Новые приключения Шерлока Холмса (сборник)

– Да, – сказал Холмс, – и в три часа дня я должен быть у нее. Если только вы не потрудитесь объяснить мне сейчас, с какой целью крали из дома собственные вещи.

Форрестер вскочил из-за стола. Он весь трясся. Он пытался что-то сказать, но губы не слушались его. Он упал обратно в кресло и закрыл лицо руками.

– Все кончено, – выговорил он наконец. – Что вам известно?

– Мне известна бoльшая часть совершенного вами. Вы брали по одной принадлежащей вам ценной вещи и продавали либо закладывали их. Исчерпав свои собственные ценности, вы взяли из шкатулки кольцо вашей жены, чем и обнаружили всю цепочку пропаж. Думаю, что вы предпочли бы не ставить в известность полицию, но выхода не было, и вы рассчитывали, что подозрение скорее падет на кого-нибудь из прислуги, чем на почтенного главу семейства. В чем вы и не ошиблись, предпочтя позорное увольнение ни в чем не повинной девушки собственному признанию в содеянном.

Мужчина отнял руки от лица, на котором страх мешался с изумлением.

– Как вы узнали? – прошептал он.

– Ваша жена сказала, что все пропавшие вещи, за исключением кольца, принадлежали вам, – деталь знаменательная, ибо воры обычно подобной разборчивости не проявляют. Не менее знаменателен показался мне и факт протяженности краж во времени – вещи изымались в течение нескольких недель. Если б виновницей была служанка, разве стала бы она красть вещи постепенно, зная, что в любой момент может быть поймана с поличным? Нет. Воровка рискнула бы единожды – схватила бы все, что может, и сбежала бы! К тому же ваша жена упомянула, что в последнее время вы стали поздно возвращаться с работы, и появление этой новой для вас привычки совпадает по времени с исчезновением вещей. По-видимому, ваши поздние возвращения не связаны с работой, а связаны с чем-то, требующим денег. Ведь я прав, не так ли?

Форрестер кивнул. Теперь, когда прошел первоначальный шок, он явно испытывал какое-то облегчение и даже радость оттого, что тайна его наконец раскрыта. Когда он заговорил, голос его звучал решительнее и звонче.

– Да, вы правы, мистер Холмс. Я брал эти вещи и тут же закладывал их. Поначалу это были мои вещи, и жена вряд ли могла бы их хватиться, если же это и произошло бы и она стала бы подступаться ко мне с расспросами, я всегда мог бы выкрутиться, выдумав какое-нибудь правдоподобное объяснение. Взять же кольцо меня заставило отчаянное положение, в котором я очутился. Но вот что касается Сары, то тут, мистер Холмс, вы ошибаетесь. Я вовсе не хотел, чтоб девушку выгнали как воровку, хоть и предлагал это. Я надеялся, что полиция, не найдя доказательств, закроет дело.

– Что же породило то отчаянное положение, в котором вы очутились? – спросил я, когда он замолчал.

Форрестер поднялся и долго смотрел в расположенное за его креслом окно, прежде чем ответить: “Игра”.

Он вновь повернулся к нам лицом с видом преступника, готового дать на суде признательные показания.

– Я пристрастился к игре на ипподроме и уже некоторое время не могу без этого жить. Поначалу я играл от случая к случаю, но вскоре это стало для меня манией, превратилось в привычку, сковавшую меня по рукам и ногам. Как я ни пытался освободиться от этой привычки, ничего не получалось, – я начал просаживать кучу денег и тратил все больше и больше. Вскоре я влез в долги, и жалованья моего уже не хватало. Я же продолжал делать ставки на деньги, которые получал, закладывая взятые из дома вещи, теша себя несбыточной мечтой всех игроков о крупном выигрыше, который непременно меня ждет и который вознаградит меня за все мои потери. Но деньги все уплывали, а их требовалось все больше. И мне пришла в голову безумная мысль – заложив женино кольцо, не только рассчитаться с кредиторами, но и вернуть все, заложенное ранее. Я был в таком отчаянии, что даже не думал о том, что будет, если жена обнаружит потерю, – единственное, что меня заботило, были мои долги. Я знал, что в среду днем в доме никого не будет, и я заехал домой и взял кольцо. О том, что Сара плохо себя чувствует и никуда не ушла, я понятия не имел. Когда полицейский указал на нее как на подозреваемую, я сперва почувствовал облегчение, но после меня охватили ужас и оторопь от содеянного и от мысли, во что я превратился. И вот теперь я не знаю, как мне быть.

