Общество сознания Ч

      - Спаси, Господи, и помилуй раба Твоего Алексея, и даждь, Господи, ему здравия духовного и телесного и мирная Твоя и премирная благая! - взмолился Василий Васильевич о бывшем зэке и выпивохе.
      В храме богослужение еще только начиналось. Отец Василий расставлял утварь и раскладывал книги, одна из старушек, Марья, затепливала лампадки, другая, Прасковья, читала Шестопсалмие, колупаясь и путаясь в старославянском. Чижов поспешил подменить ее. Читая, краем глаза заметил, как отец Василий приветливо ему улыбается, благодаря, что он сам проснулся и пришел.
      Службу служили долго, по полному чину, с наслаждением. Отец Василий за себя и за дьякона, а Василий - за всех остальных. Когда покидали храм, немного кружилось в голове, но в сердце было отрадно, душа наполнялась силой, а вместе с ней и тело. И обидно было до слез, что жены нет рядом, что все опять придется ей только рассказывать.
      К последнему великопостному обеду матушка Наталья Константиновна премного расстаралась: на закуску выставила и соленые грибочки, и квашеную капустку, и салат из редьки с морковью и укропом, и даже грузинское лобио; на первое блюдо - овощной борщ; на горячее - вермишель под грибным соусом, а желающим - гороховую кашу. Одно только плохо: есть все это не представлялось возможным из-за странно плохого качества матушкиной кухни. Соленые грибы отдавали ржавчиной, капуста - хозяйственным мылом, в салате из редьки с морковью много уксуса, и даже грузинское лобио по вкусу напоминало скорее пюре из свежевырытой глины, нежели блюдо из фасоли; в борще обитали столь крупные и осклизлые картофелины, что одни они вмиг отпугивали едока; а уж о слипшейся и почему-то холодной вермишели под подозрительно красным грибным соусом и говорить не приходится. Отец Василий, помнится, объяснял кулинарные способности своей жены так: ястие один из главных соблазнов, а Наталье Бог дал создавать блюда снаружи привлекательные и аппетитные, но вкусом своим напоминающие о тщетности земных удовольствий.
      - Мой вам наказ, - сказала матушка строго, - поешьте как можно больше, потому что перед самой службой только чаю попьете.
      Отец Василий прочел молитвы, положенные перед вкушением пищи, и, как только сели за стол - он с матушкой, Чижов и на удивление доселе трезвый Полупятов, - объявился еще один гость. Это был человек среднего роста, сутулый и тощий, на вид строго постящийся вида, с длинными и неопрятными волосами, с бородой, продырявленной щербатым ртом. Войдя, гость громогласно объявил:
      - Мир дому сему! С благодатию Господней да вкушати рабам Божиим ястия и питие. Святый Боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас. Отче наш, иже еси на небесех... - При этом он крестился, больно ударяя себя троеперстием, как клювом. Совершив все обряды под наблюдением собравшихся пообедать, он наконец поклонился батюшке: - Здравствуйте, отче Василию! Примете ли еще одного гостя или прогоните?
      - Будет тебе, Вячеслав, - с досадой улыбнулся отец Василий. Раздевайся, да проходи, да садись с нами. чем Бог послал.
      - Премного благодарен, отче, спасибо, что привечаете.
      Покуда новоявленный снимал с себя пальто, батюшка успел шепнуть Чижову:
      - Это тот самый, про которого я тебе говорил вчера. Которому у меня не занравилось.
      - Здравствуйте всем, - сказал новоявленный, подходя к столу и вновь и вновь осеняя себя жестокими крестными знамениями, низко кланяясь иконам.
      Вдруг замер и стал тихо шептать молитвы, лицо при этом у него обрело такое выражение, будто его кто-то незримый крепко сжимал сильными пальцами.
      - Накладывай, матушка, - приказал отец Василий, видя, что Наталья Константиновна замешкалась, приступать ли к трапезе или дождаться, когда Вячеслав сядет за стол.
      Тарелки наполнились грибами и капустой. Тут новоявленный в последний раз осенил себя крестным знамением, низко поклонился и сел со словами:
      - Приятной всем выти.
