Русский камикадзе

      Шаги, неровный топот, нервозные смешки казаха…
      Они прошли еще две сотни метров и увидели следующую развилку.
      — Тут был звук, — уверенно заявил Японамать. — По глухим норам он далеко распространяется.
      — Возможно…
      И точно подтверждая предположение, из левого хода вновь донесся шорох — кто-то удалялся, подволакивая ногу.
      Филин тихо прошептал:
      — Там должны остаться следы…
      На что майор беззвучно указал напарникам вниз — они стояли на твердой сухой поверхности, а не посреди мерзких жидких зловоний. На такой почве следов не найти.
      — Вперед. Он где-то недалеко, — ломанулся в дыру Белозеров.
      Своды едва не касались плеч, по стенам расползалась плесень, похожая на клочки белоснежной ваты. Довольно быстро они добрались до пересечения двух подземных магистральных каналов.
      Вновь короткая заминка…
      — Куда теперь? — вертит и фонарем, и головой одновременно низкорослый сын степей.
      — Слышали? — вдруг опять показывает влево и замирает его приятель Филин.
      Да, снова шарканье ног, и снова таинственный «кто-то» уходит влево. Кажется, он ведет их по большому кругу. В этом они убеждаются, опять наткнувшись на кучу строительного мусора…
      — Та же самая куча, — прерывистым шепотком докладывает Японамать, вскарабкавшись на самый верх и осветив противоположную сторону нагромождения. — Там вагонетка внизу валяется, за которой мы нашли проход…
      — Ясно. Вот что, братва, этак нам тут три дня плутать придется, — понимает безнадежность усилий Палермо. — Поступим по-другому: вы возвращаетесь той же дорогой обратно, а я перебираюсь через мусор и гоню его отсюда на вас.
      — Согласны, — кивает скуластый казах.
      — Если повстречаете эту гниду — убивать не торопитесь. Допросить с пристрастием надо о пропавшей девчонке.
      И майор полез по куче строительных отходов, да, вспомнив, что головорезы Бритого никогда не служили в элите спецназа, остановился и строго наказал:
      — Увидите горящий фонарь — подайте голос, но будьте при этом осторожны! Я в ответ обязательно шумну, а если ответа не услышите, значит впереди чужой…

* * *

      Топорков прикурил сигарету, хорошенько осмотрелся и удовлетворенно кивнул — майор Белозеров и в этой непростой ситуации сумел разобраться, выдав неплохой совет: лучше прижаться спиной к чему-нибудь большому и непробиваемому, а не стоять истуканом посреди открытой площадки. Тут и не уследишь, как кто-нибудь подползет с любого боку.
      Докурив, лейтенант пульнул в черноту люка окурок. Балансируя и переступая через груды хлама, пробрался к колонне. Развернувшись спиной к бетонному монолиту, посветил фонарем влево, вправо, вперед и остался чрезвычайно доволен. Позиция впечатляла. Охраняемый объект — вход в подземелье, находился в паре метров, а сам он был почти недосягаем — чтоб добраться до него, вынырнув из темных закоулков необъятного цеха, следовало столь же долго и с тем же грохотом ковылять через горы мусора.
      Прислушиваясь к каждому шороху, Топорков принялся экспериментировать: посветил вверх, вбок. Потом на пару секунд и вовсе выключил фонарь — проверил, сколь непроглядны окружавшие его потемки. Включив, опять послал луч влево…
      Из сознания офицера-спецназовца сами собой ушли опасения страшного люка, открывавшего ход в неизведанную бездну — туда спустились люди, ведомые решительным майором, и теперь вряд ли снизу могла исходить опасность для его жизни. Опасными представлялись темные углы, бесформенные нагромождения негодного оборудования и прочие местечки, куда не доставал жиденький луч его фонаря.
      А тем временем именно из квадратного, черного жерла беззвучно вынырнула чья-то рука. Кто-то с тихой осторожностью, зная наизусть каждую ступеньку и словно предугадав ход мыслей юного караульщика, поднимался по лесенке. Согнутая тень бесшумно скользнула к лейтенанту. Тот приглушенно вскрикнул, повалился, фонарь потух… А спустя мгновение тело Топоркова закувыркалось по перекладинам лесенки вниз, где глухо шмякнулось в глянцевую жижу.
