Невероятные приключения Фанфана-Тюльпана (Том 2)

      Он явно был на грани сумасшествия и с неописуемой яростью ударил Тюльпана в лицо; потом, вскочив, выстрелил в упор, целясь в голову. Но Тюльпан во-время перевернулся и теперь уже он, никогда не расстававшийся со своим оружием, свалил генерала Рампоно.
      Убил ли он его? Вряд ли, он стрелял не для того, чтобы убить, а для того, чтобы не быть убитым самому. И если он его убил, то должен ли был он сказать "Проклятье!" или просто "Браво!"? Вот вопрос, который он задавал сам себе, мчась через поле босиком и в одних подштанниках. Неподалеку позади него мелькали факелы. Был ли Рампоно мертв или жив, его люди казалось, не отказались от своих намерений схватить его молодую жену.
      4
      - Хорошо ли вы спали, мсье? Удобная ли у вас была постель? - спросил нежный и чистый женский голос. - Во всяком случае, вы очень долго спали. Знаете ли вы, что сейчас уже четыре часа пополудни?
      Говоря это, она открыла тяжелые шелковые занавеси и Тюльпан, который с трудом приходил в себя, обнаружил, что он находится в такой роскошной комнате, какой ему никогда не приходилось видеть. Ковры. Бронза. Картины. Стены, отделанные шелком, и такие же драпировки. Но по красоте ничто не могло сравниться с дамой, которая, разговаривая, приближалась к нему. Ей было, наверное, около тридцати пяти лет и она находилась в расцвете своей красоты. Она была изящна, вся одета в белое, с янтарным цветом лица, красивыми зубами, сверкавшими, как жемчужины, и глазами...
      - О, глаза, Боже мой! Мадам, я не знаю, что вам ответить, но совершенно ясно, что я должен сказать вам огромное спасибо. Но что я здесь делаю?
      - Ну хорошо, сначала вы должны восстановить свои силы, - сказала она улыбаясь, и в этот момент вошел чопорный лакей с подносом в руках. - Мне кажется, вы в этом нуждаетесь, не так ли?
      - По правде сказать, мадам, я не знаю, как давно я не ел, - сказал он, разглядывая теплые рогалики, сдобные булочки, сухие бисквиты и дымящийся шоколад, которые лакей, уходя, поставил ему на колени. - Могу я начать атаку?
      - Начинайте, - смеясь, разрешила она.
      - Вы не ответили мне, мадам, - сказал он, принимаясь за еду. - Глядя на вас, я должен заключить, что нахожусь в замке Спящей Красавицы, однако, это не так: вы слишком хорошо проснулись.
      - Может быть жаль, что так получилось, - сказала она, грациозным движением присаживаясь к нему на постель. - Мне нравится быть разбуженной таким прекрасным принцем, как вы! Вы смеётесь?
      - Вот уже второй раз как меня так называют, - сказал он и подумал о мадемуазель Курк и о том, удалось ли ей добраться до своей матери. - Но впервые это происходит в замке такой красавицы. Как давно я нахожусь здесь... и, как говорится в романах, где я нахожусь?
      - Вы находитесь у меня в Лувесьене и находитесь здесь с восхода солнца. С того момента, когда один из моих садовников нашел вас спящим в парке под деревом. Вы были без сознания. Я вернулась из Парижа с мсье Бриссаком, и вы не открыли глаз до тех пор, пока вас не перенесли сюда.
      - Следовательно, я нахожусь у мсье Бриссака?
      - Нет. Вы у меня. А мсье Бриссак, он... он мой друг, - сказала она с легким смущением и снова улыбнулась. Она рассматривала его, как ему показалось, со странной смесью интереса, симпатии и легкого кокетства. Он отвел взгляд в сторону, так как почувствовал, что начинает неприлично возбуждаться, торопливо проглотил шоколад и сказал:
      - У меня был тяжелый день, честное слово.
      У него не было намерения вдаваться в подробности, но она спросила:
      - Вас преследовали, не так ли?
      - Откуда вам это известно?