Он сидел перед нами – этот сломленный, удрученный горем человек. Мне было очень жаль его – ведь и сам я был не чужд страсти к игре. Мне ль было не знать, во что она способна превратить человека, – слишком многие из моих знакомых попадали в эту ловушку и пропадали в ней. Последнего, правда, сам я избежал, чего не скажешь о многих других. И все же спасение возможно, как я и сказал Форрестеру.

– Спасение? – протянул он устало. – Как? Что для этого сделать?

– Признаться жене, – сказал молчавший до этого времени Холмс.

– Жене? Нет, не могу! Какой стыд…

– Но это лучше, чем разорение, которое ждет вас, если вы продолжите катиться дальше по этой дорожке. Ей-богу, сэр, – продолжал он уже мягче, – ваша жена – добрая женщина, и ей знакомо сострадание. К нам она обратилась из жалости к своей горничной, и я уверен, что, честно признавшись ей во всем, вы не пожалеете. Отправляйтесь к ней сейчас же, объяснитесь с ней, а после сообщите Саре, что бояться ей нечего.

И, поднявшись перед уходом, Холмс сказал:

– Я пошлю телеграмму, но прошу вас передать супруге мои извинения за то, что нарушил слово и не приехал в назначенный час. Уверен, что встречу понимание с ее стороны. Пойдемте, Ватсон.

Джон Грегори Бетанкур

“Общество нищих-любителей”

1887 год у Холмса изобиловал делами. Нам совершенно точно известны по меньшей мере тринадцать из них. В начале “Пяти зернышек апельсина” Ватсон называет некоторые из этих дел, как обычно, немного путаясь, поскольку дело о “Пяти зернышках апельсина” относится не к 1887-му, а к 1889 году.

Что же касается вышеуказанного 1887 года, то начался он для Холмса противостоянием с одним из самых грозных его противников Чарльзом Огастесом Милвертоном, королем шантажистов. Затем последовало “дело о Парадольской комнате”, над которым я продолжаю трудиться, надеясь в будущем вам его представить. После этого Холмс с головой погрузился в запутанное “дело Голландско-Суматранской компании”, результатом чего явились как интригующая “гигантская крыса с Суматры”, так и намек на дерзкие аферы некоего барона Мопертюи. Усилия, которых потребовали от него эти важные расследования, подорвали его здоровье до такой степени, что Ватсон почти силком увез его в Суррей с целью дать ему несколько дней отдыха. Но и там Холмс не преминул тут же взяться за дело, раскрыв местную историю “рейгетских сквайров”. Работа излечила его: за считаные дни он поправился и возвратился в Лондон.

Там он занялся, в частности, делом “Общества нищих-любителей”, записанным Ватсоном лишь спустя несколько лет. В окончательном корпусе его записок, собранных в знаменитом жестяном чемоданчике, этих записей не содержится, найдены же они среди других его бумаг книготорговцем Робертом Вайнбергом, о чьих собственных изысканиях я расскажу позже. Тот продал эти записи Джону Бетанкуру, с чьей помощью и восстановлен весь сюжет.

Как я уже писал, первые годы моего совместного проживания с мистером Шерлоком Холмсом принадлежат к числу самых интересных периодов моей жизни. Из всех дел, как общественных, так и частных, занимавших его в то время, было одно, описать которое я долгое время не решался. Несмотря на хитроумный ход расследования, завершившегося, как я искренне полагаю, вполне удовлетворительно, что лишний раз делает честь моему другу, сама причудливость сюжета препятствовала моему стремлению рассказать о нем широкой публике. Однако теперь, я чувствую, настало время изложить факты касательно мистера Оливера Пендлтона-Смайта и весьма странной организации, к которой он принадлежал.

