Ментовская мышеловка

      С его появлением довольно оживленный разговор сразу же прекратился. Разговор вели Гриша с Русланом, горячо обсуждая ситуацию. Петя Мухин молчал, стыд мучил его. Он понимал, что его показания, совпадающие с показаниями Виктора, могли бы серьезно повлиять на ход следствия и на приговор. Но неизвестные звонили ему в последнее время почти ежедневно, холодным тягучим тоном его ночной пассажир рассказывал ему о чудовищных преступлениях последнего времени, об отрезанных головах и гениталиях, о краже детей с целью использовать их внутренние органы. Петя обожал своих детей, с которыми из-за развода с женой был разлучен, и эти звонки ужасали его, он знал, что эти люди способны на все. Он понимал, чьих рук дело это убийство, и что исчезновение Татьяны далеко не случайность. Но с одноклассниками на эту тему не говорил, он боялся всего, любой случайности.
      Странная создалась обстановка. Скоропалительная женитьба Дорохова и Тани, гибель в Париже Поля и Мари Дороховых, арест Сергея Заславского и нотариуса Леклерка - все были в курсе дела. Но дальше разговоров дело не шло.
      Доказательств не было абсолютно никаких. А против Виктора их было более чем достаточно.
      В следственном деле Александрова следователь Николаев написал свое особое мнение о невиновности обвиняемого, которое расходилось с объективными данными расследования.
      Виктор сидел на скамье подсудимых, уставший от допросов и ожидания, бледный, с чувством глубокой обреченности. Он понимал, что его топят и почти утопили. Здесь уже никто не мог помочь ему - даже Владимир Лозович, усадивший на скамью подсудимых Заславского, предотвративший гибель старика Дорохова. Помочь могла только Татьяна Гриневицкая, если бы призналась в совершенном убийстве. Но она исчезла.
      И частное сыскное агентство Константина Савельева не могло ее найти.
      В ту ночь, когда Татьяна исчезла, ее "семерка" была найдена на Кольцевой дороге, неподалеку от Профсоюзной улицы. Все. И больше никаких следов. Она словно в воду канула.
      Ее муж Дорохов обратился в милицию. На нее объявили розыск сначала как на преступницу, а потом, когда санкция была отменена, как на без вести пропавшую.
      Суд длился несколько дней. Опросы многочисленных свидетелей заняли много времени.
      И Руслан Бекназаров, и его жена, и Григорий Брагин, и Лариса, и Ольга Федоровна, и Нина, и Олег Игоревич говорили одно и то же - пришел незваный, выпил много, молчал, выяснял отношения с Ириной, ночью стучался к ней в дверь, она его впустила, а утром обнаружили ее труп с пулевым ранением в груди. Пистолет нашли под окном. Неопровержимые факты.
      Допрос свидетеля Мухина состоялся только на третий день. Он поначалу говорил то же, что и все, - пришел, выпил, выяснял, стучал, впустила... Но вдруг посмотрел в затравленные глаза Виктора, потом перевел взгляд на глядящего на него с брезгливостью седого человека с огромным шрамом и громко выкрикнул, словно желая, чтобы его услышал кто-то еще:
      - Только ночью от дома отходил человек невысокого роста, коренастый, в куртке с капюшоном! Это он подбросил пистолет, и это он убил Ирину! Вы судите невиновного, вы сами преступники, если хотите посадить его на долгие годы в тюрьму за преступление, которого он не совершал!
      Он взглянул на Виктора уже другими глазами и сжал кулак правой руки в знак солидарности с ним. Виктор с благодарностью кивнул ему и крикнул с места:
      - Этим человеком был профессиональный убийца Млынский, нанятый Сергеем Заславским! Я его тоже видел в ту ночь!
      - Обвиняемый, я вам слова не давал! - возмутился судья.
      В зале прошел какой-то ропот, то ли удивления, то ли возмущения. Николаев пристально посмотрел на Лозовича, тот ответил ему понимающим взглядом.
