Генерал и его женщина

      Поздними вечерами далеко за пределами двора можно было слышать зычные выкрики:
      - Правый, Правый, Левый, Левый! Домой! Домой, гады!
      Если бы в это время в Новозаборск вступали войска, подобные команды могли внести в их строевой шаг полную неразбериху.
      По утрам, пока во дворе было пустынно, Красильников любил кормить голубей. Растерев в крупных и твердых, как жернова ладонях, старые корки и засохшие куски булок, он скармливал им горы крошек. Тогда все было ещё не так дорого и он мог кормить уток в городском пруду, бродячих собак, воробьев, любую живность. Любил он и выпить, особенно зимой, в кругу котов, делясь с ними закуской. До реформ Иван Иванович был в состоянии довольно часто покупать дешевый портвейн и даже водку. В плохую погоду вечерами он зажигал свет, спрашивал у котов, где мои боевые сто грамм, и, включив телевизор, доставал бутылку. Телевизор он включал только под выпивку чтобы не облучаться болтовней, пояснял он котам.
      Потом стало хуже. Пенсии уже не хватало и приходилось ради этих небольших удовольствий собирать по пустырям и другим местам увеселений граждан пустые бутылки. Но мужики, даже напившись до беспамятства, ползали по земле и собирали за собой стеклотару: какой-никакой, но доход. Когда пенсии перестало хватать даже на еду, он понял, что надо предпринимать что-то из ряда вон выходящее, иначе к зиме придется заколоть на мясо котов.
      Если верх возьмут радикалы, вначале заколю Правого, а если консерваторы, начну с Левого, ругался он, просматривая газеты. В холостяцкой квартире Ивана Ивановича теперь с утра до вечера раздавался их голодный вой. Откуда у этих сволочей столько аппетита, размышлял он, ведь они же кастрированные. Может, ветеринар, стервец, обманул. Или что-то напутал спьяну. Просто загадка природы. Эх, нам бы такую страну, рассуждал он, чтобы без стариков, без инвалидов, без домашних животных и без прочих дармоедов. Тогда бы министры свои умственные способности и развернули. Тогда-конечно, любую задумку внедрить можно, даже американскую или японскую. Да, статистика у нас никудышная: шутка ли, пенсионеров столько развели... А собак, кошек сколько! И что характерно-все жрать хотят, а пользы никакой.
      Ладно ещё здоровье крепкое, думал он, а то без лекарств помрешь. Котов вот жалко, думал он. Они-то, сволочи, ничего не понимают в политике. Врожденная контра: не верят, гады, в реформы, не то что мы.
      Когда соседка Юлия Сергеевна приглашала его на чай он чаще всего отказывался, чтобы - как он считал - не разбаловаться на чужих харчах. От нечего делать Иван Иванович бродил по очередям, надеясь услышать что-нибудь обнадеживающее. В то время в Новозаборске ожидалось странное для этих мест событие - натуральный политический митинг. Ничего подобного в двухсотлетней истории города не происходило. Ни при царе, ни при советской власти. Ни в период расцвета, ни в период загнивания.
      Новость с удовольствием, как анекдот, смаковалась жителями Новозаборска. В руках они держали не примитивные пакеты времен застоя, а двухведерные хозяйственные сумки, оснащенные металлической рамой и парой колес. Это гениальное изобретение неизвестного самоучки напоминало тачку, правда, безмоторную, предназначенную, как писалось в инструкции, и для мужской и для женской тяги.
      Дата проведения исторического события ни у кого сомнения не вызывала. Причины же назывались самые разные. Поговаривали даже, что все это происки московской мафии, мечтающей прибрать к рукам единственную местную газету. Захватив газету, которая, как известно, является коллективной агитаторшей, в городе перед самыми выборами можно было бы без труда поднять панику. Версия казалась правдоподобной, хотя газета и была величиной с носовой платок и после чтения мало на что годилась.
