Фантастика, 1963 год

      В дверь постучали.
      — Войдите, — сказал Уилл.
      Вошел Кравцов, всклокоченный, в широко распахнутой на груди белой тенниске и измятых брюках.
      — Ну, как вы тут? — начал он с порога и осекся. — Простите, не помешал?
      — Нет. Норма, это инженер Кравцов из России.
      Кравцов, это Норма Хэмптон, корреспондентка.
      Норма тряхнула золотистой гривой и, улыбаясь, протянула Кравцову руку.
      — Очень рада. О вас писали во всем мире, мистер Кравцов. Читатели “Дейли телеграф” будут рады прочесть несколько слов, которые вы пожелаете для них…
      — Подожди, Норма, это потом, — сказал Уилл. — Вы давно вернулись с плота, парень?
      — Только что. Как вы себя чувствуете?
      — Врач, кажется, уложил меня надолго. Ну, рассказывайте.
      Кравцов, торопясь и волнуясь, рассказал о том, как черный столб притянул и унес тележку с контейнером.
      — Вот как! Что же это — магнитное явление или, может, гравитационное?
      — Не знаю, Уилл. Странная аномалия.
      — А Морозов что говорит?
      — Морозов помалкивает. Сказал только, что горизонтальная сила притяжения растет по мере приближения к столбу не прямо пропорционально расстоянию, а в возрастающей степени.
      — Что же будет дальше?
      — Дальше? Новые измерения. Ведь сегодня были грубые, первичные. Теперь на плоту установят дистанционные приборы постоянного действия. Они будут передавать все данные оттуда на “Фукуока-мару”. Ну, Уилл, я рад, что вам лучше. Пойду.
      — Мистер Кравцов, — сказала Норма Хэмптон, — вы должны рассказать мне подробнее о столбе.
      Кравцов посмотрел на нее.
      “Сколько ей лет? — подумал он. — Лицо молодое, и фигура… А руки — старые. Тридцать? Пятьдесят?” — Вы что-нибудь ели сегодня? — спросил Уилл.
      — Нет.
      — Вы сумасшедший. Сейчас же идите. Норма, оставь мистера Кравцова в покое.
      — В восемь часов будет пресс-конференция, миссис Хэмптон, — сказал Кравцов.
      — Почему в восемь? Назначено на шесть.
      — Перенесли на восемь.
      Кравцов кивнул и пошел к двери. Он распахнул дверь и столкнулся с Али-Овсадом.
      — Осторожно, эй! — сказал старый мастер; он держал в руках заварной чайник в розовых цветочках. — Я так и знал, что ты здесь. Иди кушай, — проговорил он строго. — Голодный ходишь-бродишь, совсем кушать забыл.
      — Иду, иду. — Кравцов, улыбаясь, зашагал по коридору. От голода его слегка поташнивало.
      Али-Овсад вошел в каюту Уилла, искоса глянул на Норму, поставил чайник на стол.
      — Пей чай, инглиз, — сказал он. — Я сам заварил, хороший чай, азербайджанский. Такого нигде нет.
      Косматая шапка туч накрыла океан. Свежел ветер, сгущалась вечерняя синь. На “Фукуока-мару” зажглись якорные огни. Покачивало.
      У входа в салон, в котором должна была состояться пресс-конференция, Кравцова придержал за локоть румяный молодой человек.
      — Товарищ Кравцов, — сказал он, дружелюбно глядя серыми улыбчивыми глазами, — неуловимый товарищ Кравцов, разрешите представиться: Оловянников, спецкор “Известий”.
      — Очень рад. — Кравцов пожал ему руку.
      — Вчера не хотел беспокоить, а сегодня утром пытался поймать вас за фалды, но вы бежали со страшной силой. Будучи вежливым человеком, вы мне кинули английское извинение…
      — Это были вы? — Кравцов усмехнулся. — Извините, товарищ Оловянников. На сей раз — по-русски.
      — Охотно, Александр Витальевич. Возможно, вам небезынтересно будет узнать, что перед отлетом из Москвы я звонил вашей жене…
      — Вы звонили. Марине?!
      — Я звонил Марине и заключил из ее слов, что она прекрасно к вам относится.