      - Ночной сторож рассказал, что какие-то люди устроили у стен парка переполох. Может быть, они просто кого-то искали?
      - Если бы они меня нашли, то я не дал бы и гроша за свою жизнь, но прошу вас поверить, мадам, что я не сделал ничего, кроме того, что оказал другому человеку услугу, за которую он остался мне признателен. Верите ли вы мне?
      - Как же можно не поверить таким симпатичным губам и таким чудесным глазам, - воскликнула она со смехом, чуть приглушенным и взволнованным, глядя на Тюльпана. - В моей памяти вы навсегда останетесь совершенно обнаженным, потерявшим сознание ангелом, упавшим в мой парк прямо с неба.
      - Обнаженным? Но на мне были кальсоны, мадам!
      - Вы сделали из них себе подушку, так что теперь у этого ангела от меня нет секретов, - сказала она, продолжая смеяться, но слегка вздрогнув при этом, что заставило вздрогнуть и её великолепныю сильно открытую грудь: так получилось, что он осмелился взять её за руку и она её не отняла.
      Истины ради мы должны сказать, что в этот момент Эвелина де Курк крупной рысью ускакала, по крайней мере на время, из сознания Тюльпана. Поднос с завтраком дрожал у него на коленях. Неизвестно до чего дошло бы дело, если бы взяв руку своей соблазнительной хозяйки, он не заметил своих черных ногтей и грязные руки. Весьма вероятно, что могло бы произойти нечто непоправимое, ведь читатель знает все. Но эти черные ногти и грязные руки...
      Взглянув на Тюльпана, дама всё поняла.
      - Вы можете здесь же рядом принять ванну, - сказала она с невинным видом, указывая ему на дверь, на которой были нарисованы розовые амурчики. И тоже порозовела.
      Просто не подумав, а вовсе не из-за отсутствия стыда, и торопясь привести себя в порядок, Тюльпан выскользнул из постели и владелица Лувенсьенна испустила такой вздох (если не крик восторга), увидев его и его достоинства, и размеры этих достоинств, так что слава Богу, что в этот фатальный момент в дверь легонько постучал лакей, который вернулся, чтобы забрать поднос. Это заставило Тюльпана поспешно скрыться в ванной комнате. Когда он вышел оттуда, полностью приведя себя в порядок, вокруг талии у него было обмотано большое полотенце, так как холодная вода ничего не смогла поделать с его чувствами - но в комнате никого не было.
      Прошло полчаса. Он снова прилег, ожидая. Чтобы убить время, он время от времени бросал взгляд в окно, с восхищением разглядывая большой сад в английском стиле, плавно спускавшийся к Сене, и искусственное озеро с беседкой для любовных забав в центре. Каменные гроты и изящные аллеи создавали пейзаж в стиле утонченного классицизма. Откуда-то, нарушая сельскую тишину, доносился легкий скрип, монотонный и однообразный. Строения, окружавшие центральное здание, в котором он находился, ясно указывали, что он попал в усадьбу, которую смутно видел накануне. Но к кому? Она даже не назвала ему своего имени.
      - Теперь я чист, как новенькое су, - радостно воскликнул он, когда наконец появилась его хозяйка. Восхищение садом и беседкой для любовных забав не могло помешать ему думать главным образом о ней, о её груди, прозрачной коже - и он смутно представлял, что она также придет принять ванну. Но увидел сразу, что её поведение резко изменилось. Теперь мантилья скрывала её прелести, она выглядела озабоченной, и в руках у неё была мужская одежда.
      Она протянула ему одежду, спросив при этом только, выспался ли он.
      - Почти, - ответил он (спрашивая сам себя о том, что произошло), - вот только этот постоянный шум...
      - Это машина Марли, которая снабжает водой парк Версаля через акведук, который вы видите. Скрипят её цепи.
      - Я вижу, вы предпочитаете меня одетым, - сказал он с улыбкой, разворачивая костюм.
