Лабиринты рая (№2) - Рожденные в раю

Вместо того чтобы избавить ее от лишней одежды, ты запускаешь в сеть вируса. Забавно. Что скажет сеть утром?

Система выставляет мощную защиту, но ты можешь ее сломать. Тебя немножко мучает совесть, потому что это не твой вирус, а тебя всегда учили не брать чужого. Но ты надеешься, что он не обидится. А если и обидится, все равно поймет, что ты сделал это из самых добрых побуждений. Разве можно допустить, чтобы тираны тебя выследили? Он всегда говорил, что они – настоящее змеиное гнездо. Ты просто на время закроешь им глаза, а за это время отыщешь райский утолок, и он будет только твоим.

Удар по клавише, еще один, еще… готово. Черным-черно.

Ты отталкиваешься и катишься в кресле через всю комнату туда, где сидит твоя девушка. Ты подъезжаешь, и она уже у тебя на коленях.

– Точно получилось? – спрашивает она.

– Тебе лучше поверить. Теперь мы невидимы, никто нас не найдет.

ХЭЛЛОУИН

Как только я заканчиваю рыться в домене Деуса, передо мной появляется бесцветный субъект.

– Ты нарушил нашу сделку, – упрекнул его я.

– Когда на меня напал твой замечательный сынок, – возразил Маласи.

– Ладно. Наверное, на твоем месте я сделал бы то же самое.

Сейчас ему это не важно.

– Это ты написал программу «Полифем»? Много лет тому назад. Я совсем забыл про нее.

Это вирус, я сделал его для отключения сети спутников. Я задумал ее как крайнюю меру на случай, если обнаружится, каким образом я скрываю Америку от назойливого внимания Маласи.

– Козырный туз в рукаве, – усмехаюсь я.

– Ее только что запустили.

Деус. Деус использует мой козырь. А я-то наивно думал, что ему не найти этот вирус. Значит, пока я беспокоился о том, что нарушил его личную жизнь, он без колебаний вмешался в мою.

– Как изобретательно ты придумал имя для вируса, – издевается Маласи. – Полифем… а ведь Одиссей ослепил циклопа заостренной палкой. Ты об этом не подумал? Спутников больше нет, и я ослеп – перестал видеть мир.

– Я все починю, – обещаю я, – правда, нужно время. Давай я перезвоню тебе.

Я вышел из ГВР и уже по дороге к самолету связался с ним.

– Он наверняка в одном из комплексов «Гедехтниса», – заверил его я. – Только оттуда он мог запустить вирус. Значит, он либо в Берлине, либо в Льеже. Он не мог забраться дальше.

Шампань попыталась меня задержать на выходе, но я не стал на нее отвлекаться.

– Маласи, он отключил только спутники слежения? Не спутники связи?

– Ты хочешь с ним связаться?

– Угадал, – согласился я, убирая трап. – Сделай диагностику.

ДЕУС

– Деус?

Из динамиков ты слышишь голос твоего отца. Вы с Пенни переглядываетесь, словно рыбки, пойманные в сеть.

– Я знаю, что ты меня слышишь.

Он просто хочет тебя подловить, хочет, чтобы ты ответил, но тон его голоса заставляет тебя изменить все свои планы. Сначала ты хотел отправиться в Дебрингем и познакомить его с Пенни. Ты-то надеялся, что он одобрит тебя, но, похоже, ты обманулся в своих надеждах, и это неприятно. Ты еще думаешь, отвечать ли тебе, а твоя возлюбленная уже все за тебя решила – она отключает звук.

– Пришло наше время, – говорит она. Да, нам, пожалуй, пора. Он знает, где мы. Конечно, она права. Вы уноситесь прочь мимо капсулы, где «Гедехтнис» прятал Пандору и Исаака, пока они росли. Вы спешите к летному полю, чтобы украсть самолет, а когда ты усаживаешь ее в кресло второго пилота, она говорит, что всю жизнь мечтала оказаться в Лондоне.

– Ты будешь королем, а я королевой.

