Молодой Сталин

Денег у Сталина не было, но его более обеспеченные друзья во главе с Давиташвили собрали деньги и уплатили налог. Едва ли это упрочило сыновнюю любовь Сосо – хотя Бесо несколько раз приходил к нему в обсерваторию.

Узнав, что Бесо вновь появился в жизни ее сына, доблестная Кеке отправилась в Тифлис на выручку. Она настояла на том, чтобы поселиться в комнате Сосо².

Когда Сталина выпустили, а назойливая мать уехала домой, он опять начал воодушевлять рабочих устраивать забастовки по всему городу; главной мишенью агитации были железнодорожные цеха. Он много времени проводил в депо, длинном каменном строении с большими решетчатыми окнам, где все оглушительно лязгало и стучало, где пыхтели паровозы. Для начала товарищи поручили ему две подпольных группы железнодорожников, так называемые кружки. “Я был совершенно неопытен, абсолютный новичок”³.

Сталин жил и одевался соответственно положению; его облик был, как писал Троцкий, “общим признаком революционеров, особенно в провинции”: борода; длинные, почти как у хиппи, волосы; черная атласная русская блуза с красным галстуком. Неухоженность ему нравилась. “Его нельзя было видеть иначе как в этой грязной блузе и нечищеных ботинках”, – сообщает Иремашвили⁴.

Сосо с энтузиазмом читал в своих кружках лекции и проводил агитацию. “Почему мы бедны?” – спрашивал он свою небольшую аудиторию. “Почему мы бесправны?” “Как изменить жизнь?” Его ответ был один: марксизм и Российская социал-демократическая рабочая партия (эсдеки)⁵.

Рабочие с почтением слушали молодого проповедника. Отнюдь не совпадение, что в прошлом многие революционеры были семинаристами, а многие рабочие – набожными крестьянами. Некоторые потом называли Сталина Пастырем. “Это священная борьба”, – говорил тифлисский агитатор Михаил Калинин. Троцкий, который агитировал в другом городе, вспоминал, что многие рабочие сравнивали эти собрания “с эпохой первых христиан” и им приходилось разъяснять, что они должны стать атеистами.

“Самые слова “комитет”, “партия”… звучали в молодых ушах… заманчивой мелодией”, – писал Троцкий. “Это было время людей от 18 до 30 лет. <…> Вступавший в организацию знал, что… его ждут тюрьма, затем ссылка. Честолюбие состояло в том, чтоб продержаться как можно дольше на работе до ареста”.

Сосо, тоже веривший в святость своего дела, вскоре добился первого успеха⁶.

1 мая 1900 года Сосо со свойственной ему предельной осторожностью организовал судьбоносную секретную сходку. Первое мая – маевка – было для социалистов как Рождество. Тайная полиция попыталась арестовать Ладо, который улизнул в Баку, нефтяной город на берегу Каспийского моря. Сталин занял его место.

Накануне вечером были розданы инструкции и пароли. Ночью 500 рабочих и активистов отправились в гористую местность под Тифлисом. Их встретили организаторы с фонарями, сообщившие новые пароли и маршруты. На сходке пели “Марсельезу”. Сталин и другие выступающие забрались на скалы. Сосо произнес свою первую большую речь, в которой призывал к забастовкам; Жордания и “Месаме-даси” выступали против.

Победил Сосо и его радикалы. Железнодорожные депо забастовали; их примеру последовала обувная фабрика Адельханова, где до сих пор работал Бесо.

– Зачем ты здесь? – спросил он Сосо. Он был недоволен приходом сына.

– Чтобы поговорить с этими людьми, – ответил Сосо.

– Почему ты не обучишься какому-нибудь ремеслу?

Это последняя их встреча, о которой нам известно. Бесо не сумел удержаться на работе и был выброшен за борт подобно многим безрассудным бродягам, которых уносили волны пьянства, нищеты и отчаяния.

