Новые приключения Шерлока Холмса (сборник)

Вскоре вернулся Чарльз, держа под мышками по бутылке. В нем произошла разительная перемена: побледневшее лицо покрылось испариной, а руки тряслись, когда он ставил бутылки на стол.

– Слушайте, Эбернетти, да вы больны! – воскликнул Холмс.

– Чарльз, иди сюда, присядь. – Сестра подвела его к креслу с подголовником и печально взглянула на нас через плечо. – Мой брат страшно боится тесного замкнутого пространства. Чарльз, тебе следовало послать туда Минтера.

– Конечно, ты права. – Чарльз промокнул лоб платком. – Но он терпеть не может спускаться в погреб.

– В этих погребах так душно, – согласился Холмс. – Сожалею, что ваша доброта заставила вас вынести подобные неудобства.

– Не беспокойтесь об этом, дорогой друг. Это всего лишь моя дурацкая причуда, скоро все пройдет.

После чая мы откланялись, пообещав прийти снова в ближайшее воскресенье, днем, чтобы сыграть еще одну партию. Едва мы вышли, все добродушие, которое Холмс изображал перед Эбернетти, улетучилось, и он вновь впал в задумчивость.

– Что ж, Холмс, – произнес я, – мы не подвинулись к разгадке тайны, если здесь вообще есть какая-то тайна. Для меня все вполне ясно. Любящие дети, только и всего. Хотя эта пара – довольно грустное зрелище. По крайней мере, нам известно, что их мать существует.

– А откуда нам это известно, Ватсон?

– Но вы же сами слышали. Она звонила, чтобы к ней пришли.

– Где-то в доме раздался звонок, вот и все. Но вы правы, эта пара – зрелище печальное. Однако здесь имеются свои подводные течения, Ватсон, притом, быть может, довольно опасные. На это указывает несколько мелких происшествий, которые вы совершенно проглядели.

– Хотелось бы услышать от вас разъяснение.

– Через неделю, в это же время, я уже разгадаю их секрет. Думаю, он окажется более зловещим, чем вы можете себе представить.

– Вам видней. Хотя жаль, что вы так ревниво относитесь к плодам своих рассуждений.

По-моему, чрезмерное тщеславие Холмса нередко побуждает его напускать тумана – на тот случай, если он ошибается в своих предположениях. Если же он окажется прав, то предъявит разгадку жестом фокусника, извлекающего кролика из шляпы.

– Предстоит еще многое раскопать, прежде чем я смогу поведать вам подробности этого дела. Но я весьма ценю вашу помощь.

– Кажется, я внес не такой уж большой вклад, – несколько уныло отозвался я.

– Просто вы сами о нем не подозреваете. Вы знакомы с доктором Халлиуэллом?

– Нет, но я могу поискать его имя в медицинской картотеке.

– Заранее благодарен. А вот и кэб. Подзовите его, Ватсон. Думаю, сегодня мы ляжем пораньше. Завтра нам предстоит много работы…

Холмс встал и куда-то ушел еще до того, как я вылез из постели. Вернулся он около полудня. На сей раз мой друг являл собой еще более поразительное зрелище: он предстал передо мной в грубой одежде и подбитых гвоздями сапогах английского рабочего, кепка сдвинута на затылок, шарф повязан небрежно; к тому же сегодня утром он явно не брился.

– Я ходил наниматься на работу, Ватсон, – произнес он с усмешкой.

– И преуспели?

– На Гровнер-сквер – нет.

– Вы попытали счастья у Эбернетти?

– Я решил, что им может понадобиться кучер или конюх, и вошел через конный двор. Но там довольно-таки пусто, Ватсон. Ни экипажа, ни лошадей, а в домике конюха никого нет. Минтер, видимо, заметил меня из людской и вышел. Прогнал меня весьма грубо. Не правда ли, странно, что старый дворецкий – единственный слуга, о котором нам известно? Ни горничной, ни лакея. И, судя по всему, никаких конюхов и возниц.

– Но из слов миссис Бертрам я понял, что слуг рассчитали.

– Да. И я полагаю, что это важные сведения.

