День джихада

Но война настоящая, которую Полуян знал и видел, это не «Пух! Пух! Васька, падай!». Это огонь и смерть, после которой не встают с земли ни Васьки, ни Ахметки, ни Джоны. Это запах тлена, крови, пороховой гари. Вы его нюхали, господин верховный главнокомандующий? Нет, конечно. И не вам приходится вести в атаку, гнать под пули пацанчиков, которых не обучил за неимением времени, не сделал солдатами офицер Полуян. Значит, погнать их в бой для Полуяна куда худшее преступление, нежели отказаться выполнять приказ.

6

Старый, отслуживший все мыслимые сроки автобус «Икарус», рожденный в Венгерской Народной Республике, пережили свое государство, и вторую Родину — Советский Союз, и теперь отчаянно скрипя кузовом и дребезжа подвеской на каждой выбоине, катил в аэропорт.

Выехав за городскую черту краевого центра, «Икарус» набрал скорость. В открытые створки окон врывался свежий степной ветер, раздувал пузырями голубые, выцветшие занавески.

Без остановки проехали пост ГАИ — кирпичную двухэтажную будку с круговым смотровым балконом, часть которого нависала над дорогой.

Рейсовые автобусы, следовавшие в аэропорт, здесь не задерживали и не досматривали. Два милиционера с автоматами АКС-74У и в серых бронежилетах, надетых на форменные рубахи, проводили машину взглядами.

Рахман Мадуев, сидевший на переднем кресле в левом ряду, поднялся с места, выбрался в проход. Пристально посмотрел на троих своих сообщников, сидевших в разных местах. Те, встречаясь взглядами с командиром, утвердительно кивали, извлекая оружие из тючков, которые держали на коленях.

— Всем сидеть! — Рахман постарался крикнуть так, чтобы слова его звучали дико и свирепо. — Захват!

Одним взглядом Рахман окинул салон. Двух девчушек, сидевших в глубине автобуса и игравших с куклой — они изображали, как кукла ходит по сиденью, и хихикали. Пожилую женщину в зеленой вязаной кофте; глаза женщины, увеличенные стеклами очков, испуганно таращились. Двух мальчишек справа у окна; эти совсем не испугались — сидели, подталкивая друг друга локтями.

— Глянь, какой автомат, — громко сказал один. — «Калаш!»

— Не, — с видом знатока возразил второй. — Не «калаш». Тот длиньше. Это «узя».

Реакция пассажиров не понравилась Рахману, державшему в руках автомат «борз» чеченского производства. Ему необходимо было видеть на лицах смертельный испуг, слышать стенанья и плач. Чем больше страху удается нагнать на заложников — так наставлял Гулиев, готовивший операцию — тем увереннее чувствует себя захватчик.

Спокойствие пассажиров расслабляло, а это было опасно, и Рахман сразу же почувствовал, что необходимо завести себя, разозлить, разогреть.

— Сидеть! — заорал террорист, хотя никто и не делал попытки встать.

— Всех перестреляю!

Он вскинул автомат и полоснул очередью по потолку. Сразу пять рваных дырок засветились в крыше. Вонь и пороховой дым заполнили салон.

Рахман подскочил к мальчишкам. Схватил за горло того, который сидел ближе к проходу. Встряхнул несколько раз. Голова пацана замоталась из стороны в сторону.

— Сколько тебе год? — Рахман нервничал, и нужные русские слова не приходили на ум.

— Что?

Мальчик не понял вопроса.

— Я тебя расспросил?… — Рахман начал размахивать автоматом.

— Ему четырнадцать, — ответила за парнишку пожилая женщина.

— Кто?! — В уголках губ Рахмана пузырилась пена, белая и липкая. — Кто тебя расспросил? Ты, старуха, сиди молчи!

Трое пассажиров, солидные бизнесмены в одинаковых бордовых пиджаках, втянули головы в плечи и отвели глаза в сторону, чтобы не встретиться взглядами с террористом.

— Он не понял вопроса. — Женщина еще раз попыталась объяснить свое вмешательство в разговор.