      Темная фигура спустилась следом, лесенка вылетела наверх и с грохотом упала на хлам возле открытого люка.
      — Бог помощь!.. — проскрипел в зловещей тишине неприятный голос.
      И человек, неплохо ориентируясь в темноте, поспешно поковылял по узкому проходу, неловко вскидывая левую и слегка подволакивая правую ногу…

* * *

      — Слышь, тыл прикрывай! Хорошо прикрывай, слышь, Филин?.. — твердил казах, заученно повторяя предостережение опытного Палермо.
      Парень то пятился, то шел боком; смотрел то вперед, чтоб не спотыкаться, то назад, где луч ощупывал пугающую, враждебную темноту. Сам же Японамать, держа в левой руке фонарь, а в правой огромную «беретту», осторожно двигался по проклятой каменной кишке.
      Без отчаянно смелого и проворного Павла, скорость передвижения по лабиринтам заметно снизилась. Но вот впереди показался перекресток двух магистральных каналов.
      Так, осторожно осмотреться…
      Никого. Теперь направо. До следующего поворота далеко — метров двести с лишним.
      — О-о, мля! — внезапно кричит казах, запнувшись обо что-то невидимое.
      Фонарь его падает, гаснет. Как падает и сам казах.
      А замыкающий отчего-то молчит. Не реагирует на оплошность друга, не спешит помочь, подсветить своим источником…
      Луч его фонаря с необъяснимо-странной неподвижностью смотрит в одну точку — куда-то в плечо Японаматери…
      Ругаясь на своем языке, тот шарит по земле, находит…
      — Чё, мля, застыл?! — чуть не орет он в исступлении, снова щелкая кнопкой включения.
      Молодой напарник сидит, привалившись к стене и безвольно свесив плечи. Голова касается темно-красного ряда пористых кирпичей. Затылок чем-то размозжен. Черный фонтанчик пульсирует из проломленной кости. Угасает, угасает… Струйки крови по спине…
      — Сука!! — вскакивает низкорослый сподвижник Бритого. В исступлении он несколько раз пинает стену и снова его тонкий крик оглашает безмолвные лабиринты: — Сука-а-а!
      Двадцать торопливых, яростных шагов назад и пять выстрелов прямо. Быть может, убийца там.
      Казах не знает.
      Или слева, откуда только что пришли. Пять выстрелов туда и снова:
      — Сука!!!
      Нет, шорох справа.
      — О-у-у! — оставшиеся пять пуль посылаются на звук. — Я покажу тебе, кто такой — Японамать!!!
      Пустой магазин выскакивает под ноги.
      Взъерошенный и возбужденный коротконогий мужчина вразвалочку бежит туда
      — вправо, где они еще не были — в неизвестность. Нашарив в кармане запасную обойму, пихает ее в рукоятку. На ходу никак не может попасть…
      Впереди поворот.
      Остановиться и спокойно перезарядить оружие — подсказывает разгоряченный разум.
      Всё, магазин на месте. Затвор сухим щелчком слетает вперед, загоняя первый патрон в ствол. И опять шарканье чьих-то ног совсем близко…
      Не страшно — сейчас он к бою готов. Где эта сволочь?
      По дальней стенке бочком, фонарным лучом заглядывает за угол…
      И сразу выстрел в темноту! Второй!
      Тихо…
      Нет — слышны шаги. И приглушенный вздох, похожий на страдания раненного человека, держащего внутри свой рвущийся наружу стон.
      — Попал! — довольно шепчет Японамать и бежит, часто переставляя кривые ножки. — Попал! Попал!..
      Сухая пыль в норе кончается. Опять впереди поблескивает жижа. Казах скорее по привычке немного замедляет бег — боится поскользнуться.
      Сейчас… Сейчас достигнет середины лужи.
      Луч вырывает из темноты конец лужи — сухой противоположный край… Жирные отчетливые следы! Точно — он напал на след! Кто-то прошел этой дорогой совсем недавно. Пятнадцать… двадцать секунд назад!
