Золотой ключ (№1) - Золотой ключ. Том 1

Герцог, явно не ожидавший этого вопроса, смущенно пожал плечами.

– Мердитто, – выругалась она. – Должно быть, она красавица. Матра Дольча, да и могло ли быть иначе? Дочь короля, невообразимо богатая невеста, самая удачная партия для герцога Тайра-Вирте, и здоровье небось отменное: бьюсь об заклад, она будет плодить детей как крольчиха на радость твоей матушке. И в придачу красавица. – Она взглянула на него полными слез глазами. – Все равно плачу. Ничего не могу с собой поделать. А тут еще и ты собрался уезжать…

– Мейа дольча Ведра… – Он сделал то, чего она и хотела, и ждала: крепко обнял, стал гладить, и целовать, и шептать ласковые слова – ненужные, лишенные смысла – до тех пор, пока они не зазвучали.

Чуть-чуть успокоившись, она оторвалась от его плеча.

– Прости, я не собиралась реветь. Ненавижу плаксивых женщин.

– А я люблю одну из них и разрешаю ей перепортить все мои камзолы.

– Слезы – это признак слабости.

– Это признак многих чувств, и все они тяжелы, и за каждое из них ты вправе прикончить меня, не сходя с этого места. Поверь, мейа амора, я тоже так расстроен, что хочется…

Она нервно рассмеялась.

– Плакать?

– По-моему, ты сейчас плачешь за двоих. Я подожду. На этот раз смех дался ей легче.

– Подождешь?

– Подожду, пока мамочка одернет на мне щегольской, с иголочки костюм, пригладит растрепавшиеся волосы и скажет, что я очень симпатичный меннино… вылитый отец. Эй верро.

– И будет права. Ты симпатичный мальчик и точная копия отца.

– Я точная копия Алехандро до'Веррады, кем бы он ни был. На ее лице промелькнула улыбка.

– Когда уезжаешь?

Алехандро тяжело вздохнул. Каблук снова зацепился за плиту.

– Сегодня во второй половине дня. Гонец уже отправился. Каса-Варра совсем рядом, мать будет ждать меня к вечеру. Сааведра выпрямила спину.

– Тогда тебе пора собираться. И не забудь переодеться, а то мать догадается, что какая-то женщина рыдала у тебя на широкой груди.

– Надеюсь, она и сама упадет мне на грудь и зарыдает, как только я скажу, что собираюсь жениться.

– Тогда надо ей подставить… Алехандро, ради Пресвятой Матери, пожалей несчастный каблук! Подставь ей другое плечо. Я ведь арртио, не забыл? Для арртио превыше всего – симметрия.

Он снова обнял ее, притянул к себе, ткнулся губами в мягкие кудри.

– Мейа дольча амора, не бойся, я никогда не разлюблю тебя и не брошу. Я обещал тебе Марриа до'Фантоме и слово сдержу. Когда вернусь, все устрою.

– Когда вернешься, сообщив матери, что женишься на пракансийке. Алехандро, не будь моронно, у тебя не останется времени на такие глупости. – Она пожала плечами. – Может, как-нибудь потом.

– Нет, Ведра, мы должны это сделать до ее приезда. Мердитто, ты хоть представляешь, как я вступлю в “теневой брак” после венчания в екклезии?

– По-твоему, лучше – раньше? – Она покачала головой. – Алехандро, я знаю, ты не шутил насчет нашей свадьбы, мне это очень приятно и лестно… Но обстоятельства изменились, и, по-моему, тебе надо как следует подумать. Мы же не знали, что ты так рано потеряешь отца… Теперь ты – герцог, и все гораздо сложнее.

– Ведра, как я сказал, так и будет.

– Я освобождаю тебя от клятвы. Его глаза мрачно блеснули.

– Я обо всем распоряжусь сегодня же. Перед отъездом в Каса-Варру.

– Не вздумай!

– Еще как вздумаю! Я герцог, а потому могу делать что захочу и когда захочу. – Он крепко поцеловал ее, встал и пошел к увитым лозами аркам.

– Алехандро!

Он повернулся на каблуках, хрустнув гравием.

– Да?