      - Это одежда моего племянника Адольфа, который часто приезжает сюда и всегда оставляет её здесь. Думаю, она вам вполне подойдет. В этом костюме вам будет удобнее, чем в том, в котором вы прибыли сюда, - с огорчённой улыбкой сказала она, намекая на его отъезд.
      - Вы прогоняете вашего прекрасного принца, мадам?
      К ней вернулась её завораживающая улыбка. - Я предпочла бы не...
      Однако ещё быстрее к ней вернулась её озабоченность и она добавила вполголоса:
      - Но существует тысяча причин...и одна из них та, о которой я не осмеливаюсь вам сказать.
      - Так скажите мне о других, - сказал он, с сожалением начиная одеваться.
      - Курьер от мсье де Бриссака сообщил мне о том, что герцог проведет здесь сегодняшнюю ночь. Он мой...
      - Да, да, мадам. Я понимаю.
      - Его ревность ужасна. И ревность такого гиганта как он... Он сразу увидит, что вы мне понравились. Я никогда не могу ничего скрыть. И наконец...
      - Наконец?
      - Моя охрана сообщила мне о том, что какие-то личности разбойничьего вида скрываются поблизости. Они поджидают вас. Один из этих людей, когда его допросили, сказал, что вы убили вчера их генерала после того, как похитили его жену. Мсье, я разрываюсь между желанием оставить вас здесь, где вы будете в безопасности столько, сколько вам захочется, и невозможностью сделать это из-за косых взглядов мсье де Бриссака. Для того, чтобы вы могли уехать без риска, вы поедете в одной из моих карет, сопровождаемые моим кучером. Вы будете скрыты за занавесками кареты и можно будет решить, что это я. И вот ваш пистолет, - добавила она, - его нашли рядом с вами.
      Она на мгновение замолчала, при этом в её взгляде больше не было ни кокетства, ни попыток очаровать его, но в нем сверкала чувственная страсть.
      Он притянул её к себе, их губы оказались очень близко, но она оттолкнула его и сказала:
      - Нет...Это невозможно... О, почему с первого мгновения вы так взволновали меня и почему я должна отказаться от того, что с такой страстью хочет все мое существо? Я ощутила это сразу... Скажи мне, как тебя зовут, мой маленький принц.
      - Сначала ты скажи мне свое имя, самая потрясающая женщина, которую я когда-либо знал и которую я теряю в ту минуту, когда считал, что она моя. Сначала дай мне твои губы, - добавил он.
      Но в этот раз было не нежное прикосновение, а огненный поцелуй, такой, словно ад сошелся с адом под восхищеннные аплодисменты присутствовавших там дьяволов. В этой комнате, отделанной шелком, воцарилось безумие абсолютного ада, когда они рухнули на постель, мгновенно разделись и сплелись друг с другом, как змеи во время схватки, сраженные вместе, но порознь неописуемым наслаждением, у которого было название, но существа которого они не знали, - стремительное излияние самой первоосновы нежности.
      - У меня есть сын, - сказала она в перерыве между двумя пароксизмами страсти. - Его отобрали у меня двадцать лет назад. Я никогда больше с ним не встречусь. Это тоже одна из причин, по которой ты должен уехать. Я не могу безумствовать с человеком, который может быть моим сыном, и думать о том, что эти сыном можешь быть ты. Боже! какое наслаждение доставляет мне этот незнакомец! - простонала она.
      - Тюльпан, - сказал он, - солдат удачи. Компаньон Лафайета в Америке. Пират Джона Поля Джонса.
      - Ты останешься навсегда в моем сердце. Я - графиня Дюбарри, мой нежный пират.
      Они снова бросились в объятия друг к другу и снова испытали это мгновенное наслаждение, при этом он прошептал ей на ухо.
      - Я понимаю причину моего наслаждения. Я целую мое вечное божество, мою детскую любовь, как я уже делал это восемь лет тому назад... Ты помнишь то воскресенье, много лет назад, на улице Нёф-де-Пти-Шамп у модельера Лабилля? Трое голодранцев, среди которых был мой кровный враг Пастенак, которого позднее я убил в Лондоне, терроризировали прелестное создание, одетое во все белое, и в этот момент вошел маль чишка от горшка два вершка, вооруженный незаряженным пистолетом, и спас тебя - это был я.