      — Что еще она говорила? — вскричал Кравцов, проникаясь горячей симпатией в улыбчивому спецкору.
      — Говорила, что очень вас ждет. Что дома все в порядке, что ваш Вовка — разбойник и все больше напоминает характером своего папку…
      Кравцов засмеялся и принялся трясти руку Оловянникова.
      — Как вас зовут? — спросил он.
      — Лев Григорьевич. Если хотите, можно без отчества. Мама ваша здорова, она тоже просила передать привет и что ждет. С Вовкой поговорить не удалось — он спал младенческим сном. Марина просила захватить для вас журналы на эсперанто, но я, к сожалению, спешил в аэропорт…
      — Большущее вам спасибо, Лев Григорьевич!
      — Не за что.
      Они вошли в салон и сели рядом на диванчик возле стены.
      В ожидании начала мировая пресса шумно переговаривалась, курила, смеялась. Норма Хэмптон загнала в угол Штамма и, потрясая львиной гривой и блокнотом, извлекала из австрийца какие-то сведения. Али-Овсад, принарядившийся, в синем костюме с орденами, подошел к Кравцову и сел рядом, заставив потесниться его соседей. Кравцов познакомил его с Оловянниковым, и Али-Овсад сразу начал рассказывать спецкору о своих давних и сложных отношениях с прессой,
      — Про меня очень много писали, — степенно текла его речь. — Всегда писали: “Мастер Али-Овсад стоит на буровой вышке”. Я читал, думал: “Разве Али-Овсад всегда стоит на буровой вышке? У Али-Овсада семья есть, брат есть — агроном, виноград очень хорошо знает, сыновья есть”. Почему надо всегда писать, что мастер Али-Овсад стоит на буровой-муровой?
      — Вы правы, Али-Овсад, — посмеиваясь, сказал Оловянников. — Узнаю нашу газетную братию. Мастера превращать человека в памятник…
      — Ай, молодец, правильно сказал! — Али-Овсад поднял узловатый палец. — Человека — в памятник. Зачем такие слова писать. Других слов нету?
      — Есть, Али-Овсад. Это самое трудное — найти другие, настоящие слова. В спешке не всегда удается…
      — А ты не спеши. Если каждый будет свою работу спешить — работа плакать будет.
      В салон вошли Токунага, Морозов, Брамулья и два незнакомых Кравцову человека. Они прошли за председательский стол, сели. Разговоры в салоне стихли.
      Поднялся Токунага. Замигали вспышки “блицев”, В притихшем салоне раздался высокий голос японца:
      — Господа журналисты, от имени президиума МГГ я имею честь открыть пресс-конференцию. Оговорюсь сразу, что пока мы можем сообщить вам только самые первоначальные сведения и некоторые предположения, которые — я подчеркиваю это, господа, — ни в какой мере не претендуют на абсолютную истинность и нуждаются в многократной проверке.
      Два переводчика переводили гладкую, несколько церемонную речь японца на русский и английский языки.
      — Итак, что произошло? — продолжал Токунага. — Шесть лет назад на глубине сорок два километра от уровня океана было приостановлено бурение сверхглубокой скважины. Долото перестало дробить породу, а подъем труб оказался невозможным по необъяснимой причине. Возможно, вы помните, господа, споры и гипотезы того времени. Мы тогда установили международный график дежурства у скважины — и не напрасно. Теперь, на шестом году, произошло новое, более серьезное событие. Предварительно напоминаю, что скважина бурилась в дне глубоководного желоба — там, где, по нашим расчетам, толщина земной коры значительно меньше. Вышла ли скважина в глубинную трещину, растревожило ли плазменное бурение нижележащие слои — неизвестно.