– Что ты хочешь сделать? – растерянно спросила она.

– Узаконить Марриа до'Фантоме.

– Как?

– С помощью Верховного иллюстратора. Она вскочила на ноги.

– Алехандро! Нет!

На его лице отразилось изумление, и она поняла, что не сможет объяснить, в чем причина столь поспешного и категоричного отказа. Все, что было между ней и Сарио, сплелось в такой тугой клубок, что и не расплести, не выразить словами. Не любовь – не единение сердец, душ и тел, как у них с Алехандро. Нет, что-то совсем иное, неразделимо связанное с их детством, с их талантом.

Кто этого не испытал, тот никогда не поймет.

А потому ей осталось только пожать плечами.

– До'нада. Поступай как знаешь.

И этого было достаточно. Он возвел очи горе, поцеловал кончики пальцев, коснулся ими груди, потом распрямил ладонь и обратил к Сааведре. Это означало, что он помолился и за нее.

– Матра, – прошептала она, когда он ушел, хрустя гравием. – Матра Дольча, хоть бы я ошиблась… Боюсь, все это не кончится добром. Мужчина не должен сразу после свадьбы бежать к любовнице.

Но ни одна любовница не отдала бы этого мужчину без боя.

Глава 29

Небрежным взмахом руки Алехандро отпустил молодого человека, который вызвался его проводить. Грихальва пора усвоить, что в их огромном Палассо герцог по крайней мере не заблудится по пути к комнатам Сааведры. Он бегом поднялся по лестнице, на верхней площадке Отворил дверь, прошел через гостиную в ателибрро. Сарио Грихальва стоял у растворенного настежь окна и смотрел на внутренний двор.

Верховный иллюстратор оглянулся, как только Алехандро подошел к мольберту с незаконченной картиной. Решимость герцога сменилась замешательством и благоговением.

– Матра Дольча! Такого я не ожидал!

– В самом деле? – Красивое, выразительное лицо Грихальвы было бледным, губы собраны в трубочку, словно он намеревался плюнуть. – А я совсем недоволен. Начну заново.

– Заново? Зачем? Она же великолепна!

– Убогая мазня. – Грихальва подошел к мольберту, небрежно накинул ткань на картину. – Начну сначала. Алехандро был напрочь сбит с толку.

– Постой, но если мне нравится…

– Ваша светлость, я всю жизнь учился живописи, не правда ли? Граццо, позвольте мне признать, что это далеко не лучшая из моих работ. Я бы никогда не осмелился судить о том, как вы правите герцогством.

И тут Алехандро вспомнил, зачем пришел. И оживился.

– Я как раз об этом и хотел тебя попросить, – произнес он скороговоркой. – Ты не против?

Грихальву этот вопрос застиг врасплох. Впервые Алехандро видел его в такой растерянности.

– Вы хотите, чтобы я… стал вашим советником?

– Согласен?

На лице Грихальвы за краткий миг сменилось столько выражений, что герцог не успевал их распознавать. Последнее выражение задержалось подольше. Мрачное высокомерие.

– Ваша светлость, это они вас подговорили? Испугались за вас и Тайра-Вирте?

– Ты о ком? Кто меня подговорил?

– Конселос. Скорее всего, марчало до'Нахерра, Серрано, консело до'Саенса… – Темные глаза были бездонны. – Да, ваша светлость? Они сговорились и роют мне яму, хотят выставить на посмешище…

У Алехандро вырвался смешок.

– Ошибаешься. Это у тебя есть шанс выставить их на посмешище.

Побледнев, Грихальва резко отвернулся к окну и застыл, одеревенел – спина прямая, голова высоко поднята, мышцы судорожно напряжены. Он изо всех сил пытался скрыть рвущиеся наружу эмоции.

«Что-то здесь не так. – подумал герцог. – Я от него ждал совсем другого…»

Алехандро тяжело вздохнул, подошел к столу, ногой подтянул к себе стул, уселся верхом, руки положил на обтянутую велюрро и обитую медными гвоздями спинку, а на руки опустил подбородок. И сказал, старательно выбирая слова и сдерживая волнение:

– Я на тебя рассчитываю. Грихальва напрягся еще сильнее.