      Однажды Красильников узнал, что в пентагоне много научных работников, которые для своей науки собирают по окрестностям животных. И тут его осенило. Наверняка им нужны не только животные, но и люди. А что, если продать им свой скелет... Написать завещание, честь по чести, отдаю, мол, после смерти мое тело со всеми органами, чтобы служило науке. Тем более, что во время войны, это тело в боях за Родину получило множественное осколочное ранение от разорвавшейся мины. Прямо в цепи, когда шли в атаку. Четыре осколка потом извлекли, а два так и остались в костях таза. Так и сидят в них. Для науки это должно быть интересно. Столько лет сидят эти осколки, а он даже инвалидом не стал. Живуч до удивления наш человек, просто загадка природы. Да и сталь, видать, качественная была у немцев. Рынок, что тут поделаешь, каждый торгует, чем может. Чем скелет не товар? Сколько же содрать за него, чтоб дотянуть до нормальной жизни...
      В субботу после очередного похода по городу Красильников встретил старого приятеля. Широкое кумачовое лицо Павла Ильича Дерябина улыбалось, голубые слезящиеся глаза сияли неподдельной радостью. На поводке он вел флегматичного, пожилого, как сам, и почти такого же седого пса. Только тот не улыбался, потому что, не в пример хозяину, был по-собачьи трезв.
      - Привет Иваныч, - обрадовался Дерябин. Как делаа-то? Живой еще?
      - Помереть-то у нас не проблема, вот как бы выжить, - сказал Красильников. - Натворили делов, экономисты.
      - Откуда у нас экономисты? - возразил Дерябин, - бюрократы есть, демократов, как оказалось, тоже навалом, а откуда экономисты? Лучше уж иностранцев призвать. Вон Петр Первый выписал в свое время, немцев, и сразу все стало нормально. На западе...
      - Что нам твой запад, - перебил его Красильников, - там и дурак проживет. Пусть у нас попробуют, при нашем начальстве. И главное, все об народном благе думают. А мы с тобой по сравнению со всей этой грандиозностью - просто никто. Как микробы в воздухе, которых полно вокруг, но не видно. И кажется, что их вообще нет.
      - Временно это. Появяться же когда-нибудь и у нас наверху умные люди. На земле все идет циклами: спад-подъем, умный-дурак, зима-лето. Говорят, вон в Америке тоже спад производства, - сказал Дерябин.
      - Нам бы такой спад, - заметил Красильников.
      Они прошли во двор и сели на лавочку. Над головами покачивались в вечернем солнце отцветающие кусты белой сирени.
      Пес, освобожденный от поводка, проковылял к траве и, как подкошенный, повалился на бок.
      - Чем ты его кормишь? - поинтересовался Красильников, мне такого зверя содержать ну просто не по карману. У тебя, похоже, нетрудовые доходы есть, а, Ильич?
      - Кашей кормлю, перловкой. Правда иногда рыбки приношу с озера. Хочешь, сходим вместе. И ты своим дармоедам наловишь.
      - Так надо же снасти. Да и осталась ли там рыба? - засомневался Красильников.
      - Какие снасти? Вот, смотри, - Дерябин опасливо огляделся, открыл увесистую сумку, которую держал в руках, и поднял её поближе к глазам Красильникова.
      Сумка была полна серых пакетов, напоминающих пачки маргарина, только с хвостиками.
      - Взрывпакеты, понял? Двадцать штук.
      - Ничего себе. Откуда? - поразился Красильников.
      - Я где работаю-то, темнота, забыл? У военных. Могу даже бомбу достать. Атомную. Хочешь? Много не запрошу. Ну дак что, пошли? Каждый пакет на зорьке - считай полкило плотвы.
      - Нет, не пойду. Если на удочку только. А так - нет. Не люблю я это дело, природа как-никак. У меня другая идея есть скелет загнать ученым. Тем, что в пентагоне, ну в Чистых Ключах.
      - Так его ещё достать надо, скелет-то. Тоже проблема, - заметил Дерябин.
