Сон в начале тумана

С товарами нынче совсем плохо. Обещанный пароход из Владивостока еще не пришел. Если никакой помощи не будет, то рано или поздно придется отправляться в Ном. На зиму потребуются патроны. Много разных патронов, потому что у энмынцев было самое разнокалиберное оружие. Предусмотрительный Армоль уже развесил на просушку свой запас пушнины и около десятка больших шкур белого медведя. Гирлянды белых шкур развевались от яранги до подставки для байдар, и хозяин медленно прохаживался, то и дело останавливаясь, беря в руки пушистый мех и посматривая на небо. При первом же признаке ненастья Армоль с помощью своих домочадцев поспешно снимал шкурки и аккуратно складывал в чоттагин, чтобы с наступлением сухой погоды снова вынести свое богатство. Как-то Джон зашел к нему и поразился: чоттагин Армоля был завален китовым усом, отборными моржовыми бивнями, ковриками из цветных птичьих перьев, мягкими тапочками, опушенными заячьим мехом.

– Ты куда-то собирался, Армоль? – удивленно спросил его Джон.

– Да нет, – неожиданно смутился хозяин. – Просто смотрю, что у меня есть.

– Немало у тебя добра, – похвалил Джон так просто, без всякой задней мысли, и удивился, когда Армоль сердито и неприязненно заметил:

– Все это я добыл собственными руками!

Джон давно забыл об этом разговоре, и из его головы давно выветрился вид чоттагина, заваленного пушниной и разным северным добром, но как-то раз Орво напомнил об этом, задав простой вопрос:

– Если придет корабль, чем будем торговать? У нас почти ничего нет. Даже пыжиков, потому что Ильмоч удрал подальше от нас.

– У Армоля столько добра, что хватит на все наше селение, – ответил Джон.

Кто-то передал об этом разговоре Армолю, и тот совершенно серьезно, даже не будучи одурманен парами дурной веселящей воды из ствола собственного винчестера, заявил:

– Любого, кто протянет руку к моему добру, я встречу пулей!

Антон Кравченко уверял, что Советское правительство может предоставить неограниченный кредит на самых льготных условиях и народная власть не собирается воспользоваться бедственным положением местного населения.

– Это было бы смешно, – уверял Антон. – Вот вы увидите, что будет: все по самой дешевой и справедливой цене.

– Но пока ничего нет даже по самой дорогой цене, – вздыхал Джон, думая о нелегкой зиме, которая приближалась с каждым днем.

…Джон смотрел на пустынную морскую даль, и мысли у него мешались, обгоняя друг друга, и вдруг всплывала одна особенно упорная и занимала его долгое время. Как-то сами собой ушли такие частые в прошлом размышления о своем месте в жизни, попытки осмыслить собственное существование, найти какие-то оценки для своих поступков. Нынче не только поступки, но и оценки этих поступков диктовались лишь необходимостью, жизненными требованиями. Главным сегодня было лежбище, а не проблемы отношений между расами, рассуждения о сравнительной ценности разных философских воззрений. Даже вопрос о Советской власти с точки зрения жизни сегодняшнего Энмына был не столь важным, как вопрос о том, будет ли сделан достаточный запас мяса и жира на зиму? Ради этого круглые сутки сидят люди на этом мысе и сторожат проходившие корабли…

Джон поднял бинокль, приставил к глазам, чтобы еще раз внимательно рассмотреть горизонт. Низкие облака повисли на стыке воды и неба. Поэтому Джон сначала не придал большого значения то ли дымку, то ли клочку белого облака. Он опустил бинокль и снова погрузился в размышления о том, что надо починить зимние нарты, поставить стальные полозья, осмотреть алыки [52], потому что придется, видимо, много ездить в эту зиму. Не худо бы и Пыльмау помочь. Несколько дней она рвала траву на берегу лагуны, чтобы набить большие маты, которые потом кладутся на полог и навешиваются с боков и сзади для сохранения драгоценного тепла зимой.

