Клинки охотника (№1) - Тысяча орков

БЛАГОСЛОВЕНИЕ МИЛИККИ

Хотя непрестанное «И-и-и-йех!» Пайкела поначалу изрядно досаждало Тарафиэлю, к тому времени когда Закат приземлился в лесу и эльф помог дворфу слезть со спины пегаса, обитатель Лунного Леса неожиданно обнаружил, что зеленобородый спутник пришелся ему по душе.

— Хе-хе-хе, — произнес Пайкел, несколько раз оглянувшись на пегаса, следуя за эльфом.

Большую часть дня они провели в полете, и дневной свет начал меркнуть.

— Тебе понравился Закат? — спросил Тарафиэль.

— Хе-хе-хе, — ответил Пайкел.

— Ну что же, у меня имеется еще один сюрприз, и я надеюсь, что он также придется тебе по душе, — сообщил эльф.

Пайкел с любопытством посмотрел на Тарафиэля.

— Мы приближаемся к усадьбе великого воина, ныне усопшего, — пояснял Тарафиэль, — к необыкновенному, святому месту, ныне известному как Роща Монши.

От удивления Пайкел так сильно вытаращил глаза, что, казалось, они вот-вот лопнут.

— Ты слышал об этом месте прежде?

— Не-а.

Тарафиэль лишь улыбнулся и продолжил свой путь под музыку ветра по расширявшейся горной тропе, по обе стороны которой возвышались сосны. Вскоре они вышли к саду, который выглядел так, как если бы прославленный воин Монтолио по-прежнему ухаживал за ним, к саду, огражденному сложенными из камней стенами, поставленными в форме ограненного алмаза. Облако мощной магии окутывало сад.

Тарафиэлю оставалось лишь надеяться, что последний обитатель здешних мест по-прежнему находился поблизости. Несколько лет тому назад лунный эльф приводил сюда Дзирта До'Урдена, чтобы испытать необычного темного эльфа. На сей раз Тарафиэль и Инновиндиль решили, что подобное же испытание следует пройти и Пайкелу Валуноплечему.

Оба гостя с восхищением осматривали возвышавшиеся переходы, любуясь безыскусными, прекрасно выстроенными хижинами.

— Так ты вместе с братом направлялся на коронацию короля Бренора Боевого Топора? — спросил эльф, чтобы убить время, прекрасно зная, что подобные вопросы уже задавала, в Лунном Лесу второму дворфу Инновиндиль.

— Ага, — ответил Пайкел, явно восхищенный обстановкой: дворф подпрыгивал, чесал голову и радостно кивал.

— Стало быть, ты хорошо знаешь короля Бренора?

— Ага, — подтвердил Пайкел.

Внезапно дворф остановился, взглянул на эльфа и несколько раз моргнул.

— Не-а, — уточнил дворф и пожал плечами.

— Так тебе не знаком король Бренор?

— Не.

— Однако ты знаком с ним в достаточной степени, чтобы представлять… как там его зовут? Кэддерли?

— Ага.

— Понимаю. Ответь, Пайкел, — произнес Тарафиэль, — каким образом ты начал практиковать подобные друидские…

И тут Тарафиэль замолчал, ибо он заметил, как что-то отвлекло внимание Пайкела и как расширились от удивления глаза дворфа. Следуя за его неотрывным взглядом, Тарафиэль понял, что его вопрос остался неуслышанным, ибо перед ними, у самого входа в сад, стояло самое величественное в целом мире существо. Большой, могучий, с ногами, что смогли бы раздробить череп великана, с прямым рогом, что насквозь пронзил бы двоих стоящих спиной друг к другу людей, беспокойно бил копытом по земле единорог, и созерцал Пайкела столь же внимательно, как рассматривал прекрасное животное дворф.

Пайкел приложил ладонь к голове, выставив палец, точно рог единорога, и начал скакать вокруг.

— Полегче, дворф, — предупредил Тарафиэль, не зная, как на подобные действия откликнется великолепное и крайне опасное создание.

Пайкел же продолжал беззаботно, с восхищенными криками скакать вокруг, но споткнулся о каменную стену, что огораживала сад, и налетел на животное.