— Я не по-русски спросил?! Не по-русски? По-армянски, да?!

Испугавшись за мальчика, которого Рахман продолжал держать за горло, женщина замолчала.

— Встань! — Рахман дернул пацана вверх и поставил на ноги. — Придем аэропорт, я тебя отпущу. Один. Пойдешь в милицию. Скажешь: захват. Мы требуем власть. Скажешь: придет милиция, мы тут всех убьем. Вот, видишь? — Рахман вынул из кармана гранату. — Всех. Тебе их жалко, да? Тогда все скажешь правильно.

7

Отпустив Полуяна, Мохнач через узел связи вышел на командира бригады генерал-майора Дымова. Тот оказался на месте.

— Товарищ генерал… — Мохнач выдержал паузу. Комбриг в чине генерал-майора ходил всего только месяц, и каждое обращение к нему по званию звучало для него вдохновляющей музыкой. Разве не приятно сто раз в день слышать звон ласкающих слух колокольчиков? — Товарищ генерал… — И уже после паузы — как молотком по макушке: — У нас ЧП.

Хитер Мохнач, не отнимешь. Скажи он: «У меня ЧП» — и сразу ясно, кто, как принято говорить в войсках, может быть «назначен виновным», с кого драть лыко, кому приписать недогляд и ответственность за то, что строгий воинский строй вдруг начал сбиваться с твердого шага. «У нас ЧП» — это прямой намек шефу, что спасаться от грома и молний, которые обрушатся на бригаду «с небес», предстоит им обоим, в единой связке.

— Твою май-ло! — ахнул Дымов в трубку. — Порадовал!… Ну, порадовал! Что там у тебя?

«Ах, генерал! — Сходу понял Мохнач. — Не принимает формулу „у нас“. Переводит ее в „у тебя“. Ну ладно, сообщу — не станешь крутить».

— Докладывай! — приказал Дымов.

Генерал желает знать подробности? Пусть потомится — для лучшего восприятия.

— Если вы не против, я бы к вам подскочил. Лично. Провод, он длинный…

«Ах, черт подери, должно быть, в самом деле что-то серьезное! — Сердце екнуло у генерала. — Верно, что-нибудь очень уж поганое, если Мохнач не хочет говорить по телефону… Опасается чужих ушей. Впрочем, так даже лучше. Меньше слушателей — меньше беспокойства. На телефоне всегда могут „висеть“ чужие уши. Всегда…»

Сто километров — полтора часа езды. Еще десять минут на доклад. Можно было изложить обстоятельства и покороче, но Мохнач не дурак. События следует излагать так, чтобы и начальник не счел себя слишком умным, и не подумал, что докладывающий — дурак. Вину и ответственность за происшедшее надо возложить на плечи обоих равной тяжестью. Да так плотно, чтобы никому сложить с себя ответственность не удалось.

Генерал слушал доклад, хмурился, сводил брови над переносицей. Ну, дела!… Ну, бардак!…

Тем не менее сразу крутых решений Дымов принимать не стал: кинешь неосторожно камень в грязь, тебя же самого и обрызгает. Посоветовал по-отечески:

— Возвращайся в полк и постарайся уладить миром. Что-нибудь пообещай, в конце концов, наступи на хвост побольнее. Скажи ему, что я уже в курсе дела. Не уймется, приеду к вам, выведу всех офицеров на стрельбище, построю и поставлю этого мудилу на общее обозрение. И при всех скажу, что он трус и поганец. Потом пусть стреляется.

«Как же, — подумал Мохнач. — Такой застрелится»…

Но ответил согласием:

— Есть! — Комбриг, хотел того или нет, уже перевалил часть груза на свои плечи. — В известность его я поставлю.

Подумав, Мохнач решил пойти дальше.

— Может, мне самому вывести его перед строем? Соберу офицеров, поговорим. Полуяну люди в лицо скажут, что о нем думают…

Дымов откликнулся немедленно:

— Кто скажет? Много у тебя таких людей?

— Подготовим. Одного, двух… Найдем. Будьте уверены.