      - Титус, - сказала она. - Ты сказал, что тебя зовут Титус.
      - Мне казалось, что это выглядит более элегантно. Ты этого не забыла?
      - Я помню все так, словно это было вчера, мой маленький прекрасный принц. И я сказала тебе: "Если однажды вы окажетесь в опасности и вам понадобится помощь, то вспомните, что сегодня вы спасли графиню Дюбарри."
      - И вот, я оказался в опасности, ты спасаешь меня и я уношу с собой все сокровища Голконды, которые сохранила моя память.
      Таким образом случилось нечто непоправимое. В этот день в своем замке в Лувесьене графиня Дюбарри, которая ещё в то время, когда она была Жанной Бекю, родила сына от старого герцога Орлеанского, хотя тогда он ещё не был стар, так вот в этот день графиня Дюбарри (которая была наполовину прощена после тяжелого наказания, которому она была подвергалась в течение двух с половиной лет после смерти Людовика XV, фавориткой которого она была) совершила самый смертельный из своих многочисленных грехов.
      И грехом этим был Тюльпан. Но Бог не дает нам бросить камень в этих грешников, так как не только в тот день, когда они встретились у модельера Лабилля на улице Пти-Шамп, но и много лет после этого они ничего не знали, - Жанна не знала, что Тюльпан её сын, а Тюльпан не знал, что Жанна его мать.
      Прощание было мучительным. Они не понимали, почему в момент расставания у них возникло ощущение, что они состав ляют единое целое, которое приходится разрывать на куски, причем каждый возвращается к своей судьбе.
      Мы-то знаем почему, мы понимаем.
      * * *
      В семь часов Тюльпан покинул замок в коляске с очень плотными занавесками, украшенной гербами графини. В Париже он переночевал на довольно приличном постоялом дворе, так как мадам Дюбарри вместе с последними рыданиями передала ему солидную сумму денег. Он всю ночь мечтал о ней и находился в состоянии какого-то непонятного волнения, словно какая-то потусторонняя сила пыталась предупредить его о чем-то, но о чем? В эту же самую ночь графиня отказала герцогу де Бриссаку. В течение нескольких недель она находилась в необычайном состоянии, представлявшем смесь страха и любовного отчаяния, но не обычной любви, а любви, отличавшейся от всего, что она знала прежде, которая её пугала, но восхитительным страхом; и в тот момент, когда она намеревалась сделать все возможное, чтобы найти Тюльпана, какой-то таинственный инстинкт предупреждал её о том, что ничего делать не нужно. Все, что она знала о нем из признания, вырванного в последнюю минуту, было то, что он намерен направиться в Нормандию.
      В действительности же ему не удалось сделать это так быстро, как планировал.
      Получилось так, что странное волнение, в котором он находился впервые в своей жизни, постепенно развеялось и Эвелина де Курк вновь заняла в его сознании место, которое он ей отвел; воспоминания о её непосредственности, её золо тистых кудрях, её пылкости, о её бесстрашии постепенно вытеснили тот день, который он провел с графиней Дюбарри - волнующие часы огня, который все ещё продолжал пожирать его.
      Он приобрел нервную и поджарую гнедую лошадь с прекрасной светло-желтой упряжью, а также более подходящий для путешествия костюм, так как одежда племянника графини из розового шелка была повсюду отделана кружевами, и неделю спустя отправился в путь. Может быть, неосторожно было проводить в Париже несколько дней. Если он мог легко представить себе ту ужасную головомойку, которую получили его дорогие Лябрюни и Риччоли после их плачевного поражения, то мог также представить, что под угрозой по меньшей мере увольнения они призовут на помощь весь свой ум (и главным образом толпу осведомителей) для того, чтобы добраться до него. Хозяину постоялого двора он представился как Ральф Донадье, это имя ему придумала Ненси Бруф, устраивавшая такие прекрасные ванны, и он носил его вот уже почти два года тому назад в Филадельфии. Такая предосторожность представлялась ему почти достаточной и, кроме того, он никогда не выходил из своей комнаты. Более того, он ведь был виновен в смерти генерала, но кто бы смог его опознать? В ту замечательную ночь его мог опознать один только Рампоно и, Боже, да не упокой его душу, он также был мертв.