      От радости Японамать еще дважды палит вперед. Он на верном пути! Вот только преодолеет эту чертову лужу. Шаги становятся увереннее, шире…
      И вдруг ступня вместо опоры под черным глянцем находит… пустоту. Невысокий мужчина неловко взмахивает руками, фонарь чертит лучом света по серо-зеленому своду и, описав дугу, падает на сухой грунт, до коего оставалось совсем немного. За миг до его падения раздается отвратительный чавкающий звук, точно огромная жаба прихлопывает плоским ртом пролетавшую мимо добычу. Фонарь от удара не меркнет, а освещает ожившую, отвратительно копошащуюся массу…
      — О-у-у!! — раздается оглушительный крик, едва измазанное липкой дрянью лицо угодившего в ловушку казаха появляется над поверхностью бездонной лужи.
      Он беспомощно барахтается, пытается зацепиться за край непонятной ямы. Края такие же скользкие, как и руки, как и все остальное вокруг — ухватиться не за что. А липкая жижа не отпускает, напротив — все настойчивее тянет вниз. Японамать бешено перебирает ножками, пытаясь оттолкнуться хотя бы от густоты… Но все старания напрасны — он теряет силы, сбивая дыхание и очень скоро понимает: самостоятельно из ловушки не выбраться.
      — Па… Пале… Пале-ермо-о-о!! — орет он изо всех сил.
      Тянутся томительные секунды…
      Ну, наконец-то. Слышатся поспешные шаги — это он, всесильный, надежный Палермо спешит ему на помощь. Однако из-за фонаря, светящего чуть не в лицо, никто не появляется. Японамать продолжает бороться за жизнь…
      — Палермо! Ну, чё, мля?! Ты где? — жадно глотая воздух, сипло возмущается он.
      — Я здесь, — раздается надтреснутый голос, и к тонущему в жиже человеку из мрака тянется спасительный конец длинного куска арматуры.
      Бывший охранник Бритого выплевывает изо рта грязь, матерится и с надеждой протягивает руку…
      Но неожиданно желанная «соломинка» превращается в страшное оружие — металлический штырь резко набирает скорость, и слегка заостренный конец его насквозь пробивает шею беззащитного казаха.
      Спустя минуту мертвое тело, подгоняемое тем же штырем, исчезает с поверхности ужасного месива. Черный глянец затягивается, снова становится ровным, и снова представляется безобидной мелкой лужицей, готовой принять непосвященного в смертельные «объятия».

* * *

      Белозеров преодолел строительный мусор и оказался около отброшенной в сторону вагонетки. Справа чернела пустотой та ветка, по которой они шли сюда, едва спустившись в найденный посреди цеха люк. Тащиться по ней обратно к выходу — бессмысленно. Там оставлен сторожем надежный Топорков.
      Да и задумка состоит в другом.
      Он нырнул в проход за вагонеткой и быстрым шагом направился к первой развилке. Возле нее немного задержался — прежде чем свернуть влево, хорошенько осмотрел начало того рукава канализации, где они еще не побывали. Фонарь неплохо освещал ближайшие метров двадцать.
      Никого…
      Он поворачивается, чтобы идти дальше, как вдруг отчетливо слышится серия выстрелов. Пять громких выстрелов подряд! Пальба с одинаковой силой доносится с двух направлений: и сзади, откуда только что явился, и оттуда, куда собирался топать.
      «Ага, стало быть, расстояние примерно равно, — успел подумать он прежде, чем вдали прогрохотала следующая серия. — Это палят где-то в районе перекрестка подземных магистралей!» И он с осторожной поспешностью двинулся вперед, по намеченному маршруту.
      Темень. Светящейся пары фонарей впереди не видно. Сзади, куда иногда скользит желтый луч, пусто.
      Опять стрельба! Чего они там вытворяют?! Он же предупреждал, просил не убивать маньяка!..
      Вторая развилка. Налево. До нужного перекрестка не более двухсот метров.
