Клинки охотника (№1) - Тысяча орков

— Мы виноваты в соперничестве и ссорах не меньше, чем дворфы из Клана Боевого Топора, — заметил Торгар. — Возможно, сотрудничество принесет выгоду обоим городам, но как это выяснить, если не пытаться?

— Твои слова не лишены смысла, — согласился советник. — Об этом говорилось, это уже обсуждалось в Совете Сверкающих Камней.

— В котором большинство советников — не дворфы, — заметил Торгар, отчего Аграфан смерил его холодным взором:

— Дворфы имеют своих представителей, и их мысли доносятся до Совета.

По взгляду и ледяному тону гордого советника с долгим послужным списком Торгар догадался, что задел Аграфана за живое. Мгновение Торгар даже раздумывал, не забрать ли назад свои грубые слова, или по крайней мере сделать исключение для собеседника, но он не сделал этого. Казалось, им овладел некий внутренний голос, что не зависел более от рассудка хозяина.

— Ты дал клятву, вступая в Алебарду Мирабара, — напомнил Аграфан. — Помнишь ли ты о ней, Торгар Молотобоец?

Теперь настал черед Торгара смерить собеседника ледяным взором.

— Клятву служить маркграфу Мирабарскому, а не королю Мифрил Халла. Подумай об этом.

Советник похлопал Торгара по плечу, как в последнее время поступали многие, и оставил его в одиночестве.

Торгар вспомнил слова клятвы и сопоставил их с положением дел в нынешнем Мирабаре.

14

И ЭТО ЕЩЕ НЕ ВСЕ…

— Ну ни дать ни взять — бочонки с элем в кладовке, — ворчал Айвен.

Он расхаживал по краю лужка, который эльфы использовали как временную темницу для двоих незваных гостей. При помощи неизвестной Айвену магии лунные эльфы заставили деревья по краю сплестись воедино, закрывая все выходы почти сплошной стеною.

Разумеется, заключение вовсе не обрадовало Айвена. Пайкел же развалился посередине луга, привольно закинув руки за голову и разглядывая звезды. Сандалии друид снял, и довольный, весело шевелил босыми пальцами.

— Если бы они не забрали мою секиру, уж я бы проделал нам выход, а то и десяток!

Пайкел хихикнул и пошевелил пальцами.

— Заткнись! — бушевал Айвен, подбоченившись и с ненавистью уставившись в древесную стену.

Спустя мгновение он недоверчиво протер глаза: одно из деревьев отодвинулось в сторону, открывая за собой ровную тропу; Айвен остановился, выжидая, пока из открывшегося просвета покажутся эльфы, однако минуты шли за минутами, а тюремщики так и не показались. Дворф подпрыгнул, уставился в просвет, затем замер на месте и обернулся, увидев, как смеется его брат.

— Это ты сделал? — грозно спросил Айвен.

— Хе-хе-хе!

— Ну так зачем было ждать здесь два дня, если ты мог это сделать?

Пайкел привстал и пожал плечами.

— Пойдем!

— Не-а, — заявил Пайкел.

Айвен недоуменно уставился на брата:

— Почему нет?

Пайкел вскочил на ноги, прыгнул несколько раз по лужайке и приложил палец к губам:

— Ш-ш-ш!

— Ты кому это шипишь? — удивился Айвен, выражение гнева на его лице сменилось удивлением. — А, ты с этими погаными деревьями разговариваешь, — догадался он.

Пайкел посмотрел на брата и пожал плечами.

— Ты хочешь сказать, что если мы захотим выбраться отсюда, то проклятые деревья расскажут проклятым эльфам?

Пайкел радостно закивал.

— Ну так заставь их заткнуться!

Пайкел с беспомощным видом пожал плечами.

— Ты можешь по ним перебираться, ты можешь с ними разговаривать, но ты не можешь заставить их заткнуться?

Пайкел вновь пожал плечами.

Айвен что есть силы топнул башмаком:

— Ну так пусть рассказывают эльфам! И пусть эльфы попробуют меня поймать!