      Можно предположить, что черный столб — это вещество глубочайших недр, находившееся в пластичном состоянии под действием огромного давления; оно нашло где-то слабое место и поднялось вверх, ближе к границам коры. Встретив на своем пути скважину, оно начало медленно, а потом быстрее и быстрее подниматься наружу. Кто-то довольно удачно сравнил это с выдавливанием зубной пасты из тюбика. Вещество, как вы знаете, выдавило из скважины колонну труб и, значительно расширив скважину, продолжает столбом подниматься вверх, несколько отклоняясь к западу. Химический состав и физическая структура столба пока неизвестны. Видите ли, господа, многие ученые считают, что таблица Менделеева верна только для обычных давлений и температур. А на больших глубинах, где действуют чудовищные давления и высочайшие температуры, строение электронных оболочек атомов изменяется: в них как бы вдавливаются орбиты электронов. А еще глубже электронные оболочки атомов смешиваются.
      Здесь все элементы приобретают совершенно новые свойства. Здесь нет железа, нет фосфора, нет урана, нет йода, нет никаких элементов, а только некое универсальное вещество металлического характера. Так мы полагаем. Вы, вероятно, знаете, что попытка получить образец вещества столба, к сожалению, не удалась. Бесспорно одно: это вещество обладает особыми свойствами…
      Было уже за полночь, когда Кравцов вышел из прокуренного салона. Болела голова, поламывало спину. Зайти бы к врачу, какую-нибудь таблетку проглотить. Да разве разыщешь в этом плавучем городе санчасть?..
      Али-Овсад и Оловянников потерялись где-то в толпе корреспондентов, ринувшихся после окончания пресс-конференции к радиорубке.
      Кравцов не совсем представлял себе, в каком коридоре находится его каюта. Он спустился по первому попавшемуся трапу. Опять пустой коридор, устланный джутовой дорожкой. Двери, двери… А номера кают — четные. Надо перейти на другой борт. Вообще надо разобраться на “Фукуока-мару”, где что.
      Кажется, не день и не два придется здесь прожить.
      Еле передвигая ноги от усталости, он брел по коридору, и в голове вертелся навязчивый мотивчик: “Позарастали стежки-дорожки… где проходили милого ножки…” Где-то впереди прозвучал обрывок разговора по-английски, раздался взрыв смеха. Потом послышались меланхолические звуки банджо. Распахнулась дверь одной из кают, в коридор вышли коренастый техасец (его голова была повязана пестрой косынкой) и еще двое — монтажники из бригады Паркинсона. Они были сильно навеселе.
      — А, инженер! — воскликнул малый в косынке. Ну, что вы там навыдумывали с учеными джентльменами?
      — Пока ничего не придумали, — устало ответил Кравцов.
      — Выходит, зря денежки вам платят!
      Кравцов посмотрел на красное, возбужденное лицо техасца и молча двинулся дальше, но тут один из монтажников остановил его.
      — Минуточку, сэр. Вот Флетчер, — он мотнул головой на техасца, — интересуется, не упадет ли этот проклятый столб на Америку. У него, сэр, полно родственников в Америке, и он беспокоится…
      — Пусть он напишет им, чтобы они поставили над домами подпорки, — сказал Кравцов.
      Монтажники покатились со смеху. Из соседней каюты выглянул Джим Паркинсон со своим банджо.
      Он кивнул Кравцову и сказал:
      — Иди-ка спать, Флетчер.
      — Я бы пошел, — ухмыльнулся техасец, — да вот беда: боюсь пожелтеть во сне…
      Снова взрыв хохота.
      Кравцов, морщась от головной боли, поплелся по коридору дальше.
      “Позарастали стежки-дорожки… где проходили… дикие кошки…” Он свернул в поперечный коридор и чуть не носом к носу столкнулся с Али-Овсадом.
      — Ай балам, ты куда идешь? Я там был, там не наша улица. Такой большой пароход — надо на углу милиционера ставить.
      — Действительно… А куда этот трап ведет?
      Они поднялись по трапу и оказались на верхней палубе. Здесь было понятнее. Они прошли на спардек и уселись, вернее — улеглись, в шезлонгах.
      Судно покачивалось, поскрипывало. В свете топовых огней было видно, как низко-низко плыли смутные облака.
      — Дождь будет, — сказал Али-Овсад.
      Кравцов, глубоко вдыхая ночную прохладу, смотрел на тучи, беспрерывно бегущие над судном.
      “Что за чепуху нес этот Флетчер? — подумал он.