Пыльмау… Жена. Как же называется то чувство, которое соединяет их? Любовь? Какая любовь, если о ней между Пыльмау и Джоном не было ни разу сказано ни слова. Вот маленькую Джинни Джон любил, как это понимается в том мире. Он вздыхал по ней ночами, писал ей глупые записки, провожал по ночному Порт-Хоупу, гулял по парку, бегал по берегу Онтарио, говорил ей столько чепухи и клялся в верности на всю жизнь… А сколько нежных слов было сказано, прочитано стихов! И ничего этого не сказано Пыльмау. Ни одного слова, ни одного заверения… Разве только раз, когда он уезжал в Ном за вельботом. Тогда Джон сказал, что обязательно вернется. Но и то было сказано скорее буднично. Любовь ли это? Нет, это совершенно другое, ни на что не похожее. А может быть, такого вообще нет ни у кого больше? Даже отношения между Тынарахтыной и Антоном носили явно выраженный характер влюбленности, и они порой высказывали друг другу наивнейшие знаки внимания, видимо, очень дорогие для обоих. И все же никто другой, кого знает Джон Макленнан, не мог похвастаться такой самоотверженностью и преданностью, какие проявила Пыльмау на всем протяжении их нелегкой совместной жизни. Самоотверженность, не граничащая, а сливающаяся с самым искренним самопожертвованием. Джон вспомнил, какие слова сказала Пыльмау ему, когда в Энмын приехала Мери Макленнан, мать Джона. Было простое человеческое понимание, очищенное от всего наносного, притворного, чистое чувство, которое позволило ей сказать, преодолевая сердечную боль: «Жену человек может найти и другую, но мать бывает одна…» Да, жену человек может найти другую, но такой, как Пыльмау, больше нигде нет!

Белое облачко тревожно притягивало взор Джона. Он поднял бинокль и совершенно отчетливо увидел белый корпус огромного парохода, идущего к берегу.

Не разбирая дороги, Джон бросился в селение. Он едва не грохнулся вниз на галечную косу, но успел зацепиться за вросший в землю камень.

Корабль уже заметили с берега, и меж яранг метались встревоженные охотники.

– Возле стойки с байдарами ждите меня! – крикнул Джон и кинулся за мотором, который хранил в своей яранге.

Мужчины быстро сняли с подставки байдару и понесли к воде, обогнав по дороге Джона.

– Парус возьмите! – кричал с порога своей яранги Орво. – Быстрее будете.

Тнарат вернулся к стойке и взял за плечи мачту, а парус подхватил Армоль.

Корабль вырастал с неумолимой быстротой. Он не был похож на корабли, которые обычно заходят в Энмын. Высокие белые надстройки плавно переходили в такой же белый корпус. Судно казалось обломком гигантского айсберга. Джон пристально всматривался в корабль, стараясь угадать его национальную принадлежность, но судно шло прямо на берег, а флаг развевался на корме. «Может быть, это тот самый корабль, который обещали большевики?» – подумал Джон и спросил у Антона:

– Посмотри, не красный ли флаг у него на корме?

– Не могу разглядеть, – ответил Антон. – Не думаю, чтобы это был наш корабль.

Действительно, корабль был слишком наряден, чтобы быть грузовым судном. Одно такое судно Джон видел на рейде в Номе. Это была увеселительная яхта какого-то американского миллионера.

Корабль замедлил ход. С капитанского мостика, очевидно, заметили байдару. Армоль быстро приладил мачту и поднял парус.

К тяге мотора прибавилась сила ветра, и байдара помчалась, стелясь над низкими волнами.

– Американский флаг! – крикнули одновременно Антон и Тнарат.

Звездно-полосатое полотнище развевалось на корме, а вдоль бортов выстроилось множество людей, среди которых было немало разодетых женщин. Видно, все они громко галдели, но пока за шумом мотора нельзя было ничего расслышать: виднелись только широко открытые рты.