      - Достать - не проблема, он у меня под рубашкой. Мой это скелет, понял? Он у меня особый. С немецкими осколками. Представляет ценность для науки. Сдеру с них заранее, за завещание. Да и на гроб разоряться не надо будет. Ну, как допер? - закончил Красильников, который втайне все же сомневался в правильности задуманного.
      - Ой, бляха-муха, не могу! Ой уморил! - затрясся в смехе Дерябин, - ты че, Иван, совсем того? Помнишь, анекдот при Никите ходил? Показывают скелет и говорят - это колхозник: мясо сдал, одни кости остались. А ты и до скелета добрался, всех переплюнул. Ну ты даешь... Он же у тебя живой еще, скелет-то, действующий. На ходу еще. Староват маленько, но двигается. Его спиртом промывать, дак сносу не будет.
      Красильников сидел насупившись. Дерябин помолчал мгновенье и продолжал:
      - А с другой стороны, почему не попробовать? Если подумать, дело-то беспроигрышное. Скелет в будущем все равно на выброс. А так-выручка. Давай, Иван, действуй. Первопроходцем будешь. Новатором. И мне потом протекцию составишь.
      - Ты вот что, пока об этом деле никому, понял? Мало ли что.
      - Само собой, дело совершенно секретное, - заверил Дерябин.
      Домой Красильников вернулся в бодром расположении духа: в его полностью лишенной доходов жизни, появился первый коммерческий замысел.
      Глава 3. ЗАКОН ПАРНЫХ СЛУЧАЕВ
      Опасаясь митинга, власти Новозаборска разработали план культурных мероприятий и образовали штаб общественного спокойствия. Мероприятий оказалось немного. Было решено в день митинга открыть пораньше магазины, непрерывно торговать дешевой колбасой и водкой и и тем самым рассеять наиболее активное население по торговым точкам. Площадь в это время должны занять ветераны и духовой оркестр. Чтобы направить невесть откуда взявшуюся общественную знергию в отвлекающее русло, решили подбросить на митинге лозунг: "Вернуть Новозаборску историческое название Старозаборск". Пусть народ пошумит. Местный гигиенист, целитель и йог доктор Мертвецкий прочтет лекцию о пользе голодания. Руководителей психиатрической больницы обязали усилить охрану, чтобы никто из сумашедших не проник на митинг и не стал мутить народ. Милицию попросили подготовить вытрезвитель на тридцать пьяных персон.
      Олег Иванович Петрунин ничего этого не знал. Он выспался в Чистых Ключах у своего школьного приятеля Сергея Сергеевича Фокина и первым автобусом укатил в Новозаборск.
      Это были его родные места, и последнее время он стал бывать здесь все чаще. В Новозаборске - с его неторопливым ритмом, простыми привычками и нестандартным юмором - к нему возвращалась жизненная уверенность и удовольствие от бытия. Редкие знакомые, встречаясь на улицах, удивленно и почтительно приветствовали его. Родители его давно умерли, родственников и приятелей жизнь разметала по всей округе, поэтому останавливался он в местной гостинице-двухэтажном ободранном здании, с медлительными от частых морилок тараканами и миловидной, всегда чем-то озабоченной администраторшей, к которой он по холостяцкой привычке все пытался, но никак не мог подобрать ключи.
      Много лет назад, закончив филологический факультет, он случайно познакомился со своей будущей неудачной женой и под её влиянием случайно втянулся в литературные споры. А потом, вместо того, чтобы стать учителем литературы, начал писать критические статьи и прозу. Через пятнадцать лет он - тоже случайно - застал её в объятиях одного из прозаиков противоположного литературного лагеря. Это было двойной изменой: и Петрунину, и его эстетическим взглядам. Даже изменой в квадрате.
      - Не стыдно? Пятнадцать лет жила , как у Христа за пазухой, да ещё изменяла. Извела все деньги, черт бы тебя побрал... Славянские женщины так не поступают, - сказал он с презрением.
