Тропою волка (№2) - Игры невидимок

– Отойдем подальше. Бери рыбу.

Овражник торопливо ухватил рыбин обеими руками, испуганно поглядывая на тело убитого и, не дожидаясь норлока, припустил вдоль берега. Хвосты форели волочились по траве, путаясь в ногах гнома.

Сульг собрал вещи и побрел вслед за овражником. Выбрав место возле крошечного ручья, он бросил под куст куртку и потянулся за огнивом.

Овражник вопросительно глядел на него снизу вверх.

– Ну, чего встал? Возвращайся на старое место, принеси хворост. Разведем костер.

Овражник отчаянно замотал головой.

– Боишься? Чего? Гоблин-то убит.

Гном топтался рядом, вздыхая и громко сопя, и норлок потерял терпение.

– Тогда собирай заново!

Овражник, почуяв недовольство хозяина, старался изо всех сил. Пока Сульг разводил огонь и раскладывал рыбу на камнях, чтобы поджарить, гном возился в кустах в поисках съедобных корней.

– Помыть бы не мешало, – заметил норлок, когда овражник с довольным видом вывалил рядом с костром кучу корней, густо облепленных мокрой землей.

Гном наморщил лоб, недоумевая, но покорно побрел к ручью. Сульг видел, как он плещется в воде, полощет коренья и несет их обратно, то и дело роняя в траву. От жареной рыбы овражник отказался: успел поймать двух крупных лесных мышей. Норлок съел рыбу, пожевал помытые овражником коренья, чувствуя, как скрипит на зубах песок, покосился на гнома, но ничего не сказал.

После еды он тщательно загасил костер и устроился на ночлег, укрывшись курткой и положив рядом меч Фиренца. Овражник свернулся в клубок возле кустов.

– Гоблины не придут? – испуганным шепотом спросил он.

Сульг прислушался к лесному шуму.

– Кто их знает… Может, завтра кто-нибудь похуже гоблинов попадется.

Гном в ужасе затих.

Глава пятнадцатая

ПЛЕМЯННИЦА ПАЛАЧА

Небольшая крепкая повозка, влекомая упитанной веселой кобылкой, выехала за городскую заставу. Из караульной будки высунулся стражник, окинул равнодушным взглядом темноволосого мужчину, сидевшего в повозке, – почти никто в Доршате не знал палача в лицо – и лениво махнул рукой: мол, проезжай.

Симон направил лошадь к дороге, ведущей на Шармиш. Предстояло провести в пути более двух дней, прежде чем он доберется до небольшой деревушки, где жила сестра.

Сестра палача Доршаты носила красивое нежное имя Кориль. Симон помнил, как родители выбирали его для новорожденной и он, десятилетний мальчишка, согласился тогда, что красивее имени нет на свете. С тех пор прошло больше тридцати лет. Мать с отцом погибли, когда в Шармише случился пожар. Почти половина города и деревушка, что раскинулась сразу за крепостной стеной, исчезли тогда в огне. Пожар полыхал до глубокой ночи: как на беду, в тот день дул сильный ветер, дома так и вспыхивали один за другим…

Симону тогда только-только стукнуло пятнадцать. Какое-то время они с сестренкой жили у родни, двоюродной тетки матери. Она согласилась оставить у себя пятилетнюю Кориль, а старший брат отправился искать счастья в Доршате.

Симон пошевелил вожжами, гнедая лошадь досадливо махнула хвостом.

Он скучал по девочке и навещал ее так часто, как только мог. Сестре жилось несладко, недаром Кориль поспешила выйти замуж сразу же, как только миновала ее пятнадцатая весна. Брат был недоволен выбором, но понимал: Кориль мечтала уйти наконец от сварливой и придирчивой тетки. Да и женихов было не много – сестра хоть и красива, но завидной невестой считаться не могла, денет в то время Симон мог ей дать совсем немного, только-только чтоб не прослыть бесприданницей.

Первое время Кориль с мужем жили в селе под Шармишем, а лет десять назад перебрались в деревушку на берегу медленной сонной реки: Смили, муж сестры, был помощником паромщика.