      “Боюсь пожелтеть во сне” — что это значит?” — Саша, — сказала Али-Овсад, — помнишь, толстый журналист что спросил? Бог обиделся на бурильщиков и послал черный столб.
      Кравцов улыбнулся, вспомнив вопрос корреспондента “Крисчен сенчури” — не является ли столб божьим знамением — и ответ Токунаги, попросившего, ввиду отсутствия серьезных доказательств существования богов и ограниченности времени, задавать вопросы по существу.
      — Такой хорошо одетый, на министра похож, а не знает, что бога нет. — Али-Овсад поцокал языком. А я думал, он культурный.
      — Разные люди бывают, Али-Овсад. Вот ваш друг Брамулья тоже имеет привычку обращаться к господу богу.
      — Э! Просто так привык. Саша, я не совсем понял — зачем япон про Хиросиму вспомнил?
      — Про Хиросиму? Ну, этот, в пестрой рубашке, из “Нью-Йорк пост”, кажется, — спросил, откуда вообще берется энергия. Что-то в этом роде. Токунага и ответил, что по Эйнштейну энергия равна произведению массы на квадрат скорости света в пустоте, и, значит, в одном грамме любого вещества дремлет скрытая энергия — кажется, двадцать с лишним триллионов калорий. Она может проявиться как угодно. И тут он добавил, что с частичным проявлением этой энергии они, японцы, познакомились в Хиросиме…
      Кравцов умолк. Странная фраза Флетчера — “боюсь пожелтеть” — снова вспомнилась ему, и вдруг он понял ее смысл. Понял — и помрачнел.
      Звякнула дверная ручка. Слева возник освещенный овал. Из внутренних помещений вышли на спардек несколько человек — они громко переговаривались, смеялись, чиркали зажигалками. Один из них подошел к шезлонгам Кравцова и Али-Овсада.
      — Вот вы где, — сказал он. Это был Оловянников. — Недурно устроились. — Он тоже бросился в шезлонг и потянулся. — Черт его знает, что в редакцию передавать, — пожаловался он. — Смутно, смутно все… С трудом пробился к Морозову, просил написать хоть несколько слов для “Известий” — нет, отказался. Преждевременно… Александр Витальич, вы что-нибудь знаете о теории единого поля?
      — Знаю только, что ее еще нет. К чему это вы?
      — Морозов вскользь упоминал — у него какие-то свои взгляды… Представляю себе магнетизм. Могу с некоторым умственным напряжением представить гравитационное поле. Но что за поле возникло вокруг черного столба? Что за горизонтально действующее притяжение?
      — Все это связано, — сказал Кравцов. — Нужна теория, объединяющая все теории полей. Вот как раньше: была теория эфира, и все, и ведь казалась незыблемой… Верю, что скоро появится теория единого поля.
      — Я тоже, — откликнулся Оловянников. — А то разнобой страшный… Знаете, что очень тревожит Морозова?
      — Что?
      — Ионосфера. Скоро, он говорит, столб достигнет ионосферы, и еще что-то хотел сказать, но переглянулся с Токунагой и замолчал. Что может быть, по-вашему?
      Кравцов пожал плечами.
      — Удивительное дело, — сказал он. — В некоторых космических проблемах мы разбираемся лучше, чем в недрах собственной планеты. Наша скважина меньше одного процента пути к центру Земли, а уже напоролись на такое явление… Не знаем, ни черта не знаем, что у нас под ногами… — Он помолчал и добавил поднимаясь: — Но мы все равно узнаем. Наша скважина — это только начало.
      Кравцова разбудил гулкий пушечный выстрел. Он бросился к иллюминатору. Темное небо было сплошь в грозовых тучах. Сверкнула молния, снова загрохотал протяжный громовой раскат. Стакан на полочке умывальника, медные колечки портьер отозвались тоненьким дребезжанием.
      Кравцов поспешно оделся и побежал на спардек.
      У борта, обращенного к плоту, толпились люди. Они тревожно переговаривались, и раскаты грома то и дело покрывали их слова.
      Обычно в это время над океаном сияло голубое утро, но теперь было похоже, что стоит глухая полночь. Казалось — все тучи мира тянулись к черному столбу. Пучки молний вырывались из туч, били в столб, только в столб, и небо раскалывалось от нараставшего грохота.