– Они означают, что Эбернетти больше не могут себе позволить содержать такой штат, только и всего.

Холмс фыркнул:

– От вашего внимания ускользает весьма многое, Ватсон.

– Но кое-что от меня не ускользнуло. – Я стоял у окна, говоря это. – На той стороне улицы торчит какой-то мальчишка и наблюдает за нашей квартирой. Его вид соответствует приметам того уличного мальчишки, который недавно приходил к нам и спрашивал меня. Моя врачебная помощь ему не требовалась, и миссис Хадсон прогнала его, но он по-прежнему околачивается возле дома. Он наверняка видел, как вы входили, Холмс.

Мой друг подошел и встал рядом со мной. Юнец, прислонившийся к фонарному столбу, был одет в пальто на два размера больше, чем нужно; на голову он натянул матерчатую кепку. Между шарфом и кепкой виднелась лишь небольшая часть его лица, но время от времени он поглядывал на наше окно.

– События развиваются стремительно, нам не следует от них отставать, – пробормотал Холмс. – Вы сверились с картотекой?

– Займусь этим сразу же после ланча.

– Ну а я отправляюсь в Докторс-Коммонс[35], после чего вот эту бутылку коньяка, что стоит на буфете, мы принесем в дар мистеру Чарльзу Эбернетти, дабы отблагодарить его за вчерашнюю любезность.

Когда мы снова увиделись, землистые щеки Холмса рдели от мрачного возбуждения.

– Ну, что вам удалось выяснить о докторе Халлиуэлле? Мы можем с ним связаться?

– Только на спиритическом сеансе. Он уже год как умер.

Холмс издал странный смешок.

– Я тоже провел этот час не без пользы. Сейчас я надену свой маскарадный наряд, Ватсон, и мы двинемся.

Мы прибыли на Гровнер-сквер. Мисс Сабины Эбернетти не оказалось дома, но мистер Чарльз Эбернетти встретил нас сердечно, хотя и не без известного удивления.

– Видите ли, мы оказались неподалеку и решили, что вы не откажетесь принять от нас небольшой подарок в благодарность за ваше гостеприимство. – Холмс широким жестом извлек бутылку.

Как я и предполагал, польщенный Чарльз пригласил нас в маленькую гостиную, усадил в кресла и позвонил, чтобы принесли чай.

– Нельзя ли поинтересоваться, как себя чувствует миссис Эбернетти? – спросил Холмс, являя собой воплощенную заботливость.

Несколько минут Чарльз молча его разглядывал и в конце концов произнес:

– Мне кажется, матушке вы понравитесь так же, как понравились нам. Не хотите с ней познакомиться?

– Будем очень рады, – объявил Холмс.

– Пойду проверю, все ли готово к вашей встрече. Она очень тщеславна, несмотря на преклонный возраст.

Он вышел из комнаты и плотно затворил за собой дверь. Я озадаченно взглянул на моего друга, но он, нахмурившись, смотрел в огонь.

– Дадим матушке полчаса, хорошо? – проговорил Чарльз, возвратившись. – Имейте в виду, она лежит в затененной комнате. Она не любит света, даже в такие студеные дни, как сегодня. У больных есть свои причуды, наш многоопытный доктор наверняка это знает.

Казалось, Чарльз Эбернетти возбужден и взволнован. Он потирал руки и улыбался – не столько своим новым знакомым, сколько обращаясь к самому себе, будто чему-то тихо радуясь.

– Не понимаю, отчего Минтер так тянет с чаем, – пожаловался он. – Может быть, лучше коньяку?

– Пожалуйста, не трудитесь, – быстро возразил Холмс. – Скажите, вы оправились от вашего вчерашнего недомогания?

Лицо Эбернетти омрачилось. Похоже, его несколько рассердило такое напоминание.

– Вполне. Сущие пустяки. Может быть, поднимемся к матушке? Я только позвоню, чтобы она знала, что мы идем.

По лестнице с балюстрадой он провел нас на следующий этаж. Затем мы проследовали за ним по неосвещенному коридору, устланному ковром. Вдалеке от уютной гостиной воздух казался стылым, проход – мрачным, а ковер – тонким и истертым.

