Сверху и снизу

Ничего из этого у меня дома не было, поэтому мне сегодня пришлось ехать в универмаг в Вудлэнде и отовариваться там в детском отделении. Я готова признать — когда М. позвонил мне сегодня утром и объяснил, чего хочет, я почувствовала определенное эротическое возбуждение от мысли, что мне придется принять участие в одной из его психодрам. Примеряя юбки в магазине, я представляла себе, как М. оставляет меня после занятий, задирает клетчатую юбку и трахает прямо на полу. От этого мое возбуждение только увеличивалось. Теперь, правда, я изменила сценарий: хочу, чтобы он трахнул меня на пианино.

Мне кажется, что я должна здесь выглядеть белой вороной, но никто из студентов не обращает на меня никакого внимания: все они бешено строчат в тетрадях, стараясь записать каждое слово.

На М. темные брюки, синяя в полоску рубашка и роскошная твидовая спортивная куртка, которую не мог бы позволить себе ни один из студентов; хотя мы смотрим на него сверху вниз, М., безусловно, занимает в аудитории господствующее положение. Этому способствуют его величавая осанка, благородная седина на висках и, наконец, исходящая от него атмосфера знаний, которые студенты должны усвоить.

Я с удовольствием слушаю, как М. говорит. Он замечательный оратор. Правда, его нельзя назвать эффектным или чересчур красноречивым — напротив, его речь немногословна, жесты сдержанны; тем не менее он полностью владеет аудиторией, а любовь к музыке сквозит в каждой его фразе. Сейчас он рассказывает о творческом воображении и о том, как эра романтизма породила концепцию гения-одиночки, который создает произведение искусства, являющееся плодом внутреннего озарения, музыкального прозрения.

Когда М. смотрит в мою сторону, я с невинным выражением лица раздвигаю пошире ноги, чтобы он мог видеть, что у меня под юбкой, — жест, явно нехарактерный для школьницы. Этого он мне не предписывал. Я делаю это не ради обольщения, в коем нет нужды: скорее, я поддразниваю его. Мне бы хотелось посмотреть, как он теряет самообладание. Прежде чем отвести взгляд, М. на миг задерживает его на моем нижнем белье, при этом продолжая спокойно говорить о романтическом периоде — моя маленькая вспышка внутреннего озарения не нарушает его сосредоточенности.

Даже после занятий, когда все студенты ушли, М. держится отчужденно. Сказав, что я должна прийти к нему домой, он выходит из помещения, оставляя меня в одиночестве. В клетчатом платье и гольфах я чувствую себя нелепо. Его холодное отношение ко мне ничем не мотивировано: я сделала все, как он сказал. Разозлившись, я решаю не видеться с ним сегодня, хотя знаю, что это настроение скоро пройдет и я обязательно приду к нему домой, несмотря на всю свою досаду.

Когда я прихожу туда, он уже ждет меня — с холодным, отрешенным видом сидит в гостиной на кушетке. Рядом лежит лопатка. Прежде чем я успеваю что-либо сказать, М. начинает меня бранить, говоря, что сегодня я вела себя дурно и меня следует наказать. Он требует, чтобы я подошла к нему. Я не подчиняюсь. М., все еще развалившись на кушетке, говорит, что, если я не буду сопротивляться, он будет не таким строгим. В голове у меня звучит сигнал тревоги.

— Идите сюда, — говорит М. голосом человека, который знает, что в конце концов все будет так, как он хочет. — Вы должны получить наказание, как получала наказание Фрэнни.

— Пошел к черту! — говорю я ему.

— Вам уже многое известно о вашей сестре, Нора, — спокойно, без надрыва говорит М. — Я заполнил некоторые пробелы и выполнил свою часть сделки. Теперь ваша очередь. Вы снова должны влезть в ее шкуру и испытать то, что испытала она. Это будет еще одним осязаемым воплощением записей из ее дневника.

Я по-прежнему не двигаюсь с места. Он слегка склоняет голову набок и покровительственно улыбается.