Неплохо. Итак, в Хитроу. Ты взлетаешь и устанавливаешь курс, выбираешь максимальную скорость, опасаясь, что истребитель твоего отца вот-вот появится у тебя над головой. Ты неплохо водишь самолет, но его тебе не обогнать, как не обыграть в шахматы.

Ну почему он не может просто порадоваться за тебя?

ПАНДОРА

Я – лесозаготовительная партия, состоящая из одной женщины, я спиливаю деревья джатоба лазерной пилой и собираю смолу из срезов. Это был наш план. Но пила ломается о первое же дерево, а запчасти к ней находятся за сотни миль. Ну что ж, вернемся к истокам. Я валю деревья пожарным топором, который всегда вожу с собой. Я могла бы просто делать зарубки, но Вашти нужно очень много смолы, и у меня нет времени: страдают детишки Исаака.

Когда я оказываюсь в том месте, где совсем недавно на одеяле лежал Мутазз, у меня возникает ощущение, что он снова со мной, какое-то мистическое чувство, которого я до конца не понимаю. Надо будет поговорить об этом с Маласи, правда, сейчас я стараюсь поменьше с ним разговаривать. После того как я узнала о его предательстве, наши беседы утратили прежнюю теплоту и стали куда короче. Я недовольна, и он это понимает. Но даже самый обидчивый в конце концов сдается, как случилось с Хэллоуином. Странно, он в Германии. Сегодня даже не День всех святых. Я уже и не думала, что он вообще когда-нибудь покинет свое жилище отшельника, жаль, что все произошло при таких обстоятельствах и ему приходится догонять своего блудного сына.

Раньше мой юношеский бунт казался мне чем-то серьезным, но по сравнению с тем, что сотворил Деус, это были детские шалости, я не дралась костылями и не взрывала лебедей. Я всего лишь сделала пирсинг и татуировку, попробовала алкоголь и изо всех силенок пыталась казаться жестче, чем была на самом деле. С высоты своих лет я понимаю, что мой бунт вырос из школьных отношений. Тогда все считали меня милашкой. Умница, красотка, тихоня и сумасшедшая – все эти эпитеты были уже заняты Симоной, Шампань, Вашти и Фантазией. Но я не хотела быть милашкой, я просто впадала в бешенство по этому поводу. Сначала я решила стать спортивной, потом загадочной.

На самом деле меня зовут Наоми Д'Оливейра, но когда я узнала, что Наоми значит «милая, приятная», я тут же отказалась от этого имени. Я выбрала имя Пандора. Если уж совсем честно, меня так назвал Хэллоуин. Он тогда еще был Габриелем. Он увлекался мифологией и прозвал меня Пандорой. Я спросила его, почему именно «Пандора», он рассказал мне о девушке, которая выпустила в мир вселенское зло. Зло начало жалить и кусать ее, и она привела в мир надежду, надежда заживила все ее раны. Он тогда сказал, что я похожа на эту девушку, но не объяснил почему.

Он забыл, что это он дал мне имя. Несколько лет назад мне пришлось ему напомнить об этом.

– Верно. Тебе подходит. Для меня ты совсем не Наоми.

Теперь я думаю, что я не милашка, я оптимистка, а это совсем неплохо.

ДЕУС

В этой части света нет электричества, впрочем, можно обойтись и без него, устраивая романтический ужин при свечах. Операция «Машина любви» поначалу не заладилась, но этот склад много лучше, чем тот, где мы останавливались в последний раз, здесь нет крыс. К тому же «Фортнум энд Мейсон» надежно запакованы и качественно сделаны, так что подходят даже такой привередливой парочке мародеров, как мы. Ей захотелось попробовать мяса, ты сказал ей, что свежее намного вкуснее консервированного, но все ружья остались у отца, так что не видать нам рагу из кролика. Придется довольствоваться гусиной печенью, которую ты и раньше не ел и сейчас не станешь. Но ей нравится, она слизывает жир с твоих пальцев, и на всякий случай ты кидаешь пару банок в рюкзак. При свете свечей она так прекрасна, особенно когда говорит:

– Нам нужно обзавестись пушками.