Симон с досадой вздохнул, вспомнив его: долговязый, нескладный, волосы цвета соломы торчат во все стороны.

У этого малого за десять лет не хватило ни ума, ни честолюбия, ни желания заработать на собственный паром. Симон с радостью помог бы сестре деньгами или купил бы паром сам, но… Городской палач неплохо разбирался в людях и не сомневался, что не успеет он отъехать от деревни, как Смили быстренько спустит все подаренные деньги. Монеты у него в руках не задерживались…

Симон недовольно сжал губы и легонько подхлестнул лошадь.

В прошлый раз он уезжал от сестры с тяжелым сердцем: частенько заставал ее с мокрыми глазами. Смили стал попивать, а раз так – толку от него не жди. Вмешиваться в жизнь Кориль не годилось – она давно уже взрослая, шестеро детишек! – но если выяснится, что муженек стал не только пить, но и руки распускать, придется с парнем хорошенько потолковать.

Симон снова вспомнил сестру и улыбнулся. Сколько раз он уговаривал ее вместе с детишками навестить его в Доршате! Однако Кориль, робея перед дальней дорогой и большим городом, никак не могла решиться на путешествие.

Симон отогнал кнутовищем овода, докучавшего кобылке, и покачал головой.

Сестра до сих пор не знает, что за ремесло выбрал брат. Как-то раз, давно, он обмолвился, что занимается врачеванием. Потом долго корил себя за малодушие, твердил сам себе, что его ремесло ничуть не хуже любого другого, но сказать сестре правду так и не решился.

До деревни Симон добрался к вечеру. Он остановил повозку возле маленького домика в два этажа, покрашенного серой масляной краской, облупившейся за долгие годы. В небольшом огороде за домом женщина собирала смородину. Маленький ребенок, еще плохо державшийся на ногах, стоял возле матери, крепко ухватившись ручонками за ее полинявшую юбку. Мальчик лет десяти, черноволосый и круглолицый, выдергивал из грядки морковь и бросал на расстеленный мешок. Завидев повозку, женщина поспешила во двор, крикнув мальчишке, чтоб приглядел за малышом. Выскочив за калитку, Кориль так крепко обняла Симона, что тот рассмеялся.

– Рад видеть тебя, сестрица! – проговорил городской палач, целуя ее в обе щеки. Из огорода к повозке спешил мальчик. Он осторожно вел за руку маленького братишку и улыбался во весь рот.

– Ты никак ждешь прибавления? – Симон оглядел фигуру сестры. – Еще один мальчишка, не иначе! А, племянники! Здравствуй, Гритчен! Подрос! А это кто же у нас?

Он присел на корточки, разглядывая пухлую измазанную физиономию мальчика.

– Никак Нимур?! Уже ходит?! Молодец! Дай-ка, разгляжу его! – Он легко выпрямился и подхватил малыша на руки. – Лоб, подбородок – это уж от твоего муженька, а вот глаза – нашенские, черные!

– Все лето тебя ждали! – с упреком сказала сестра, не сводя глаз с брата. – А ты только осенью собрался. Гритчен, заводи же лошадь во двор!

– Дела, Кориль, дела! Ух, столько дел, что и не сообразишь, когда ж они закончатся!

– Дай-ка его сюда. – Она подхватила ребенка на руки. – Запачкает тебя… Дела? Ну, ты – важный человек, образованный, городской лекарь! Небось хорошо платят за работу? Вон какая у тебя лошадка… да и одет ты… зачем же ты в дорогу такой хороший плащ надел? Весь запылился, а материя-то дорогая?

– Запылился – не беда, – весело говорил Симон. Он вытащил из повозки коробки и вручил Гритчену. – Неси-ка в дом, сорванец, зови братьев да начинайте глядеть, что там!

– Ну вот еще, баловать их, – довольным голосом сказала Кориль. – А плащ я велю Няте вычистить, выбить хорошенько.

– А где она?

– За козой пошла, за деревню. Коза эта… за ней глаз да глаз. Так и норовит залезть в чужой огород. Смили говорит, не давала бы так много молока, давно б на мясо пустил.

Симон ловко распряг кобылку и повел под навес. Кориль двинулась следом.