Первая наша встреча с ним, если это можно назвать встречей, в моей записной книжке датируется вторником 24 апреля 1887 года. Мы тогда завершили одно очень секретное и щекотливое дело (о котором я не вправе писать), и мощный ум Холмса был, по-видимому, все еще всецело занят им: Холмс был рассеян и отстранен, и я понимал, что мыслью он неизбежно вновь и вновь возвращается к пережитому. Я опасался даже, что друг мой может прибегнуть к уже известному ему стимулятору – опиатам, дабы взбодриться и отвлечься.

По этой причине я почувствовал облегчение, когда миссис Хадсон объявила о посетителе – мужчине очень настойчивом, но отказывающемся себя назвать. Мужчина требовал встречи с Холмсом.

– Темное пальто, шляпа, низко надвинутая на лоб, и черная трость? – осведомился Холмс из своего кресла, не отрываясь от книги.

– Верно! – воскликнула миссис Хадсон. – Верно! Как это вы догадались?

Холмс взмахнул рукой с явным неодобрением:

– Он больше часа простоял на другой стороне улицы, глядя на наши окна. Когда я закуривал трубку у окна, я не мог его не заметить, а доставая только что книгу, увидел его опять.

– А что еще вы можете сказать о нем? – спросил я, выглянув из-за моей “Морнинг пост”.

– Лишь то, что он армейский полковник, недавно вышедший в отставку после службы в Африке. Человек со средствами, хотя не имеет ни титула, ни состояния.

– На то, что он военный, – раздумчиво начал я, – вам, конечно, указала его выправка, ну а дерево, из которого изготовлена трость, а вдобавок и его одежда могли навести вас на мысль о службе в Африке. Но из чего вы сделали вывод, что перед вами полковник, видя его не в форме?

– Из того же самого, откуда узнал, что зовется он полковником Оливером Пендлтоном-Смайтом, – отвечал Холмс.

Я отшвырнул от себя листы “Морнинг пост” и с пренебрежением фыркнул:

– Черт! Да вы просто знаете его, вот и все!

– Но это вовсе не так! – И Холмс подбородком указал на газету: – Вам следует с бoльшим вниманием относиться к тому, что у вас перед глазами.

Я взглянул на “Морнинг пост”, которая, упав, раскрылась на странице с рисунком, изображавшим мужчину в военной форме. “Разыскивается полковник Оливер Пендлтон-Смайт”, – гласил заголовок.

– Так вы его примете? – спросила миссис Хадсон.

– Не этим вечером, – отвечал Холмс. – Передайте полковнику Пендлтону-Смайту – не забудьте назвать его имя полностью, хотя, несомненно, приведенный этим в неистовство, он начнет отнекиваться, – передайте, что я приму его завтра, ровно в девять утра и ни секундой раньше или позже. Если он поинтересуется почему, скажите, что я заканчиваю очень важное дело и не могу позволить себе отвлекаться.

И Холмс опять уткнулся в книгу.

– Очень хорошо, сэр, – сказала миссис Хадсон и, покачав головой, вышла и закрыла за собой дверь.

В ту же секунду, как щелкнул замок, Холмс вскочил. Схватив в охапку пальто и шляпу, он знаком велел мне сделать то же самое.

– Поторопитесь, Ватсон, – сказал он. – Нам предстоит следовать за полковником до самой его берлоги.

– Берлоги? – Торопливо накинув пальто, я уже бежал вслед за ним вниз по черной лестнице. – Что вы подразумеваете под “берлогой”?

– Пожалуйста… – Холмс поднял руку, призывая меня к молчанию, и тихонько приоткрыл дверь…

Пендлтон-Смайт поспешал по Бейкер-стрит, сердито взмахивая тростью, как если бы это было мачете. Мы оба скользнули за дверь и закрыли ее за собой. Потом, также вместе, мы перешли улицу и крадучись последовали за полковником. Судя по всему, он направлялся к реке.