      - Зачем выть? - удивился Полупятов.
      - Не выть, а выти, - пояснил Вячеслав. - Так по-русски "аппетит". А жить надо по-русски, не употребляя иноземных выражений. А то - "аппетит"... По-русски же будет - "выть". Старинное хорошее слово, емкое и глубокое. Допустим: "На меня такая выть напала!" Это значит - есть ужасно захотелось. Красиво. Ничего не скажешь - нет русского языка краше.
      - Вы мне, Наталья Константиновна, слишком много выти наклали, - сказал Полупятов, легонько отталкивая от себя тарелку. - Сами знаете - в меня не лезет, сами знаете - без чего.
      - Прямо-таки строка из блатной песни получилась, - заметил отец Василий.
      Чижов ел, понимая, какое предстоит выдержать испытание: съесть все, что предложит матушка, дабы не обидеть ее. Он постарался побыстрее, не глядя, заглотить грибы и капусту и едва не поплатился за свою быстроту.
      - Ох, молодец какой Вася! - похвалила его Наталья Константиновна. Еще сыпануть грибков с капусткой?
      - Нет, - испуганно заморгал глазами историк. - Теперь бы горяченького.
      - Что ж не остался на Пасху там? - спросил отец Василий у Вячеслава.
      - Людей много, захотелось сюда возвратиться, вам в помощь, - отвечал тот. - Матушка, если можно, я холодные закуски доедать не буду. Вы мне борщеца тоже налейте сразу, если можно.
      "Вот гад!" - так и подумалось грешным делом Чижову. Да и как не подумается, если ты, давясь, все доедаешь ради уважения к хозяйке, а этот показной христианин только клюнул того-сего и отставил - не занравилось. Полупятову можно простить, в него не лезет. Сами знаем - без чего. К тому же он их всех минувшей ночью от смерти спас. А этот!.. Отец Василий вон доедает.
      - А что это, отче, у вас с головой? Только сейчас заметил, - сказал Вячеслав, вслед за Чижовым получая из рук матушки полную тарелку дымящегося постного борща.
      - Деньги, - ответил отец Василий.
      - Какие деньги? - не понял Вячеслав.
      - Ну что ты, не помнишь в "Бриллиантовой руке"? - сказал батюшка, отставляя свою чистую тарелку. - "Что у вас с головой?" - "Деньги". "Семен Семеныч!" Ну когда он, Никулин, деньги под кепку сунул. Не помнишь?
      - Я все эти сионистские фильмы давно сам куда подальше засунул, сурово отвечал Вячеслав. - А то вы не знаете, что Никулин один из главных сионистов! Знать надо такие вещи, отче. Господи, благослови! - Он перекрестился, прежде чем удовлетворить свой рот первой ложкой борща.
      - Каюсь, - вздохнул отец Василий. - Но я, признаться, ничего сионистского в этих фильмах не вижу. Хорошее кино.
      - Кино хорошим не бывает, - возразил Вячеслав. - А вы, я знаю, даже телевизор в доме держите. Разве можно?
      - Церковь покуда телевизор не запретила, - виновато вздохнул еще раз отец Василий. - Спасибо, Наташа, - поблагодарил он жену, принимая свою тарелку с борщом. - Чесночку бы нам еще.
      Чижов пытался расколоть кусок картофелины в своем борще, поглядывая то на Вячеслава, то на батюшку, то на Полупятова. Первый был строг и обличителен, второй - пока еще виноват, но уже закипал, а третий горестно поедал борщ без ничего.
      - А нас вчера... - нетерпеливо начала было Наталья Константиновна, но отец Василий сердито одернул ее:
      - Ладно, помалкивай! Не за обедом такие вещи рассказываются.
      - Почему же за обедом нельзя? - обиженно заморгала глазками хозяюшка. - Ты, отец Василий, скажешь тоже!..
      - Не встревай в разговоры, - уже ласковым тоном дал отступного батюшка. - За чеснок спасибо. И вот еще... - Он замялся, лукаво посмотрел на Чижова и договорил что хотел: - Побелить бы, матушка. Усталые силы хоть немного подбодрить. Простит меня Бог ради вчерашнего страстотерпения. Принеси, будь ласточкой.