Ты не возражаешь, потому что кролики – это вкусно, да и кто знает, не столкнешься ли ты с чем-нибудь покрупнее.

– Нет, нам нужно оружие на случай, если они придут за нами, – заявляет она.

– Они нас не найдут.

– А если я захочу их найти?

Наверное, она шутит, потому что, когда ты улыбаешься, она улыбается в ответ.

– Круто было бы заявиться к ним с оружием и запугать их до смерти, – говорит она. – Думаешь, они обделаются?

– Еще как, – подыгрываешь ей ты.

– Все-таки я думаю, их следует проучить, – не успокаивается она.

– Про кого ты говоришь?

Она достает список своих врагов, читает его, и ты морщишься, когда она называет имя твоего товарища по оружию.

– А чем Хаджи лучше других?

Ты объясняешь ей, что в отношении других она права, но насчет Хаджи ошибается. Он отличный парень, просто она его не поняла. К сожалению, ей это не нравится, она обвиняет тебя в том, что ты считаешь ее дурой. Ей что, не хватает умишка, чтобы понять, кто такой Хаджи? Конечно, ты не это имел в виду, ты объясняешь, что так тебе сказал огонь, который подарил тебе мудрость. Хаджи предназначен стать твоим лучшим другом, как она предназначена стать твоей возлюбленной. Услышав слово «возлюбленной», она вспыхивает, и ты поправляешься – «задушевной подругой».

– И что, если это сказал огонь, это – истина?

– Если бы все было не так, тебя бы здесь не было, – отвечаешь ты.

Ты объясняешь, как работает гадание на огне, она слушает, широко распахнув глаза, но ты не понимаешь, верит она тебе или нет. Ничего, со временем поверит.

– Ты ведь знаешь, что Хаджи болен?

– Да, очень печально, – киваешь ты, – но я не сомневаюсь, что он поправится.

– Ладно. Если мы исключим Хаджи, что тогда? Ты пойдешь со мной?

Ты пожимаешь плечами. Все зависит от того, что именно она предлагает.

– Ты сделаешь кое-что для меня, а я сделаю кое-что для тебя, – продолжает она.

– Что именно?

Она рассказывает, и то, что ты слышишь, – великолепно. Ты хочешь слышать это еще и еще, но ты останавливаешь ее.

– Я считаю, что возвращаться опасно, тем более что у нас здесь все есть. Ты хочешь проучить их? Тогда просто не замечай их существования. Они даже не знают, чего лишились.

– В том-то все и дело, – надувается она. – Они не знают. В их мире для меня нет места.

– Зато у тебя много места в моем мире.

Она улыбается, даже хочет что-то сказать, но передумывает и трясет головой. Сколько ты ни просишь ее, она не признается, что пришло ей в голову.

– А что у нас на десерт? – спрашивает она. Вы вместе обшариваете полки, собираете шоколадные кремы, украшения для тортов, консервированную клубнику и смородину – все, что так забавно слизывать с пальцев. И хотя у консервантов ощутимый меловой привкус, удовольствие просто потрясающее. Ты целуешь и обнимаешь возлюбленную, она не позволяет снять с себя кофточку («Я еще не готова к этому», – хмурится она), но тебе весело, так же как от огня.

Она устает, ты укладываешь ее себе на колени, откидываешься назад, чтобы было удобнее ее ласкать. Если бы можно было остановить это мгновение, ты умер бы счастливым человеком.

Но огонь изгибается вниз. Нехороший знак, зловещий, всегда предрекает беду.

Неожиданно тело твоей возлюбленной напрягается, и ты понимаешь, что происходит что-то очень плохое. Она кашляет и задыхается.

– Что случилось? – спрашиваешь ты, но она не отвечает, держится за живот и трясет головой.