– Зачем это все? – спросил я на ходу, стараясь не отставать от Холмса.

– Если бы вы дали себе труд прочесть заметку в “Морнинг пост”, то знали бы, что мистер Пендлтон-Смайт уже два дня как пропал. Предположения самые дурные. В камине его лондонского дома полицией найдены клочки бумаги, но единственное, что удалось на них разобрать, – это название: “Общество нищих-любителей”. Что скажете о таком названии?

– “Нищие-любители”? Попрошайки?

– Истинно так.

– Целое общество любителей попрошайничать? И армейский полковник в отставке оказался втянут в это дело? Немыслимо!

– Я полагаю, – сказал Холмс, – что на вас воздействует современный взгляд на такого рода вещи. В другие эпохи и в других культурах к нищим относились иначе – их презирали, но одновременно и почитали. Думаю, что найденное в камине название – это почти то же самое, что и “Тайное сообщество алчущих подаяния”, шпионская сеть, действительно существующая или, во всяком случае, существовавшая во времена столь давние, что трудно даже представить. Корни этого сообщества простираются далеко вглубь, в древнеримскую историю, и, разветвляясь, достигают России, Индии и Египта.

– Значит, вы считаете, что сообщество это до сих пор существует?

– Я думал, что в Европе оно исчезло еще во времена наших отцов, но выходит, оно живо и опять вынырнуло на свет божий. В последние годы, Ватсон, до меня доходили некоторые намеки, зародившие во мне подозрение, что сообщество это превратилось ныне в мощное орудие зла.

– И Пендлтон-Смайт…

– Это новый Мориарти, держащий в своих руках все нити, использующий общество в личных целях? К счастью, нет. Думаю, что он всего лишь пешка в чьей-то крупной игре, хотя пока что на шахматной доске, где установлены фигуры, я различаю всего несколько клеточек. Мне больше нечего добавить к сказанному, пока я не допрошу Пендлтона-Смайта.

– Ну а чем занимаются эти “алчущие”? Попрошайничают или что-нибудь другое?

– Быстро! – шепнул Холмс и, потянув меня за руку, спрятался вместе со мной за стоявшим кэбом. – Он оглядывается.

Пендлтон-Смайт остановился перед небольшим зданием, где располагались меблированные комнаты. Следя за ним из-за кэба, мы видели, как он задержался на крыльце, посмотрел налево, потом направо, но нас не увидел и скрылся за дверью, закрыв ее за собой.

– Интересно, – произнес Холмс. – И подтверждает мою версию.

– Что он нищий? – спросил я. – Если и так, то он нищий вполне благоустроенный.

– Пендлтон-Смайт ударился в бега и прячется, боясь за свою жизнь, иначе зачем домовладельцу снимать меблированные комнаты в таком захудалом районе?

– Мы его здесь и допросим? – спросил я.

Холмс молчал. Поджав губы, он думал. Минуту спустя я кашлянул.

– Нет, Ватсон, – сказал Холмс, направляясь в сторону Бейкер-стрит. – Я считаю, что с делом этим можно подождать до завтра. Сперва мне предстоит большая работа.

* * *

На следующее утро Холмс барабанил в мою дверь, пока я, с трудом продрав глаза, не отозвался:

– В чем дело, Холмс?

– Уже полседьмого, – отвечал он. – Чайник миссис Хадсон на плите, и завтрак будет готов ровно в семь.

– Господи… – Я сел в постели. – Скажите мне, ради бога, зачем было будить меня в такую рань?

– У нас назначена встреча.

– Встреча? – переспросил я, все еще спросонок. Потом встал и открыл дверь. – Ах да… Пендлтон-Смайт и его нищие-любители, как я полагаю? Но это же в девять! “Ровно в девять” – вы сами сказали!

– Совершенно верно.

У Холмса были красные глаза, и я понял, что он почти всю ночь копался в деле таинственного полковника – хотя суть этого дела мне по-прежнему была глубоко неясна. Однако Холмс, по-видимому, придавал ему исключительное значение.