— Выбрось из головы! — Комбриг неожиданно вскипел. — А если кто-то из офицеров поддержит Полуяна? Ты об этом подумал?!

Полтора часа обратно, в гарнизон. И опять Полуян у командира полка. Мохнач спокоен, умиротворен, не говорит — мурлычет:

— Я был в бригаде. Говорил с комбригом. Он тебя понимает. Говорит, ты переутомился. Так что пиши рапорт. Отправим тебя в отпуск. Путевку дадим. Езжай в Дарасун. В Забайкалье. Водички там поглотаешь. Говорят, успокаивает нервы…

— Путевка есть?

Мохнач оживился, почувствовав интерес Полуяна к его предложению.

— Есть. Люксовая.

— Тогда поезжайте сами. Я гляжу, у вас тоже нервишки разболтаны. А для меня здоровье арбатских героев…

Полуян снова взбрыкнул, потерял осторожность. Второй раз такого нахальства Мохнач не ожидал. Сдерживать себя не стал.

— Полуян! Хорошего отношения ты не понимаешь. Тогда садись и пиши рапорт. Об увольнении. К чертовой матери! Или пойдешь под суд! За этим дело не станет!

— Рапорт я напишу. С объяснением причин отказа выполнять приказ.

— Пиши что хочешь! Трибунал разберется.

8

Начальник краевого управления ФСБ полковник Валерий Борисович Кутин был занят не очень приятным делом. Два дня назад на прием к нему напросилась корреспондентка городской газеты «Вечерние новости» Галина Кагарлицкая. Дама из рьяных «демократок», писала о преступности и терроризме, при этом всячески старалась побольнее уколоть силовые структуры. Судя по ее статьям, авторша далеко не всегда разбиралась в проблемах, о которых писала, зато умела выражаться хлестко и по твердому убеждению Кутина, абсолютно безответственно.

Кутин мог бы и не встречаться с Кагарлицкой, которую никогда не видел и видеть не желал. Более того, при упоминании ее фамилии он испытывал устойчивое раздражение. Однако не принимать журналистку в условиях демократии-значило демонстрировать свою слабину.

Кагарлицкая оказалась куда симпатичнее, нежели ее представлял Кутин: маленькое привлекательное личико, неуловимо похожее на лисью мордочку, острые проницательные глазки, аккуратный носик с чувственными ноздрями, яркие, соблазнительные губы.

Она уселась перед полковником в вольной позе — закинув ногу на ногу. Кутин всячески старался не глядеть на ее круглые матовые колени, но его взгляд автоматически на них фокусировался, и отвести его в сторону было трудно.

Тема беседы была банальной. Незадолго до их встречи Федеральная служба безопасности края провела успешную операцию по раскрытию и задержанию подпольной группы торговцев огнестрельным оружием. Основной товар — пистолеты ТТ ижевского производства с удлиненным стволом и нарезкой, позволявшей надежно крепить глушитель. Последний также изготовлялся в заводских условиях и душил звук выстрела до уровня хриплого вздоха. Пистолеты подобной конструкции пользовались особым спросом у профессиональных наемных убийц, как в самой России, так и за рубежом.

Операция готовилась и проводилась в тайне. Однако при задержании один из покупателей оружия, цыган по национальности, открыл стрельбу. Снайпер тут же снял его, но три выстрела в квартире все же прозвучали. И по городу поползли слухи один страшнее другого. Прояснить обстановку, рассказать горожанам о том, что случилось на самом деле, взялась Кагарлицкая.

— Вы будете откровенны? — Гостья задала вопрос с чарующей улыбкой.

— Не совсем. — Таким ответом Кутин как бы подчеркивал свою доверительность. — Вы ведь пришли ко мне с готовым мнением? Разве не так?

Кагарлицкая рассмеялась звонко, по-детски радостно. В тот же миг телефон на столе Кутина зашелся в истерической трели.

— Простите.

Полковник поднялся из-за журнального столика, оставив гостью наедине с бутылочками «пепси» и вазой с фруктами. Прошел к рабочему месту. Взял трубку.

— Валерий Борисович? — голос ударил в ухо пронзительным дискантом.