Единорог ударил по земле копытом и громко заржал, но Пайкел не обратил на него никакого внимания и побежал дальше.

Тарафиэль состроил недовольную мину, ругая себя за то, что неосторожно привел сюда дворфа. Эльф побежал за Пайкелом следом, призывая того остановиться.

Однако остановился не Пайкел, но Тарафиэль, так и не миновав каменной стены. На лужайке стоял Пайкел, поглаживая мускулистую шею единорога, и на лице друида застыла маска благоговения. Единорог испытывал некоторое беспокойство и бил копытами землю, однако же не отгонял Пайкела от себя и не пытался ускакать.

Тарафиэль присел на ограду, радостно улыбаясь и одобрительно кивая.

Еще некоторое время простоял Пайкел близ величественного единорога, а затем животное развернулось и ускакало прочь. Очарованный дворф перемахнул обратно через каменную стену, и движения его были столь легки, что казалось, будто ноги совершенно не касались земли.

— Ты доволен?

— Ага!

— Полагаю, ты понравился единорогу.

— Ага!

— Известно ли тебе о Миликки?

Улыбка Пайкела растянулась чуть ли не до ушей. Дворф сунул руку за отворот туники и вытащил нагрудную подвеску с вырезанной на ней головой единорога — символ богини природы.

Некогда Тарафиэль встречался с еще одним обладателем подобной подвески: та была вырезана не из дерева, как нагрудный знак Пайкела, а из кости рогатой форели, что водилась в Долине Ледяного Ветра.

— Обрадуется ли король Бренор, узнав, что при его дворе находится один из почитателей богини? — спросил Тарафиэль, чтобы направить разговор в то русло, где он надеялся получить недостающие сведения.

Пайкел непонимающе посмотрел на эльфа.

— В конце концов, король — дворф, а некоторые дворфы отнюдь не благосклонны к богине Миликки.

— П-ф-ф-ф-т, — презрительно фыркнул Пайкел, небрежно махнув на эльфа рукой.

— Ты полагаешь, я неправ?

— Ага.

— Я слышал, что в свите короля имеется еще один почитатель Миликки, — заметил Тарафиэль, — некто, получивший обучение здесь, из рук самого воина Монтолио. Довольно необычное существо, во многом подобное Пайкелу Валуноплечему.

— Дзирт Дурден! — крикнул Пайкел, и хотя Тарафиэль разобрал неясно произнесенное имя не без усилий, но, едва разобрав его, эльф довольно кивнул.

Если встреча с единорогом и не была достаточным доказательством, то знакомства Пайкела с Дзиртом оказалось вполне достаточно.

— Да, Дзирт. — подтвердил лунный эльф. — Именно его я привел сюда, повстречавшись с единорогом впервые. Он также пришелся единорогу по душе.

— Хе-хе-хе.

— Предлагаю остаться здесь на ночь, — молвил эльф, — а с восходом солнца мы покинем это место и вернемся к твоему брату.

Предложение показалось Пайкелу Валуноплечему разумным и даже приятным. Дворф убежал, исследуя заросли сада, и вскоре раздобыл пару гамаков, годных к употреблению.

И воистину приятной оказалась ночевка под покровом облака магии, что окутывало Рощу Монтолио.

— Он знаком с Дзиртом До'Урденом, — обратился к Инновиндиль Тарафиэль, как только они встретились тем же вечером, чтобы обменяться впечатлениями от общения с необычными братьями-дворфами.

— Равно как и Айвен, — подтвердила Инновиндиль. — В сущности, Дзирт До'Урден и Кэтти-бри из народа людей, удочеренная Бренором, выполняют роль связующего звена между Кэддерли и Мифрил Халлом. Все, что известно Айвену, Пайкелу и Кэддерли о Бреноре, те узнали от этой парочки.

— Пайкел уверен, что Дзирт останется у Бренора, — мрачно заметил Тарафиэль.

— Если он вернется к нам, мы узнаем об истинном состоянии тела и духа Эллифейн.