Тайная полиция впервые упомянула в своих отчетах Сосо Джугашвили как лидера – наряду с гораздо более старшим Виктором Курнатовским, который знал самого Ленина, и легендарным Сильвой Джибладзе, избившим ректора. Сталин заявил о себе⁷.

Тайная полиция сжимала кольцо вокруг заговорщиков, но тифлисская жизнь по-прежнему протекала сонно, упоительно, безмятежно; ночи были благоуханны, уличные кафе полны народу. Революционеры жили почти по-студенчески. “Вечера, когда шумные споры, чтения и долгие беседы чередовались с игрой на гитаре и пением, живут в моей памяти”, – вспоминает Анна Аллилуева, дочь Сергея, опытного электрика и агитатора-марксиста, который вместе со Сталиным действовал в тифлисском депо. Тифлис – домашний город, здесь новости передавались с одной увитой виноградом веранды на другую по “балконному телеграфу”.

Сталин был еще в самом начале пути, но уже делил своих товарищей на кумиров, последователей и врагов. Сначала он нашел себе нового ментора – князя Александра Цулукидзе (Сашу), высокого, красивого молодого человека, носившего хорошие заграничные костюмы. Он был другом еще одного кумира Сталина – Ладо. Оба были более высокого происхождения, чем Сосо. Отец Ладо был священником, а отец Красного Князя – одним из богатейших аристократов Грузии; семья его матери, княгини Олимпиады Шервашидзе, когда-то правила Абхазией[48]. Сталин восхвалял “поразительные, выдающиеся таланты” Ладо и Саши – им обоим не грозила его ревность, к тому моменту они уже умерли. У Сталина был лишь один настоящий кумир – он сам. За всю его откровенно эгоистическую и независимую жизнь близко к такому статусу подошли лишь Ладо, Саша и Ленин. Сталин, по его словам, был их “учеником”⁸.

У Сталина уже был небольшой круг приближенных – молодые радикалы, изгнанные из семинарии: в 1901 году оттуда исключили еще сорок человек, в том числе бывшего сталинского подопечного Елисабедашвили, того, что мочился на икону, и его друга Александра Сванидзе (Алешу). Алеша снимал квартиру на улице в Сололаки, над Эриванской площадью. Здесь Сталин давал уроки и готовил список для чтения из 300 книг, который собирался дать своему кружку. “Сосо не читал, а буквально поглощал книги”, – вспоминал Елисабедашвили. Алеша Сванидзе, жизнерадостный человек со связями с высшем обществе, брат трех красивых сестер, станет шурином Сталина и близким другом – до эпохи Террора. Но с его сестрами Сталин пока не был знаком.

Другим его учеником был только что приехавший из Гори девятнадцатилетний полупсихопат Симон Тер-Петросян. Вскоре он станет известен под именем Камо. Он также все детство дрался, воровал фрукты и “предавался своему любимому занятию – кулачному бою”. Он часто бывал у Сванидзе в надежде чему-нибудь научиться, но вообще-то хотел стать офицером. Его отец-тиран выговаривал ему за дружбу с “голодранцем” Сталиным. Но в 1901 году, когда семейство Тер-Петросянов обнищало благодаря мотовству отца, тот утратил власть над сыном. Камо считал Сталина своим учителем – тот учил его литературе, давал ему книги. “Мне очень понравился “Жерминаль” Золя!” – вспоминал Камо. Сталин притягивал его “как магнит”.

Впрочем, Сталин был не самым терпеливым учителем. Видя, что Тер-Петросян с трудом усваивает русский язык и марксизм, Сталин попросил другого своего приверженца, Вардояна, поучить его. “Сосо лежал и читал книгу, а я учил Камо русской грамматике, – вспоминает Вардоян. – Но Камо был умственно ограничен и все время говорил “камо” вместо “кому”. Сталин “потерял терпение и вскочил, но затем рассмеялся: “Кому”, а не “камо!” Запомни же это, бичо[49]!” После этого Сосо, всегда с удовольствием дававший своим приближенным прозвища, стал называть Тер-Петросяна Камо – так это имя и приклеилось на всю жизнь”. У Камо были трудности с языком, но он был заражен марксизмом и “околдован” Сталиным. “ Ты больше читай! – наставлял его Сталин. – Самое большое из тебя получится офицер. Оставь это! Лучше займемся другим делом!” Сталин, как доктор Франкенштейн, сделал из Камо своего телохранителя и головореза.