      Адвокат же Александрова занял совершенно другую позицию. Он вроде бы и не собирался отрицать вину своего подзащитного. Он напирал на то, что ослепленный любовью человек в состоянии аффекта застрелил любимую женщину, что это было сделано не преднамеренно, а только в порыве страсти и хоть Александров и признан медиками совершенно нормальным человеком, тем не менее он заслуживает снисхождения как человек, буквально сошедший с ума от любви.
      Такая защита была только на руку обвинению.
      А вот прокурор, напротив, имел серьезные претензии к следствию и считал, что без показаний исчезнувшей Гриневицкой обвинительное заключение очень сомнительно. А открывшиеся обстоятельства еще более ставят вину Александрова под сомнение. То есть вполне возможно, что он и застрелил Ирину Дорохову, но за его спиной определенно стоял кто-то другой, в чьих интересах была эта смерть.
      Все вроде бы шло к тому, чтобы дело было направлено на доследование. Но уже на следующий день после заключительных речей адвоката и прокурора Виктору было предоставлено последнее слово.
      Он тщательно подготовился к выступлению, понимая, что его уже никто не сможет защитить, раз даже показания Пети Мухина не дали основания судье направить дело на доследование. Он еще раз заявил, что не убивал Ирину Дорохову, потому что всю жизнь любил ее, рассказал о лжесвидетельстве Сергея Заславского и его друзей, сказал о том, что именно у исчезнувшей Татьяны Гриневицкой, вышедшей замуж за Дорохова через три недели после смерти его жены, были самые серьезные основания для убийства Ирины.
      Упомянул он и о гибели Поля и Мари Дороховых и покушении на жизнь старика Дорохова, о чем ему нашел возможность сообщить Лозович. Он требовал тщательного расследования дела, справедливого следствия и справедливого суда. Его речь прерывалась аплодисментами, люди в зале суда сочувствовали и верили ему.
      Однако мрачное лицо судьи, пожилого, сухощавого, бледно-зеленого, видимо, страдавшего какой-то желудочной болезнью, не оставляло надежд на благополучный исход этого дела. Виктор глядел в эти бесстрастные глаза и видел в них свою погибель.
      - Встать, суд идет!
      Все встали. Пришедшую на последнее заседание старенькую мать Виктора поддерживал его младший брат, высокого роста, нелепый, длиннорукий. "Неужели засудят?" - шептала старушка.
      - Именем Российской Федерации гражданин Александров Виктор Семенович, обвиняемый по статье сто пятой Уголовного кодекса Российской Федерации, признан виновным в убийстве гражданки Дороховой Ирины Ивановны. Ему назначается наказание в виде лишения свободы сроком на двенадцать лет с отбытием наказания в колонии строгого режима. Приговор может быть обжалован...
      Приговор был встречен гробовым молчанием.
      "Ты, продажная тварь", - крикнул кто-то в зале.
      Судья вздрогнул. Милиционеры сделали несколько шагов в зал, но было непонятно, кто это произнес. Потерявшую сознание мать Виктора выносили из зала на руках. Как в воду опущенный выходил из зала Петя Мухин, чье запоздалое показание не помогло Виктору, а теперь, возможно, погубит его самого. Обсуждали происшедшее, без конца куря, взволнованные Руслан Бекназаров и Гриша Брагин. Саркастическая улыбка застыла на губах Владимира Лозовича. Адвокат о чем-то спорил с прокурором. Андрея Андреевича Дорохова в зале не было. Следователя Николаева всего трясло - он вчера был уверен, что дело направят на доследование и теперь-то он поведет его в правильном направлении, учитывая открывшиеся обстоятельства. Все надежды рухнули. Неумолимый судья подвел итог полугодовой борьбе за оправдание Виктора борьба закончилась поражением.
      Виктора в наручниках вывели из зала. "Держись, ефрейтор Александров! крикнул Лозович. - Я буду бороться за тебя! Ты скоро выйдешь на свободу, обещаю тебе! Брошу все, займусь только этим!" - "Спасибо, товарищ командир!
      Я верю, я буду ждать весточки от вас!" - ответил ему Виктор уже в дверях. На этом все кончилось.