Ты укладываешь ее на спину и даешь воды из бутылки, она пьет, но вода не задерживается в желудке, ее начинает рвать, когда рвота проходит, ее трясет, она плачет.

Чем больше ты стараешься ей помочь, тем хуже ей становится.

– Как тебе помочь? – спрашиваешь ты. Тебе еще ни разу не приходилось ухаживать за больным.

– Ты ничего не можешь сделать для меня, – плачет она. – И никто не может. О господи. Я чувствую, что скоро умру.

– Ты не умрешь, – говоришь ты, гладишь ее по щеке.

– Нет, умру, – настаивает она. – От Черной напасти не вылечиваются.

– Черной напасти?

– Конец Света, – выдавливает она, и ее снова начинает рвать.

– Не может быть, – говорю я.

– Деус, все дело в нашей крови.

– Да, но они говорили, что это не Черная напасть. Они говорили, что болезнь угрожает только детям Исаака.

– Ну конечно говорили! – кричит она, ее безукоризненное лицо искажает отчаяние. – Они нам врали, у нас у всех эта болезнь в крови, и мы все умрем!

ХЭЛЛОУИН

Я неверно отгадал.

Я полетел в Берлин, потому что это ближе, а Деус все это время находился в Льеже, в Бельгии. Когда я наконец попал туда, его и след простыл, свою маленькую подружку он забрал с собой. Он не отвечал на мои вызовы, что было совсем на него непохоже. Тогда я отправился в Нимфенбург, чтобы починить сеть, разрушенную «Полифемом». Я все время надеялся, что он придет в чувство и ответит.

Уничтожение вируса – хоть биологического, хоть цифрового – медленный, неблагодарный труд. Долгие часы я провел, отделяя, стирая, переделывая и восстанавливая информацию, часы превращались в дни. Я начал чувствовать родство с Исааком и даже с Вашти, потому что мне импонирует их трудолюбие. Другое дело Шампань…

Маленькие проказницы, которых сотворила Вашти как новую ступень в эволюции, постоянно мешали мне, досаждали вопросами. Что я здесь делаю, почему я задержался так надолго, могут ли они навестить меня в Дебрингеме, действительно ли я вырос на околоземной орбите, такой ли эксцентричный Деус, как Пенни, и за что я так ненавижу Вашти. Тогда я задал простой вопрос. Многие люди, когда дети беспокоят их, задают этот вопрос, правда, мы с Деусом были исключением.

– Где ваша мама?

Они на этот вопрос ответили:

– Которая?

Я знал, что Вашти занята исследованиями. В таком случае разве не Шампань должна присматривать за ними? Они не знали, что ответить. Когда мое терпение наконец истощилось, я отыскал Шампань в приятном уединении успокоительной ВР. Она почему-то не обрадовалась, когда я прервал ее блаженство и силком вытащил в реальность.

– Тебе не кажется, что Вашти пригодилась бы твоя помощь?

– Только тебе и говорить о помощи.

– Что? Ты хочешь быть похожей на меня? Твои дети бродят по дому как заблудшие овечки, а ты скрываешься, когда работы полным-полно.

Она безнадежно покачала головой, видимо, это означало, что я неверно ее понял.

– Они изматывают меня, Хэл. У меня такое ощущение, что они высасывают из комнаты весь воздух, когда я с ними. Мне просто нечем дышать.

– Ты нужна им.

– Сейчас я не могу находиться с ними. У меня не осталось чувств, чтобы делиться.

Она принялась рассказывать мне о своих неудачах, о тех страданиях, что она перенесла вместе с Исааком. А теперь ей приходится смотреть, как умирают его дети, и это просто невыносимо, она полностью опустошена.

– Они все умрут, – заплакала она.

– Ты не можешь этого знать. Всегда есть надежда. А пока, почему бы тебе не отбросить эти мысли и не поработать?

Она выразительно посмотрела на меня, будто спрашивая, каким образом. Действительно, что она умеет делать?

Я смягчил тон и продолжил:

– Послушай, Шам, если ты не хочешь заниматься детьми, не занимайся. Ты же училась на врача. Пойди помоги Вашти в лаборатории.