      - А я ничего, не возражаю, - сказала Наталья Константиновна и отправилась за заказом.
      - Видишь, - наклонившись с улыбкой к Чижову, сказал отец Василий, какое я заветное слово придумал, памятуя об ее украинском происхождении? "Будь ласка" по-украински значит "будь добра", а я сделал такой русско-украинский гибрид: "будь ласточкой". Видишь, несет.
      Наталья Константиновна внесла поллитровую банку козьего молока и плеснула отцу Василию в борщ три столовые ложки. При виде такого неслыханного безобразия и кощунства Вячеслав раскрыл рот и даже отложил от себя свою ложку.
      - Как это понимать, отец Василий? - от удивления и негодования он даже забыл про звательный падеж.
      - Так уж и понимай, - сказал отец Василий, в свою очередь забыв про винительный. - Ты вон каждую ложку крестишь и каждому огурцу кланяешься, а я, грешник, в последний день Великого поста борщ молоком заправляю.
      - Да в общем-то небеса не разверзнутся, конечно... - выдавил из себя, как из тюбика, строго постящийся гость. Он вздохнул, покачал головой, вернул себе ложку и стал доедать борщ.
      - Еще кому-нибудь побелить? - спросила матушка простодушно.
      - Спасибо, Наталья Константиновна, я уже почти доел, - пробормотал Чижов и вдруг устыдился того, что не проявил солидарности с отцом Василием. Но, с другой стороны, у него ведь не было потребности белить борщ, который, бели не бели, вряд ли сделается вкуснее. И все же надо было хотя бы ложечку дозволить, а то получалось, что он заодно с Вячеславом. Но, с другой стороны, и пост ведь не отменила Церковь, как не отменила и телевизор...
      В таких путаных раздумьях он все же одолел второй этап обеденных мучений, а от третьего хотел храбро отказаться, да не смог. Матушка сказала:
      - И без разговоров. Откуда силы-то возьмутся?
      - Силы должны от Господа посылаться, - заметил Вячеслав, сам, однако, не отказываясь от гороховой каши.
      Попробовав вермишель с грибной подливой, Чижов горестно пожалел, что тоже не заказал себе гороховую кашу.
      - Чего ж ты ешь тогда? - спросил Полупятов у Вячеслава. - Не ел бы, коли тебя Бог питает.
      - А я и не утверждаю, что я святее всех, - отвечал Вячеслав. - Такой же в точности грешник, как и все остальные, а в прошлом и вовсе на дне лежал, только в последние годы со дна стал выкарабкиваться. Но хотелось бы дойти до такого совершенства, чтобы и не есть вовсе, а только Божьим словом выть свою потчевать.
      - Да нет такого слова! - возмутился отец Василий. - Что за выть такая? Никогда не попадалось мне в старославянском.
      - Как нет! Есть, - возразил гость твердо и уверенно.
      - Наташ, принеси словарь Даля, будь ласточкой.
      Доставленный матушкой словарь, увы, сулил посрамление не Вячеславу, а отцу Василию. "Выть" в значении "позыв на еду, алчба, аппетит, голод, охота есть" там действительно имелась. Потерпев сокрушительное поражение и как постник, и как знаток русского языка, батюшка поднялся из-за стола, провозгласил благодарственные молитвы и чай отправился пить отдельно, в свою комнату, приказав на прощание:
      - Вячеславу и Василию два часа перед баней поспать, а Алексею топить баню.
      - Топится уже вовсю, отец Василий, - сказал Полупятов.
      - Следить, чтобы натоплена была как подобает. Чтобы Христово Воскресение чистым телом встречать, не токмо чистой душой.
      - Мы, матушка, тоже пойдем в гостевую избу чай пить, - сказал Чижов. Спасибо за необычайно вкусный обед.
      - Без этого самого обед - все равно что его и нет, - сказал Полупятов, видимо, вознамерившись стать местным сочинителем прибауток на определенную тему.
      - Завтра будет это самое, потерпи, Леша, - взмолилась матушка. - Не пей уж до праздника и не ходи никуда, ни в какие "Девчата", за баней следи да в храме за печкой - чтоб тепло было. Ночи-то еще холодные.