Пайкел подбоченился и склонил голову к плечу, на его лице сохранялось недоверчивое выражение.

— Сам знаю, — сказал Айвен, махая рукой и не желая слушать.

Разумеется, оружия у него не было. Разумеется, у него не было и доспехов. Разумеется, он и понятия не имел, где находится и как отсюда выбраться. И конечно же, ему не удалось бы зайти в лес и на пятьдесят футов, прежде чем его схватят вновь — и возможно, причинив чувствительную боль.

Но взбешенный дворф не желал считаться ни с одним из фактов. Он хотел заняться хоть чем-нибудь, хотел выдавить глаза тем, кто взял его в плен. В конце концов, так было принято у дворфов и так водилось за Айвеном, который весьма отличался от своих немногословных собратьев. Лучше таранить врага головой, чем беспомощно стоять перед ним, — даже если на врага надет шлем с забралом во все лицо, даже если шлем украшают шипы…

Преисполненный решимости Айвен шагнул в открытый Пайкелом проем и отправился по лесной тропе.

Пайкел вздохнул и надел сандалии. Расслышав возню за пределами лужайки, друид вновь пожал плечами и растянулся на траве, созерцая звезды. Он был вполне доволен.

— Никогда прежде я не встречала дворфа, что смог, бы сдвинуть дерево с места иначе, чем топором, — заметила Инновиндиль.

Она стояла возле Тарафиэля на свесившейся ветке, вместе с возлюбленным оглядывая заколдованный луг.

— Он действительно владеет магией друидов, — согласился Тарафиэль, — но разве такое возможно?

Инновиндиль хихикнула:

— Видимо, дворфы достигли более высокого уровня сознания, хотя, глядя на нашего, такое вообразить нелегко.

Тарафиэль посмотрел на Пайкела и его шевелящиеся пальцы и понял: нельзя не согласиться.

Эльфы безмолвно смотрели, как Айвен бурей пронесся прочь с зачарованного луга, и как вскоре упиравшегося дворфа насильно водворили к брату трое эльфов.

— Возможно, их пленение влечет за собой опасность, — заметила Инновиндиль.

— Мы так и не уяснили их намерений, — отозвался Тарафиэль.

Весь день Инновиндиль торопила его принять решение о судьбе дворфов, настаивая на том, чтобы пленников отвели на окраину Лунного Леса и там отпустили.

— Тогда испытай его, — предложила Инновиндиль, и по голосу эльфийки чувствовалось, что подобная мысль осенила ее недавно. — Если он и впрямь друид, то выяснить это возможно лишь одним способом. Пусть Пайкела Валуноплечего судит тот, кто пребывает в Роще Монтолио.

Тарафиэль теребил подбородок, и по мере того, как он обдумывал совет, улыбка смягчала его лицо. Вероятно, Инновиндиль права, но подобная мысль не удивляла Тарафиэля, ибо возлюбленная со свойственной ей дальновидностью всегда находила выход из наизапутаннейших положений.

Он задумчиво посмотрел на Инновиндиль, но она рассматривала луг, и все сильнее проступала забота на ее прекрасном лице. Инновиндиль кивком пригласила эльфа следовать за ней, затем спрыгнула с ветви и приблизилась к тому месту, где разгоревшаяся между Валуноплечим и тремя эльфами ссора набирала нешуточные обороты.

— Остановись, Айвен Валуноплечий! — призвала она, и внимание всех пятерых участников перепалки обратилось на нее. — Твой гнев неправеден!

Как с легкостью можно было предугадать, дворф возмутился:

— Ба! Вы же, эльфы, сами заперли меня, разве нет? Как, по-вашему, я должен был отнестись к плену?

— Ну уж если бы кто-нибудь из нас очутился у вас на родине, вы встретили бы его с распростертыми объятиями, — раздался насмешливый ответ.

— Возможно, — не сдавался Айвен, цыкнув на хихикающего Пайкела, — Кэддерли ко всем относился по-доброму, даже к людям!