— Вы в состоянии выдержать любую боль, которую я вам причиню. Можете положиться на меня — я не сделаю ничего, что будет для вас нестерпимо. Вы уже готовы к такого рода наказанию.

Не получив ответа, он продолжает:

— Я собираюсь хорошенько вас выпороть — только и всего. Рукой и, возможно, лопаткой. Это будет больно. Вы постараетесь не кричать, но все равно закричите, и я не остановлюсь до тех пор, пока не почувствую, что наказал вас как следует. После этого я собираюсь вас трахнуть. — Он некоторое время молчит, потом добавляет: — В отличие от Фрэнни, Нора, у вас есть выбор. Вы можете сейчас уйти, больше ничего о ней не узнав, а можете подойти ко мне. И еще у вас есть две секунды на то, чтобы принять решение. Я хочу с этим покончить и пойти поиграть на пианино.

Думая о Фрэнни, я неохотно подхожу к нему. Она была робкой и застенчивой, ее самооценка — крайне низкой. Как же она выдерживала его наказания? Я твердо решаю не кричать, как бы больно мне ни было. М. подвигается вперед и кладет меня себе на колени. Задрав мою клетчатую юбку, он стягивает вниз новые шелковые трусики. Чувствуя себя униженной, я стискиваю зубы, готовясь противостоять его ударам, но М. пока только нежно ласкает мою нижнюю часть.

— Постарайтесь расслабиться, — говорит он и, наклонившись, по очереди целует мои ягодицы. Затем он слегка раздвигает мои ноги и нащупывает клитор. Моя настороженность начинает ослабевать. Опершись руками о ковер, я немного приподнимаюсь, чтобы облегчить ему задачу.

— Тебе это нравится, детка? — спрашивает М.

Я обращаю внимание на слово «детка» — раньше во время занятий сексом он никогда не говорил мне ласковых слов. Я предполагаю, что сейчас М., возможно, разыгрывает со мной некую фантазию, связанную с инцестом: непослушная дочь с голой задницей лежит на коленях у строгого отца. Я нахожу эту сцену заманчивой, а его ласки меня возбуждают.

— Да, — потершись о его руку, чуть слышно говорю я. — Да.

М. просовывает палец в мое влагалище и, обнаружив, что там мокро, засовывает еще два. Я пытаюсь переменить позицию, чтобы мне было удобнее, но М. мягко говорит «нет». Вернув меня в прежнее положение, он прижимает рукой мою спину, чтобы я вообще не могла двигаться; его пальцы все еще во мне, двигаются туда-сюда.

— Я хочу еще, — бормочу я.

— Знаю, детка. Ты это получишь, но позже. — Наклонившись, он снова целует меня, затем выпрямляется и вынимает пальцы из моего тела. — Сначала я должен тебя наказать.

Прежде чем я успеваю понять, что он сказал, М. резко бьет меня ладонью по ягодицам. Я вскрикиваю, больше от удивления, чем от боли, и он бьет меня снова, на этот раз сильнее. Мое тело непроизвольно напрягается, затем так же непроизвольно начинает извиваться, пытаясь уклониться от ударов. М. обеими руками удерживает меня на месте.

— Не сопротивляйся, — говорит он, дожидаясь, когда пройдет охватившая меня паника.

Я перестаю биться; он ослабляет свою хватку и наносит мне еще один резкий шлепок, но на этот раз я готова к испытанию и не вскрикиваю. М. снова ударяет меня, и я одной рукой хватаюсь за кушетку, чтобы не свалиться.

— Пока ты не научишься слушаться, — говорит он, — я буду продолжать.

Он ударяет меня снова и снова, все сильнее и сильнее. Моя плоть уже горит, но М. тянется за лопаткой и опять бьет меня. Боль усиливается, сквозь сжатые зубы у меня вырывается сдавленный стон, и я против своей воли начинаю плакать, сначала тихо, затем, когда мучения усиливаются, в голос. Как ни странно, слезы у меня вызывает не только физическая боль. Весь последний год я подавляла свои эмоции, не позволяя себе плакать при мысли о Фрэнни. Сейчас, распростертая на коленях М., я испытываю огромное облегчение. Да, я плачу от боли, от унижения, но я также и оплакиваю Фрэнни, оплакиваю себя. Я оплакиваю свою вину и свое невольное соучастие в ее смерти, оплакиваю все ошибки, допущенные мной за долгие годы. Прекратив всякое сопротивление, я начинаю воспринимать каждый удар как справедливое наказание. Каким-то образом я чувствую, что заслужила его.