      Чижов не собирался пить чай в гостевой избе, он просто прекрасно помнил о том, каковы у матушки чаи. Выйдя из дому вместе с Вячеславом, он подивился на его пальто - погода стояла довольно теплая, конец апреля, солнышко. Но потом смекнул, что Вячеслав, должно быть, сильно воздерживался весь пост, оттого и зябко ему. Батюшка ведь про него, кажется, сообщал, что он вообще не вкушал пищи с самого начала Великого поста.
      - Вячеслав, - обратился он к нему, направляясь к гостевой избе, - это про вас отец Василий рассказывал, что вы так строго поститесь?
      - Весь Великий пост ничего не ел вовсе, - с гордостью отвечал Вячеслав. - В Лазареву субботу впервые вкушал соки, приготовленные из моркови. В Вербное воскресенье - твердую пищу. В начале Страстной седмицы приехал сюда, к отцу Василию. В дороге уже ел и картошку, и овощи, будучи путешествующим. А здесь, у отца Василия, встретил разносолы. Я, конечно, не в осуждение, ибо осуждение само по себе есть великий грех, но то, что произошло сегодня на наших глазах, по-моему, ни в какие ворота не лезет. С таких побелок борща и начинается беззаконие. Врагу рода человеческого только дай, во что коготок вонзить. Я отца Василия не осуждаю, но и, как говорится, не одобряю. Невольно начнешь верить слухам о том, что он не раз был пойман в тайноядении.
      Чижов, переполненный все еще радостями и благостями утренней субботней службы, не хотел спорить с Вячеславом. Он поднялся на крыльцо гостевой избы, открыл ключом дверь, вошел и поспешил прилечь на кровать, лишь сняв сапоги. В избе уже не было так тепло, печка остыла, но зато запах полупятовского перегара полностью исчез. Василий закрыл глаза и вознамерился поспать или хотя бы подремать пару часиков. Вячеслав тем временем занялся оживлением печки, но его недолго хватило на молчание, и он заговорил, едва только Василий имел неосторожность приоткрыть глаза.
      - Не знаю, как вы, но я до сих пор так и вижу, как эти три ложки молока льются к отцу Василию в борщ. Интересно, что бы сказали на это монахи? Во мне все так и кипит. Не знаю, как в вас, должно быть, вы более попустительствуете.
      - А почему же вы сами-то, Вячеслав, до сих пор не постриглись в монахи? - ответил Чижов вопросом на вопрос.
      - Как же я могу постричься, если я сам, милый мой, только недавно получил Божью любовь и принял таинство крещения? Мне до монашества еще ползти и ползти, все вверх и вверх, ломая ногти.
      - И все же напрасно вы на батюшкину побелку борща так обозлились, сказал Чижов.
      - Я не обозлился, упаси Бог, разве можно христианину злиться? Да вы что! - мигом очнулся Вячеслав. - Никакой злобы, вот вам крест! Я отца Василия уважаю, в нем энергия сильная. Не замечали, что в округе зверье стало увеличиваться в размерах?
      - Заметил, - сказал Чижов, вспоминая гигантского леврика.
      - Кротов видели?
      - Кротов нет, не видел.
      - Они таких куч нарыли, я вас проведу показать. Вот такие кучищи! Можно себе представить, каковы сами кроты. Здесь и место исключительное. Не подмечали никогда, что тут как-то легче ходится? Идешь-идешь и вот-вот, кажется, взлетишь. Не замечали?
      - Замечал.
      - Я узнавал у ученых. Они утверждают, что здесь ослабленная сила притяжения земли. Понимаете, о чем это свидетельствует?
      - Еще бы не понимать! А что, и вправду ослабленная?
      - Полагаете, я вам врать буду? Я вам до сих пор хоть одно слово неправды сказал, ёлть?
      - Полагаю, ни единого.