– Вот комната матушки, – сообщил он, кладя ладонь на ручку двери. – Прошу вас, говорите тише. Она терпеть не может громких звуков.

Он распахнул дверь.

– Матушка, я привел к вам двух джентльменов, они желают вас видеть.

В комнате и вправду стояла темнота: ни пламени очага, ни лампы, занавеси опущены. На широкой старомодной кровати с пологом виднелся силуэт пожилой женщины, чьи черты едва удавалось различить под оборками большого ночного чепца. Глаза ее были закрыты. Мы слышали ее тяжелое хриплое дыхание.

– Бог ты мой, – с досадой проговорил Чарльз. – Она задремала.

– Чарльз, что ты делаешь? – донесся пронзительный шепот из коридора позади нас.

Домой вернулась Сабина Эбернетти. Вследствие непогоды ее щеки порозовели, прическа растрепалась: очевидно, она только что пришла и оставила пальто и шляпку внизу.

– А, мисс Эбернетти, рад снова встретиться, – протянул Холмс.

Никак не откликнувшись на его слова, она продолжала осыпать брата упреками:

– Ты же знаешь, какой матушка бывает своенравной. Она может разразиться очередной проповедью.

– Но она же, как выяснилось, спит, – обиженно ответил Чарльз.

– Вот и прекрасно. Уж простите моего брата. – Она с натянутой улыбкой повернулась к нам. – Он хотел как лучше.

– Ничего страшного. Жаль, что мы лишились удовольствия познакомиться с вашей матерью, – жизнерадостно отозвался Холмс. – Сейчас нам пора, но мы с нетерпением ждем воскресной игры. Пойдемте, Ватсон.

Мы вышли на площадь, придерживая шляпы, чтобы уберечь их от неистовства ветра. Несколько минут мы молчали, не без труда продвигаясь вперед.

– Что вы думаете об этой мелодраматической сцене? – вскоре поинтересовался Холмс.

– Она показалась мне весьма странной. Но мы теперь хотя бы знаем, что леди Эбернетти жива, и можем успокоить миссис Бертрам.

Мой друг фыркнул.

– А вас ничего не поразило в комнате больной?

– Я подумал, что в ней необычайно холодно.

– В ней мороз, точно в покойницкой. Ни огня в камине, ни чайника для подогрева воды, а я уверен, что страдающим легочной конгестией рекомендуют и то и другое.

– Так и есть. И вы предполагаете, что за ней плохо ухаживают?

– А что еще вас удивило? Ну же, дружище, вы побывали на своем веку в десятках комнат, где лежат больные. Запашок, свойственный всем таким помещениям…

– …в данном случае отсутствовал. Вы правы, Холмс. Карболкой совершенно не пахло. На что это указывает?

– Думаю, мы получим от наших милых Эбернетти записку, где они с извинениями сообщат, что не смогут принять нас в ближайшее воскресенье. – Таков был единственный ответ моего друга.

Холмса редко удается смутить, но событие, о котором я сейчас расскажу, привело его именно в такое состояние.

В тот же вечер после ужина мы сидели у камина, когда услышали чьи-то легкие шаги. Кто-то взбежал по лестнице и громко постучал в дверь.

– Кто бы это мог быть? – удивленно проговорил я.

– Предлагаю вам открыть, – отозвался Холмс тем язвительным тоном, к которому иногда так любил прибегать.

В дверном проеме стояла женщина, закутанная в длинный шерстяной плащ с капюшоном. Едва не оттолкнув меня, она прошла в комнату и откинула капюшон. Мы увидели лицо Сабины Эбернетти.

Холмс поднялся с кресла и подошел к ней. С минуту они изучающе смотрели друг на друга.

– Вот я вас и выследила, мистер Шерлок Холмс, знаменитый сыщик, – злобно процедила она.

– С чем вас и поздравляю. – Голос Холмса слегка дрогнул.

– Зачем вы устраивали этот маскарад, чтобы познакомиться с моим братом? Зачем вы улещивали и обманывали его, зачем проникли к нам в дом? Похоже, я знаю ответ. Вас наняла эта мерзкая женщина, Мейбл Бертрам, чтобы вы за нами шпионили. Что она вам сказала?