Закончив, М. приподнимает меня и прижимает к своей груди. Он дает мне выплакаться и, когда я успокаиваюсь, целует мое залитое слезами лицо. Я чувствую себя лучше, чем когда-либо за последние месяцы. Затем он снимает оставшуюся одежду и трахает меня.

Потом мы лежим в обнимку на кушетке, наши мокрые от пота тела тесно прижаты друг к другу. Моя голова лежит на груди у М., и короткие завитки его волос щекочут мне кожу.

— Вы плакали не от боли, — просто говорит он. Это не вопрос, а утверждение.

Высвободившись из его объятий, я встаю и подхожу к креслу, стоящему на противоположной стороне комнаты. Сев на него верхом, я чувствую, как мое тело овевает прохладный воздух. От прикосновения грубой ткани сиденья мои ягодицы горят. Я не желаю говорить о том, почему плакала.

— У вас шовинистические фантазии. — Мне хочется сменить тему.

М. лениво свешивает руку вниз и спокойно смотрит на меня, ожидая объяснений.

— Ваше навязчивое желание господствовать над женщинами, все эти вещи в вашем ящике в чулане, всякие хлысты, цепи, кандалы — все это порождение извращенной фантазии, призванное подстегнуть мужское либидо. Женщинам не нравится подобное обращение.

Он согласно кивает:

— Возможно, вы и правы — в отношении большинства. Что же касается вас, то мои усилия достигают своей цели.

Когда я пытаюсь это отрицать, он только улыбается.

— Да, достигают. Сейчас вы еще не готовы с этим согласиться, но потом согласитесь обязательно. Это лишь вопрос времени.

Мне не хочется спорить с ним. Снаружи раздается заливистая трель какой-то птицы; на крыльцо с шумом падает газета, которую бросил почтальон.

— Вы знаете, что такое синтез яйцеклеток? — спрашиваю я. М. качает головой.

— Это спаривание двух яиц. Конечно, от этого получаются только особи женского пола. Способ экспериментально опробован на мышах, а впоследствии будет возможным его применение у людей. В будущем для размножения нам не нужны будут мужчины; и вообще они нам не будут нужны. В свое время ваша агрессивность и доминантное поведение имели оправдание — исторически мужчины с их агрессивностью нужны были нам для того, чтобы выжить. Однако присущая мужчинам тенденция к хищническому поведению больше не нужна, и если вы не покончите с ней, ваш пол, как динозавры, обречен на вымирание. Через тысячи лет, если человечество будет еще существовать, вы или адаптируетесь, или исчезнете. Пока же вы отстаете от времени. Если у женщин есть биологические часы, определяющие период деторождения, то у мужчин это часы геологические — они отмеряют время их существования как пола. Мы эволюционируем в сторону однополых существ. Женщинам не нужны мужчины, все наши потребности мы можем удовлетворить с другими женщинами. Часы, отмеряющие вашу геологическую эпоху, уже идут.

Пока я все это говорила, М. улыбался, теперь же он откровенно хохочет.

— Возможно, вы говорите правду, но это не та проблема, которая сводит меня с ума. Через несколько тысяч лет меня не будет, а сейчас, в нашем веке, мужчины все еще нужны женщинам. Вам, Нора, требуется весьма специфический тип мужчины, кто-то вроде меня. Все, что вы ненавидите в мужчинах — агрессивность, стремление к господству, — в постели вам нравится. От мужского тела вы ждете грубой силы, ждете, что ваш партнер будет вести себя как хищник. — Сев, он бросает на меня выразительный взгляд. — Вам нравятся сильные мышцы и нравится хороший член — вот к чему все сводится.