      - Ты со своим патриотизмом даже в кровати не расстаешься, - спокойно ответила она.
      - Ошибаешься. Просто мне не нравятся суки... Суки любой национальности. В этом отношении я - космополит.
      Он был так возмущен, что развелся с ней.
      С тех пор в его статьях появился какой-то хронический горький подтекст, предчувствие какого-то глобального надувательства. Это придавало его работам оттенок печальной интеллектуальности, даже обреченности и стало нравиться публике. Его статьи все чаще появлялись в толстых журналах и материальное положение, расстроенное неудачной женой, улучшилось.
      Следующая его случайная подруга была литературным критиком и входила в десятку самых едких и боевых представителей этой профессии. Она не просто говорила обо всем, что попадало в поле её зрения, она все это критиковала. Речь её была полна намеков, неожиданных сравнений и аллегорий. Беседуя с ней, приходилось напряженно думать, словно играть в шахматы с гроссмейстером. Это его утомляло, особенно после работы. Неужели ей самой не противно быть такой умной, удивлялся Петрунин. Кроме того, ей нравилась зажигательная, зовущая на битвы музыка. Даже, развлекаясь с ним в постели, она включала марш тореодора.
      Он срочно отпросился в творческий отпуск и укатил на север. Наслаждаясь тишиной и умственным покоем, он целый месяц колесил по тундре, словно заметал следы.
      - Правильно сделал, - успокоил его Ликунов, давний приятель, трижды женатый и знающий толк в подобных вещах, - все хорошо в меру. Женщина должна быть умной, но не чересчур. Это их портит. Как длинный нос. Им идет особый, женский ум: больше чувств и меньше логики. Строгая логика, неизбежно доводит их до полной ядовитости.
      Потом, тоже случайно-в очереди за стиральным порошком, он познакомился с научной работницей. Это была красивая серьезная женщина, настоящий исследователь. Она была нежно задумчива и молчалива, и Петрунин обрадовался, решив, что так будет всегда. Оказалось, что она просто изучала его, как изучают по показаниям приборов неизвестный объект. Наконец, решив, что объект изучен и больше не является для неё черным ящиком, она повела себя более естественно-то есть стала много говорить. Едва Петрунин открывал рот, как она восклицала:
      - Можешь не продолжать, мне все ясно.
      - Что ясно? - останавливался Петрунин.
      - Все, что ты хочешь сказать. Я уже догадалась.
      После этого она обычно долго развивала его так и не прозвучавшую мысль. На каждую фразу Петрунина приходилась десятиминутное выступление его новой подруги.
      Поначалу это забавляло, потом стало раздражать и, наконец, им овладело непреодолимое желание удушить её во время любовного свидания. Он стал мрачен, задумчив, рассеян, и кривая его гонораров резко пошла вниз. Наверно сам мой вид действует на интеллигентных женщин, как трибуна на депутата: возбуждает у них речь, с горечью думал он. Чтобы не доводить дело до преступления, он сбежал к Фокину в "Чистые Ключи". Только узнав от Ликунова, что его ученая дама нашла новый объект для исследований, он вернулся в Москву.
      Были у него и другие подруги, не такие цепкие, с ними он расставался просто и обыденно, и с каждым новым знакомством все острее чувствовал, что без любви, без её мучительной жажды, все его встречи с женщинами превращаются в какую-то пресную, утомительную работу и не стоия ни затраченного времени, ни выпитого вина.
      И вот месяц назад Петрунин случайно встретил в электричке Юлию, младшую сестру Сергея Фокина, и для него началась новая жизнь. Тогда он по обыкновению приехал на майские праздники в Чистые Ключи, подышать, как он говорил, российским воздухом. Фокин поселил его в своей старой избе, а сам уехал к семьей на центральную усадьбу. Кормить и обхаживать Петрунина он поручил соседу.
      Петрунин привез с собой рукопись новой статьи и ещё какую-то литературную мелочь, надеясь в тиши поработать.