– Она беспокоится о здоровье вашей матери, вот и все.

– О нет, мистер Холмс. Это далеко не все.

Смирив свой гневный порыв, она умолкла. Я воспользовался тишиной, чтобы выразить и собственное беспокойство.

– Надеюсь, вы не совершали это вечернее путешествие в одиночку, мисс Эбернетти.

– Минтер ждет внизу, в коляске, – коротко бросила она.

– А где ваш брат?

– На собрании своего актерского общества. – Она в ярости повернулась к Холмсу: – Какого ответа вы хотите? Что нужно сделать, чтобы покончить с этим допросом?

Меня поразила враждебность ее слов, однако Холмс тотчас же отозвался:

– Что сделать? Дать нам возможность убедиться, что леди Эбернетти жива и относительно здорова.

– Прекрасно. Вы встретитесь с ней в воскресенье днем. – Она проследовала к двери, но обернулась на пороге и, кривя губы, произнесла: – Я вас презираю.

Она опустила капюшон и заспешила вниз по лестнице.

– Не так-то просто заслужить презрение этой дамы. – Холмс попытался рассмеяться, но голос его по-прежнему дрожал.

– Серьезный противник, – заметил я.

– Я не считаю ее своим противником, – негромко возразил Холмс. – Она – мой враг. Или, точнее, это я ее враг. – Он прошел к окну. – Ага, они уезжают. Будьте так добры, Ватсон, свистните кэб, а я быстренько надену кепку и ольстер. Немного развеюсь.

– Хотите, чтобы я вас сопровождал?

– Нет, лучше мне съездить одному.

Похоже, Холмса немало потрясло это происшествие, однако на лице у него отражалась мрачная решимость, и я знал, что лучше ему не перечить.

На другой день его настроение то и дело менялось, он часами напролет пиликал на своей верной скрипке, пока я не счел нужным заявить протест.

– Как вы смотрите на то, чтобы провести вечер в театре? – спросил Холмс, внезапно оживляясь. – В Друри-Лейн выступает Дэн Лено. Но сначала пообедаем в городе.

Меня удивил такой выбор развлечений: обычно он предпочитал скрипичные концерты в Альберт-холле.

Как всегда, он прочел мои мысли.

– Ну же, Ватсон. Самый прославленный чечеточник нашего времени, звезда пантомимы. Настоящий художник, истинный гений в своей области.

Дэн Лено в тот вечер явно пребывал в ударе. Он убедительнейшим образом перевоплощался в самых разных людей, демонстрируя несравненный юмор кокни, широчайшую гамму чувств, париков и нарядов.

Зрители вокруг нас буквально корчились в креслах от хохота, но Холмс в своем вечернем костюме сидел молча, сложив пальцы перед грудью и сонно взирая на представление из-под полуопущенных век. Однако у меня сложилось впечатление, что он внимательно наблюдает за кривляньями и ужимками коротышки.

На другой день, к моему немалому удивлению, он оделся для визита к Эбернетти уже безо всякого маскарада.

– Игры кончились, Ватсон, – ответил он на мой недоуменный взгляд. – Думаю, теперь обе стороны знают о том, кто я такой и что меня интересует.

– Думаете, нас представят их матери?

– Не сомневаюсь.

Туман окутал Лондон. Церковные колокола звучали приглушенно и меланхолично. Поздним утром туман не рассеялся, и я поразился, когда Холмс предложил нам прогуляться до Гровнер-сквер пешком.

– В этой мгле? Да вы с ума сошли, Холмс! Чего ради…

– Я хочу прибыть на Гровнер-сквер в определенном состоянии ума, и в этом мне способен помочь лишь туман. Если не желаете сопровождать меня, оставайтесь у своего уютного камелька, но если вам хочется пережить одно из наиболее странных приключений, какие вам доводилось заносить на бумагу, а я-то знаю, как вы любите протоколировать наши небольшие расследования, – тогда надевайте шляпу, пальто, самый теплый из ваших шарфов, берите самую прочную вашу трость… ах да, и ваш армейский револьвер.