– Она не хочет, чтобы я туда ходила.

– Почему, разве тебе не положено там находиться? Насколько я помню, ты пыталась спасти Тайлера.

– Не очень-то у меня получилось.

– Да, но до этого я считал, что ты – пустое место, а когда я наблюдал за тобой тогда, я понял, что ты куда лучше, чем может показаться.

– Я умею оказывать первую помощь, – сказала она с горечью и отвернулась. – Если кто-то из девочек обдерет коленку, можешь обращаться ко мне.

Давно, еще в школе, я держал ее за тупицу: хорошенькая блондинка, которая ждет, когда вырастет и выйдет замуж за богатенького. Забавно, с тех пор я изменил свое мнение о ней, а она приняла мою прежнюю оценку собственной личности.

Какой уже раз в своей жизни я думаю о «Великом законе непреднамеренных последствий»? Я годами унижал ее достоинство, но никогда не думал, что она может воспринимать это всерьез. Я считал, что она забудет об этом, как только начнет практиковать медицину. Я предоставил Деусу полную свободу, потому что мне не нравилось, как меня воспитывал «Гедехтнис», но оказалось, я переборщил. Наши опрометчивые поступки влекут за собой последствия, которых мы никогда не хотели. Мы можем завести дело слишком далеко и вызвать реальное зло просто тем, что пытаемся избежать зла предполагаемого.

Ведь что получилось у Исаака?

Гесса умерла в прошлом году, он не выяснил, что именно произошло. Он думал, что она умерла от Черной напасти, и он увеличил для своих детей дозу лекарств. Это было замечательное лекарство, но даже очень хорошее в больших дозах может убивать.

Когда мы разговаривали с Исааком, он уже утратил надежду, он был убит горем. Тихим голосом он рассказал мне, что ему удалось обнаружить своими исследованиями. Рассказал, как Конец Света образовался из-за увеличенной дозы.

Вместо того чтобы бороться с чумой, как предполагалось, большая доза лекарства лишь вызвала миллиарды мутаций, а избирательная эволюция привела к возникновению болезни не менее страшной, чем Черная напасть. Вы будто оставили в своем доме надежного друга, а вернувшись, нашли следы необузданной оргии и разруху. У нового ретровируса был долгий латентный период, как говорит Исаак, около года вирус никак себя не проявлял, но сейчас, когда он вошел в силу, он не поддается никакому лечению.

Исааку не нужно было этого делать. Его дети остались бы живы и здоровы, если бы он не изменил дозу лекарств. Его дочь умерла из-за злой шалости, остальные – из-за его страха.

ДЕУС

С каждым часом Пенни становится все слабее, а ты не знаешь, что тебе делать. Может, позвонить отцу? Или нужно отвезти ее домой?

– Нет, – говорит она, – разве ты не понимаешь, что это невозможно?

– Но ты же серьезно заболела. У твоей мамы прекрасно оборудованная больница.

– Если ты отвезешь меня домой, они не дадут нам больше встретиться.

Ты подозреваешь, что она права, но готов смириться ради спасения ее жизни.

– Все равно ничего не получится, – говорит она. – Никого не спасут.

Она говорит, что занималась Черной напастью много лет и что Конец Света может распознать по симптомам с первого взгляда.

– Черная напасть убила всех людей на этой планете, и нам удалось выжить лишь чудом. Вашти всегда говорила, что нас от той же участи отделяет всего лишь одна мутация. И она произошла. Случилось худшее. Я не раз ее спрашивала: «Мама, а что мы тогда будем делать?» И она отвечала: «Если такое случится, мы ничего не сможем поделать. Так что давай лучше надеяться, что такого не произойдет».

Твое сердце начинает колотиться. А вдруг она права?

– А ты уверена, что у тебя именно это? Может, просто что-то не то съела, может, это кишечная инфекция?

Она закрывает лицо руками и смиренно опускает голову.