      Фантастическое зрелище! Вспышки молний освещали неспокойный океан, и он казался светлее низкого сумрачного неба, и на горизонте белые клинки вели дьявольскую дуэль у столба, окутанного паром.
      Хлынул ливень.
      Кравцов увидел Брамулью, протолкался к нему.
      Толстяк вцепился руками в фальшборт, губы его шевелились.
      — О, Сант-Яго ди Баррамеда, — бормотал он. — Черная мадонна монтесерратская…
      Штамм, безмолвно и неподвижно стоявший рядом, повернул к Кравцову бледное лицо, кивнул.
      — Ну и гроза! — крикнул Кравцов. — Никогда такой не видел…
      — Никто такой грозы не видел, — ответил Штамм, удар грома заглушил его слова.
      “Фукуоку” изрядно клало с борта на борт. Цепляясь за поручни, Кравцов пошел к трапу, спустился в коридор, постучал в каюту Уилла. Откликнулся незнакомый голос. Кравцов приоткрыл дверь, тут судно накренилось, и он влетел в каюту, чуть было не сбив с ног японца в белом халате.
      — Простите, — прошептал он и посмотрел на Уилла.
      Уилл лежал на спине, выставив костистый подбородок, глаза его были закрыты. Врач тронул Кравцова за руку, сказал что-то непонятное, но Кравцов и так понял: надо уйти, не мешать. Он кивнул и вышел, притворив дверь. За дверью звякнуло металлическое.
      По коридору быстро шла Норма Хэмптон. Волосы у нее были как-то наспех заколоты, на губах ни следа помады.
      — Не входите, — сказал ей Кравцов. — Там врач.
      Она не ответила, не остановилась. Без стука вошла в каюту Уилла.
      Кравцов постоял немного, прислушиваясь. Глухо ревела гроза, из каюты не доносилось ни звука. “Надо что-то, делать, — билась тревожная мысль. — Надо что-то делать…” Он сорвался с места, побежал. В ярко освещенном салоне завтракало несколько японцев из судовой команды. Морозова здесь не было, Токунаги тоже.
      — Где академик Морозов? — спросил Кравцов, и один из моряков сказал, что Морозов, возможно, в локационной рубке.
      Кравцов по крутому трапу поднялся на мостик.
      Дождь колотил по спине, обтянутой курткой, по непокрытой голове. На мгновение Кравцов остановился.
      Отсюда, сверху, картина грозы представилась ему еще фантастичней. Внизу бесновался океан, буро-лиловое небо полосовали изломанные молнии, рябило в глазах от пляски света и тьмы. Пахло озоном.
      Мостик уходил из-под ног.
      По стеклу локационной рубки струились потоки воды. Кравцов рванул дверь, вошел.
      Здесь, зажатые серыми панелями приборов, работали двое японцев в морской форме, давешний техник-гравиметрист. Юра и Морозов. Мерцал зыбким серебром экран локатора, по нему ползла светящаяся точка. Морозов вскинул на Кравцова пронзительный взгляд.
      — А, товарищ Кравцов! Что скажете?
      — Виктор Константинович, — сказал Кравцов, смахивая ладонью дождевые капли со лба, — Макферсону плохо. Эта гроза и качка…
      — Насколько я знаю, у него дежурит врач.
      — Да, это так, но… Нельзя ли отвести судно подальше? Из зоны грозы…
      Морозов кинул карандаш на столик, поднялся С минуту он смотрел на развертку локатора.
      — Воздух буквально насыщен электричеством, — сказал Кравцов.
      — Вы что, медик? — резко спросил Морозов.
      — Нет, конечно, но посудите сами…
      Морозов почесал щеку. Потом выдернул из гнезда телефонную трубку, набрал номер.
      — Это… миссис Хэмптон? Говорит Морозов. Врач у вас? Попросите его… Ну, так спросите, каково состояние Макферсона. — Некоторое время Морозов слушал, хмурясь и подергивая щекой. — Благодарю вас.
      Щелкнул зажим, приняв трубку на место.