      После двух дней путешествия он достиг Аланссона, ночуя вместе со лошадью в лугах и покупая у крестьян то, что давало возможность подкрепиться им обоим. Въехав в город около пяти часов вечера, он увидел небольшой замок в стиле Людовика XIII несколько мрачного вида, расположенный на холме и окруженный чередующимися лесами и обработанными полями. Это был Рош Нуар.
      - "Ну хорошо, - подумал он с восторгом, который был не лишен меланхолии. - Вот твое будущее убежище, Тюльпан. Ты будешь жить счастливой сельской жизнью, возделывать свои земли и пить кальвадос с фермерами, по вечерам тебя будет встречать прекрасная Эвелина, которой ты станешь рассказывать о своих войнах и которая, как я надеюсь, в день своей свадьбы не скажет тебе "нет" у алтаря."
      Однако, когда он спешился, его никто не встретил. В усадьбе царила полная тишина. Тюльпан привязал лошадь к столбу и весело закричал:
      - Эвелина! Эй! Эвелина!, - но не обнаружив никаких признаков жизни, поднялся на крыльцо и вошел в небольшой пустой холл, где в креслах с высокими спинками, также в стиле Людовика XIII, сидели двое мужчин, которые целились в него - один из пистолета, а другой из охотничьего ружья. Один, которого он узнал, так как видел как этот невысокий щуплый человек подавал руку своей дочери в церкви в Баньоле, был барон де Курк, а другой был мсье де Рампоно.
      * * *
      - Руки вверх, мсье! - сказал последний и вытащил из-за пояса у Тюльпана двухствольный пистолет, из которого он был убит, но, как оказалось, не совсем. Жаль, попал слишком высоко в левое плечо, если судить по руке на перевязи и большой повязке на ключице.
      - Ты удивлен, но разве ты не солдат, Тюльпан? - сказал он своим резким хриплым голосом, который Тюльпан не сразу узнал. - Ты удивлен таким приемом. Это не то, что ты ожидал, так я подозреваю. Но барон и я не сомневались в том, что Эвелина, совершив преступление, поспешит к своей матери, и мы были здесь сорок восемь часов спустя для того, чтобы обезвредить её на как возможно больший срок и для того, чтобы воздать вам за ваше преступление.
      - Но какой же ты кретин и негодяй, - вмешался кто-то в разговор, прервав его, и это была ни кто иная, как Эвелина, - одень трое очков, если ты не можешь разобраться, я уже устала тебе твердить в течение пяти дней о том, что никто меня не похищал! (И обращаясь к Тюльпану:) - Я же подобрала вас раненого на дороге, не так ли, мсье?
      - Совершенно верно, мадам (Эти слова сопровождались низким поклоном, причем шляпа коснулась плиточного пола).
      - Тогда что он здесь делает? - взревел Рампоно не слишком вежливо, несколько поколебленный в своей уверенности.
      - Мсье, я приехал узнать новости. В то время, когда мы путешествовали, мадам и я, нас начала преследовать шайка бандитов... Мне хотелось узнать, удалось ли мадам избавиться от своих преследователей. Надо было видеть рожи этих людей, генерал! О-ля-ля!
      - Черт подери, это был я! - выкрикнул генерал, мгновенно побагровев.
      - Это вы сейчас так говорите. Но тогда вы же не представились и ваши люди также этого не сделали во время того пиратского налета, простите мне такое сравнение.
      - А почему на вас было её платье? (Он даже вспотел от ревности). Её свадебное платье!
      - Потому что я отдал ей свой костюм. Для того, чтобы она была не так заметна ночью. Все очень просто.
      - Я не нахожу, что все очень просто, - прогремел Рампоно, - быть убитым вами!