Взор Тарафиэля посуровел, и он опустил взгляд. Во всем Лунном Лесу не было истории печальнее и мрачнее, чем жизнь и горькая участь Эллифейн. Той жуткой ночью, полстолетия назад, когда дроу выползли из туннелей и набросились на лунных эльфов, отмечавших наступление ночи, Эллифейн была лишь маленьким ребенком. Все лунные эльфы за исключением Эллифейн оказались убиты, и Эллифейн разделила бы судьбу соплеменников, если бы не столь несвойственное дроу великодушие одного из них, Дзирта До'Урдена. Он скрыл девочку под телом убитой матери, вымазав в материнской крови, чтобы и она казалась смертельно раненной.

И если Тарафиэль, Инновиндиль и прочие эльфы из клана Лунного Леса по достоинству оценили великодушие поступка Дзирта и с доверием выслушали рассказы Дзирта о той ужасной ночи, Эллифейн так и не удалось освободиться от воспоминаний о том кошмаре. Девочку до безумия напугала резня, и, вопреки усилиям приглашенных жрецов и волшебников, во взрослой жизни у нее осталась лишь одна цель: убивать темных эльфов, убить Дзирта До'Урдена.

Некогда, во время странствий Дзирта по Лунному Лесу, они повстречались лицом к лицу, и Тарафиэлю наряду с другими влиятельными эльфами стоило немалых усилий держать Эллифейн подальше от горла Дзирта, вернее — от верной гибели под ударами его мечей.

— Как ты думаешь, выдаст ли она себя, если попытается добраться до дроу? — спросила Инновиндиль. — Не следует ли нам в таком случае предостеречь Дзирта До'Урдена и короля Бренора, что им не следует впускать в Мифрил Халл всех эльфов без разбора?

Тарафиэль пожал плечами, не зная, что ответить на первый вопрос. Эллифейн покинула Лунный Лес несколько лет тому назад, без объяснений. Было известно, что она направилась к Серебристой Луне, где пыталась нанять для учебных поединков меченосца, который владел бы мастерством двуручного боя, распространенного среди дроу.

Инновиндиль и Тарафиэлю неоднократно удавалось почти что настичь Эллифейн, однако казалось, что та постоянно опережала их на один шаг. Девушка будто исчезла, попросту скрылась из виду, и следы ее подернулись пылью. Лунные эльфы подозревали, что не обошлось без вмешательства колдунов, возможно, те воспользовались заклинанием переноса на расстояние, однако никто не желал признаваться ни в чем подобном, и, несмотря на все предпринятые усилия и изрядное количество потраченного золота, ни один колдун или волшебник так и не признался, что вообще встречался с Эллифейн.

Следы оборвались, хотя лунные эльфы по-прежнему надеялись, что Эллифейн отреклась от цели всей жизни — отыскать и уничтожить Дзирта (в чем отнюдь не были уверены ни Тарафиэль, ни Инновиндиль). Оружие, что держала в своей руке Эллифейн, направлялось не разумом, но непреходящим гневом и жаждой мести, подобных которым эльфы прежде не знали.

— Как соседи, мы обязаны предостеречь короля Бренора, — ответил Тарафиэль.

— Разве мы чем-то обязаны дворфам?

— Обязаны лишь в том случае, если путь, которым, возможно, по-прежнему следует Эллифейн, не сдерживается никакими нравственными соображениями.

Некоторое время Инновиндиль обдумывала сказанное, а после кивком выразила согласие:

— Она полагает, будто ей удастся разрушить образы, что преследуют ее на каждом шагу, лишь когда она убьет Дзирта. Однако, совершив убийство, она продолжит истребление дроу, чтобы отомстить за свою семью.

— Но если мы предупредим Дзирта, а она выдаст себя и собственные намерения, то Эллифейн, вероятнее всего, окажется мертва, — заметил Тарафиэль, и Инновиндиль вздрогнула при одной лишь мысли о гибели соплеменницы.

— Возможно, гибель окажется для нее милосердным избавлением, — тихо заметила эльфийка и взглянула на Тарафиеля. Тот весь напрягся, а глаза его угрожающе сощурились.