Корабль застопорили машины, и оба якоря с грохотом ушли в море.

Джон сделал знак Армолю опустить парус, убавил обороты мотора и повел байдару к белому борту, с той стороны, где виднелся убранный в походное положение парадный трап.

Когда стих шум мотора, до сидящих в байдаре отчетливо донеслись слова пассажиров. Джон невольно прислушивался к ним:

– Настоящие аборигены Сибири! Какие у них выразительные лица! А одежда-то какая!

Больше всех суетился тонконогий человек с огромной треногой, которую он волочил за собой. Джон догадался, что это кинооператор: где-то ему приходилось видеть такую картину.

Из-за спины пассажиров вынырнул объектив киноаппарата, и оператор пронзительно закричал:

– Отойдите в сторону! Не мешайте снимать исторические кадры!

Но тут же снова вылезали вперед любопытствующие люди, толкали друг друга, и если бы не высокое ограждение фальшборта, несколько человек оказались бы в воде.

– Спустить штормтрап! – раздался с капитанского мостика усиленный мегафоном голос.

Проворные матросы перебросили веревочный трап, и стоящий на носу Гуват поймал последнюю деревянную ступеньку.

Антон и Джон переглянулись между собой.

– Поднимемся вместе, – сказал Джон. – С нами пойдут Армоль и Тнарат, а остальные пусть остаются в байдаре.

Чтобы подстраховать Джона, вперед полез Тнарат, затем Джон, а последним Армоль.

Пассажиры нарядного корабля расступились, пропуская вперед капитана, шедшего важно и медленно, словно он собирался принимать не жителей маленького чукотского селения, а иностранных послов.

– Кто-нибудь из вас говорит по-английски? – спросил капитан, внимательно оглядывая выстроившихся перед ним Джона Макленнана, Антона Кравченко, Тнарата и Армоля.

– Да, – коротко ответил Джон.

Матросы образовали живую загородку, взялись за руки и не давали возбужденным пассажирам протиснуться вперед.

– Не мешайте снимать исторические кадры! – продолжал кричать кинооператор, тыкая объективом громоздкой камеры в спины любопытствующих пассажиров. Галдеж был такой, что капитан почти кричал:

– Мы очень рады прибыть в ваш гостеприимный поселок!

– Мы бы не хотели, чтобы вы оставались здесь! – ответил Джон.

Капитан изумленно уставился на Джона. Он никак не ожидал, что у этого рыжеватого чукчи со странными кожаными заплатками на руках такое отличное произношение.

– Вы отлично говорите по-английски, – похвалил капитан и пригласил: – Прошу пройти в кают-компанию.

– Подождите! – закричал кинооператор. – Дайте снять!

– Мы тоже хотим сделать фотографии! – запротестовали несколько пассажиров с фотоаппаратами. – Когда еще нам придется встретиться с дикарями!

– За что мы платим такие бешеные деньги? – заорал маленький коротконогий человек с зеленым солнцезащитным козырьком на лысой голове.

– Успеете сделать фотографии, – спокойно ответил капитан и сделал знак следовать за собой. Матросы принялись расчищать дорогу сквозь толпу. Джон прошел первым, остальные последовали за ним.

– Они совсем не страшные! – донесся до него женский голос.

– У них вполне осмысленные лица, – согласился с ней мужчина.

Джон поднял глаза. Перед его зрачками была бесформенная, безликая толпа. Только раз мелькнуло что-то примечательное, но тут же голос матроса предостерегающе произнес:

– Осторожно!

Перед ним был высокий металлический порог.

Джон оглянулся, и снова среди столпившихся пассажиров мелькнуло что-то знакомое и тревожное.

Кают-компания была роскошно отделана ценными породами дерева. На полированном столе лежали массивные пепельницы, украшенные фирменными знаками пароходной компании.