“Сосо был философом-конспиратором с самого начала. Мы учились у него конспирации, – говорит Вардоян. – Меня привлекало то, как он разговаривает и смеется, его манеры. Я сам не замечал, как начал копировать его, за это друзья прозвали меня Граммофон Сосо”⁹.

Но Сосо никогда не был беззаботным грузином. Даже тогда “он был очень необычным и загадочным человеком”, рассказывает Давид Сагирашвили, молодой социалист, который познакомился со Сталиным примерно в это время: он заметил, как тот “идет по улицам Тифлиса, худой, лицо в оспинах, одет кое-как, в руках большая стопка книг”.

Однажды Сталин пришел на веселую вечеринку, которую устроил Алеша Сванидзе. Пили коктейль – дынный сок с коньяком, страшно напились. Но Сосо лежал на диване на веранде и тихо читал, делая пометки. Его стали искать: “Где он?”

– Сосо читает, – ответил Алеша Сванидзе.

– Что ты читаешь? – с издевкой спросили его друзья.

– Мемуары Наполеона Бонапарта, – отвечал Сосо. – Поразительно, какие он допускал ошибки. Я их все отмечаю!

Пьяные дворянчики до слез хохотали над этим самоучкой, сыном сапожника, которого они звали Кункула (Виляющий) за странную, торопливую походку¹⁰. Но серьезные революционеры, такие как Сталин, Ладо и Саша, не тратили времени на коктейли.

В Грузии шло революционное “брожение идей”. Эти страстные юные идеалисты “поздно возвращаются из мастерских”, вспоминает Анна Аллилуева. “С отцом приходят друзья. Усевшись за прибранный стол, кто-нибудь раскрывает книгу и читает вслух”. Все они читали одно издание – новую ленинскую газету “Искра”, где пропагандировалась идея партии во главе с небольшой боевой элитой.

Эта новая революционная модель будоражила молодые горячие умы – например, Сталина, который больше не хотел быть революционером-любителем из благородных, зовущим за собой широкие рабочие массы: он выбрал путь жестокого профессионала, предводителя безжалостной секты. Сосо всегда получал наивысшее наслаждение от рьяной борьбы с внутренними и внешними врагами. Ему было всего двадцать два года, но он собирался разделаться с Жорданией и Джибладзе, а затем подчинить тифлисскую партию своей воле. “Говорил он грубо”, – писал Ражден Арсенидзе, умеренный марксист, признававший, что в сталинской грубости “чувствовалась энергия, в этих словах ощущалась сила, настойчивость. Говорил он часто с сарказмом, с иронией, дубил как молотком грубыми остротами”. Когда его “возмущенные” слушатели протестовали, он “извинялся, заявляя, что говорит языком пролетариата”, который произносит “прямые, грубые истины”.

Тайная полиция и рабочие смотрели на этого экс-семинариста как на “интеллигента”. Но для потрясенных умеренных марксистов он был юношей с “причудами”, который повел “враждебную и дезорганизационную агитацию против тифлисской организации и ее работников”. Как вспоминает Давришеви, они открыто смеялись над Сосо, называя его “невеждой”, “негодяем”. Джибладзе с гневом говорил, что Сосо поручили рабочий кружок, чтобы “вести пропаганду против правительства и капиталистов, а он ведет, оказывается, пропаганду и против нас”¹¹.