— Относился по-доброму на родине дворфов, — не преминула уточнить Инновиндиль.

— Ну, — пришлось согласиться Айвену, — но с чего бы эльфу туда забредать?

— А с чего бы двоим дворфам вылезать из дерева? — немедленно спросили у него.

Дворф начал было спорить, но тотчас же понял всю бессмысленность возражений.

— Здесь вы правы, — признался он.

— А как у дворфа получается отодвинуть дерево? — спросила эльфийка, разглядывая Пайкела.

— Дуу-ррид, — смешком ответил Пайкел, тыча себя в грудь.

— Характерная для дворфов особенность, — съязвил Тарафиэль.

— Ничего характерного для дворфов в нем нет, — не понял иронии Айвен.

— Молю простить наше заблуждение, о Айвен Валуноплечий, — вмешалась Инновиндиль. — Мы отнюдь не собираемся держать вас в плену, но мы не можем и отпустить на волю ни вас, ни вашего странного брата. Поймите: вы вторглись в наши земли, а безопасность родных мест превыше всего.

— И с этим я согласен, — ответил дворф. — Но вам надобно понять, что у меня есть занятия и получше, чем валяться здесь и таращиться на звезды. Проклятые огоньки даже не двигаются с места!

— Уверяю вас, они двигаются, — живо откликнулась Инновиндиль, надеясь, что удалось найти общую тему для разговора, сделать разделявшую их стенку тоньше, а может быть, и вовсе сломать ее.

Надежды эльфийки еще больше окрепли, когда Пайкел подпрыгнул и выкрикнул нечто одобрительное.

— По крайней мере, некоторые звезды — двигаются, — пояснила Инновиндиль.

Она подошла к Айвену и указала на самую яркую звезду, что низко, как раз над верхушками деревьев, висела над горизонтом. Инновиндиль указывала на звезду не дольше мгновения — ровно до тех пор, пока не взглянула на Айвена, который стоял подбоченившись, с недоумением уставившись на нее.

— Полагаю, вы меня не поняли, — резко произнес дворф.

— Действительно, — согласилась Инновиндиль.

— Не то чтобы мы раньше не встречались с эльфами, — пояснил тот, — когда пришлось изгнать орков и великанов из леса Шилмисты, мы сражались бок о бок с целой армией эльфов. И это была радость для меня и брата!

— И брята! — подтвердил Пайкел.

— Возможно, наша встреча также сулит радость, — сказала Инновиндиль. — В сущности, я ни на йоту не сомневаюсь в благополучном исходе, но молю вас: будьте терпеливы. Речь идет о чересчур важном для нас деле, и мы не вправе принимать поспешных решений.

— Ну вот, настоящие речи эльфа, — заметил Айвен с недовольным, но. безусловно покорным вздохом. — Видел я как-то, как одна из ваших в Карадуне на ярмарке вино покупала. Немало времени у нее ушло, ходила от одного торговца к другому, а потом решила купить первую же бутылку, что с самого начала видела.

— И та эльфийка получила массу удовольствия от выбора вина, точно так же, как мы намереваемся получить массу удовольствия от знакомства с Айвеном и Пайкелом Валуноплечими, — пояснила Инновиндиль.

— Вы узнаете еще больше, как только выпустите нас с вашего дурацкого луга.

— Возможно. Осмелюсь предположить, что вы вскоре покинете луг.

С этими словами Инновиндиль взглянула на Тарафиэля, который явно не разделял великодушных мыслей подруги. Она сильно толкнула эльфа локтем под ребра, но ей удалось услышать только «поживем — увидим», да и те слова были произнесены крайне мрачным тоном.

Тибблдорф Пуэнт пнул камень, отчего тот пролетел в воздухе несколько футов.

— Бренор ждал от тебя лучшего поведения, — упрекнул его Кордио Хлебноголовый, жрец, отправившийся вместе с ранеными в Мифрил Халл.