Капитан прошел вперед и сделал широкий жест рукой.

– Располагайтесь!

Однако и Джон, и Антон, и Тнарат, и Армоль остались стоять, не решаясь опуститься на обитые тисненой кожей кресла.

Капитан отдал какой-то приказ стюарду, и тот выскользнул из помещения.

– Садитесь! – еще раз, на этот раз настойчиво и раздраженно, приказал капитан. Ему не нравилось выражение лиц этих дикарей. В них было что-то осмысленное, а этот голубоглазый чукча выглядел настоящим белым человеком. И вдруг догадка вспыхнула в голове капитана. Еще раз внимательно вглядевшись, он спросил:

– Вы – белый?

– Это не имеет никакого значения, – учтиво ответил Джон.

– Мы прибыли на ваше судно, чтобы заявить протест от имени Советской республики, – стараясь отчетливо выговаривать слова, произнес Антон.

– И вы – тоже? – капитан был так поражен, что изумление ясно было написано на его лице.

Вошедшему с бутылкой в руке стюарду он быстро приказал что-то, и тот немедленно удалился.

– Революционный комитет Чукотского уезда выражает решительный протест против вашего захода в территориальные воды Советской республики без соответствующего разрешения, – продолжал Антон.

– Кроме того, своим появлением, – добавил Джон, – вы создадите опасность для моржового лежбища, которое может рассеяться и обречь население на голодную смерть.

Капитан все еще не мог прийти в себя от изумления. Он слышал о революции в России, о захвате власти большевиками, но был уверен в том, что все это происходит очень далеко, в лучшем случае где-то возле Владивостока… Но здесь, на дикой Чукотке!.. Большевики, которые заявляют официальный протест!

– Я готов принести извинения, – тщательно подбирая слова, заговорил капитан. – Но наша поездка преследует чисто познавательные цели и организована стараниями и при поддержке дочери Рокфеллера. Это первый арктический туристский рейс. На борту нашего парохода находятся граждане Соединенных Штатов, Канады, представители европейских стран. У нас нет никаких политических и военных целей.

– Но вы знакомы с правилами мореплавания в территориальных водах, – напомнил Антон.

– Да, – ответил капитан, – однако мне, честно говоря, казалось, что здесь никого нет… Я имею в виду представителей власти.

Бесшумный стюард снова возник на пороге. На этот раз он нес большой поднос, уставленный кофейными чашками и вазами с калифорнийскими апельсинами.

– Прошу вас, – пригласил капитан.

Антон вопросительно посмотрел на Джона.

Джон сделал шаг к креслу.

Армоль и Тнарат переглянулись между собой и нерешительно переступили с ноги на ногу.

– Вы тоже садитесь, – сказал им Джон, и капитан удивленно поднял брови: этот рыжеволосый дикарь распоряжался здесь, словно дома.

Антон помог Джону очистить апельсин. Тнарат и Армоль довольно быстро освоились с фруктами, воспользовавшись собственными охотничьими ножами.

– Нам бы хотелось совершить экскурсию на берег, – сказал капитан, отпивая из кофейной чашки. – Я могу гарантировать порядок: пассажиры моего корабля – в основном представители деловых кругов, интеллигентные люди.

– Это совершенно исключено, – ответил Джон. – Малейший шум в селении и в непосредственной близости от берега может спугнуть моржовое стадо.

– Мы могли бы договориться, – многозначительно произнес капитан, – о возмещении ущерба.

– А вы можете заплатить за несколько тысяч моржей и обеспечить продовольствием жителей селения на всю зиму? – с улыбкой спросил Джон. – Кроме людей, надо еще снабдить кормом собачьи упряжки.

– Да, но ведь всегда можно найти какой-то выход, – не сдавался капитан. – Будет просто обидно, если подготовленный с такой тщательностью арктический рейс окажется неудачным.

– Вы достаточно насмотрелись арктических пейзажей с борта вашего корабля, – заметил Джон.