– Мой револьвер, Холмс? Уж не думаете ли вы, что эта парочка представляет для нас угрозу?

– Будет разумно приготовиться к любой неожиданности.

Следующие полчаса не принесли мне решительно никакого удовольствия. Я льщу себе мыслью, что не отношусь к числу впечатлительных натур с чрезмерно развитым воображением, но я буквально чувствовал, как туман ощупывает меня своими призрачными пальцами. Фонарные столбы высились как маяки: к ним приближались с радостью, а удалялись от них с неохотой. Палая листва на тротуарах шуршала, словно за нами кто-то бежал. Мне поминутно хотелось обернуться, и я с трудом удерживал себя от этого. Когда мы пересекали Оксфорд-стрит, из мглы, подобно экипажу-призраку, зловеще выдвинулась коляска. Я вздрогнул.

– А мы ведь почти у цели, Ватсон, – усмехнулся Холмс.

– Мейфэр, можно сказать, вымер. Все разумные люди сидят дома.

Чарльз Эбернетти не проявил ни малейшего удивления или любопытства, увидев, что его новый знакомый подстригся и сбрил усы. Он с прежним радушием встретил нас и проводил в маленькую гостиную, прямо к камину.

– Как вы промокли! – воскликнул он.

– Мы шли пешком.

Чарльз заморгал:

– В такой туман? Как необычно!

– Нельзя ли нам увидеть леди Эбернетти? – отрывисто спросил Холмс.

– А вот и Сабина. Видишь ли, Саби, эти господа желают сейчас же увидеть матушку.

– Боюсь, она задремала, джентльмены. Но будьте уверены, мистер Холмс, доктор Ватсон, нынче же днем вы с ней встретитесь.

Бледность мисс Эбернетти особенно бросалась в глаза по контрасту с ее темно-бордовым платьем из мериносовой шерсти с отделкой из бархата и кружев, собранным элегантными складками на небольшом турнюре. Она обращалась к моему другу без особой теплоты, однако и без явной враждебности.

– Может быть, пока сыграем партию-другую? – предложил Чарльз.

На лице сыщика промелькнуло выражение досады, но он пожал плечами и уселся за столик. Какое-то время мы играли в этой напряженной атмосфере. Похоже, все испытывали неловкость. Лишь Чарльз, казалось, стремился придать нашей встрече нечто дружеское. Я заметил, что мой друг внимательно за ним наблюдает. Судя по всему, молодой человек пребывал в сравнительно неплохом расположении духа, не очень-то естественном в сложившихся обстоятельствах.

В дверь постучали. Явился высокий сухопарый дворецкий.

– Что случилось, Минтер? – брюзгливо спросил Чарльз. – Я не звонил.

– Посыльный только что принес вот это, сэр. – Дворецкий вошел с письмом на серебряном подносе.

Чарльз, извинившись, вскрыл конверт:

– Это от Рэнделла Берка.

– Один из друзей моего брата по актерскому обществу, – пояснила Сабина.

– Рэнделл куда-то задевал сценарий и хочет позаимствовать мой. Господа, боюсь, мне придется ненадолго вас покинуть.

– Как, Чарльз, ты выйдешь в такую ужасную погоду? – запротестовала его сестра.

– Он живет на Брук-стрит, это совсем рядом. Пройтись быстрым шагом мне только на пользу. Если уж наши друзья пришли сюда с самой Бейкер-стрит, то я как-нибудь сумею пробежаться за угол и обратно. Жаль, что приходится прерывать игру, но делать нечего.

Холмс подошел к эркеру и отвел занавеску. Вскоре мы увидели, как Эбернетти в пальто и шарфе торопливо идет мимо железной ограды.

– Нельзя ли нам сейчас увидеть вашу мать? – Он повернулся к мисс Эбернетти.

– Узнаю, проснулась она или нет. – Она потянула за шнурок звонка. – А пока, может быть, выпьете чаю?

– Мисс Эбернетти, мы с вами понимаем, что это не визит вежливости, а деловая встреча. Пожалуйста, разрешите мне увидеть вашу мать. Немедленно.