      - Мне очень жаль! Но вы же выстрелили первым!
      - Я имел право стрелять в похитителя моей нареченной!
      - Послушайте, мой старичок, - вмешалась Эвелина, похлопав его по здоровому плечу. - Хватит об этом говорить, вы меня поняли? Меня никто не похищал. И вы в меньшей степени, чем кто-то другой, если мне будет позволена такая игра слов. Я сама лично приняла это решение. Идея выйти за вас замуж привела к тому, что я заболела свинкой, вы меня слушаете? Свинкой? Даже хуже: желтухой. Я не хотела выйти за вас замуж и после этого всю жизнь выглядеть как китаянка. И я сказала об этом моему отцу, добавила она, поворачиваясь к барону. Я попросила его отпустить меня в монастырь, в Бастилию, в Форт-Эвек, в Сен-Лазар! Если позволите, то я поеду туда совсем одна. В этих местах я по крайней мере не встречу господина Рампоно. (Затем, она пустила убийственную стрелу в сторону своего отца): Поищите какой-нибудь иной способ заплатить ваши долги и продолжать играть в ландскнехт, но не за счет моей задницы!
      И сказав это, она повернулась, взмахнув шлейфом своего платья по полу и подняв облачко пыли, и исчезла, как персонаж комедии Мариво, в той же двери, через которую появилась. Не бросив даже искоса взгляд на Тюльпана, взгляд, который указывал бы на то, что их комедия удалась.
      Но находчивая Эвелина, вскоре вернувшись, воскликнула:
      - Увы, когда я прибыла сюда, то моей матери, которая могла бы меня защитить от заточения в монастыре, Бастилии или Сен-Лазаре, от настойчивого желания мсье Рампоно жениться на мне, и от презренной слабости того, кого я никогда не называла своим отцом, а только господином бароном, это все, чего он заслуживал, так вот, моей матери здесь не было. Бедная мама, вот уже пятнадцать дней как она уехала в О де Форж, навязчивая мысль о моем замужестве с мсье Рампоно вызвала у неё колики. Я знаю это от её камеристки.
      Совершенно очевидно, что это сообщение означало: Тюльпан должен сесть на свою великолепную гнедую лошадь и отправиться в О де Форж для того, чтобы предупредить мадам Курк так энергично, как только ему это удастся, о необходимости созвать всех друзей и родственников и вырвать свою дочь из этой неприятной ситуации.
      - Господа, - сказал он после молчания, последовавшего за новой выдумкой Эвелины, - мой банальный визит вежливости привел к тому, что мне пришлось стать свидетелем событий, которые должны оставаться чисто семейными. Будьте уверены, что я уже обо всем забыл. Позвольте мне продолжить свой путь. Возле Гонфлера меня ждет моя невеста мисс Ненси Бруф, - добавил он, чтобы уложить ещё один камень в основание своей лжи. - Это англичанка, которая там живет. Я люблю только англичанок.
      Затем, низко поклонившись и извинившись за рану, которую он нанес генералу Рампоно в ходе событий, которые, как он сказал, очень сильно все перепутали, он медленно начал удаляться, пятясь задом и с сочувствием глядя на генерала и барона, совершенно разбитых намерениями Эвелины, твердыми намерениями, так как, следует сказать, они были выношены в течение пяти дней, но может быть, если бы не сегодняшняя язвительность, то его уход не закончился бы так трагически.
      - Минутку, - сказал не повышая на этот раз голоса Рампоно, направляя на него его собственное оружие. - Минутку. Все, что Эвелина и вы рассказали здесь, является это или не является ложью, - в данный момент не имеет значения. Я смогу это выяснить немного позже. Да, рано или поздно я выясню правду. Сейчас у меня много дел и это не личные дела.
      Он испустил что-то похожее на лай, что должно было означать приказ, и в холле вскоре появилась дюжина жандармов, которые, повидимому, находились где-то неподалеку.