      Был обычный мартовский день, под ногами слякоть, по улицам неслись машины, обдавая прохожих грязью. Но с неба ярко светило весеннее солнце. Для кого-то это был самый обычный день.
      Для кого-то - начало конца...
      Глава 34
      Несколькими месяцами ранее описываемых событий, тридцать первого декабря, Андрей Андреевич Дорохов сидел в своей квартире в Митине и готовился один встречать Новый год. Настроение было близкое к отчаянному. Никаких покупок он не делал, на его столе возвышалась бутылка водки, в холодильнике лежал кусок любительской колбасы и с незапамятных времен стояла банка соленых огурцов. Еще были хлеб и чай. А больше ничего. Телевизор с веселящимися людьми и одинокий шестидесятилетний человек на кухне с сигаретой во рту. У него не осталось ничего. По-прежнему глядели на него со стены глаза Ирины, уже даже не осуждающие его, а какие-то бессмысленные, опустошенные. Он поражался, как она меняется на своей фотографии в зависимости от того, как меняются обстоятельства его жизни. Не было ни Ирины, ни Татьяны - просто ничего...
      Он вспоминал тот октябрьский вечер, когда она подошла к телефону, вздрогнула от чего-то, а потом поглядела на него как-то странно и закрыла дверь на кухню, где он пил чай. "Да? - только и слышал он ее довольно громкий голос. - Да?
      Да ну? Вот это да!" Больше она ничего не говорила. "Хорошо, хорошо, я поняла, я все поняла!
      Буду!" - сказала она и положила трубку. Вошла к нему на кухню и взяла дрожащими пальцами сигарету.
      Никак не могла прикурить, зажигалка щелкала, но все время гасла. Дорохов дал ей прикурить, она быстро затягивалась, ходя по кухне туда-сюда.
      - Что случилось? - тихо спросил он.
      - Ничего, - вдруг как-то странно сверкнула она глазами. - Абсолютно ничего, все нормально...
      Продолжала ходить и курить, а потом сказала:
      - Что-то дочка приболела, я должна съездить на Профсоюзную. Я скоро приеду, ты без меня не ложись, Андрей.
      - Таня, - тихо сказал он. - Нам надо объясниться, ты мне так ничего и не рассказала. Между нами не может продолжаться этот заговор молчания. Это ужасно, что здесь происходит. В конце концов, я должен знать правду об этом деле.
      - Правду? - крикнула она. - Тебе нужна правда?.. Будет тебе правда, ты скоро все узнаешь...
      - Назавтра меня вызывает следователь Николаев. И, по-моему, тебя тоже.
      - Да, да, разумеется, и меня тоже, - словно во сне бормотала Таня. - И меня тоже. Я пойду, пойду, мы вместе с тобой туда поедем. Но сейчас я должна ехать к дочери. Сам понимаешь, у меня заболела дочь, и я должна поехать туда...
      Она пошла в комнату и что-то стала собирать, нервно расшвыривала свои вещи, а потом опять все бросила в гардероб.
      - Ладно, я поехала, - сказала она, надевая джинсы и свитер. - Я приеду, и мы поговорим.
      Обо всем, Андрей, обо всем. Помни только одно, что я сказала тебе: я очень тебя люблю - это настоящая правда.
      Она надела плащ, поцеловала его в лоб и вышла на улицу. Дорохов услышал шум двигателя ее машины...
      А через несколько часов за ней пришли.
      С тех пор минуло два с лишним месяца. Кончилась осень, наступила зима. Декабрь был очень холодным, а потом стало теплее, и зима вновь стала такой же мягкой, какой была все предыдущие годы. Дорохов ходил на работу, читал лекции, принимал зачеты, экзамены. Он ездил к следователю Николаеву, давал неохотно показания.
      Жизнь превратилась для него в какой-то серый клубок, в некую фантасмагорию. Он сам не понимал, для чего живет - для того ли, чтобы ходить на работу, получать мизерную зарплату, покупать на нее убогие продукты, есть их и снова, слегка набравшись сил, ходить на работу. Круговорот скуки и безнадежности...