– Мистер Холмс, – она приблизилась к нему и очень серьезно посмотрела ему в лицо, – прошу вас, примите мои извинения за те слова, которые я сказала вам в пятницу вечером. Мы с сестрой уже много лет пребываем не в лучших отношениях, но меня все равно поражает, что она решила нанять сыщика, чтобы за нами следить. Вам известны ее мотивы?

– Я не вправе обсуждать мотивы миссис Бертрам, – сухо ответил Холмс.

Вновь появился Минтер, толкая перед собой чайный столик. Холмс отверг предложенное угощение и опять обратился к окну. Чувствуя некоторое смущение, я согласился выпить чаю и присоединился к мисс Эбернетти, но отказался от печенья с тмином.

– Вы смотрите, не идет ли Чарльз? – поинтересовалась Сабина почти спокойным тоном. – Он наверняка скоро будет.

Она не спеша пила чай, поддерживая со мной бессвязную беседу о пустяках. Холмс не выказывал нетерпения: напротив, его лицо делалось все мрачнее. Когда наконец в глубине дома зазвучал звонок, в его глазах блеснула насмешка.

– Полагаю, ваша мать наконец готова принять нас. Мы поднимемся.

Нервы мои были напряжены после нашей странной прогулки сквозь туман, и теперь, в этом сумрачном проходе, я чувствовал липкий холод, словно этот туман впитался в стены. Сабина как тень скользила впереди нас. И вот она приблизилась к двери комнаты, где лежала больная.

– Матушка, я привела двух джентльменов, они хотят вас видеть.

Она толкнула дверь.

В кровати с пологом сидела фигура, едва различимая в сумраке. Седые вихры, выбившиеся из-под чепчика с оборками, свешивались на лоб. На сером от старости и болезни лице выделялись сердитые глаза, смотревшие на нас. Она подняла руку, в которой сжимала палку.

– Это еще что? Вы же знаете мои распоряжения. Я не желаю никого видеть! – сварливо закричала она пронзительным голосом. – Убирайтесь, убирайтесь все. Вон отсюда и больше не показывайтесь мне на глаза!

– Матушка, не надо так волноваться. – Дочь приблизилась к больной, но та остановила ее взмахом палки.

Я никогда не забуду последовавшую сцену. Уже не помню точных слов, однако в моей памяти навсегда сохранятся те интонации, с которыми изрыгались эти ужасающие проклятия, страшные оскорбления и ругань, метившие в самое сердце нашей спутницы. Я ощутил глубочайший стыд из-за того, что невольно стал причиной унижения и замешательства мисс Эбернетти.

Она хладнокровно выдержала все эти нападки, однако в конце концов повернулась к нам и спросила негромким дрожащим голосом:

– Это все? Вы довольны?

Холмс развернулся и вышел из комнаты. Я тотчас же последовал за ним. Резкий голос преследовал нас и на лестнице. В вестибюле мисс Эбернетти повернулась к нам. Вид ее был мрачен. На смертельно бледном лице глаза казались особенно большими и темными.

– Мисс Эбернетти, приношу вам мои глубочайшие извинения. Позвольте пожелать вам доброго дня, – произнес Холмс. – Минтер, подайте мой ольстер.

Престарелый дворецкий замер у парадной двери.

– Значит, вы уходите, – быстро отозвалась она. – А вы не хотите дождаться брата? Разве перед ним вам не следует извиниться?

– Будьте любезны передать ему мои сожаления. Пойдемте, Ватсон, нам пора.

– Позвольте, я хотя бы пошлю Минтера на угол, чтобы он поймал кэб.

– Благодарю вас, мы вернемся тем же способом, каким и пришли, то есть пешком.

Я подавил стон, с трудом влезая в промокшее пальто и беря трость.

– Мисс Эбернетти наверняка очень смутилась из-за того, что мы присутствовали при этой сцене, – заметил я, когда мы выбрались на площадь. – Надеюсь, теперь вы удовлетворены.

Я не мог скрыть ноток неодобрения.

Холмс крепко взял меня под руку:

– Больше ни слова.