— Минуточку. — Кутин перехватил трубку так, чтобы ладонью прикрыть мембрану. — Говорите.

— Валерий Борисович, это Балясин. — голос прозвучал в тональности комариного писка. — У нас захват…

Этот писк словно оглушил Кутина. Он стоял, не зная, что ответить, как поступить. Отдавать распоряжения прямо отсюда, из кабинета, где сидела газетчица, — значило с головой окунуться в дерьмо. Попросить ее уйти — еще опасней. Баба вцепится в это дело мертвой хваткой, от такой ничего не скроешь.

— У нас захват! — повторил Балясин. — Валерий Борисович, вы меня поняли?

— Простите, Игорь Михайлович, я чуть было не забыл. — Кутин мысленно усмехнулся, представляя, какое лицо в этот момент у начальника УВД Балясина.

— Я распоряжусь. Все будет хорошо.

Кутин повесил трубку и тут же нажал клавишу интеркома.

— Саныч, ты?

— Я… — Полковник Мацепуро, командир группы «антитеррора», которого Кутин никогда не называл Санычем, слегка ошалел от такой фамильярности.

— Прости, дорогой, у меня сейчас пресса. Галина Яковлевна Кагарлицкая. Да, та самая, знаменитая. А мы с Балясиным сговорились вместе пообедать. Третьим приглашаю тебя. Ты прямо сейчас свяжись с ним и обдумайте меню. По полной программе. Повторяю — по полной. Не жмитесь. Все понял?

Мацепуро не понял ничего, кроме того, что шеф не имеет возможности говорить открыто. Однако ответил:

— Понял!

Кутин тут же дал отбой. Отключив связь, повернулся к Кагарлицкой.

— Так с чего мы начнем? Спрашивайте.

— Вы часто обедаете по «полной программе»? — Газетчица, явно намекавшая на банальную пьянку, посчитала свою остроту удачной…

Мацепуро, не медля, набрал номер Балясина.

— Игорь Михайлович? Мацепуро. Что случилось?

Балясин выругался.

— Он что, твой шеф, с утра поддатый? Я ему сообщил: захват. А он попер ерунду…

— Захват?! — Мацепуро был готов услышать слово «захват» в любой момент, однако не жаждал этого. — Спокойно, Игорь Михайлович. Я вас понял. Шеф говорить не мог. У него сидит корреспондентка. Кагарлицкая. А теперь, где, что, когда?

Балясин изложил сообщение, переданное милицией из аэропорта.

— Какие у них требования?

— Дурные. Просят миллион долларов. Вертолет. Если денег и машины не будет, они начнут стрелять по заложнику каждый час.

— Все ясно, выезжаю. Вертолет беру на себя. Вы ищите деньги. И еще… Перекройте дорогу на аэропорт, главное — не пропустить прессу. Поставьте самых рьяных гаишников. Пусть делают что хотят: проверяют техническую исправность машин, документы. Они у вас это умеют. И отключите телефонную связь аэропорта с городом. Начисто. Для всех.

9

За годы службы генерал-майор Дымов побывал и под огнем, и в огне. Смелый в схватке, он был робок в отношениях с высоким начальством. Чужая пуля может только убить. Начальственное недовольство — стереть в порошок, размазать по стенке, лишить перспектив, выкинуть из привычного круга жизни… Нет, иметь дело с начальством, особенно сейчас, когда даже любимца президента могущественного министра обороны Павла Грачева пресса то и дело кусает в задницу, не просто опасно, а опасно смертельно.

Прикидывая в уме возможные последствия отказа Полуяна выполнять приказ, Дымов решил, что замалчивание ЧП даже на период, пока Мохнач сам ведет разбирательство, просто недопустимо. Встанет комбат в позу, упрется рогами, выйдет конфликт за ворота полка — и все равно придется докладывать наверх. Но тогда сразу — и в этом Дымов не сомневался — ему скажут: а где ты раньше был? Почему молчал? И он сам себя поставит первым в очередь за взысканием.

В тот же вечер по закрытому каналу связи Дымов вышел на командующего флотом.