      Ему позвонил Владимир Игоревич Лозович и предложил встретиться.
      - Я прекрасно знаю, что вы скажете мне, - ответил Дорохов. - Вы будете убеждать меня, что моя жена преступница, что она организовала убийство Ирины. А я не хочу этого слушать, Владимир Игоревич, понимаете вы, я не желаю ничего этого знать! Я не верю во все это, я люблю свою жену, ее нет, она исчезла; возможно, и даже наверняка, ее нет на свете, ее убили эти страшные люди, которые за всем этим стояли, которые организовали весь этот клубок преступлений! Ее машину нашли на Кольцевой дороге, а ее там не было. Ее просто убили в ту ночь, и все. И теперь все эти ваши россказни меня совершенно не интересуют. Если вы хотите мне сообщить что-нибудь о том, где Таня сейчас, я вас выслушаю, охотно, немедленно. Вы знаете, где она?
      - Нет, - ответил Лозович.
      - Тогда нам с вами не о чем говорить!
      - Но вы поймите, за убийство Ирины может ответить совершенно не причастный к нему человек, Виктор Александров, наивный, прямолинейный, такой же, каким был, когда служил в Туркмении в моем взводе, попавшийся в сети преступников. Я знаю Татьяну давно, еще с восьмидесятого года, она и тогда...
      - Да перестаньте же вы терзать меня! - закричал, надрывая голос, Дорохов. - Мне все это совершенно неинтересно, вы занимаетесь подробным изучением жизни моей жены, а я этого не хочу знать! Я одинок, несчастен, у меня никого нет, кроме нее, и ее теперь тоже нет.
      - Я занимаюсь изучением жизни вашей жены не из праздного любопытства. У меня есть основания полагать, что она сама лишает людей жизни. Она, по всей вероятности, убила Ирину, подставила под суровый приговор Виктора Александрова, а вполне возможно, участвовала в восьмидесятом году вместе со своим другом Заславским в убийстве моего отца, писателя Игоря Лозовича.
      - Вы ненормальный! - закричал Дорохов. - Вы какой-то маньяк! Вы сейчас скажете, что Татьяна убила в шестьдесят третьем году президента США Джона Кеннеди и покушалась на жизнь товарища Сталина, еще не успев появиться на свет!
      - Что вы кричите? - спокойно спросил Лозович. - При чем здесь президент Кеннеди?
      Если бы мы с вами встретились, я бы подробно рассказал вам о своих подозрениях. И вы бы поняли, что они не лишены оснований. Но вы сами не желаете встречаться со мной.
      - Мне не нужны ваши сведения и ваши подозрения, - упрямо повторял Дорохов. - Мне нужна Таня. Понятно вам? А о своих подозрениях расскажите ведущему дело следователю Николаеву, ему это будет очень интересно.
      С этими словами он положил трубку. Телефон еще несколько раз побеспокоил его, но он больше трубку не поднимал.
      ...И вот праздник. Новый год. Скоро наступит девяносто девятый... И он здесь один. Совершенно один. Он вспомнил праздник Нового года в детском приемнике. А потом встречи Нового года в Куйбышеве вместе с мамой, худенькой, бледной, но такой веселой, насыщающей каждую минуту радостью, что они опять вместе. И пусть у них крохотная комнатка в бараке, пусть у них на столе черствый хлеб и жидкий чай, но они вместе, и это так прекрасно. Он помнит, как на Новый год мама принесла ему огромное яблоко, порезала его на кусочки, и он ел их и был так счастлив...
      И с Ириной Новый год они всегда встречали вдвоем. На столе были изысканные блюда, прекрасные вина, всевозможные фрукты. Но он обязательно закусывал шампанское большим, нарезанным на кусочки яблоком... А она весело глядела на него... А теперь на него глядит со стены ее портрет... Почему он так давно не был на ее могиле на Хованском кладбище? Почему его жизнь на седьмом десятке лет превратилась в нелепый фарс, отягощенный всей этой уголовщиной? Где точка опоры, к кому, к чему ему прислониться, что ему делать?