– Ты мне поможешь. – На сей раз Алехандро ощутил в себе решимость под стать той, что звучала в голосе. – Я намерен позаботиться о том, чтобы конселос не смогли разрушить мои планы. Я намерен позаботиться о том, чтобы Сааведра Грихальва не расставалась со мной, пока мы не захотим расстаться. – Он разглядывал складки изгвазданной рубашки, которая висела на плечах Грихальвы как на вешалке. – Мне предстоит женитьба на пракансийской принцессе, но я буду любить Сааведру и заботиться о ней. И о ее семье.

Грихальва наконец ожил. Мгновенно повернулся – точь-в-точь как солдат с мечом в руке, ожидавший нападения сзади. Глаза его сверкали, губы кривились. Алехандро встревожился.

– Вы будете заботиться о нас?

– Так я сказал.

– То есть добьетесь, чтобы никто в Тайра-Вирте не причинил нам зла?

Легкая тревога сменилась недоумением. Герцог нахмурился.

– У вас, есть охранная грамота, – Что в ней проку, ваша светлость? – Улыбка Грихальвы была неприятной, хотя почтительности в голосе не стало меньше. – Вы же знаете, что Премиа Санкта настраивает против нас екклезию. В любой момент к ней может присоединиться Премио Санкто.

Алехандро раздраженно отмахнулся.

– Это уже в прошлом. Я распорядился, чтобы вас оставили в покое.

– Вы очень великодушны и благородны, ваша светлость. – Придворный этикет, не более того. – Но вы же понимаете, что в покое нас не оставят. Сейчас двое из нашего рода занимают важнейшие места при дворе, но в вашем окружении немало влиятельных лиц, которые спят и видят, как бы стереть нас с лица земли. Дай им волю, и они нас изведут под корень.

Пришел черед Алехандро выпрямлять спину, вскидывать голову и напрягать все мышцы, сдерживая возмущение.

– Этому не бывать.

– Ваша светлость… – Красивое лицо с прямым как меч тза'абским носом омрачилось озабоченностью. – Ваша светлость, среди ваших советников немало очень умных, предприимчивых и упрямых людей. Запреты их не остановят.

– Так помоги мне, Грихальва! Я не заинтересован в том, чтобы твою семью извели под корень, не хочу расставаться с Сааведрой. Найди способ это предотвратить, скажи, что сделать, чтобы Эдоард до'Нахерра, Риввас Серрано, Эстеван до'Саенса и иже с ними не причинили нам зла. – Он подумал немного и добавил:

– Впрочем, Серрано и до'Саенса уже не столь влиятельны, чтобы всерьез их опасаться. Марчало – да, способен навредить, но, по-моему, он предпочитает подождать лет двадцать, пока ты не умрешь. Ведь он – стратег, прекрасно понимает, что измор зачастую выгоднее приступа. – Вздохнув, он принялся грызть обломанный ноготь большого пальца. – Но я не могу обещать, что он не передумает.

– Вы – герцог. – Грихальва с вызовом смотрел на собеседника, провоцируя его. – Ваше слово – закон. Алехандро оставил ноготь в покое.

– Мое слово – это всего лишь слово молодого, неопытного и, сказать по правде, испуганного герцога, для которого предпочтительнее, чтобы его отец был жив и сидел на троне. И конселос это видят. И берут это в расчет. – Алехандро опустил голову на руки; зубы врезались в нижнюю губу. Голос его зазвучал глуше. – Я герцог, а ты Верховный иллюстратор. Мы необходимы друг другу, но мало кто это понимает. – Он посмотрел на Сарио. – А потому я тебя прошу лишь об одном: помоги защитить твою семью. И мою Сааведру.

Грихальва вновь, отвернулся к окну. Он заслонял почти весь свет, и герцогу не удалось разглядеть ничего, кроме его силуэта.

– Алехандро, в любой ситуации можно что-нибудь придумать. Герцог не обратил внимания на фамильярность.

– Эн верро? Грихальва кивнул.

– Если каждая наложница будет из моей семьи…

– Каждая? Ты имеешь в виду всегда?