      Кажется, виден слабый свет, падающий откуда-то справа. Кто-то кричит, зовет на помощь…
      Нет, показалось. Абсолютный мрак. И тишина…
      И что-то непонятное слева у стены… Будто опять мусор. Или человек?..
      Человек. Дружок казаха — Филин. Мертв, проломлен череп.
      Сомнений больше нет. Маньяк где-то рядом!
      Майор в последний момент замечает тонкую проволоку, натянутую поперек узкого прохода. Спас наметанный взгляд, способный даже ночью средь высокой травы или на каменистой тропе выхватить излюбленный чеченскими боевиками сюрприз — растяжку. Концы проволоки прикручены к забитой в землю арматуре. Видно шедший первым казах споткнулся, а прикрывающий тыл отвлекся, зазевался и… получил смертельный удар в затылок.
      Жаль парня!..
      Ну, вот и перекресток.
      И где же носит Японумать? Палил-то, верно, он…
      Шаги справа. Кто-то уходит, подволакивая одну ногу!
      Бегом по прямому как стрела коридору. Впереди лужа с чернеющей жижей. Плевать, не сбавлять обороты!
      Прыжок!.. Приземление.
      Пятка правой кроссовки будто скользнула вниз, провалилась, однако вес тела быстро переместился на носок. Сотня метров в прежнем направлении и резкий поворот вправо.
      Обе ладони спецназовца вспотели от нетерпения настичь ублюдка — и та, в которой фонарь, и та, что сжимает рукоятку бесшумного пистолета. Сейчас луч света выхватит из темноты чью-то спину. Чудятся вздохи, тяжелое, прерывистое дыхание. Стрелять нельзя — нужно допросить эту гниду, выведать про Ирину. Потом он обязательно продырявит ему башку всеми оставшимися в обойме пулями! Дабы не было долгих следствий, судов, трех пожизненных сроков… Таким среди людей не место!
      Сейчас-сейчас, еще несколько секунд погони…
      Но что это?..
      Впереди канализация становится немного шире, сводчатый потолок взмывает на пару метров вверх, вероятно и пол где-то ниже общего уровня… Но пола не видно — внизу вода и сплошное нагромождение труб. Возможно, это расширение служило отстойником или чем-то вроде того. Вдоль правой стены высится штабель полусгнивших труб; у левой — нагромождение огромных ржавых кранов с круглыми вентилями на штоках с резьбой. Пройти можно лишь посередине.
      «Здесь ему спрятаться негде, — полагает майор, решая продолжить погоню, — все просматривается вдоль и поперек. Он где-то дальше».
      Но прежде чем двигаться мимо связки труб, схваченной стальным тросом, Павел все ж задерживается — заглядывает за нее. Нет, и там, между трубами и серым бетоном — никого. Вперед! Ему не уйти!
      Внезапно справа сзади раздается резкий щелчок, похожий на звук рвущейся струны.
      Он оборачивается — сорван трос-стяжка. С диким лязгом и грохотом трубы съезжают вниз, прыгают, бьются друг о друга, угрожающе надвигаются прямо на него…
      Белозеров пятится назад. Но сзади огромные краны и отступать некуда.
      Несколько первых подлетевших к нему труб удается перепрыгивать; а следом летят остальные. Нога за что-то задевает, он едва не падает, но правая рука с зажатым пистолетом находит холодную стену…
      Сильный удар по левой ноге. Он еще не упал.
      Снова прыжок. И ужасный удар по обеим ногам, от которого сыплются искры из глаз.
      Спецназовец не успевает увертываться, и трубы сносят, подминают его под себя, заваливают…
      В последний момент он замечает странную фигуру, выжидающе наблюдавшую за этой катастрофой с того места, что было закрыто дальним торцом рухнувшего штабеля. Павлу не хватило каких-то трех шагов, чтобы увидеть его и…

Глава 15

      /27 июля/
      Минута ли прошла после того, как успокоился и отгремел последний огрызок трубы, или несколько секунд — майор понять был не в силах. Он лишь открыл глаза, сморщился от боли, тряхнул головой, осмотрелся…
      Его зажало между исполинскими кранами. Фонарь по-прежнему светил в левой руке; пистолет куда-то подевался. С трудом оттолкнув давившее в плечо ржавое жерло трубы, он понял, что сам выбраться из-под завала не сможет.