      - Вот именно. Здесь, я дерзаю утверждать, к небу ближе, чем в других местах. Отец Василий хитрый, знал, куда ехать поселиться. Но сам он, увы, далеко не безгрешный человек. Думаете, я из-за побелки борща так осерчал? Просто потому, что кроме этого в нем много земных привязанностей, от которых ему следовало бы отречься. К чему, скажем, это увлечение западной, так называемой классической музыкой? Гендели, Моцарты эти? Кто такой был Моцарт? Кутила и развратник, помер неизвестно отчего. А Гендель? Всю жизнь прожил при королевских харчах, не женился, с поваром сожительствовал.
      - Это ж откуда такие сведения? - возмутился Чижов.
      - Имеются, имеются сведения! - зло отвечал Вячеслав. - Ну, Бортнянский, допустим. Я бы разрешил. Там, Рахманинов, еще две-три-четыре фамилии. Хотя и наш Чайковский, ёлть, подкачал по части мальчиков. Вот и получается, что отец Василий на хорошем месте Чайковского и Генделя слушает, Вивальди, которого из священников выгнали за разврат. Здесь, в Радоницах, чудес истинных стяжать можно, а отец Василий, ёлть...
      - Знаете что! - возмутился Чижов. - Вы на отца Василия свою ёлть не возводите! Чудес ему не видано! Да покуда вы в свои Жаворонки закаканные ходили, тут знаете, что случилось?
      - Что тут такого могло случиться?
      - А то... Вы собак видели?
      - Во-во, еще и собаки. Я говорю отцу Василию: "Разве можно собаке давать человеческое имя Остап?" А он мне: "Остап - человеческое, а Остап Бендер - уже не человеческое". Фарисействует...
      - Сами вы фарисействуете. Без году неделя в православии, а уже всех рассудил! Да собак-то утром сегодня Полупятов закопал.
      - Это за что ж он их так?
      - А за то, что потравили их вчера вечером. А у батюшки на голове раны... Вы его спросили: "Что у вас с головой?" А он отшутился. А на самом-то деле... рассказать вам, что у него с головой?
      - Расскажите... Я ж не знаю ничего, - уже не так самоуверенно пробормотал Вячеслав.
      Чижов сел на кровати и подробно рассказал новоявленному обо всем, что случилось накануне. Слушая, тот вздыхал, цокал языком и пару раз воскликнул: "Вот ёлть!" Чижов не утаил от своего слушателя итого, как они с отцом Василием стояли на коленях пред дверями храма. Когда он закончил свое повествование, Вячеслав долго не знал, что сказать, чем крыть. Видно, в душе его многое боролось. Наконец он заговорил:
      - Да, ёлть! Жаль, что меня тут не было с вами. Может быть, Господь и сподобил бы поговорить с грабителями, наставить их на путь истинный. У меня не раз получалось самого отпетого негодяя обратить. По словам псалма: "Научу беззаконные путем Твоим, и нечестивые к Тебе обратятся".
      Чижов только фыркнул в ответ, не желая больше разговаривать с этим обличителем. А тот продолжал:
      - И отец Василий мог бы вчера не выпустить их, а обратить ко Христу, заставить раскаяться и превратиться из Савлов в Павлы. Но ему не дано. Ладно уж, поскольку вижу, как вы против меня раздражены, открою вам одну страшную тайну.
      - Какую еще тайну?
      Вячеслав встал, выглянул в окно, сказал:
      - Девица какая-то приехала. По виду - городская. Гостья. Небось опять какая-нибудь поэтесса или певичка. Отец Василий их любит.
      Отойдя от окна, он доверительно присел рядом с Василием Васильевичем и с болью в голосе произнес:
      - Отец Василий-то с Натальей Константиновной в грехе живет.
      - Как в грехе?! - Чижова будто током ударило, как того отца-настоятеля (или основателя?), который в Жаворонках.
      - Увы, - тяжелейше вздохнул Вячеслав. - Невенчанные они. Он ее у другого батюшки отбил и увел.
      - Да как же такое было возможно?
      - Тот, другой батюшка рукой махнул. "Пускай, - говорит, - живут, если любят друг друга".
      - Да не может этого быть!
      - Не верите? Зря. Спросите сами у отца Василия.