– Но мои кинооператоры, – сказал капитан. – Они заплатили бешеные деньги за право снимать не только пейзажи, но и жизнь местных жителей.

– На Аляске достаточно своих местных жителей, – напомнил Джон. – А вы здесь, к вашему прискорбию, в территориальных водах Советской республики.

– Послушайте! – капитан начал терять терпение. – Мне не первый раз приходится бывать здесь. Правительство его величества русского царя всегда внимательно относилось к мореплавателям и не чинило никаких препятствий. А тут появляются какие-то самозванцы и диктуют мне условия. Соединенные Штаты не признают правительство Ленина, и поэтому я буду поступать так, как сочту нужным.

– Подумайте, прежде чем решитесь высаживаться, – стараясь быть спокойным, посоветовал Антон. – Наши люди вооружены и будут охранять моржовое лежбище.

– Нам не нужны ваши моржи! – сердито заявил капитан. – Но наши туристы сойдут на берег.

– Мы не гарантируем им безопасности, – сказал Антон.

– Мои матросы сами позаботятся о безопасности, – грубо заявил капитан.

– В случае самовольной высадки мы отправим соответствующее сообщение нашему правительству, – предупредил Антон и встал.

Армоль и Тнарат спрятали свои ножи и тоже поднялись с кресел.

Байдара направилась к берегу.

У прибойной черты уже собралась толпа, и впереди всех стоял Орво, встревоженно вглядываясь в лица возвращающихся.

– Кто они такие? – спросил он, едва байдара ткнулась носом о берег.

– Американцы, – ответил Тнарат.

– Что им тут надо?

– Хотят посмотреть, как мы живем, – пояснил Джон.

– Не могли выбрать другое время, – проворчал Орво.

Пока вытаскивали на берег байдару, на пароходе развернули шлюпбалки и спустили парадный трап. Толпа на берегу не расходилась. Люди тесно встали и молча наблюдали за приближающимися шлюпками. В каждой сидели вооруженные матросы, и стволы ружей торчали над головами.

– Что будем делать? – встревоженно обратился Джон к Антону.

– Главное – сберечь лежбище, – ответил Антон. – Они не понимают человеческих слов и, похоже, просто не считают нас за людей.

– Хотя бы попросим их не шуметь в селении, – робко сказал Армоль.

Моторные шлюпки шли на веслах, – может быть, капитан учел просьбу не производить большого шума.

Три шлюпки, до отказа заполненные туристами, ткнулись о гальку, и на берег прыгнули матросы. За ними стали вылезать туристы, и некоторые из них тут же, прямо с прибойной черты, наставили на притихшую толпу фотоаппараты.

– Какая живописная женщина!

Этот возглас относился к Чейвунэ, у которой была яркая татуировка на лице. Кроме того, она нарядилась в новый кэркэр, а на плечах держала ребенка.

– Отойдите в сторону! – закричал кинооператор. – Не мешайте снимать!

– Что у него за оружие? – кто-то вскрикнул в толпе.

Чукчи с ужасом уставились на незнакомый аппарат, наставленный на них оператором, и вдруг все кинулись наутек. Впереди мчались напуганные собаки, за ними резвоногие ребятишки, а позади, стараясь не терять своей солидности, торопливо семенили взрослые.

Стоявшие отдельной кучкой Антон, Армоль, Джон и Тнарат с Орво медленно двинулись к ярангам, не обращая внимания на галдящую толпу туристов.

Молодая женщина догнала Пыльмау, попыталась отцепить от нее Билл-Токо.

– Руки прочь! – закричал на нее Джон, и женщина в испуге отдернула руку и оглянулась на Джона.

– Но мне просто хочется сфотографировать этих прелестных ребятишек, – виновато произнесла женщина.

– Фотографируйте своих детей! – сердито отрезал Джон.