      Он налил себе стакан водки, залпом выпил, запил отвратительным холодным чаем, закурил сигарету. Он знал, что ему делать. Он поглядел на окно. За ним кипела жизнь, мелькали веселые праздничные огоньки, там радовались жизни люди, а он сидел здесь, никому не нужный, стареющий седой человек. У него не было ни шампанского, ни яблок, не было ни мамы, ни жены, ни детей. Ну, почему у его первой жены Лиды не могло быть детей? Как ему всегда хотелось иметь сына!.. И Ирина была бездетна... Он одинок.
      И он не станет встречать девяносто девятый год, он ровно в полночь выбросится из окна десятого этажа на мостовую. И закончит этим свою нелепую жизнь.
      Решение обрадовало его, он отрезал себе колбасы и налил водки. Выпил еще стакан. Ему стало весело от того, что скоро его жизнь прекратится, а значит - прекратятся и страдания.
      Вдруг раздался звонок в дверь. Он без лишних вопросов открыл.
      На пороге стоял невысокого роста человечек в старенькой дубленке и потертой ушанке. В руках он держал целлофановый мешочек. Дорохов внимательно вгляделся в него и узнал - это был тот самый человек, который в октябре торчал целыми днями у его подъезда, а потом сопровождал их с Таней до загса. Появление такого человека мало обрадовало Дорохова, он был представителем той темной силы, что превратила последние месяцы его жизни в омерзительный фарс. Но он и не особенно огорчился - ему теперь было все равно.
      Наоборот, пристрелил бы этот человек его, не надо было бы брать грех на душу и выбрасываться из окна. Как было бы хорошо!
      - С Новым годом вас, Андрей Андреевич, - осклабился неизвестный. - Вы вряд ли помните меня...
      - Я помню вас, - сказал Дорохов. - Проходите, выпьем с вами. Но у меня только водка, и не очень хорошего качества.
      - Я пройду, пройду, - засуетился пришедший. - Но пить не буду, мне нельзя, у меня больная печень.
      Он вошел в квартиру, и Дорохов захлопнул дверь.
      - Андрей Андреевич, я раздеваться не буду, меня ждут. Скоро Новый год, сами понимаете.
      Но я принес вам гостинцы. - Он вытащил из целлофанового мешочка бутылку французского шампанского и пакетик с яблоками. Дорохов остолбенело глядел на этого Деда Мороза.
      - От кого это? - еле шевеля губами, спросил он.
      - У меня еще есть для вас письмо. Там кое-что вложено. Проверьте содержимое, Андрей Андреевич, я сейчас только почтальон, посыльный, так сказать. Но это приятное занятие в новогоднюю ночь, если послание, принесенное мной, доставит вам хоть минутку радости.
      Он протянул ему конверт. Конверт был плотен, увесист. Дорохов открыл конверт и вытащил оттуда пачку стодолларовых бумажек.
      - Зачем это? От кого? Я не возьму...
      - Возьмете, - вежливо, но очень твердо сказал гость. - Здесь пять тысяч долларов. Пересчитайте при мне. Не дай бог, хоть одной бумажки не хватит. Пересчитывайте, пожалуйста, мне очень некогда...
      Дорохов в сомнамбулическом состоянии стал пересчитывать купюры, новенькие, хрустящие...
      Ровно пять тысяч.
      - Все точно, - сказал он.
      - Очень хорошо. Значит, я свое поручение выполнил. Там еще есть записка, но вы, пожалуйста, прочитайте ее потом, когда я уйду. Так надо, сказал он твердо.
      - Как вас зовут-то? - спросил Дорохов.
      - Меня зовут Роман Ильич. Я как-нибудь позвоню вам. Или навещу. Если можно.
      - Можно, разумеется...
      - Тогда все. До свидания. С Новым годом вас, с новым счастьем. Я уверен, что девяносто девятый год окажется для вас счастливым, может быть, даже переломным в вашей трудной жизни.
      Пусть все ваши горести останутся в старом году.
      Все. До свидания.