      - Вы арестованы, рядовой Тюльпан, - продолжал генерал. - И вы также хорошо знаете причину, также как и я: как дезертир, покинувший мой полк на Корсике и за попытку убить офицера Его Величества короля Людовика XVI. Дать пощечину, ударить и, что самое ужасное, стрелять в него означает дать пощечину, ударить и стрелять в самого короля. В данный момент я опускаю обвинение в похищении. Остального и так вполне достаточно. Вы будете преданы суду военного трибунала. Жандарм, оденьте наручники на этого человека!
      Он повернулся к Эвелине, которая вновь вернулась, надеясь, что дело полностью уладилось, и взглядом, полным ужаса, проводила Тюльпана, когда его выводили из холла, а Рампоно улыбаясь, процедил сквозь зубы:
      - Нет, нет, моя дорогая, он направляется не в О де Форж для того, чтобы предупредить вашу мать и вернуть её домой.
      Она, совершенно обессиленная, смогла лишь спросить:
      - Но что он сделал? И вчем его обвиняют?
      - В преступлении против короля, моя дорогая женушка.
      * * *
      Прошло почти двадцать лет с того момента, когда они встречались последний раз, мадам Дюбарри и Большой Луи, старый герцог Орлеанский. Три недели спустя она посетила его резиденцию в Баньоле на следующий день после его возвращения из путешествия. Он угостил чаем в своем небольшом салоне, отделанном голубым бархатом, эту женщину, которую так любил когда-то, нашел, что она очень взволнована, но пока не знал причины этого волнения.
      - Вы прекрасно выглядите, мадам, - сказал он с видом светского льва. Как жаль, что... обстоятельства нас разъединили.
      - Да, действительно, очень жаль, монсеньор, - ответила она с вымученной улыбкой.
      Воцарилось молчание, прерываемое только звяканием ложечки в чашке, затем он с явной симпатией заметил:
      - Вам пришлось много страдать после смерти моего кузена Луи. Вы были помещены в какой-то монастырь, не так ли?
      - Да.
      - Королева Мария-Антуанета предъявила к вам слишком большие претензии, - продолжал он. - Но теперь вам вернули все ваше состояние?
      - Почти, монсеньор, и я стараюсь вести такой образ жизни, чтобы люди забыли о фаворитке, которой я была.
      - Ну, хорошо! Все это уже в прошлом. - И затем без всякого перехода с коротким смешком, в котором казалось бы не было никакой недоброжелательности, он сказал: - Прошла целая эпоха с тех пор, как вы мне изменили, моя дорогая Жанна! Я хочу напомнить вам о тех временах, когда вам было пятнадцать лет, когда вы играли Эсфирь в монастыре Святой Авроры.
      - Это было ужасное недоразумение, монсеньор. Когда вы меня застали в нашей...я хочу сказать в аппартаментах, в которых вы меня принимали, с этим молодым монахом, который меня...
      - О-ля-ля! конечно! которому вы...
      - Я была пьяна. Я думала, что это вы. Вы не должны меня упрекать.
      - Давайте не будем говорить об этом. Все было так давно. Я постарел. Эти воспоминания уже не причиняют мне боли. (Снова молчание, и снова короткий смешок): Жизнь - это странная вещь, Жанна. Не будь этого приключения в ту ночь, возможно в какой-то момент вы бы стали моей женой, герцогиней Орлеанской! Да-а. Но тогда вы бы не были графиней Дюбарри, почти королевой Франции в течение семи или восьми лет.
      - Да. Почти, - вздохнула она.
      - Жанна?
      - Да, монсеньор?
      - Я не думаю, что вы совершили целое путешествие из Лувенсьена только для того, чтобы поболтать о прошедших днях. Нет...это был не внезапнный порыв, вы приехали для того, чтобы видеть меня...
      - Это доставляет мне удовольствие, Луи. Огромное удовольствие.