Пуэнта и отряд «веселых мясников» застали на плоскогорье к северу от Долины Хранителя, куда берсерк вернулся после того, как отвел основные войска в Мифрил Халл.

И что за зрелище представляли тогда Кордио и прочие, кто лихорадочно размахивал руками, чтобы притормозить безумное нападение Пуэнта с его бойцами. Они испытали непередаваемое облегчение, когда Кордио смог наконец втолковать Пуэнту, что Бренор и его спутники чувствуют себя превосходно и что они уже возвращаются в Мифрил Халл новым, запутанным маршрутом, по пути навещая всевозможные поселения, как и надлежало во все времена подлинному королю.

— Если он хоть что-то обо мне знает, то ему должно быть известно и то, что я собираюсь выйти в путь и догнать болвана! — спорил Пуэнт.

— Ему известно, что ты — преданный воин, который выполнит все, что приказано! — прикрикнул в ответ Кордио.

Пуэнт подскочил, в три прыжка добрался до нового камня и пнул его что есть силы. Камень оказался гораздо крупнее прочих, к земле прилегал плотно, а потому двигался с трудом, и Пуэнту пришлось приложить немало усилий, чтобы скрыть только что приобретенную хромоту.

— Тебе следует поставить два лагеря, — стоял на своем Кордио. — Довольно ломать пальцы на ногах, отправляйся со своими воинами к Мифрил Халлу. Встань там, а второй лагерь разбей близ реки Сарбрин, к северу от шахт.

Пуэнт поплевался и поворчал, однако же в конце концов согласно кивнул и принялся выкрикивать распоряжения, от которых «веселые мясники» бросились врассыпную. В тот же самый день лагерь, разбитый к возвращению короля Бренора, превратился в небольшую крепость со стенами, сложенными из камней, возведенную на склоне горы к северу от Долины Хранителя.

На следующее утро из Мифрил Халла вышли две сотни воинов и отправились к «веселым мясникам», в то же время полторы сотни воинов отправились вдоль берега реки Сарбрин, неся на плечах все необходимое для возведения другого укрепления.

Тибблдорф Пуэнт незамедлительно выставил «веселых мясников» прямой цепочкой связных между двумя лагерями.

Для Пуэнта было невыносимой мукой оставаться так далеко на юге в ожидании, однако он выполнял порученное, хотя и отправлял неустанно разведчиков на север и северо-восток высматривать признаки возвращения почитаемого короля-странника. Тем не менее в голове Пуэнта накрепко засела мысль, что Бренор не приказал бы выставить дополнительные посты, если бы в том не было нужды.

Тем беспокойнее становилось его ожидание.

— Он и впрямь друид? — удивился Тарафиэль, едва веря своим ушам, когда двое эльфов из его клана сообщили, что заклинания Пайкела оказались не легкими трюками, а истинным проявлением мастерства друидов, которым владел дворф.

Инновиндиль, что стояла близ возлюбленного, едва смогла сдержать усмешку. Нежданные гости пришлись ей по нраву, и она провела немало времени с угрюмым и неприветливым Айвеном, казавшимся идеальным воплощением всех знакомых дворфов. Они с Айвеном в последние дни обменялись множеством превосходных рассказов, и, хотя дворф по-прежнему оставался на положении пленника, можно было заметить, что общество Инновиндиль улучшало его настроение и что от арестанта было меньше неприятностей.

И все-таки Тарафиэль считал, что со стороны Инновиндиль было глупо утруждать себя возней с дворфом.

— Он молится Миликки, и его молитвы искренни, — сообщил один из сторожей. — Его волшебный дар не вызывает ни малейшего сомнения, а большинство магических действий не способен воспроизвести ни один из служителей дворфского бога.

— Бессмыслица, — высказался Тарафиэль.

— Пайкел Валуноплечий и есть ходячая бессмыслица, — заверил другой охранник, — но все наши наблюдения указывают на то, что так оно и есть. Он — жрец древесного царства, «дуррид», как он сам называет себя.