      - И непременно спрошу. Если то, что вы говорите, правда, то это страшно, в голове не укладывается. Это такое кощунство, что может пошатнуть иного, не твердо стоящего в вере. А если выяснится, что вы клевещете, то берегитесь - убью, не задумываясь!
      - Ну и ну! до чего мы договорились! До угроз убийства! Да вы, брате мой, хоть осознаете, как вам следует каяться за сказанные только что слова? Вы хоть понимаете, что не только убийство, но и даже угроза совершить убийство...
      В следующий миг дверь распахнулась, и Чижов не поверил своим глазам: там стояла его жена Эллада, и вид у нее был растерянный, взволнованный, не оставляющий никаких сомнений - с ней что-то стряслось.
      - Можно? - спросила она.
      - Здравствуйте, - вежливо произнес Вячеслав.
      - Василий, можно с тобой побеседовать с глазу на глаз?
      - Мне удалиться? - спросил Вячеслав.
      - Нет, лучше мы пойдем прогуляемся, - сказала жена Чижова.
      - Я сейчас, - пробормотал Василий Васильевич и принялся натягивать сапоги, чувствуя за собой какую-то еще не ведомую вину, и, может быть, оттого правый сапог никак не хотел налезать - нога припухла, что ли?
      - Ух ты, а что это у вас в чехле? - спросил Вячеслав.
      Тут Чижов краем глаза заметил, что за спиной у Лады висит чехол с двумя его эспадронами, оставшимися на память об уроках фехтовального искусства.
      - Золото-бриллианты, - ответила Лада.
      Наконец сапог налез, больно теранув пятку. Чижов встал и пошел следом за женой, которая уже спускалась по ступенькам крыльца. Догнав ее, он спросил:
      - Что-нибудь случилось, Ладушка?
      - Случилось, - тихо и страшно ответила она. - Пойдем вон туда, в лес.
      - Что? Не томи! - взмолился Чижов, почему-то продолжая думать, что он в чем-то чудовищно провинился, хотя, сколько он ни гадал лихорадочно, никакого такого сокрушительного греха за собой не знал.
      - Сейчас, сейчас... - ускоряя шаг, бормотала жена.
      - Зачем ты привезла с собой эспадроны?
      - Сейчас, сейчас...
      Они дошли до дороги, перешли через нее, и под ногами зашуршала сухая трава, оволосатившая мягкую, пружинистую почву. То тут, то там виднелись кучи, какие обычно выпрастывают из-под земли кроты, но только кучи эти были необычайно большие, раза в три крупнее, нежели обычно. Не наврал Вячеслав про гигантских кротов. Неужто не наврал и про греховное сожительство отца Василия с Натальей Константиновной? Чижов рад был бы чем угодно пожертвовать, лишь бы только это оказалось клеветой.
      - Так что же случилось, Лада?
      Она остановилась на краю леса и повернулась к нему лицом. Глаза ее выражали муку.
      - Я тебе изменила, Чижов.
      - Не понимаю. Когда? Как это могло случиться?.. А впрочем, я даже знаю с кем. С Белокуровым?
      - Да.
      - Понятно. Ну ты даешь, ёлть!
      Василий зашагал вдоль леса, не понимая, убило ли его сообщение жены или только ударило. Он с ужасом понимал, что теперь почти равнодушно относится к происшедшему. Вчера, когда на него несколько раз накатывала ревность, когда вспоминалось, с каким необычайным увлечением Лада смотрит на Белокурова и слушает его озорные речи, вчера уже все и произошло, и он словно уже был осведомлен об измене жены задолго до ее приезда и признания. А теперь это было не так больно. Теперь, как это ни странно, Василия Васильевича гораздо больше волновало, венчаны ли отец Василий и матушка Наталья.
      Неверная жена шла чуть позади, стараясь не отставать от обманутого мужа. Наконец не выдержала:
      - Вася! Скажи что-нибудь.
      Он остановился, оглянулся, глубоко вздохнул. Вдруг, сам того не ожидая, улыбнулся, протянул руку и погладил жену по щеке.
      - Эспадроны-то зачем?
      - Хотела, чтоб ты заколол меня.
      - Сразу двумя?