В облике этой молодой американки было что-то от давнего, полузабытого, и Джон вдруг понял, что она поразительно похожа на Джинни. Только Джинни уже много лет, а эта как раз в том возрасте, когда Джон покинул берег Онтарио.

– Я не хотела сделать ничего плохого, – оправдывалась женщина.

Джон хотел было уже пожалеть о своей вспышке, но женщина вдруг сказала:

– Пусть они остановятся на мгновение, и я дам доллар…

– Здесь вы ничего на доллар не купите, – сердито ответил Джон и взял на руки Софи-Анканау, которая уже начинала хныкать.

Жители Энмына попрятались по своим ярангам. Перед туристами захлопнулись двери жилищ, и им ничего другого не оставалось, как фотографировать собак и внешний вид яранг.

Джон тоже прикрыл дверь.

Софи-Анканау залилась слезами, а Пыльмау принялась ее успокаивать, приговаривая:

– Не плачь, доченька, они скоро уйдут.

– Какие они страшные! – Билл-Токо глянул на отца расширенными от изумления и ужаса глазами. – Галдят, как звери, и скалят белые-белые зубы, словно хотят укусить… Атэ, а они кусаются?

– Не кусаются, – мрачно ответил Джон. Он чувствовал жгучий стыд. Хоть он и давно живет среди чукчей, перенял полностью их жизнь, но он не перестал быть человеком, выросшим в ином мире.

Иногда он приоткрывал дверь и смотрел на туристов, бродивших меж яранг и громко разговаривавших между собой.

– Джек, смотри какие прекрасные шкуры! – закричал один из туристов, показывая на гирлянду пушнины возле яранги Армоля. – Надо спросить хозяина, не продаст ли он.

Армоль вышел из яранги и поспешил навстречу, несмотря на предостережения жены.

Туристы предлагали деньги, очевидно, много денег, но Армоль отрицательно качал головой, что-то пытаясь объяснить, и все оглядывался на ярангу Джона. Что-то сказав туристам, которых становилось все больше и больше, он побежал к Джону и, ворвавшись в чоттагин, спросил:

– Бумажные деньги можно брать?

– Это твое дело, – ответил Джон.

– Ведь я могу на них в Номе купить мотор!

Армоль выскочил и побежал обратно. Джон видел, как он снимал с вешал песцовые и медвежьи шкуры и брал деньги.

Выторговав у Армоля всю пушнину, туристы направились на окраину селения. Один из них остановился возле идола, врытого в землю возле яранги Орво, и попытался выдернуть. На помощь к нему пришли еще несколько человек. Старик высунулся из двери и крикнул:

– Если тронете бога – буду стрелять!

– Продайте нам его! – закричали сразу несколько человек. Но Орво не ответил. Он лишь высунул в дверь ствол винчестера.

Туристов словно ветром сдуло. Их голоса удалялись по направлению открытой тундры.

В ярангу Джона пришли Антон, Тнарат и Орво.

– Мы должны конфисковать пушнину, которую продал Армоль, – сказал Антон. – Он вел незаконную торговлю.

– Как это ты сделаешь? – спросил Джон.

– Очень просто – подойду и скажу: так как покупка была произведена незаконно, прошу пушнину вернуть. Торговцы уважают правила.

– Пойдешь один? – удивленно спросил Тнарат.

– Так будет лучше, – ответил Антон.

Какие-то крики донеслись с улицы, и в чоттагин вбежал возбужденный Гуват.

– Они грабят мертвых! – закричал он, напугав детей и заставив снова заплакать Софи-Анканау.

– Что ты говоришь? – изумленно спросил Орво.

– Правду говорю, – с трудом перевел дыхание Гуват. – Они поднялись на Холм Захоронений и тащат оттуда вещи умерших.

– Это очень плохо! – гневно произнес старик, схватил винчестер и коротко сказал: – Пошли!

Все двинулись за стариком.