Мы дошли до угла, и тут он внезапно развернулся:

– Пойдемте, Ватсон, я хочу перемолвиться словечком с леди Эбернетти.

– Что? Вы с ума сошли, Холмс!

– Я – нет. Я не так безумен, как несчастная больная, чье буйство мы только что наблюдали. За мной, Ватсон, охота начинается. Нам сюда, через конный двор, в обход, к домику конюха. Ага, я так и думал!

Внутри, за грязным окошком, горела свеча. Мой спутник распахнул дверь. Человек в ночной рубашке и чепце с оборками испуганно вскрикнул.

– Игра окончена, мистер Чарльз Эбернетти, – мрачно произнес Холмс.

Эбернетти вжался в стену, его черты под уродливо-толстым слоем грима исказились от ярости.

– Черт бы вас побрал! Я играл блестяще. Как вы смогли меня раскусить?

– И в самом деле, вас вполне можно сравнить с великим Дэном Лено. Однако существовали, скажем так, иные факторы, которые позволили вас разоблачить.

Взгляд Эбернетти метнулся к двери.

– Нет, Саби, не надо!

Сабина, такая же мрачная, как Холмс, возникла из тумана. Она целилась в сыщика из пистолета.

– Вы себя чувствуете большим умником, мистер Шерлок Холмс? Не шевелитесь, доктор Ватсон. Только посмейте поднести руку к карману, и я прострелю вашему другу голову.

– Незачем делать глупости, мисс Эбернетти, – спокойно произнес Холмс. – Ведь пока вы еще ни разу не совершали убийства.

На ее лице застыла ледяная маска расчетливой ярости.

– Нет никаких доказательств, что вы были на Гровнер-сквер. Вы даже не нанимали кэб.

Рука Холмса взметнулась к губам. Он трижды пронзительно свистнул в свой полицейский свисток.

– Скоро здесь будут инспектор Лэннер и его люди. Уберите оружие, мисс Эбернетти. Вы лишь ухудшите свое положение.

Обуреваемая гневом, она выстрелила в него. На ее лице появилось выражение досады, когда она поняла, что пистолет дал осечку. Я быстро поднял трость и, пользуясь ее замешательством, выбил оружие из ее руки. Холмс ногой отшвырнул пистолет подальше, за пределы видимости, и тут в комнатку ворвался инспектор Лэннер с двумя констеблями.

– Добрый день, мистер Холмс. – Инспектор жизнерадостно кивнул моему другу. – Чем могу служить?

– Думаю, если ваши люди поднимут плиты на полу погреба и немного покопают, они обнаружат труп Элис Эбернетти, как я и предположил в нашей недавней беседе.

– Она убита?

– Нет. Я уверен, что леди Эбернетти скончалась от естественных причин. Единственное преступление здесь – сокрытие тела и его незаконное захоронение.

* * *

– Боюсь, в этой хронике, коль скоро вы решите занести ее на бумагу, мне отнюдь не принадлежит роль героя. – Холмс вытянул ноги к огню и задумчиво оперся щекой на руку. – Я лишил наследства брата и сестру ради алчной женщины, уже и без того богатой, которая стремится произвести впечатление на человека моложе себя и завлечь его в свои сети, использовав как приманку дом в модном районе. Ответ мне дало завещание сэра Уильяма Эбернетти, теперь оно доступно для публики. Согласно последней воле покойного, леди Эбернетти получила дом на Гровнер-сквер лишь в пожизненное пользование. После ее кончины он переходит в собственность дочери сэра Уильяма от первого брака – Мейбл. А Чарльз и Сабина Эбернетти лишаются прав на эту недвижимость. Денег у них было очень мало, оставался, в сущности, единственный выход. Много раз, Ватсон, мне хотелось бросить это дело, но я все равно вел его к этой причудливой и мрачной развязке, просто не мог себя сдержать.

– Закон всегда следует соблюдать, Холмс.

– Ах да, закон, – с горечью отозвался он. – Но есть другие законы, более естественные. Они-то здесь и нарушены.

После нашего возращения он впал в черную меланхолию, и я опасался, что он скроется в своей комнате, где, следуя губительной привычке, станет искать утешения в кокаине. Поэтому я решил отвлечь его, представляя ему те пункты этого дела, которые еще не уяснил себе до конца.