Когда я побрился и оделся, на столе уже ждал меня приготовленный миссис Хадсон вкуснейший завтрак. Но тарелка Холмса стояла почти нетронутой. Он копался в старых газетах, ворохи которых устилали пол и все плоские поверхности вокруг.

– Вот оно! – вскричал он.

– Что? – спросил я, уплетая тост с апельсиновым джемом и запивая его чаем.

– Прорисовывается контур, – тихо сказал Холмс. – Мне кажется, все части мозаики теперь собраны. Остается сложить узор.

– Объясните все это мне, – попросил я.

Холмс поднял руку:

– Именно это, Ватсон, я и собираюсь сделать. Ясность вашей логики – вот что, по-видимому, требуется мне сейчас. – Он прокашлялся. – В тысяча восемьсот пятьдесят втором году Оливер Пендлтон-Смайт был исключен из Итона в компании шести учеников. Все они оказались замешаны в какой-то скандальной истории, а в чем она состояла, мне еще надо уточнить, официальные источники ничего касательно этой темы не сообщают.

– Немудрено, – пробормотал я.

– Полгода молодой Пендлтон-Смайт околачивался в Лондоне, после чего его каким-то образом занесло на корабль, отправлявшийся в Южную Африку, и там его карьера пошла как по маслу. Когда, выйдя в отставку, он вернулся в Лондон, в свое фамильное гнездо, и стал хозяйничать в нем, он, по-видимому, уже вполне преуспевал. Было объявлено о его помолвке с леди Эдит Стюарт, – новость, которая, возможно, попадалась и вам в светской хронике.

– Шаг вверх по лестнице для армейского полковника, – заметил я.

– Подозреваю, что невеста имела какое-то отношение к скандалу в Итоне, – сказал Холмс, – но пока это лишь домыслы. Да, видимо, для него такая помолвка являлась шагом вверх. Однако через две недели он разрывает помолвку и на следующий же день – то есть три дня назад – исчезает.

– Появляясь уже на нашем пороге.

– Именно.

– Ну а при чем здесь “Общество нищих”? – задал я вопрос.

– “Тайное сообщество алчущих подаяния”, как правильнее его называть, являлось частью шпионской сети, созданной императором Константином. Римская империя кишела нищими, и Константин понимал, что слышали и видели эти люди гораздо больше, чем от них ожидалось. Первоначально вступившие в сообщество аристократы, переодевшись нищими, собирали новости и сплетни, то есть информацию, которая, передаваясь от одного к другому, поступала потом к самому Константину.

Императоры, наследовавшие Константину, нищих уже не использовали, но, как ни странно, само сообщество, вместо того чтобы захиреть, лишь крепло и упрочивалось. Оно выработало свои правила и ритуалы. Индийская часть его отделилась и соединилась с организацией так называемых тхаги[38], о которой вы, может быть, слышали.

– Да, я слышал об этих дьяволах, – подтвердил я.

Холмс кивнул.

– В какой-то период Средних веков организация эта вроде бы исчезла. Однако в тысяча восемьсот двадцать первом году один осужденный упомянул ее в своем последнем слове. Позднее я обнаружил еще два упоминания “Тайного сообщества алчущих подаяния”. Первое относится к тысяча восемьсот тридцать второму году. В подписи к карикатуре из “Панча” говорится о соперничестве сообщества с вольными каменщиками так, словно каждый должен был знать о существовании алчущих. Второе же – это клочок бумаги в доме полковника Пендлтона-Смайта.

– Ну и какое отношение это имеет к самому полковнику?

– К этому я как раз и подхожу, – заверил меня Холмс. – Из шестерых оболтусов, выгнанных вместе с ним из Итона, мне удалось проследить за тремя – узнать, что сталось с ними в дальнейшем. Все трое умерли в последние недели при загадочных обстоятельствах. О чем это вам говорит?

– О том, что на очереди теперь полковник.

– Именно, Ватсон, по видимости это так.

– У вас имеются основания в чем-то сомневаться?

– Ха! Вы просто ясновидящий, Ватсон. Видите меня насквозь! Меня определенно смущает, что эта эпидемия убийств совпадает по времени с возвращением Пендлтона-Смайта из Африки.