      Она замолчала, комкая в руках свой платочек и проглотила немного чая. Взглянув на герцога, она поняла, - он ждет, что теперь она скажет о цели своего неожиданного визита. Но у неё перехватило горло от страха получить сухой отказ и она, лихорадочно открыв свою сумочку, вытащила письмо, написанное на грубой бумаге и протянула его герцогу, вся дрожа. Он сменил очки, отставил письмо на удобное для чтения расстояние и вполголоса прочел:
      "Мадам, я оказался в очень трудной ситуации и только воспоминания о вашей доброте поддерживают меня, сам не знаю почему, в этом запутанном и нереальном состоянии. Арестованный три недели тому назад, я нахожусь в полковой тюрьме той части, в которой я служил во время войны на Корсике. Я без всяких жалоб терплю отвратительную пищу и унизительную тесноту, но выше моих сил вынести те унижения и оскорбления, которым я подвергаюсь. Когда моя часть перемещается на новое место, то я марширую во главе колонны с закатанными рукавами и ружьем на плече. Что за ужасное унижение..."
      - Но это предусмотрено уставом, - сказал герцог, прервав на мгновение чтение для того, чтобы взглянуть на графиню поверх очков. - К сожалению это предусмотрено уставом. - Затем он продолжил:
      "... что за ужасное унижение для человека, которого скоро будут судить и который будет повешен. И почему? Я должен сказать вам, мадам, и я клянусь вам головой моей матери, что я не знаю. Я должен поклясться вам в этом для того, чтобы вы не думали плохо обо мне. Да, почему? Потому что во время войны на Корсике я - не дезертировал - но бежал; и не Франция была тому причиной, а жестокий, подлый и низкий че ловек, который нами командовал, тогда ещё полковник Рампоно, а сегодня генерал, который несет ответственность за произошедшие в то время из-за его бездарности и трусости кровавую бойню и смерть моего лучшего друга."
      - Военный трибунал не примет во внимание такие оправдания, - сказал герцог. - Он должен быть повешен до тех пор, пока не наступит смерть. Так предусмотрено уставом.
      Он посмотрел на неё. Не стыдясь, молча и не пряча глаз, мадам Дюбарри плакала. Далее он читал про себя, по доброте душевной и для того, чтобы она не страдала, слушая такие жестокие слова. Дочитав, он встал и сделал несколько тяжелых и усталых шагов по маленькому тихому салону.
      - Черт возьми, какая неудача! Оказаться нос к носу с этим генералом и выстрелить слишком высоко...Да, да, я прочитал, все правильно; это произошло при особых обстоятельствах и в целях самозащиты, как ему кажется. Не говорите ничего. Я верю вам. Я верю ему. Репутация этого Рампоно дошла и до моих ушей. Сказать, что его ненавидят - это эвфемизм. Но он генерал, а другой - простой солдат, и вешают именно солдат, не обращая внимания на пустяки.
      Он разгрыз засахаренный миндаль и предложил миндалину мадам Дюбарри, но та печально отказалась.
      - Это очень трогательно, то, что вы у меня просите, Жанна. Наивно, но трогательно. Просить благодаря вашему вмешательству разрешения быть не повешенным как вор, а расстрелянным как солдат. Великолепно, черт возьми!
      - Но я не хочу! - закричала Жанна, схватив руку герцога, - я не хочу, чтобы он был расстрелян, повешен, обезглав лен или что там у вас полагается, черт возьми!
      - Хорошо, что я наконец-то понял, - согласился герцог, рассматривая вторую миндалину, которую затем он с сожалением положил назад в шкатулку.
      - Кто он такой? Я слушаю: кем он вам приходится?
      - Боже мой! - простонала графиня, снова начиная плакать, но теперь слезы были немного деланными для того, чтобы обмануть, но не дать герцогу повода для подозрений, впрочем их у него и не было; у него была только уверенность, которую давал ему большой жизненный опыт и тот факт, что он исподтишка следил за долгой карьерой Жанны, так что он теперь понял. почему она так заинтересована судьбой этого юноши.
      - Боже мой, дорогой Луи, я знала его, когда он был всего лишь от горшка два вершка. Однажды, когда он был ещё совсем ребенком, он спас меня от трех бандитов, пытавшихся меня ограбить. Какой чудесный он тогда был!