Встав, он подходит ко мне. Капли пота стекают по его мускулистому животу. .

— Ваша проблема заключается в том, что вы еще недостаточно эволюционировали, чтобы не нуждаться во мне. Ваш рассудок говорит вам одно, а инстинкты — совсем другое. Вам нужно научиться как-то это примирять. — Обхватив руками мою грудь, он наклоняется и целует меня. Я отстраняюсь, и он выходит из комнаты.

Возвращается М. довольно скоро, держа в руках бутылку лосьона и стакан воды. Воду он предлагает мне, но я отказываюсь.

— Пейте, — говорит М. — Это всего лишь вода — ничего больше.

Не доверяя ему, я отрицательно качаю головой. Пожав плечами, М. выпивает воду сам. Подняв меня с кресла, он говорит:

— Ложитесь на кушетку лицом вниз. Я знаю, что у вас там все болит.

Это, разумеется, так, но я молчу, не желая доставлять ему удовольствие. Когда я ложусь на кушетку, М. становится рядом на колени, откупоривает бутылку и начинает энергично втирать лосьон. Я стараюсь не морщиться.

— Вы, кажется, подружились с детективом Харрисом, — без всякого выражения говорит М.

Услышав это имя, я цепенею: до сих пор никто из нас не упоминал о том, что я украла изоленту.

— Этот почтенный страж порядка сделал мне весьма, я бы сказал, суровое предупреждение: сказал, что, если я когда-либо причиню вам какой бы то ни было вред, он от меня не отстанет. — М. осторожно втирает лосьон в израненную кожу моих ягодиц. — Что подумал бы ваш детектив, если бы увидел вас в таком состоянии?

Я лежу совершенно неподвижно, едва дыша.

— Я наказал бы вас еще несколько недель назад за то, что вы украли мою изоленту и отнесли ему, но тогда вы еще не были к этому готовы. Вы совершили очень скверный поступок, и я должен был бы вас снова выпороть прямо сейчас.

Я пытаюсь привстать, но он быстро кладет руку мне на спину.

— Должен был бы, но не стану этого делать. Расслабьтесь, сегодня я больше наказывать вас не буду. Но если вы снова пойдете в полицию — со всем тем, что узнали от меня, — последствия будут серьезными. Считайте, что я вас предупредил.

Я сразу вспоминаю его друзей с озера Тахо. М. наверняка не хочет, чтобы Харрис узнал о скарификации.

Медленно, осторожно он продолжает втирать лосьон, приятно холодящий кожу и несколько смягчающий боль.

— С этого момента я буду пороть вас каждый раз, когда мне этого захочется, — продолжает М. — И вы не будете заранее знать, когда это произойдет. Я или накажу вас, или прощу — по своему выбору. Но не беспокойтесь — я не буду делать это слишком часто. — Он целует мои ягодицы. — Я не буду проявлять чрезмерное усердие, но и не всегда буду таким снисходи тельным, как сегодня. Я могу использовать прут, хлыст, ремень из своих брюк. Я буду пороть вас точно так же, как порол Фрэнни, и если вы будете мне сопротивляться, то пожалеете об этом.

В полном противоречии со смыслом своих слов он произносит все это совершенно спокойно, без нажима, и я не могу удержаться от мысли: а что, если Фрэнни сопротивлялась? Может, потому он ее и убил?

— Я вижу, что слишком напугал вас. — Протянув руку, М. разглаживает морщинки у меня на лбу. — Это не входило в мои намерения.

Но я готова поспорить, что входило. Он хочет, чтобы я его боялась.

Покончив с ягодицами, М. принимается за мои ноги, а затем массирует спину и плечи.

— Как далеко вы собираетесь зайти? М. знает, что я говорю не о массаже.