Сталин, его наставники и последователи все еще собирались на берегу Куры, сидели под пахучими акациями и пили дешевое вино, которое подавал владелец киоска. Но успех сталинских забастовок обеспокоил полицию. Тайная полиция решила разгромить движение, не дав ему устроить забастовку 1 мая 1901 года. Жандармы, изучив донесения о революционном “зачинщике” Сталине, тут же заметили его дар конспиратора: “Самый большой из рабочих кружков именно железнодорожный… и интеллигент, руководящий этим кружком, обнаружен”; “Наблюдение показало, что он держит себя весьма осторожно, на ходу постоянно оглядывается”. Поймать его всегда было нелегко¹².

В ночь с 21 на 22 марта 1901 года тайная полиция – охранка – вышла на охоту за лидерами – Курнатовским и Махарадзе[50]. Агенты окружили обсерваторию, чтобы взять Сталина, который возвращался туда на конке. Вдруг через трамвайное окно он заметил якобы прогуливающихся агентов в штатском, опознать которых было так же просто, как фэбээровцев в американском кино. Они заняли позицию вокруг обсерватории. Сталин остался в вагоне. Позже он вернулся туда на разведку, но жить там больше уже не мог.

Этот налет изменил его судьбу: любые надежды на нормальную жизнь пришлось оставить. Прежде он подумывал, не стать ли учителем, и подрабатывал репетиторством (хотя обычно старался завербовать учеников в марксисты) – за час брал десять копеек. Теперь с этим было покончено. Отныне он жил за счет других, ожидая, что друзья, сочувствующие или партия будет финансировать его филантропическую революционную деятельность. Он внезапно попал в то, что Троцкий называл “очень серьезной игрой, которая называлась революционной конспирацией” – сумрачный террористический “тот свет” со своими особыми обычаями, изощренным этикетом и жесткими правилами.

Войдя в этот тайный мир, Сосо решил во что бы то ни стало провести агрессивную первомайскую демонстрацию.

Генерал-губернатор Кавказа князь Голицын ввел в Тифлис казаков, драгунов, артиллерию и пехоту. Войска расположились на площадях. Утром в воскресенье 22 апреля 1901 года около трех тысяч рабочих и революционеров собрались у Солдатского базара. У казаков был свой план, но Сосо подготовился. Сергей Аллилуев заметил, что активисты были одеты “не по сезону: в теплые пальто и кавказские овчинные шапки”. На вопрос, почему, его товарищ ответил:

– Сосо велел.

– Зачем?!

– Первые удары казачьих нагаек примем мы.

Казаки действительно ждали своего часа в каждом дворе по Головинскому бульвару. В полдень выстрелила гарнизонна я пушка; демонстранты начали марш по Головинскому бульвару к Эриванской площади, где к ним должны были присоединиться семинаристы. Пели “Марсельезу” и “Варшавянку”. На них наскочили казаки – они размахивали шашками и наносили удары тяжелыми нагайками – удары, которые могли убить человека. “Фараоны” – полицейские – шли на демонстрантов с оголенными саблями. На бульваре завязалась отчаянная сорокапятиминутная схватка – казаки нападали на любые группы, где было больше трех человек. Красные знамена с надписями “Долой тиранию” передавались из рук в руки. Четырнадцать рабочих были серьезно ранены, пятьдесят арестованы. В Тифлисе объявили военное положение¹³.

То был первый успех Сталина. Благовоспитанного Жорданию арестовали и посадили в тюрьму на год, его “Квали” закрыли, а Сталин попросту убежал в Гори и несколько дней отсиживался там. Неудивительно, что Жордания ненавидел этого молодого бузотера – но это было только начало. Он и его товарищи вскоре занялись усилением “открытой борьбы”, даже если ценой тому были “кровавые потоки”.

Молодые радикалы планировали убийство ротмистра Лаврова, начальника Тифлисского розыскного отделения, но в итоге главные события развернулись в железнодорожных депо: управляющий Закавказской железной дороги Веденеев активно противостоял сталинским забастовкам.