– Действительно, странное совпадение, – согласился я. – Но может быть, тут играют роль какие-то другие обстоятельства, о которых мы не получим представления, не поговорив с полковником. – Я взглянул на часы. – До нашего с ним свидания осталось всего полчаса.

– Время отправляться в путь, – неожиданно заявил Холмс.

Я вытаращил на него глаза в полном изумлении:

– Но, поступив так, вы уверите Пендлтона-Смайта, что не хотите его видеть!

– Напротив, – возразил Холмс, – поступив так, я сделаю нашу встречу неизбежной. Вот ваше пальто, Ватсон! Мы либо столкнемся с ним на улице, когда он будет направляться к нам, либо, как я подозреваю, он, почувствовав себя разоблаченным, предпочтет уклониться от встречи, и мы застанем его в меблированных комнатах!

Схватив пальто и шляпу, я вновь поспешил за ним на улицу.

* * *

Разумеется, на улице мы полковника не встретили. Холмс обладал несомненным даром предугадывать поступки окружающих. Но, прибыв в меблированные комнаты, мы увидели на крыльце дородную седоватую женщину, по виду хозяйку. Она подметала ступеньки.

– Простите великодушно, – торопливо обратился к ней Холмс. – Мне нужен один из ваших жильцов – военный с легкой хромотой, носит темное пальто и темную шляпу. Я принес письмо, которое он обронил вчера вечером, и я хотел бы ему его вернуть.

– Так это вы про мистера Смита, – сказала хозяйка. – Давайте сюда письмо, я передам ему, когда он встанет. – И она протянула руку.

– Значит, он дома? – уточнил Холмс.

– Эй, послушайте, а кто вы такие?

Женщина с подозрением оглядела нас и преградила нам путь щеткой.

– Это мистер Холмс, – поспешно сказал я, – и мы обязательно должны переговорить с вашим мистером Смитом. Дело очень срочное.

– Мистер Холмс? Так бы сразу и сказали! Уж конечно же я слыхала про вас, мистер Холмс, да и кто в наших краях не слыхал! Проходите, проходите, пожалуйста. А я-то как вас встретила, неудобно даже! – Она опустила щетку и двинулась к входной двери. – Я миссис Нелли Корам, сэр, владелица меблированных комнат. А мистер Смит живет на втором этаже. Побегу узнаю, спустится ли он!

– Если вы не против, – остановил ее Холмс, – думаю, лучше будет нам самим подняться.

– А не то ускользнет, да? Небось это он может. Я-то сразу смекнула, но он заплатил вперед за две недели, а в наше время, знаете, дела идут не так чтоб очень…

– Он не преступник, – ответил Холмс. – Он наш клиент. Но нам очень важно поговорить с ним немедленно.

На это женщина не сказала ни слова, лишь провела пальцем по носу и с хитрым видом нам подмигнула.

Вслед за ней мы поднялись по крутым ступеням в чисто выскобленный холл второго этажа. Женщина свернула направо, и, пройдя по узкому коридору, мы очутились перед закрытой дверью. Женщина дважды постучала в дверь.

– Кто там? – раздался грубый голос.

– Нелли Корам, – отозвалась хозяйка. – К вам два гостя, мистер Смит.

Дверь немного приоткрылась, и в образовавшейся щели я увидел внимательный голубой глаз, на секунду вперившийся в Холмса, а затем и в меня.

– Входите, – разрешил голос. Теперь он словно окреп, а обладатель его, отступив от двери, позволил нам пройти.

Мы с Холмсом вошли. Оглядевшись, я увидел маленькую, но опрятную комнатку: кровать, умывальник, платяной шкаф и у окна единственное кресло с прямой твердой спинкой. На кровати лежала раскрытая “Таймс”.

Пендлтон-Смайт закрыл дверь, не дав миссис Корам в нее проникнуть, и из-за двери послышались сначала ее раздраженный вздох, а затем звук удаляющихся шагов: миссис Корам возвращалась к своему прерванному занятию.