      Утром сосед подал завтрак прямо в постель, как на западе, только вместо подноса в руках он держал широкий медный таз, на котором взамен аристократического кофе сверкал стакан самогона. Рядом стояла кружка парного молока.
      - Пей, - ласково, но требовательно сказал сосед. Он был уже навеселе. Петрунин посмотрел на часы: девять утра, потом на соседа, поколебался секунду-другую и выпил. Сосед, так же решительно, поднес молоко:
      - Запей.
      Петрунин опять подчинился и, не переводя дух, припал к молоку. Самогонка была-так себе, а молоко - высший сорт, он сразу это понял: густое и душистое. Стенки кружки, когда он поставил её на поднос, так и остались белыми.
      - Красота, - сосед удовлетворенно сверкнул глазами, - с нашим молоком не обалдеешь, даже если по три раза в день прикладываться. В голове только гудит немного, зато на душе - благодать. А куда денешься: жажда.
      - Да как же вы работаете? И вообще... - Петрунин вдруг почувствовал, как, несмотря на уверения соседа, голова пошла кругом, словно он только что упал с карусели.
      - А очень просто: стакан самогона, стакан молока. Только молоком и спасаемся. Раньше, до реформ даже план совхозу перевыполняли, хоть и под мухой... Стакановцы.
      - Легче вообще не пить, - сказал Петрунин и, схватив карандаш, записал неизвестное слово "стакановцы".
      - Вообще? - сосед посмотрел так, словно перед ним был не российский писатель, а инопланетянин.
      На третий день Петрунин, которого в завтрак , обед и ужин приладился навещать сосед, сбежал в Новозаборск. И вот там, на посадке в электричку он и увидел Юлию.
      Он знал, что она была замужем, когда-то Фокин даже приглашал его на свадьбу сестры, но он так и не поехал. Потом, спустя уже много лет, он случайно узнал от него, что жизнь её сложилась неудачно, суженый пил по-черному, колотил её неизвестно за что, а потом бросил работать и едва не угодил под суд. А когда в разгар перестройки в Новозаборске полностью исчезла водка, он напился тормозной жидкости и умер.
      Петрунин, с которого ещё не сошел хмель после подношений соседа, бросился через толпу к Юлии.
      Она была в светло голубом платье, загорелая, будто только что с юга. Петрунин внутренне ахнул, и, проклиная себя за то, что так и не собрался съездить к ней, а ведь ему несколько раз намекал Фокин, проклиная эту глупую свою лень, устремился в вагон, в который она только что вошла. Она ему искренне обрадовалась, и они тогда проговорили все полотора часа до Москвы. О чем они болтали, он толком и не помнил. Помнил только, как хотел произвести на неё впечатление и страшно боялся, что у неё кто-нибудь уже есть, какой-нибудь молодой лоботряс, который ни черта не разбирается в женщинах и способен только обидеть её.
      С той поры он трижды встречался с ней в Москве, она возила туда какие-то отчеты, и незаметно для себя начал ощущать её постоянное присутствие в мире. Что бы он не делал, она была рядом. Она разбудила в нем какую-то безоглядную силу, отчаянное бесстрашное состояние, которое он у себя никогда не предполагал. Ему открылось, что жизнь коротка, и надо идти напролом, не стесняясь: терять ему всегда было нечего, а теперь - тем более. И все-таки, оставаясь один, он томился в сомнениях. Этого ещё не хватало, думал он. Мне пятьдесят два, ей тридцать пять. У каждого свои песни, свои слова и привычки. Мы будем говорить на разных языках, как чужестранцы. Бесперспективное дело. Бес попутал. Или ангел?
      Петрунин верил в биополя, передачу мыслей и чувств на расстояние и нисколько не сомневался, что от неё исходило родственное его природе, теплое энергетическое сияние. Возможно и она чувствует то же самое, думал он, но спрашивать не решался, даже избегал. Ему хотелось, чтобы она сама высказала это, и вот тогда он и приступит к решительным действиям.