– А Нята – в крик, говорит, не дам! Коза эта за ней ходит везде – как собачка. Люди смеются уже.

Симон привязал лошадь и легонько шлепнул по боку.

– Ну и пусть смеются, – добродушно сказал он.

– Это да, – поспешно согласилась сестра, ладонью утирая слюни малышу. Он дергал ее за выбившиеся из-под чепца жесткие черные волосы, заливаясь смехом.

– Да ведь она уже большая, пятнадцать лет все же! А больше одиннадцати и не дает никто. Худая да длинноногая. Год-другой – замуж пора, да кто ее возьмет…

Симон поморщился. Нята, старшая из детей сестры, была его любимицей, и он терпеть не мог подобные разговоры. Но сестра любила жаловаться, и если уж начала – не остановишь.

– Да ты погоди -«замуж»! – сказал он недовольно, вытаскивая из-под сиденья повозки потертую кожаную сумку со своими вещами и подарками для племянницы. – Иль уж приглядел кто?

– Да кто ее приглядит такую… – Сестра закрыла калитку во двор, стукнув ее чуть сильнее, чем нужно. – Тощая, будто хворая… Или сглазил кто? Ты ж лекарь, может, скажешь, чего с ней?

Симон потрепал по голове малыша на руках сестры.

– Разберемся, – сказал он свое любимое словцо и направился в дом вслед за Кориль.

На полу веранды ребятишки весело потрошили сумки с гостинцами. Симон сидел в продавленном плетеном кресле и посмеивался, глядя на детей. Четверо, а шуму – на весь дом! Шустрые, черноволосые, – ну точно весенние скворцы! Маленький Нимур сидел на полу молча, серьезно наблюдая за братьями, мусолил сухарик, который сунула ему мать.

Кориль проворно собирала на стол: картофельный пирог с сыром и яблоками, совсем такой, как стряпала когда-то мать, лепешки, тыква с соусом из крыжовника. С кухни доносился аппетитный запах тушеной речной рыбы.

Симон, не дожидаясь приглашения, отломил кусок пирога и принялся жевать, поглядывая на племянников. Старшему уже исполнилось одиннадцать. Он изо всех сил старался держаться солидно, по-взрослому, но не мог сдержать восторг, когда обнаружил подарок, который Симон выбрал специально для него. Это была целая коробка деревянных раскрашенных солдатиков и кубики, из которых собиралась большая крепость. Симон покачал головой – надо же, как он соскучился по малышне!

– А где Смили? – поинтересовался он.

– Забор чинит возле мельничной запруды. – Кориль поставила на стол глиняные чашки с овощами. – На днях сильная гроза была, подмыло. Вчера весь день ямы копал под столбы. Мельник обещал хорошо заплатить.

Симон потянулся за вторым куском пирога, но тут во дворе стукнула калитка и по ступенькам прошлепали чьи-то босые ноги.

– Вот и Нята, – сказала сестра.

Симой вскочил, и как только девочка появилась на пороге, схватил ее в охапку.

– А вот и она! – закричал он, кружа ее по тесной веранде. – Моя красавица! Ну что, воробей? Как живешь? Дай-ка я на тебя погляжу!

Он осторожно поставил смеющуюся девочку и повертел ее из стороны в сторону.

– Красавица! Одно слово – лесная феечка! Сразу видно, питаешься только цветочной пыльцой да лунным светом! – Он притворно нахмурил брови: – Или мать не кормит?!

– Если ты заставишь ее съесть хоть кусочек мяса, небо в речку упадет, – недовольно проговорила Кориль и снова скрылась в кухне.

– Что, все еще не ешь мяса? – Симон пригладил растрепавшиеся волосы Няты.

– Терпеть его не могу. – Голос у девочки был тихий и глубокий.

– Ну и не надо, – с готовностью согласился Симон. – Не хочешь – и не ешь!

Он с улыбкой разглядывал племянницу. Братья ее, все пятеро, были похожи один на другого, словно горошины из стручка: черноволосые, крепкие, круглолицые. Нята же – русоволосая, тонкая, с длинными руками и ногами, с большими глазами, словно подернутыми дымкой. Мальчишки шумные и задиристые, а их сестренка существует будто в полусне, постоянно погружена в мысли и, кажется, видит то, чего не видят другие.