— Не беспокойтесь о том, чего еще не произошло, — поцеловав меня в плечо, говорит он. — Наказывать женщин — это, по моему мнению, чрезвычайно эротично и усиливает сексуальные ощущения. Вам еще предстоит оценить мой подход. Вы будете ждать наказания со страхом, так как оно связано с болью, и заранее испытаете возбуждение, поскольку потом последует секс. В конце концов боль у вас станет ассоциироваться с наслаждением, и, когда я буду класть вас себе на колени или применять какую-то другую форму наказания, вы будете молить, чтобы я остановился, но в глубине души будете просить еще. Когда бы я ни наказывал Фрэнни, ей потом не нравилось трахаться, а вот вы наслаждались каждой минутой, так что не надо беспокоиться о будущем. Вам доставит наслаждение то, что вы от меня получите.

Снова нежно поцеловав меня в плечо, М. встает и направляется в кабинет, к своему пианино.

— Я знаю, чего вам не хватает, — уже на пороге говорит он. — Вам нужен сильный мужчина, Нора, тот, кому вы могли бы уступать.

Я молчу и постепенно прихожу к мысли, что это так. Точно не знаю, какую роль здесь играет физическая боль, но на определенном сексуальном уровне мне нравится подчиняться другому. Конечно, это противоречит всем моим феминистским убеждениям: пытаясь доказать свою состоятельность, я всегда боролась против мужчин, которые стремились поставить меня в подчиненное положение просто потому, что я женщина. На работе я доказала, что в эмоциональном и интеллектуальном отношении не уступаю мужчинам, но теперь ясно, что в сексуальном контексте господство надо мной М. действительно доставляет мне удовольствие.

Я с отчаянием понимаю, что со мной случилось нечто не предвиденное.

Глава 19

— Он просто играет с вами, — говорит Джо Харрис, когда я рассказываю ему, что М. предупредил меня насчет вмешательства полиции. Сегодня утром я позвонила Джо и договорилась насчет встречи.

— Наверное, боится, что я слишком близко подойду к разгадке. Скарификация — он не знал, что там будут ее делать, считал, что везет меня туда, чтобы посмотреть на… — я пожимаю плечами, — наверное, на какое-нибудь бичевание.

Джо бросает на меня мрачный взгляд. Судя по его виду, он, должно быть, недавно постригся — седые волосы стали намного короче, особенно за ушами, однако густые брови все еще нависают над глазами. На Джо желтовато-коричневый пиджак из полиэстера, узковатый в плечах и с чересчур короткими рукавами.

Мы сидим в «Парагоне», гриль-баре на Второй улице, который находится рядом с полицейским участком. Народу пока немного, лишь несколько человек за стойкой да два столика в конце зала занимает компания студентов. Недавно в Дэвисе введен запрет на курение в общественных местах, и теперь в баре необычно чистый воздух — не воняет табачищем, не видно клубов табачного дыма. Вокруг царит полумрак, столики расставлены вдоль обшитых деревянными панелями стен, устланная ковром крутая лестница ведет в подвал, в игровую комнату. Мы с Джо сидим у окна, на котором крупными буквами выведено название заведения. Время от времени кто-нибудь входит в дверь, проходит через зал и исчезает в подвале, направляясь поиграть в покер.

— Вам разве это ничего не говорит? — спрашиваю я Джо. — Он все знает о скарификации, а у Фрэнни именно такие отметки по всему телу. Я знаю, что это он убил ее.

— Но у вас нет никаких доказательств, — холодно возражает Джо. — И у нас тоже. — Покрутив в руках кружку из-под пива, он в конце концов отставляет ее в сторону. — Я проверил эту парочку с озера Тахо — кажется, они очень удивились, когда узнали, что Фрэнни убита. Женщина работает в какой-то корпорации бухгалтером по налогообложению, мужчина юрист; они двадцать семь лет женаты, и у них трое детей. Кроме того факта, что они любят играть с кнутами и ножами, в их поведении нет ничего необычного, а о профессоре они говорят только хорошее. М. привозил туда Фрэнни несколько раз: она вела себя робко, но охотно во всем участвовала.

— Я этому не верю.

Джо пожимает плечами и кладет локти на стол.

— Если он действительно убийца, есть шансы на то, что мы его поймаем, но пока против него нет никаких улик. Вполне может получиться, что мы так и не узнаем, кто ее убил, как и почему. Возможно, например, что это какой-то приезжий, который сразу же уехал из города. Убийца сейчас может быть во Флориде, в Иллинойсе или вообще за границей.