      При встречах он рассказывал литературные сплетни, шутил, ну просто надрывался, чтобы выглядеть остроумным, и с удовольствием замечал, что это ему удавалось. Однако, на приглашение посетить свою холостяцкую квартиру она неизменно отвечала отказом.
      Тогда он сам приехал в Новозаборск. После ужина Юлия отправила его ночевать к своему соседу, Ивану Ивановичу Красильникову. С ним они раздавили две чекушки и всю ночь вспоминали старое время.
      - Ты присматривай здесь, пока меня нет, - внушал Петрунин Красильникову.
      - Как это присматривать? - насторожился тот.
      - В хорошем смысле. Жениться я хочу. Прошу тебя как будущего посаженного отца, понимаешь? Это даже больше, чем отец родной.
      - Не староват ты для жениха-то?
      - Нет, по статистике, это самые крепкие браки. У тех, кто по второму заходу.
      - По статистике, по статистике... По твоей статистике, у нас уже подъем производства начался, а жрать все нечего, - проворчал Красильников, но помогать обещал.
      Длинными одинокими вечерами Петрунин вспоминал, как она сидела напротив-красивая, просто обворожительная, такая близкая и недоступная-и, закручивая на палец свои белокурые локоны, молча слушала его, отзываясь на его шутки одними глазами. Единственная женщина, ради которой он не пожалел бы миллион. Если бы он у него был.
      Он был истомлен, выбит из колеи, перо валилось из рук, и тонкий денежный ручеек гонораров снова начал пересыхать. Любовь, даже не успев толком расцвести, уже приносила финансовые убытки, сокрушался он. Дальше тянуть было просто невозможно: росли цены, уходили годы.
      Сегодняшний свой приезд в Новозаборск он решил сделать историческим. Или он увезет Юлию в Москву, или... О другом варианте он старался не думать.
      Было у него здесь и второе дело, литературно-коммерческого свойства. Тоже интересное, но не такое сердечное.
      Петрунин не отличался литературной плодовитостью. Он писал медленно и мало. На две исторические повести у него ушло десять лет и почти столько же на то, чтобы их напечатать. На статью в четверть авторского листа он тратил несколько месяцев, чаще всего к тому времени она уже мало кого интересовала. Он всегда слишком много читал, для дум и собственных писаний почти не оставалось времени. Писал он так мало, что когда наступила гласность, ему не за что было краснеть. Зато его приятель Георгий Георгиевич Ликунов, или просто Жора, мог за один вечер изготовить статью на любую тему. Их литературное сотрудничество к тому времени напоминало перекрестное опыление. Ликунов, имевший репутацию ярого западника, критиковал Петрунина, примкнувшего к противоположному лагерю. Естественно, что Петрунин отвечал ему тем же. Стоило появиться статье одного из них, как её тут же в пух и прах разделывал другой. Это давало возможность не только оплодотворять литературный процесс, но и зарабатывать на жизнь. Иногда критические разносы служили взаимной рекламой. Их газетные баталии напоминали показательные бои борцов-профессионалов: выпученные от ярости глаза, мощные замахи, эффектные броски - настоящая, кровавая драка. Мало кто знал, что гонорар от подобных схваток Петрунин и Ликунов миролюбиво пропивали вместе. Одно было неудобно: писали они с разной скоростью. Если появлялась статья Ликунова, отклик на неё Петрунина можно было прождать целую вечность. Чтобы не нарушать гармонии, Ликунову нередко приходилось громить себя самому, но под фамилией друга. Однако в последнее время все эти литературные перебранки уже мало кого интересовали, и дела шли все хуже.
      В последний год положение стало просто бедственным. Петрунину все чаще приходила в голову тревожная и оскорбительная мысль, что ни его повести, ни рассыпанные по газетам статьи возможно никогда и никому на всем свете не понадобятся. Он вдруг с ужасом осознал, что никому не нужен, бессилен, что вокруг что-то происходит, какая-то космическая метаморфоза, жизнь меняется прямо на глазах, а самое противное-она катастрофически дорожает, и он уже едва может сводить концы с концами.