– Я сразу узнаю эти симптомы. У меня именно это. Но если уж мне суждено умереть, я хочу быть с тобой оставшееся время.

– Ну конечно, – отвечаешь ты. – И я хочу того же.

Она снова плачет, а ты держишь ее в объятиях. И она целует тебя, но это не братский поцелуй, в нем чувствуется страсть, она еще не целовала тебя так жарко, она просовывает руку тебе между ног. Словно, умирая, она стремится к любви, цепляется за жизнь.

– Знаешь, чего я хочу на самом деле? – спрашивает она. – Я хочу, чтобы мы остались двумя последними людьми на земле. Адам и Ева после конца света. Нет ничего романтичнее этого!

Ты понимаешь, что самый лучший день в твоей в жизни и день самый худший – это один и тот же день, и он наступил сегодня. Ничего романтичнее придумать нельзя, но ты не можешь примириться с мыслью, что вы оба умрете. Правда, ты не чувствуешь себя больным, но раз больна она, скорее всего, ты заболеешь чуть позже. У тебя пересохло в горле, сердце бьется слишком быстро, но, наверное, это просто страх. Пока ты размышляешь о себе, она думает обо всех остальных.

– Помнишь, я предлагала напугать их? Я была не права. Ну зачем заниматься детскими шалостями, когда мы можем свершить благородное дело?

– Какое благородное дело, например?

– Я как раз думала о твоем друге Хаджи. Помнишь, огонь сказал, вы должны стать друзьями и все такое? Сейчас он страдает. Он не проживет долго, поэтому, если ты настоящий друг ему, ты должен сделать то единственное, что ему нужно. Только это очень трудное дело.

– Какое? – спрашиваешь ты.

– Ты должен помочь ему умереть.

Ты отрицательно качаешь головой и говоришь ей, что не так все это себе представляешь. Ты и Хаджи должны были вместе отправиться на поиски приключений, как король Артур и сэр Ланселот или Робин Гуд и брат Тук. Ты говоришь ей об этом, но она считает, что на это нет уже времени.

– Я думаю, – продолжает она, – мы оказались на этой земле, чтобы узнать что-то особенное. Иногда люди, которым суждено жить недолго, могут многому научиться. Мы поможем Хаджи умереть, и всем остальным тоже. И тогда останемся лишь мы с тобой, мы возьмемся за руки и будем любоваться закатом.

Ты думаешь, что после того, как ты спас ее, и после того, что с вами было, она не может тебя обманывать, но все же у тебя возникают подозрения. Сначала ее переполнял гнев, потом она пожелала спасать людей. Как-то очень уж быстро. Ты говоришь ей, что не совсем понял, она хочет людей избавить от страданий или себя.

– Просто я хочу теперь жить иначе, чем раньше, – возражает она. – У меня было много надежд и мечтаний, но они никогда не сбудутся. Но мне хочется избавить людей от мучений, и я могу это сделать. Дать им возможность умереть достойно. Тогда я буду только с тобой. Ты не хочешь дать мне это?

– Ну что ты, я не хочу ни в чем тебе отказывать, – отвечаешь ты.

Но кое-что ты делать не хочешь. Она прикасается к тебе, кладет руку тебе между ног.

– Подумай об этом, – говорит она.

Она доводит тебя до безумия. А потом вдруг отодвигается и начинает кашлять, она говорит, что ей нужно отдохнуть. Ты приходишь в крайнее изумление. Она больна и она сексуальна одновременно, в такой ситуации любые твои действия обречены на провал. И тогда ты делаешь то, что делаешь всегда в сложных случаях. Ты записываешь все свои вопросы, разводишь огонь и предоставляешь пламени ответить на них.