      - Нет... В порыве схватила весь чехол, когда выходила из дому, направляясь сюда. Потом только, в метро уже, сообразила, как это смешно и глупо. Фарс какой-то. Но не возвращаться же и не выкидывать их.
      Он опять зашагал вдоль леса. Сделав шагов десять, спросил:
      - Как хоть все произошло-то? Хотя я даже не знаю, хочу ли я это знать.
      - Ты должен выслушать одну вещь, - заговорила изменница уже без тени лукавства в голосе, а снова взволнованно. - После того как он побывал у меня и все произошло...
      - Что?! - вспыхнул Чижов. - У тебя?! У нас?! Ты привела его в наш дом?! Дрянь какая!
      В какое-то мгновение он готов был схватить эспадрон и пронзить изменницу. Потом взял себя в руки.
      - Хотя конечно, - злобно усмехнулся он, остывая. - Куда ж еще вы могли деться. Зачем искать другого места, когда муж уехал, квартирка свободна. Как банально!
      - Послушай меня, Вась! Ты все-таки должен знать одну вещь.
      - Ну? Что там еще я должен знать? Надеюсь, он не оказался импотентом?
      - Не надо так грубо. Пусть я буду дрянью, а ты держи себя в руках, ладно? Так вот, когда он под вечер вчера уехал, мы договорились, что он вскоре приедет снова, утром.
      - А, стало быть, понравилось!
      - Ну Вась!
      - Ну что "ну Вась"? Ну Лад! Здорово получается: не только бьют, но еще и роптать не дают! Таракан не ропщет! Ну и что же случилось утром? Он позвонил и сказал, что второй серии не будет?
      - В том-то и дело, что он вернулся среди ночи. Точнее, я даже не знаю точно, был ли это он. Но что-то заставляет меня быть уверенной, что это был именно он. Понимаешь, было начало второго ночи, я вдруг проснулась и почувствовала, что он возвращается и вот-вот раздастся звонок в дверь. И тотчас и впрямь в дверь позвонили. Я хотела было встать и пойти открыть, как вдруг... Я даже не знаю, как это передать словами... Понимаешь, я ощутила, как кто-то незримый схватил меня вот так вот тяжелыми ручищами за плечи и придавил к кровати, не пуская. Аж дыхание сперло, чуть не задохнулась. И ужас охватил всю мою душу.
      - Понятно, не обошлось и без полтергейства, - усмехнулся Василий Васильевич, теряясь в догадках, врет она или не врет.
      - Ты можешь сколько угодно отпускать сарказмов, но только все, что я тебе рассказываю, истинная правда, вот те крест!
      Она осенила себя крестным знамением, что вовсе не было ей свойственно, и обманутый муж стал склоняться к мнению, что она не врет.
      - Звонки продолжались и продолжались, он раз двадцать надавил на звонок, а я лежала неподвижно и безмолвно, и невидимая сила держала меня. Потом звонки в дверь прекратились, но вскоре зазвонил телефон. И снова я не в состоянии была встать и снять трубку. После двадцатого или двадцать пятого звонка телефон замолчал, но потом снова стали звонить в дверь. Это было непередаваемое мучение. Мало того, теперь я понимала, что даже если сила меня отпустит, я и сама не пойду открывать и не стану снимать трубку. Наконец наступила тишина. Я ужаснулась: а вдруг это ты? Стала себя успокаивать, что у тебя есть ключи. А вдруг с тобой что-то стряслось? Меня всю колотило. Я чуть было в окно не сиганула. Потом решила: с первой же электричкой рвану к тебе. Еще не знала, что во всем признаюсь, но знала, что непременно поеду. Хотя бы удостовериться, что ты живой. Часа в четыре ночи я уснула, провалилась в тяжелый сон. А потом мне приснилось... Ты не поверишь! Приснилось, что она ведет меня за руку и с силой швыряет меня на колени перед тобой. Это была она, безо всякого сомнения - она!
      - Богородица? - тихо спросил Василий Васильевич.
      - Нет, Елизавета, - столь же тихо ответила неверная жена. Алапаевская мученица. Моя небесная покровительница. И я больше не буду Элладой... Когда я проснулась, то с ужасом обнаружила, что уже десять часов утра. А хотела с первой электричкой!..