Помимо воли Верховный иллюстратор заговорил отрывисто и быстро:

– Я имею в виду соглашение. Между родом Грихальва и родом до'Веррада. Чтобы только Палассо Грихальва поставлял герцогам фавориток. И чтобы одна из них была в ранге придворного – та, которой он предложит Марриа до'Фантоме. – Грихальва стремительно обернулся и далее сопровождал слова энергичными жестами. – Ваша светлость, нет необходимости связывать мужчину с одной-единственной женщиной. И вы, и ваш наследник, и его наследник вправе заводить столько подруг, сколько пожелаете, но при каждом герцоге лишь одна из них, Грихальва, будет занимать официальную должность фаворитки. – Он воздел руки с узкими, изящными ладонями. – Одна супруга, признанная екклезией, и одна фаворитка, прошедшая ритуал Марриа до'Фантоме.

– При таком варианте я получаю Сааведру, – согласился Алехандро. – А что получаешь ты?

– Ничего, – ответил Грихальва. – До'нада, ничего, кроме утешительной мысли, что моя семья будет жить спокойно.

– И тебе этого достаточно? Грихальва негромко рассмеялся.

– Я стал Верховным иллюстратором. Ни о чем другом я отродясь не мечтал… Но долг перед семьей… – Он на миг приумолк. – И, конечно, перед герцогом. Несчастный Верро и все Верховные иллюстраторы из рода Грихальва верой и правдой служили герцогам Тайра-Вирте.

Алехандро поразмыслил над этими словами. Очень ясно представил, что скажет советникам и как они отреагируют. И в нем проснулся азарт.

– Подожмут хвосты. – Он ухмыльнулся. – Эйха, еще как подожмут.

– И, надеюсь, поймут, кто в доме хозяин. – Грихальва поцеловал кончики пальцев, прижал их к груди. – Вы – не ваш отец, да благословит Матра его имя. И пора им это признать.

Алехандро встал.

– Решено! – Он рассмеялся; мир вокруг снова был светлым, красочным, многообещающим. – Берись за кисть, Верховный иллюстратор. Оформи мой указ. Увековечь на полотне. Я сейчас уезжаю в Каса-Варру, а когда вернусь, все придворные, и даже Серрано, узнают, что я намерен предложить Сааведре Грихальве Марриа до'Фантоме.

Лицо Сарио Грихальвы приобрело странное выражение.

– Это гораздо больше, чем было у Гитанны Серрано, – задумчиво сказал он.

– И у Премиа Санкты? – Алехандро рассмеялся. – Мы с тобой пускаемся в дальнее плавание, Грихальва. Нас ждут бури и рифы. – Он придвинул стул к столу. – Мне пора. Сделай, как я сказал, и моя поддержка тебе обеспечена. Всегда и во всем. До конца твоих дней.

– Двадцать лет? Или двадцать пять? – Невесело улыбаясь, Грихальва повел плечом. – Эйха, разве это важно? Даже за такой короткий срок можно сделать немало.

– Начинай безотлагательно, – велел Алехандро. Командовать было легко – помогала уверенность в своей правоте. Он твердым шагом вышел из комнаты.

* * *

Граццо Матра, коридоры-были безлюдны. В такие прекрасные дни, как этот, семья большей частью выбиралась на свежий воздух; одни расставляли мольберты и этюдники среди колонн внутреннего двора, другие с альбомами для эскизов отправлялись в сады. Детей уводили за городскую окраину, учили тонкостям пейзажистики; когда-то Раймон и сам бывал на таких уроках – и эсту-до, и муалимом.

Внешнее кольцо коридоров изобиловало высокими стрельчатыми окнами и днем освещалось прекрасно, а здесь, в недрах Палассо Грихальва, разросшегося вопреки хирению рода, господствовали сумрак и тени.

И такой же сумрак, такие же тени царили в душе Раймона. Злость угасла, горечь осела, боль притупилась. Что сделано, то сделано. Что сказано, то сказано.

Он шел медленной и твердой стариковской поступью. Год за два, полжизни за жизнь – если ты Грихальва, мужчина, Одаренный. Но даже годы – не самое страшное, даже костная лихорадка… если ты Грихальва, мужчина, Одаренный.