      — Ладно, Кравцов, — сказал Морозов, берясь за карандаш. — Кажется, вы правы. Мы примем меры, не надо волноваться.
      “Фукуока-мару”, отведенный подальше, снова лег в дрейф. Гроза продолжала реветь над океаном. Молнии взяли черный столб в кольцо, они непрерывно били в него со всех сторон. Кто-то заметил шаровую молнию: огненный сгусток энергии, разбрызгивая искры, плыл над волнами, повторяя их очертания.
      В десятом часу утра от “Фукуоки” к плоту отплыл катер — в нем отправилась группа добровольцев, среди них был и Чулков. Возглавлял группу Юра — он получил от Морозова подробные инструкции: где и какие приборы ставить.
      — Опасно, — сказал Али-Овсад. — Разве нельзя подождать, пока гроза кончится?
      Но всеведущий Оловянников объяснил, что ждать бессмысленно: гроза пройдет не скоро — может быть, через много дней.
      Добровольцы в защитных костюмах поднялись на плот и установили стационарные приборы, снабженные автоматическими радиопередатчиками. Теперь в локационной рубке “Фукуока-мару” треугольные перья самописцев выписывали на графленых лентах дрожащие цветные линии. Вычислители обрабатывали поступающую информацию. Ученые непрерывно совещались.
      Журналистов в приборную рубку не пускали. Они чуяли: происходит нечто грандиозное, надвигается небывалая сенсация. Иные из них пытались уже отправить в свои газеты описание грозы, сдобренной собственными домыслами, но радиорубка не принимала информации без визы Штамма, а австриец был неумолим. Он безжалостно вычеркивал все, что так или иначе относилось к научным предположениям, и в результате от корреспонденции оставались жалкие огрызки.
      Несколько раз Токунага и Морозов вели радиопереговоры с Международным геофизическим центром. Юркий Лагранж, корреспондент “Пари суар”, подстерег однажды академиков, возвращавшихся из радиорубки. Он тихонько прокрался за ними по коридору, включив портативный магнитофон, и успел записать обрывок разговора.
      Нечего было и думать передать бесценную запись в редакцию: Штамм просто отобрал бы магнитную ленту. Долго крепился Лагранж, не желая выпускать из рук добытую сенсацию, и не выдержал наконец. Он собрал журналистскую братию в салон прессы, потребовал тишины и запустил магнитофон.
      Раздался характерный шорох, а затем приглушенный разговор на английском языке:
      — …Скорость возрастает.
      — Да, он обгоняет нас и не оставляет нам времени. Вы слышали доклад штурмана корабля? Магнитный компас вышел из меридиана.
      — Очень сложная картина. И все же ваше предположение о магнитах…
      — Я хотел бы ошибиться, поверьте. Но при такой перестройке структуры… Простите, Масао-сан. Вам что нужно, господин корреспондент?
      — Мне? — раздался быстрый говорок Лагранжа. — О, шер мэтр, решительно ничего. Я просто…
      — Ну, дальше неинтересно. — Лагранж под общий хохот выключил магнитофон.
      — Продайте мне этот текст, Лагранж, — попросил дюжий американец в гавайской рубашке.
      — Зачем вам, Джекобс? Не думаете ли вы, что ваше обаяние смягчит сердце австрийского цербера?
      — Моя газета не поскупится на расходы.
      — Ну, так вы ошибаетесь, Джекобс! — закричал Лагранж и хлопнул себя по бедрам. — Штамм неподкупнее Робеспьера! Я ничего не смыслю в науке, но уж в людях я разбираюсь, будьте покойны! Этого Штамма можно распилить тупой пилой — и все равно… Кто-то дернул Лагранжа за рукав.
      В дверях салона стоял Штамм, прямой и бесстрастный.
      — Мне очень лестно, господа, — проговорил он дребезжащим голосом, — что вы не подвергаете сомнению мою профессиональную добросовестность.
      Штамм прошествовал к столу, положил перед собой папку и строго оглядел журналистов.