Сердце Симона сжалось от жалости, нечасто ему доводилось встречать людей, столь неприспособленных к жизни. Он подавил вздох, улыбнулся и поцеловал Няту в макушку.

– Я тебе обновки привез. Синюю юбку в полоску – все модницы в Доршате носят сейчас такие! – и кружевной передник, и кофточку с перламутровыми пуговицами, и что-то там еще… жена выбирала сама, уж она знает в этом толк! Нята улыбнулась, не отпуская его руки.

– Зимой пригодится, – обрадовалась Кориль, появляясь на веранде. Она уже сняла старый чепчик и воткнула в волосы высокий позолоченный гребень, подаренный братом. – Будет вечеринка, глядишь – и заприметит кто-нибудь.

Девочка быстро взглянула на мать, но промолчала. Симон снова уселся в кресло, Кориль принялась рассказывать брату деревенские новости. Нята помогала матери накрывать на стол, двигаясь быстро и бесшумно, как солнечный зайчик.

Едва они приступили к еде, как калитка снова стукнула. Нята бросила быстрый взгляд в окно и сжала губы.

– Смили пришел! – сообщила Кориль, тоже глянув в окно. – Вот обрадуется сейчас!

Симон имел большие сомнения, что Смили обрадуется его приезду, но выбрался из кресла и пошел на крыльцо, мимоходом потрепав племянницу по волосам.

Смили был весел и добродушен. Обнимая его, Симон уловил слабый запах вина и понял причину этого хорошего настроения.

– Весь день возился с этим проклятым забором! На пароме работы пока нет – осень! – сообщил Смили, стягивая рубаху и бросая на крыльцо. В присутствии Симона он всегда испытывал странную робость и старался скрывать это за болтовней и развязными шутками.

– Нята! – крикнул он. – Налей воды в умывальник!

Симон вернулся в дом и на крыльце столкнулся с девочкой – она спешила во двор с ведром воды. Смили, насвистывая, вразвалку направился к умывальнику: в дальнем углу двора, на чурбаке стоял глиняный таз, на деревянном гвозде висело старое полотенце. Нята шла следом, замедляя шаг, чтобы держаться от отца подальше. Симон прищурил глаза.

Маленький Нимур, сидя у него на руках, заливался смехом и дергал за волосы. Сестра рассказывала о поездке в соседнее село, а Симон, поддерживая разговор, время от времени поглядывал в окно. Нята налила воды в таз, Смили сказал что-то, она, не поднимая глаз, молча кивнула и торопливо ушла, захватив пустое ведро.

«Она стала бояться отца, – подумал Симон, качая малыша на руках и краем уха прислушиваясь к болтовне Кориль. – К чему бы это?»

И он пообещал себе, что не уедет, пока не узнает, в чем дело.

На следующее утро главный палач Доршаты проснулся поздно. Приезжая к сестре летом, он обычно спал во дворе под навесом, но сейчас ночи уже становились холодными, и Кориль отвела ему крошечную комнатку возле веранды.

Ни Смили, ни мальчишек в доме уже не было. Не было видно и Няты.

– Полощет белье на речке, – пояснила Кориль, наливая брату густую рыбную похлебку: по деревенской привычке Симон любил завтракать супом.

– Смили сказал, чтоб она обед ему принесла, а ее до сих пор нет. Пришлось Гритчена отправить.

Симон отломил кусок свежевыпеченного хлеба и потянулся за ложкой.

– С утра на реке пропадает, а надо еще крыльцо вымыть. И чего там полоскать-то? Пара рубах да мое платье, – с досадой проговорила Кориль. – Уже можно было управиться сто раз. Небось опять сидит да со своей козой обнимается или ракушки собирает. – Она покачала головой. – Каждый день – новые капризы! Теперь вот обед не хочет носить…

Симон, хлебая ароматную похлебку, задумался, не обращая внимания на бесконечные жалобы сестры. Весь вчерашний вечер он не спускал со Смили глаз. Теперь его беспокоило, замечает ли сестра взгляды, которые бросает ее муженек на девочку. Скорее всего, пока нет… и Нята, само собой, ничего не говорит матери, верно, стыдится.