"Номмо Матра эй Фильхо. Номмо Чиева до'Орро”.

По коридорам внутреннего кольца, сквозь сумрак и тени – в мир света, признания, уважения. В мир, сулящий спасение.

Он задержался у двери. Повернул ключ в замке, поднял щеколду.

Галиерра Вьехос Фратос. Со стен как живые глядят предки и современники. Братья, дяди, племянники.

Но среди них нет отцов и сыновей. Таким, как Раймон, в роскоши отцовства отказано.

Пейнтраддо Чиевы. – Все. Кроме одной.

Среди них – копия. Одна из нескольких. Как умно. Как предусмотрительно. Впервые в жизни Раймон искренне позавидовал Сарио, ведь ему хватило смелости проникнуть в свою сущность и увидеть не только путь к достижению главной цели, но и неизбежные последствия.

Сарио – умница. Сарио – гений.

Сарио Грихальва заглянул себе в душу и увидел свет – такой яркий, что способен ослепить, такой жаркий, что способен испепелить. И он ослепил. Испепелил.

"И, наверное, не только меня, – думал Раймон, – но и всех, кто был ему нужен, а потом стал для него опасен”.

Он подошел к своему автопортрету, пригляделся. Как молод он был в пятнадцать лет… Лицо свежее, без единой морщинки, во взоре надежда, бодрость и вера в себя.

Вера в то, что он может стать Верховным иллюстратором.

"Номмо Матра эй Фильхо, номмо Чиева до'Орро”.

Он не стал Верховным иллюстратором. Зато он его создал.

Он выжал из легких весь воздух. Вот если бы с такой же легкостью выжать из сердца всю горечь и боль!

– Эйха, – сказал он, – какая разница? Просто иначе они это сделают сами, как было с Томасом… Может, и с Сарио надо было так поступить…

Он снял со стены Пейнтраддо Чиеву, коснулся изувеченной ладонью своего молодого лица, рельефного слоя красящих и связующих веществ, лака. Рецепт взят из Фолио… из Кита'аба. Да, это он. Одаренный, иллюстратор, Вьехо Фрато.

Тот, кем он был до Сарио.

Раймон Грихальва согрел в кулаке Золотой Ключ. Потом сорвал его с шеи, размахнулся и пронзил Чиевой до'Орро лак, краску, холст. И сердце.

* * *

Сарио стоял перед незаконченной картиной, столь восхитившей герцога. Нельзя сказать, что похвала герцога не доставила удовольствия художнику; вместе с тем она вызвала пренебрежительную, угрюмую ухмылку. Но Алехандро уже не мог ее увидеть.

– Нет, – процедил сквозь зубы Сарио. – Впредь я этого не допущу. Никто не вправе судить мои картины, кроме меня. Потому что никто не знает, сколько я отрываю от себя и вкладываю в них.

В эту картину он вложил мало. Не было самого главного, о чем просил Алехандро, – любви, сердца и души. Были ревность, обида, злость. И это проявилось. По крайней мере Сарио это видел.

– Верховный иллюстратор?

Тонкий голос. Женский. Он обернулся и махнул кистью руки – позволил войти.

Диега. Женщина из рода Грихальва, но и только. Мечтает наплодить детей от бездарного мужчины, иной доли не чает.

Она прижимала к груди глиняный кувшинчик; крышка была залита воском.

– Ставь. – Он указал на стол. – А еще?

Диега поставила горшок и, пятясь, покачала головой. Она боялась Сарио, и он об этом знал. Эйха, его это вполне устраивало: не проболтается. В обмен на помощь и молчание ей был обещан миниатюрный портрет мужчины, которого она прочила себе в мужья. Не просто картинка: пока она будет в целости и сохранности, мужчина не охладеет к Диеге. Задача не такая уж сложная для того, кто постиг тза'абскую лингву оскурру; разумеется, никаких секретов Сарио этой женщине не раскрыл. “Видно, она и сама не понимает, о чем просит, – решил он. – Если потом захочет расстаться с мужем, ничего не выйдет, пока кто-нибудь из них не умрет”.