      Она замолкла, с надеждой глядя на обманутого мужа. Затем робко спросила:
      - Ты веришь мне?
      - Верю, - со вздохом ответил Чижов. - Но я еще не знаю, смогу ли жить с тобой дальше.
      - Это понятно. - Она опустила взгляд.
      - Мне надо идти к отцу Василию.
      - Можно, я останусь и встречу тут Пасху?
      - Я бы попросил тебя уехать, но это было бы бесчеловечно. К тому же одной ездить по стране сейчас небезопасно. Даже имея при себе пару эспадронов. Конечно, ты должна остаться, и завтра мы поедем в Москву вместе.
      - А можно, я не буду исповедоваться отцу Василию?
      - Пожалуй, даже и не нужно тебе исповедоваться ему. Незачем лишний раз огорчать его. Тем более после того, что у нас тут произошло вчера вечером.
      - А что произошло вчера вечером?
      - Пойдем, по пути расскажу.
      Глава семнадцатая
      Усы
      - "Ай-лю-лю" потом. No, nicht, нет, ни в коем случае.
      - Ну почему? Может, ей что-нибудь надо?
      - Что ей надо, я тебе потом скажу. Леди, сеньора, фрау, мисс, к сожалению, ничего не выйдет.
      Руссо туристо, облико морале, ферштейн? Всё, быстренько!
      Спали до полудня, покуда не проснулся Сережа. Он пришел к отцу с тетрадочкой и карандашиком, растолкал его и попросил:
      - Пап, наисруй, пожаста, маму.
      - Маму? - с трудом вытаскивая себя из сна, разлепил веки Белокуров. Ну давай наисруем маму.
      Он быстро набросал портрет своей жены, причем сходство получилось удивительное, так что Сережа воскликнул:
      - О! Мама! Пррэт!
      Он поднес листок с рисунком к самому лицу, разглядел поближе и вдруг поцеловал. Душа Белокурова наполнилась тоской. Хотелось бы вычеркнуть, стереть ластиком все, что случилось вчера, всю эту сумасшедшую пятницу. Боже! Если б можно было вернуться в позавчерашний четверг! Не ездить провожать Эллу, не целоваться с ней, не знакомиться с Василием... Он был более чем уверен, что тогда бы и Тамара приехала домой не с мистером Брауном, а одна - любящая, соскучившаяся по мужу и сыну. Если бы не случилось его измены, не произошло бы и ее чудовищного преступления перед семьей и Родиной.
      Вдруг, будто в издевку, вспомнилось, как однажды на какой-то вечеринке Тамара сказала: "Для меня изменить мужу - все равно что изменить Родине". Оказалось, и впрямь обе эти измены были для нее неразрывны.
      - Пап, будем с тобой играть - кататься на машине?
      - Какой ты у меня уже взрослый, сынок! Так правильно строишь предложение. На машине обязательно покатаемся. И играть. Только никогда не заигрывайся, как мы с мамой.
      Сняв с зазвонившего телефона трубку, Борис Игоревич услышал приятный голос княгини Жаворонковой:
      - Добрый день! Вы проснулись? мы ждем вас обедать у меня в столовой, на четвертом этаже.
      - Хорошо, спасибо, через полчаса поднимемся.
      - Ждем с нетерпением. Ужасно хочется поглядеть на вашего малыша.
      - Спасибо.
      Он повесил трубку и кликнул Прокофьича:
      - Отче! Вставай! Нас ожидает княжеский обед.
      Умыв Сережу, он отдал его на одевание Прокофьичу, а сам, умываясь и чистя зубы, стал вспоминать последний разговор с княгиней Жаворонковой, происшедший у него после встречи рассвета, когда она взяла его под руку и увела от всех остальных - от отца-основателя, его невесты и палеоантрополога.
      - Ах ты, зараза! - так и вырвалось у главного бестиария при этом воспоминании.
      Он внимательнее рассмотрел себя в зеркале. Лицо его было несколько усталым, но после пяти часов сна все-таки посвежевшим, белки глаз красноватые, а так - вполне здоровый цвет щек, густые и красивые усы, как у Мопассана или Сталина...