Симон сдвинул брови.

– Ладно тебе, – сказал он, вытер пустую миску мякишем, отправил его в рот и поднялся.

– Что дальше с ней делать, ума не приложу. – Кориль вздохнула. – Какая-то она…

– Разберемся. – Симон чмокнул сестру в щеку, потрепал по голове Нимура и отправился на поиски Няты.

Он хорошо знал, где можно отыскать племянницу: прошлым летом она сама показала ему это место. Симон вышел через калитку в огороде, прошел берегом реки и возле старой развесистой ивы обнаружил корзину с мокрым бельем. Неподалеку бродила белая коза с намотанной на рога веревкой. Нята сидела на толстой ветке, которая росла невысоко над землей, почти невидимая среди листвы.

– Вот ты где! – Он остановился под ивой, разглядывая девочку, потом осторожно снял ее с дерева и опустил на землю. – Весу в тебе – меньше, чем у воробья, – заметил он. – Ничего не ешь, что ли? Чего делаешь?

– Белье полощу, – хмуро сказала Нята.

– Вижу. – Симон хмыкнул. – Не хочешь домой идти? И почему это?

– Ни почему, – сказала она, разглядывая свои босые исцарапанные ноги.

Симон уселся на старый вывороченный корень.

– Что-то ты сегодня неразговорчива, моя феечка, – усмехнулся он. – Ну да ничего, разберемся…

Нята села рядом, потыкала палочкой в песок.

– А сегодня вечером снова будешь рассказывать про До-ршату? Вчера Гритчен сказал, что обязательно поедет в город, когда вырастет. Только он заснул раньше всех, а я еще долго слушала! Ты про Драконьи скалы говорил. Где они находятся?

– Неподалеку от города. – Симон отогнал козу, которая, незаметно подкравшись, принялась жевать край его куртки.

– Это там держат узников в подводных темницах?

– Да, важных преступников, государственных изменников… Там наверху, на скалах – городская тюрьма. Кыш отсюда! – прикрикнул он на козу.

Нята поежилась:

– И они там сидят всю жизнь?

– Ну кто как. – Симон осторожно взял ее ладошку в руку, разглядывая тонкие пальчики с обкусанными ногтями. – Кто-то всю жизнь, кого-то казнят.

– Кто их казнит?

– Ну кто… палач, конечно. Кто ж еще. – Он покосился на козу: та уставилась на него желтыми нахальными глазами.

– Страшно… – протянула Нята.

– Кому страшно? Преступникам?

– И преступникам и палачу. Людей убивать.

– Палач не убивает, Нята. Палач казнит, – поправил Симон.

– Все равно…

Он вздохнул и легонько похлопал ее тяжелой ладонью.

– На Драконьих скалах раньше жили драконы?

– Говорят, жили, но давно. В летописях написано, что Доршата раньше была землей драконов.

– И куда они потом делись?

– Улетели на Восточный рубеж. Там теперь и живут. Так говорят.

– И никто их не видит?

– Ну кто же их увидит. Конечно, нет. Лет сто назад, говорят, Фиренц, хозяин всех драконов, прилетал в Доршату, на Совет Шести, но это легенды. Сказки и выдумки.

Коза сунула морду в корзину с мокрым бельем, и Симону пришлось встать, чтобы отогнать ее.

– Вот ведь упрямая скотина! – пробормотал он.

– Дракон прилетал? Люди не боялись его?

– Он же мог принимать облик человека. – Симон поставил корзину рядом с Нятой и снова уселся. – Драконом его никто и не видел. На Совет он являлся как человек, высокий светловолосый воин с зелеными глазами.

Он покосился на племянницу и толкнул в бок:

– Нята, закрой рот, а то ворона залетит! Девочка смущенно засмеялась.

– А теперь он не бывает в Доршате? – спросила она.

– Фиренц? Нет. У драконов, если они существуют, конечно, свои дела.