– Нет? – спросил он строго. – Ты убираешь ее комнаты, стираешь простыни, – неужели такую ерунду не смогла раздобыть? Диега снова замотала головой.

– Верховный иллюстратор, у нее давно не было месячных.

– Давно не было… – У него перехватило дух, несколько секунд он хватал ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. А потом так стиснул зубы, что они хрустнули и заныли.

Конечно. Ребенок. От Алехандро.

Почему он даже мысли не допускал, что это может случиться? Он не думал, не пытался вообразить, чем они занимаются в постели, – во-первых, имел силы об этом не думать, а во-вторых, был поглощен работой. К тому же Алехандро и Сааведра люди скрытные – огнем своей страсти не делились ни с кем. Только друг с другом.

«Ребенок от Алехандро. Рос под ее сердцем, пока я писал портрет. Даже сейчас он там…»

Он спохватился: Диега еще здесь, ждет, боится. С трудом изобразил улыбку.

– Эйха, делать нечего. Разве что порадоваться, эн верро? У нее родится малыш, побочный сын самого герцога. – Подумав, он добавил:

– Или дочь. Не надо забывать, женщины тоже бывают полезны. Ты из их числа, а? – Он одарил Диегу улыбкой, от которой у нее мороз пошел по коже. – Эйха, можешь идти. И не волнуйся, получишь ты своего… Доминго?

– Алонсо.

– Ну да, конечно. Алонсо. Прости. Через десять дней приходи ко мне в Палассо Веррада, все будет готово. Она расстроилась.

– Десять деней? Целых десять?

– Что, неужели трудно подождать? Она промолчала. Слишком боялась его.

– Ладно, пять, – сжалился он. – Но ни днем меньше, у меня работы прорва.

Она кивнула и вопросительно посмотрела на него – можно ли уйти? Он нетерпеливо махнул рукой.

Когда Диега ушла, он поймал себя на том, что дрожит. Лишь мгновение Сарио недоумевал: он же принял страшную правду, примирился с ней, – но тут боль нахлынула с новой силой, пронзила его до самых глубин души. Удар был сокрушительный; Сарио повалился на колени, вдавил кулаки в живот и клонился, клонился, клонился вперед, пока голова не коснулась пола.

Он качался взад и вперед, скулил и плакал как ребенок. Хотел исторгнуть из себя пищу, вино, горе, страх, боль, слезы, освободиться от всей этой мерзости, от всей этой тяжести, от мучительной мысли, что она потеряна навсегда.

Она поняла это раньше него. И сразу смирилась. Сразу утешилась в объятиях Алехандро до'Веррады.

Для него не было и не могло быть кары страшнее, чем эта. Единственная женщина, достойная его, единственная женщина с таким же, как у него, Светом, хладнокровно, с легкостью отвергла свой Дар. Отвергла Сарио.

Пресвятая Матерь! Разве он ставил непременным условием, чтобы она с ним спала? Искусство заменяло ему плотские утехи; при необходимости, при желании он звал какую-нибудь женщину, и она приходила. К тому же недавно он открыл, что постельные битвы – лишь напрасная трата семени, силы, жизни.

Эйха, дело вовсе не в этом. Дело в том, что он теперь один как перст в окружении врагов. Она его бросила в час, когда он более всего в ней нуждался. Теперь в ее жизни другой мужчина, а в утробе – чужое семя. Плодородное семя, пустившее корень.

А семя Сарио никогда не пустит корень. Сарио никогда не даст ей то, ради чего можно пожертвовать Даром.

Он, чтобы спасти свой Дар, преступил все законы, нарушил все клятвы. Если бы он этого не сделал, его бы давно раздавили. Ведь он был один против всех, один-одинешенек, и только Сааведра всегда была рядом, всегда заступалась за него, с готовностью жертвовала собой ради его Дара.

Она погасила его Свет. Ослепила его внутреннее око.

Она даже способна сжечь его настоящую Пейнтраддо Чиеву. Точно так же, как когда-то сожгла портрет Томаса.