      Кто-то подошел, остановился в паре метров — ближе не позволял завал… Этот «кто-то» тяжело дышал и не произносил ни слова.
      Спецназовец приподнял фонарь, осветил подошедшего. Криво усмехнулся: сгорбленная фигура, одетая в какие-то жуткие лохмотья; изуродованное непонятными опухолями лицо, похожее на львиную морду; страшной пустоты взгляд; скрюченные пальцы. И жуткий смрад, перебивающий даже многолетнюю застоявшуюся вонь промышленной канализации. Это был запах гниющей плоти. В руках выродка Павел заметил трехметровую арматуру с заточенным концом — неплохое оружие для здешних катакомб.
      Маньяк издал утробный звук, недовольно прищурился на свет, повел своим копьем. Острие приблизилось к шее придавленного трубами мужчины. Затем отъехало назад — серийный убийца размахнулся, но медлил с последним ударом. Видно смаковал предстоящую расправу над последним из тех, кто осмелился вторгнуться в его владения.
      — Ну, давай, долбогрыз вонючий, чего тянешь?! — прорычал Белозеров.
      Маньяк замер с занесенным копьем, недоуменно повел головой.
      — Как ты сказал? — противно проскрежетал его голос.
      — Вот урод! К тому же еще и глухой.
      Но тот почему-то плавно опустил грозное оружие и нерешительно произнес:
      — Палермо, это ты?..
      Теперь офицер изумленно застыл, вглядываясь в уродливого человека. Луч фонаря вновь исследовал лицо убийцы, но скорее не внешность его, а некие смутные подозрения заставили Павла ошеломленно прошептать:
      — Не понял… Ганджубас?!
      — Я… Я, Палермо, — выронил он из рук страшную арматурину.
      В неистовом порыве Ванька Старчук а точнее тот, в кого превратился смазливый красавчик, обаяшка и дамский любимчик, принялся одну за другой раскидывать в стороны трубы…
      Вскоре майор почувствовал облегчение, кое-как вытащил пострадавшую от ударов левую ногу, скинул с себя последнюю железяку и попытался встать. Рука наткнулась на лежащий в воде пистолет…
      — Что ж ты вытворяешь, Ванька? — свободно вздохнул он, кое-как обретая вертикальное положение.
      Помолчав, тот отвечал дрогнувшим голосом:
      — Да, Палермо… Вытворяю вот… Боюсь, я уже не человек. Я — животное, зверь…
      — Первый к тебе вопрос, — потирал ушибленные голени спецназовец, — ты ведь уволок сегодня молодую женщину с улицы, не так ли?
      — Было дело…
      — Так… Она хоть жива?
      Потупившись, Ганджубас молчал.
      — Нет, Ванечка ты не зверь, — продолжал Белозеров. — Зачем зверей-то обижать? Они убивают, чтоб самим с голоду не подохнуть. А ты злобствуешь забавы ради! Уже и до своих добрался…
      — Я не знал, что это ты, Палермо! У меня и глаза-то почти уж не видят. Только слышу хорошо, руками стал лучше чувствовать…
      — Не обо мне речь. Ты Юльку-то нашу, зачем убил?
      — Какую Юльку?.. — растерянно молвил Старчук.
      — Какую!.. Нашу Юльку — Майскую. Пару недель назад я был в морге на опознании. Оперы сказали твоих рук дело — до позвонков перерезана проволокой шея. Изнасилована… Да я и сам видел своими глазами!
      Тот опять молчал в немой оторопи, в шоке…
      Потом еле слышно пробормотал:
      — Припоминаю. Мне тогда показался знакомым голос, но я… не поверил.
      Протяжно шмыгнув носом, потерянно спросил:
      — Закурить-то у тебя имеется?
      Павел распрямился; правая ладонь сжимала пистолетную рукоятку, левая — с фонарем, потащила из кармана слегка промокшую пачку сигарет. Ледяным тоном он произнес:
      — Ты не ответил на мой первый и главный вопрос: жива ли та женщина, которую ты уволок с улицы час или полтора назад?