Туристы спускались вниз, и каждый тащил на себе кто копье, кто ритуальное весло, связанные из бересты сосуды, трубки, оружие, а один бережно нес на вытянутой руке белый череп.

– Немедленно отнесите все на место! – закричал Орво и выставил вперед винчестер.

То ли туристы почувствовали твердость в голосе Орво, то ли поняли, что зашли слишком далеко. Поворчав, они все же повернули на Холм Захоронений и в беспорядке побросали все, что только что взяли.

– Еще одна шлюпка идет к берегу! – закричал Гуват, показывая в море.

Но опытный глаз Орво сразу же определил, что это не шлюпка, а вельбот.

– Уэленцы едут! – закричал он и побежал вниз с холма. – Подмога к нам идет!

Скоро все узнали уэленский вельбот, набитый людьми. Над всеми возвышался милиционер Драбкин, и на шлюпке у него алела красная полоса. И еще несколько человек на вельботе были в краснополосых шапках.

– Что ты так нарядился, Драбкин? – весело спросил его Джон.

– Красная гвардия, – важно ответил Драбкин, прыгая на гальку.

Американские туристы подтягивались к берегу. Некоторые из них тащили мешки с пушниной, купленной у Армоля.

– Пришел долгожданный пароход из Советской России, – сказал Тэгрынкеу. – Все привез, даже Красную гвардию.

Антон торопливо описал все происходящее в Энмыне, и Тэгрынкеу спокойно отдал приказ Драбкину:

– Пойдите к шлюпкам и отберите пушнину. Пусть Армоль вернет деньги, которые он получил.

Красногвардейцы направились к туристам, которые уже начали поспешно усаживаться в шлюпки. Драбкин пользовался десятком английских слов, но их оказалось вполне достаточно, чтобы туристы поняли, что приехали правительственные власти. Один из туристов подошел к Тэгрынкеу.

– Я заявляю протест против произвола, – сказал он энергичным голосом.

– Во-первых, вы нарушили государственную границу Советской республики, – с улыбкой ответил Тэгрынкеу, – во-вторых, вы без разрешения купили пушнину. Это рассматривается как контрабанда и конфискуется без возмещения. Но Армоль вернет вам деньги.

К берегу уже шел Армоль. Деньги он нес в небольшой кожаной сумочке, в которой обычно хранил патроны.

– Армоль, отдай деньги и забери пушнину, – спокойно приказал Тэгрынкеу.

Армоль мрачно вывалил смятую кучу долларов прямо на гальку.

Мешки с пушниной легли у его ног.

– А теперь можете отправляться обратно, – строго сказал Тэгрынкеу. – И не советую высаживаться на берег! Вы получили предупреждение, а дальше будете отвечать по закону.

Туристы торопливо уселись в шлюпки, и матросы взялись за весла. Никто больше не фотографировал, лишь кинооператор продолжал вертеть ручку своего стрекочущего аппарата, медленно водя объективом по растущей на берегу толпе энмынских жителей, среди которых выделялись краснополосыми шапками красногвардейцы.

– Пароход разгрузили в Инчоуне, а потом придет к вам, – деловито сообщил Тэгрынкеу. – Это только первый пароход. На следующий год на Чукотку придут много кораблей, и тогда мы по-настоящему начнем строить новую жизнь. А прежде чем строить, вы знаете, надо очистить место, где будет поставлен новый дом. Завтра утром с отрядом красногвардейцев мы отправимся в тундру ловить остатки банды Бочкарева. Говорят, что они побывали у вас.

– Были, – кивнул Орво, – связали меня. Ильмоч махал ножом перед моим носом.

– Больше не будет махать, – решительно заявил Тэгрынкеу. – Он стал настоящим разбойником. Бандиты, которых он приютил, бродят по тундровым стойбищам, грабят оленеводов, насилуют женщин и убивают пастухов. Если кто желает, тот может пойти с нами.