      — Господа, — сказал он, выждав тишины и поправив очки, — я уполномочен сделать вам экстренное сообщение. Ввиду чрезвычайности положения решено, чтобы вы немедленно информировали свои газеты. Вам раздадут печатный текст сообщения президиума МГГ. Просим без искажений и добавлений передать его в свои редакции. Аналогичный текст уже отправлен по радио в ООН и некоторые другие международные организации.
      — Что произошло? — раздались голоса.
      — Прокомментируйте сообщение!
      — Затем я сюда и пришел, — сказал Штамм.
      И начал комментировать, тщательно взвешивая каждое слово:
      — Локационные измерения показывают, что скорость черного столба быстро возрастает. Его вершина достигла восьмидесяти с лишним километров над уровнем океана и отклоняется на запад — следствие вращения Земли. У поверхности Земли, вы это должны знать, воздух почти не проводит электрического тока, но на высоте восьмидесяти километров проводимость воздуха резко увеличивается и равна проводимости морской воды. Вот почему, достигнув указанной высоты, черный столб, который, очевидно, обладает высочайшей электропроводностью, близкой к сверхпроводимости, — вот почему столб вызвал небывалую, невиданную грозу, то есть мощные разряды атмосферного электричества…
      Штамм чуть передохнул после длинной фразы.
      Слышно было глухое ворчание грозы.
      — Теперь о главном, — продолжал Штамм. — К вечеру столб достигнет ионизированных слоев атмосферы. Ионосфера, это вы тоже должны знать, электрически заряжена, ее потенциал относительно поверхности Земли в среднем составляет более двухсот тысяч вольт. Наблюдения показывают, что в столбе возникли токи проводимости и уже появилось собственное, весьма специфичное, поле столба. Оно резко усилится, когда столб войдет в ионосферу и вступит с ней в своеобразное взаимодействие. Земля будет накоротко замкнута со своей ионосферой.
      Журналисты, напряженно ожидавшие сенсации, разочарованно вздыхали, переглядывались: опять малопонятные рассуждения о полях.
      — При этом Земля не потеряет своего заряда, — продолжал Штамм, — ибо Zustrom — постоянный приток заряженных частиц из космоса, — разумеется, не прекратится. Магнитное поле Земли — огромная ловушка этих частиц, так считают многие ученые. Но вследствие прямого замыкания свойства магнитной ловушки значительно изменятся. У нас возникли серьезные опасения, господа, что весь этот комплекс явлений — и прежде всего необъяснимая пока специфика поля столба — повлечет за собой существенное изменение структуры магнитного поля планеты. По некоторым признакам это может… Мы опасаемся, что это вызовет размагничивание всех постоянных магнитов.
      Штамм умолк.
      — Почему же они размагнитятся? — раздался спокойный голос Джекобса.
      — Магнит размагничивается при нагреве или ударе! — воскликнул Оловянников. — Но ведь тут ни того, ни другого…
      — Да, господа, — сказал Штамм, он как будто немного разволновался, — при ударе и нагреве выше точки Кюри. Перестройка структуры земного магнитного поля, по некоторым данным, вызовет в магните примерно такой же эффект, как и сильный удар или нагрев. Точнее, как то из комплекса этих явлений, что влияет на магнитное состояние тела… Впрочем, я немного отвлекся от цели своего сообщения. — Штамм откашлялся, поправил очки. — Итак, если наши опасения справедливы, размагнитятся магниты — все, какие есть на планете. Надеюсь, вы понимаете, господа: это означает, что электрического тока не будет. Его не даст ни один генератор.
      Некоторое время в салоне стояла мертвая тишина.
      Затем ошеломление взорвалось выкриками.
      — Как мы будем жить без электричества?
      — Когда вы, ученые, прекратите ваши дьявольские опыты?
      — Неужели вы не можете остановить этот чертов столб?
      Штамм терпеливо переждал бурю. Когда страсти немного улеглись, он сказал:
      — Господа, ученые всего мира ищут способа остановить столб, но он обогнал нас. Необходимо тщательно изучить явление. Это мы и делаем. Безусловно, ученые найдут выход из положения. Как скоро? Не могу сказать. Может быть, месяц, а может, и больше придется пожить без электромагнитной техники. Разумеется, придется широко пользоваться паровыми двигателями. Повторяю: временно. Заверяю вас, что ученые ликвидируют короткое замыкание и восстановят статус-кво. Мы просим соблюдать спокойствие и призвать к этому ваших читателей.