      — Да… она жива. Я ее пока не трогал — вы своим вторжением помешали, — трясущимися руками доставал тот сигарету, торопливо прикуривал. На каждой из его ладоней недоставало по два пальца…
      Узнав, что Ирина жива, Палермо с облегчением вздохнул. Осветив завал из труб и оба выхода из расширенного участка канализации, приказал:
      — Веди меня к этой женщине.
      — Постой. Скажи… — прежде чем повиноваться, с негромкой настороженностью справился Ганджубас, — Там наверху, ты… расскажешь обо мне?
      — Не знаю. Ты нарушил нашу клятву. Не знаю… В какую нам сторону?
      — Выходит, нарушил, — мужчина неопределенного возраста качнул головой, постоял в молчаливой задумчивости, точно в оцепенении, потом указал в обратную сторону, откуда пришел Палермо: — Туда…
      Жадно — в несколько затяжек он докурил сигарету, подхватил свое длинное незатейливое колющее оружие и на ощупь, но довольно уверенно перебрался через трубы. У входа в узкий коридор остановился в ожидании старого приятеля. На отвратительном лице промелькнула зловещая улыбка…

* * *

      — Что с тобой произошло? — следуя по узким «норам» за Иваном, недоумевал Белозеров. — Почему ты здесь оказался?
      А тот шел неторопливой походкой, неловко вскидывая левую и слегка подволакивая правую ногу, и в такт несоразмерным шагам отвечал:
      — Когда ты приезжал последний раз… ну, помнишь — все вместе в подвале до глубокой ночи бухали? Так у меня тогда уж какие-то пятна пошли по телу. Думал: херня — пройдет… А их все больше. И не сходят. Я и с бабами знаться вскоре перестал — нормальные-то люди от такого дела как чети от ладана шарахаются. Чую: не на поправку организм идет, а совсем, значит, наоборот — усугубление меня корежит. Пятна постепенно превращались в красно-коричневые узлы, а после в язвы. Тут и мать засуетилась — заставила по врачам ходить…
      Они потихоньку дошли до угла; повернули налево. Павел подсвечивал фонарем дорогу, но Ганджубас и без света неплохо ориентировался в здешних, ставших ему родными, коридорах. Скорее по привычке он прислушивался к звукам собственных шагов и выставлял перед собою тупой конец арматуры.
      — От наших-то горбатовских докторов пользы не было, — только последние деньги с нас тянули, — глухо продолжал он печальное повествование. — Распродала мать кое-что, стала меня возить в другие города, по санаториям, лечебницам… Одно время я почувствовал облегчение.
      — Почему же не долечился? — нетерпеливо спросил майор, когда тот замолчал.
      — Ну… во-первых, умерла моя мама вскоре, и все лечение прахом пошло. Сам-то — в одиночку, не больно походишь по врачебным инстанциям, когда тело, включая опухшую рожу, покрыто струпьями, гниет, воняет и кровоточит. Когда кондукторы кроют матом и гонят из транспорта; пацаны кидают камнями, и каждый легавый норовит пнуть ногой в живот…
      — Разве нельзя было обратится к нашим? Почему не разыскал Бритого, Клаву, Юльку?..
      — А!.. — махнул Старчук свободной рукой. — Там такое завертелось — я и опомниться не успел — мать на сороковой день помянул и… оказался на улице. Мы квартиру собирались менять на меньшую, с тем, значит, чтоб на лечение разницу потратить. Вот меня риэлторская фирма-то и кинула. Суки… Без жилья, без копейки денег, в домашних тапочках посреди зимы! Ну и началось: подвалы, котельная, канализация… Пару раз я пытался наших-то отыскать. Но Бритый с Клавой тогда в серьезных разборках увязли — конкурентов отстреливали и шифровались; Юлька в шлюхи подалась — даже мать ее месяцами не видела; Валерон просто исчез с горизонта. В общем, не сложилось. А во-вторых, понимаешь ли…
      Они остановились, не дойдя пяти шагов до черной жирной лужи. Ганджубас посторонился, словно предлагая Палермо пройти по грязи первым…
      — Так что, во-вторых? — переспросил майор.