ХАДЖИ

Вашти занималась серфингом. Мне трудно в это поверить, но все говорят, что это правда. Много лет назад в своем домене она создала большие серебристые пруды, на них можно было задать волны любого размера и формы. Во Внутреннем мире она каталась на волнах из жидкой ртути, взлетала вверх и падала вниз, контролируя не только свое тело и борд, но и весь сияющий океан. Серфингу она научила племянниц, а они научили Гессу. Я представляю себе Гессу и Мутазза, оседлавших серебряную волну. Они смеются, они счастливы и свободны, они машут мне, зовут к себе. Подо мной нет песка, надо мной нет ни солнца, ни неба, я шагаю по движущимся потокам воздуха. Когда я вхожу в ртутное море, оно закипает, идет пузырями, и мне непонятно, почему я одновременно ощущаю жар и холод. Ах да, это лихорадочный сон.

Неожиданно, вне законов логики, что и неудивительно в полубессознательном состоянии, я оказываюсь в невероятно просторной подземной пещере. Я еду на лодке по серебристой темной воде. Отблески роскошных электрических светильников отвлекают меня от разговора с сидящим напротив меня мужчиной, у него козлиная бородка, и одет он в красивую военную форму. Это не совсем разговор. Я гребу и читаю ему наизусть «Бесплодную землю», а он, закрыв глаза, внимательно слушает меня. На нем шлем с шипами и конским хвостом. Время от времени он поднимает руку, просит меня остановиться, он не уловил смысл сказанного мной, потом дает знак продолжать. В наступающей тишине я разглядываю его. Наша лодка сделана в форме морской раковины, а значит, рядом со мной лебедь всех лебедей – король Людвиг Сумасшедший.

– Только больная устрица может породить жемчужину, – бормочет он.

Он открывает глаза, и я не вижу ни зрачков, ни радужной оболочки, только холодную, бесконечную пустоту.

– Бойся смерти от воды, – отвечаю я.

Как только я произнес эти слова, лодка начинает тонуть.

И тут я вижу совсем другое. Я лежу на кровати, мокрая от пота пижама прилипла к телу. Сейчас я сплю, но когда я только проснулся, в моем сознании промелькнул другой сон, в нем я находился на каком-то рынке, за спиной у меня выросли крылья, и я что-то говорил (неизвестно кому). И вдруг в лицо мне бьет деревянный молот.

В реальном мире меня ждет Томи. Я вижу теплые нежные глаза над маской, в них огонь и слезы. Она меняет компресс у меня на лбу, потом обтирает тело спиртом, отчего мне становится прохладней.

– Мне снился сон, – говорю я ей.

– Ты разговаривал во сне.

– Я читал «Бесплодную землю»?

Она отрицательно качает головой.

– Перед тем как заснуть, я просил Господа наставить меня на путь истинный через сон. Istiqara[11].

– И как, получилось? – спрашивает она.

– Точно не знаю.

Она жмет мою руку и смеется, когда я говорю, что люблю ее.

– Это у тебя горячечный бред, – заверяет она и дает ложечку льда.

Но я-то знаю, что и она меня любит. Она так обо мне заботится, и ей это нелегко. Может быть, наша любовь и не романтическая, зато истинная, человеческая. Когда я вижу ее доброту, ее глубокую обеспокоенность, любовь разгорается в моей душе жарче, чем любая лихорадка.

Я борюсь с болезнью отвагой и самоконтролем, как положено самураю. В моей крови есть кровь самураев, как у Хёгуси. Как и мои древние предки, я продолжаю сражаться, даже получив смертельное ранение. Я обещаю Томи, что не сдамся. Я не хочу, чтобы она мучалась от страха.

Я очень благодарен своему отцу за то, что он подготовил меня к подобным битвам. Когда мои кузины подросли, они спрашивали своих мам о смерти, а те убедили их, что смерти нет.

– Всякий живущий обречен на смерть, но это случается с ними очень нескоро, – говорили они.

Папа учил нас другому. Он говорил, что ни в чем нельзя быть уверенным, что мы – лишь гости в этом мире. Господь может призвать нас в любой момент, и не нужно этого бояться. Я очень благодарен ему за это. Сейчас мы гораздо сильнее благодаря его напутствиям.

– Не бойтесь, – говорю я своему брату-лисичке и сестренке-лягушонку.