Подобно Вьехос Фратос, она губила его Дар. Выхолащивала неустанно и методично. Похитила гордость – ведь он достиг наивысшей цели, а она дала понять, что это ее заслуга, а не его. Считала позором совершенную им подмену Пейнтраддо, благодаря чему он обезоружил тех, кто был властен над его руками и глазами. Обвинила в отступничестве от веры, в сумасшествии. Лишила его своей беззаветной верности, готовности жертвовать собой ради него. Зачала ребенка от другого мужчины. А он не способен никого зачать. Он не в силах передать свой Дар никому.

Но почему свет клином сошелся на проклятом деторождении? У Грихальва другое предназначение! Судьба наделила их Даром, о котором известно лишь то, что он существует и что он бесценен. Бесплодие – благо, ибо связано с ним неразрывно. Но в бескрайнем холодном мире, где вынужден жить Сарио, в глазах бесчисленных герцогов, советников, иностранных вельмож и королей он не человек, а всего лишь мальчишка, умеющий рисовать красивые картинки. Мальчишка, в чьих чреслах нет плодородного семени. Мальчишка, который никогда не станет мужчиной.

Они это считали важным. А потому это не могло не быть важным для Сарио.

Он выпрямил спину и устремил невидящий взор на недописанный портрет. Алехандро приказал вложить в него любовь, сердце и душу. Эйха, быть посему.

Номмо Матра эй Фильхо, номмо Чиева до'Орро.

Он встал, спустил рукава рубашки и стал укладывать инструменты. Для того, что он задумал, лучше всего подойдет его собственное ателиерро.

Глава 30

Сааведра наткнулась на Игнаддио в коридоре – он походил на узел грязного белья, не донесенный до прачечной. Мальчик сидел у стены, подтянув к подбородку колени и сжимая их локтями; пальцы с такой силой вцепились в спутанные кудри, что над ними нависла угроза быть вырванными. Он едва заметно покачивался, касаясь позвоночником стены, и тихонько скулил.

– Надци! – Она бросилась к нему, подметая юбками широкие каменные плиты пола. – Пресвятая Матерь! Что случилось?

Он вздрогнул, напрягся под ее рукой, затем вмиг повернулся и отпустил волосы, чтобы тотчас вцепиться в складчатую юбку, ткнуться в нее лицом и зарыдать в голос.

– Матра Дольча! Конфирматтио? Ты провалился? – Она запустила пальцы в его шевелюру, задержала ладонь на макушке. – Надди… Игнаддио! Ты должен мне все рассказать.

Мальчик заплакал еще горше, так жалобно прискуливая, что у нее самой на глаза навернулись слезы. Он нащупал ее выступающее вперед колено, вцепился. А когда наконец поднял голову, Сааведра увидела в его глазах страх вперемешку с горем.

Она опустилась на колени, обеими руками взяла его голову и повторила:

– Надди, ты должен мне рассказать!

– Дверь… – он всхлипнул, —..была отворена. Я вошел… хотел посмотреть Пейитраддо… – Он душил в груди рыдания, изо всех сил пытался держать себя в руках. – Ведра, клянусь, она была не на замке! И отворена… Я и вошел…

Пейнтрадцо. Она знала, как страстно он мечтал, чтобы подтвердился его Дар.

– В Галиерру Вьехос Фратос?

Он кивнул, вернее, судорожно дернул головой.

– Она всегда заперта, а в этот раз… Я не удержался, хотел посмотреть и представить, как там будет висеть мой Пейнтраддо…

– Наверное, будет. – Нежданная мысль заставила ее содрогнуться. – Если только…

– А там был он! Мертвый! У нее перехватило дух.

– Мертвый? Кто?

Из его груди вырвалось рыдание.

– Иль сангво.

– Раймон?

– Я его увидел… Ведра, он там! На полу, весь в крови, скорченный… – По лицу пробежала судорога. – И Ключ его тоже в крови.

– Матра эй Фильхо! – Ее пробрал озноб. – Кровь?

– На груди, на Чиеве… везде. – Он все еще держался за ее юбку, сжимал кулаки до дрожи, до белизны суставов. – Ведра, рядом на полу лежал его Пейнтраддо… и в нем была дырка!