      Он вышел и хлопнул дверью. Дорохов выглянул в окно. Там стояли белый "Мерседес" и какая-то другая иномарка темного цвета. Роман вышел из подъезда, сел в "Мерседес", и машины, резко тронувшись с места, исчезли за поворотом.
      Тогда он схватился за конверт и вытащил оттуда небольшой клочок бумаги. Развернул дрожащими пальцами и стал читать:
      "Дорогой, любимый мой Андрей! Поздравляю тебя с Новым годом и очень прошу простить меня за то, что тогда, в октябре, я так скоропалительно исчезла. Я не могу пока сообщить тебе место своего пребывания, и не это является целью письма. Я хочу поздравить тебя - в девяносто девятом году ты станешь отцом, я беременна на третьем месяце. Плод развивается нормально, я чувствую себя хорошо. Только мне очень одиноко без тебя. Не беспокойся обо мне - я в надежном месте, окруженная заботой и вниманием.
      Ни в коем случае не ищи пока встречи со мной и не организовывай никаких поисков - это очень опасно. Я сама дам о себе знать, когда это станет возможно. Навеки твоя Таня, кровавая ведьма-убийца".
      Что-то нечленораздельное вырвалось из груди Дорохова. Он откупорил шампанское, налил себе огромный бокал и жадными глотками стал пить.
      Шампанское лилось по подбородку, а из глаз его текли слезы. Он схватил дрожащими пальцами огромное румяное яблоко и стал резать его ножом, нож соскользнул и порезал ему палец. Не обращая внимания на кровь, Дорохов жевал кусочки этого необыкновенного вкусного яблока.
      Снова налил себе шампанского и стал запивать им яблоко, и шампанское опять текло по подбородку... Это было счастье, никогда в жизни он не был так счастлив, разве лишь тогда, когда сидел в крохотной барачной комнатке с матерью и глядел в ее веселые и в то же время печальные глаза.
      Тогда он каждую секунду ощущал присутствие мамы, ощущал, что он не один на этой огромной страшной Земле. То же происходило и теперь. Он не один где-то уже существует его сын или дочь, это существо уже живет своей особой жизнью, и эту жизнь дал ему он, шестидесятилетний человек, давно отчаявшийся иметь свое продолжение.
      Дорохов встал и поглядел в окно. За окном стояла ясная, звездная ночь, горели бесконечными огоньками праздничные окна. Он услышал по телевизору бой часов. Наступил девяносто девятый год...
      Глава 35
      Вышестоящий суд отменил приговор Виктору Александрову. Решение районного суда было признано неубедительным и необъективным.
      Дело вернули на доследование, оно было поручено Павлу Николаевичу Николаеву, уже имеющему в этом деле множество фактов, подтверждающих невиновность Александрова.
      Были допрошены люди из прислуги Сергея Заславского, и постепенно становилось очевидно, что Млынский был в доме Заславского своим человеком. В особняке Заславского был произведен обыск, и в одной из комнат обнаружили целый аптечный склад, где хранились очень интересные препараты, многие из них даже не были известны фармакологии. Привлеченные к делу специалисты установили, что Млынский мог усыпить Александрова и сунуть ему в руку пистолет, а потом, убив Ирину Дорохову, Млынский этот пистолет подбросил. И именно в тот момент его видел Петр Мухин, который продолжал твердо стоять на своих показаниях. И, наконец, проститутка Юлия Жданькова призналась, что видела Александрова в ту ночь у Заславского. Было установлено точное время пребывания Александрова в доме Заславского, и следствие точно доказало, что он не мог убить Ирину Дорохову, так как в момент ее убийства находился в другом месте. Впоследствии показания Жданьковой подтвердили и две другие проститутки, и горничная Рита тоже подтвердила, что той ночью Александров был у них, а под утро его отвезли на станцию на машине.
      Виктор поражался тому, как быстро дело стало оборачиваться в его пользу, но прекрасно понимал, кто стоит за этим. И каких трудов стоило его бывшему командиру Лозовичу обработать этих запуганных девок, добиться санкции на обыск в доме Заславского, человека настолько влиятельного, что даже из французской тюрьмы сумел воздействовать на судью, а тот вынес Виктору суровый приговор. Обыск, лекарства, произведенные Млынским, показания прислуги и проституток сделали свое дело.