Далила только что плакала, а Нгози уже не может говорить.

– Люди, любящие нас, не спят ночами, ищут для нас лечение, – продолжаю я. – Они уже близки к решению, и мы просто обязаны набраться мужества.

Лежа на кроватях, Нгози слева, а Далила справа, они смотрят на меня несчастными глазами, они понимают всю справедливость моих слов.

– Помолись со мной, – просит Далила.

С радостью. Молитва помогает Нгози заговорить снова. Он присоединяется к нам, я молюсь с ними вместе, пока они не успокаиваются и не засыпают.

Я лежу без сна, цвета на потолочном экране успокаивают. Я смотрю, как они переливаются, сменяют друг друга, мое дыхание становится ритмичным и глубоким.

Я вижу тени в комнате, это пришел отец. Он плачет, и я понимаю, что Рашиду уже не нужна медицина. Несколько часов назад моего брата увезли на каталке для экстренной помощи, очевидно, его нельзя было спасти.

– Отец, – шепчу я.

Он садится подле меня и берет меня за руку. Ему надо со мной поговорить. Он произносит мое имя, и его голос звучит глухо.

– Хаджи, я хочу попросить у тебя прощения.

– За что же тебя прощать?

– Я подвел тебя, – отвечает он.

– Этого не может быть, – заверяю его я.

– К сожалению, это так. Я обманул тебя. Я обманул тебя насчет доктора Хёгуси, Хаджи. Я хотел, чтобы его мысли поглотили твои. Я планировал сделать это. Для этого я и создал тебя, чтобы использовать. Для той же цели я создал и остальных детей.

Я не понимаю.

Он замолкает, чтобы откашляться и вытереть слезы.

– Восемнадцать лет назад, когда мы вышли, наконец, из ненавистного мира иллюзий, и я увидел, во что превратился мир реальный, я не знал, что делать. – Страдание заметно и в его глазах, и в его голосе. – Я сам был еще подростком, чуть старше, чем ты сейчас. Нужно было проделать колоссальную работу по восстановлению цивилизации и просто выжить самим. Непосильная работа. И сейчас тоже. Я сомневался в своих способностях. Кто я был? Просто человек. Мои собственные изыскания не отличались гениальностью, а теории Вашти казались опасными. Зато ученые из «Гедехтниса» были исполнены идей. Они сумели спасти человечество от полного вымирания. И они хотели вернуться. Если бы только я смог вернуть им жизнь, я мог бы быть спокоен, уверен, что они-то знают, что нужно делать.

– Так значит, мы для тебя пустые сосуды? И больше ничего?

– Нет, это не так, вы для меня намного больше этого. Я люблю вас всех куда больше, чем могу выразить словами. Вы – мои дети. Шли годы, я старался не думать о том, какую жертву я попрошу от вас однажды, но в глубине сознания всегда об этом помнил. Я знал, что не смогу заставить вас, но я старался воспитывать вас так, чтобы сама идея не казалась вам такой омерзительной. Отправиться к Богу и спасти мир?

– Зачем ты рассказываешь мне все это?

– Потому что эта мысль – острый нож для моей совести! – восклицает отец.

Он чуть не разбудил брата и сестру, и потому он снова переходит на шепот.

– Уже поздно рассказывать об этом Гессе, Мутаззу и Рашиду, но я могу рассказать это тебе. Еще не поздно попросить у тебя прощения.

Я молча смотрю на него. Челюсти мои плотно сжаты. Я не говорю ему то, что хочу сказать.

– Ты хочешь освободиться от бремени, – наконец решаюсь я. – Не ради меня, а ради себя самого.

– Возможно, так оно и есть, – признает он, – но ты должен знать правду. Ты заслуживаешь ее. Поэтому скажу тебе честно, Хаджи: я планировал этот жестокий эксперимент, но вряд ли я когда-нибудь решился бы его провести. Потерять всех своих детей, одного за другим? Это чудовищно. Я просто не мог себе представить силу этой боли.