Полковник оказался мужчиной среднего роста, но крепкого телосложения, голубоглазым, с усиками. На нем были синие панталоны, белая в полоску сорочка, синий сюртук. Мое внимание сразу привлек револьвер военного образца, которым он целился в нас с Холмсом.

– Чего вы хотите? – рявкнул он. – Кто вы?

Холмс, уже успевший с первого взгляда разглядеть все в комнате, направился к окну и раздернул шторы.

– Скорее это я, – сказал он, – должен был бы поинтересоваться, чего хотите вы, полковник. Я же здесь ради обещанной вам встречи. Я Шерлок Холмс, а это мой коллега доктор Джон Ватсон.

И, повернувшись лицом к полковнику, Холмс взглянул ему прямо в глаза, после чего не прошло и секунды, как полковник опустил револьвер. Он заметно дрожал, и в какое-то мгновение я вынужден был положить руку ему на плечо, поддерживая и не давая пошатнуться.

– Я рад, что вы здесь, мистер Холмс, – сказал он. Он порывисто бросился к кровати, сел, уронив револьвер возле себя на кровать. Обхватил голову руками, потом взъерошил волосы и глубоко вздохнул. – Признаться, я просто с ума схожу. Не знаю, в состоянии ли вы мне помочь, но если есть в Англии кто-то, кто может мне помочь, то это вы. Уже один ваш приход служит доказательством ваших выдающихся способностей.

Холмс сел в кресло с прямой спинкой и, сцепив пальцы, скрестил ноги. Потом он сказал:

– Начнем с Итона и с вашего участия в “Обществе нищих-любителей”.

Полковник дернулся:

– Так вам и про это известно? Как такое возможно?

– Значит, мистер Холмс прав, – сказал я, – и вы действительно причастны к деятельности общества?

– Да, пропади оно пропадом!

– Оставим в покое мои способности и мои методы расследования, – сказал Холмс. – Прошу вас начать с самого начала. Не упускайте ничего. Могу вас заверить в том, что малейшая деталь, даже самая пустячная, имеет здесь значение.

Я сел на кровать рядом с полковником. Внезапно тот словно постарел, разом превратившись в усталого, до времени одряхлевшего человека.

– Вам станет легче, – сказал ему я. – Замечено, что признанием мы облегчаем душу.

Он вновь глубоко вздохнул и начал свой рассказ.

* * *

– Все началось с одного из наших профессоров, доктора Джейсона Аттенборо. На втором курсе он преподавал нам латынь и античную историю. Однажды мы, я и шестеро моих приятелей, задержались после занятий, чтобы расспросить профессора о тайном сообществе нищенствующих, которое он упомянул в тот день в своей лекции. Нас увлекла сама идея – существования в Древнем Риме целой шпионской сети, но с трудом верилось, что высокорожденные аристократы могли, и успешно, выдавать себя за нищих. Однако доктор Аттенборо сказал нам, что такое было не только возможно, но и продолжалось не одно столетие.

Ну а позже, в пабе, мы всей компанией дружно решили попробовать сделать это сами, как вызов, что ли. Нам казалось это невероятно забавным, и, хорошенько набравшись в “Жертвенном ягненке”, мы отправились осуществить задуманное. Первым долгом мы завернули к старьевщику, но у него было заперто. Мы колотили в дверь, пока он не открыл, и вышли от него с покупками, разжившись очень живописным и подходящим случаю тряпьем. Нарядившись так, как, по нашему разумению, должны были одеваться нищие, мы измазали лица сажей и пошли проверить, сколько новостей и монет нам удастся собрать. Игра эта была глупой, прямо сказать, идиотской, и глупость ее проявилась особенно явственно, когда нам вздумалось выйти на Пикадилли-серкус, чтобы посмотреть, как к нам отнесется тамошняя публика. К тому времени мы были уже сильно навеселе, и нам было море по колено.