Но тут же лицо эльфа смягчилось, едва лишь он осмыслил простые доводы Инновиндиль и осознал, что Эллифейн, подлинная Эллифейн, уже давно погибла той ночью на залитом лунным светом лугу, став неимоверно, неискоренимо порочным существом.

— Не думаю, что Пайкелу и Айвену Валуноплечим следует передать королю Бренору подобные сведения, — заметила Инновиндиль, и Тарафиэль настолько повеселел, что его губы изогнулись в улыбке.

— Скорее всего, они многое переврут и тем самым накличут войну между Мифрил Халлом и Лунным Лесом, — произнес эльф, напряженно усмехнувшись.

— Бум! — добавила Инновиндиль, изображая Пайкела, и лунные эльфы рассмеялись.

И все же Тарафиэль взглянул на западную сторону небосклона, туда, где солнце садилось и окрашивало облака розовым пламенем, и смех его оборвался. Где-то там находилась Эллифейн, живая или мертвая, но он никак не мог спасти ее.

18

БЛАГОНАДЕЖНЫЙ ГОРОЖАНИН

Гном и без того с легкостью поддавался смятению, однако же на сей раз произошедшее оказалось выше его сил. Он стремительно шагал по улицам Мирабара, направляясь к входу в Нижнеград, однако путь его был извилист. Нанфудл старался изо всех сил остаться незамеченным — и его старания были чрезмерны.

Он и сам осознавал их чрезмерность, а потому выбрал более прямую дорогу и, сделав над собой усилие, перешел на обычный шаг. В конце концов, почему бы ему и не посетить Нижнеград? Он был Верховным Алхимиком маркграфа, нередко работал со свежедобытой рудой, зачастую посещал и дворфов, так с чего ему скрывать, куда направлен его путь?

Нанфудл тряхнул головой, в который раз выбранив себя, после же остановился, сделал глубокий вдох и двинулся дальше, более спокойным шагом, с чрезмерно невозмутимым выражением лица.

Собственно говоря, лицо его сохраняло спокойствие лишь до тех пор, пока он вновь не напомнил себе, куда направляется. Гном сообщил советнику Аграфану о злоключениях Торгара, полагая, что этим исчерпываются последствия того, что он случайно узнал об аресте дворфа и считая, что дружеский долг перед дворфами выполнен. Однако после того, как прошло немало времени, но в отношении Торгара не предприняли никаких действий, Нанфудл пришел к выводу, что Аграфан решил ограничиться лишь визитом к маркграфу. Гораздо худшим по мнению гнома было то, что дворфы Мирабара по-прежнему считали, что Торгар находится на пути в Мифрил Халл, а возможно, и добрался до цели путешествия. В течение нескольких дней гнома терзали муки совести. Достаточно ли он сделал? Не состоял ли его дружеский долг в том, чтобы сообщить обо всем дворфам, или хотя бы Язвию Мак-Сому, которого считали закадычным приятелем Торгара Молотобойца? Или же его долг перед работодателем-маркграфом, человеком, пригласившим гнома в Мирабар, состоял в том, чтобы держать рот на замке и не совать нос в чужие дела?

Вновь и вновь задавал себе бедняга Нанфудл эти мучительные вопросы, и поступь гнома становилась уже не столь уверенной, путь — все более петляющим, и алхимик сцепил руки на животе, нервно вращая большими пальцами. Глаза его были полуоткрыты, гном изучал свое сердце и разум, не забывая посматривать вокруг, а потому Нанфудл вздрогнул, когда, свернув в очередной переулок, наткнулся на возвышающуюся над ним фигуру.

Нанфудл тотчас же остановился, не сразу подняв голову, а изучая прекрасный силуэт, пока наконец не столкнулся с пристальным взглядом Шаудры Звездноясной.

— Э-э… Здравствуй, хранительница скипетра, — нервно поприветствовал женщину гном. — Превосходный день для прогулки, не так ли?

— Да, наверху отличная погода, — ответила та. — Ты уверен, что и в Нижнеграде так же приятно?

— В Нижнеграде? Ну… откуда же мне знать, как обстоят дела в Нижнеграде… давненько я не виделся с дворфами… уж не одну неделю!

— И конечно же, именно сегодня ты решил наконец с ними повидаться.