      — Таких, как я не лечат, Палермо. Нас изолируют. В лепрозориях. Мне в самом начале один из умных докторов намекнул: еще пару лет и форма твоей болезни станет опасной для окружающих — готовься, дескать, остаток жизни за колючей проволокой провести. Вот я и поселился в здешних норах — все посвободней, чем там. Так вот…
      Два одноклассника молча стояли на краю черной лужи, покуда один из них не очнулся.
      — Нам к тому перекрестку, где сходятся две магистрали, — проскрежетал Ганджубас, — а от перекрестка направо. Она жива, я ее не трогал…
      — Ну, так пошли, — предложил спецназовец.
      — Подожди. Ответь мне честно: ты всем расскажешь и… назовешь мое имя?
      Павел закурил, затянулся дымом, выдохнул:
      — Ты, Ваня, хорошо помнишь нашу клятву?
      — Ну, так… частично. Иногда вспоминал. Не предавать своих товарищей и… что-то в этом роде.
      — В этом роде!.. — покривился Белозеров и продиктовал на память продолжение: — «Клянусь, что ни взглядом, ни словом, ни поступком не причиню друзьям своим вреда или подлости. Клянусь всегда служить им надежной опорой и верным союзником». Так диктовала нам Юлька. А мы за ней хором повторяли. Теперь вспомнил?
      Иван молчал, потупив голову…
      — Не переживай — я данного когда-то обещанья не нарушу, — твердо произнес майор.
      — А в конце?.. — вдруг встрепенулся Ганджубас, и Павлу показалось, будто в глазах его блеснули слезы. — Что в конце клятвы говорила Юлька, не помнишь? Перед тем как потушила в ладони окурок.
      — Если же я нарушу эту священную клятву, пусть меня сожрут крысы в таком же подземелье и останки мои никто никогда не отыщет, — проговорил он и шагнул к луже.
      — Постой, — окликнул его хозяин лабиринтов. — Я хочу предупредить… Тот люк, через который вы сюда проникли, закрыт. Вернее, нет лестницы — теперь там не выбраться.
      — Как нет лестницы? — насторожился спецназовец. — А тот… парень, что дежурил у люка?
      — Внизу он лежит. Мертвый…
      Палермо снова изо всех сил сжал рукоять пистолета.
      — Лучше поискать выход там, где находится эта женщина, — продолжал скрипучим голосом Иван. — Это очень далеко… Все время прямо и как будто вниз, под горку. Там и найдете выход. Бог вам в помощь…
      Бочком он оттеснил товарища от жижи, повернулся, и первым пошел своей странной, шаркающей походкой к перекрестку.
      Подняв пистолет, Павел осветил затылок Старчука фонарем и стал плавно давить на спусковой крючок…
      Но за мгновение до выстрела произошло невероятное: тело приятеля вдруг ухнуло куда-то вниз; густая жижа издала чавкающий звук и с головой его поглотила.
      Лишь секунду молодой мужчина потрясенно взирал на ровную гладь лужи, которую ошибочно считал тонким слоем невысыхающей грязи. Затем ринулся вперед, нащупал ногами край этой непонятной бездны, запустил в нее руку, стал быстро шарить в тягучем липком месиве…
      Есть! Ладонь почти сразу же натолкнулась на тело.
      Он ухватил его за одежду и с трудом выволок из беспощадной пучины.
      Принялся спешно очищать рот, нос от жижи и… остановился, понимая: этого человека уже никогда не оживить.
      Перед ним лежал труп Японаматери…

Эпилог

      /27 июля/
      Ранним утром, едва забрезжил серый рассвет, из заросшего густым кустарником канализационного жерла, пробитого в береговом холме, покачиваясь, вышли три человека. Мужчина крепкого телосложения, обнимал и осторожно вел хрупкую стройную девушку по огромному бетонному желобу, полого спускавшемуся к самой Волге. Следом, прихрамывая и держась за окровавленную голову, плелся молодой парень в заляпанной грязью камуфлированной форме…
      Когда-то в этом местечке — в стороне от жилых районов, бушевал поток отвратительно пахнущих заводских стоков, а сейчас здесь было сухо и тихо. Лишь застарелый неприятный запашок, исходящий из черного отверстия большой трубы и разносящийся по округе дуновениями легкого ветерка, напоминал о тех давних временах.