      А ведь есть люди, которые на вопрос "Что тебе нужно?" даже задумываются. Да разбуди его самым варварским способом среди ночи, он мгновенно без размышлений ответит: денег. И как можно больше. Можно в любой валюте, даже мелочью, даже взаймы, черт побери, все равно не отдаст. Можно не чеком, а в картофельном мешке.
      - Брось хандрить, - успокаивал его Ликунов, - как-нибудь приспособимся. Выберемся. Не такое пережили. Главное - свобода. Вспомни, как мы мечтали о свободе, как стонали и ругались. Вот она, а ты опять скулишь.
      - Что толку в свободе, если нет денег.
      - На тебя не угодишь, - смеялся Ликунов.
      Неделю назад он явился к Петрунину без предупреждения рано утром, весь возбужденно сияющий.
      - Ну, старик, пока ты дрыхнешь я нащупал кое-что. Наконец-то, запахло удачей.
      - Ты бы ещё с первыми петухами явился, - пробурчал Петрунин.
      - А ты что, завел? Похвально, хоть каким-то делом занялся. Но шутки в сторону. Наконец-то мы издадим все, что хотели. И твое, и мое, и другое. Выпустим в прекрасных переплетах. Представляешь, а? Пахнут типографской красочкой.
      - О-хо-хо, свежо предание, - вздохнул Петрунин.
      - Фирма "Эко плюс" надумала создать в Подмосковье пансионат в стиле "а ля рюс" - с бревенчатыми домиками для отдыха, стерляжьей ухой, катанием на тройках, парильнями, варьете и прочим. А самое главное-им нужна типография для рекламно-издательского дела. Ищут территорию, базу. Ты понял, соня? Твой Новозаборск и Чистые Ключи - идеальный вариант для всего этого. Бери ноги в руки и дуй на электричку. Там же все твои приятели - Фокин, потом этот, в местной газете... Зверев.
      - Что за фирма? Западная?
      - Естественно. Но с каким-то нашим довеском, в общем-совместное предприятие. Эко-номика плюс эко-логия.
      - Не желаю. Нечего им там делать, особенно в Чистых Ключах. Это же заповедные места, скотина.
      - Ты наверно повредился от нужды. Будешь сидеть, как пень, другие все сделают. Но без нас. Точнее без тебя. Ты что не видишь, что за время пришло? Пока ты проснешься, все вокруг будет поделено и занято, а ты так и останешься поденщиком. Не надоело? Пока одни митингуют и обсуждают, другие гребут все, что плохо лежит. А у нас сейчас все лежит плохо. Когда все угомонится, окажется, что самое лучшее уже разделено, и концов не найти.
      - Сомневаюсь я, Жора, - заколебался Петрунин.
      - Если не мы, так кто? Мы-то хоть можем всему этому какой-то смысл придать, облагородить как-то, идею какую-то подвести под это дело.
      - Какую ещё идею?
      - Если есть совместные предприятия, почему не может быть совместной культуры? Совместного искусства? Нового типа культуры? Ну например, европейской по форме, русской по содержанию. Или американской по форме, русской по содержанию.
      - Настоящая шизофрения, - покачал головой Петрунин.
      - Зато свежо. Главное свежая идея, тогда за неё можно бороться. За новую идею, а не за деньги, улавливаешь разницу? Кто-нибудь обязательно примкнет, потом постепенно ещё и еще. Станем журнал издавать. Постепенно образуется новый культурный центр. Конференцию устроим, международную.
      - Ассамблею, - загорелся Петрунин.
      - Что угодно.
      - Вообще что-то в этом есть, - Петрунин задумался.
      - Твое дело-уговорить Фокина и подобраться к местной типографии. Рано или поздно кто-нибдь приберет её к рукам. Так пусть уж достанется своим, порядочным людям. Так хочется, наконец заняться нормальным делом, заиметь деньги, зажить по-человечески. Издать, наконец книги. Для чего ты писал их?