– Все желаем, – ответил за всех Тнарат. Вельбот, на котором приехали ревкомовцы, вытащили на берег, закрепили подпорками, но не расходились, ожидая, когда уйдет американский пароход.

– Пойду посмотрю, что с лежбищем, – сказал Джон и двинулся на свой наблюдательный пост на скале.

Поднимаясь по крутой тропке, он слышал, как грохотали якорные цепи, и каждый звук отдавался у него в сердце беспокойством за судьбу моржового лежбища. Если моржи уйдут… Трудно даже представить, что будет зимой.

Джон поднялся, удобно расположился и приложил к глазам бинокль. На узкой галечной косе под нависшими скалами копошились моржи. Пока они вели себя спокойно, резвились в прибрежном мелководье, рыли клыками гальку, отыскивая вкусных моллюсков.

Джон перевел бинокль на пароход.

Якоря уже были подняты, и за кормой посветлела вода, – заработали винты. Пассажиры черными точками стояли у борта и смотрели на берег. Джон снова вспомнил, как он входил в кают-компанию, как слышал родную речь, как ему мерещилось лицо Джинни, и внутренне улыбнулся: каким далеким и чужим стал ему тот мир! Сон в начале тумана кончился. Начиналось пробуждение, и иней с порога старой яранги перешел на его волосы.

Пароход двинулся вперед и стал медленно разворачиваться, беря направление на северо-восток.

Ход корабля становился заметнее, и Джон с радостью отмечал, что корабль удаляется от заветного лежбища. Вдруг он увидел стремительно поднимавшийся клубок белого пара над дымовой трубой, а потом до его уха дошел тяжелый, рвущий воздух протяжный гудок, который потряс скалы, отозвался эхом и прокатился по всему побережью.

Джон вскинул бинокль. Моржи, налезая друг на друга, устремились от узкой галечной косы. У берега невозможно было разобрать границу воды: вал моржовых тел покрыл прибой и выплеснулся в открытое море. Лежбище было погублено.

Джон в ярости схватил винчестер и выстрелил вслед уходящему кораблю.

24

Вельбот перетащили на лагунную сторону косы, на которой стояли яранги Энмына, спустили на воду. Прихватили еще и байдару, которую намеревались перетащить на себе до верховья реки Чаайваам, – по ней можно было спуститься до водораздела, где, по предположениям, кочевал Ильмоч.

Тэгрынкеу настоял, чтобы вместе с красногвардейцами в тундру отправился и Джон.

– Антону надо оставаться в школе, Тнарат нужен, чтобы поохотиться, пока льды не подошли.

Взвалили на себя байдару и пустились по подмерзшим кочкам к синеющим вдали горам.

Джон шагал вместе со всеми, подставив плечо под охваченный моржовой кожей борт байдары, и корил себя за то, что согласился, поддался уговорам Тэгрынкеу.

Вся его нынешняя жизнь стала отступлением от намерений не вмешиваться в дела белых людей, стоять в стороне от работы Советов. Но ничего не получилось. Работа этих Советов оказалась настолько тесно связанной с делами местных жителей, что стоять в стороне означало вовсе отказаться от участия в жизни своего селения. «В деле с бандитами, которых привел Ильмоч, я выступил на стороне Советской республики, именем Советской власти требовал от капитана туристского парохода покинуть берег Чукотки, и вот теперь шагаю с отрядом красногвардейцев», – думал Джон Макленнан и старался разобраться в собственных мыслях: плывет ли он по течению и окружающие его события несут его или все в его поступках сохраняются остатки собственной воли?

К концу первого дня достигли небольшой речушки и устроили привал, разбив палатку под защитой борта кожаной байдары.

Набрали на озерном берегу сухого кустарника и разожгли костер. Красногвардейцы поснимали сапоги и с наслаждением окунули натруженные ноги в прохладную тундровую воду.

– На пароходе, кроме красногвардейцев, приехали еще новые люди, – рассказывал Тэгрынкеу, подкладывая под чайник сухие веточки.