Сталин познакомился с еще одним подельником – Степаном Шаумяном, богатым и прекрасно образованным сыном армянского предпринимателя. Шаумян, тесно связанный с кавказской плутократией, обучал детей богатейшего нефтепромышленника в городе, Манташева, и вскоре женился на дочери крупного нефтяника.

Шаумян был “немного выше среднего роста, стройный и красивый”, с бледным лицом и голубыми глазами. Он помог решить проблему с Веденеевым: когда железнодорожный начальник сидел у себя в кабинете, его убили выстрелом в сердце через окно.

Убийцу не нашли¹⁴. Но этот выстрел обозначил начало новой эпохи, в которую, как писал нигилист Нечаев в популярнейшем “Катехизисе революционера”, “все нежные… чувства родства, дружбы, любви, благодарности и даже самой чести должны быть задавлены… единою холодною страстью революционного дела”. Эти внеэтические правила – или, вернее, их отсутствие – обе стороны описывали как конспирацию, “другой мир”, прекрасно описанный в романе Достоевского “Бесы”. Не понимая конспирацию, нельзя понять Советский Союз: Сталин никогда не отказывался от этого слова. Конспирация стала душой управления в Советском государстве – и в его собственной голове.

С этого времени Сталин обычно носил за поясом пистолет. Полицейские агенты и революционеры-террористы теперь превратились в профессиональных бойцов в тайной битве за Российскую империю[51].

Глава 9

Сталин уходит в подполье. Конспирация

Однажды в эти самые дни сын горийского священника Котэ Чарквиани спорил о чем-то в тифлисской подворотне с дворником и вдруг услышал знакомый голос: “Дай ему как следует, Котэ. Не бойся, он дрессированный жандармский пес!” Это говорил Сосо, у которого был нюх на предателей и шпионов. Задержаться и поболтать с Котэ он не мог – за ним по пятам шла тайная полиция.

Он “скрылся на узкой изогнутой улочке”. Конспираторский инстинкт был важнейшим навыком в этой игре теней и отражений. Противники безнадежно слились в тесном, отчаянном, безнравственном объятии: агенты, двойные агенты и тройные агенты давали обещания, предавали, переходили на другую сторону и предавали вновь.

В 1870-х бунтарями были разночинцы, народники, которые считали, что надежда на свободное будущее – в крестьянстве. От народников откололись террористические организации – “Земля и воля” и позже “Народная воля”. Они полагали, что убийство императора Александра II сделает возможной революцию.

“Народная воля” впитала идеи второстепенного философа Нечаева: его аморальный “Катехизис революционера” породил Ленина и Сталина. Нечаев предлагал сплотить “разбойничий мир” “в одну непобедимую, всесокрушающую силу” и предавать “насильственной смерти” стражей порядка. Анархист Бакунин тоже мечтал привлечь “лихой разбойничий мир” к революции. Ленин позаимствовал у “Народной воли” строгую организацию, полную преданность делу, бандитскую жестокость – все эти качества олицетворял Сталин.

Александр II, с которым террористы играли в кошки-мышки, начал создавать современную службу безопасности, столь же сложно устроенную, как террористические организации. Он преобразовал Третье отделение своего отца в тайную полицию – Отделение по охранению порядка и спокойствия (в народе это название сократили до “охранки”). Но все время реформ у народовольцев в отделении был свой агент. Полиция охотилась за террористами, но было слишком поздно. В 1881 году они добились своего: Александр II был убит на петербургской набережной.

Его наследник Александр III создал двойную систему, известную Сталину. И у охранки, и у престижного полувоенного корпуса жандармов (“глаз и ушей императора”), одетых в голубую с белым униформу и сапоги, носивших сабли, – была собственная разведка.