– Жаль. Жаль, если не существуют!

Симон засмеялся:

– Нята, драконы – это сказки! Вот у норлоков много таких легенд – о драконах. Будто бы норлоки встречались раньше с ними и даже дружили. – Он пожал плеча ми. – Может, и так, кто его знает. Норлоки-то живут дольше людей, стало быть, они и драконов помнят.

Нята задумалась.

– Я никогда не видела норлоков.

– Где ж ты их увидишь, в такой-то глуши. – Коза сунулась было к корзине, Симон погрозил ей кулаком. – Норлоки селятся на Побережье. Да и они не все дружили с драконами, а только Сульг. Фиренц был его другом. А может, и сейчас есть, кто их разберет…

– Кто это – Сульг?

– Военачальник норлоков. – Симон поднялся и отряхнул сухие травинки, налипшие на одежду. – Пойдем, Нята, мать нас потеряет.

– Ты его видел?

– Кого? Сульга? – Он взял корзину и двинулся по берегу. – Конечно. Видел несколько раз, в Доршате. – Симон оглянулся: коза медленно брела следом, явно улучая момент, чтобы поддать рогами. – Слушай, Нята, как ты управляешься с такой вредной животиной?

Ближе к вечеру заявился Смили, шумный, довольный чем-то, с мешком в руке. Кориль удивилась, что муж пришел раньше обычного, и поспешно вышла на крыльцо, держа на руках малыша. Симон во дворе колол дрова, легко орудуя тяжелым топором, Нята подбирала поленья и складывала под навесом.

– Я думала, ты до вечера будешь забор чинить. – Кориль сошла со ступенек и отпустила Нимура. – Что это ты принес? Откуда?

Смили довольно засмеялся и вытряхнул из мешка прямо на землю кучу мокрого тряпья.

– На берегу собрал. Пару дней назад выше по течению паром сорвался. – Смили поднял мокрую тяжелую ткань, выкрутил, отжимая мутную воду, расправил. Это оказался плащ, разодранный почти напополам. – Как раз гроза была, волны по реке ходили с наш дом, не меньше. Не знаю уж, как пассажиры паромщика уломали пересекать реку в такую погоду? Заплатили, верно, немало… А может, надеялись, что проскочат… Буря-то их как раз на середине реки и застала. Ну и вот… – Он бросил плащ на крыльцо, пошарил в груде вещей и вытащил сапог. – Паром-то сорвало, да о берег и разбило. Там, за деревней, два трупа на отмель вынесло. Народу-то много потонуло небось… Сколько их там на пароме-то было – никто не знает. И барахло на берег выкинуло. Да уж, нахлебались водички, дурачье… И куда торопились?

Смили покопался в тряпье и вытащил еще один плащ, темно-серый, с черной узорчатой каймой по низу.

– Ишь, какая шерсть хорошая. – Кориль пощупала мокрую ткань. – Дорогая, верно.

Симон воткнул топор в чурбак и подошел ближе.

– Воинский плащ норлоков Серого Замка. – Он посмотрел на черную кайму. – Это их узор.

– Ну и что? – Смили бросил плащ на перила крыльца, – Хозяин-то, поди, на дне реки. А нам все пригодится. – Он искоса быстро взглянул на Симона. – Мы люди небогатые.

Кориль наклонилась над кучей, перебирая мокрые вещи. Смили вытер ладони о штаны:

– Ладно, мне еще работу закончить надо. Приду сегодня поздно. Развесь-ка все, пусть просохнет хорошенько, – велел он жене. – Нята! Собери на кухне перекусить да молока принеси из погреба.

Смили вразвалку поднялся по ступенькам и скрылся в доме.

Симон проводил его взглядом, остановил Няту и взял у нее из рук глиняный холодный кувшин.

– Помоги-ка лучше матери, – проговорил он. – А молоко отцу я сам отнесу. Я как раз с ним потолковать хотел…

И он направился к крыльцу.

Кориль высунулась в окно. Возле развешанного мокрого белья стояла коза и задумчиво обнюхивала рукав рубахи.

– Нята! – с досадой крикнула Кориль. – Отгони козу! Ты что, не видишь, эта скотина опять жует белье! Привяжи ее!