      Журналисты ринулись к столу, и каждый получил листок с официальным сообщением.
      Вечером гроза усилилась. Лил дождь. Несколько раз над “Фукуока-мару” проплыли шаровые молнии, они словно приглядывались к кораблю — и уплывали дальше, к черному столбу.
      От бесконечной пляски молний, от неприкаянности, от близости непонятных и грозных событий у Кравцова было смутно на душе. Али-Овсад затащил его к себе, — стал поить чаем и расспрашивать об ионосфере. Оловянников сидел с ними, приглядывался к обоим.
      — Слушай, — говорил Али-Овсад, держа блюдце на кончиках пальцев, — бензиновый мотор будет работать? Ему ток не нужен…
      — А зажигание? — отвечал Кравцов. — Как без электрической искры?
      Али-Овсад задумчиво отхлебывал чай, откусывал сахар.
      — Надо мне в Баку ехать, — объявил он вдруг. — Если тока не будет, надо много керосина делать. — Он встал, щелкнул выключателем, плафон послушно зажегся. — Горит, — сказал Али-Овсад. — Это, наверно, япон придумал, что электричества не будет. Зачем Морозов его слушает?
      — Морозов зря не станет пугать.
      — Аи балам, ошибаться каждый человек может. — Али-Овсад, прихлебывая чай из блюдца, стал неторопливо рассказывать про геолога Новрузова, который никогда — не ошибался. Однако в один прекрасный день скважина, пробуренная в выбранном самим Новрузовым месте и доведенная уже до двух тысяч метров глубины, внезапно ушла под землю.
      — Когда это было? — спросил Оловянников, вытаскивая из кармана блокнот.
      — Давно, в сорок девятом. Не пиши, уже наша газета “Вышка” писала: “Мастер Али-Овсад стоит на буровой вышке, спасает ротор, лебедку, насос”. Ротор и лебедку спас, это правда, а насос не успел. Хороший насос был — завод “Красный молот”. Потом мы все бежали — сама вышка в землю ушла. Теперь там вода — озеро.
      — А что говорили геологи?
      — Каждый свое говорил. Пласты, структура… Земля, а под землей что есть, мы не знаем.
      Кравцов слушал рассеянно, про нашумевший когда-то случай в Ширваннефти он прекрасно знал.
      Чай уже не лез в горло.
      — Пойду письма писать, — сказал он и побрел к себе.
      Перед каютой Уилла он постоял в раздумье, потом тихонько постучал, и сразу дверь отворилась.
      Норма Хэмптон стояла у порога, она приложила палец к губам и покачала головой.
      — Кто там? — раздался слабый голос Уилла.
      — Ты не спишь? — сказала Норма. — Ладно, заходите, мистер Кравцов.
      — Ну, Уилл, как вы тут? — Кравцов сел, беспокойно вглядываясь в лицо шотландца. В каюте был полумрак, горела лишь настольная лампа, прикрытая газетой.
      — Ничего, лучше. Зажгите свет.
      Вспыхнул плафон. В его желтом свете сухое лицо Уилла показалось Кравцову незнакомым. Может, потому, что щеки обросли седой щетиной. И в глазах появилось что-то новое, не было уже иронической усмешечки. Движимый внезапным приливом нежности, Кравцов осторожно коснулся руки Уилла ладонью.
      — Выкладывайте новости, парень, — сказал Уилл.
      — Новости? Да, новости есть, и не очень-то веселые… — Он принялся рассказывать.
      — Не будет электрического тока? — изумилась Норма Хэмптон. — Вы правильно поняли Штамма?
      Кравцов усмехнулся.
      — Я передаю вам то, что слышал, слово в слово. Кстати, миссис Хэмптон, вы не получили текста… Эх, не догадался взять для вас!.. В пресс-центре, должно быть, еще есть… — Бог с ним, с текстом, — сказала Норма.
      “А ведь она совсем, совсем не молода”, — подумал Кравцов, глядя на усталое лицо женщины.