В изящном петербургском особняке на набережной Фонтанки, 16, у слияния Фонтанки и Мойки, в особом отделе охранки скрупулезно сличали головоломные схемы и помеченные разными цветами досье террористических организаций. “Черный кабинет” занимался перлюстрацией: к 1882 году ежегодно вскрывалось 380 000 писем[52]. В Европе у охранки была репутация зловещего органа самодержавия, но по части профессиональной жестокости ей было еще далеко до ленинской ЧК, не говоря уж о сталинском НКВД. В арсенале охранки было три вида наказаний. К веревке прибегали редко, ее держали для убийц царей и министров, но у этого наказания был один судьбоносный эффект: казнь Александра Ульянова, молодого человека, участвовавшего в заговоре против царя, превратила в радикала его младшего брата – Ленина. Далее шла каторга, тоже применявшаяся нечасто. Самым распространенным наказанием была административная ссылка (до пяти лет).

Корифей конспирации, шеф московской охранки Зубатов, разработал новую систему слежки. У него были детективы, но их подлинным инструментом являлась агентура, “внешние агенты”, на сленге революционеров – шпики, которые ходили за такими людьми, как Сталин. Самой эффективной тактикой охранки была провокация со стороны “внутренних агентов”. Зубатов объяснял работникам охранки: “Вы… должны смотреть на секретного сотрудника как на любимую женщину, с которой находитесь в нелегальной связи. Берегите ее как зеницу ока. Один неосторожный ваш шаг, и вы ее опозорите. <…> Никогда и никому не называйте имени вашего сотрудника, даже вашему начальству. Сами забудьте его настоящую фамилию и помните только по псевдониму”. Ставки были высоки: кто для одной стороны был провокатором, для другой был предателем, а предателей ждала смерть.

Иногда за огромное вознаграждение эти двойные агенты не только внедрялись во “внутреннюю жизнь революционных организаций”, но и возглавляли их. Охранка даже учреждала собственные революционные группы и профсоюзы. Само их существование должно было ввести революционеров в братоубийственное безумие, сделать их подозрительными параноиками. Маниакальность сталинского террора в СССР показывает, как успешна была эта линия. Но для властей конспирация могла быть так же опасна, как для террористов[53].

Во время этой войны с террором в России пышным цветом расцветали разнообразные заговоры. Охранке приходилось противостоять не только социал-демократам, армянским националистам-дашнакам и грузинским социал-федералистам, но и самым опасным террористам в России – социалистам-революционерам (эсерам). Лучший пример того, как опасны двойные агенты, связан именно с эсерами. Охранка завербовала главу боевой организации эсеров Евно Азефа, который использовал террористов-самоубийц. В 1902–1905 годах Азеф получал от охранки большие деньги – и он же организовал убийства двоих министров внутренних дел и великого князя.

Но в целом, несмотря на вражду охранки с жандармским корпусом и бюрократическую возню, подавление революционеров и внедрение в их круги тайная полиция осуществляла на удивление тонко и успешно: она была лучшей секретной службой своего времени[54]. Ленин подражал охранке, желая получить нескольких профессионалов, настолько же опытных, как тайная полиция, с конспиративной техникой высочайшего уровня.

Сталин был именно таким человеком: “другой мир” был его средой обитания. На Кавказе разобраться в конспиративной игре было еще труднее. Грузинское воспитание было идеальным для террориста-бандита: в его основе лежали священная верность семье и друзьям, боевые умения, личная щедрость, искусство мести. Все это было вколочено в Сталина на улицах Гори. Кавказская тайная полиция была более жестокой, чем русская, но и более продажной. Сталин обладал устрашающим умением подкупать агентов и угадывать шпионов¹.

За Сталиным постоянно следили шпики охранки, которых он без труда обманывал. “Сволочь, и такие дураки мешают нам в работе!” – смеялся он, прокладывая новый извилистый путь отступления через тифлисские подворотни². Он избежал ареста после первомайского бедлама, но несколько раз чуть не попался. Однажды, когда он распевал грузинские песни в нелегальной книжной лавке, полиция окружила это место. Он нагло прошел “мимо оторопевших городовых”. В другой раз во время сходки революционеров полиция совершила налет на дом, но Сталин и его друзья выпрыгнули из окна – под дождь, без галош, весело хохоча³.