Женщина проследила, как Нята привязала козу, и вздохнула.

– Неумеха, – пробормотала она.

– Ну перестань. – Симон сел к столу и налил чаю, заваренного с листьями мяты. – Не такая уж она и неумеха.

Кориль положила перед ним буханку свежего хлеба, испеченного с сушеной черной смородиной, придвинула тарелку с соленым маслом и ломтями мягкого деревенского сыра.

– Не знаю, Симон. Какая-то она… Кориль замялась, подбирая слова. – Мы относимся к ней, как к родной, ты же видишь. С той самой поры, как взяли ее совсем малюткой. – Она машинально передвинула тарелки. – Ну, ты помнишь, у нас со Смили долго не было своих детей… я думала – по моей вине. Я боялась, кто захочет жить с бесплодной женщиной? – Сестра говорила, не глядя на брата. – Мужчинам нужны сыновья. Потому и обрадовалась подкидышу. Ты же знаешь, есть такое поверье: если бездетная семья возьмет в дом подкидыша, то обязательно пойдут свои дети. Так все и получилось, через год после того, как подбросили Няту, родился Гретчен, а потом двойняшки Эшер и Юмас, через два года – Ронти, следом за ним – Нимур.

Кориль поглядела в окно: Нята, подоткнув серую выцветшую юбку, мыла крыльцо.

– Смили никакого различия между детьми не делает, любит ее как родную дочь, – добавила она с гордостью, не замечая, как похолодели глаза брата. – Хотя, по правде сказать, пользы от нее мало. Бестолковая, несмышленая… С малышами помогает да козу пасет.

– Ну и пусть пасет.

– Симон, ей уже пятнадцать лет! – с досадой проговорила сестра. – А ума у нее меньше, чем у десятилетней.

– Кориль, она просто немного не похожа на остальных, вот и все, – мягко сказал Симон.

– Да уж… Только кто ее возьмет замуж, такую?

Симон нахмурился.

– Что, уже есть кто-то на примете? – недовольно поинтересовался он.

Сестра затрясла головой:

– В нашей деревне ей жениха не найти. Парни на нее не больно-то смотрят.

– Вот и хорошо, – с облегчением проговорил Симон.

– Что ж тут хорошего, если девица в пятнадцать лет сидит у родителей на шее? – кисло спросила Кориль.

Симон задумался, глядя в окно. Сестра просеивала муку на лепешки, малыш ползал у ее ног, зажав в кулачке ложку.

– Я вот что думаю, – он похрустел пальцами – дурная привычка, за которую его постоянно ругала жена. – Сидит на шее, да… Может быть, мне забрать ее в Доршату? Пусть поживет у нас. Дом большой, а дети, сама знаешь, выросли, отдельно живут.

Кориль помолчала.

– Симон, она мне дома нужна. – Голос сестры звучал недовольно. – Я через два месяца рожу, кто будет глядеть за Нимуром? Няньку нанимать? А Нята будет в Доршате развлекаться? Конечно, там у вас жизнь-то богатая… ты говорил, у тебя и прислуга есть? Небось жена твоя и палец о палец не ударит?

Симон снова похрустел пальцами.

– Хорошо, – вздохнул он. – Тогда на следующий год. Я приеду летом, Нимур уже подрастет…

Кориль повела плечом. Ей было досадно, что брат так привязан к девочке. Уж лучше бы на этом месте оказался кто-нибудь из сыновей!

– Ты же сама говоришь – Нята для вас обуза, замуж ей здесь не выйти, – уговаривал Симон. – Так что же?

– Пожалуй, – неохотно проговорила Кориль. – Конечно, твои-то сыновья уж взрослые… Как они? – спросила она, помолчав. – Ты говорил, старший продолжает семейное дело? Выучился на лекаря?

– А? Ну да, – поспешно сказал Симон. – Выучился, конечно. Хорошее ремесло, не хуже других. Так как насчет Няты? Посоветуйся со Смили, само собой, – добавил он.

– Да согласится он, – недовольно проговорила сестра. – «Одним ртом меньше» – вот что он скажет.