— Насколько сильно его волшебство? — спросил Тарафиэль, всегда почитавший друидов.

Охранники переглянулись. Судя по выражениям их лиц, именно такого вопроса они и опасались.

— Сложно судить, — начал первый. — Волшебство Пайкела… непостоянно.

Тарафиэль с любопытством посмотрел на говорившего.

— Похоже, он пользуется волшебством по мере надобности, — попытался объяснить другой — Он использует низшие проявления древесной магии, хотя порой кажется, что ему ведомы довольно мощные заклинания, из тех, что можно ожидать от высших друидов, которые заменяют верховных жрецов…

— Кажется, богиня к нему благосклонна, — вмешался первый эльф. — Словно Миликки или одна из ее нимф взяли дворфа под свое покровительство.

Тарафиэль замер, обдумывая сведения, затем напомнил:

— Вы так и не ответили на мой вопрос.

— Безусловно, он не опаснее своего брата, — откликнулся первый сторож. — Конечно же, он не опасен ни для нас, ни для Лунного Леса.

— Ты уверен?

— Да, мы уверены, — ответил второй сторож.

— Пожалуй, с дворфами пора поговорить тебе, — вмешалась Инновиндиль.

Тарафиэль долго обдумывал сказанное.

— Как думаешь, выдержит ли его Заря?

— Ты хочешь спросить, довезет ли она его до Рощи Монтолио?

Тарафиэль кивнул:

— Посмотрим, какое действие на нашего «дуррида» окажет Миликки.

Часть третья

Где кончается один путь…

Ныне жизненный путь предстает предо мною подобно трем дорогами, что сменяли друг друга. Первой дорогой был простой путь младшего принца Дома До'Урден, продолжением которого стало дальнейшее обучение, сперва — обучение у отца, Закнафейна, а после — в Мили-Магтир, школе воинов-дроу. Именно отец подготовил меня к грядущим опасностям; именно ему обязан я владением основными приемами боевого искусства темных эльфов, благодаря которому способен творить поединок, точно произведение искусства. Школа Закнафейна включала в себя не только обучение быстро отвечать исполненными совершенной гармонии движениями мышц на выпады противника и на мысленные импульсы, но, прежде всего, — обучение тому, как отвечать порывам вдохновения.

Именно талант импровизатора, а не механичное повторение движений, и отличает воина от мастера, что владеет оружием.

Потом был путь изгнанника, покидающего Мензоберранзан диким путем Подземья, через горные перевалы, что привели меня к Монтолио, а оттуда — к Долине Ледяного Ветра, к новым друзьям, что сопровождают меня и поныне. То был путь, тесно переплетенный со вторым. И пути те связаны нераздельно.

Ибо второй путь — путь сердца, путь роста, обретенный мною через осмысление и почтение не только к собственным желаниям стать иным, но и к потребностям других, к осмыслению того, что их собственное мировоззрение может отличаться от моего. Второму пути положила начало внутренняя растерянность, когда передо мной предстал во всей своей неприглядной и бессмысленной очевидности мир Мензоберранзана. И здесь я обязан Закнафейну первыми шагами, ибо он убедил меня: истинно то, что я знал в сердце своем (но принятию чего, возможно, противился мой рассудок). И более, чем прочим знакомым, обязан я Кэтти-бри тем, что и далее шел избранным путем. С самого начала она решила судить меня не по моему прошлому, но по движениям сердца и поступкам, и настолько благотворным оказалось пережитое мною отношение, что оставалось лишь одобрить подобное мировоззрение и поступать так же. Тем самым во мне зародилось почтение ко многочисленным народам, к иным культурам и иным мировоззрениям. Новизна обучала меня, и, приступив к познанию с открытым сердцем, я стал лучше.

Теперь же, после полных приключений лет, я пришел к заключению, что существует и третий путь. Долгое время я полагал, что он — лишь продолжение второго, однако теперь вижу, что путь сей не зависит от прочих. Возможно, меж них есть некая разница, но, право же, он не существенна.