Он менял имена – в то время он пользовался псевдонимом Давид – и жил как минимум на шести квартирах. Когда он квартировал у своего друга Михи Бочоридзе (впоследствии именно в этом доме Камо спрячет деньги после тифлисского экса), нагрянула полиция. Сталин сымпровизировал роль больного жильца: он лежал в кровати под простынями, замотанный бинтом. Жандармы обыскали дом, но насчет больного у них не было никаких приказаний, и они ушли за советом к начальству.

Их отправили назад, чтобы арестовать “пациента”, но тот успел выздороветь и исчезнуть[55]⁴.

Между побегами и сходками Сталин писал свои первые статьи – в катехистическом, романтическом, апокалипсическом стиле. Ладо вместе с Авелем Енукидзе – добродушным рыжеволосым экс-семинаристом и ловеласом – создал радикальную газету “Брдзола” (“Борьба”), которая печаталась в подпольной типографии в Баку⁵.

Полицейские шпики продолжали охоту и иногда выходили на след: 27 и 28 октября 1901 года они наблюдали сходку в духане “Мелани”: “руководил сходкой интеллигент Иосиф Джугашвили”.

11 ноября он был в числе руководителей общегородской конференции, на которой присутствовало двадцать четыре марксиста. Умеренные марксисты обвиняли Сталина в клевете. Все они наверняка знали, что Джибладзе называл Сталина “нахалом”, но они же признавали его энергичность, способности и жестокосердие. Сталин, придерживаясь ленинских идей о боевой секте профессиональных революционеров, выступал против избрания в комитет обычных рабочих, поскольку среди них могли оказаться полицейские агенты. Вместо этого конференция избрала в комитет четверых рабочих и четверых интеллигентов.

Многие противники, бесспорно, требовали исключения Сталина и позже утверждали, что он был изгнан из Тифлиса. Этот самообман с тех пор повторяли историки. По счастью, более осведомленные жандармы, написавшие отчеты в тот же день, подтверждают, что Сосо был избран как четвертый интеллигент. Но, возможно, это был компромисс, убивавший одним выстрелом двух зайцев. Его выбрали в комитет и впервые в жизни допустили к лидерству, но, так как за ним охотилась тайная полиция, его “спасли” (а его товарищей спасли от его злонамеренных махинаций) и отправили на “пропагандистское задание” подальше от Тифлиса.

Жандармы заметили, что свежеизбранный и вездесущий Сталин не явился на заседание комитета 25 ноября 1901 года: он, как неуловимый элиотовский кот Макавити, растворился в воздухе.

Он ехал на поезде в Батум, оживленный нефтяной порт Российской империи. Там он прольет кровь и устроит поджог⁶.

Глава 10

“Я работаю на Ротшильдов!” Пожар, побоище и арест в Батуме

Товарищ Сосо привез в Батум отмщение. Учинял он его в собственном безжалостном стиле. Через три месяца после его появления в быстро растущем приморском городе непонятным образом загорелся нефтепромышленный завод Ротшильда. Вооруженная забастовка привела к штурму тюрьмы и бойне с участием казаков. Город был наводнен марксистскими воззваниями; расправлялись с доносчиками, пристреливали лошадей, убивали заводских управляющих. Сосо враждовал с грузинскими революционерами старой школы и соблазнял замужнюю женщину, а в это время за ним охотилась тайная полиция.

В Батуме он сразу взялся за дело. В духане на турецком базаре он встретился с Константином Канделаки, рабочим и социал-демократом, – тот сделался его батумским подручным. Сталин приказал Канделаки устроить несколько встреч. “Раздался условленный стук, я открыл дверь”, – писал один из местных рабочих Порфирий Куридзе. В дверях он встретил “молодого человека лет двадцати двух, черноволосого, худощавого, с энергичным… лицом”; волосы у него были очень длинны.