      Виктор был освобожден из-под стражи под подписку о невыезде. Около "Матросской тишины" его встречал на своей "вольвочке" Владимир Лозович.
      - Здорово, ефрейтор! Похудел ты как, однако!
      Надо бы тебя подкормить. Повезу-ка я тебя сейчас в свои "Московские окна!" И накормлю так, что лопнешь. А то брючки скоро свалятся с тебя.
      Сколько я тебе передач носил, неужели надо было так жутко похудеть?
      - Я делился с ребятами, Владимир Игоревич.
      Им-то никто таких яств не приносил, как вы мне.
      - Ну, если ты делился со всей камерой, то неудивительно, что ты скелет.
      - Ничего, на воле отъемся, - сказал Виктор.
      - Ладно, поехали ко мне в ресторан. Отметим твое освобождение по высшему разряду!
      - Если можно, Владимир Игоревич, - попросил Виктор, - сначала съездим на Хованское кладбище.
      - Как знаешь, - нахмурился Лозович. - Поехали, конечно.
      Они ехали по весенней Москве через центр.
      Виктор, проведший полгода в душной камере, не мог наглядеться на Москву, на ее кипучую жизнь.
      Он жадно дышал воздухом свободы.
      Вот и набережные, и Кремль, вот храм Христа Спасителя, кинотеатр "Ударник", куда он в детстве бегал с приятелями, а в молодости ходил с Иркой... Вот Ленинский проспект... Знакомые места, связанные с детством, юностью, любовью... Вот и Кольцевая дорога. И поворот к кладбищу...
      ...Виктор с цветами в руках стоял у Ирининой могилы и не мог ни плакать, ни вымолвить слова.
      Стоял и молчал. Она уже более полугода была там, во что она превратилась, он не хотел думать об этом. Она была для него все та же долговязая школьница, с которой он познакомился в восьмом классе. Он пронес эту любовь до дня ее смерти... И свою последнюю ночь она провела с ним...
      Он наклонился и положил цветы на могильный холмик.
      - Надо бы здесь привести все в порядок, - сказал Лозович. - Запущена совсем могила.
      - Запущена, - мрачно согласился Виктор. - Быстро забыл ее муженек, однако...
      Лозович промолчал. Исчезнувшая бесследно Татьяна Гриневицкая все больше поражала его.
      Она, без сомнения, обладала каким-то особым даром воздействия на людей, поведение Андрея Дорохова после знакомства с ней напоминало поведение зомби; полностью зависящего от воли другого человека. Картина преступления была очевидна всем, кроме него. Он не желал ничего слушать, Татьяна на расстоянии продолжала так же действовать на него, как если была рядом. Отсюда и нежелание встречаться с людьми, которые могут поведать о ней что-то нелестное, и нежелание ходить на могилу трагически погибшей Ирины.
      - Ладно, на днях приедем с лопатами, выровняем все, уберем эти засохшие венки. А потом будем думать... Кроме меня, теперь некому ухаживать за могилой...
      Они еще немного постояли, а потом молча пошли к выходу с кладбища. Сели в машину и поехали в ресторан "Московские окна". Там для них уже был накрыт стол. Все лучшее, что имелось в его ресторане, Лозович велел подать им в этот знаменательный день.
      - За твое освобождение, - сказал Лозович. - За торжество справедливости. - Он поднял рюмку с ледяной водкой, Виктор сделал то же самое. Они чокнулись хрустальными рюмками и залпом выпили.
      - По совести-то, надо было бы первую рюмку выпить в память Ирки, сказал Виктор. - Я ведь так и не успел тогда помянуть ее.
      - Давай, ефрейтор, в память твоей Ирины.
      Теперь уже только твоей.
      Они, не чокаясь, выпили еще по рюмке и только тогда принялись за еду.