Я отворачиваюсь, глядя в темнеющее небо, так как не хочу слышать этих слов. Когда Джо заканчивает последнюю фразу, я снова поворачиваюсь к нему:

— Или это местный, который слишком умен, чтобы вы могли его поймать.

Джо отпивает глоток пива; от его кружки на столе остается влажный след. Он делает еще один большой глоток и ставит кружку обратно, а потом, смерив меня взглядом, спрашивает:

— Что вы с ним там делаете, Нора? Теперь моя очередь пожимать плечами.

— Ничего.

В самом деле, что я могу объяснить ему насчет своих встреч с М.? Сознаться в своей готовности подчиниться М., пусть в определенных пределах, я не в состоянии. Теперь мне понятно, почему Фрэнни таилась, — ей было стыдно за то, что ее подвергали подобным унижениям; я же стыжусь того, что они доставляют мне наслаждение. О таких вещах трудно рассказать кому бы то ни было.

— Ничего, — внутренне сжавшись, повторяю я.

Джо смотрит в сторону, в окно. Мимо на велосипеде проезжает мужчина в куртке цвета хаки, его фара роняет на мостовую конус яркого света.

— И чего вы надеетесь добиться таким образом? — наконец спрашивает Джо.

— Вы знаете ответ.

— Нет, не знаю, но, кажется, вы напрашиваетесь на неприятности.

— Если он убил Фрэнни, я это выясню.

— Считаете себя лучше подготовленной, чем мы? У нас на него ничего нет.

— Это не означает, что он ее не убивал.

— И не означает, что убивал. Убийцей мог быть какой-нибудь случайный психопат.

— Вы сами в это не верите.

— Может, верю, может, нет. — Джо чешет в затылке. Мне хочется, чтобы он был со мной честным и высказал свое личное мнение, но я знаю, что это невозможно.

— Нет никаких явных признаков борьбы — ни синяков на теле, ни кусочков ткани или кожи под ногтями. Она сама позволила кому-то ее связать, а значит, должна была его хорошо знать. Кроме М., у вас больше никого нет — это самая логичная кандидатура. Вы собираетесь и дальше его допрашивать?

Джо разочарованно смотрит на меня.

— Зачем вы мне звонили, Нора? Хотите, чтобы я попросил вас и дальше с ним встречаться? Вам нужно мое разрешение, чтобы спать с ним, так, что ли?

— Просто хотела рассказать вам, что произошло. — Я вздыхаю, жалея о том, что не могу сообщить ему всю правду о своих отношениях с М. Сегодня утром я проснулась в крайнем возбуждении. Мне снилось, будто я очутилась в лабиринте, из которого нет выхода. Связь с реальностью тут очевидна — влияние на меня М. растет, меня словно каким-то силовым полем затягивает туда, куда мне не хочется идти. Я просыпаюсь с мыслью о противовесе и сразу вспоминаю о Джо. Его значок — это символ того влияния, которое может противостоять М.

— Я уже не знаю, что делать, Джо, но и отступать, пока не выясню, кто убил Фрэнни, как убил, не могу.

Перегнувшись через стол, Джо дотрагивается до моей руки.

— Он скверный человек, Нора, с какой стороны ни взгляни. Сделайте одолжение — держитесь от него подальше.

Забота Джо трогает меня, а прикосновение его руки странным образом успокаивает. Но не успеваю я подумать о том, чтобы продлить это ощущение, как он убирает руку. Почему-то я вспоминаю о его жене и детях, особенно о детях, о том, как спокойно и хорошо им под крылом его родительской любви. К глазам подступают слезы, и я отчаянно мигаю, чтобы их отогнать. Я думаю о том, как Фрэнни нуждалась в отце, и горько смеюсь над тем сходством, какое приняли наши судьбы после ее смерти. М. прав: мы с Фрэнни как две стороны одной монеты, — разные снаружи и одинаковые внутри. Меня снова душит смех, и Джо с удивлением смотрит в мою сторону.