Адмирал Антонов снял трубку сам.

— Слушаю.

— Здравия желаю, Андрей Алексеевич. Дымов докладывает.

Когда звонят сверху вниз — это нормально. Если же — снизу вверх, значит, сообщат о чем-то гнусном, испортят настроение либо начнут просить о чем-то. От таких звонков, как говорил адмирал, у него «опухали пятки».

Дымов обстоятельно доложил о происшествии, постарался представить дело так, чтобы командующий сразу понял все недостатки Полуяна — строптивость, политическую незрелость, проявившуюся в условиях демократии, его сумасбродство. Адмирал понял, единственное, от чего надо предостеречь Дымова, это от «привязки» случившегося к политике и демократии. И он вразумляюще сказал:

— Мы, Вооруженные Силы, стоим вне политики. У нас все преступления только уголовные. Так что ты политику этому Полуяну не лепи. Это может потянуть за собой нежелательные последствия.

— Понял! — воскликнул Дымов с энтузиазмом, изобразив свое полное согласие с адмиралом.

— Что решил? — Адмирал уже брал быка за рога.

Дымов рассказал о принятых мерах.

— Смотри, не переусердствуй. Впрочем, пока комбата не трогай. А батальон надо отправлять. Никто приказ нам не отменял. Есть у тебя кем заменить Полуяна?

— Так точно. У Мохнача зам по трепу — готовый комбат. Терехов. Майор.

Адмирал промолчал, но Дымов понял: его слова встречены благосклонно.

— Терехов потянет батальон? — Адмирал намеренно демонстрировал сомнение. В случае чего — он припомнит свои колебания, и выйдет так, что поручился за выдвиженца сам Дымов. Но комбригу терять было нечего.

— Конечно, полководец он еще не готовый. Но дело знает.

Дымов с удовольствием подставил бы самого Мохнача — пусть бы поехал повоевал, — но подставлять его опасался. Вдруг у полковника имеется крепкая рука в «Арбатском военном округе»? У тех, кто повязан кровью, пролившейся в памятные еще октябрьские дни в Москве, — своя порука. Не принимать этого во внимание просто глупо.

— Хорошо, верю. — Адмирал принял предложение. — Высылай представление. Мы документы оформим быстро. Теперь дальше. В чем-то твой Полуян прав, и надо хвосты в боевой подготовке быстренько подтянуть. Завтра, прямо с утра, начинай усиленные занятия с батальоном. Патронов не жалейте. Я прикажу подкинуть.

Окончив разговор с комбригом, адмирал немедленно соединился с флотской прокуратурой. Прокурора на месте не оказалось — выехал в островной гарнизон по срочному делу. Пришлось говорить с его заместителем.

Антонов понимал: только крутость, беспощадность может успокоить московское начальство, если весть о случившемся дойдет до столицы.

Адмирал ждал перевода в Москву. Хотя вопрос не был решен окончательно, но друзья из Главного штаба уверяли — бумаги уже на столе у министра, вот вернется он из очередной командировки и сразу все подпишет. Антонов терпеливо ждал.

В столицу адмирала влекло не честолюбие. Он уже давно прошел те ступени, когда «шайбы» на его погонах быстро росли в числе и увеличивались в размерах, а золотые «поленья» на рукавах черного кителя становились все шире и шире.

Изначально честный, Антонов в какой-то момент понял, что его силы на излете, и слишком мало существует должностей, на которые он мог бы претендовать, но теперь для задницы, давно «обросшей ракушками», надо искать гавань с теплой водой. И поэтому он не шел на обострение отношений с теми, кто имел хоть какую-то подпору в высоких государственных сферах. Тихая гавань для корабля, который не гудит при каждом маневре и не старается привлекать к себе внимание, обозначилась довольно ясно: Москва, Главный штаб флота. Дом и служба в столице гарантировали удобный отстой у пирса, до которого еще предстояло добраться, не сев на мель и не получив пробоины в днище.

И вот, на тебе! Придурок из морпехоты. Не моряк, а какое-то беспозвоночное. Сапог, приписанный к морю, ставит его, Антонова, судьбу в зависимость от своих закидонов.