— Д-да н-н-нет, с ч-ч-чего б-бы вдруг… — заикаясь ответил гном. — Я просто вышел прогуляться. Да-да… просто пытался получше обдумать формулу, что пришла мне в голову. Должно быть, на сей раз получится сделать металл прочнее…

— Оставь отговорки при себе, — резко перебила хранительница скипетра. — Так вот кто нашептал Аграфану…

— Аграфану? Ты говоришь о советнике Аграфане?

Понял Нанфудл, насколько неубедительно прозвучали его слова, и оттого лишь сильнее занервничал перед проницательной Шаудрой.

— В ту ночь, когда Торгара Молотобойца водворили в Мирабар, Джафар чересчур расшумелся в дверях, — заметила Шаудра.

— Джафар? Расшумелся? Что с того, полагаю, он всегда шумит, — наобум произнес Нанфудл, полагая себя большим хитрецом. — В каких бы там дверях он не расшумелся, хотя я не припоминаю, чтобы мне доводилось встречать его в дверях…

— Вот как? — по прекрасному лицу Шаудры расплылась коварная улыбка. — Разве ты не удивлен, услышав, что Торгара Молотобойца водворили в Мирабар? Так значит, для тебя это — не новость?

— В общем… я… в общем…

Гном выставил перед собой руки, точно защищаясь.

— Так ты слышал в ту ночь, что говорил Джафар у меня в дверях.

— Да.

— И рассказал Аграфану. Вздохнул Нанфудл:

— Разве советнику не следовало узнать? Разве могут дворфы закрывать глаза на произвол маркграфа?

— И именно ты должен рассказать дворфам о случившемся?

— Ну… — Нанфудл кашлянул раз, другой, и топнул: — Не знаю!

Некоторое время он скрипел зубами, затем взглянул на Шаудру, пораженный сочувствием, что выражало . лицо хранительницы скипетра.

— Ты, как и я, считаешь, что тебя предали, — заметил гном.

— Керельменаф должен был известить меня, а ты — нет, — незамедлительно откликнулась женщина. — Ты не должен был даже объясняться.

— И все-таки ты считаешь, что мы перед ним в некоем долгу.

Шаудра сверкнула глазами, показавшись гному устрашающей:

— Ты в долгу пред ним, потому что он и есть Мирабар! — укоризненно произнесла она. — Тебе следует с уважением относиться к его должности, но не к самому человеку, глупый Нанфудл!

— Я — не из Мирабара! — с неожиданной яростью возразил гном. — Меня пригласили сюда из-за глубоких знаний, мне хорошо платят, поскольку я — величайший ученый в своей области!

— Твоей области? Ты — и мастер обмана, и мастер очевидных трюков, — возразила Шаудра. — Ты — ярмарочный зазывала, шут, а к тому же…

— Как ты смеешь? — закричал Нанфудл в ответ. — Алхимия — величайшая из всех наук, и мы до сих пор не раскрыли всех ее секретов. Она сулит власть всем, а не группе одиночек, вроде Шаудры и ей подобных, тем, кто утаивает важные тайны ради собственной выгоды.

— Алхимия — способ совершать простейшие трюки с низшей магией, горстка пороха, что взрывается и поражает стрелка чаще, чем намеченную цель. К тому же алхимия — подделка, ложь, что питает корыстолюбие. Ты не в силах сделать металлы Мирабара прочней, как не в силах обратить свинец в золото.

— Вот как? Я способен претворить твердую землю в пучину грязи прямо под твоими ногами, и она проглотит тебя целиком! — гремел голос Нанфудла.

— При помощи воды? — спокойно поинтересовалась Шаудра, и столь незамысловатый вопрос явно обескуражил гнома, отчего тот словно поник и стал гораздо ниже ростом.

Он начал было отвечать, невразумительно заикаясь, затем лишь фыркнул и заметил:

— Не все согласны с твоим пренебрежительным отношением к алхимии.

— Действительно, а некоторые даже щедро платят за те невыполнимые обещания, что дает лженаука.