Достаточно сказать, что мы выклянчили несколько пенни у двух-трех старушек, после чего очень быстро, к нашему великому огорчению, были задержаны полицией. На следующий день после взятия нас на поруки недоумевающими родственниками и выплаты соответствующего выкупа нас вызвали к школьному начальству, где и объявили, что поступком нашим мы опозорили школу и что, короче говоря, наше дальнейшее присутствие в Итоне нежелательно. Новость эта сокрушила как нас, так и наших родителей.

На этом всему бы и кончиться. Расползтись нам тихо-мирно по другим школам, либо искупить свою вину, вступив на военное поприще, либо, чего уж проще, укрыться в лоне семьи, – в общем, возможностей было немало. Однако в тот же вечер, когда мы в последний раз собрались в “Жертвенном ягненке”, к нам присоединился доктор Аттенборо. Он не выразил нам сочувствия и не оправдывался. Можно сказать, что он был деятелен и энергичен.

Он спросил, чему научил нас наш опыт нищенства, – а опыт этот не научил нас, конечно, ничему, – но в ходе урока, который он нам тогда преподал (а к беседе с нами он отнесся именно как к уроку), мы поняли, что допустили ошибку, отправившись не в тот район и приставая не к тем людям, – в общем, все мы сделали не так. Нищие в нашем обществе занимают определенную нишу и знают свое место, мы же вылезли за пределы ниши. Вот в чем состояла ошибка.

Как и в классе, речь его звучала зажигательно. Он убедил нас повторить попытку и на этот раз пошел вместе с нами.

Вновь переодевшись нищими, мы проникли в сомнительную часть города, грязные и темные кварталы возле порта, куда молодые люди нашего круга забредать не рискуют. Взяв древнеримскую практику в качестве модели, доктор Аттенборо показал нам нашу ошибку и как ее исправить.

Теперь мы выбирали правильные места и подслушивали там, где надо. Мы крутились возле таверн, где собирались матросы, слушали их грубые речи. И мы начали понимать, в чем был секрет удачливости членов тайного сообщества древних римлян. Вино развязывает языки, и, вслушиваясь в пьяную болтовню, можно многое узнать и многое почерпнуть. Ибо кто обращает внимание на оборванцев даже в самых низах общества? Там были капитаны, которых можно было сдать, уличив в контрабанде, убийства, которые можно было раскрыть, пропавшие грузы, которые можно было найти, всего лишь шепнув словцо тому, кому надо, в Скотленд-Ярде.

Ничего подобного мы не сделали. Глупо, конечно. Но мы и были глупы – глупые юнцы, а доктор Аттенборо лишь поощрял нас в нашей глупости. О, говорить он умел как никто! Мог убедить тебя, что день – это ночь, а черное – это белое, если б только захотел. А захотел он, и очень сильно захотел, заставить нас работать на себя, превратить нас в новое “Тайное сообщество алчущих подаяния”, или же, как мы предпочли называться, “Общество нищих-любителей”. Легкомыслие, конечно, но очень по-джентльменски. Для нас это была игра. И пока мы видели в ней лишь детскую шалость, грязи этой затеи мы не замечали.

С сожалением признаюсь, что за последовавшие затем шесть месяцев я стал заправским шпионом. Я выведывал секреты у людей без чести и совести и передавал их доктору Аттенборо, а дальше действовал он. Как именно использовал он полученные сведения, я могу только догадываться – были ли то шантаж и вымогательство, а может, что и похуже. Единственное, что я знаю точно, – это что внезапно у него появились деньги, и денег этих стало много, потому что платил он нам щедро, не скупясь. Он купил старый заброшенный пакгауз и оборудовал в подвале шикарный клуб для джентльменов, хотя, конечно, слуг в клубе не было, чтобы никто не прознал про наше сообщество. Позднее он сдал этот пакгауз под мебельный склад.

Не я первый выбыл из нашего кружка. Первым откололся Дики Кларк. Однажды вечером он поведал мне, что завербовался в армию. Его отец воспользовался знакомствами, чтобы служить Дики отправили в Индию. “Надоело руки марать всей этой ерундой, – сказал он мне однажды. – Хватит. Давай и ты со мной, Оливер. Еще не поздно”. Я был потрясен и, к стыду моему, отказался.