      - Не говори, Жора, обидно все это. Я хочу объясниться в любви к миру, который меня окружает, но вынужден молчать: у этого мира нет денег. Для ненависти - есть, а для любви - нет. Как это понимать, Жора?
      - Добро и так выживет, а злобу подкармливать надо.
      - Все ударились в коммерцию. А ведь когда-то мы жили энтузиазмом, горели. С точки зрения экономики, это возможно и было глупо, но зато красиво. Жаль того бескорыстного времени, старик, - Петрунин вздохнул.
      - Глупо и красиво - так не бывает. Короче, встречаемся в Новозаборске в воскресенье, в десять утра. Жди на станции. Я привезу водку и колбасу. Переговоры - дело серьезное, - тоном, не допускающим возражений, заключил Ликунов.
      Так Петрунин оказался сначала в Чистых Ключах, а потом и в Новозаборске. Теперь, кроме встречи с Юлией надо было заниматься ещё и коммерческими переговорами. Не слишком ли много для одной поездки, вздохнул он.
      С Ликуновым встретились на станции.
      - Как дела? - спросил Ликунов.
      - Не очень. Серега Фокин категорически возражает. Да ещё пить бросил. Теперь его ничем не прошибешь. Даже со мной чуть не поругался, - Петрунин перехватил чемодан, - эх, дьявол, килограмм десять.
      - А ты как думал? Водочка с колбаской. Куда идем?
      - Тут недалеко, к одной моей знакомой. . .
      - Так, так.
      - Жора, я тебя сразу хочу предупредить. У меня серьезные намерения. Она мне нужна, понял? Поэтому в случае чего буду бить сразу в морду.
      - Намек понял. Только с чего ты взял, будто я... У меня как никак жена.
      - Говорю напрямик. Чтобы зря не тратить времени.
      - А где же цветы, кавалер? Предупредил бы, я захватил бы из Москвы.
      - Не догадался. Как-то не подумал. . .
      - Темнота.
      - Ладно, потом исправим. Как статья?
      - Еле устроил. Даже друзья не берут, собаки. А гонорар - просто слезы. Вон, весь в чемодане. Едва на десять бутылок хватило.
      - Да-а-а, - разочарованно протянул Петрунин.
      - Я им говорю, ребята, подскажите, что воспеть, или кого, в момент сделаем. Но не за такие же гроши.
      - Злодеи, - покачал головой Петрунин, - кстати в десять здесь будет политический митинг. Я только что узнал.
      - Надо побывать. Послушаем, о чем народ гутарит. Можно потом статью дернуть.
      Они свернули за угол и Петрунин показал на проезд между трехэтажными кирпичными домами:
      - Почти пришли. . . Уговор помнишь? Насчет морды.
      - Естественно. Разве забудешь. . .
      - Ее зовут Юлия Сергеевна. Это сестра Фокина.
      - Окей, не волнуйся.
      Они вошли в подъезд и поднялись на второй этаж. Петрунин нажал звонок. Дверь открыл Красильников. Свисающий с острых плеч серый свитер подчеркивал худобу.
      - Здравствуйте, Иван Иванович. Мы в гости, как обещали, - Петрунин слегка отодвинулся и представил Ликунова.
      Красильников пробормотал "Здравствуйте", посторонился и, когда они вошли в небольшой коридор, закрыл дверь.
      - Вон там она, - старик показал пальцем в сторону дальней двери, а сам продолжал стоять.
      Петрунин постучал, дверь слегка приоткрылась, а через секунду распахнулась совсем. В проеме стояла среднего роста молодая женщина в розовом платье. Стояла и улыбалась. Она была явно рада им. Заулыбался и старик, потом кивнул головой и удалился. Словно растаял в глубине коридора.
      - Заходите, - она посторонилась, и, когда Петрунин, пропустив Ликунова вперед, наконец оказался рядом с ней, тихо добавила, глядя ему в глаза, - я очень рада, просто очень.