Нанфудл вновь презрительно фыркнул:

— Как бы там ни было, главное — что мои обязательства перед твоим маркграфом не превышают обязательств перед работодателем, — рассуждал гном, — и лишь перед тем работодателем, что нанимает меня сейчас, ибо я — вольный алхимик, и успел побывать на службе у немалого количества щедро плативших мне властелинов Севера. Завтра я могу отправиться в Глубоководье и мне предложат работу за неменьшее жалованье.

— Верно, — ответила Шаудра, — однако я просила тебя не о верности Эластулу, но о верности Мирабару — городу, который ты ныне называешь домом. Я давно присматриваю за тобой, Нанфудл — еще с тех самых пор, как советник Аграфан сообщил мне о заточении Торгара. Я часто вспоминала о своей встрече с Джафаром, и я знаю, чья дверь расположена напротив моей. Сегодня ты вышел на улицу, твой шаг беспокоен, ты петляешь, и явно направился в сторону шахт, к дворфам. Я раздосадована не менее, чем ты, и мне ведомо, что гложет твое сердце, и поскольку советник Аграфан не предпринял никаких решительных действий, то ты решил рассказать прочим дворфам. Полагаю — друзьям Торгара, чтобы они подали голос в защиту дворфа и маркграф выпустил бы его из темницы, где бы та ни находилась.

— Я решил рассказать о случившемся друзьям Торгара лишь для того, чтобы они узнали правду, — поправил Шаудру Нанфудл. — А уж как действовать — это им решать.

— Вполне в духе народовластия, — насмешливо ответила хранительница скипетра.

— И ты говорила, что раздосадована не менее, чем я, — упрекнул ее гном.

— Но полагаю, что я не настолько глупа, — незамедлительно парировала Шаудра. — Понимаешь ли ты, к чему приведет твой рассказ? Разбираешься ли ты в братских узах, что связывают дворфов? Ты рискуешь внести в город раскол и настроить дворфов против людей. В чем состоит твой долг перед Мирабаром, о Нанфудл Фокусник? В чем состоит твой долг перед маркграфом Эластулом, что нанял тебя?

— А в чем состоит мой долг перед дворфами, которых я считаю друзьями? — с невинным видом спросил гном, и казалось, что Шаудра отпрянула от его слов.

— Не знаю, — призналась она, вздохнув, и вздох явно выдавал досаду, о которой говорилось ранее.

— И я, — согласился Нанфудл.

Женщина опустила руку на плечо гнома, выражая симпатию и дружбу, и тихо сказала:

— Будь осторожен, друг мой. Пойми, к чему могут привести подобные поступки. Мирабарские дворфы — на острие кинжала. Из всех горожан они менее всего почитают нынешнего маркграфа, и более всего преданы ему. К каким действиям подтолкнут их твои рассказы?

Нанфудл кивнул, соглашаясь с доводами, однако же добавил:

— И все же, коль город воистину таков, как ты утверждаешь, и коль чудесная радость мирного сосуществования двух рас в Мирабаре воистину внушает подобную преданность — разве вправе он сносить несправедливое заточение Торгара Молотобойца?

И вновь точно пошатнулась Шаудра от слов гнома, что ударили ее, подобно пощечине. Хранительница скипетра замерла, закрыла глаза, и согласно кивнула:

— Поступай так, как считаешь нужным, о Нанфудл, и я не стану тебя осуждать. Предоставлю выбирать твоему сердцу. Никто не узнает о нашем разговоре, и о том, что тебе известно о судьбе Торгара — по крайней мере, не из моих уст.

Хранительница скипетра доброжелательно улыбнулась гному, вновь потрепала его по плечу и удалилась прочь.

Долго стоял Нанфудл, наблюдая, как она покидает его, и гадая, какой исход окажется наилучшим. Следовало ли вернуться в свои покои, в мастерскую, и забыть те противоречия, что горой возвышались между дворфами и маркграфом? Или же осуществить первоначальное намерение, зная всю взрывоопасность подобных сведений, и изложить дворфам правду о заключенном в темницу маркграфа собрате?

Никогда ранее гном не задумывался столь сильно ни над одним из вопросов алхимии, туманнейшей из наук. Следовало ли ему положить начало вспышкам недовольства, возможно, даже восстанию? Следовало ли ему сидеть, сложа руки и допускать подобную несправедливость?