– Кто была та женщина, которую мы видели в постели во время нашего второго посещения?

– Вероятно, миссис Минтер, кухарка. Минтеры стали невольными соучастниками всего, что произошло. Видимо, они согласились участвовать в заговоре, понимая, что в таком возрасте уже не сумеют найти себе другое место.

Чарльз считал, что очень хитроумно устроил эту маленькую подмену, но она лишь еще больше укрепила меня в подозрении, что леди Эбернетти мертва. Конечно, тогда он еще не знал, кто я. Но мисс Эбернетти уже изложила ему свои сомнения по этому поводу. Это она под видом уличного мальчишки наблюдала за нашей квартирой, Ватсон. Когда в тот же день, чуть позже, она ворвалась в комнату больной, на ней было платье, которое я заметил висящим в домике конюха, когда приходил наниматься на работу. В детстве и юности у них не было ни друзей, ни любви, и они обратились к миру выдумки, актерства и перевоплощений. Я уверен, что сегодня Чарльз, разыгрывая перед нами эту сцену, вполне точно передал характер своей матери. Можете ли вы вообразить, Ватсон, их унылое, безрадостное существование, когда они постоянно подвергались оскорблениям со стороны того лица, от которого вправе были ожидать заботы и участия? У меня просто кровь стынет в жилах, когда я об этом думаю.

Он наклонился вперед, уперев локти в колени.

– Что с ними станется? – спросил я.

– Могу лишь надеяться, что закон отнесется к ним снисходительнее меня.

– Полноте, Холмс, вы чересчур жестоки к себе. Для мисс Эбернетти все обернулось бы куда хуже, если бы вы рассказали инспектору, что она покушалась на вашу жизнь. Пистолет лишь случайно дал осечку.

– Вероятно, это старое оружие, некогда оно принадлежало ее отцу и годами валялось где-нибудь в ящике стола. У нее были все основания меня ненавидеть. Вмешавшись, я навсегда разрушил их краткую и жалкую идиллию. Но они все равно не смогли бы долго поддерживать этот обман, ведь миссис Бертрам, женщина необычайно проницательная, упорно поджидала своего часа.

– Скажите, а почему оказалась так важна петрушка в сливочном масле?

– Ах да! Вы ведь слышали, как миссис Бертрам говорила: ее мачеха неизменно ела на завтрак булочку с петрушечным маслом. Думаю, кухарка в то утро готовила обычный поднос с завтраком и, как всегда, достала масло из ящика со льдом. А в это время мисс Эбернетти вошла к матери, чтобы поухаживать за ней, и обнаружила, что ночью та умерла.

Дальше она действует быстро, Ватсон, и проявляет отменное самообладание. Слуг без особых церемоний увольняют, а затем приводится в действие план – похоронить тело под плитами погреба.

В подобном хозяйстве, Ватсон, где царит столь жесткая дисциплина, где неукоснительно следуют заведенному порядку и где само присутствие хозяйки, пусть и неспособной покинуть пределы комнаты, обладает столь непререкаемой властью, – в таком доме сливочное масло при обычном положении вещей сразу же убрали бы обратно в ящик со льдом. А то, что петрушка успела глубоко погрузиться в растаявшее масло, доказывает, что оно пролежало в тепле несколько часов и что произошли какие-то непредвиденные и необычные события.

Он извлек из кармана листок бумаги:

– Вот какой гонорар я требую от миссис Бертрам.

– Холмс!

– Она ведь сама пообещала, что выразит нам признательность, а мистер Астон Плаш добавил, что будет проявлена еще и щедрость. Я раздобыл для нее дом в модном районе и, быть может, еще и нового мужа. А вам, Ватсон, не помешает прокатиться в Баден-Баден.

– С вашей стороны это чрезмерно щедро, Холмс, – запинаясь, произнес я.

Его суровые черты осветились улыбкой.

– Вы этого заслуживаете, старина, после всего, что я вас заставил сегодня пережить. Даже такой мизантроп и нелюдим, как я, понимает ценность истинной дружбы.