Мой третий путь, как и у всякого разумного существа, начался со дня моего рождения. Многие годы я не осознавал его полностью, ибо его скрывали от меня обычаи Мензоберранзана и врожденная убежденность, что прежде, чем отправиться третьим путем, следует пройти первые два.

И третий путь открылся мне на родине Монтолио де Бруши, в его Роще, там, где я повстречался с Миликки и познал свое сердце и душу. То был первый шаг на духовном пути, содержавшем в себе загадок больше, нежели событий, вопросов — больше, нежели ответов, веры и надежды — больше, нежели размышлений. То был путь, открывшийся передо мной лишь тогда, когда мною было пройдено то, что предначертали первые две дороги, то был путь, гораздо более краткий, но и гораздо более сложный, чем двое предыдущих — по крайней мере, в своем начале. И если в самом начале каждый из трех путей разделяется на развилки и перекрестки, и если жизненный путь зачастую определяют наши потребности, путь сердца — наши желания, то что определяет духовный путь?..

Духовный путь — не из легких, и я полагаю, что он никогда не станет легким для большинства.

Что до меня, то я уверен, что встал на истинный путь — но не оттого, что мне известны верные ответы. Я считаю свой путь истинным оттого, что способен задавать верные вопросы: «как?», «отчего?», «где?»

Как я избрал этот путь? Как вообще избирают подобные пути? Было ли то следствием череды событий, а может быть, промыслом Создателя или Создателей, возможно, между этими причинами нет различий?

Так отчего же я выбрал этот путь? Была ли к тому причина, или же все — следствие полнейшего совпадения, игры случая?

Возможно, основополагающим вопросом для меня, как и для всякого разумного существа, станет то, куда приведет меня странствие, когда настанет час расставания со смертной оболочкой?

Сей путь, последний из трех, я полагаю крайне личным. Есть вопросы, на которые не в состоянии ответить никто, кроме меня. Большинство моих знакомых находят «ответы» в чужих поучениях. Слова умудренных годами, речи ученых, что в состоянии дать удобные истины, предоставить ответы на воистину сложные вопросы. Нет, говорят они, нас ожидает не конец, но перерыв, ожидание, за которым последует возобновление привычного нам земного существования.

Возможно, я предвзято сужу о последователях большинства вероучений. Возможно, многие в глубине души задавали себе сходные вопросы и находили для себя ответы, после чего встречали единомышленников, с коими могли поделиться собственными успокоительными откровениями. Если дела обстояли действительно так, если только речь не идет о простом повторении с чужих слов, то я искренне восхищен и завидую тем, кто продвинулся по своему духовному пути гораздо дальше, чем я.

Что до меня, то я открыл для себя Миликки, хотя в сознании у меня до сих пор не существует ясного образа, сопряженного с этим именем. Откровение Миликки стало для меня не перерывом и не концом пути — скорее, подсказало, какими вопросами следует задаваться в первую очередь. Миликки дарует мне покой, но в конечном итоге ответы зарождаются в глубине души, их порождает та моя часть, что чувствует родство с последователями Миликки, о которых мне поведал Монтолио.

Величайшее откровение в своей жизни я обрел на последнем, важнейшем пути: я осознал, что все прочее — и жизненный путь, и путь сердца, и материальный путь — не более, чем начало. Все проявления нашей внешней жизни становятся ничтожней во много крат, если только они не служат тому, чтобы обратить нас внутрь самих себя. Лишь там таится подлинный смысл нашего существования, и в сущности, часть ответа на три вопроса заключается прежде всего в том, чтобы их задать, и более того — осмыслить их первостепенную важность для рассудка.