Сегодня годовщина смерти Фрэнни.

Глава 20

Минуло шесть месяцев с того дня, как я пришла на занятия к М., одетая школьницей, но мне кажется, что позади целая вечность. Мне даже трудно вспомнить, каким мой мир был до знакомства с М. Я была одержима гибелью Фрэнни., но эта одержимость не имела ничего общего с психиатрией, поскольку, если кто-то горит желанием наказать убийцу близкого человека, это вполне нормально. Однако моя нынешняя одержимость граничит с саморазрушением — я это прекрасно понимаю, но так же точно понимаю, что не могу с этим ничего поделать.

Верный своему слову, М. наказывает меня, когда находит нужным. Его представление о дисциплине щедро окрашено сексуальностью, секс у него всегда связан с болью, с унижением, а скрепляет эту связь наслаждение: он всегда заботится о том, чтобы я испытала сильный оргазм. Постепенно он поднимает мой порог терпения, боль становится все более мучительной, но и экстаз становится все сильнее. Я знаю силу его руки, в которой зажат кожаный ремень, гуляющий по моей заднице, зато следующее за этим наслаждение почти невыносимо, оно несравнимо ни с чем, что я испытывала раньше. Это и есть его всесокрушающее оружие: он удовлетворяет меня как никто прежде. Я обнаружила у себя скрытое стремление к темным сторонам человеческой натуры — меня как будто толкнули на самый край пропасти, и я не в силах удержаться от падения вниз. Со страхом и возбуждением я жду, что последует дальше. Я уже привыкла к наказаниям, которые накладывает на меня М., — как он и обещал, делает это нечасто, но весьма строго, не оставляя мне выбора, заставляя подчиняться. Если я сопротивляюсь, его жестокость наказания усиливается. М. обращается со мной как с ребенком, заставляет меня плакать и молить о пощаде, но никогда не проявляет снисхождения. Он выбивает из меня всю непокорность, пока я, хныча, не сдаюсь на его милость, и потом делает то, что хочет, но тем не менее все-таки себя сдерживает: в нем кипит бешеная страсть, которую он еще не излил на мое тело. Несколько недель назад я спросила его, почему он не применяет палку — я не просила его об этом, мне просто хотелось знать причину, — и М. ответил, что еще рано. Это слишком легко, и я, видите ли, еще не вполне готова.

Не вполне готова. Фрэнни так и не сумела подготовиться, и он ее убил.

— Но скоро, — добавил М., — ты будешь готова, и тогда ты попробуешь на себе палку, моя собачка.

Мне кажется, что он дрессирует меня, как дрессируют животных, и слово «собачка», часто им используемое, только укрепляет это ощущение. Когда он впервые стал называть меня «собачкой», я приняла это за ласкательное слово, вроде «милая» или «дорогая», однако для него это выражение связано с обладанием. Вы дрессируете собаку, вы ее наказываете, вы владеете ею. В глазах М. я что-то вроде домашнего животного, с которым можно делать все, что вздумается.

Постепенно я погружаюсь в мрачный мир М., и хотя не отрицаю своей предрасположенности к этому, но его влияние играет здесь решающую роль. Он находит у людей слабости и эксплуатирует их. Слабость Фрэнни заключалась в том, что она готова была сделать все ради любви к этому человеку. В отличие от меня она лишь подчинялась его прихотям, но ей это не нравилось. А почему подчиняюсь я? Ради того наслаждения, которое следует после боли? Ради сведений о Фрэнни? Или потому, что в глубине души чувствую, что заслужила наказание? С самого начала М. понял меня лучше, чем я могла себе представить. Прежде чем мне самой это стало ясно, он догадался, что я буду подчиняться так же, как Фрэнни, хотя и по другим причинам. Он разглядел мою слабость и использовал ее ради собственного удовольствия. Верно, что меня влечет к нему и его сексуальности, но также верно, что если бы я имела выбор, то не осталась бы с ним. Он выставляет напоказ ту часть моей души, которую я предпочитаю скрывать, и мне не хочется оставаться в его мире, но я не знаю, как оттуда выбраться.