Но как же Аграфан? Если маркграф убедил советника-дворфа хранить молчание, что представлялось очевидным, то не окажется ли Нанфудл благонамеренным глупцом? В конце концов, Аграфану видней. Преданность Аграфана своим сородичам неоспорима, но тот и словом не обмолвился об участи Торгара.

Так как же поступить Нанфудлу?

Вздохнув, гном развернулся и побрел домой, полагая себя самонадеянным глупцом за одно лишь намерение донести подобные сведения до дворфов. Однако не успел он пройти и десяти шагов, как путь его преградил знакомый, что поздоровался с гномом не сразу.

— Приветствую тебя, о Язвий Мак-Сом, — ответил Нанфудл, чувствуя дурноту в желудке и дрожь в коленях.

Семеня на коротких ножках, советник Аграфан ворвался в приемные покои маркграфа Эластула совершенно без доклада. Следом бежали вспотевшие стражники.

— Узнали! — прокричал дворф, едва потрясенный маркграф успел спросить о причине вторжения и прежде чем хоть один из «молотов», что стояли за спиной у маркграфа, успел спросить, отчего дворф вошел без приглашения.

— Узнали? — недоуменно переспросил Эластул, хотя и без того каждому было понятно, о чем говорил Аграфан.

— Слухи о Торгаре распространились, — пояснил Аграфан. — Дворфам стало известно о вашем поступке, и все они весьма недовольны!

— Ах, вот как! — откликнулся Эластул, устраиваясь на троне поудобней. — И как же, советник, вашему народу стало известно о случившемся?

В голосе правителя безошибочно можно было различить обвинительные нотки.

— Я и слова не сказал! — отверг скрытые обвинения дворф. — Вы полагаете, я в восторге от подобного оборота событий? Вы полагаете, что мое старое сердце радуется при виде того, как мирабарские дворфы орут друг на друга, обмениваясь оскорблениями и ударами? Но вам следовало предвидеть, что им станет известно о случившемся — и довольно скоро. Невозможно утаить подобный секрет, о маркграф — по крайней мере не тогда, когда идет речь о Торгаре Молотобойце из клана Делзун.

То, как дворф подчеркнул название клана, пользовавшегося среди мирабарских дворфов немалой известностью, заставило Эластула угрожающе прищуриться. В конце концов, он не был одним из клана Делзун, да и не мог им быть, и для всех маркграфов Мирабара, каждый из которых принадлежал к народу людей, наследие клана Делзун представляло и благословение, и проклятие. Наследие клана Делзун удерживало дворфов на землях Мирабара и объединяло их с маркграфом. Но то же самое наследие клана Делзун объединяло дворфов узами единой расы, отделяя от носителя власти. Так отчего же Аграфан, всякий раз, когда заговаривал о последствиях решения Эластула бросить предателя Торгара в темницу, упоминал, да еще столь многозначительно, о клановой принадлежности дворфа?

— Стало быть, им известно, — заметил Эластул. — Что ж, возможно, им и следовало узнать. Уверен, что большинство дворфов Мирабара сочтут Торгара Молотобойца тем самым предателем, которым он и является, и большинство дворфов, среди которых есть и торговцы, и ремесленники, понимают, какой урон нанес бы предатель всем нам, если бы ему позволили отправиться к нашим ненавистным врагам.

— Врагам?

— Если и не врагам, то соперникам в торговле, — уступил маркграф — Неужели ты полагаешь, что в Мифрил Халле не обрадовались бы тем сведениям, что мог донести изменник-дворф?

— Не уверен, что Торгар намеревался донести до короля Бренора что-либо, помимо собственного дружеского расположения, — ответил Аграфан.

— Одного дружеского расположения с избытком хватило бы для того, чтобы его повесить, — возразил Эластул.