Я полагаю, мы редко способны различить на нашем пути направляющие знаки, ибо вопросы, что задаются во время пути, зачастую меняются, а порою кажется, что на них просто невозможно дать ответ. Даже теперь, когда мне кажется, что я приблизился к постижению истины, мне никак не разрешить загадку Эллифейн, никак не осмыслить ее прискорбную утрату. И хотя я чувствую, что вместе с Кэтти-бри приступаю к величайшему приключению в своей жизни, меня по-прежнему терзает немало вопросов, что относятся к нашей связи. Я пытаюсь жить вместе с ней, пребывая в «здесь-и-сейчас», однако же и ей, и мне следует всматриваться и туда, куда ведет нас наш путь. И я полагаю, что мы испуганы тем, что предстает перед нами.

Остается лишь надеяться на лучшее, на то, что я найду необходимые ответы.

Мне всегда нравились восходы. Когда позволяют обстоятельства, я созерцаю каждую утреннюю зарю. С каждым восходом солнце уже не жалит мне глаза столь же сильно, как прежде. Возможно, это — некий знак того, что солнце, будучи олицетворением духовного, глубже проникло в мое сердце, в мою душу, и осветило меня смыслом жизни.

Разумеется, мне хотелось бы верить в это…

Дзирт До'Урден

15

НЕТЕРПИМОСТЬ

— Ты и впрямь решился? — спросил Язвий у Торгара, зайдя в Скромную лачугу друга в мирабарском Нижнеграде и застав его после прошедшей вахты за складыванием пожитков в большой мешок.

— Ты и так знал, что я готов.

— Я знал, что ты поговаривал об уходе, — уточнил Язвий, — но не знал, что у тебя и впрямь настолько прохудился череп, что ты решил…

— Ба! — фыркнул Торгар, перестал укладывать вещи и взглянул Язвию в лицо. — Разве у меня остался выбор? Аграфан приперся ко мне на стену, чтобы приказать мне заткнуться… Заткнуться! Триста лет я сражался за маркграфа, за Мирабар, и шрамов у меня больше, чем у Аграфана, Эластула и четырех его гвардейцев вместе взятых! Каждый из своих шрамов я заработал в бою, а теперь должен молчать и слушать, как меня отчитывает Аграфан, да еще и во время вахты, чтобы остальные часовые все видели и слышали!

— И куда ты собрался? — спросил Язвий. — В Мифрил Халл?

— Именно.

— И там тебя встретят с распростертыми объятиями и бутылкой эля? — насмешливо осведомился Язвий.

— Король Бренор мне не враг.

— Но и другом его трудно считать, — не соглашался Язвий. — Он удивится, с чего ты к нему явился, и решит, что ты шпион.

Возражение было резонным, однако в ответ на каждое слово Торгар мотал головой. Даже если Язвий и окажется прав, возможные последствия куда лучше, чем то нестерпимое положение, в котором очутился Торгар ныне. Год за годом Торгар старел, и ныне он оказался последним в роду Молотобойцев (Торгар надеялся вскоре обзавестись наследником). Учитывая все то, что в последнее время он узнал о короле Бреноре, и, самое главное, о своем дорогом Мирабаре, Торгар решил, что его отпрыскам расти в Клане Боевого Топора окажется не в пример вольготней.

Возможно, на то, чтобы завоевать доверие короля Бренора, Торгару потребуются месяцы или даже годы… но пусть будет, что будет.

Он запихнул последние пожитки в мешок, перекинул набитую поклажей сумку через плечо и направился к двери. К удивлению дворфа, Язвий протянул ему кружку с элем и поднял собственную посудину с тостом:

— За дорогу, полную чудищ, которых ты прикончишь! — сказал старейшина дворфов.

Торгар стукнул кружкой о протянутую посудину.

— Уж тебе-то я путь расчищу, — пообещал он.

Язвий хохотнул и сделал большой глоток.

Торгар понимал, что его ответ был лишь вежливостью за произнесенный тост. Положение Язвия в Мирабаре было вовсе не сложным. Старик-дворф был старейшиной многочисленного клана, и уговорить сородичей сняться с насиженного места и отправиться в Мифрил Халл оказалось бы нелегкой задачей.