      Все трое вплотную подошли к реке, окатывающей мелкими волнами серые потрескавшиеся плиты. Ни слова не говоря, девушка сбросила обувь, одежду и вошла в воду. За ней последовали и мужчины…
      После купания плечистый здоровяк достал из кармана квадратный лоскут темно-зеленой ткани, распустил его на несколько полос, и девушка аккуратно перебинтовала пареньку голову.
      Затем молодой человек засобирался, сбивчиво объясняя внезапную поспешность:
      — Нужно успеть добраться до общаги… привести себя в порядок до утреннего построения.
      — А это? — кивнул на голову мужчина.
      — Как-нибудь замаскирую. Под кепкой…
      — Понятно. Послушай, я вот о чем хотел спросить… Ты уверен, что в сгоревшей машине было только два трупа?
      — Сто пять процентов, — пожал тот плечами. — Мы подъехали, когда она еще горела. Все вокруг обшарили, обыскали — так приказал подполковник. А медики потом извлекли и увезли два сгоревших тела.
      — Понятно… — снова повторил крепко сложенный мужчина и пожал его руку:
      — Ну что ж, счастливо тебе, лейтенант.
      — И вам, — кивнул тот в ответ и, заметно припадая на правую ногу, направился вдоль берега.
      Мужчина помолчал, глядя ему вслед, и вдруг окликнул:
      — Топорков!
      Паренек остановился, обернулся…
      — Ровно через десять месяцев я отправлю в штаб ПУрВО официальный запрос по поводу твоего перевода в нашу команду.
      — Правда? — расцвел мальчишка в улыбке.
      — Истинная правда. Так что приблизительно через год встретимся на Кавказе. Надеюсь, за это время ты не остынешь и не превратишься здесь в Горбатове в… паркетного спецназовца.
      — Ни за что! — крикнул лейтенант. — Я сам хотел вас, Павел Аркадьевич, попросить об этом, да как-то… стеснялся.
      Радостно подкинув вверх пятнистую кепку, поймал ее, залихватски напялил на перебинтованную голову и зашагал, забирая вправо от реки — туда, где начинал просыпаться город.
      Около получаса, пока сохла, раскачиваясь от дуновений легкого ветерка на ветках кустарника выстиранная одежда, они сидели, прижавшись друг к другу и молчали.
      Наконец, задумчиво глядя на тонкую линию противоположного берега, он спросил:
      — У тебя никогда не возникало желания свалить куда-нибудь очень далеко? В глухое местечко, в безлюдье, в Тмутаракань — чтоб забыть все проблемы, чтоб ни одна сволочь не отыскала…
      Поправляя почти высохшие волосы, она с тихим вздохом отвечала:
      — В первую очередь мне необходимо проводить папу. Похороны состоятся, наверное, завтра.
      Сочувственно и с пониманием взглянув на нее, мужчина кивнул.
      — А желания… — опустив голову, молвила она, — сейчас у меня имеется масса желаний и первое из них: незаметно и поскорее попасть домой…
      Он тоже мечтал сейчас о многом. А не хотел только одного: чтобы она сызнова обратилась в деловую горгону журналистского цеха, которая исподволь начинала раздражать.
      — …Второе: запереться там на все запоры. Как следует отмыться от этого ада. А третье… — отчего-то замолчала она, не окончив фразы.
      Мужчина разглядывал ее профиль и красивой формы неприкрытую грудь, понемногу теряя надежду. Очень скоро — с минуты на минуту она должна придти в себя и тогда… Тогда ненависть к убийцам отца, помноженная на профессионализм журналистки заставит ее бросится сломя голову строчить разгромные статьи по горячим следам, покуда не осело, не развеялось ветром времени облако грандиозной сенсации.