Сколько ни вспоминал адмирал, так и не мог припомнить случая, когда бы кадровый офицер, всей жизнью и службой подготовленный к войне, отказался идти в бой и вести за собой подчиненных. А эти два сухопутных сапога — Мохнач и Дымов — не могут принудить строптивого недоноска выполнить приказ, отданный Москвой.

И адмирал принял решение:

— Судить! По всей строгости!

Полуяна арестовали прямо в приемной командующего флотом.

Чувство опасности возникло сразу — едва Полуян в назначенный час появился в адмиральском «предбаннике». Обычно здесь можно было встретить по меньшей мере двух контр-адмиралов и нескольких чинов пониже, дожидавшихся аудиенции. Теперь же не было никого, кроме капитан-лейтенанта, помощника Антонова. И в коридоре, которым Полуян прошел к кабинету, никто ему не попался навстречу. Даже в курилке на лестничной площадке между этажами, отмеченной табличкой «Курить здесь», не толклись любители табака.

Когда Полуян вошел, капитан-лейтенант лишь на мгновение оторвался от бумаг. Жестом сигнальщика, семафорившего флажками, махнул рукой в сторону стульев у стены.

Сесть Полуян так и не успел. В приемную вошли трое — низенький и худенький флотский майор с прокурорскими щитами в петлицах мундира и два рослых морских офицера — капитан 3-го ранга и капитан-лейтенант. О служебном предназначении этих двоих красноречиво говорили их крепкие дубленые шеи и широкие плечи. Капитан-лейтенант — несмотря на то, что было тепло, — держал в руке темный матросский бушлат.

— Подполковник Полуян? — спросил майор, задирая вверх острый чисто выбритый подбородок. — Игорь Васильевич?

— Да. — Полуян уже понял, к чему надо быть готовым и что сейчас произойдет.

— Вы арестованы.

— Есть постановление прокурора? — Полуян задал вопрос таким тоном, будто уже имел солидный опыт подобных задержаний.

— Есть разрешение командующего, — майор держался уверенно, высокомерно — так говорят милиционеры с задержанными карманниками, — а прокурор я сам.

— Сдайте оружие. — Капитан 3-го ранга старался не глядеть Полуяну в глаза.

— Съездить за ним в гарнизон? — У Полуяна достало выдержки пошутить.

Но никто даже не улыбнулся. Неужели ждали, что подполковник кинется в рукопашную?

— Руки перед собой!

Полуян выполнил требование. Щелкнули браслеты наручников. Капитан-лейтенант набросил на оковы бушлат. Так они и шли по коридору к выходу: впереди майор, за ним Полуян с бушлатом на руках, позади два морских офицера — словно авианосец в сопровождении эскадры охранения…

10

В высоко в бледно-сером небе над аэропортом плавилось, истекая яростным жаром, белое солнце. С востока, со стороны калмыцких степей дул иссушающий суховей.

Автобус, захваченный террористами, в одиночестве стоял посреди летного поля.

Мацепуро огляделся.

— Что ж, неплохо.

— Что? — Заместитель Мацепуро майор Глущак не сразу понял мысль командира.

— Хорошо стоит, говорю. На самом пекле. Это полезно.

— Бронежилет? — Глущак хорошо знал привычки командира, но не спросить его, как всегда, не мог.

— Нет, перебьюсь. — Мацепуро понимал, что боевое облачение неизбежно вызовет у террористов ненужные подозрения, усилит и без того их повышенную нервозность. — Все, я пошел. — Он глубоко вздохнул и протянул Глущаку руку — ладонью вверх. Тот звонко шлепнул по ней пятерней.

На переговоры Мацепуро шел, надев белую тенниску и широкие вольного покроя брюки. Ни оружия, ни защиты. Лишь вместо пуговки в ширинке — жучок-микрофон.

Подходя к автобусу, Мацепуро вытащил из кармана брюк носовой платок, обтер потный лоб и помахал рукой. Потом стянул с себя тенниску.

