоном для собственного оправдания и обмана легковерных, проживет долго. Его еще не раз будут оживлять и насаждать в незрелые умы всевозможные явные и скрытые недоброжелатели и ненавистники России, ее могущества и священной воинской славы. Через много лет после победоносного завершения Отечественной войны и европейской кампании Денису Давыдову придется яростно сшибаться с ними на страницах своих военно-исторических трудов, где он, вооружившись неопровержимыми фактами и непреложными доводами, тоже будет развенчивать и громить кичливую ложь Наполеона и его многочисленной адвокатуры во имя торжества справедливости и истины. И вдохновением ему в этой ответственной работе наверняка послужит добрая память о наступательном полемическом порыве Михаила Орлова, который с благословения Кутузова первым уличил Бонапарта в искажении суровой воинской правды.
Отряды Михаила Орлова и Дениса Давыдова действовали рядом.
7 марта 1813 года они встретились в небольшой аккуратной деревеньке Бернсдорф. Орлов рассказал Давыдову, что намеревается со своими казаками перемахнуть Эльбу у Гросенгейма, что наверняка должно поставить под угрозу французские войска, занимающие Дрезден.
— Ну что же, — сказал на это Денис, — а я тогда тебе в помощь пощупаю столицу саксонскую с фронту. Думаю, что это окончательно озадачит неприятеля.
На том и порешили. Орлов с отрядом своим двинулся искать способа к переправе, а Давыдов послал своего боевого ротмистра Александра Чеченского с бывшим под его началом 1-м Бугским казачьим полком к Дрездену.
Денис уже был в ведении, что маршал Даву, перед тем занимавший город с двенадцатитысячным корпусом, уже покинул его и выступил в сторону Мейсена. В Дрездене, по достоверным сведениям, теперь находился лишь трехтысячный французский отряд генерала Дюрюта да немногочисленные саксонские части Лекока. Кроме того, у противника имелось еще несколько тяжелых артиллерийских батарей.
Местные жители с готовностью показали и то, что французы, судя по всему, собираются всерьез оборонять лишь старую часть Дрездена, расположенную за Эльбой: почти все их силы и пушки сосредоточены там. Для этой же цели они начинили порохом каменный мост, соединяющий обе городские части. В Новом же городе, на правом берегу, войск, как сказывали, немного, лишь саксонские стрелки.
«Чем черт не шутит, — прикинул про себя Давыдов, — а вдруг и удастся, навалившись всем отрядом, отхватить столь слабо обороняемую половину Дрездена. Вот было бы лихо!»
Однако без ведома начальства пойти на такое отчаянное предприятие, особенно по нынешнему времени, было куда как рискованно. Слава богу, Винценгероде с основными силами авангардного корпуса находился далеко, в Гёрлице, в девяноста верстах, или в трех переходах, следовательно, покуда никак не мог помешать дерзкому набегу. С командующим же кавалерией авангарда, лихим красавцем генералом Сергеем Ланским, которому Давыдов подчинялся в данный момент непосредственно, он вознамерился договориться и послал ему курьера со следующей запиской:
«Я не так далеко от Дрездена. Позвольте попытаться. Может быть, успех увенчает попытку. Я у вас под командой: моя слава — ваша слава».
Вскоре курьер привез ответ:
«Я давно уже просил позволения послать вас попартизанить, но отказ был ответом на мою просьбу, полагая, что вы нужны будете здесь в 24 часа, а я, полагая эти меры слишком робкими, разрешаю вам попытку на Дрезден. Ступайте с богом».
К этой поре прибыло дополнительное донесение от Чеченского, который извещал, что к нему совершенно нежданно обратился бургомистр Дрездена с просьбою о пощаде города. Имея уже некоторый навык по дипломатическому общению с австрийцами в Гродне, лихой ротмистр и здесь затеял переговоры с надеждою выиграть время.
Денис Давыдов немедленно поднял отряд в седло и на рысях поспешил к Дрездену. С ним в эту пору был и напросившийся в его поисковую партию офицер-доброволец Александр Алябьев, в последующем известный музыкант и композитор, с которым у Дениса установятся самые добрые и дружеские отношения на долгие годы.
Отлично понимая, что сил у него для серьезного убеждения неприятеля о сдаче города явно недостаточно, Давыдов решил пуститься на старую, испытанную хитрость, которая помогала ему неоднократно. По пути, верстах в четырех от Дрездена, он оставил сотню казаков и строго наказал им всю ночь палить на близлежащих холмах как можно больше бивуачных костров, дабы их могли заметить и горожане, и вражеский гарнизон. С остальными же четырьмя казачьими сотнями и пятьюдесятью ахтырскими гусарами примчался к тому месту, где расположился у дрезденских палисадов Александр Чеченский с 1-м Бугским полком.
Ночь прошла в ожидании.
Во тьме хорошо были видны от города распаленные на дальних холмах костры. Молодцы, казачки, постарались: по огням можно было наверняка предположить, что там на бивуаках остановился, по крайней мере, трехтысячный отряд...