«Молоты» одобрительно расхохотались, и Аграфан побледнел, его глаза расширились от потрясения:

— Вы же не собираетесь…

— Конечно же, нет, советник, — убеждал Аграфана маркграф, — Никакой виселицы для изменника-дворфа я не построил… по крайней мере, пока. Да я и не собираюсь устанавливать виселицу. Все именно так, как я вам уже говорил: Торгар Молотобоец пребудет в темнице, обращаться с ним будут достойно, но тем не менее как с заключенным, и продолжаться это будет до тех пор, пока он не увидит события в их истинном свете и не образумится. Я не стану рисковать процветанием Мирабара из-за его убеждений.

Казалось, речи правителя отчасти успокоили Аграфана, однако тень беспокойства по-прежнему не оставляла тонких (для дворфа) черт его лица. Советник погладил длинную седую бороду и глубоко задумался.

— Все, сказанное вами — правда, — согласился советник, и едва он успокоился, как его просторечие обернулось изысканной речью: — И я не стану опровергать вашей правоты, маркграф, однако же ваши доводы, при всей их неоспоримости, никак не смогут погасить пламени, что полыхает как раз под приемным покоем. Пламени сердец тех ваших подданных (а их количество по меньшей мере велико), что считали своим другом Торгара Молотобойца из клана Делзун.

— Они образумятся, — ответил Эластул. — Убежден, что достопочтенному советнику Аграфану удастся убедить их в необходимости моих действий.

Долго смотрел на Эластула Аграфан, и явное недовольство проступало на лице дворфа. Однако он понимал доводы правителя. Понимал советник и то, отчего Торгара схватили на полпути и бросили в темницу. Понимал дворф и то, отчего маркграф предоставил именно ему успокаивать недовольных.

Но понимание отнюдь не означало, что Аграфан верил в собственный успех.

— Поделом ему, так я вам скажу! — прокричал один из дворфов и треснул кулаком по стене. — Глупец передал бы им все наши хитрости. Если хочет быть с Мифрил Халлом в друзьях, так бросить его в яму, да там и оставить!

— Вот уж истинно речи глупца! — прокричал в ответ другой дворф.

— Кого ты назвал глупцом?

— Тебя, дубина!

Первый дворф бросился в драку, замелькали кулаки. Те, кто были поближе, вместо того, чтобы остановить товарища, ринулись в потасовку вместе с ним. Второй задира и его товарищи пребывали в не менее воинственном расположении духа.

Тойво Пенодув прислонился к стене, наблюдая вот уже пятую за день драку в таверне, и драке той, похоже, предстояло оказаться самой сильной и кровавой.

На улице, как раз под окном, отряд дворфов сражался с отрядом дворфов, валяя по земле, молотя кулаками, кусая и пиная друг друга.

— Глупец ты, Торгар, — пробормотал сквозь зубы Тойво. — А ты, Эластул, еще больший глупец, — добавил хозяин таверны, едва увернувшись от дворфа, что пролетел на него, точно живой снаряд, врезался в стену и, прежде чем со стоном и ругательствами сползти по стене, успел расколотить немало отличных запасов.

Да, долгая, долгая ночь ожидала Нижнеград.

По всему Нижнеграду в каждом кабаке и в каждой шахте повторялась сцена побоища, и едва лишь новость о заключении Торгара Молотобойца в темницу достигла ушей всех дворфов Мирабара, как пошел горняк на горняка — порою с киркою в руке.

— Молодец, Эластул! — кричали в кварталах дворфов, но выкрики тотчас же стихали под воплями:

— Будь проклят маркграф!

Нетрудно догадаться, что перебранки переходили в потасовку.

Снаружи, у таверны Тойво, Язвий Мак-Сом и его единомышленники повстречали дворфов, что придерживались иного мнения — тех, что выкрикивали похвалы человеку, который «остановил предателя прежде, чем тот рассказал бы Мифрил Халлу секреты Мирабара».

— Уж больно вы обрадовались, а ведь Эластул посадил в темницу вашего же соплеменника, — возразил Язвий. — По-вашему, это порядок — гноить дворфа в человеческой темнице?

— По-моему, это порядок, когда изменник Мирабара гниет в мирабарской темнице! — не сдавался сурового вида дворф с темной бородой и столь густыми бровями, что они почти целиком скрывали его глаза. — Пусть гниет, пока мы не построим подходящей виселицы!