— Мы будем скучать по тебе, Торгар Молотобоец, — ответил старик-дворф. — Горшечники и кружечники теперь разорятся, ведь им больше не придется делать новые вещи вместо всех кружек и кувшинов, что ты разбивал в тавернах города.

Торгар засмеялся, вновь отхлебнул эля, вернул Язвию кружку и пошел к двери. Дворф лишь ненадолго остановился, обернулся и с благодарностью взглянул на друга, от всего сердца похлопав Язвия по плечу,

С тем он и вышел, и десятки дворфов оборачивались ему вслед, провожая взглядами по главному переходу Нижнеграда. Он шел — и переставали стучать о наковальни молоты. Всем дворфам Мирабара было известно о недавних трениях Торгара с властями, о его многочисленных драках и упрямых словах, что, мол, со странствующим королем Бренором обошлись неподобающим образом.

И коль скоро Торгар упорно вышагивал, держа за спиной огромный мешок, к лестницам, что вели наверх…

Ни разу не обернулся Торгар. То было его решение, его путь. Он никого не попросил отправиться вместе с ним, если не считать недавней фразы, обращенной к Язвию, да он и не ожидал помощи. Дворф чувствовал всю значимость момента. Вот он, отпрыск знатного и почтенного рода, что столетиями служил Мирабару, уходит прочь. Никто из дворфов не отнесся бы легкомысленно к подобному поступку. Для народа бородачей семейный очаг и собственный дом составляли краеугольный камень бытия.

Подойдя к подъемнику, Торгар заметил, что его сопровождает несколько дворфов, и что среди прочих был и Язвий. Он слышал их шепот (то одобрительный, то осуждающий сумасбродство), но не ответил ни слова.

Добравшись до верхнего города, где еще светило бледное, чахлое вечернее солнце, Торгар обнаружил, что молва о его уходе явно опередила его, ибо там собралась немалая толпа, в которой были как люди, так и дворфы. Их взоры, их шаги сопровождали Торгара до восточных ворот. Немало, неодобрительных слов услышал удаляющийся дворф, и не раз называли Торгара «предателем» и «глупцом».

Но он не удостаивал их ответом. Еще до того, как положить в заплечную сумку первую вещь, он уже мысленно предвидел и даже выслушал подобное.

Ерунда, стоит лишь выйти за восточные ворота — и ни одного из них он никогда более не увидит и ни с кем больше не заговорит…

И от этой мысли дворф приостановился.

Но не стал задерживаться.

Вновь и вновь Торгар вспоминал разговор с Аграфаном, чтобы усилить решимость, напомнить себе, что он поступал верно, что не он предавал Мирабар, но Мирабар предал его, поступив с королем Бренором дурно и осуждая всякого, кто посмел подружиться со странствующим правителем. И Торгар решил: Мирабар не был более гордым, честным городом предков. То не был город, нравам которого надлежало следовать. В городе наступил упадок, и он растворился в числе многочисленных поселений, что стремились одолеть соперников обманом и хитростью, а не превзойти умением.

Едва Торгар подошел к воротам, где двое стражников-дворфов смотрели на него, отказываясь верить происходящему, а двое стражников-людей сердито хмурились, как его окликнул знакомый голос.

— Не делай этого, — предупредил Аграфан, бегом следуя за решительно идущим дворфом.

— Даже не пытайся меня остановить.

— На карту поставлено гораздо больше, чем ты можешь вообразить, речь идет не просто о решении какого-то дворфа оставить город, — пытался объяснить советник. — Разве ты этого не понимаешь? Тебе же известно, что на тебя смотрят твои сородичи, что из-за этого среди горожан могут пойти опасные слухи?

Внезапно Торгар остановился и обернулся к возбужденному Аграфану. Он хотел заметить, что дворф выговаривал слова скорее как человек, а не как дворф. Торгару показалось забавным, что посредник, переговорщик Аграфан говорит на два голоса. Ему это странным образом было к лицу.

— Возможно оттого, что недавно дворфы в Мирабаре начали задавать вопросы, которых вы так опасаетесь.