Из открытой двери автобуса донесся гортанный крик:

— Заходи, гостем будешь! — Террористы шутили, демонстрируя свою решительность и твердость духа.

Мацепуро вошел в салон и словно оказался в духовке. Металл накалился, воздух стал сухим и горячим. Подумал с удовлетворением: «Это ладно. Жара быстро измотает боевиков, и говорить с ними будет проще».

— Оружие есть? — На полковника в упор наставили ствол автомата.

Мацепуро уже успел разглядеть террориста. Относительно молодой — лет тридцати-тридцати пяти, крутые плечи, на левой щеке узкий белый шрам, черные волосы, крупный с горбинкой нос. Глаза карие, белки красноватые от бессонницы. Серо-зеленая куртка-ветровка топорщилась на груди. Вероятно там у него запасные рожки к автомату. И судя по всему, он старший у террористов.

Автоматы же — «борз», дерьмо полукустарного производства. Часто дают перекосы, «жуют» гильзы.

— Можно, я надену рубаху? — Мацепуро потряс тенниской, показывая, что в ней ничего нет.

— Зачем снимал? — с подозрением спросил боевик.

— Чтобы ты видел: у меня нет оружия.

— Я вижу.

— Ты нервничаешь? Успокойся.

Боевик сверкнул глазами.

— Не нервничаю. — Он вытянул перед собой руку. Пальцы чуть подрагивали. — Видишь? Совсем спокоен.

— Отлично. Может, присядем? В ногах, говорят, правды нет.

Стоя беседовать с террористом, который не убирает пальца со спускового крючка, — дело малопродуктивное.

Боевик колебался. В каждом движении, в любом предложении парламентера он пытался угадать опасность и старался ее избежать.

— Боишься? — громко спросил Мацепуро — так, чтобы слышали остальные террористы. — Я пришел с миром. Один. Вас много…

— Садись.

Террорист кивнул на заднее сиденье. Девочек, недавно игравших там, он успел пересадить вперед, поближе к старухе.

Мацепуро протиснулся к окну. Боевик сел у прохода и приставил ствол автомата к боку полковника — все же чего-то опасался.

— Удобно? — спросил он, неожиданно улыбнувшись. При этом больно ткнул Мацепуро стволом под ребра.

— Спасибо, — ответил тот невозмутимо. — Как тебя зовут?

— Хватит, начальник. Давай по делу! — Имеешь полномочия?

— Имею. Говори, чего требуете?

— Я уже говорил. Мальчик к вам ушел.

— Ты должен все сказать сам. Кто такой мальчик? Он пришел и наложил в штаны. Вот чего ты добился.

— Требуем совсем немного. — Боевик обнажил в улыбке белые зубы. — Требуем миллион долларов. Вертолет.

— Разумно, — Мацепуро не собирался на этом этапе торговаться. — Сейчас я пойду и передам твои предложения.

— Требования, — поправил боевик.

— Да-да, требования. — Мацепуро охотно согласился.

— Сообщай отсюда.

— Ты шутишь? — улыбнулся полковник. — Я к тебе почти без штанов пришел.

— Почему рацию не взял?

— Не мог, — ответил Мацепуро спокойно и твердо. — Мы с тобой не были знакомы. Теперь пойду возьму. — Он поднялся. — Убери автомат.

Протиснувшись боком в узкий проход, Мацепуро направился к выходу. Когда подошел к двери, боевик сильными пальцами взял его за плечо.

— Еще хочу телевидение. Это тоже требование.

— Хорошо. — Мацепуро обернулся к террористу. — Баш на баш. Отпусти вон того глухонемого. Он сидит и ни хрена не понимает, что мы тут затеяли. И вон ту девочку с мамой. Девочка совсем больная. Разве не видно?

— Зачем отпускать? — боевик снова насторожился.

— Слушай, ты когда-нибудь заложников брал? — Мацепуро притворно возмутился. — Ты требуешь миллион. Тебе его готовы дать. Требуешь вертолет. Тебе обещают. Думаешь — задаром? Не было бы у тебя заложников и сидел бы ты со своими молодцами в пустом автобусе, знаешь, что с вами сделал бы ОМОН?