С утра Кориль отправила Няту на речку, велела начистить хорошенько крупным песком кухонную утварь: тарелки, кастрюли, сковородки. Медная посуда в небогатой деревне считалась роскошью, и Кориль очень гордилась подарками брата. Симон захватил пару кастрюль и пошел вместе с девочкой.

– Ловко ты управляешься, дядя Симон! – заметила Нята, споласкивая блестящее круглое блюдо. Коза бродила неподалеку, с любопытством поглядывая на людей.

– Я – старый солдат! – бодро ответил тот, натирая песком медную крышку, пока она не засияла, словно солнце. – А солдат должен уметь все!

Он полюбовался на собственное отражение в начищенном медном боку кастрюли и добавил:

– Ну или почти все.

Симон потянулся за тарелкой, раздумывая, не сказать ли Няте о том, что собирается забрать ее в Доршату. Несколько раз он порывался сообщить девочке новость, но в конце концов решил: скажет после того, как сестра поговорит со Смили. Симон был уверен, что тот не станет возражать, ну а если вздумает – придется побеседовать с ним еще разок. Хотя и в первый-то раз подонок перепугался так, что чуть в штаны не наложил. Симон сжал губы, полируя большую тарелку. Ему был хорошо знаком тип людей, подобный Смили. Такие храбрятся только перед слабыми. Пара ударов кнутом быстренько развязывает им язык, а пара сломанных пальцев убедят продать с потрохами родную мать.

– Вот что я тебе хочу сказать, Нята… – начал было Симон, но осекся: из ивовых зарослей донесся истошный рев.

– Это Юмас! – Нята выпрямилась, бросив кастрюли. – Наверное, опять подрался с Эшером! Эти близнецы – не разлей вода, драчливые, как петухи!

Из ивовых кустов вывалился один из близнецов. Трехлетний Юмас исступленно орал, размазывая по круглому лицу слезы и сопли. При виде такого безграничного отчаяния главный палач Доршаты несколько растерялся.

– Юмас, ты чего? – озадаченно спросил он. – Подрался? А где Эшер?

Нята присела на корточки и обняла братишку.

– Что такое? Что это у тебя? Мертвая птичка? Это из-за нее ты подрался с братом? Юмас, не годится играть с мертвой птицей.

Она осторожно забрала крошечное тельце птички.

– Коноплянка, – сказал Симон, разглядывая серые перышки. – Где это ты ее нашел? Где?. Что он говорит, Нята? Я ни слова разобрать не могу!

Нята понимала лепет малыша гораздо лучше, чем Симон.

– Нашел за сараем? Вы с Эшером снова туда ходили? Там бегают страшные собаки с пасеки. Гляди, пойдешь туда еще раз, они тебя покусают! Ну не плачь! Птичка оживет иприлетит к тебе под окошко!

Нята сложила ладони домиком и спрятала мертвую птичку.

Юмас нехотя перестал реветь, поглядывая на сестру черными глазами.

– Иди домой и найди Эшера, – строго велела Нята, и мальчик послушно побрел вверх по берегу. – И умойся, грязнуля!

Симон проводил малыша взглядом.

– Слушается тебя, мелочь пузатая! – Симон присел на корточки и потянулся за очередной кастрюлей. – А глотка у пацана – луженая, здоров он орать!

Нята присела рядом.

– Дядя Симон! – позвала она шепотом. Глаза у нее были веселые.

– Чего тебе?

– Гляди!

Нята осторожно раскрыла ладони: коноплянка вспорхнула из ее рук и мгновенно скрылась в вечернем небе.

Симон выронил кастрюлю из рук. Нята довольно засмеялась.

– Она ж мертвая была! – Он растерянно уставился на племянницу. – Или… или нет? Как это получилось?!

– Не знаю, дядя Симон. – Девочка пожала плечами. – Я просто подумала… подумала, что она сейчас улетит. Она и улетела.

– Не знаешь? – подозрительно повторил Симон. – А что это у тебя глаза сейчас хитрые, как у лисички? – Он тряхнул головой. – Если б сам не видел, никогда бы не поверил. Никогда!