Доментий Вадачкория, на чьей квартире проходила одно такое собрание, писал: “Фамилии его никто не знал, это был молодой человек, одетый в черную рубаху, в летнем длинном пальто, в мягкой черной шляпе”. Сталин, уже практически ветеран конспирации, доверял своей интуиции, определявшей предателей. Он попросил Вадачкорию “пригласить на это собрание семерых рабочих”, но предварительно “показать ему приглашенных товарищей. Он… стоял у окна, а я прогуливался с приглашенными по очереди по переулочку. Одного из приглашенных Сталин просил не приглашать. Он исключительно знал людей. Стоило ему посмотреть на человека, и он видел его насквозь. <…> Как-то раз я говорю, что какой-то человек хочет много помочь нам, сочувствует нашему делу”. Этого человека звали Карцхия.

“Шпик”, – коротко определил Сталин. Вскоре, по рассказу Вадачкории, “на одной сходке, когда показались казаки, мы встретили нашего благодетеля в форме городового. <…> Решено было убрать шпика, он был убит”. Вот первый пример, когда Сталин почуял предателя и велел убить его; вероятно, это было его первое убийство[56]. Как бы то ни было, с этого времени он жестко играл в “серьезную игру конспирации”. Такие Карцхии не должны были появляться. Но и тогда он оставлял то, что называл “черной работой”, – убийства – своим подручным.

На собраниях Сталин объявлял, что приехал, чтобы привить революционному движению в Батуме новый воинственный дух. Он предложил каждому: соберите “по семи человек у себя на предприятии и передайте им нашу беседу”¹. Свою штаб-квартиру он устроил в духане “Перс Али” на базаре. Товарищ Сосо перемещался по всему городу, часто нанося ночные визиты, читая лекции. Сначала он жил у Симховича, часовщика-еврея, затем у бывшего разбойника, а теперь рабочего нефтяного завода Сильвестра Ломджарии; он и его брат Порфирий стали телохранителями Сосо.

Однажды Сталин рано проснулся и ушел, не сказав никому не слова. Вскоре явился Канделаки. Он в тревоге дождался прихода Сталина.

– Угадай, почему я так рано встал? – в восторге спросил Сталин. – Сегодня я получил работу у Ротшильдов на их нефтехранилище. Буду получать шесть абазов в день [1 рубль 20 копеек].

Вряд ли франко-еврейскую династию, олицетворявшую могущество, роскошь и космополитизм интернационального капитализма, так же позабавило бы это трудоустройство, но они так и не узнали, что у них работал будущий верховный жрец интернационального марксизма. Сталин смеялся, едва ли не пел: “Я работаю на Ротшильдов!”

– Надеюсь, – пошутил Канделаки, – что Ротшильды отныне будут процветать!

Сталин ничего не ответил, но они поняли друг друга. Он, конечно, сделает все ради процветания Ротшильдов².

В канун Нового года Сосо созвал тридцать самых верных своих бунтовщиков на вечеринку-собрание в доме Ломджарии: он поставил на стол сыр, колбасу и вино – но много пить запретил. Его леденящая кровь мелодраматическая речь заканчивалась так: “Мы не должны бояться смерти. Так пожертвуем же нашей жизнью за дело освобождения рабочих!”

“Не дай, Господи, умереть на своей постели!” – воскликнул тамада. Рабочие одобрительно загудели, их вдохновила сталинская агрессия, а вот умеренные батумские марксисты во главе с инспектором больницы Карло Чхеидзе и учителем Исидором Рамишвили были совсем не рады. У них была воскресная школа для рабочих – Сталин относился к этому с презрением. “Легальные” марксисты поначалу давали деньги на деятельность Сталина, но дружба долго не продлилась. Сталин собирался “перевернуть Батум вверх дном”.