— Знаю.

— Значит, все переговоры ведутся только из-за людей, которых ты захватил. Каждая наша уступка тебе — это свобода людям, сидящим здесь.

— Э, Дудар! — боевик махнул рукой одному из сообщников. — Отдай глухого. И бабу с ребенком.

11

Полковник Кутин изображал перед Кагарлицкой гостеприимного хозяина, открытого для гостей, а сам сидел как на иголках. Рассказывал подробности захвата торговцев оружием, а мысль крутилась в другом направлении: что там у Мацепуро? Нет ли жертв? Что требуют террористы? Сколько их?

Наконец, взглянув на часы, Кутин решил закругляться.

— Вот так и работаем, Галина Яковлевна. Стараемся. Как говорят, стоим на страже…

Полковник думал, что ставит точку в беседе. Вышло, однако, иначе.

— Ради бога, не надо рекламы, Валерий Борисович. — Кагарлицкая шутливого тона не приняла. — От рекламы мы уже все опухли. Я прекрасно знаю цену вашей конторе. Это раньше КГБ называли Госстрахом. После кизлярских событий и побед генерала Барсукова над террористами вашу контору иначе, чем Госсмех, уже и не зовут.

— Госсмех, значит? Ха! И над чем смеетесь?

— Над чем? Хотя бы над тем, что чеченские боевики ходят по городу и никого здесь не опасаются, наверное, считают, что служба безопасности ими занимается только во время захвата заложников.

Кутин с трудом сохранил на лице доброжелательную улыбку. Неужели эта баба, пройдоха в юбке, уже что-то пронюхала о террористах и теперь выложит на стол свои козыри? А он-то, дурак, метал перед ней бисер, надеясь, что случившееся до поры до времени удастся скрыть.

Стараясь замаскировать свое замешательство, Кутин достал пачку сигарет «Кэмел» и предложил гостье:

— Закурите?

— Спасибо.

— Как угодно, Галина Яковлевна. Так что же вы имели в виду, когда говорили о террористах?

— Задело? Я так и думала. А все очень просто. Позавчера Вера Чайкина… Надеюсь, вам известна эта фамилия?

— Телевидение?

— Боже мой! — Кагарлицкая всплеснула руками. — Даже это вы знаете!

Кутин не обратил внимания на откровенную язвительность реплики. Сказанное Кагарлицкой заинтересовало его по иным причинам.

— Так что Чайкина?

— Позавчера, — Кагарлицкая не скрывала торжества, — Верочка встретила в городе Рахмана Мадуева. Он шел по проспекту Победы с приятелями.

— Кто такой Рахман Мадуев?

— Не знаете? Впрочем, естественно. Откуда вам? Мадуев между тем боевик из отряда Басаева. О Шамиле-то слыхали?

Кагарлицкая явно старалась «достать» Кутина, но тот терпел, не подавал виду, что готов взорваться.

— Верочка в последней командировке встречалась с Мадуевым. Даже снимала его и вела запись.

— Почему же, встретив бандита в городе, она не сообщила об этом в милицию?

— Валерий Борисович, дорогой, вы же умный человек. Пора перестать надеяться, что журналисты станут добровольными осведомителями вашей конторы. Те времена безвозвратно ушли. Верочке еще придется ехать в Чечню. Зачем ей портить отношения с боевиками? Этим вы уж занимайтесь сами.

— И она говорила с Мадуевым?

— Боже мой! Как я с вами. Разве вы прошли бы мимо знакомого, не поговорив с ним?

— Когда Чайкина рассказала вам об этой встрече?

Что-то в тоне вопроса насторожило Кагарлицкую. В чем-чем, а в интуиции ей нельзя было отказать.

— Почему это вас так заинтересовало?

Кутин грустно улыбнулся. Пригладил редеющие волосы.

— Скажу. Только ответьте на мой вопрос.

— Верочка позвонила ко мне в редакцию позавчера днем, после встречи. Сразу. Ей хотелось с кем-то поделиться новостью. А что?