Сегодня суббота, и М. пригласил меня на ужин. Приняв душ, я одеваюсь — натягиваю на себя старые выцветшие джинсы и потрепанную серую тенниску. М. предпочитает видеть меня в коротких юбках и облегающих платьях, кружевном нижнем белье, поясах для чулок и черных лифчиках, но в последнее время я из чувства протеста одеваюсь по-другому — в рваные джинсы, комбинезоны, мешковатые платья до щиколоток, старомодное белье. Так я выражаю свое неподчинение. Хотя я уступаю его господству, мне трудно сдаваться без боя.

Возле дома М. на обочине дороги стоит белый фургон «Доброй воли» [6] без водителя; задняя дверь открыта, на мостовую спущен массивный трап. В доме М. парадная дверь распахнута, и когда я вхожу туда, то встречаю его многозначительный взгляд.

— Что ж, развлекайся, пока можешь, — говорит он, глядя на мои выцветшие синие джинсы и чересчур просторную тенниску. По контрасту со мной М. в своих белых льняных брюках и мягкой коричневой рубашке выглядит очень опрятно, даже элегантно. — Скоро тебе придется приспосабливаться.

Я собираюсь ответить, но в этот момент слышу раздающиеся в глубине дома голоса. Появляются двое мужчин — одному лет пятьдесят, другой лет на двадцать моложе; они несут ореховый комод, прежде стоявший в задней спальне для гостей.

— Следи за углами! — хрипло говорит старший из грузчиков. Он и выглядит как портовый грузчик в летах — солидный и плотный, талия под белой футболкой уже оплыла жирком, в черных его волосах блестит седина, а загорелое лицо выдает человека, который привык работать на открытом воздухе.

Второй грузчик, курчавый коренастый мужик лет тридцати, перехватывает рукой угол комода и вполголоса ругается. Комод благополучно выносят из дома.

— Что происходит? — спрашиваю я.

Положив руку на мое плечо, М. небрежно целует меня в щеку.

— То, что я давно собирался сделать, — тихо говорит он. На своей щеке я чувствую его дыхание. — Я решил, что мне не нужны две гостевые спальни, одной вполне достаточно.

Грузчики возвращаются в дом и исчезают в коридоре. На сей раз они выносят кровать, тумбочку и лампу. Коренастый неожиданно останавливается и, держа на плече тумбочку, говорит:

— Мы все вынесли. Еще раз спасибо за ваш дар. Мы это очень ценим. — Приподняв тумбочку, он выходит за дверь.

Взяв за руку, М. проводит меня по коридору в заднюю спальню. Она совершенно пуста — отсюда убрали всю мебель, безделушки, ковер, занавески, картины, висевшие на стенах.

— Что вы собираетесь делать? — спрашиваю я.

М. отвечает не сразу. Без мебели комната кажется больше, чем есть на самом деле. Солнечные лучи отражаются от пола, сделанного из ценных пород дерева.

— Я собирался превратить ее в комнату для игр, — наконец говорит он, — но, учитывая твое упрямство, возможно, назову комнатой для дрессировки.

Снова он говорит об упрямстве. Любопытство кошку не уморит, а вот упрямство — может. Фрэнни этого так и не поняла. Пока не поздно, вам тоже надо это понять. Я нервно смеюсь, но М. не улыбается. Его глаза пристально смотрят на меня.

— Что еще за комната для дрессировки?

Он молчит. Разлитая в воздухе угроза кажется мне материальной, словно кусок колючей проволоки. Комната для дрессировки. Одно это название заставляет меня содрогнуться.

М. берет меня за руку.

— Скоро ты узнаешь об этом, — говорит он, ведет меня в спальню и приказывает раздеться, а сам, сидя в кресле, наблюдает за мной. Подойдя к кровати, я снимаю теннисные туфли и носки, затем стягиваю с себя джинсы и серую тенниску. Занавески раздвинуты, солнце ярко освещает комнату. Моя одежда стопкой лежит на полу.