Пейнтраддо Чиевы. С ними не может ничего случиться. С ними не должно ничего случаться – в свое время Сарио и Сааведра преподали Вьехос Фратос очень хороший урок. Эти портреты хранят как зеницу ока, в особой комнате, под замком. Никто не желает рисковать.

У Сааведры свет померк в глазах, она привалилась к стене, больно ударясь плечом.

Только не Раймон… Только не сангво Раймон… Эйха, Пресвятая Матерь, Всемилостивейшая Матерь, только не Раймон!

– Ведра, почему? – спросил Игнаддио, тщась не плакать. – Зачем он это сделал?

Раймон. Не Ферико, который может умереть через неделю или через год. Не Сарио, которого ждет Чиева до'Сангва, если он не изменит свою компордотту. Раймон.

И тут ее затрясло от бешенства. Она не услышала возглас, сорвавшийся с ее уст. Зато Игнаддио услышал. И испугался.

– Ведра! Ведра, не надо! Не говори так!

– Но это правда. – Ей вдруг все стало ясно. Яснее ясного. Ее окружал кристально прозрачный мир. Бескрайний. Холодный. – Надди, это он виноват! Кто же еще, если не он? Только из-за него Раймон мог… – Она схватила мальчика, прижала к себе. – Эйха, как ужасно, что ты это видел.

Он уже не плакал.

– Они меня прогнали.

– Кто?

– Дэво. Остальные. Сбежались на мои крики. Велели уйти… потому что я пришел, куда нельзя было, и увидел… Сааведра опустила голову.

– Я тоже должна уйти. – Она смежила веки, проглотила набухший в горле ком, почувствовала, как он застрял в груди. – Надо, Игнаддио. Я пойду к Сарио… расскажу… Он должен знать. – Она торопливо растерла слезы по щекам. – Ты не думай, Вьехос Фратос не со зла тебя прогнали, просто это зрелище не для маленьких. Эн верро. Я ухожу, но скоро вернусь, мы с тобой пойдем в молельню и попросим Матру, чтобы не сердилась на иль сангво и приняла к себе его душу. Хорошо?

Он часто заморгал.

– Милый Надди… – Она знала, что сейчас он не обидится на ласковые слова. – Как жаль, что его нашел именно ты. – Сааведра высвободила юбку из его кулаков. – Как жаль, что все это случилось.

Свернув за угол, она почувствовала, как что-то шевельнулось под сердцем. Не плод – он только-только зародился. Не печаль и не боль. Ярость. Жгучая, неугасимая.

* * *

Предусмотрительность оказалась нелишней. Или это интуиция – сестра гениальности своевременно пришла к нему на помощь? Сарио с довольной ухмылкой посмотрел на дубовый щит, изготовленный всего две недели назад как раз для таких случаев, как этот. Прокипяченное льняное масло, нанесенное тщательно и в несколько слоев, впиталось глубоко, – сырость будущей картине не страшна. Хорошо просох тонкий масляный грунт. Можно приступать к работе.

Щит был велик, вполне годился для пейзажа или портрета в натуральную величину. Такую тяжесть ни один мольберт не выдержит. Прислоненный по приказу Сарио к стене, щит господствовал в ателиерро Верховного иллюстратора.

В большой медной чаше Сарио измельчил будущие ингредиенты: колокольчики (Постоянство), белые хризантемы (Истина), кресс (Надежность и Сила) и фенхель, наделяющий Силой и Чистотой и побеждающий Огонь. Еще добавил папоротник (Воображение) и сосновую хвою (Время).

Он удовлетворенно кивнул; Благодарение Матери – или Акуюбу? – что старик обучил его тайному языку, лингве оскурре; это позволило со временем постичь волшебство тза'абов. Вкупе с Даром Грихальва оно сделает Сарио самым великим иллюстратором в мире. И никто не превзойдет его, даже не сравнится с ним вовеки!

Далее: цветы жимолости (Божественная Любовь), лимона (Неизбывная Любовь), липы (Супружеская Любовь) – в конце концов, почему бы и нет? Белая роза – Достоинство, розмарин – Память, тимьян – Смелость, лист грецкого ореха – Разум, боярышник – Плодородие.