      - В этом деле мне неясно только одно, - сказал Виктор. - Кто конкретно убил Ирку, Млынский ли или она сама? Меня очень мучает этот вопрос. И мне кажется, что это сделала она. Я постоянно вижу ее лицо, глядящее в глаза своей жертве, которой осталось жить несколько мгновений, и мне становится жутко. Просто жутко, Владимир Игоревич. Я не могу понять, что тут главное алчность или преступное вдохновение творить зло. Мания зла, что ли?
      - Тут и то и другое, Вить. Татьяна эта - личность очень непростая. Мне кажется, она могла бы творить великие дела, если ее деятельность направить в другое русло. Вспомни кровавых королев, императриц, герцогинь всяких, устранявших своих соперниц любыми, порой самыми подлыми, страшными методами. Вот и твоя одноклассница из разряда таких, только не в то время и не в том месте она родилась, не повезло ей.
      - Где она теперь? - задумчиво спросил сам себя Виктор. - Куда она могла исчезнуть?
      - Земля велика, - произнес Лозович. - Но мне кажется, она еще напомнит нам о себе...
      Глава 36
      В эту апрельскую ночь старику Дорохову не спалось. Его мучила одышка, сердцебиение не давало сомкнуть глаз. Он позвонил Жан-Пьеру, тот поправил ему подушки, старик лег повыше, и все равно ему было плохо. Что-то тревожило его, мысли уносились куда-то.
      Старик чувствовал, что ему осталось жить совсем немного. И это очень хорошо. Его почти вековая жизнь надоела ему. За последние полгода особенно. Уголовная история с его наследством надломила его и отняла последние силы. Через некоторое время после того, как в его доме был арестован Заславский, он изменил свое завещание и все, кроме того, что он завещал верному Жан-Пьеру, оставил ставшей для него родной Франции. По совету Лозовича он перевел большую сумму денег в один из подмосковных детских домов и в военный госпиталь, где лечились участники афганской и чеченской войн. И все равно у него оставалось огромное имущество, огромные денежные счета, которые все время увеличивались. Он пригласил к себе на работу талантливого менеджера-француза, при котором дела его фирм пошли еще лучше, чем шли при жизни Поля. А мучило Дорохова прежде всего то, что у него не осталось наследников, продолжателей его фамилии, кому он мог бы завещать хоть часть своего состояния. Племянник Андрей Дорохов разочаровал его, и хоть было очевидно, что он не участвовал в преступлении, тем не менее он стал жалкой игрушкой в руках преступников.
      Было еще темно, когда Дорохов опять позвонил Жан-Пьеру и велел подать одеваться. Жан-Пьер не задавал лишних вопросов, а делал так, как приказывал хозяин.
      И вот старик уже сидел в гостиной в своем любимом кресле, пил чай и напряженно думал. Думал он не менее двух часов. За это время стало рассветать.
      - Жан-Пьер! - крикнул старик. - Который час?
      - Пять минут девятого, месье.
      - Через некоторое время вызови ко мне нотариуса Делиня.
      - Слушаюсь, месье.
      Через полтора часа в гостиную вошел огромного роста, мощного сложения седовласый нотариус Делинь, который вел дела Дорохова после Леклерка. Этот твердый, пунктуальный человек был рекомендован ему как человек чести и глубокой порядочности. И Дорохов верил ему.
      - Доброе утро, месье Дорохов, - приятным баритоном произнес Делинь.
      - Я приветствую вас, Делинь, - поднял руку Дорохов. - Мне необходимо внести дополнительные условия в мое завещание.
      - Я слушаю вас.
      У Делиня была прекрасная привычка - он не удивлялся ничему, а советы давал только по сути дела. Так и сейчас он ни единым жестом не проявил своего недоумения по поводу новой причуды старика.
      - Пишите, Делинь, - откашлявшись, сказал Дорохов. - Все свои банковские счета и ценные бумаги, за некоторыми исключениями, о которых я сейчас скажу, как и было в предыдущем завещании, я оставляю французскому государству, отказываться от этого я не вправе. Но.., все остальное, как-то: магазины, предприятия и всю свою недвижимость я завещаю ребенку моего племянника Андрея Дорохова, если тот появится на свет при моей жизни.